Страница:
Он же, со своей стороны, хотел только дорваться до нежненькой и чудесненькой девственницы. Позже я поняла, насколько он был неуверенным в себе и эгоцентричным и насколько он нуждался во мне, чтобы утвердить свою самооценку. Но в то время, пока я еще оставалась его ученицей и подлизой, я видела в нем супермена. Итак, мы много выпили.
Дом моей подруги был темный и свободный от родителей, водка лилась рекой и музыка разрывала магнитофон. Я стояла на балконе на втором этаже, когда заиграла Repetition Information Society. Он подошел ко мне, и за ним остался шлейф воздуха и величия. Он обнял меня за талию и сразил этим наповал всех учеников, которые при этом присутствовали.
Это было самым изысканным из всего, что мое тело и сердце когда-либо переживали. Мы были настолько поглощены друг другом, что со стороны казались светящейся массой из слившихся воедино влюбленных. Впервые в жизни я наслаждалась и буквально сочилась желанием, так как мои трусики были невероятно влажными после медленного танца с Персифалем. У меня кружилась голова от запаха, исходившего от него, а его дыхание обжигало меня, словно ветер в пустыне. Его пенис касался моего живота, и все это вызывало во мне потрясающие ощущения и порождало счастье в самом прямом смысле слова. После дня, когда мы делали шашлыки у Эдельсона, этот день был самым счастливым из всего отрочества. После выпускного он подвез меня до самого дома, и мы встретили рассвет в сладостной дымке в его машине цвета зеленого металлика.
А потом начались каникулы, я уехала в путешествие с семьей, и больше мы не виделись. Он послал мне по почте открытку с пляжа на северо-востоке страны, где он тогда отдыхал. Вот и все. Когда начался учебный год, стало очевидно, в какую ловушку я угодила. Он был беспристрастен и вел себя по-учительски, не заглядывал мне в глаза, не оставлял меня после уроков, как обычно. Я очень расстроилась и была потрясена таким отношением ко мне мужчины, которого я любила. Я писала ему послания в конце тетради, но они все были им проигнорированы. А бесконечные похвалы моим текстам и обсуждения написанного мной были заменены строгой критикой и нейтральными замечаниями. Когда же я попробовала поговорить с ним, то услышала в ответ: «Нам не о чем говорить».
Если бы я была старше, опытнее и не столь наивной, я бы послала его на три буквы, рассказала бы всем, что между нами произошло, показала бы всем заинтересовавшимся письма в конце тетради, открытку, книгу Гарсия Маркеса с недвусмысленной подписью, разожгла бы негодование родителей и добилась его увольнения. И это было бы не так глупо, как то, что сделала я. Но я, как только немного успокоилась после его отказа, заперлась в комнате, прихватив с собой все имеющиеся в доме лекарства. Я рыдала в размышлениях, принимать лекарства или нет, пока не выбилась из сил. К счастью, я не приняла их (в том числе потому, что после аспирина и лекарств от печени я бы совершила путешествие, самое далекое, до ближайшего пункта скорой помощи, и пришлось бы умирать от унижения во время промывания желудка).
Я не отважилась покончить с жизнью по двум серьезным причинам: я все еще была девственницей и считала несправедливым быть погребенной такой чистой и неискушенной, и, будучи атеисткой, я все же верила в существование души. Как я могла убить себя и, опорочив свою душу, заставить ее страдать дальше и позволить ей вселиться в какого-нибудь другого человека? В общем, я осталась жить.
А поскольку я жаждала смерти, но была не способна сказать жизни «Хватит!», я решила испариться. Я украла заначку родителей, собрала все самое необходимое, чтобы отправиться в путешествие в Куритибу.
Я написала родителям письмо, все забрызганное слезами, оставила его своей лучшей подруге и вышла из дома, будто бы в колледж. Но судьба подготовила мне сюрприз. И еще прежде, чем мое сердце должно было разорваться от отчаяния, передо мной появилась эта самая подруга, педагог из колледжа, которая запретила мне уезжать и отвезла к себе домой.
Я провела у нее, должно быть, недели две, но помню, что из-за беспредельной тоски я рыдала целыми днями и не брала ни крошки в рот. Мои родители обиделись на то, как я с ними обошлась, и чувствовали себя преданными из-за кражи их драгоценных денежек. Мои братья торжествовали, так как их сестра наконец-то разоблачила себя. Друзья не разговаривали со мной, многие – из-за того, что им запретили их матери, учителя смотрели на меня с неодобрением, а Персифаль еще старательнее делал вид, будто между нами ничего не было.
Вот как я впервые захотела умереть. Во второй раз это случилось в Рио-де-Жанейро во время моего первого после развода отпуска.
В первый солнечный день после дождя, который так портил мне отпуск, я отправилась на прогулку в центр города. По совету одного своего друга, я решила осмотреть здание Культурного центра банка Бразилии, одну из самых красивых построек в Рио. И вдруг, в то время как я внимательно рассматривала выставку скульптур, посвященную домогательству и насилию над детьми, на другой стороне улицы рухнул дом. Помню, что за пару минут до этого я прослезилась над одной из работ, потрясенная ее изяществом и тонкостью материала. Словно кружевами, тюлем и тонкой вышивкой автор передавал гротескные сцены детского насилия. Художнику не трудно было бы догадаться по моим слезам, что я прошла через то же в своем детстве. Но тут, прямо на моих глазах, с громким треском рухнуло здание. Из окна Культурного центра я видела суету и пылищу от обвала, а старинный дом быстро превращался в гору хлама. Те, кто находился на улице, были ужасно напуганы, и каждый старался укрыться, как мог, чтобы не быть раздавленным падающими кусками дома. А я в это время наблюдала за всем, затаив дыхание, и, как я была убеждена, расшифровывала таинственный знак – что моя жизнь точно так же рушилась.
Я простояла на одном месте больше двух часов, до тех пор, пока пыль не осела (в прямом смысле слова) и пожарные не прекратили неразбериху. Ничто меня больше не беспокоило и не пугало, ведь обвал здания вместе с «Городом Бога» объявили мне, что наконец-то, настал финал.
