Страница:
Когда после матча городской муниципалитет устроил в честь советского посла официальный обед. Гусев не счел нужным возвращаться к шутке с цветами, поскольку настроение собравшихся поначалу отнюдь не располагало к юмору. Но к чести валлийцев, катастрофическое поражение своих футболистов они объясняли очень объективно. «Русские – лучшая команда, какую я когда-либо видел!»-воскликнул руководитель «Кардиффа» Спайерс. Ему вторил капитан «Челси» Джон Харрис, опубликовавший статью, где говорилось следующее: «Русские являются самой лучшей командой, против которой я когда-либо играл. Я предупреждал, что русские могут принести нам неожиданные сюрпризы. Мое предположение оправдалось полностью. Они показали много сюрпризов…» Любопытно, что в игре с «Кардифф-Сити» Всеволод Бобров смело применил тот же прием, который использовал против Алексея Хомича знаменитый Томми Лаутон, лишь за две недели до матча с «Динамо» купленный у клуба «Эвертон» за 14 тысяч фунтов стерлингов. Британские футбольные правила разрешали нападающим заталкивать голкипера с мячом в ворота, и Лаутон неожиданно атаковал корпусом Хомича, выбив у него из рук мяч, который послал в сетку набежавший Гул-ден. Один-единственный раз увидев этот прием, Всеволод Бобров повторил его уже в следующем матче, причем провел прием гораздо чище, чем Лаутон: в один из моментов, когда вратарь «Кардиффа» Мак-Лаулин поймал мяч, Бобров плечом втолкнул голкипера в ворота. Кардиффский арбитр Дэвис признал, что все сделано в полном соответствии с правилами, и указал на центр поля. Так был забит в этой встрече восьмой гол.
Вообще, Всеволод Бобров отличался удивительным врожденным искусством имитации, которое позволяло ему мгновенно перенимать увиденные спортивные приемы. Пожалуй, еще лишь один игрок в истории нашего футбола в такой же мере владел этим искусством – это Эдуард Стрельцов. Кстати, именно в Англии с ним произошел случай, который поразил очевидцев. Однажды Стрельцову показали, как играть в гольф. Впервые увидев эту игру, Эдуард взял клюшку и сразу же так великолепно провел партию, словно всю жизнь только и делал, что развлекался гольфом.
Немудрено, что после сокрушительного поражения «Кардиффа» англичане жаждали реванша и в третьей игре выставили против динамовцев прославленный лондонский «Арсенал». Именно в «Арсенале» играл знаменитый «канонир» британского футбола центрфорвард Тэдди Дрейк, по рассказам, тренировавший удар по воротам с завязанными глазами, однофамилец вошедшего в английскую историю пирата Дрейка, возведенного в лорды за услуги, оказанные «владычице морей», того пирата Дрейка, который был одним из предков Уинстона Черчилля. Именно «Арсенал» накануне матча с динамовцами взял в аренду у спортивного клуба города Сток выдающегося правого крайнего нападающего Стэнли Мэтьюза, этого «странного» англичанина, игравшего в стиле бразильца Гарринчи: двигаясь с мячом на защитника, Мэтьюз непрерывно, словно маятник, совершал колебательные движения кор-пусом, и никогда нельзя было предугадать, в какую сторону он рванется в следующий миг.
Однако, готовясь к решающему, принципиальному поединку с «Динамо», где на карту была поставлена честь английского футбола, руководители профессиональных клубов пошли на то, чтобы усилить «Арсенал» не только Стэнли Мэтьюзом, но также игроками многих других команд, создав своего рода неофициальную сборную страны. Когда накануне игры в газетах был опубликован состав «Арсенала», он вызвал по крайней мере удивление: в команде осталось лишь четыре «аборигена», остальных футболистов пригласили из семи английских клубов. В этой связи капитан команды «Динамо» Михаил Семичастный от имени ее игроков вынужден был сделать особое заявление, которое передал в контору Британской футбольной ассоциации.
Заявление гласило: «В связи с опубликованием в сегодняшних газетах состава английской команды, которая будет играть завтра с «Динамо», а также учитывая многочисленные запросы по этому поводу, капитан «Динамо» считает своим долгом заявить:
1. 14 ноября при встрече в помещении Футбольной ассоциации представителей советской спортивной делегации с руководителями футбольного клуба «Арсенал» было установлено, что 21 ноября против команды «Динамо» выступает клуб «Арсенал», состав игроков которого был сообщен представителям команды «Динамо».
2. Состав английской команды, опубликованный в английских газетах, резко отличается от списка игроков футбольной команды «Арсенал», с которым советские представители были ранее ознакомлены.
Опубликованный в газетах состав английской команды не был сообщен представителям советской спортивной делегации.
Принимая во внимание опубликованный состав английской команды, считаем, что команда «Динамо» встречается завтра с одной из сборных английских команд».
Этот матч московского «Динамо» с одной из сборных английских команд, который судил советский арбитр Николай Латышев, матч, названный в Великобритании «самым фантастическим в истории английского футбола», вошел в эту историю под названием «слепого футбола», или «матча в тумане», или просто «гренки в гороховом супе». Дело в том, что когда в половине одиннадцатого утра по требованию полиции, которая не могла сдержать толпы болельщиков, администрация лондонского стадиона «Тотенхайм» открыла вход для зрителей, трибуны стадиона уже были слегка подернуты пеленой тумана. К часу дня, когда началась традиционная предматчевая лихорадка, подогреваемая духовым оркестром, марширующим по футбольному полю, туман сгустился настолько, что болельщики перестали различать противоположные трибуны. А когда игра началась, туман перешел в ту крайнюю категорию плотности, которую в Англии называют «гороховым супом» и которая заставляет дорожную полицию зажигать на перекрестках факелы, чтобы уменьшить опасность автомобильных происшествий.
Но как ни парадоксально, сами динамовцы, и в частности Всеволод Бобров, впоследствии назвали этот туман «журналистским» и утверждали, что описания «мяча, внезапно выплывавшего из тумана» – это безусловное сгущение красок, рассчитанное на то, чтобы произвести особый эффект на читателей. В действительности, считают футболисты, хотя видимость и впрямь была ограниченной, однако не настолько, чтобы серьезно мешать игре.
