Самаров Сергей. Братство спецназа

   Выйдя мокрым в комнату и не обращая внимания на стекающую прямо на старый палас воду, он потянулся, хрустнув суставами, посмотрел на себя в зеркало и кивнул отражению.
   — И дел-то было — пара пустяков...
   Неожиданно зазвонил телефон. Интересно, кто бы это мог быть? Неужели Хавьер уже узнал о случившемся? Возможно. Сохатый снял трубку.
   — Алло. Дым Дымыч?
   — Я.
   — Привет, командир.
   — Привет. Кто это?
   — Оленин. Не узнал?
   — Ха! Только недавно тебя вспоминал. Долго жить, старик, будешь.
   — По какому поводу воспоминания?
   — Да что-то вдруг Афган донимать стал. Особенно по ночам. Старею, похоже...
   Дым Дымыч подошел вместе с телефонной трубкой к полке и посмотрел на женщину из слоновой кости. Единственное, что у него осталось от Афгана, кроме двух ранений. Погладил пальцем ее чуть желтоватую шею.
   — Вот сейчас с тобой разговариваю и танцовщицу рассматриваю.
   — Статуэтку, чу) ли?..
   — Да.
   — Цела она еще?
   — Конечно. Это единственная у меня постоянная женщина. И единственная ценная вещь. Такое не теряют и никому не дарят.
   В трубке некоторое время молчали. Раздумывая, видимо, взвешивая грусть и одиночество в голосе Сохатого.
   — Я вот тоже недавно вспомнил былое. Заехать хотел, но... Еле твой телефон нашел. А адрес не помню.
   Как насчет того, чтобы встретиться?
   — Бога ради. Сегодня можешь?
   — Конечно.
   — Заезжай вечером. Жду. Записывай адрес...
   С чего это вдруг вспомнил о его существовании бывший подчиненный, а ныне потенциальный враг — старший следователь по особо важным делам? Сохатый, взглянув на свое отражение в зеркале, пожал плечами и улыбнулся.
   Он набрал номер Хавьера. Трубку взял кто-то из “быков”. С ними Дым Дымыч разговаривать не любил. Ребята рьяные, тупые, постоянно на кулак напрашиваются.
   — Хозяина позови.
   — Кто спрашивает?
   — Не твоего ума дело. Позови.
   — Кто спрашивает? — голос настырный и беспредельно наглый.
   — Без сопливых скользко... Я повторять не буду...
   Долгое молчание в трубку. “Бык” пытается думать.
   Наконец надумал.
   — Сейчас.
   Это “сейчас” длилось минуты две. Дым Дымыч уже собирался трубку бросить, когда услышал характерно-хриплый голос Хавьера. Этот голос он запомнил однажды и навсегда. Голос, который на зоне вполне мог решить судьбу человека.
   — Максимов. Слушаю.
   — Привет, старик.
   — Привет. Ты что моим ребятам хамишь?
   — Я им яйца при встрече оторву. Чтобы вежливости научились. Что это за тип был?
   — Шурик Беломор. С “отдыха” вчера прибыл.
   — А, этот... Привет передай. Этому я просто “варкуху” нарисую. На память. Чтобы кровь из обоих ушей...
   — Ладно. Я так и передам. Как у тебя дела? Пойми, я не тороплю, но есть обстоятельства, которые поторопить заставляют. Очень интересные обстоятельства. Надо встретиться.
   — Через час подъеду. Беломора предупреди, чтобы готовился.
   — Ладно, — усмехнулся Хавьер.