Я вышла из Культурного центра и направилась к церкви Канделария, где военный струнный оркестр выступал перед рабочими. Когда заиграли «Второй Браденбургский концерт фа мажор» Баха, у меня началась истерика. Я стала умолять о милосердии, все вышли, а меня выгнали из часовни. Это был отличный опыт, даже освободительный, в каком-то плане, ведь лучшего места для изгнания демонов, чем церковь, придумать невозможно.
Кроме одного старичка в оркестре, все мужчины вокруг были смуглыми и крепкими. Для человека с придирчивым взглядом было бы странно видеть, как мужчины в мундирах с типично провинциальными лицами играют такую прекрасную и интеллектуальную музыку. Я задумалась, так же ли нежно дотрагиваются они до своих жен, как касались струн на своих инструментах, и были ли они в повседневной семейной жизни такими же просветленными, как в стенах церкви. Приложив минимальные усилия, я представила себе их молодыми, полными сил мужчинами, и себя, в той же самой церкви, одетой в красное декольтированное платье (так как в моих футболке и шортах было мало очарования), волнующей мужское воображение танцем Айсидоры Дункан.
Я вернулась в Ипанему на автобусе, но не потому, что у меня не было денег на такси, а потому, что я жаждала приключений. Проехаться в забитом автобусе в самый час пик в Рио-де-Жанейро, беря во внимание мое белое лицо туристки, казалось, по меньшей мере, рискованным делом. Я надеялась, что на меня нападут и, при худшем раскладе, возьмут в качестве заложника для какого-нибудь отчаянного криминального действа.
Прежде чем въехать в Копакабану, автобус пересек центр, а оттуда поехал в Ипанему. На меня не напали, не схватили, не ограбили, но сама прогулка по залитому солнцем Рио оставила в памяти яркое и незабываемое воспоминание об этом невероятно красивом городе.
В отеле я приняла душистую ванну и слопала все каштаны из холодильника. Я прилегла и проспала очень долго, до самой полуночи.
Проснувшись, я почувствовала невыносимое отчаяние. Мне так хотелось побежать к кому-нибудь, закричать, уткнуться в грудь и разрыдаться! Хотелось поговорить по душам – так, чтобы меня услышали, защитили. Я находилась чуть ли не на грани сумасшествия, и, казалось, ничто не могло меня успокоить. Тогда я вышла прогуляться.
Ипанема была совершенно пустынной в этот час, и я нашла лишь несколько работающих киосков, продающих кокосовое молоко. Я купила зеленый кокос и жадно выпила молоко. А потом я шла, шла, шла... быстрым шагом, в полном одиночестве, надеясь, что чья-нибудь пуля меня настигнет. Лишь несколько раз в жизни меня охватывало такое отчаяние, но сейчас оно казалось более глубоким и болезненным, чем тогда, десять лет назад.
Я тогда жила с родителями в Кампинасе и только что поступила в университет. В течение первой недели все казалось раем, особенно сам университет, наполненный студентами и пульсирующий общественной деятельностью. Я училась на историческом, поскольку мне нравился этот предмет, но, главное – потому, что я не знала, куда лучше поступать. Университет, помимо того что был бесплатным, считался еще и одним из лучших в стране. На мой факультет было легко поступить, к тому же меня привлекало культурное богатство, с которым он должен был познакомить, поэтому я решила поучиться на нем, пока не решу, что делать дальше.
Мы учились с восьми утра до полудня и с двух дня до вечера. Но самым приятным было время обеда, которое я использовала, чтобы расширить горизонты(как тогда говорили). Я ходила на все спектакли студентов с музыкального факультета и факультета сценического искусства. Мне особенно нравились струнные квартеты, которые всегда заставляли меня уноситься далеко в своих мечтах. Два раз в неделю я пела в хоре партию сопрано, а один раз в месяц мы выступали в разных частях страны. Это был настоящий рай для моих амбиций образованной девушки.
Но наступала пятница – самый отвратительный день недели. Абсолютное большинство студентов во времена моего студенчества приезжали из других городов, и каждые выходные эти студенты отправлялись домой – повидать родителей. Я чувствовала себя брошенной. У меня не было друзей с тех пор, как я попыталась сбежать в Куритибу. Мои братья тусовались с другими подростками, а мои родители всегда ходили в кино или ужинали где-нибудь вдвоем. Я и мой старший брат все время торчали дома, он – запершись в комнате, а я – слушая музыку в гостиной. Пока вдруг меня не охватило отчаяние и такое же желание бежать, кричать и биться в конвульсивных рыданиях, как сейчас, в Рио-де-Жанейро (вероятно, как предзнаменование того, что должно произойти в будущем).
Поскольку прогулка была не лучшим выходом, учитывая, как близко к университету я жила и как темно было в нашем городке после захода солнца, я решила поваляться на газоне в саду. Я включила «Болеро» Равеля на полную громкость и побежала на лужайку, где стала любоваться небом. И чем больше я смотрела, тем больше звезд появлялось в черной и гнетущей бесконечности. Я заорала так, что мои легкие чуть не разорвались: «Помогите! Помогите!». Я надеялась, что экипаж какой-нибудь летающей тарелки услышит мой призыв. Если я была так далека от всего, что так нравится взрослым девушкам, то только потому, что я была не от мира сего. И если на других планетах существует разумная жизнь (во что я верила), то теперь было самое время их обитателям прилететь и забрать меня с собой.
Наслушавшись вдоволь Равеля и накричавшись до хрипоты, я прекратила свои потуги. Если они и должны были за мной прилететь, то не в ту ночь. И, как бы безутешно не было мое горе, я уже не чувствовала прежнего отчаяния. Обессиленная и успокоившаяся, я уснула. Уснула тогда в Кампинасе, проигнорированная всеми инопланетянами, точно так же, как уснула теперь, в Рио-де-Жанейро, поскольку все головорезы в городе решили меня пощадить.
На следующий день я проснулась после обеда. Посмотрела в окно: в Ипанеме царило странное оживление. Я вышла прогуляться и заодно – найти какую-нибудь забегаловку, чтобы съесть там горячий бутерброд с сыром и выпить кофе с молоком (ненавижу пропускать час еды, так как из-за этого все путается в голове). Улица была пуста, и лишь немногие магазины работали за закрытыми дверями. Я позвонила в дверь обувного магазина (моя слабость), и меня встретила удивленная продавщица. «А что вы делаете на улице?» – спросила меня она в ту самую минуту, когда я и сама заметила, что что-то не так. В тот день, за несколько часов до того, как я соизволила проснуться, торговцы трущоб пригрозили продавцам этой коммерческой зоны перестрелкой и ограблениями. Это и заставило все коммерческие учреждения закрыться до самого полудня (и из-за этого я так и не утолила свой утренний голод). Когда женщина рассказала мне о произошедшем, мой рассудок помутился от сладкого осознания вероятности, что меня наконец-то настигнет настоящий преступник.