Впрочем, никакого парадокса тут нет: правы обе стороны – и те, кто наблюдал за встречей с трибун, и те, кто принимал непосредственное участие в игре. В отличие от знаменитых вечерних или утренних российских туманов, которые представляют своего рода «испарину» теплой влажной земли, лондонский городской смог опускается откуда-то сверху и не всегда плотно садится на такие ровные и большие площадки, как, например, футбольное поле. Он как бы зависает над ним на небольшой высоте. Сверху, с трибун для зрителей, следивших, за матчем сквозь мутную мглу, казалось, что мяча совсем не видно. Но сами футболисты неплохо различали его, упуская из виду лишь в моменты высоких навесных передач, когда мяч действительно прятался в тумане и оставалось только гадать, в какой точке поля он опустится.
Этот экскурс в область метеорологии представляется отнюдь не лишним в связи с тем, что после того исторического матча в Англии появились мнения, будто бы «гороховый суп» исказил истинную картину соотношения сил на футбольном поле, вверив судьбу встречи в руки Фортуны. На самом же деле это был нормальный футбол, в равной мере затрудненный для обеих команд и требовавший от них проявления самых лучших качеств. Именно в такой обстановке удельный вес случайности снижается, а роль мастерства возрастает. И если уж говорить о густой мгле, якобы скрывавшей ворота противника, о «мяче, внезапно выплывавшем из тумана», то как объяснить большое количество забитых в том матче голов – семь? Причем ни один из них – как в английские, так и в наши ворота – не был забит в суматохе, случайно, каждый гол являлся следствием целенаправленной атаки, остроумной комбинации, отличного паса, стремительного рывка, точного удара.
Небезынтересно напомнить и еще об одном обстоятельстве, неопровержимо свидетельствующем в пользу нормального, а не «слепого» футбола, несмотря на «гороховый суп». При «туманных случайностях» голы могут забивать любые игроки – на то она и случайность. Однако в матче между «Динамо» и «Арсеналом» мячи забивали именно те форварды, которые отменно делали это и в других матчах: у англичан все три гола в ворота москвичей «на совести» левого инсайда из клуба «Блэкпул» Мартенсена. А в советской команде по одному мячу забили Сергей Соловьев и Константин Бесков, а два – Всеволод Бобров.
Впрочем, Бобров в том ответственнейшем лондонском матче забил практически три мяча, поскольку в послесловии ко второй половине игры в официальных материалах английского турне написано так: «3-я минута. Бобров снижает мяч головой. Вратарь пытается взять его, но наталкивается на С. Соловьева и упускает мяч в ворота. Счет сравнен – 3:3».
А первый мяч в той встрече Всеволод Бобров забил уже на первой минуте. Он же, Всеволод Бобров, в середине второго тайма забил и последний, четвертый гол, решивший исход встречи в пользу «Динамо», – гол-красавец. Вот как сам Бобров рассказывал о нем: «Мы устремляемся в атаку. Метрах в двадцати от ворот Бесков хорошо выходит на удар, но в борьбе с Джоем есть опасность потерять мяч. Бесков внезапно останавливает мяч и сам уклоняется в сторону, увлекая за собой Джоя. Я бегу позади и, точно примерившись, наношу удар с ходу по неподвижному мячу. Совсем как на тренировке. На сей раз я уверен в себе и спокоен. Удар вышел образцово… И я вижу, как мяч влетает в нижний правый угол. Победа! Мы выиграли у «Арсенала»!.. Это был, пожалуй, самый красивый гол за всю мою, правда, еще недолгую спортивную жизнь и мой последний, шестой «гостинец» вратарям Британии».
На миг забыв о журналистских описаниях катастрофического смога, в котором проходил матч, и прочитав этот короткий рассказ Боброва, вполне можно задать вопрос: а был ли туман вообще? Ведь Всеволоду удалось с двадцати метров нанести точный, прицельный удар по воротам и проследить за полетом мяча.
В том матче с «Арсеналом» особенно ярко проявилось еще одно замечательное качество Всеволода Боброва – умение забивать самые важные, решающие голы. И в футболе и в хоккее он всегда брал на себя роль лидера команды и штурмовал ворота противника тем упорнее, чем труднее была игра, чем напряженнее складывалась игровая ситуация. Несомненно, высшим проявлением этого истинно бобровского духа, его несгибаемой воли стал знаменитый матч на Олимпийских играх в Хельсинки-52 с командой Югославии, когда сборная СССР за двадцать минут до окончания встречи проигрывала со счетом 1:5, однако благодаря неудержимому порыву Всеволода Боброва, вдохновившему товарищей, свела тот незабываемый матч вничью -5:5.
Из-за обидного, горького поражения при переигровке некоторые футболисты сборной незаслуженно подверглись критике, да и весь грандиозный успех советских олимпийцев, поднявшихся в командном зачете на верхнюю ступень пьедестала почета, был в известной мере как бы смазан – ни один из них не получил правительственной награды, добрая традиция награждать лучших, атлетов установилась лишь с Игр-56 в Мельбурне. А между тем спортивный подвиг советских олимпийцев 1952 года не имеет себе равных, сколь бы ни были высоки достижения их преемников. Ведь этот подвиг был совершен всего лишь через семь (!) лет после окончания страшной, разрушительной войны с фашизмом – через семь лет! И совершили его ветераны, которые прошли фронт, молодежь, которая выросла в условиях тяжелейших лишений, как говорится, на одной картошке, хотя в военные годы и картошки-то было очень мало.
За блестящими успехами советских олимпийцев на многих последующих Играх этот факт – победа спустя всего лишь семь лет после войны! – как-то потерялся, о нем даже и не вспоминают. Порой забывают и о том, что Всеволод Бобров, подобно некоторым другим выдающимся атлетам той поры, был одним из детей неласкового военного времени. Но одновременно он был и сыном Победы, ведь Всеволод впервые вышел на футбольное поле в составе команды мастеров 18 мая 1945 года, через девять дней после великой Победы над фашизмом. Может быть, поэтому устремленный в атаку, обладавший феноменальным рывком и точнейшим ударом, он как бы олицетворял собой сам дух победы, и это сразу выделяло его в глазах как соотечественников, так и зарубежных зрителей. Поэт Евгений Евтушенко очень справедливо назвал весь советский футбол сорок пятого года «выражением духа победи телей».