* * *

   С Хавьером они познакомились в лагере. На отсидку Сохатого отправили, как обычно делается, поближе к родным местам. Хавьер был на зоне Смотрящим.
   Он взял под покровительство бывшего старшего лейтенанта спецназа, на которого многие правильные ребята точили зуб после малявы из пересылки. Самостоятельный и ершистый. Сохатый был для парней достаточно крутых все равно что красная тряпка для быка. Такого хотелось обломать. Просто ради самоутверждения. Хавьер же хотел сначала присмотреться к новичку. Он готовился откинуться. Ему такие были нужны на свободе. А по слухам спецназовец через пару месяцев попадет под амнистию... Тяжелые статьи не учитывались только для уголовников. Для военнослужащих они попадали в общий список отдельной строкой.
   Сам Дым Дымыч эти времена вспоминал с омерзением и содроганием. Афган по сравнению с зоной казался ему отдыхом. Курортом, где лечат нервы. Не со всеми бывает так. Но с ним так уж получилось. Он сам себя поставил в положение одиночки. Психологически не смог принять нового своего состояния.
   Считал, что его несправедливо обидели, и обида прорывалась против всего и всех — начиная от самих зэков и кончая контролерами.
   Приказ трибунала — “разжаловать в рядовые и уволить из армии”. Казалось бы, что хуже? Суд состоялся в Ташкенте. А потом началось непонятное. Снова арестовали прямо на выходе из здания трибунала. Опять следствие. Следак попался толковый и сочувствующий. Сам солдатом прошел Афган. Прекратил дело за отсутствием состава преступления. Потом звонок из МИДа в ЦК Узбекистана. Из ЦК звонок в республиканскую прокуратуру. Новый следователь — откровенный мудак. Трусливый и угодливый восточный кадр. Он даже подследственных боялся. Однако раскатал по полной программе. “Убийство по предварительному сговору в составе группы преступных лиц”.
   Группа преступных лиц — это два офицера, несколько солдат отдельной роты специального назначения и полковник ХАДа — афганской службы безопасности.
   А несчастные жертвы — мирные жители, ювелиры — отстреливались из семи автоматов. Смех... И новый суд. Уже гражданский. Гнусавый голос сонного судьи с красными похмельными глазами. Похмелье из него так и лезло на каждом заседании. Судье трудно было даже проговорить без остановки долгую решающую фразу.
   — Шесть лет лишения свободы с отбыванием первых трех лет в колонии строгого режима, оставшихся трех лет — в колонии общего режима.
   Парочка народных заседателей — передовики производства с какого-то завода, плохо понимающие по-русски. Эти летать готовы от внезапно свалившейся на их глупые головы значимости.
   Секретарь суда ковыряет на круглом лунообразном лице прыщи, вытирает пальцы о цветастые шаровары и сурово хмурит насурмленные брови.
   Абсолютным дураком улыбается адвокат, не сумевший произнести ни одного умного слова. Он даже доводы самих осужденных повторить в нужный момент не сумел. Что это? Равнодушие? Нежелание понять?
   Нет, это был “предварительный сговор”, точно такой же, какой приписывали им.
   Они сидели в металлической клетке, как звери.
   Перед оглашением приговора бывший командир роты капитан Охлопков наклонился к Дым Дымычу и со смехом прошептал:
   — Было бы куда податься, мы бы с тобой эту охрану голыми руками уложили...
   — Я бы с судьи начал... — ответил Дым Дымыч. — И вон с той прыщавой... Терпеть не могу, когда лицо ковыряют. Плюнуть в харю хочется...
   Они в самом деле без проблем уложили бы охрану и ушли. В этом ни тот, ни другой не сомневались. Эти идиоты, прапорщик и солдаты внутренних войск, не знают простой теории охранения. Несколько секунд, и они лежали бы, раскинув руки в разные стороны, беспомощные и безоружные. Сдерживало другое. Накануне последнего заседания суда их вызвали в кабинет для допросов следственного изолятора. Сразу двоих. Это было неожиданно и непонятно.