Я выбежала из магазина на поиски какого-нибудь Бене (красивого и сексуального торговца из «Города Бога»), чтобы он, связав, увел меня куда-нибудь. Лишь Бене мог бы меня понять, защитить, полюбить, удовлетворить, да еще и уничтожить всех тех, кто когда-либо сделал мне больно. Да, мне нужен был бандит, лишь он мог решить все мои проблемы.
Еще два часа я гуляла по пустынным улицам Ипанемы, пока усталость и голод не взяли верх над желанием умереть (или жить в рабстве у бандита).
Я не умерла, на меня не напал, не увез и не избил торговец моей мечты, но после возникновения желания самовольно подвергнуться опасности я заподозрила, что со мной что-то не так. Я позвонила дочкам, надеясь таким образом почувствовать почву под ногами и погасить (хоть на время) мои желания.
Я вдруг поняла: надо возвращаться в Сан-Паулу.
В последний вечер я познакомилась с очень необычной компанией мужчин в ресторане, где ужинала. Как обычно, я выбрала чудесное место, где играли джаз (хоть и не вживую, а на CD), заказала бокал красного вина и написала последнюю страницу своих кариокских рассказов.
Я чувствовала себя красивой и легкой в своем белом платье с кружевами и в красивых сандалиях на низком каблуке. Волосы были собраны в хвост, и я в первый раз взяла с собой новую сумочку, купленную накануне. Без макияжа и духов, но после душистой ванны.
За стол рядом сели четверо мужчин, все за сорок, – три актера и один неизвестного рода занятий. Актеры были из старой труппы бразильского театра. Они играли маленькие роли в инсценированных рассказах Реде Глобо и в каком-то еще спектакле, помилованном критикой. В каждом их слове, в каждой морщинке, отпечатавшейся на их лицах, угадывалось, что они вели разгульный образ жизни и принимали наркотики.
Один из них, самый известный из компании, уставился на меня и через некоторое время заговорил. Остальные восхищенно на меня смотрели, пытаясь оспорить победу забавного-и-глупого-парня, которого так любят изображать все представители мужского пола, когда пытаются завоевать особь женского пола.
После нескольких бокалов вина и общего смеха мы попросили счет и вышли из ресторана все вместе. Мы зашли в магазин дисков, и тот актер подарил мне два диска Чета Бэйкера, в которого я тогда была просто влюблена. Оттуда мы дошли пешком до конца Ипанемы, но уже не всей компанией, а вдвоем. Мы рассказывали друг другу свою жизнь (ну, то, что можно было рассказать незнакомцу в течение короткого промежутка времени), и чем необычнее казался мой спутник, тем более нормальной становилась я. Моя нормальность и простота были такими яркими и убедительными, что через несколько часов, проведенных вместе, он уже признавался мне в любви.
Эти признания больше тешили мое самолюбие, чем доставляли удовольствие, потому что никогда еще мне не удавалось так легко заманить мужчину, как этого актера. И я чувствовала себя такой лживой притворщицей (из-за того, что этот мужчина меня совершенно не интересовал), что меня едва не тошнило от самой себя. Я думала о Бету, пока мы разговаривали, а это было и обманом, и жестокостью одновременно. Актер был на столько лет старше меня, что даже напоминал мне моего деда, этого мучителя маленьких детишек, так что соблазнить его (актера из Рио) и сразу бросить представлялось мне настоящей местью отвратительному деду-старикашке, который омрачил мое детство. В конце концов, я никогда не пойму, почему я с ним так поступила: позволила ему поверить в то, что я ответила на его внезапное сильное чувство. Знаю только, что желание заставить его страдать было таким же сильным, как его интерес ко мне в тот момент. И вот я резко и возмущенно отчитала его за то, что он осмелился возжелать меня – девушку, которая младше его более, чем на 20 лет. Если Бог на самом деле существует, пусть он простит меня за жестокость. И, если актер все еще вспоминает с некоторой горечью о девушке из Сан-Паулу, пусть не злится и не проклинает меня. Потому что в глубине души я добрая и знаю, что не заслуживаю этого.
В результате той поездки родилась первая моя хроника, которая получила высший балл от великого Арана, вместе с комментарием «очень забавно» в отношении к заголовку.
Хочу грубого мужчину
Иногда реальность лучше мечты, но она не так уж безобидна
Не принимайте всерьез то, что говорит вам женщина. Всегда следует помнить, что взгляд женщины меняется в зависимости от менструального цикла. Я уже миллион раз заявляла всем о своей бесталанности в случайном сексе, и, хуже всего, об огромном желании его иметь. Особенно с незнакомцами. И, думаю, редкая перспектива приводит меня в такой ужас, как перспектива открыть границы незнакомым претендентам.
Но вот наступает овуляция, а вместе с ней – полнолуние. И – прощайте все убеждения! Как мне не хватало решимости этих дней в Рио-де-Жанейро со всеми его соблазнами. Не стоит даже говорить, что все там побуждало к греху. Солнце и роскошные пейзажи (географические и человеческие) только способствовали эротизму: все вокруг пульсировало и очаровывало. Ликование и желание ощущались в каждой поре моей сан-паульской кожи.
Я была одна, что еще сильнее толкало меня к бесстыдствам. И хотя сердце мое было переполнено любовным чувством, факт, что я была там одна, и стремление к наслаждению перекрывали силу любви. Я была свободна, легкомысленна и одинока в Рио.
Тогда я отправилась в кино. Ни один фильм до этого не производил на меня такого сильного впечатления, как «Город Бога». Меня поразили красота и откровенность фильма, и охватило неприкрытое желание быть похищенной таким же благородным торговцем, как Бене. Ну, лучше, конечно, чтобы он был чуть повыше, постарше и покрасивее. И чтобы был смуглым в разумных пределах.