Через два дня после того, как был сыгран последний матч английского турне, 1 декабря 1945-го, Всеволоду Боброву исполнилось 23 года. Он был молод, силен, здоров и беспредельно счастлив от того, что получил возможность на самом высоком уровне заниматься любимым спортом. Начало его спортивной карьеры складывалось фантастически удачно. Ни в одной, даже самой смелой, мечте дебютанту матча между командами ЦДКА и «Локомотив», проходившему 18 мая на московском стадионе «Сталинец» в Черкизове, не могло пригрезиться, что в этом футбольном сезоне он станет лучшим игроком в серии игр с родоначальниками футбола знаменитыми англичанами, что британские профессиональные клубы будут наперебой предлагать за него многие тысячи фунтов стерлингов.
Игра динамовцев произвела на Островах грандиозное впечатление. И хозяева некоторых клубов были бы непрочь в соответствии с законами профессионального спорта, разрешающими куплю-продажу игроков, приобрести всю советскую команду. Однако, как писала английская печать, это оказалось бы британским дельцам не по карману, поэтому они всерьез сделали предложение перейти в профессиональный футбол лишь самым лучшим советским игрокам, которые произвели особое впечатление на британскую публику – Всеволоду Боброву, а также Евгению Архангельскому, о чем пишет в книге своих мемуаров «На далеких меридианах» Николай Александрович Михайлов. Что же касается вратаря динамовцев Алексея Хомича, то первый лорд адмиралтейства сэр Александер, который сам целых пятнадцать лет играл в футбол, пока ему не поломали ребра, на торжественном приеме в клубе «Челси» заявил: – На месте руководителей футбольной ассоциации я не выпустил бы Хомича из Англии. Он нам здесь очень нужен!
Да, такого счастливого поворота событий, спортивной судьбы, поворота, который за несколько месяцев; привел его к поистине всенародной славе, Всеволод Бобров предугадать, конечно, не мог. Следует вновь напомнить, что ему было всего лишь 23 года, когда на него ниагарским водопадом обрушилась громадная популярность. Он был счастлив, полон новых надежд и не сомневался, что в будущем сумеет показать еще более великолепный футбол, ибо чувствовал в себе огромный запас энергии и технических возможностей.
В этом счастливом молодом, опьянении невиданной удачей, он не придал значения инциденту, произошедшему в последнем матче английского турне – во встрече в Глазго с шотландским клубом «Рейнджере» на стадионе «Айброкс».
Какими бы напряженными ни были предыдущие три встречи с английскими командами, они все же представляли собой именно тот неофициальный, товарищеский футбол, в котором соперники стремятся продемонстрировать свои лучшие качества. В отличие от этого матч в Глазго, дававший хозяевам последнюю возможность восстановить свой пошатнувшийся престиж, стал первым матчем так называемого «злого футбола», когда победу стремятся добыть любой ценой, в том числе и нечестным путем. Именно матч в Глазго впервые для советских футболистов сопровождался неправедным судейством, включавшим в себя и несправедливые пенальти, и свидетельствовал о том, что русских действительно начали принимать всерьез как конкурентов на мировой арене. А потому – шутки в сторону. И джентльменство, приятные манеры, объективность, чистую игру – тоже в сторону. Футбол становится жестоким, когда речь идет о настоящей конкуренции, о борьбе за мировое лидерство. Впоследствии советским футболистам доводилось не раз с горечью убеждаться в этом, а на Олимпийских играх 1952 года в Хельсинки именно неправедный пенальти, эта нечестная подножка пристрастного арбитра, лишил их возможности продолжать борьбу за медали.
Хотя матч в Глазго проходил на стадионе «Айброкс», вместившем только 120 тысяч самых темпераментных и самых недисциплинированных в мире шотландских зрителей, атмосфера на трибунах во время игры характеризовалась хорошо известным в Англии выражением: «Рев Хемпдена». Это понятие означает крайнюю степень экзальтации болельщиков и напоминает о том, что происходит во время финальных матчей на шотландском стадионе «Хемпден-Парк», вмещающем почти 60 140 тысяч яростных поклонников футбола. Считается, что страсти, бушующие в таких случаях на «Хемпдене», который однажды после игры был даже разгромлен чрезмерно возбужденными зрителями, являются своего рода апогеем болель-щицких эмоций вообще. И потому понятие «рев Хемпдена» служит синонимом особого ажиотажа на стадионных трибунах.
Болельщики «Рейнджерса» неистовствовали. И когда счет уже к середине первого тайма стал 2:0 в пользу московского «Динамо», на трибунах и на поле создалась какая-то угрожающая, предгрозовая атмосфера, мало напоминавшая тот свободный, романтический, эмоциональный футбол, к которому привыкли советские футболисты на родных стадионах. Начался новый для них «злой» футбол, который, к сожалению, проник вскоре и во внутрисоюзные чемпионаты, омрачив для лучших футболистов радость игры.
Именно во встрече с «Рейнджерсом» на шотландском стадионе «Айброкс» была впервые объявлена… охота на Всеволода Боброва. Защитники хозяев поля, не способные удержать этого великолепного форварда, начали применять против него нечестные приемы. И в середине второго тайма Всеволод Бобров впервые за свою пока короткую футбольную карьеру вынужден был покинуть поле до финального свистка.
Впрочем, правильнее было бы сказать: впервые в жизни, потому что ни в детстве, ни в юности Всеволода не было случая, чтобы он не доиграл матч до конца: никогда прежде ему не наносили травм, а заменять Боброва, лучшего игрока, никому не приходило в голову[3].
