Страница:
Сергей Самаров
Братство спецназа
Глава 1
1
Утро не бывает долгим, если очень спешишь — истина стара, как мир под солнцем. Дмитрий Дмитриевич Лосев, в обиходе просто Дым или Дым Дымыч, или вообще просто Сохатый, хорошо знал это. И еще он знал другое. Если спешить перестанешь, то обязательно все успеешь сделать.
Вот и в это утро он хотел было сократить время интенсивной утренней зарядки, которую в сорок лет делать стало необходимо, иначе форма терялась катастрофически, но вовремя остановил себя и продолжил резкие, толчковые отжимания от пола.
Толчок — хлопок в ладоши, толчок — хлопок.
В его возрасте на это способен из ста мужчин только один. Впрочем, из нынешних молодых такое смогут выполнить еще меньше. Слабаки в будущее пошли косяком и с сигаретой в зубах. Причем курить научились раньше, нежели ходить.
После зарядки, восстановив дыхание, прошел в ванную и встал под душ. Здесь все стены были зеркальными — сам он эти зеркала и крепил в те еще старые советские времена, когда кафель можно было достать только по большому блату, которого у него не было. Зеркала, а Сохатый после амнистии работал некоторое время в зеркальной мастерской, оказались более оригинальным украшением стен. Ни у кого он такого не видел.
И сейчас Дым Дымыч с удовольствием смотрел сквозь пар на свое отражение в зеркалах. В одежде он никого не мог удивить фигурой. Все в норме. Плечи той ширины, которая необходима, — не шире и не уже, руки как руки. Рост всего метр восемьдесят. И только когда раздевался, знаток — а он сам был знатоком — мог понять, что представляет собой его организм. Ни одной перекачанной или закрепощенной мышцы. Но каждая из них рельефна и играет, нервно отзывается при самом мимолетном движении. Обнаженный он сам себе казался стальной пружиной, всегда готовой выпрямиться со страшной силой. И даже шрамы от четырех ранений — двух армейских и двух более поздних — сначала заточкой в зоне, потом пулевое — охранник попался тренированный и с хорошей реакцией, — фигуру не сильно портили.
После душа прошел на кухню, поставил чайник, а сам выглянул в окно. Интересно, как сегодня люди одеты... Погода в первые летние дни еще не устоялась, и если с вечера жарко, это еще не гарантия, что утром ты не будешь мерзнуть, как бездомная облезлая псина с помойки в их дворе, — Сохатый этого пса время от времени чем-нибудь подкармливал.
Старые, как сам панельный дом, кусты сирени доставали почти до подоконника второго этажа, на котором Лосев жил. Недавно еще пахучие и радующие взгляд соцветия большей частью потемнели, скукожились.
Деревья и кусты мешали рассмотреть тротуар полностью. И потому он не разобрал, как одет первый прохожий, прошедший слишком близко к газону. Но двух следующих увидел. Идут в легких куртках, не в рубашках. Значит, все-таки прохладно. Очень хорошо.
Это дает ему возможность сегодня тоже надеть куртку.
Сегодня сложный день. И под курткой легко прячется пистолет. В другой, более легкой одежде это сделать труднее. По крайней мере, под пиджаком опытный глаз всегда может определить наличие оружия.
Телефонный звонок оторвал Дым Дымыча от размышлений.
— Слушаю, — буркнул он в трубку.
— Привет, Сохатый!
— Привет, — голос он узнал.
— Как там наши дела?
Дым Дымыч состроил невидимому собеседнику страшную гримасу.
— У меня еще три дня в запасе.
— Уложишься?
Сохатый громко и демонстративно вздохнул.
— Естественно.
— Помощь нужна?
— Переживу.
— Я вчера тебе звонил. Часов в одиннадцать.
— Я позже вернулся.
— Ну ладно. Значит, как договорились...
— Порядок...
Он положил трубку и опять поморщился. Не любил Дым Дымыч, когда ему напоминают о работе. По условиям договора, у него еще большой запас времени. И ни к чему нервировать специалиста. А он — специалист. Таких специалистов в городе больше не найти. Они знают это, но все же звонят. Дергают, торопыги неумные, Хавьера, а Хавьер — его. Сильно, должно быть, достал их Толстяк.