Впечатления от фильма переполняли меня. Куда бы я ни шла, я искала Бене. Чем более знойным становился воздух, тем больше я жаждала встретить неотесанного грубого парня. И вот, одним солнечным ленивым воскресным днем, я решила посмотреть Святую Терезу. Я поехала с Ипанемы в центр, и там села в трамвай, который хоть и был старый, но выполнял свои обязанности очень достойно.
Уже на станции я увидела ходячую (в прямом смысле) возможность реализовать свою мечту. Это был не Бене, а некто в тысячу раз лучше его. Выше ростом, старше, необычнее и гораздо красивее. И пусть его лицо не было похоже на лицо торговца наркотиками, зато он казался супернепосредственным. Я села рядом с ним и принялась его разглядывать. Вокруг него стояло несколько сумок, и он делал какие-то записи (что развеивало впечатление о нем, как о неотесанном мужлане, потому что ни один бугай не станет писать что-то для собственного удовольствия). Я предложила ему помочь с сумками – существует ли уловка лучше, чем сердечность?
Трамвай стал подниматься в гору, а вместе с ним – и желание. Мы завязали беседу, как велит приличие: откуда я приехала (по цвету лица ясно было, что я не из Рио), где остановилась, чем занималась, – но отвечала я ему совершенно автоматически, потому что в это время в голове стучало: «Ай-ай-ай, какая прелесть!», «Боже, какие ягодицы!», «Он, наверное, тоже уже разогрелся, потому что я дошла уже до точки кипения» и прочие, похожие на эти пуританские мысли.
Прямо перед тем, как мы достигли пика (горы), он сошел. Но уже до этого фантазия разбилась из-за горькой реальности: он был журналистом, занимался завидной работой, типа исследований музыки и литературы, и обладал способностью общаться куда более изящной, чем моя. Он не был торговцем, не жил в трущобах и был знаком с моим начальством. Слишком много дополнений для того, кто должен был походить на Бене. Правда, очень приятных, но именно оттого и опасных. Потому что порывы сладострастия не опасны, когда они ничтожны. Но пугают, когда становятся необузданными. В конце концов, все, чего я хотела – чтобы меня прижали к стенке (трамвая) в порыве сладострастия.
Возобновить рутинную жизнь – было лучшим способом, чтобы прийти в себя. Дети хорошо выглядели, были увлечены учебой. У Алисы появилось много друзей, София стала гораздо спокойнее, чем раньше. Глядя на них, я не могла сдержать эмоций и удивлялась: как я, всегда такая серьезная, всегда в плохом настроении, могла быть матерью двух таких милых, очаровательных, нежных и светящихся существ, как мои дочурки?
Вернуться к работе было и приятно, и необходимо в одно и то же время, к тому же для неудовольствия от ожидающего меня количества работы просто не было места в моей душе.
После моих дочурок, человеком, который доставлял мне удовольствие, была Алейшу. Забавно было снова присутствовать при ее приступах неудовлетворенности, при ее борьбе с толпой, а, особенно, при ее разнообразных ругательствах в адрес всех заурядных людей вокруг.
Казалось бы, все стало на свои места. Но вот я снова, случайно (по несчастливойслучайности), встретила Бету в магазине компакт-дисков. Мы договорились встретиться поговорить после моего возвращения из путешествия, предположительно для того, чтобы «определить» наши и так очевидно определенные отношения (мы были не вместе, и никогда вместе не будем, и самым разумным было бы принять это положение вещей вместо того, чтобы пытаться что-то воссоздать). Я была в обиде на него, потому что он не искал встречи со мной, хотя обещал встретиться.
Я молча прошла за ним несколько шагов, прежде чем его поприветствовать, – лишь для того, чтобы почувствовать его запах. Этот запах делал меня такой счастливой два года тому назад, когда мы познакомились и провели первую ночь вместе. Сейчас я втягивала ноздрями его запах с ненавистью и тоской по нему. Как он мог не любить меня? Я очень сомневалась, что однажды он встретит женщину, более обворожительную, чем я. Но я ничего не делала для того, чтобы он полюбил меня. Потому что любовь приходит, когда сама хочет прийти.
Я стала шептать ему на ухо, а он ужасно испугался. Улыбнулся в удивлении и замешательстве. Видно было, что он не желал подобной встречи. В его мало вдохновленном «привет» можно было прочитать следующее: «Я сам знаю, что я тебя не разыскивал, хотя и обещал, и, пожалуйста, не надо меня уничтожать за это».
Самым запоминающимся был его «привет» с робким поцелуем в щеку. Мы поговорили как два чужих человека, он был не в состоянии формулировать значимые фразы, и наш разлад был очевидным. Весь тот день я ненавидела его – не за то, что он не любил меня, не за то, что не захотел остаться со мной, а за то, что он вызвал у меня такие благородные чувства к себе, так мало это заслуживающему. Потом мы попрощались с пугающим безразличием. Я вернулась домой, чувствуя себя самой некомпетентной в межполовых отношениях женщиной на земле.
Флирт с парнем из трамвая в Санта-Терезе превратился в приятную виртуальную переписку. Мы писали друг другу глупости с откровенностью, свойственной обычно близким людям, и эти неожиданные письма внесли яркость в ежедневную рутину на работе.
Звали его Аролдо, и он был журналистом, как и я, только в сотню раз более опытным. Он опубликовал целую книгу заметок, которую я тут же купила, жаждая получить больше информации о забавном мужчине, с которым познакомилась в отпуске. Помимо писательского таланта, он еще обладал легкостью в общении (характеристика, которая меня очаровывала), и в своих заметках представал настоящим негодяем. Он не был ни торговцем наркотиками, ни бандитом, а был жителем Рио, красивым и сильным мужиком, старше меня и чрезвычайно горячим. Он очень походил на того провинциального мужчину, о котором я мечтала с того похода в кино. Я написала ему письмо (которое после опубликовала в журнале), и, после неуютного молчания, он прислал вот что:
Девушка и трамвайчик
От Аролдо
Она хотела найти пластырь. Он искал успокоения.
Она нашла пластырь. Он ушел заинтригованный.
Но трамвайчик продолжает свой путь.
У кого тощая попа, тот страдает от ударов о твердую деревянную лавку.