Но в пылу игры, в безмятежном азарте молодости Всеволод Бобров не придал значения первой отнюдь не случайной травме, полученной на шотландском стадионе «Айброкс», этому грозному предзнаменованию грядущей трагедии великого форварда. Трагедии, которая в будущем не позволила ему полностью раскрыть на футбольном поле свой выдающийся талант.
Но в тот день, 28 ноября 1945 года, Всеволод по-прежнему был полон самых прекрасных надежд. Он оправдал доверие миллионов своих болельщиков. Среди потока телеграмм, поступавших в те дни из СССР по адресу «Лондон, улица Кенгсинтон-Палас-Гарден, 13», где располагалось советское посольство, очень многие поздравления адресовались лично Боброву. И он готовился с триумфом вернуться на родину.
Кроме того, Всеволод был по-человечески счастлив тем, что смог оказать реальную, конкретную помощь близким: он вез домой электрический утюг в подарок сестре, а главное, слуховой аппарат, необходимый одной из родственниц. Эту заботу о близких, доброту по отношению к друзьям и знакомым Всеволод, нередко в ущерб самому себе, пронес через всю жизнь. Любопытно, что во время чемпионата мира по хоккею с шайбой в Стокгольме в 1954 году Бобров был весьма озабочен тем, чтобы купить семена цветов и детские распашонки для новорожденного по просьбе одного из друзей. За этим занятием его и застал какой-то шведский фотокорреспондент. В результате снимок лучшего форварда чемпионата, покупающего детские распашонки, появился в одной из стокгольмских газет. Но газета ошибочно написала, что Бобров проявляет заботу о своем первенце, – прошли еще долгие четырнадцать лет, пока у Всеволода Михайловича родился сын Мишка, «мини-Боб», как называл сына обожавший его отец.
7 декабря 1945 года команда московского «Динамо», которая своими великолепными выступлениями на прекрасных рей-грассовых полях Англии произвела настоящий фурор в европейском футболе, вылетела на родину. За игрой динамовцев непосредственно наблюдали на стадионах 350 тысяч английских болельщиков. Две победы и две ничьих, общий счет забитых и пропущенных мячей-19:9-таким был итог динамовского турне. В преддверии матчей лондонская пресса иронически писала о том, что советским футболистам не знакомы хорошие футбольные манеры, поскольку, выходя на поле, они даже не удосуживаются закатывать рукава футболок, как делают это настоящие британцы. Но после окончания турне эта точка зрения претерпела существенные изменения. По мнению английских газет, русские разделались с родоначальниками футбола, даже не засучивая рукавов, иными словами, как бы между прочим.
Но пожалуй, самая лестная и по-настоящему правильная оценка советским футболистам была дана английской газетой «Ньюс кроникл», которая, не особенно вникая в суть событий, развернувшихся на футбольных полях Великобритании в ноябре 1945 года, Как бы подвела моральный итог знакомству с советскими спортсменами и написала о них как о «ярких личностях, прибывших из России».
БРАТЬЯ БОБРОВЫ
Вообще, Всеволод Бобров отличался удивительным врожденным искусством имитации, которое позволяло ему мгновенно перенимать увиденные спортивные приемы. Пожалуй, еще лишь один игрок в истории нашего футбола в такой же мере владел этим искусством – это Эдуард Стрельцов. Кстати, именно в Англии с ним произошел случай, который поразил очевидцев. Однажды Стрельцову показали, как играть в гольф. Впервые увидев эту игру, Эдуард взял клюшку и сразу же так великолепно провел партию, словно всю жизнь только и делал, что развлекался гольфом.
Немудрено, что после сокрушительного поражения «Кардиффа» англичане жаждали реванша и в третьей игре выставили против динамовцев прославленный лондонский «Арсенал». Именно в «Арсенале» играл знаменитый «канонир» британского футбола центрфорвард Тэдди Дрейк, по рассказам, тренировавший удар по воротам с завязанными глазами, однофамилец вошедшего в английскую историю пирата Дрейка, возведенного в лорды за услуги, оказанные «владычице морей», того пирата Дрейка, который был одним из предков Уинстона Черчилля. Именно «Арсенал» накануне матча с динамовцами взял в аренду у спортивного клуба города Сток выдающегося правого крайнего нападающего Стэнли Мэтьюза, этого «странного» англичанина, игравшего в стиле бразильца Гарринчи: двигаясь с мячом на защитника, Мэтьюз непрерывно, словно маятник, совершал колебательные движения кор-пусом, и никогда нельзя было предугадать, в какую сторону он рванется в следующий миг.
Однако, готовясь к решающему, принципиальному поединку с «Динамо», где на карту была поставлена честь английского футбола, руководители профессиональных клубов пошли на то, чтобы усилить «Арсенал» не только Стэнли Мэтьюзом, но также игроками многих других команд, создав своего рода неофициальную сборную страны. Когда накануне игры в газетах был опубликован состав «Арсенала», он вызвал по крайней мере удивление: в команде осталось лишь четыре «аборигена», остальных футболистов пригласили из семи английских клубов. В этой связи капитан команды «Динамо» Михаил Семичастный от имени ее игроков вынужден был сделать особое заявление, которое передал в контору Британской футбольной ассоциации.
Заявление гласило: «В связи с опубликованием в сегодняшних газетах состава английской команды, которая будет играть завтра с «Динамо», а также учитывая многочисленные запросы по этому поводу, капитан «Динамо» считает своим долгом заявить:
1. 14 ноября при встрече в помещении Футбольной ассоциации представителей советской спортивной делегации с руководителями футбольного клуба «Арсенал» было установлено, что 21 ноября против команды «Динамо» выступает клуб «Арсенал», состав игроков которого был сообщен представителям команды «Динамо».
2. Состав английской команды, опубликованный в английских газетах, резко отличается от списка игроков футбольной команды «Арсенал», с которым советские представители были ранее ознакомлены.
Опубликованный в газетах состав английской команды не был сообщен представителям советской спортивной делегации.
Принимая во внимание опубликованный состав английской команды, считаем, что команда «Динамо» встречается завтра с одной из сборных английских команд».