Толстяк, похоже, сильно достал многих. За год — три покушения. Такое не бывает случайным. Везучий, падла — с трех-то раз всего легкое ранение в предплечье. Два охранника при этом убиты. Накрылись и двое киллеров. Да у Толстяка нет, кажется, ни одного партнера, которого он бы не кинул. Дым Дымыч поинтересовался его историей. Толстяк начал работать с одноклассниками. Они и стали первыми его жертвами. Обобрав их, он круто пошел в гору. Одновременно богател, толстел и лысел. Дым Дымыч где-то читал, что лысина — неприменный атрибут нечестных бизнесменов и рэкетиров. Объяснялось это с точки зрения астрологии и доказывалось, что рэкетир со временем обязательно полысеет.
Лысых заказывали часто. Семьдесят процентов, наверное. Это тоже о чем-то говорит. Теперь вот лысый Толстяк. Первые три киллера, которые до него неудачно добирались, — залетные. Личности двух ментами установлены точно. Третий, который после неудачи сумел уйти и раствориться в городе, — земля слухами полнится! — из той же серии. Вообще-то такое положение обязывает нанять киллера вновь со стороны. И менты правила киллеров знают, а потому не слишком стараются трясти возможные местные варианты. Когда Хавьер передал Сохатому предложение, Дым Дымыч даже улыбнулся. Милое дело — сработать дома! А искать будут — он надеялся — чужого.
Как положено по закону жанра...
Вот и в это утро он хотел было сократить время интенсивной утренней зарядки, которую в сорок лет делать стало необходимо, иначе форма терялась катастрофически, но вовремя остановил себя и продолжил резкие, толчковые отжимания от пола.
Толчок — хлопок в ладоши, толчок — хлопок.
В его возрасте на это способен из ста мужчин только один. Впрочем, из нынешних молодых такое смогут выполнить еще меньше. Слабаки в будущее пошли косяком и с сигаретой в зубах. Причем курить научились раньше, нежели ходить.
После зарядки, восстановив дыхание, прошел в ванную и встал под душ. Здесь все стены были зеркальными — сам он эти зеркала и крепил в те еще старые советские времена, когда кафель можно было достать только по большому блату, которого у него не было. Зеркала, а Сохатый после амнистии работал некоторое время в зеркальной мастерской, оказались более оригинальным украшением стен. Ни у кого он такого не видел.
И сейчас Дым Дымыч с удовольствием смотрел сквозь пар на свое отражение в зеркалах. В одежде он никого не мог удивить фигурой. Все в норме. Плечи той ширины, которая необходима, — не шире и не уже, руки как руки. Рост всего метр восемьдесят. И только когда раздевался, знаток — а он сам был знатоком — мог понять, что представляет собой его организм. Ни одной перекачанной или закрепощенной мышцы. Но каждая из них рельефна и играет, нервно отзывается при самом мимолетном движении. Обнаженный он сам себе казался стальной пружиной, всегда готовой выпрямиться со страшной силой. И даже шрамы от четырех ранений — двух армейских и двух более поздних — сначала заточкой в зоне, потом пулевое — охранник попался тренированный и с хорошей реакцией, — фигуру не сильно портили.
После душа прошел на кухню, поставил чайник, а сам выглянул в окно. Интересно, как сегодня люди одеты... Погода в первые летние дни еще не устоялась, и если с вечера жарко, это еще не гарантия, что утром ты не будешь мерзнуть, как бездомная облезлая псина с помойки в их дворе, — Сохатый этого пса время от времени чем-нибудь подкармливал.
Старые, как сам панельный дом, кусты сирени доставали почти до подоконника второго этажа, на котором Лосев жил. Недавно еще пахучие и радующие взгляд соцветия большей частью потемнели, скукожились.
Деревья и кусты мешали рассмотреть тротуар полностью. И потому он не разобрал, как одет первый прохожий, прошедший слишком близко к газону. Но двух следующих увидел. Идут в легких куртках, не в рубашках. Значит, все-таки прохладно. Очень хорошо.
