Страница:
Репертуар включал песни всех идолов моей юности и доставлял истинное наслаждение.
В тот же вечер я познакомилась с Луизой. Она была дочерью китаянки и немца и еще в юные годы оказалась проездом в Бразилии, влюбилась в нашу страну и осталась здесь жить навсегда. Ей было тридцать с хвостиком, и она была влюблена в Марселу, лидера той самой группы, что выступала в баре по воскресеньям. Он был милым, и с ним, много времени спустя, у меня произошла эротическая интерлюдия в дверях бара, где я была прижата к стене и дальше в том же духе. От этого развлечения я не получила никакого удовольствия, кроме, разве что, удовольствия от приятного механического касания наших языков. Позже Луиза с Марселу стали друзьями, и она превратилась в habituue [11]в «Grazie a Dio».
У нее было очаровательное лицо и большие глаза, которые мне очень нравились. Она была красивая, экзотичная и, очевидно, очень живая. Неспокойная и потерянная душа. Она мне нравилась. И нравилось ее лицо. К тому же, было отрадно иметь рядом с собой кого-то еще более сумасшедшего, чем я: она уравновешивала меня, и это помогало мне чувствовать себя на ее фоне совершенно нормальной.
Та ночь в баре принесла мне важнейшее открытие: оказывается, мне не нужно приглашение или компания, чтобы выйти из дома и хорошо провести время.
Я и Луиза стали неразлучны, и поэтому неудивительно, что мы могли вместе натворить глупостей, а потом вместе раскаяться в содеянном.
Я чувствовала себя девчонкой. В своем настоящем отрочестве я была робкая, пугливая и забитая. Лишь теперь, когда я находилась вдалеке от дома, папиных надоедливых наставлений и вечно обеспокоенной матери, когда я жила без мужа и сама оплачивала все счета, я могла понять весь смысл слова «свобода».
Луиза оказалась человеком интересным, достаточно образованным, но слишком нервным, чтобы я могла долго выносить ее рядом с собой. Мне вполне хватало собственных переживаний, стремлений почувствовать себя наконец женщиной, комплексов и целой кучи всего прочего, чтобы я могла разделять еще и ее страдания.
Наши истории были похожи, у нас были одинаковые травмы, что, видимо, и сблизило нас. В детстве к Луизе приставал ее отчим, и из-за этого она теперь относилась к мужчинам еще более враждебно, нежели я (но и еще более жаждала общения с ними, что было заметно по ее горящим глазам и жестам изголодавшейся по любви женщины). Ко мне же с ранних и до самых зрелых лет приставал мой дедушка, пока я не поняла, что это такое, и не возненавидела его. Ее родители развелись, когда она была совсем ребенком, отец бросил ее навсегда, после чего она всегда чувствовала себя покинутой. Мои родители не разводились, но и я ощущала себя брошенной, потому что, хотя папа и трясся надо мной, как над младенцем, он так и не смог защитить меня от моего невменяемого деда. Не знаю, кого я ненавидела больше: деда – за все, что он вытворял, или отца – за то, что он, внимательно следя за каждым моим шагом, не увидел, что сумасшедший взрослый затравил и раздавил его малютку.
Нам с Луизой нравилась одна и та же музыка, мы много ходили в кино и водили детей гулять в парк Ибирапуэра (представляю, что со стороны мы смотрелись как образцовая лесбийская семья). Мы дружили, но основой этой дружбы были наши невзгоды, и поэтому, наверное, эта дружба сама по себе была нездоровой.
Мы (Луиза и я) отлично проводили время, пока ее присутствие не стало в конце концов для меня обременительным. Она была исключительно внимательной, ревнивой, собственницей до мозга костей. Она была неприветлива с моими подругами, названивала мне ночами, уверенная, что я всегда рада выслушать все самые прозаичные подробности ее жизни. Она брала на себя слишком много и проявляла такое участие в моей жизни, какого не проявляли ни моя мама, ни мой муж, и какого я ни от кого никогда не потерплю. Это уже походило на тюрьму. Ее горести и неудовлетворенность жизнью одинокой иностранки, жизнью, полной трудностей, стали единственной темой всех наших разговоров, и я не могла этого больше выносить. Если уж я была не в состоянии дать все необходимое внимание и заботу своим собственным дочерям, у меня не было ни единого шанса (да, честно говоря, и особого желания) дать их взрослому чужому человеку.
Я ничуть не держу на нее зла, хотя она совершенно точно злится на меня за то, что я ее бросила. Зато Луиза оставила после себя ценное наследство. На первое же Рождество после нашего знакомства она поехала в Германию, чтобы навестить родителей, и привезла мне в подарок потрясающий вибратор с тремя скоростями (который я, правда, в дальнейшем использовала только на максимальной). Таким образом, Луиза взяла на себя ответственность за открытие, которое я сделала: мне вообще не нужен мужчина в этот период эмоционального хаоса. Впрочем, сейчас я понимаю, что, скорее всего, она просто хотела свести к минимуму вероятность каких-либо моих контактов с мужчинами, чтобы я проводила с ней еще больше времени.
Немецкая штучка так и не сблизила нас. Но, без сомнений, на долгое время отвадила меня от ночных прогулок по Сан-Паулу (кажется, до тех пор, пока не кончились батарейки).
Приближалась пора второй моей публикации под рубрикой «Тема: секс», а ко мне все не приходило вдохновение. Я собралась было написать о немецком подарке, но одумалась, представив, с каким возмущением народных масс мне придется столкнуться. И, поскольку я ни с кем не встречалась с тех самых пор, как влюбилась в каучуковый фаллос, у меня просто не было никакого материала для колонки.
Я стала вспоминать последние месяцы и пришла к выводу, что моей главной сексуальной деятельностью стала имитация оргазмов. И вот тебе, пожалуйста, публикация на тему: почему женщины делают вид, будто получают удовольствие?