   Следователь сидел за столом. Беседу начинать не спешил. Предложил сигареты, они отказались. Оба некурящие. Молчали минут пять. Потом дверь открылась и вошел незнакомый полковник. Военный, не из внутренних войск. Брезгливо махнул рукой следователю.
   — Но... — привстал тот.
   — Так надо, — сказал полковник жестко.
   Следак испугался одного его взгляда и ушел без дальнейших вопросов. Тогда они поняли, что этот полковник из ГРУ. Только к представителю Службы или к представителю Конторы следак мог проявить такое почтительное подчинение. Полковник носил красные общевойсковые погоны, а не конторские ярко-синие. Следовательно, он из ГРУ.
   Они ждали. Визит своего человека вселял надежду.
   Полковник достал трубку, набил ее и долго раскуривал, по-сталински расхаживая по кабинету. Наконец сел на место следователя. Поднял глаза. Долго смотрел молча на одного, потом на другого. Смотрел устало, с сожалением.
   — Полковник Костомаров, — представился он. — Мы, кажется, незнакомы?
   — Нет, — сказал Охлопков. — Но я помню вас по Афгану. Тогда вы были подполковником. Видел вас мельком.
   — Был я и подполковником... — вздохнул Костомаров.
   — Как понимать ваш визит? — Охлопков не слишком верил, что полковник сможет им помочь. — Дань вежливости по отношению к нашим заслугам?
   — Не ерепенься, — тихо сказал Костомаров. — Короче, так, ребята. Чем спецназ ГРУ отличается от любого другого спецназа? Умением выживать. Это ваша нынешняя задача. Мы пытались все сделать. Но очень мешает МИД. Вы просто попали под ветряную мельницу. Дует новый ветер. Несет перемены. Начались перемены в Москве, автоматически они отозвались в Афгане. Вас подставили. Очень грубо, но подставили. Избежать этого не удалось. Завтра будет читаться приговор. Будьте готовы. Лишнего на себя не берите. Я понимаю, что вы можете это сделать... Но к чему вам в своей стране потом всю жизнь прятаться.
   Вам нужно элементарно выжить, — Сколько? — спросил Сохатый напрямую.
   — Дадут вам много. Через полгода будет амнистия.
   — Под амнистию не попадают “особо тяжкие”... — Законы Охлопков знал. В камере успел выучить. Там знание законов преподается быстро.
   — Это и я знаю. Но надо, чтобы МИД про вас забыл. Тогда у нас развяжутся руки. Я обещаю вам это. Потерпите полгода...
   — А потом? — зло спросил Охлопков.
   — За “потом” я ручаться не буду, просто не могу ничего обещать конкретно. — Костомаров, по крайней мере говорил честно. — Возвращения на прежние должности не будет. Но я попробую хоть что-то сделать. Звания, возможно, восстановим. Только уже будет не спецназ. Со спецназом вы попрощались.
   Может быть, в агентурном... Может быть... Есть же еще службы... По крайней мере, не на должность заведующего складом. Вы знаете...
   Они знали. Слышали, если говорить точнее. Бывших спецназовцев, по каким-то причинам осужденных — что не редкость, — с удовольствием берет к себе на работу отдел ликвидации. Очень засекреченный отдел. О котором даже они, офицеры спецназа ГРУ, только слышали.
   Полковник нещадно дымил. Сизые слои висели над его головой. Он от дыма слегка щурился, чтобы не щипало глаза, но смотрел прямо. Честно смотрел, с сочувствием. Не как те военные чиновники, с которыми приходилось встречаться до этого. Да и был он не чиновник. Он представлял собой Службу. Сам — бывший спецназовец, как помнил Охлопков.
   Они ему поверили. И потому после прочтения приговора охранники остались в живых.
   Выживать спецназовцы ГРУ умели.