Этот матч московского «Динамо» с одной из сборных английских команд, который судил советский арбитр Николай Латышев, матч, названный в Великобритании «самым фантастическим в истории английского футбола», вошел в эту историю под названием «слепого футбола», или «матча в тумане», или просто «гренки в гороховом супе». Дело в том, что когда в половине одиннадцатого утра по требованию полиции, которая не могла сдержать толпы болельщиков, администрация лондонского стадиона «Тотенхайм» открыла вход для зрителей, трибуны стадиона уже были слегка подернуты пеленой тумана. К часу дня, когда началась традиционная предматчевая лихорадка, подогреваемая духовым оркестром, марширующим по футбольному полю, туман сгустился настолько, что болельщики перестали различать противоположные трибуны. А когда игра началась, туман перешел в ту крайнюю категорию плотности, которую в Англии называют «гороховым супом» и которая заставляет дорожную полицию зажигать на перекрестках факелы, чтобы уменьшить опасность автомобильных происшествий.
Но как ни парадоксально, сами динамовцы, и в частности Всеволод Бобров, впоследствии назвали этот туман «журналистским» и утверждали, что описания «мяча, внезапно выплывавшего из тумана» – это безусловное сгущение красок, рассчитанное на то, чтобы произвести особый эффект на читателей. В действительности, считают футболисты, хотя видимость и впрямь была ограниченной, однако не настолько, чтобы серьезно мешать игре.
Впрочем, никакого парадокса тут нет: правы обе стороны – и те, кто наблюдал за встречей с трибун, и те, кто принимал непосредственное участие в игре. В отличие от знаменитых вечерних или утренних российских туманов, которые представляют своего рода «испарину» теплой влажной земли, лондонский городской смог опускается откуда-то сверху и не всегда плотно садится на такие ровные и большие площадки, как, например, футбольное поле. Он как бы зависает над ним на небольшой высоте. Сверху, с трибун для зрителей, следивших, за матчем сквозь мутную мглу, казалось, что мяча совсем не видно. Но сами футболисты неплохо различали его, упуская из виду лишь в моменты высоких навесных передач, когда мяч действительно прятался в тумане и оставалось только гадать, в какой точке поля он опустится.
Этот экскурс в область метеорологии представляется отнюдь не лишним в связи с тем, что после того исторического матча в Англии появились мнения, будто бы «гороховый суп» исказил истинную картину соотношения сил на футбольном поле, вверив судьбу встречи в руки Фортуны. На самом же деле это был нормальный футбол, в равной мере затрудненный для обеих команд и требовавший от них проявления самых лучших качеств. Именно в такой обстановке удельный вес случайности снижается, а роль мастерства возрастает. И если уж говорить о густой мгле, якобы скрывавшей ворота противника, о «мяче, внезапно выплывавшем из тумана», то как объяснить большое количество забитых в том матче голов – семь? Причем ни один из них – как в английские, так и в наши ворота – не был забит в суматохе, случайно, каждый гол являлся следствием целенаправленной атаки, остроумной комбинации, отличного паса, стремительного рывка, точного удара.
Небезынтересно напомнить и еще об одном обстоятельстве, неопровержимо свидетельствующем в пользу нормального, а не «слепого» футбола, несмотря на «гороховый суп». При «туманных случайностях» голы могут забивать любые игроки – на то она и случайность. Однако в матче между «Динамо» и «Арсеналом» мячи забивали именно те форварды, которые отменно делали это и в других матчах: у англичан все три гола в ворота москвичей «на совести» левого инсайда из клуба «Блэкпул» Мартенсена. А в советской команде по одному мячу забили Сергей Соловьев и Константин Бесков, а два – Всеволод Бобров.
Впрочем, Бобров в том ответственнейшем лондонском матче забил практически три мяча, поскольку в послесловии ко второй половине игры в официальных материалах английского турне написано так: «3-я минута. Бобров снижает мяч головой. Вратарь пытается взять его, но наталкивается на С. Соловьева и упускает мяч в ворота. Счет сравнен – 3:3».
А первый мяч в той встрече Всеволод Бобров забил уже на первой минуте. Он же, Всеволод Бобров, в середине второго тайма забил и последний, четвертый гол, решивший исход встречи в пользу «Динамо», – гол-красавец. Вот как сам Бобров рассказывал о нем: «Мы устремляемся в атаку. Метрах в двадцати от ворот Бесков хорошо выходит на удар, но в борьбе с Джоем есть опасность потерять мяч. Бесков внезапно останавливает мяч и сам уклоняется в сторону, увлекая за собой Джоя. Я бегу позади и, точно примерившись, наношу удар с ходу по неподвижному мячу. Совсем как на тренировке. На сей раз я уверен в себе и спокоен. Удар вышел образцово… И я вижу, как мяч влетает в нижний правый угол. Победа! Мы выиграли у «Арсенала»!.. Это был, пожалуй, самый красивый гол за всю мою, правда, еще недолгую спортивную жизнь и мой последний, шестой «гостинец» вратарям Британии».
На миг забыв о журналистских описаниях катастрофического смога, в котором проходил матч, и прочитав этот короткий рассказ Боброва, вполне можно задать вопрос: а был ли туман вообще? Ведь Всеволоду удалось с двадцати метров нанести точный, прицельный удар по воротам и проследить за полетом мяча.
В том матче с «Арсеналом» особенно ярко проявилось еще одно замечательное качество Всеволода Боброва – умение забивать самые важные, решающие голы. И в футболе и в хоккее он всегда брал на себя роль лидера команды и штурмовал ворота противника тем упорнее, чем труднее была игра, чем напряженнее складывалась игровая ситуация. Несомненно, высшим проявлением этого истинно бобровского духа, его несгибаемой воли стал знаменитый матч на Олимпийских играх в Хельсинки-52 с командой Югославии, когда сборная СССР за двадцать минут до окончания встречи проигрывала со счетом 1:5, однако благодаря неудержимому порыву Всеволода Боброва, вдохновившему товарищей, свела тот незабываемый матч вничью -5:5.