Возможно, это не самая блестящая моя работа, но зато могу сказать без колебаний: она одна из самых правдивых из всего, что мною написано до сегодняшнего дня.
Он был немаленький. Я даже могла бы без колебаний сказать, что он был огромного размера, что делало его еще более подходящим для той задачи, которую он выполнял так безупречно и без каких-либо возражений. Он сводил вероятность чувственной неудачи к минимуму, но в то же время обеспечивал уверенность, что в будущем после него меня ждут настолько же сильные и естественные ощущения при контакте с мужчинами. Он не был ни особенно красив, ни уродлив, ни гладок, ни ребрист. Это была идеальная модель пениса без каких-либо отклонений и анатомических особенностей. Совершенство!
Я по несколько дней никуда не выходила вечерами, бежала с работы домой, охваченная одним лишь желанием: чтобы девочки скорее уснули и я могла бы отдаться бесконечному обаянию своего любовника. Было настоящим наслаждением находить его в глубине шкафа, облаченным в яркий шелк и уложенным на дно старой коробки из-под виски. Одного созерцания его могущества уже было достаточно, чтобы утихомирить всех чертей, накопившихся во мне за целый утомительный день и забыть все тревоги, которые еще наполняли мою профессиональную, семейную, материальную и личную жизнь. Он чем-то походил на тот напиток, который пьют ночью в одиночестве, усевшись в кресло, или на дозу наркотика, которую пристрастившиеся принимают прежде, чем вернуться домой к семье (что мне не знакомо, так как я выросла в строгих семейных традициях). Он был словно мантра, которую напевают, чтобы расслабиться; или словно фимиам, который зажигают, чтобы развеять душевную тоску.
Он стал моей любимой игрушкой.
Главной заслугой «немца» был далеко не ряд оргазмов, которыми он меня обеспечивал, а обретение мною сноровки для достижения оргазмов и отмена запретов (в которой, должна заметить, решающим моментом было участие Николаса Кейджа). С ним (с «немцем», а не с Ником) я научилась настаивать на своем. Это не было сложной наукой, благодаря заранее униженному по отношению ко мне положению, в котором находился мой «поставщик». Учитывая, что он не мог сопротивляться моим желаниям, он к тому же повиновался заданному мной ритму, использовал позы, которые нравились МНЕ, и приступал к делу по придуманному МНОЙ расписанию. Я бы сказала, что это был безукоризненный любовник. Возможно, употребление слова «настаивать» неправомерно по отношению к какому-нибудь иному каучуковому члену, лишенному способности к взаимодействию, так как у него нет батареек, и он не может вибрировать. Но оно вполне правомерно в моем случае.
Я была совершенно неопытна в делах секса, несмотря на то что была замужем и даже зачала двоих детей. Я вышла замуж совсем молоденькой, любила мужа с девятнадцати лет, и всегда была ему верна. Конец супружества положил конец всей моей эротической раскованности, которая была мне свойственна в отношениях с Эду. Она исчезла, растаяла, как дым, и на ее месте возникла огромная связка комплексов, странностей и страхов, которые обычно живут в дневниках молоденьких девочек. И которые, сплетясь, стали похожи на огромную тюремную цепь. Или пояс целомудрия. А поскольку несчастье никогда не приходит в одиночку, то к безумному стеснению раздеваться на глазах у мужчины примешалось противоположное необузданное желание заниматься любовью. Я думала только о сексе. Постоянно. Я мечтала заниматься любовью каждую ночь, каждую секунду проводить с мужчиной, но любая реальная возможность физической близости с мужчиной вызывала во мне ужас. И я не могла побороть этот страх.
В этот период сексуальной изоляции я полностью, душой и телом, отдалась во власть «немца». Это был единственный уверенный выбор в моей жизни, здоровый и безобидный. Я разговаривала с ним, задавала вопросы, рассказывала ему о самых интимных моих фантазиях. И во время этого, такого вдохновляющего, общения у меня появилась способность непринужденно болтать во время секса, что было новшеством в моей жизни (как бы сказал Аран, женщинам лишь бы поболтать). Болтать, болтать и болтать – до того сладостного момента, когда старания другаприведут к заоблачному наслаждению и, вместе с этим, к прекращению болтовни.
Итак, я практиковалась до тех пор, пока не убедилась окончательно, что я не стала фригидной. А следующее потрясающее открытие было, скорее, устрашающим: я боюсь мужчин. Очень-очень-очень боюсь! И чтобы скрыть всякий раз возникающую панику перед настоящим «говорящим» фаллосом (ну, или который был частью говорящего живого существа), я притворилась мужененавистницей, чтобы они не подходили слишком близко. Не такой мужененавистницей, которая предпочитает женский секс, а такой, у которой во взгляде столько решимости, от которой веет такой уверенностью в себе, что мужчин бросает в холодный пот даже при мысли приблизиться к ней. Подавлять их поведением эмансипированной женщины – было лучшей стратегией, какую я нашла, чтобы никто не приближался ко мне и не обнаружил в «этой самоуверенной на вид журналистике» бездонного колодца комплексов, слабостей и одиночества. И сработало – хотя бы ненадолго.
Когда обаяние «немца» уже не представлялось мне таким бесконечным (и батарейки стали подавать сигналы о необходимости их замены), у меня снова появилось желание ходить куда-нибудь по вечерам. Я чувствовала себя не такой слабой и потерянной, как до этого, и к тому же немного похорошевшей. Я не ела шоколад как прежде, меня не мучила бессонница, я была необыкновенно умиротворена и спокойна. Я оплачивала счета, заботилась о девочках и получала неописуемое удовольствие от общения с ними. Казалось, все стало на свои места.