3

   Сработала сигнализация в машине Сохатого. Услышав голос своей “БМВ”, он посмотрел в давно не мытое окно. Многолетний слой пыли на стекле напомнил о былой военной аккуратности, но не помешал рассмотреть, что рядом с “БМВ” никого нет. Просто система сигнализации дурацкая, как и большинство существующих систем — специально предназначена, чтобы нервных бродячих кошек пугать Не успеет мимо груженый грузовик проехать, как твоя тарантаска уже завыла.
   Из окна сигнализацию отключить невозможно. Но Дым Дымыч как раз собирался выйти из дома...

* * *

   До добротного дома Хавьера на окраине города Сохатый добрался за пятнадцать минут. Без проблем вычислил наружный пост — в этих делах воровской авторитет всегда аккуратный — за квартал от поворота на узкую улочку, где находится дом, стояла старенькая “жучка”. И худосочная физиономия за стеклом блеснула стальными фиксами, изображая приветственную улыбку. Хавьеру с этого поста, вероятно, сообщили, что Сохатый проехал. Ворота при приближении открылись без сигнала.
   Дом большой и крепкий, но в сравнение не идет с теми, что понастроены за последние годы в округе.
   Хавьер жил строго, как и положено правильному вору. “Законником” он не стал по одной простой причине — имеет десятилетний трудовой стаж. Был в молодости шахтером и ползал с черным лицом по шахтам, отчего, как он сам говорит, до сих пор кашляет.
   Правда, в последние времена на “правильность понятий” внимания не обращают. Звания вора многие нынешние, зону не топтавшие, не заслуживали. Просто покупали. Хавьер на такое не шел из гордости и ради поддержания авторитета старой школы. По той же причине не пожелал иметь шикарный особняк, хотя позволить такое себе мог. Вор должен жить скромно.
   Сохатый вышел из машины, посмотрел на парочку “быков”, встретивших его во дворе, и демонстративно, чтобы подразнить обитателей, включил сигнализацию. “Быки” вызывали у него невольную улыбку.
   Они чем-то напоминали утреннего охранника Толстяка, только более накачанные — целыми днями штангу во дворе ворочают. С ними Сохатый, если возникла бы надобность, разобрался так же просто, как с утренним. Он уже не раз говорил об этом самому Хавьеру, но тот махал рукой:
   — Ты есть ты. Таких больше не бывает. Будем надеяться, что ты не примешь на меня заказ, со мной не посоветовавшись, — и резко смеялся над своей шуткой, как харкал. С легкими у старика были нелады.
   Хавьер обедал. Дожевывая кусок жареного мяса, жестом пригласил Сохатого к столу. Старик махнул рукой кому-то, скрывающемуся за занавеской на кухне. И тотчас перед Дым Дымычем поставили тарелку.
   Принес ее старый знакомый еще по пересыльной тюрьме — Шурик Беломор.
   — Зачем ты этого осла рядом с собой держишь? — спросил Сохатый, не смущаясь, что сам “осел” стоит у него за спиной.
   На удивление, Беломор промолчал. Дым Дымычу это показалось странным. Это перед Хавьером Беломор — мальчик. А с самим Сохатым он обычно держится на равных. Даже задиристо, когда есть кому заступиться. Но только не молчком.
   — Он парень верный, — холодно улыбнулся Хавьер и вопросительно посмотрел на Беломора. Тот сразу же исчез за занавеской.