У нее достаточно худая попа. Следовательно, ее попа страдает в этом трамвайчике.
Похоже, она этого не заметила. Она сидела, когда я с ней заговорил.
Конечно, это был пустой разговор во время тяжелой поездки.
Дом моей подруги был темный и свободный от родителей, водка лилась рекой и музыка разрывала магнитофон. Я стояла на балконе на втором этаже, когда заиграла Repetition Information Society. Он подошел ко мне, и за ним остался шлейф воздуха и величия. Он обнял меня за талию и сразил этим наповал всех учеников, которые при этом присутствовали.
Это было самым изысканным из всего, что мое тело и сердце когда-либо переживали. Мы были настолько поглощены друг другом, что со стороны казались светящейся массой из слившихся воедино влюбленных. Впервые в жизни я наслаждалась и буквально сочилась желанием, так как мои трусики были невероятно влажными после медленного танца с Персифалем. У меня кружилась голова от запаха, исходившего от него, а его дыхание обжигало меня, словно ветер в пустыне. Его пенис касался моего живота, и все это вызывало во мне потрясающие ощущения и порождало счастье в самом прямом смысле слова. После дня, когда мы делали шашлыки у Эдельсона, этот день был самым счастливым из всего отрочества. После выпускного он подвез меня до самого дома, и мы встретили рассвет в сладостной дымке в его машине цвета зеленого металлика.
А потом начались каникулы, я уехала в путешествие с семьей, и больше мы не виделись. Он послал мне по почте открытку с пляжа на северо-востоке страны, где он тогда отдыхал. Вот и все. Когда начался учебный год, стало очевидно, в какую ловушку я угодила. Он был беспристрастен и вел себя по-учительски, не заглядывал мне в глаза, не оставлял меня после уроков, как обычно. Я очень расстроилась и была потрясена таким отношением ко мне мужчины, которого я любила. Я писала ему послания в конце тетради, но они все были им проигнорированы. А бесконечные похвалы моим текстам и обсуждения написанного мной были заменены строгой критикой и нейтральными замечаниями. Когда же я попробовала поговорить с ним, то услышала в ответ: «Нам не о чем говорить».
Если бы я была старше, опытнее и не столь наивной, я бы послала его на три буквы, рассказала бы всем, что между нами произошло, показала бы всем заинтересовавшимся письма в конце тетради, открытку, книгу Гарсия Маркеса с недвусмысленной подписью, разожгла бы негодование родителей и добилась его увольнения. И это было бы не так глупо, как то, что сделала я. Но я, как только немного успокоилась после его отказа, заперлась в комнате, прихватив с собой все имеющиеся в доме лекарства. Я рыдала в размышлениях, принимать лекарства или нет, пока не выбилась из сил. К счастью, я не приняла их (в том числе потому, что после аспирина и лекарств от печени я бы совершила путешествие, самое далекое, до ближайшего пункта скорой помощи, и пришлось бы умирать от унижения во время промывания желудка).
Я не отважилась покончить с жизнью по двум серьезным причинам: я все еще была девственницей и считала несправедливым быть погребенной такой чистой и неискушенной, и, будучи атеисткой, я все же верила в существование души. Как я могла убить себя и, опорочив свою душу, заставить ее страдать дальше и позволить ей вселиться в какого-нибудь другого человека? В общем, я осталась жить.
А поскольку я жаждала смерти, но была не способна сказать жизни «Хватит!», я решила испариться. Я украла заначку родителей, собрала все самое необходимое, чтобы отправиться в путешествие в Куритибу.
Я написала родителям письмо, все забрызганное слезами, оставила его своей лучшей подруге и вышла из дома, будто бы в колледж. Но судьба подготовила мне сюрприз. И еще прежде, чем мое сердце должно было разорваться от отчаяния, передо мной появилась эта самая подруга, педагог из колледжа, которая запретила мне уезжать и отвезла к себе домой.
Я провела у нее, должно быть, недели две, но помню, что из-за беспредельной тоски я рыдала целыми днями и не брала ни крошки в рот. Мои родители обиделись на то, как я с ними обошлась, и чувствовали себя преданными из-за кражи их драгоценных денежек. Мои братья торжествовали, так как их сестра наконец-то разоблачила себя. Друзья не разговаривали со мной, многие – из-за того, что им запретили их матери, учителя смотрели на меня с неодобрением, а Персифаль еще старательнее делал вид, будто между нами ничего не было.
Вот как я впервые захотела умереть. Во второй раз это случилось в Рио-де-Жанейро во время моего первого после развода отпуска.
В первый солнечный день после дождя, который так портил мне отпуск, я отправилась на прогулку в центр города. По совету одного своего друга, я решила осмотреть здание Культурного центра банка Бразилии, одну из самых красивых построек в Рио. И вдруг, в то время как я внимательно рассматривала выставку скульптур, посвященную домогательству и насилию над детьми, на другой стороне улицы рухнул дом. Помню, что за пару минут до этого я прослезилась над одной из работ, потрясенная ее изяществом и тонкостью материала. Словно кружевами, тюлем и тонкой вышивкой автор передавал гротескные сцены детского насилия. Художнику не трудно было бы догадаться по моим слезам, что я прошла через то же в своем детстве. Но тут, прямо на моих глазах, с громким треском рухнуло здание. Из окна Культурного центра я видела суету и пылищу от обвала, а старинный дом быстро превращался в гору хлама. Те, кто находился на улице, были ужасно напуганы, и каждый старался укрыться, как мог, чтобы не быть раздавленным падающими кусками дома. А я в это время наблюдала за всем, затаив дыхание, и, как я была убеждена, расшифровывала таинственный знак – что моя жизнь точно так же рушилась.
Я простояла на одном месте больше двух часов, до тех пор, пока пыль не осела (в прямом смысле слова) и пожарные не прекратили неразбериху. Ничто меня больше не беспокоило и не пугало, ведь обвал здания вместе с «Городом Бога» объявили мне, что наконец-то, настал финал.
Я вышла из Культурного центра и направилась к церкви Канделария, где военный струнный оркестр выступал перед рабочими. Когда заиграли «Второй Браденбургский концерт фа мажор» Баха, у меня началась истерика. Я стала умолять о милосердии, все вышли, а меня выгнали из часовни. Это был отличный опыт, даже освободительный, в каком-то плане, ведь лучшего места для изгнания демонов, чем церковь, придумать невозможно.