И тут я осознала, что скучаю без любви. Не без Эду, не без жизни рядом с ним, которая так отличалась от моей жизни теперь. Нет. Я соскучилась по нежности; мне так хотелось улыбнуться кому-то, получить чашечку кофе после любовной близости, хотелось, чтоб меня просто обняли и смотрели на меня глазами, полными страсти. Тогда «немец» предстал еще более желанным, еще более лишенным каких-либо качеств и более покорным, чем моя романтичность могла вынести. Я возненавидела Луизу за то, что она мне его купила. Я ощутила неспособность иметь какие-либо реальные отношения после знакомства с ним. И я вновь почувствовала себя одинокой, покинутой и разбитой...
Именно тогда объявилась Франческа. Мы вместе учились когда-то на факультете журналистики, еще до моей свадьбы с Эду. Это была исключительно самоуверенная женщина; красивая, умная, очень харизматичная и потрясающе образованная. До того как стать журналистом, она работала архитектором в Folha de Sao-Paulo. С ней было очень приятно общаться, так как она, как бы страстно ни мечтала быть любимой и любить мужчину (как это делала я и вообще все существующие на земле женщины), не считала это смыслом существования и не жила одним лишь стремлением привлечь самца. Она громко говорила, звонко смеялась после одной-двух выпитых рюмочек саке, но оставалась всегда элегантной. В том, как она была одета, нельзя было углядеть ни тени стремления соблазнить кого-то.
Мне это нравилось. Нравился скромный и романтичный образ Кеки [12], ее короткие волосы (даже когда в моде были прически a la Bundchen [13]), отсутствие у нее декольте и одежды, подчеркивающей ее формы.
Мы встречались просто чтобы поговорить, посмотреть какие-нибудь фильмы, в отличие от того, что предлагали мне другие подруги, всегда пытающиеся найти местечко, кишащее представителями другого пола, и одевающиеся так, чтобы не пройти незамеченными мимо ни одного мужчины. Я терпеть не могла ходить куда-то в женском обществе, ненавидела четкую зависимость взлета женской самооценки от присутствия мужчин и еще больше ненавидела скудность тем, муссируемых в разговорах таких женщин. С Франческой все было иначе. Она интересовалась кино и всегда была в курсе новой литературы. Хотя она и мечтала выйти замуж и родить детей, но никогда специально не охотилась на предполагаемого их производителя. Она составила мне отличную компанию, несмотря на наше профессиональное соперничество и ее интеллектуальную законсервированность, обыкновенно присущую высокомерным журналистам. Я ею восхищалась.
Однажды вечером мы вышли из дома – мы вдвоем и ее подруга Инеш – с намерением провести типичный для эмансипированных женщин вечер. Похода в кино и рюмочки водки нам вполне достаточно, чтобы гарантировать хороший вечер. Мы дошли до бара «Балкон» на улице Melo Alves.
Бар был полон, и балкон, давший название заведению, напоминал по форме гигантскую амебу. Все сотрапезники могли видеть друг друга и бросать нескромные взгляды. И вот на другой стороне, там, где балкон делал очередной извив, стоял он.
Он был с тремя или четырьмя друзьями, все они курили, как и он. Каждый из мужчин был особенным и отличался чем-то уникальным, но в то же время у всех у них было что-то общее. Он же был – просто пальчики оближешь! И не потому что поразительно походил на Джанечини [14], а потому что он достойно пополнил список моих эстетических пристрастий.
По-настоящему смуглый (о, святой меланин!), с короткими черными волосами, черными-пречерными, блестящими, напоминающими шерстку шиншиллы; изящные руки и мягкие жесты создавали образ величественного мужчины. Я посмотрела на него. Он – на меня. Я не отвела взгляд. Тогда он улыбнулся. Я тоже улыбнулась, но пришла в замешательство из-за внутреннего сейсмического толчка лжеэмансипированности (на самом деле – трусости).
Он был высокий – примерно метр девяносто. И красивый, боже, какой красивый! Треугольное лицо, грустные глаза... Он был похож на героев-любовников из кинематографа 50-х годов. Он курил с грустью и шармом человека, копающегося в своем прошлом, и каждая затяжка была словно новая попытка угадать, где он допустил ошибку, понять, куда направить свою жизнь и чему посвятить себя после того, как он все потерял. В нем была типичная для людей с хорошим образованием целостность, порядочность, отпечатавшаяся в форме подбородка, и потерянный вид свободного художника, который находится под действием наркотиков круглые сутки. Он был красавчик, и у меня перехватывало дыхание, когда я смотрела на него.
Я не хотела, чтобы Франческа и Инеш заметили мое возбуждение – чувство, идущее вразрез с духом феминизма и самодостаточностью.
Запав на красавчика, я заслужила бы глубочайшее презрение моей подруги или подруги моей подруги. Ведь мы пришли не только развлечься, но и убедить себя, что мы куда интереснее, чем большинство, и именно поэтому предпочитаем проводить время без мужчин. (Нам троим и в голову не приходило, что, наверное, мы выглядим дурами в своей непреклонности.)
Чем больше я делала вид, будто интересуюсь нашим разговором, тем сильнее присутствие этого полубога отвлекало меня от попыток поддержать умную беседу. Я всеми силами воображения старалась дорисовать образ незнакомца, а заодно – выработать план захвата, который не являлся бы явным предложением себя. И еще: я стремилась хоть краем глаза увидеть его обувь. Да, обувь. Он был симпатичным, с благородными манерами, но имелись два пункта с отметкой «особо важно», которые были для меня решающими: голос и обувь мужчины. Эти пункты – настоящие, безупречные показатели характера, и я не могла приступить к дальнейшим шагам, не оценив эти две личностные характеристики – ту, которая обволакивает ступню, и ту, которая рождается в горле.