* * *

   ...С этого самого Беломора начались неприятности Сохатого среди уголовного окружения. Там, в Ташкенте, еще чувствовали близость Афганистана. Там даже в СИЗО к афганцам относились с опасливым уважением. Потом был трясучий, с жесткими сквозняками вагон и затертая шутка — “вологодский конвой шутить не любит”. Конвой попался, к счастью, не вологодский. Но тоже не подарок.
   На одной из станций охранники не стали ждать, когда растащат состав через железнодорожную “горку”.
   — Выходить по одному. Вышел, руки за голову, встал на одно колено. И быстро. Времени мало, — раздалось по вагонам.
   Кто плохо шевелится — прикладом в затылок.
   — Быстрее, мать вашу...
   Пересчитали по головам, как скотину.
   — В новый вагон. По одному. И быстро, быстро...
   В голосе молодых конвойных столько властной брезгливости, что сам начинаешь ими брезговать.
   И всей душой ненавидеть внутренние войска. Дали глупым соплякам власть и автомат для утверждения этой власти. Недоразвитые мальчики — а других во внутренние войска, особенное в конвой, стараются не брать — из кожи вон лезут, чтобы ощутить ее как можно полнее.
   А потом пересыльная тюрьма. Две недели там парили. В камере шестнадцать человек. Большинство новичков. Обыкновенные ребята — кто на чем залетел, в основном по пустякам, со смешными сроками.
   Сортировки еще не было — кому на общак, кому на строгую. Сортировать будут здесь и отправлять этапом. Опытных зэков двое. При них пятеро прихлебателей. Держат остальных в кулаке — не продыхнуть.
   Сохатого привели в камеру последним. Дверь за спиной захлопнулась, лязгнул засов, повернулся в замке ключ. Специально, что ли, их здесь не смазывают, чтобы звук был колоритнее?..
   Он остановился, осматриваясь. Стоял, как привык офицер стоять в строю — прямо.
   — Милости пожаловать... — вдруг бросился к нему типичный “шестерка” и расстелил под ногами полотенце. Почти чистое.
   Дым Дымыч знал этот обычай приема новичка — рассказывали и учили еще в СИЗО. Если человек вытрет ноги, значит, он “тертый”, с зоной уже знаком и имеет право на какой-то авторитет. На какой — это выясняется позже. Сохатый через полотенце переступил. Не только потому, что не имел опыта, но и потому, что плевал на местные законы. Демонстративно.
   В этот раз он не пожелал проявить свое умение выживать по-спецназовски, надеясь по-спецназовски отстоять свое право на независимость. И через несколько минут ему такая возможность представилась.
   В камере стояла настороженная тишина.
   — Где место свободное? — спросил Дым Дымыч.
   Парень со свежей ссадиной на скуле кивнул на верхний ярус шконки около входа. Сохатый бросил туда свой скромный узелок. Ложиться он не стал.
   Только прислонился к стойке плечом и еще раз осмотрелся. Все смотрели на него и ждали продолжения.
   Шконки стояли в три ряда. Высокое зарешеченное окно в камере всего одно. В дальнем проходе. Оттуда двинулись к новичку несколько фигур. Остановились.
   — Представляться надо, — сказал “шестерка”, который расстилал полотенце.
   — Лосев.
   — Сохатый, — сразу же окрестил его кто-то сбоку.
   — Так меня тоже звали, — Дым Дымыч посмотрел сначала туда, откуда раздался голос, потом на группу, что подошла из дальнего прохода.
   Двоих он выделил сразу. Остальные топтались, выжидая, что скажут они. Колоритные фигуры со стандартными стальными фиксами во рту. Руки в татуировках скрещены на груди. Молча угрюмо рассматривают. Наконец один выступил вперед и стал наматывать на кисть носовой платок.
   — Значит, новая мамочка к нам пришла...
   Сохатый понял — ему показали на кровать для педерастов. И он согласился по незнанию. Ситуация обострилась, и теперь предстояло себя показать, иначе жизни не будет.
   — Да. Мамочка. Только у меня всего одна грудь.
   И ты ее сейчас сосать будешь...
   Удар был очень резким. Дым Дымыч едва успел поставить блок. Но все дальнейшее от него уже не зависело. Тренированное тело работало самостоятельно.
   Если поставил блок, то не должен ждать второго удара. Молниеносный ответ. Не сильно Только резко, в болевую точку. И тут же мощно, всем телом — локтем сбоку в челюсть. Противник ударяется головой о шконку, отлетает назад, еще удар — в корпус. Теперь надо поймать падающего лицом на колено.
   Драться с толпой и остаться неповрежденным можно только в одном случае — когда ты будешь бить толпу.
   Это Сохатый знал хорошо. И потому не стал дожидаться, когда на него посыплются кулаки и пинки со всех сторон. Он первым решился на атаку, нанося удары каскадами. Время разговоров кончилось. Натиск и быстрота действий спецназовца были такими, что он задавил противников психически. И тогда уже просто добивал. Методично. Жестоко. Рискуя убить или изуродовать.
   Жалости в спецназе ГРУ не учат. Там даже драться не учат. Там учат только убивать. И он почти убивал...
   А когда все закончилось, взял свой узелок с пидарской кровати и прошел прямо по лежащим и корчащимся телам, то и дело попадая каблуками по чьим-то лицам, к окну. Бросил к выходу из-под подушки угловой лежанки чьи-то вещи и встал сам рядом.
   — Еще желающие есть?
   В камере опять повисла тишина. Но уже не такая напряженная. Почти радостная даже. Он понял, что победил. Но не знал, что это победа лишь на время...
   — Нормально все, братан... — наконец сказали откуда-то от двери. — Все по уму...
   Тот человек, который первым хотел его ударить, и был Шурик Беломор. Через час, отмочив лицо под умывальником, он не побоялся подойти к противнику.
   — Ты — зверь, Сохатый... Как ты — даже на зоне не бьют. Не торопись в беспредельщики. Хреново тебе будет...
   — Меня не учили бить. Меня учили только убивать, — повторил он то, о чем только что подумал. — Будь счастлив, что в живых остался. В следующий раз не останешься. Это всех касается, — сказал он, по-командирски понизив голос на последней фразе. — Власть переменилась. И порядок тоже.
   — Робин Гуд? Всеобщий защитник, что ли? Ну-ну... Как-то ты на зоне запоешь? Там не так живут, как ты привык, там порядки свои, спецназовец...
   Значит, они уже знали, кто он такой. Беспроволочный тюремный телеграф работает лучше государственных средств связи — это общеизвестно. И сами контролеры при этом считаются стационарными телеграфными аппаратами.
   Угроза не подействовала. Пока еще Дым Дымыч не сталкивался в реальности с силой, которую нельзя победить другой силой. И он надеялся на себя.