Из-за обидного, горького поражения при переигровке некоторые футболисты сборной незаслуженно подверглись критике, да и весь грандиозный успех советских олимпийцев, поднявшихся в командном зачете на верхнюю ступень пьедестала почета, был в известной мере как бы смазан – ни один из них не получил правительственной награды, добрая традиция награждать лучших, атлетов установилась лишь с Игр-56 в Мельбурне. А между тем спортивный подвиг советских олимпийцев 1952 года не имеет себе равных, сколь бы ни были высоки достижения их преемников. Ведь этот подвиг был совершен всего лишь через семь (!) лет после окончания страшной, разрушительной войны с фашизмом – через семь лет! И совершили его ветераны, которые прошли фронт, молодежь, которая выросла в условиях тяжелейших лишений, как говорится, на одной картошке, хотя в военные годы и картошки-то было очень мало.
За блестящими успехами советских олимпийцев на многих последующих Играх этот факт – победа спустя всего лишь семь лет после войны! – как-то потерялся, о нем даже и не вспоминают. Порой забывают и о том, что Всеволод Бобров, подобно некоторым другим выдающимся атлетам той поры, был одним из детей неласкового военного времени. Но одновременно он был и сыном Победы, ведь Всеволод впервые вышел на футбольное поле в составе команды мастеров 18 мая 1945 года, через девять дней после великой Победы над фашизмом. Может быть, поэтому устремленный в атаку, обладавший феноменальным рывком и точнейшим ударом, он как бы олицетворял собой сам дух победы, и это сразу выделяло его в глазах как соотечественников, так и зарубежных зрителей. Поэт Евгений Евтушенко очень справедливо назвал весь советский футбол сорок пятого года «выражением духа победи телей».
Через два дня после того, как был сыгран последний матч английского турне, 1 декабря 1945-го, Всеволоду Боброву исполнилось 23 года. Он был молод, силен, здоров и беспредельно счастлив от того, что получил возможность на самом высоком уровне заниматься любимым спортом. Начало его спортивной карьеры складывалось фантастически удачно. Ни в одной, даже самой смелой, мечте дебютанту матча между командами ЦДКА и «Локомотив», проходившему 18 мая на московском стадионе «Сталинец» в Черкизове, не могло пригрезиться, что в этом футбольном сезоне он станет лучшим игроком в серии игр с родоначальниками футбола знаменитыми англичанами, что британские профессиональные клубы будут наперебой предлагать за него многие тысячи фунтов стерлингов.
Игра динамовцев произвела на Островах грандиозное впечатление. И хозяева некоторых клубов были бы непрочь в соответствии с законами профессионального спорта, разрешающими куплю-продажу игроков, приобрести всю советскую команду. Однако, как писала английская печать, это оказалось бы британским дельцам не по карману, поэтому они всерьез сделали предложение перейти в профессиональный футбол лишь самым лучшим советским игрокам, которые произвели особое впечатление на британскую публику – Всеволоду Боброву, а также Евгению Архангельскому, о чем пишет в книге своих мемуаров «На далеких меридианах» Николай Александрович Михайлов. Что же касается вратаря динамовцев Алексея Хомича, то первый лорд адмиралтейства сэр Александер, который сам целых пятнадцать лет играл в футбол, пока ему не поломали ребра, на торжественном приеме в клубе «Челси» заявил: – На месте руководителей футбольной ассоциации я не выпустил бы Хомича из Англии. Он нам здесь очень нужен!
Да, такого счастливого поворота событий, спортивной судьбы, поворота, который за несколько месяцев; привел его к поистине всенародной славе, Всеволод Бобров предугадать, конечно, не мог. Следует вновь напомнить, что ему было всего лишь 23 года, когда на него ниагарским водопадом обрушилась громадная популярность. Он был счастлив, полон новых надежд и не сомневался, что в будущем сумеет показать еще более великолепный футбол, ибо чувствовал в себе огромный запас энергии и технических возможностей.
В этом счастливом молодом, опьянении невиданной удачей, он не придал значения инциденту, произошедшему в последнем матче английского турне – во встрече в Глазго с шотландским клубом «Рейнджере» на стадионе «Айброкс».
Какими бы напряженными ни были предыдущие три встречи с английскими командами, они все же представляли собой именно тот неофициальный, товарищеский футбол, в котором соперники стремятся продемонстрировать свои лучшие качества. В отличие от этого матч в Глазго, дававший хозяевам последнюю возможность восстановить свой пошатнувшийся престиж, стал первым матчем так называемого «злого футбола», когда победу стремятся добыть любой ценой, в том числе и нечестным путем. Именно матч в Глазго впервые для советских футболистов сопровождался неправедным судейством, включавшим в себя и несправедливые пенальти, и свидетельствовал о том, что русских действительно начали принимать всерьез как конкурентов на мировой арене. А потому – шутки в сторону. И джентльменство, приятные манеры, объективность, чистую игру – тоже в сторону. Футбол становится жестоким, когда речь идет о настоящей конкуренции, о борьбе за мировое лидерство. Впоследствии советским футболистам доводилось не раз с горечью убеждаться в этом, а на Олимпийских играх 1952 года в Хельсинки именно неправедный пенальти, эта нечестная подножка пристрастного арбитра, лишил их возможности продолжать борьбу за медали.
Хотя матч в Глазго проходил на стадионе «Айброкс», вместившем только 120 тысяч самых темпераментных и самых недисциплинированных в мире шотландских зрителей, атмосфера на трибунах во время игры характеризовалась хорошо известным в Англии выражением: «Рев Хемпдена». Это понятие означает крайнюю степень экзальтации болельщиков и напоминает о том, что происходит во время финальных матчей на шотландском стадионе «Хемпден-Парк», вмещающем почти 60 140 тысяч яростных поклонников футбола. Считается, что страсти, бушующие в таких случаях на «Хемпдене», который однажды после игры был даже разгромлен чрезмерно возбужденными зрителями, являются своего рода апогеем болель-щицких эмоций вообще. И потому понятие «рев Хемпдена» служит синонимом особого ажиотажа на стадионных трибунах.