Мои спутницы не замечали тех великих усилий, какие я делала, чтобы концентрировать свое внимание на том, что они говорили, и одновременно успевать украдкой взглянуть в сторону своего рослого «киногероя». Это продолжалось до тех пор, пока он не направился в туалет. Я переждала несколько минут, высчитывая, сколько же времени ему потребуется, чтобы опорожнить мочевой пузырь, застегнуть ширинку и подойти к раковине. Это, между прочим, был еще один, не менее важный пункт для поддержания интереса к мужчине: удостовериться, что он мыл руки после того.
И вот я отправилась за ним.
Мужской и женский туалет были раздельные, но раковина общая: специальное архитектурное ухищрение для того, чтобы подвыпившие посетители встречались в момент совместного омывания рук, и женщина могла поставить галочку напротив очередного пункта в нескончаемом женском check-list [15].
Я вошла в туалет, прислонилась ухом к стене, отделяющей женский туалет от мужского, и прислушалась. Раздался звук от слива унитаза. Через несколько секунд я тоже смыла, открыла дверь и столкнулась лицом к лицу с мужчиной, еще более пленительным, чем мне казалось прежде: а) в элегантной обуви (без изощрений и вычурности); б) моющего руки.
Не обращая на него внимания (хотя у меня сердце выпрыгивало от волнения), я тоже вымыла руки. Он находился менее чем в метре от меня и разглядывал меня.
– Привет.
Я чуть не вскрикнула: «Спасибо, Боже!» Какой это был голос! Твердый, нежный, молодой и мужественный! Он заставил каждую клеточку моего естества трепетать в унисон.
– Привет, – сказала я и взглянула наконец на отражение в зеркале.
Сукин сын, какая у него была улыбка!
Мы поболтали одну-две минуты. Этого было достаточно, чтобы узнать имена друг друга и обменяться адресами электронной почты. При прощании мне показалось, что он собирается поцеловать меня в губы, до того пристально он на меня смотрел и так близко находились наши рты; но он не поцеловал меня (хм-хм).
Бету – так его звали.
Очень скоро пришел e-mail, наверное, в ответ на мой. Из послания было ясно, что он больше не в силах ждать встречи и изнемогает от желания. Вскоре произошло первое свидание...
Между нами возникли отношения, которые открыли мне: 1) я не фригидна, 2) я способна достичь оргазма с кем-то, помимо моего мужа, 3) я точно не лесбиянка, 4) существует нечто куда более интересное, чем тот засаленный «немец», что прячется на дне шкафа, – мужчина, имеющий при себе фаллос (красивый, энергичный, большой и нежный), готовый дарить мне поцелуи, крепкие объятия, ласки и шепоты, заставляющие кипеть все мое тело.
Отношения с Бету были идеальными для того, чтобы я снова почувствовала себя красивой, освободилась от робости и, в конце концов, завязала отношения с мужчиной. И (к чему скрывать?) чтобы вновь чувствовать холодок внизу живота при мысли о мужчине. Какими бы эти отношения ни были, пусть их нельзя назвать ни любовью, ни идеальным романом, я снова чувствовала себя счастливой. Теперь я могла спокойно отправить на заслуженный отдых этого замечательного «немца», который выручал меня в долгие бессонные ночи.
Вдохновленная своим мужчиной, я написала еще одну хронику. На сей раз мне не пришлось ничего изобретать или искажать.
Vaginabusiness [16] ?
Нет ничего лучше, чем мужское начало
Несколько раз в жизни, в моменты глубоких любовных разочарований или когда не видела вокруг ни одного интересного мужчины, я уже обдумывала возможность альтернативы. Как и многие, я имела иллюзорное убеждение, что среди женщин существует бульшая легкость и свобода общения и что между ними быстрее устанавливается желанное взаимопонимание. Такое взаимопонимание, какое встречается лишь между супругами – стоит им только обменяться секундным взглядом. Телепатическое понимание, если вы меня понимаете.
И вот я вообразила женщину, ныряющую в мою постель в чем мать родила и пылающую желанием. Но тут я застопорилась. Потому что не представляла, что мне делать со столькими анатомическими богатствами.
В тот же вечер я познакомилась с Луизой. Она была дочерью китаянки и немца и еще в юные годы оказалась проездом в Бразилии, влюбилась в нашу страну и осталась здесь жить навсегда. Ей было тридцать с хвостиком, и она была влюблена в Марселу, лидера той самой группы, что выступала в баре по воскресеньям. Он был милым, и с ним, много времени спустя, у меня произошла эротическая интерлюдия в дверях бара, где я была прижата к стене и дальше в том же духе. От этого развлечения я не получила никакого удовольствия, кроме, разве что, удовольствия от приятного механического касания наших языков. Позже Луиза с Марселу стали друзьями, и она превратилась в habituue [11]в «Grazie a Dio».
У нее было очаровательное лицо и большие глаза, которые мне очень нравились. Она была красивая, экзотичная и, очевидно, очень живая. Неспокойная и потерянная душа. Она мне нравилась. И нравилось ее лицо. К тому же, было отрадно иметь рядом с собой кого-то еще более сумасшедшего, чем я: она уравновешивала меня, и это помогало мне чувствовать себя на ее фоне совершенно нормальной.
Та ночь в баре принесла мне важнейшее открытие: оказывается, мне не нужно приглашение или компания, чтобы выйти из дома и хорошо провести время.
Я и Луиза стали неразлучны, и поэтому неудивительно, что мы могли вместе натворить глупостей, а потом вместе раскаяться в содеянном.
Я чувствовала себя девчонкой. В своем настоящем отрочестве я была робкая, пугливая и забитая. Лишь теперь, когда я находилась вдалеке от дома, папиных надоедливых наставлений и вечно обеспокоенной матери, когда я жила без мужа и сама оплачивала все счета, я могла понять весь смысл слова «свобода».
Луиза оказалась человеком интересным, достаточно образованным, но слишком нервным, чтобы я могла долго выносить ее рядом с собой. Мне вполне хватало собственных переживаний, стремлений почувствовать себя наконец женщиной, комплексов и целой кучи всего прочего, чтобы я могла разделять еще и ее страдания.