* * *

   ...Хавьер принципиально не держал дома рюмок.
   Пили здесь только из граненых стаканов. И исключительно водку. Правда, хорошую, дорогую. Но исключительно отечественного производства. Водку Хавьер уважал всегда, как национальный напиток, и этим гордился. Себе он налил до края. Тоже с уважением.
   Посмотрел вопросительно на Сохатого. Дым Дымыч отрицательно покачал головой.
   — Знаешь же сам — за рулем не потребляю...
   — И правильно.
   Хавьер выпил и сразу же налил себе еще стакан.
   — Подожди, — попросил Сохатый. Он знал, что пьяный Хавьер становится дурным и непредсказуемым. А с дурным разговаривать трудно. — Давай сначала о делах поговорим.
   Тот согласно кивнул.
   — Сначала рассчитаемся.
   — За что? — Хавьер счет деньгам любил. — Аванс ты получил. Что еще?
   — Теперь выплачивай расчет.
   — Уже?
   — Я хоть когда-нибудь просил расчет раньше времени? Если прошу — значит, все...
   Хавьер повеселел.
   — Хороший ты спец. Жалко тебя будет терять...
   — А зачем меня терять? — насторожился Дым Дымыч. Опасности он не почувствовал и, зная свой звериный нюх на опасность, не сильно обеспокоился.
   Тем более в ножной кобуре он носил под брюками пистолет. Достать его он возможность найдет всегда.
   При тренировке на это требуется три секунды. Но не станет Хавьер стрелять у себя дома, даже если решится от Лосева избавиться. Он придумает что-нибудь другое, чтобы от себя подозрение отвести.
   — Потому что тебе необходимо будет скоро уехать.
   Скоро и надолго.
   — Рассказывай.
   — Мой человек — мент-родственничек — сегодня утром был по делам в областной прокуратуре, у следака Оленина. Тому позвонил какой-то стукач по фамилии или по кликухе то ли Седов, то ли Седой. Названы были я и ты. В связи с чем — родственничек не знает. Следак не сказал. Ты сам, случаем, не знаешь?
   — Интересно... — Сохатый сразу уловил связь между сообщением Хавьера и звонком Оленина. — И ты считаешь, что мне следует в темпе срываться?
   — Не сразу. Меня Сайд просил человека ему найти.
   Для работы. Мы пару раз с ним уже контактировали.
   Он хорошо платит. Я тогда залетных приглашал.
   А сейчас вопрос совсем срочный. Тем более что тебе все равно уезжать. Может, я подумал, напоследок согласишься отработать?
   Сохатый недолго думая мысленно прокрутил другой вариант, но своими соображениями с Хавьером делиться не стал. Не тот это человек...
   — Соглашусь. Но одно условие. Только если ты найдешь мне этого Седого. Я не люблю, когда меня знают много людей. Он — явно лишний.
   — Постараюсь. Это, как понимаешь, и в моих интересах. Сегодня же потороплю ребят.
   Дым Дымыч кивнул.
   — А кто интересует Сайда?
   — Один бизнесмен. Представляет какой-то западный фармацевтический концерн. Лекарствами торгует. Гагарин Виктор Юрьевич. Не слышал о таком?
   Только тренированная воля помогла Сохатому не вздрогнуть. А вздрогнуть было от чего. И даже желание появилось стакан водки себе налить, но он удержался.
   — Не слышал.
   — Так по рукам?
   — По деньгам...