Болельщики «Рейнджерса» неистовствовали. И когда счет уже к середине первого тайма стал 2:0 в пользу московского «Динамо», на трибунах и на поле создалась какая-то угрожающая, предгрозовая атмосфера, мало напоминавшая тот свободный, романтический, эмоциональный футбол, к которому привыкли советские футболисты на родных стадионах. Начался новый для них «злой» футбол, который, к сожалению, проник вскоре и во внутрисоюзные чемпионаты, омрачив для лучших футболистов радость игры.
Именно во встрече с «Рейнджерсом» на шотландском стадионе «Айброкс» была впервые объявлена… охота на Всеволода Боброва. Защитники хозяев поля, не способные удержать этого великолепного форварда, начали применять против него нечестные приемы. И в середине второго тайма Всеволод Бобров впервые за свою пока короткую футбольную карьеру вынужден был покинуть поле до финального свистка.
Впрочем, правильнее было бы сказать: впервые в жизни, потому что ни в детстве, ни в юности Всеволода не было случая, чтобы он не доиграл матч до конца: никогда прежде ему не наносили травм, а заменять Боброва, лучшего игрока, никому не приходило в голову[3].
Но в пылу игры, в безмятежном азарте молодости Всеволод Бобров не придал значения первой отнюдь не случайной травме, полученной на шотландском стадионе «Айброкс», этому грозному предзнаменованию грядущей трагедии великого форварда. Трагедии, которая в будущем не позволила ему полностью раскрыть на футбольном поле свой выдающийся талант.
Но в тот день, 28 ноября 1945 года, Всеволод по-прежнему был полон самых прекрасных надежд. Он оправдал доверие миллионов своих болельщиков. Среди потока телеграмм, поступавших в те дни из СССР по адресу «Лондон, улица Кенгсинтон-Палас-Гарден, 13», где располагалось советское посольство, очень многие поздравления адресовались лично Боброву. И он готовился с триумфом вернуться на родину.
Кроме того, Всеволод был по-человечески счастлив тем, что смог оказать реальную, конкретную помощь близким: он вез домой электрический утюг в подарок сестре, а главное, слуховой аппарат, необходимый одной из родственниц. Эту заботу о близких, доброту по отношению к друзьям и знакомым Всеволод, нередко в ущерб самому себе, пронес через всю жизнь. Любопытно, что во время чемпионата мира по хоккею с шайбой в Стокгольме в 1954 году Бобров был весьма озабочен тем, чтобы купить семена цветов и детские распашонки для новорожденного по просьбе одного из друзей. За этим занятием его и застал какой-то шведский фотокорреспондент. В результате снимок лучшего форварда чемпионата, покупающего детские распашонки, появился в одной из стокгольмских газет. Но газета ошибочно написала, что Бобров проявляет заботу о своем первенце, – прошли еще долгие четырнадцать лет, пока у Всеволода Михайловича родился сын Мишка, «мини-Боб», как называл сына обожавший его отец.
7 декабря 1945 года команда московского «Динамо», которая своими великолепными выступлениями на прекрасных рей-грассовых полях Англии произвела настоящий фурор в европейском футболе, вылетела на родину. За игрой динамовцев непосредственно наблюдали на стадионах 350 тысяч английских болельщиков. Две победы и две ничьих, общий счет забитых и пропущенных мячей-19:9-таким был итог динамовского турне. В преддверии матчей лондонская пресса иронически писала о том, что советским футболистам не знакомы хорошие футбольные манеры, поскольку, выходя на поле, они даже не удосуживаются закатывать рукава футболок, как делают это настоящие британцы. Но после окончания турне эта точка зрения претерпела существенные изменения. По мнению английских газет, русские разделались с родоначальниками футбола, даже не засучивая рукавов, иными словами, как бы между прочим.
Но пожалуй, самая лестная и по-настоящему правильная оценка советским футболистам была дана английской газетой «Ньюс кроникл», которая, не особенно вникая в суть событий, развернувшихся на футбольных полях Великобритании в ноябре 1945 года, Как бы подвела моральный итог знакомству с советскими спортсменами и написала о них как о «ярких личностях, прибывших из России».
БРАТЬЯ БОБРОВЫ
Бобровы – тверские.
В период становления российского капитализма тысячи обездоленных, безлошадных и безземельных крестьян устремились в царство капиталистического Молоха – на заводы столичного Петербурга, в первую очередь на такие гиганты, как Путиловский, Обуховский. Разные это были люди, однако их роднило нечто общее: пытать судьбу в новых краях отправлялись самые активные, самые энергичные. Поэтому исход крестьянства в питерский пролетариат привел к тому, что в северной столице обосновался отборный рабочий люд – очень крепкой породы.
В 1906 году из тверской деревни Полубратово по уже проторенной земляками дороге пришел на Путиловский завод и пятнадцатилетний Михаил Бобров. Был он парнем физически сильным, дельным, смекалистым и потому сразу окунулся в ту новизну жизни, которую распахнул перед ним большой город.
А нового было много.
После кровавой расправы над революцией 1905 года пути-ловцы не переставали бурлить. Михаил Бобров, быстро овладевший сложной профессией разметчика и вошедший в рабочую элиту, не раз принимал участие в забастовках, хорошо знал будущего «всесоюзного старосту» Михаила Ивановича Калинина, которого впоследствии называл не иначе как «наш тверской». Однажды после жестокого разгона очередной стачки Боброва без суда и следствия бросили в тюрьму. И хотя просидел он в ней недолго – всего-то полмесяца, однако приобрел в сырой, холодной камере туберкулез, который в конечном итоге заставил семью Бобровых в 1919 году покинуть Петроград и переселиться в подмосковный город Пушкино с более подходящим для здоровья климатом.
Новым был и спорт. Михаил Бобров начал играть в футбол и даже входил в состав команды, которую возглавлял известный петербургский хоккеист и футболист Владимир Воног, впоследствии один из первых советских футбольных арбитров. А случайно увидев хоккей, Бобров сразу же встал на коньки, обзавелся клюшкой и увлекся этой игрой. Еще до первой мировой войны в составе путиловской рабочей команды Михаил Бобров ездил на товарищеские матчи в Хельсинки (Финляндия тогда входила в царскую Империю). И привез домой лучшие по тем временам стальные коньки знаменитой норвежской фирмы «Хааген», которые в России считались большой редкостью и были известны в народе под названием «гаги».