Наши истории были похожи, у нас были одинаковые травмы, что, видимо, и сблизило нас. В детстве к Луизе приставал ее отчим, и из-за этого она теперь относилась к мужчинам еще более враждебно, нежели я (но и еще более жаждала общения с ними, что было заметно по ее горящим глазам и жестам изголодавшейся по любви женщины). Ко мне же с ранних и до самых зрелых лет приставал мой дедушка, пока я не поняла, что это такое, и не возненавидела его. Ее родители развелись, когда она была совсем ребенком, отец бросил ее навсегда, после чего она всегда чувствовала себя покинутой. Мои родители не разводились, но и я ощущала себя брошенной, потому что, хотя папа и трясся надо мной, как над младенцем, он так и не смог защитить меня от моего невменяемого деда. Не знаю, кого я ненавидела больше: деда – за все, что он вытворял, или отца – за то, что он, внимательно следя за каждым моим шагом, не увидел, что сумасшедший взрослый затравил и раздавил его малютку.
Нам с Луизой нравилась одна и та же музыка, мы много ходили в кино и водили детей гулять в парк Ибирапуэра (представляю, что со стороны мы смотрелись как образцовая лесбийская семья). Мы дружили, но основой этой дружбы были наши невзгоды, и поэтому, наверное, эта дружба сама по себе была нездоровой.
Мы (Луиза и я) отлично проводили время, пока ее присутствие не стало в конце концов для меня обременительным. Она была исключительно внимательной, ревнивой, собственницей до мозга костей. Она была неприветлива с моими подругами, названивала мне ночами, уверенная, что я всегда рада выслушать все самые прозаичные подробности ее жизни. Она брала на себя слишком много и проявляла такое участие в моей жизни, какого не проявляли ни моя мама, ни мой муж, и какого я ни от кого никогда не потерплю. Это уже походило на тюрьму. Ее горести и неудовлетворенность жизнью одинокой иностранки, жизнью, полной трудностей, стали единственной темой всех наших разговоров, и я не могла этого больше выносить. Если уж я была не в состоянии дать все необходимое внимание и заботу своим собственным дочерям, у меня не было ни единого шанса (да, честно говоря, и особого желания) дать их взрослому чужому человеку.
Я ничуть не держу на нее зла, хотя она совершенно точно злится на меня за то, что я ее бросила. Зато Луиза оставила после себя ценное наследство. На первое же Рождество после нашего знакомства она поехала в Германию, чтобы навестить родителей, и привезла мне в подарок потрясающий вибратор с тремя скоростями (который я, правда, в дальнейшем использовала только на максимальной). Таким образом, Луиза взяла на себя ответственность за открытие, которое я сделала: мне вообще не нужен мужчина в этот период эмоционального хаоса. Впрочем, сейчас я понимаю, что, скорее всего, она просто хотела свести к минимуму вероятность каких-либо моих контактов с мужчинами, чтобы я проводила с ней еще больше времени.
Немецкая штучка так и не сблизила нас. Но, без сомнений, на долгое время отвадила меня от ночных прогулок по Сан-Паулу (кажется, до тех пор, пока не кончились батарейки).
Приближалась пора второй моей публикации под рубрикой «Тема: секс», а ко мне все не приходило вдохновение. Я собралась было написать о немецком подарке, но одумалась, представив, с каким возмущением народных масс мне придется столкнуться. И, поскольку я ни с кем не встречалась с тех самых пор, как влюбилась в каучуковый фаллос, у меня просто не было никакого материала для колонки.
Я стала вспоминать последние месяцы и пришла к выводу, что моей главной сексуальной деятельностью стала имитация оргазмов. И вот тебе, пожалуйста, публикация на тему: почему женщины делают вид, будто получают удовольствие?
Возможно, это не самая блестящая моя работа, но зато могу сказать без колебаний: она одна из самых правдивых из всего, что мною написано до сегодняшнего дня.
Имитация оргазма куда лучше настоящего провалаРедкий подарок бывает столь удивительным и неожиданным, каким оказался этот каучуковый вибрирующий пенис. И редкий подарок может удовлетворить до такой степени. Мой немецкий любовник уже через несколько месяцев получил официальный статус поставщика незабываемых оргазмов.
Женщины имитируют оргазм. Вот новость-то! Но я хочу высказать свою точку зрения, диаметрально противоположную мнению феминисток (пусть они меня простят, но имитация – это иногда даже бунт против покорности): притворный оргазм может быть полноправно назван актом благородства. Или самозащиты, в зависимости от ситуации.
Начну с благородства. Женщина – приземленное создание, мало предрасположенное к поиску приключений и неистовых оргий. И если нет хоть малейшей вероятности, что обыкновенное физическое влечение перерастет в любовь, секс как таковой не представляет для многих из нас большого интереса. Потому что, как бы женщина не выходила за разумные рамки в разврате и пылкости, ей очень сложно отделять понятие «секс» от понятий «искренность», «доверие», «душевная близость».
Дело не в том, что любовь, или любовный интерес, доминирует в нашем рассудке над простым совокуплением, а в том, что мы можем дойти до высоких ступеней возбуждения лишь при условии веры в продолжение истории. И даже у самого изысканного, соблазнительного и красивого из всех мужчин не будет ни одного шанса затащить нас в постель, если он, умея лишь проталкивать свои выделения по нашим женским каналам, не мобилизует свой уснувший ум, хитрость и изобретательность, обитающие обычно вдалеке от мужского пульсирующего мускула.