Глава 5

1

   Оленин только успел вернуться с обеда, когда дежурный, нервничая, сообщил, что его срочно вызывает заместитель прокурора. Дважды уже звонил. Нервы после утреннего звонка Седого расшалились, и почему-то Николай Сергеевич вообразил, что разговор обязательно будет идти о том, что он знаком с Сохатым. Мало ли кому еще стучит Седой...
   Разговор пошел не о Сохатом, а о Толстяке, дела о покушениях на которого Оленин расследовал. Толстяка сегодня утром, еще до предупреждения Седого, все-таки убили в туалете возле офиса. Сохатый, возможно, опоздал с выполнением заказа — не выдержал гонки конкурентов. А возможно, сам уже дело сделал.
   В таком случае опоздал стукач. Сейчас на месте работает бригада. Выехал дежурный следователь, но вести дело придется все равно Оленину. Как и после первых трех покушений. Он больше других в курсе событий и знаком с обстановкой достаточно хорошо. Новому человеку во все это надо будет вникать.
   — Так что откладывай все другие дела и выезжай туда. Разберись. Это нам, получается, в лицо кто-то плюнул. Разговоров теперь про прокуратуру будет — на весь город.
   Николай Сергеевич успокоился.
   — Что разговоры. Я еще тогда говорил: захотят убить — убьют. И никто им не помешает. Три раза просто повезло. А конец закономерный.
   Он в самом деле говорил так на оперативном совещании у прокурора области. Предупреждал, что события будут именно таким образом развиваться.
   И никакая охрана Толстяка не в состоянии спасти.
   Тогда Оленина одернули. Почему-то не любят у нас признавать такой простой факт — если человека заказали, то он уже обречен. Один киллер не справился.
   Три не справились. А четвертый свое дело сделал. И в итоге оказался прав все-таки старший следователь по особо важным делам Оленин.
   В этот раз заместитель прокурора промолчал.
   На место происшествия Николай Сергеевич поехал сразу, не заходя к себе в кабинет. Старенькая, но ухоженная “Волга” стояла недалеко от парадного крыльца. Двигатель еще не успел остыть. Оленин вырулил со стоянки, чудом не задев чей-то новенький, еще сияющий лаком “Вольво”.
   Только этих неприятностей ему и не хватало...
   А вообще, посмотреть со стороны на эту стоянку — вопросов задать можно множество. Откуда у работников прокуратуры деньги на такие машины берутся?
   “Вольво”, два “Мерседеса”, два “БМВ”, “Опель-Омега”. И все на зарплату жалуются. Впрочем, сам Оленин от повышения зарплаты тоже не отказался бы.
   И машину сменить тоже подумывает. “Вольво” ему очень нравится, и средства он имеет.
   В большом здании на проспекте Победы Николай Сергеевич бывал несколько раз. И с Толстяком беседовал. И с другими фирмами работать доводилось.
   Потому сразу поднялся на второй этаж. На эстакаде толпился народ. Женщины собрались с разных этажей, трагически перешептывались и с подозрением смотрели чуть ли не на всех проходящих мужчин. Охранники финансово-строительной компании сидели на деревянном диванчике с помповыми бесприкладными ружьями в руках и нервно курили. Перешептывались, бросая короткие фразы. Должно быть, задним числом у них чесались руки, как это бывает почти у каждого человека, имеющего при себе оружие, но упустившего момент, когда его следовало применить.
   “Рисковый парень работал, — подумал Оленин. — Не каждый решится действовать здесь, под носом у вооруженной толпы”.
   В том, что охранники компании представляют собой только вооруженную толпу, он не сомневался.
   Ну что они собой представляют? Окончили в лучшем случае школу охранников, получили лицензию и устроились на сидячую непыльную работу. Сомнения в профпригодности этих горе-охранников появятся у любого профессионала.