Кроме одного старичка в оркестре, все мужчины вокруг были смуглыми и крепкими. Для человека с придирчивым взглядом было бы странно видеть, как мужчины в мундирах с типично провинциальными лицами играют такую прекрасную и интеллектуальную музыку. Я задумалась, так же ли нежно дотрагиваются они до своих жен, как касались струн на своих инструментах, и были ли они в повседневной семейной жизни такими же просветленными, как в стенах церкви. Приложив минимальные усилия, я представила себе их молодыми, полными сил мужчинами, и себя, в той же самой церкви, одетой в красное декольтированное платье (так как в моих футболке и шортах было мало очарования), волнующей мужское воображение танцем Айсидоры Дункан.
Я вернулась в Ипанему на автобусе, но не потому, что у меня не было денег на такси, а потому, что я жаждала приключений. Проехаться в забитом автобусе в самый час пик в Рио-де-Жанейро, беря во внимание мое белое лицо туристки, казалось, по меньшей мере, рискованным делом. Я надеялась, что на меня нападут и, при худшем раскладе, возьмут в качестве заложника для какого-нибудь отчаянного криминального действа.
Прежде чем въехать в Копакабану, автобус пересек центр, а оттуда поехал в Ипанему. На меня не напали, не схватили, не ограбили, но сама прогулка по залитому солнцем Рио оставила в памяти яркое и незабываемое воспоминание об этом невероятно красивом городе.
В отеле я приняла душистую ванну и слопала все каштаны из холодильника. Я прилегла и проспала очень долго, до самой полуночи.
Проснувшись, я почувствовала невыносимое отчаяние. Мне так хотелось побежать к кому-нибудь, закричать, уткнуться в грудь и разрыдаться! Хотелось поговорить по душам – так, чтобы меня услышали, защитили. Я находилась чуть ли не на грани сумасшествия, и, казалось, ничто не могло меня успокоить. Тогда я вышла прогуляться.
Ипанема была совершенно пустынной в этот час, и я нашла лишь несколько работающих киосков, продающих кокосовое молоко. Я купила зеленый кокос и жадно выпила молоко. А потом я шла, шла, шла... быстрым шагом, в полном одиночестве, надеясь, что чья-нибудь пуля меня настигнет. Лишь несколько раз в жизни меня охватывало такое отчаяние, но сейчас оно казалось более глубоким и болезненным, чем тогда, десять лет назад.
Я тогда жила с родителями в Кампинасе и только что поступила в университет. В течение первой недели все казалось раем, особенно сам университет, наполненный студентами и пульсирующий общественной деятельностью. Я училась на историческом, поскольку мне нравился этот предмет, но, главное – потому, что я не знала, куда лучше поступать. Университет, помимо того что был бесплатным, считался еще и одним из лучших в стране. На мой факультет было легко поступить, к тому же меня привлекало культурное богатство, с которым он должен был познакомить, поэтому я решила поучиться на нем, пока не решу, что делать дальше.
Мы учились с восьми утра до полудня и с двух дня до вечера. Но самым приятным было время обеда, которое я использовала, чтобы расширить горизонты(как тогда говорили). Я ходила на все спектакли студентов с музыкального факультета и факультета сценического искусства. Мне особенно нравились струнные квартеты, которые всегда заставляли меня уноситься далеко в своих мечтах. Два раз в неделю я пела в хоре партию сопрано, а один раз в месяц мы выступали в разных частях страны. Это был настоящий рай для моих амбиций образованной девушки.
Но наступала пятница – самый отвратительный день недели. Абсолютное большинство студентов во времена моего студенчества приезжали из других городов, и каждые выходные эти студенты отправлялись домой – повидать родителей. Я чувствовала себя брошенной. У меня не было друзей с тех пор, как я попыталась сбежать в Куритибу. Мои братья тусовались с другими подростками, а мои родители всегда ходили в кино или ужинали где-нибудь вдвоем. Я и мой старший брат все время торчали дома, он – запершись в комнате, а я – слушая музыку в гостиной. Пока вдруг меня не охватило отчаяние и такое же желание бежать, кричать и биться в конвульсивных рыданиях, как сейчас, в Рио-де-Жанейро (вероятно, как предзнаменование того, что должно произойти в будущем).
Поскольку прогулка была не лучшим выходом, учитывая, как близко к университету я жила и как темно было в нашем городке после захода солнца, я решила поваляться на газоне в саду. Я включила «Болеро» Равеля на полную громкость и побежала на лужайку, где стала любоваться небом. И чем больше я смотрела, тем больше звезд появлялось в черной и гнетущей бесконечности. Я заорала так, что мои легкие чуть не разорвались: «Помогите! Помогите!». Я надеялась, что экипаж какой-нибудь летающей тарелки услышит мой призыв. Если я была так далека от всего, что так нравится взрослым девушкам, то только потому, что я была не от мира сего. И если на других планетах существует разумная жизнь (во что я верила), то теперь было самое время их обитателям прилететь и забрать меня с собой.
Наслушавшись вдоволь Равеля и накричавшись до хрипоты, я прекратила свои потуги. Если они и должны были за мной прилететь, то не в ту ночь. И, как бы безутешно не было мое горе, я уже не чувствовала прежнего отчаяния. Обессиленная и успокоившаяся, я уснула. Уснула тогда в Кампинасе, проигнорированная всеми инопланетянами, точно так же, как уснула теперь, в Рио-де-Жанейро, поскольку все головорезы в городе решили меня пощадить.
На следующий день я проснулась после обеда. Посмотрела в окно: в Ипанеме царило странное оживление. Я вышла прогуляться и заодно – найти какую-нибудь забегаловку, чтобы съесть там горячий бутерброд с сыром и выпить кофе с молоком (ненавижу пропускать час еды, так как из-за этого все путается в голове). Улица была пуста, и лишь немногие магазины работали за закрытыми дверями. Я позвонила в дверь обувного магазина (моя слабость), и меня встретила удивленная продавщица. «А что вы делаете на улице?» – спросила меня она в ту самую минуту, когда я и сама заметила, что что-то не так. В тот день, за несколько часов до того, как я соизволила проснуться, торговцы трущоб пригрозили продавцам этой коммерческой зоны перестрелкой и ограблениями. Это и заставило все коммерческие учреждения закрыться до самого полудня (и из-за этого я так и не утолила свой утренний голод). Когда женщина рассказала мне о произошедшем, мой рассудок помутился от сладкого осознания вероятности, что меня наконец-то настигнет настоящий преступник.