Мы, вечно принося себя в жертву мужчине, не можем допустить, чтобы он разочаровался. А для мужчины, что бы там себе не думали девушки, устраивающие акробатические шоу в постели, разочарование от отсутствия у партнерши оргазма куда сильнее, чем разочарование от отсутствия сексуальных изощрений, минетов и разнообразных кувырканий. Мужчина должен обладать исключительным мужеством, чтобы вынести новость, что все его старания (или то, что он считает стараниями) так и не привели к сладостному напряженному трепетанию нашего клитора. И пусть его сердце наполнится пенящейся радостью! Мы не можем позволить своему благоверному (или кому-нибудь, его заменяющему) пережить такое позорное поражение. Иногда ни от него, ни от чего-либо вообще не зависит результат его стараний. И было бы крайне жестоко взвалить на него всю ответственность за временные неполадки. Вот откуда истерические стоны, резкий визг и исступление на лице.
Бывает, что мы просто не можем настроиться. Казалось бы, оставалось уже совсем чуть-чуть до достижения заветной цели, но все случайно сорвалось «бог знает от чего». Потому ли, что ты боялась, как бы щетина на твоих ногах не оцарапала спину твоему красавчику, или потому, что ты слишком много ерзала, волнуясь, как бы латекс не порвался именно в эту опасную ночь овуляции. Все связано друг с другом.
Но будем реалистами. Нужно осмелиться признаться, что мы не знаем даже азов, когда начинаем практиковать секс. Те, что до потери пульса настаивают на честности в таких вопросах, – серьезные кандидатки на то, чтоб оказаться в конце концов в сумасшедшем доме. У этих точно никаким благородством и не пахнет.
Вот мы дошли до темы самозащиты. Желая покончить с мукой, мы рвем голосовые связки в притворном крике исступления, чтобы нам не натерли мозоли в безуспешных попытках доставить удовольствие. Видите, это уже даже вопрос физической самозащиты.
Некоторые же, наоборот, предпочитают кричать из необходимости быть честной и желания сообщить партнеру, что соитие не дает никакого удовлетворения. И кто знает, возможно, улучшают результат. Но проблема в том, что существуют мужчины, которые никогда не смогут смириться, если у тебя хоть раз не было оргазма, способны свести тебя с ума, разыскивая причины неполадок. Поэтому для нас куда проще и разумнее дать ему уж если не уверенность в успехе, то хотя бы право на сомнение (ведь не у всех женщин есть талант имитации). А потом снова попробовать.
Он был немаленький. Я даже могла бы без колебаний сказать, что он был огромного размера, что делало его еще более подходящим для той задачи, которую он выполнял так безупречно и без каких-либо возражений. Он сводил вероятность чувственной неудачи к минимуму, но в то же время обеспечивал уверенность, что в будущем после него меня ждут настолько же сильные и естественные ощущения при контакте с мужчинами. Он не был ни особенно красив, ни уродлив, ни гладок, ни ребрист. Это была идеальная модель пениса без каких-либо отклонений и анатомических особенностей. Совершенство!
Я по несколько дней никуда не выходила вечерами, бежала с работы домой, охваченная одним лишь желанием: чтобы девочки скорее уснули и я могла бы отдаться бесконечному обаянию своего любовника. Было настоящим наслаждением находить его в глубине шкафа, облаченным в яркий шелк и уложенным на дно старой коробки из-под виски. Одного созерцания его могущества уже было достаточно, чтобы утихомирить всех чертей, накопившихся во мне за целый утомительный день и забыть все тревоги, которые еще наполняли мою профессиональную, семейную, материальную и личную жизнь. Он чем-то походил на тот напиток, который пьют ночью в одиночестве, усевшись в кресло, или на дозу наркотика, которую пристрастившиеся принимают прежде, чем вернуться домой к семье (что мне не знакомо, так как я выросла в строгих семейных традициях). Он был словно мантра, которую напевают, чтобы расслабиться; или словно фимиам, который зажигают, чтобы развеять душевную тоску.
Он стал моей любимой игрушкой.
Главной заслугой «немца» был далеко не ряд оргазмов, которыми он меня обеспечивал, а обретение мною сноровки для достижения оргазмов и отмена запретов (в которой, должна заметить, решающим моментом было участие Николаса Кейджа). С ним (с «немцем», а не с Ником) я научилась настаивать на своем. Это не было сложной наукой, благодаря заранее униженному по отношению ко мне положению, в котором находился мой «поставщик». Учитывая, что он не мог сопротивляться моим желаниям, он к тому же повиновался заданному мной ритму, использовал позы, которые нравились МНЕ, и приступал к делу по придуманному МНОЙ расписанию. Я бы сказала, что это был безукоризненный любовник. Возможно, употребление слова «настаивать» неправомерно по отношению к какому-нибудь иному каучуковому члену, лишенному способности к взаимодействию, так как у него нет батареек, и он не может вибрировать. Но оно вполне правомерно в моем случае.
Я была совершенно неопытна в делах секса, несмотря на то что была замужем и даже зачала двоих детей. Я вышла замуж совсем молоденькой, любила мужа с девятнадцати лет, и всегда была ему верна. Конец супружества положил конец всей моей эротической раскованности, которая была мне свойственна в отношениях с Эду. Она исчезла, растаяла, как дым, и на ее месте возникла огромная связка комплексов, странностей и страхов, которые обычно живут в дневниках молоденьких девочек. И которые, сплетясь, стали похожи на огромную тюремную цепь. Или пояс целомудрия. А поскольку несчастье никогда не приходит в одиночку, то к безумному стеснению раздеваться на глазах у мужчины примешалось противоположное необузданное желание заниматься любовью. Я думала только о сексе. Постоянно. Я мечтала заниматься любовью каждую ночь, каждую секунду проводить с мужчиной, но любая реальная возможность физической близости с мужчиной вызывала во мне ужас. И я не могла побороть этот страх.