Эти коньки сыграли особую роль в жизни Михаила Андреевича Боброва и двух его сыновей – Владимира и Всеволода. Дело не только в том, что дети учились играть в хоккей на отцовских «гагах». Их блестящее хоккейное искусство было предопределено гораздо раньше, зимой 1912 года, когда пути-ловский рабочий Михаил Бобров познакомился со своей будущей женой Лидией Ермолаевой.
Знакомство состоялось… на катке, в Таврическом саду. Поэтому совершенно необыкновенную, неизъяснимую, всепоглощающую страсть к катанию на коньках, которая обнаружилась у Володи и Севы уже в пятилетнем возрасте, с полным основанием можно считать наследственной.
Ермолаевы – гатчинские.
Лидия Дмитриевна Ермолаева родилась в Гатчине, под Ленинградом, рядом со знаменитым гатчинским аэродромом, где протекало «детство» русской авиации, где совершали полеты первые русские летчики. Ее родной брат Михаил Ермолаев, «дядя Миша», как всегда называл его Всеволод Бобров, был известным пилотом гатчинской эпохи, он, как говорится, из одной тарелки щи хлебал с самим штабс-капитаном Петром Нестеровым, родоначальником «мертвой петли» и воздушного тарана, первым в мире летчиком-истребителем. В годы гражданской войны Михаил Ермолаев умудрился угнать из белогвардейского тыла самолет, за что одним из первых был награжден орденом Красного Знамени. Он был близко знаком с Валерием Чкаловым, провожал чкаловский экипаж в беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку. Именно на долю Михаила Ермолаева выпала и драматическая миссия: он был ответственным дежурным по аэродрому в тот день, когда огромный самолет «Максим Горький», столкнувшись с сопровождавшим его истребителем, разбился в районе нынешней улицы Алабяна, за Соколом.
В период становления российского капитализма тысячи обездоленных, безлошадных и безземельных крестьян устремились в царство капиталистического Молоха – на заводы столичного Петербурга, в первую очередь на такие гиганты, как Путиловский, Обуховский. Разные это были люди, однако их роднило нечто общее: пытать судьбу в новых краях отправлялись самые активные, самые энергичные. Поэтому исход крестьянства в питерский пролетариат привел к тому, что в северной столице обосновался отборный рабочий люд – очень крепкой породы.
В 1906 году из тверской деревни Полубратово по уже проторенной земляками дороге пришел на Путиловский завод и пятнадцатилетний Михаил Бобров. Был он парнем физически сильным, дельным, смекалистым и потому сразу окунулся в ту новизну жизни, которую распахнул перед ним большой город.
А нового было много.
После кровавой расправы над революцией 1905 года пути-ловцы не переставали бурлить. Михаил Бобров, быстро овладевший сложной профессией разметчика и вошедший в рабочую элиту, не раз принимал участие в забастовках, хорошо знал будущего «всесоюзного старосту» Михаила Ивановича Калинина, которого впоследствии называл не иначе как «наш тверской». Однажды после жестокого разгона очередной стачки Боброва без суда и следствия бросили в тюрьму. И хотя просидел он в ней недолго – всего-то полмесяца, однако приобрел в сырой, холодной камере туберкулез, который в конечном итоге заставил семью Бобровых в 1919 году покинуть Петроград и переселиться в подмосковный город Пушкино с более подходящим для здоровья климатом.
Новым был и спорт. Михаил Бобров начал играть в футбол и даже входил в состав команды, которую возглавлял известный петербургский хоккеист и футболист Владимир Воног, впоследствии один из первых советских футбольных арбитров. А случайно увидев хоккей, Бобров сразу же встал на коньки, обзавелся клюшкой и увлекся этой игрой. Еще до первой мировой войны в составе путиловской рабочей команды Михаил Бобров ездил на товарищеские матчи в Хельсинки (Финляндия тогда входила в царскую Империю). И привез домой лучшие по тем временам стальные коньки знаменитой норвежской фирмы «Хааген», которые в России считались большой редкостью и были известны в народе под названием «гаги».
Эти коньки сыграли особую роль в жизни Михаила Андреевича Боброва и двух его сыновей – Владимира и Всеволода. Дело не только в том, что дети учились играть в хоккей на отцовских «гагах». Их блестящее хоккейное искусство было предопределено гораздо раньше, зимой 1912 года, когда пути-ловский рабочий Михаил Бобров познакомился со своей будущей женой Лидией Ермолаевой.
Знакомство состоялось… на катке, в Таврическом саду. Поэтому совершенно необыкновенную, неизъяснимую, всепоглощающую страсть к катанию на коньках, которая обнаружилась у Володи и Севы уже в пятилетнем возрасте, с полным основанием можно считать наследственной.
Ермолаевы – гатчинские.
Лидия Дмитриевна Ермолаева родилась в Гатчине, под Ленинградом, рядом со знаменитым гатчинским аэродромом, где протекало «детство» русской авиации, где совершали полеты первые русские летчики. Ее родной брат Михаил Ермолаев, «дядя Миша», как всегда называл его Всеволод Бобров, был известным пилотом гатчинской эпохи, он, как говорится, из одной тарелки щи хлебал с самим штабс-капитаном Петром Нестеровым, родоначальником «мертвой петли» и воздушного тарана, первым в мире летчиком-истребителем. В годы гражданской войны Михаил Ермолаев умудрился угнать из белогвардейского тыла самолет, за что одним из первых был награжден орденом Красного Знамени. Он был близко знаком с Валерием Чкаловым, провожал чкаловский экипаж в беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку. Именно на долю Михаила Ермолаева выпала и драматическая миссия: он был ответственным дежурным по аэродрому в тот день, когда огромный самолет «Максим Горький», столкнувшись с сопровождавшим его истребителем, разбился в районе нынешней улицы Алабяна, за Соколом.