Я выбежала из магазина на поиски какого-нибудь Бене (красивого и сексуального торговца из «Города Бога»), чтобы он, связав, увел меня куда-нибудь. Лишь Бене мог бы меня понять, защитить, полюбить, удовлетворить, да еще и уничтожить всех тех, кто когда-либо сделал мне больно. Да, мне нужен был бандит, лишь он мог решить все мои проблемы.
Еще два часа я гуляла по пустынным улицам Ипанемы, пока усталость и голод не взяли верх над желанием умереть (или жить в рабстве у бандита).
Я не умерла, на меня не напал, не увез и не избил торговец моей мечты, но после возникновения желания самовольно подвергнуться опасности я заподозрила, что со мной что-то не так. Я позвонила дочкам, надеясь таким образом почувствовать почву под ногами и погасить (хоть на время) мои желания.
Я вдруг поняла: надо возвращаться в Сан-Паулу.
В последний вечер я познакомилась с очень необычной компанией мужчин в ресторане, где ужинала. Как обычно, я выбрала чудесное место, где играли джаз (хоть и не вживую, а на CD), заказала бокал красного вина и написала последнюю страницу своих кариокских рассказов.
Я чувствовала себя красивой и легкой в своем белом платье с кружевами и в красивых сандалиях на низком каблуке. Волосы были собраны в хвост, и я в первый раз взяла с собой новую сумочку, купленную накануне. Без макияжа и духов, но после душистой ванны.
За стол рядом сели четверо мужчин, все за сорок, – три актера и один неизвестного рода занятий. Актеры были из старой труппы бразильского театра. Они играли маленькие роли в инсценированных рассказах Реде Глобо и в каком-то еще спектакле, помилованном критикой. В каждом их слове, в каждой морщинке, отпечатавшейся на их лицах, угадывалось, что они вели разгульный образ жизни и принимали наркотики.
Один из них, самый известный из компании, уставился на меня и через некоторое время заговорил. Остальные восхищенно на меня смотрели, пытаясь оспорить победу забавного-и-глупого-парня, которого так любят изображать все представители мужского пола, когда пытаются завоевать особь женского пола.
После нескольких бокалов вина и общего смеха мы попросили счет и вышли из ресторана все вместе. Мы зашли в магазин дисков, и тот актер подарил мне два диска Чета Бэйкера, в которого я тогда была просто влюблена. Оттуда мы дошли пешком до конца Ипанемы, но уже не всей компанией, а вдвоем. Мы рассказывали друг другу свою жизнь (ну, то, что можно было рассказать незнакомцу в течение короткого промежутка времени), и чем необычнее казался мой спутник, тем более нормальной становилась я. Моя нормальность и простота были такими яркими и убедительными, что через несколько часов, проведенных вместе, он уже признавался мне в любви.
Эти признания больше тешили мое самолюбие, чем доставляли удовольствие, потому что никогда еще мне не удавалось так легко заманить мужчину, как этого актера. И я чувствовала себя такой лживой притворщицей (из-за того, что этот мужчина меня совершенно не интересовал), что меня едва не тошнило от самой себя. Я думала о Бету, пока мы разговаривали, а это было и обманом, и жестокостью одновременно. Актер был на столько лет старше меня, что даже напоминал мне моего деда, этого мучителя маленьких детишек, так что соблазнить его (актера из Рио) и сразу бросить представлялось мне настоящей местью отвратительному деду-старикашке, который омрачил мое детство. В конце концов, я никогда не пойму, почему я с ним так поступила: позволила ему поверить в то, что я ответила на его внезапное сильное чувство. Знаю только, что желание заставить его страдать было таким же сильным, как его интерес ко мне в тот момент. И вот я резко и возмущенно отчитала его за то, что он осмелился возжелать меня – девушку, которая младше его более, чем на 20 лет. Если Бог на самом деле существует, пусть он простит меня за жестокость. И, если актер все еще вспоминает с некоторой горечью о девушке из Сан-Паулу, пусть не злится и не проклинает меня. Потому что в глубине души я добрая и знаю, что не заслуживаю этого.
В результате той поездки родилась первая моя хроника, которая получила высший балл от великого Арана, вместе с комментарием «очень забавно» в отношении к заголовку.
Хочу грубого мужчину
Иногда реальность лучше мечты, но она не так уж безобидна
Не принимайте всерьез то, что говорит вам женщина. Всегда следует помнить, что взгляд женщины меняется в зависимости от менструального цикла. Я уже миллион раз заявляла всем о своей бесталанности в случайном сексе, и, хуже всего, об огромном желании его иметь. Особенно с незнакомцами. И, думаю, редкая перспектива приводит меня в такой ужас, как перспектива открыть границы незнакомым претендентам.
Но вот наступает овуляция, а вместе с ней – полнолуние. И – прощайте все убеждения! Как мне не хватало решимости этих дней в Рио-де-Жанейро со всеми его соблазнами. Не стоит даже говорить, что все там побуждало к греху. Солнце и роскошные пейзажи (географические и человеческие) только способствовали эротизму: все вокруг пульсировало и очаровывало. Ликование и желание ощущались в каждой поре моей сан-паульской кожи.
Я была одна, что еще сильнее толкало меня к бесстыдствам. И хотя сердце мое было переполнено любовным чувством, факт, что я была там одна, и стремление к наслаждению перекрывали силу любви. Я была свободна, легкомысленна и одинока в Рио.
Тогда я отправилась в кино. Ни один фильм до этого не производил на меня такого сильного впечатления, как «Город Бога». Меня поразили красота и откровенность фильма, и охватило неприкрытое желание быть похищенной таким же благородным торговцем, как Бене. Ну, лучше, конечно, чтобы он был чуть повыше, постарше и покрасивее. И чтобы был смуглым в разумных пределах.