В этот период сексуальной изоляции я полностью, душой и телом, отдалась во власть «немца». Это был единственный уверенный выбор в моей жизни, здоровый и безобидный. Я разговаривала с ним, задавала вопросы, рассказывала ему о самых интимных моих фантазиях. И во время этого, такого вдохновляющего, общения у меня появилась способность непринужденно болтать во время секса, что было новшеством в моей жизни (как бы сказал Аран, женщинам лишь бы поболтать). Болтать, болтать и болтать – до того сладостного момента, когда старания другаприведут к заоблачному наслаждению и, вместе с этим, к прекращению болтовни.
Итак, я практиковалась до тех пор, пока не убедилась окончательно, что я не стала фригидной. А следующее потрясающее открытие было, скорее, устрашающим: я боюсь мужчин. Очень-очень-очень боюсь! И чтобы скрыть всякий раз возникающую панику перед настоящим «говорящим» фаллосом (ну, или который был частью говорящего живого существа), я притворилась мужененавистницей, чтобы они не подходили слишком близко. Не такой мужененавистницей, которая предпочитает женский секс, а такой, у которой во взгляде столько решимости, от которой веет такой уверенностью в себе, что мужчин бросает в холодный пот даже при мысли приблизиться к ней. Подавлять их поведением эмансипированной женщины – было лучшей стратегией, какую я нашла, чтобы никто не приближался ко мне и не обнаружил в «этой самоуверенной на вид журналистике» бездонного колодца комплексов, слабостей и одиночества. И сработало – хотя бы ненадолго.
Когда обаяние «немца» уже не представлялось мне таким бесконечным (и батарейки стали подавать сигналы о необходимости их замены), у меня снова появилось желание ходить куда-нибудь по вечерам. Я чувствовала себя не такой слабой и потерянной, как до этого, и к тому же немного похорошевшей. Я не ела шоколад как прежде, меня не мучила бессонница, я была необыкновенно умиротворена и спокойна. Я оплачивала счета, заботилась о девочках и получала неописуемое удовольствие от общения с ними. Казалось, все стало на свои места.
И тут я осознала, что скучаю без любви. Не без Эду, не без жизни рядом с ним, которая так отличалась от моей жизни теперь. Нет. Я соскучилась по нежности; мне так хотелось улыбнуться кому-то, получить чашечку кофе после любовной близости, хотелось, чтоб меня просто обняли и смотрели на меня глазами, полными страсти. Тогда «немец» предстал еще более желанным, еще более лишенным каких-либо качеств и более покорным, чем моя романтичность могла вынести. Я возненавидела Луизу за то, что она мне его купила. Я ощутила неспособность иметь какие-либо реальные отношения после знакомства с ним. И я вновь почувствовала себя одинокой, покинутой и разбитой...
Именно тогда объявилась Франческа. Мы вместе учились когда-то на факультете журналистики, еще до моей свадьбы с Эду. Это была исключительно самоуверенная женщина; красивая, умная, очень харизматичная и потрясающе образованная. До того как стать журналистом, она работала архитектором в Folha de Sao-Paulo. С ней было очень приятно общаться, так как она, как бы страстно ни мечтала быть любимой и любить мужчину (как это делала я и вообще все существующие на земле женщины), не считала это смыслом существования и не жила одним лишь стремлением привлечь самца. Она громко говорила, звонко смеялась после одной-двух выпитых рюмочек саке, но оставалась всегда элегантной. В том, как она была одета, нельзя было углядеть ни тени стремления соблазнить кого-то.
Мне это нравилось. Нравился скромный и романтичный образ Кеки [12], ее короткие волосы (даже когда в моде были прически a la Bundchen [13]), отсутствие у нее декольте и одежды, подчеркивающей ее формы.
Мы встречались просто чтобы поговорить, посмотреть какие-нибудь фильмы, в отличие от того, что предлагали мне другие подруги, всегда пытающиеся найти местечко, кишащее представителями другого пола, и одевающиеся так, чтобы не пройти незамеченными мимо ни одного мужчины. Я терпеть не могла ходить куда-то в женском обществе, ненавидела четкую зависимость взлета женской самооценки от присутствия мужчин и еще больше ненавидела скудность тем, муссируемых в разговорах таких женщин. С Франческой все было иначе. Она интересовалась кино и всегда была в курсе новой литературы. Хотя она и мечтала выйти замуж и родить детей, но никогда специально не охотилась на предполагаемого их производителя. Она составила мне отличную компанию, несмотря на наше профессиональное соперничество и ее интеллектуальную законсервированность, обыкновенно присущую высокомерным журналистам. Я ею восхищалась.
Однажды вечером мы вышли из дома – мы вдвоем и ее подруга Инеш – с намерением провести типичный для эмансипированных женщин вечер. Похода в кино и рюмочки водки нам вполне достаточно, чтобы гарантировать хороший вечер. Мы дошли до бара «Балкон» на улице Melo Alves.
Бар был полон, и балкон, давший название заведению, напоминал по форме гигантскую амебу. Все сотрапезники могли видеть друг друга и бросать нескромные взгляды. И вот на другой стороне, там, где балкон делал очередной извив, стоял он.
Он был с тремя или четырьмя друзьями, все они курили, как и он. Каждый из мужчин был особенным и отличался чем-то уникальным, но в то же время у всех у них было что-то общее. Он же был – просто пальчики оближешь! И не потому что поразительно походил на Джанечини [14], а потому что он достойно пополнил список моих эстетических пристрастий.
По-настоящему смуглый (о, святой меланин!), с короткими черными волосами, черными-пречерными, блестящими, напоминающими шерстку шиншиллы; изящные руки и мягкие жесты создавали образ величественного мужчины. Я посмотрела на него. Он – на меня. Я не отвела взгляд. Тогда он улыбнулся. Я тоже улыбнулась, но пришла в замешательство из-за внутреннего сейсмического толчка лжеэмансипированности (на самом деле – трусости).