Впечатления от фильма переполняли меня. Куда бы я ни шла, я искала Бене. Чем более знойным становился воздух, тем больше я жаждала встретить неотесанного грубого парня. И вот, одним солнечным ленивым воскресным днем, я решила посмотреть Святую Терезу. Я поехала с Ипанемы в центр, и там села в трамвай, который хоть и был старый, но выполнял свои обязанности очень достойно.
Уже на станции я увидела ходячую (в прямом смысле) возможность реализовать свою мечту. Это был не Бене, а некто в тысячу раз лучше его. Выше ростом, старше, необычнее и гораздо красивее. И пусть его лицо не было похоже на лицо торговца наркотиками, зато он казался супернепосредственным. Я села рядом с ним и принялась его разглядывать. Вокруг него стояло несколько сумок, и он делал какие-то записи (что развеивало впечатление о нем, как о неотесанном мужлане, потому что ни один бугай не станет писать что-то для собственного удовольствия). Я предложила ему помочь с сумками – существует ли уловка лучше, чем сердечность?
Трамвай стал подниматься в гору, а вместе с ним – и желание. Мы завязали беседу, как велит приличие: откуда я приехала (по цвету лица ясно было, что я не из Рио), где остановилась, чем занималась, – но отвечала я ему совершенно автоматически, потому что в это время в голове стучало: «Ай-ай-ай, какая прелесть!», «Боже, какие ягодицы!», «Он, наверное, тоже уже разогрелся, потому что я дошла уже до точки кипения» и прочие, похожие на эти пуританские мысли.
Прямо перед тем, как мы достигли пика (горы), он сошел. Но уже до этого фантазия разбилась из-за горькой реальности: он был журналистом, занимался завидной работой, типа исследований музыки и литературы, и обладал способностью общаться куда более изящной, чем моя. Он не был торговцем, не жил в трущобах и был знаком с моим начальством. Слишком много дополнений для того, кто должен был походить на Бене. Правда, очень приятных, но именно оттого и опасных. Потому что порывы сладострастия не опасны, когда они ничтожны. Но пугают, когда становятся необузданными. В конце концов, все, чего я хотела – чтобы меня прижали к стенке (трамвая) в порыве сладострастия.
Возобновить рутинную жизнь – было лучшим способом, чтобы прийти в себя. Дети хорошо выглядели, были увлечены учебой. У Алисы появилось много друзей, София стала гораздо спокойнее, чем раньше. Глядя на них, я не могла сдержать эмоций и удивлялась: как я, всегда такая серьезная, всегда в плохом настроении, могла быть матерью двух таких милых, очаровательных, нежных и светящихся существ, как мои дочурки?
Вернуться к работе было и приятно, и необходимо в одно и то же время, к тому же для неудовольствия от ожидающего меня количества работы просто не было места в моей душе.
После моих дочурок, человеком, который доставлял мне удовольствие, была Алейшу. Забавно было снова присутствовать при ее приступах неудовлетворенности, при ее борьбе с толпой, а, особенно, при ее разнообразных ругательствах в адрес всех заурядных людей вокруг.
Казалось бы, все стало на свои места. Но вот я снова, случайно (по несчастливойслучайности), встретила Бету в магазине компакт-дисков. Мы договорились встретиться поговорить после моего возвращения из путешествия, предположительно для того, чтобы «определить» наши и так очевидно определенные отношения (мы были не вместе, и никогда вместе не будем, и самым разумным было бы принять это положение вещей вместо того, чтобы пытаться что-то воссоздать). Я была в обиде на него, потому что он не искал встречи со мной, хотя обещал встретиться.
Я молча прошла за ним несколько шагов, прежде чем его поприветствовать, – лишь для того, чтобы почувствовать его запах. Этот запах делал меня такой счастливой два года тому назад, когда мы познакомились и провели первую ночь вместе. Сейчас я втягивала ноздрями его запах с ненавистью и тоской по нему. Как он мог не любить меня? Я очень сомневалась, что однажды он встретит женщину, более обворожительную, чем я. Но я ничего не делала для того, чтобы он полюбил меня. Потому что любовь приходит, когда сама хочет прийти.
Я стала шептать ему на ухо, а он ужасно испугался. Улыбнулся в удивлении и замешательстве. Видно было, что он не желал подобной встречи. В его мало вдохновленном «привет» можно было прочитать следующее: «Я сам знаю, что я тебя не разыскивал, хотя и обещал, и, пожалуйста, не надо меня уничтожать за это».
Самым запоминающимся был его «привет» с робким поцелуем в щеку. Мы поговорили как два чужих человека, он был не в состоянии формулировать значимые фразы, и наш разлад был очевидным. Весь тот день я ненавидела его – не за то, что он не любил меня, не за то, что не захотел остаться со мной, а за то, что он вызвал у меня такие благородные чувства к себе, так мало это заслуживающему. Потом мы попрощались с пугающим безразличием. Я вернулась домой, чувствуя себя самой некомпетентной в межполовых отношениях женщиной на земле.
Флирт с парнем из трамвая в Санта-Терезе превратился в приятную виртуальную переписку. Мы писали друг другу глупости с откровенностью, свойственной обычно близким людям, и эти неожиданные письма внесли яркость в ежедневную рутину на работе.
Звали его Аролдо, и он был журналистом, как и я, только в сотню раз более опытным. Он опубликовал целую книгу заметок, которую я тут же купила, жаждая получить больше информации о забавном мужчине, с которым познакомилась в отпуске. Помимо писательского таланта, он еще обладал легкостью в общении (характеристика, которая меня очаровывала), и в своих заметках представал настоящим негодяем. Он не был ни торговцем наркотиками, ни бандитом, а был жителем Рио, красивым и сильным мужиком, старше меня и чрезвычайно горячим. Он очень походил на того провинциального мужчину, о котором я мечтала с того похода в кино. Я написала ему письмо (которое после опубликовала в журнале), и, после неуютного молчания, он прислал вот что:
Девушка и трамвайчик
От Аролдо
Она хотела найти пластырь. Он искал успокоения.
Она нашла пластырь. Он ушел заинтригованный.
Но трамвайчик продолжает свой путь.
У кого тощая попа, тот страдает от ударов о твердую деревянную лавку.
У нее достаточно худая попа. Следовательно, ее попа страдает в этом трамвайчике.
Похоже, она этого не заметила. Она сидела, когда я с ней заговорил.
Конечно, это был пустой разговор во время тяжелой поездки.