Он был высокий – примерно метр девяносто. И красивый, боже, какой красивый! Треугольное лицо, грустные глаза... Он был похож на героев-любовников из кинематографа 50-х годов. Он курил с грустью и шармом человека, копающегося в своем прошлом, и каждая затяжка была словно новая попытка угадать, где он допустил ошибку, понять, куда направить свою жизнь и чему посвятить себя после того, как он все потерял. В нем была типичная для людей с хорошим образованием целостность, порядочность, отпечатавшаяся в форме подбородка, и потерянный вид свободного художника, который находится под действием наркотиков круглые сутки. Он был красавчик, и у меня перехватывало дыхание, когда я смотрела на него.
Я не хотела, чтобы Франческа и Инеш заметили мое возбуждение – чувство, идущее вразрез с духом феминизма и самодостаточностью.
Запав на красавчика, я заслужила бы глубочайшее презрение моей подруги или подруги моей подруги. Ведь мы пришли не только развлечься, но и убедить себя, что мы куда интереснее, чем большинство, и именно поэтому предпочитаем проводить время без мужчин. (Нам троим и в голову не приходило, что, наверное, мы выглядим дурами в своей непреклонности.)
Чем больше я делала вид, будто интересуюсь нашим разговором, тем сильнее присутствие этого полубога отвлекало меня от попыток поддержать умную беседу. Я всеми силами воображения старалась дорисовать образ незнакомца, а заодно – выработать план захвата, который не являлся бы явным предложением себя. И еще: я стремилась хоть краем глаза увидеть его обувь. Да, обувь. Он был симпатичным, с благородными манерами, но имелись два пункта с отметкой «особо важно», которые были для меня решающими: голос и обувь мужчины. Эти пункты – настоящие, безупречные показатели характера, и я не могла приступить к дальнейшим шагам, не оценив эти две личностные характеристики – ту, которая обволакивает ступню, и ту, которая рождается в горле.
Мои спутницы не замечали тех великих усилий, какие я делала, чтобы концентрировать свое внимание на том, что они говорили, и одновременно успевать украдкой взглянуть в сторону своего рослого «киногероя». Это продолжалось до тех пор, пока он не направился в туалет. Я переждала несколько минут, высчитывая, сколько же времени ему потребуется, чтобы опорожнить мочевой пузырь, застегнуть ширинку и подойти к раковине. Это, между прочим, был еще один, не менее важный пункт для поддержания интереса к мужчине: удостовериться, что он мыл руки после того.
И вот я отправилась за ним.
Мужской и женский туалет были раздельные, но раковина общая: специальное архитектурное ухищрение для того, чтобы подвыпившие посетители встречались в момент совместного омывания рук, и женщина могла поставить галочку напротив очередного пункта в нескончаемом женском check-list [15].
Я вошла в туалет, прислонилась ухом к стене, отделяющей женский туалет от мужского, и прислушалась. Раздался звук от слива унитаза. Через несколько секунд я тоже смыла, открыла дверь и столкнулась лицом к лицу с мужчиной, еще более пленительным, чем мне казалось прежде: а) в элегантной обуви (без изощрений и вычурности); б) моющего руки.
Не обращая на него внимания (хотя у меня сердце выпрыгивало от волнения), я тоже вымыла руки. Он находился менее чем в метре от меня и разглядывал меня.
– Привет.
Я чуть не вскрикнула: «Спасибо, Боже!» Какой это был голос! Твердый, нежный, молодой и мужественный! Он заставил каждую клеточку моего естества трепетать в унисон.
– Привет, – сказала я и взглянула наконец на отражение в зеркале.
Сукин сын, какая у него была улыбка!
Мы поболтали одну-две минуты. Этого было достаточно, чтобы узнать имена друг друга и обменяться адресами электронной почты. При прощании мне показалось, что он собирается поцеловать меня в губы, до того пристально он на меня смотрел и так близко находились наши рты; но он не поцеловал меня (хм-хм).
Бету – так его звали.
Очень скоро пришел e-mail, наверное, в ответ на мой. Из послания было ясно, что он больше не в силах ждать встречи и изнемогает от желания. Вскоре произошло первое свидание...
Между нами возникли отношения, которые открыли мне: 1) я не фригидна, 2) я способна достичь оргазма с кем-то, помимо моего мужа, 3) я точно не лесбиянка, 4) существует нечто куда более интересное, чем тот засаленный «немец», что прячется на дне шкафа, – мужчина, имеющий при себе фаллос (красивый, энергичный, большой и нежный), готовый дарить мне поцелуи, крепкие объятия, ласки и шепоты, заставляющие кипеть все мое тело.
Отношения с Бету были идеальными для того, чтобы я снова почувствовала себя красивой, освободилась от робости и, в конце концов, завязала отношения с мужчиной. И (к чему скрывать?) чтобы вновь чувствовать холодок внизу живота при мысли о мужчине. Какими бы эти отношения ни были, пусть их нельзя назвать ни любовью, ни идеальным романом, я снова чувствовала себя счастливой. Теперь я могла спокойно отправить на заслуженный отдых этого замечательного «немца», который выручал меня в долгие бессонные ночи.
Вдохновленная своим мужчиной, я написала еще одну хронику. На сей раз мне не пришлось ничего изобретать или искажать.
Vaginabusiness [16] ?
Нет ничего лучше, чем мужское начало
Несколько раз в жизни, в моменты глубоких любовных разочарований или когда не видела вокруг ни одного интересного мужчины, я уже обдумывала возможность альтернативы. Как и многие, я имела иллюзорное убеждение, что среди женщин существует бульшая легкость и свобода общения и что между ними быстрее устанавливается желанное взаимопонимание. Такое взаимопонимание, какое встречается лишь между супругами – стоит им только обменяться секундным взглядом. Телепатическое понимание, если вы меня понимаете.
И вот я вообразила женщину, ныряющую в мою постель в чем мать родила и пылающую желанием. Но тут я застопорилась. Потому что не представляла, что мне делать со столькими анатомическими богатствами.