Это дает ему возможность сегодня тоже надеть куртку.
Сегодня сложный день. И под курткой легко прячется пистолет. В другой, более легкой одежде это сделать труднее. По крайней мере, под пиджаком опытный глаз всегда может определить наличие оружия.
Телефонный звонок оторвал Дым Дымыча от размышлений.
— Слушаю, — буркнул он в трубку.
— Привет, Сохатый!
— Привет, — голос он узнал.
— Как там наши дела?
Дым Дымыч состроил невидимому собеседнику страшную гримасу.
— У меня еще три дня в запасе.
— Уложишься?
Сохатый громко и демонстративно вздохнул.
— Естественно.
— Помощь нужна?
— Переживу.
— Я вчера тебе звонил. Часов в одиннадцать.
— Я позже вернулся.
— Ну ладно. Значит, как договорились...
— Порядок...
Он положил трубку и опять поморщился. Не любил Дым Дымыч, когда ему напоминают о работе. По условиям договора, у него еще большой запас времени. И ни к чему нервировать специалиста. А он — специалист. Таких специалистов в городе больше не найти. Они знают это, но все же звонят. Дергают, торопыги неумные, Хавьера, а Хавьер — его. Сильно, должно быть, достал их Толстяк.
Толстяк, похоже, сильно достал многих. За год — три покушения. Такое не бывает случайным. Везучий, падла — с трех-то раз всего легкое ранение в предплечье. Два охранника при этом убиты. Накрылись и двое киллеров. Да у Толстяка нет, кажется, ни одного партнера, которого он бы не кинул. Дым Дымыч поинтересовался его историей. Толстяк начал работать с одноклассниками. Они и стали первыми его жертвами. Обобрав их, он круто пошел в гору. Одновременно богател, толстел и лысел. Дым Дымыч где-то читал, что лысина — неприменный атрибут нечестных бизнесменов и рэкетиров. Объяснялось это с точки зрения астрологии и доказывалось, что рэкетир со временем обязательно полысеет.
Лысых заказывали часто. Семьдесят процентов, наверное. Это тоже о чем-то говорит. Теперь вот лысый Толстяк. Первые три киллера, которые до него неудачно добирались, — залетные. Личности двух ментами установлены точно. Третий, который после неудачи сумел уйти и раствориться в городе, — земля слухами полнится! — из той же серии. Вообще-то такое положение обязывает нанять киллера вновь со стороны. И менты правила киллеров знают, а потому не слишком стараются трясти возможные местные варианты. Когда Хавьер передал Сохатому предложение, Дым Дымыч даже улыбнулся. Милое дело — сработать дома! А искать будут — он надеялся — чужого.
Как положено по закону жанра...
2
До гаража обычно добираться — добрых сорок минут. Нудных сорок минут в трамвае. И потому Дым Дымыч, если знал, что утром ему следует поторопиться, ставил машину на платную стоянку недалеко от дома. Да в нынешние времена вообще рискованно оставлять машину в гараже, даже если там такая сложная и надежная сигнализация, как у него. Пару месяцев назад молодые ребятки из соседних домов без натуги вскрыли ночью один из гаражей и — сообразительные, засранцы! — прошли почти насквозь целый ряд, проламывая боковые стены, выложенные в полкирпича. До гаража Дым Дымыча, слава богу, не добрались — два бокса пройти осталось. Устали, должно быть, стены ломать. А у него в то время хранился в верстаке целый арсенал взрывчатых веществ. Теперь он в гараже ничего компрометирующего не держит.
Да и машину предпочитает ставить поближе к дому.
И вообще пора бы этот гараж продать. Все удовольствие от него — подпол, где раньше, когда мать была жива, стояли банки с соленьями. Сейчас и в подполе ничего нет. И нет смысла в сохранении такой недвижимости. Одни расходы на налоги.
Стоянка через дорогу и чуть наискосок от дома. У Дым Дымыча не очень новый и не слишком броский серый “БМВ-570” — таких на улицах полно, никто внимания на нее не обратит и не запомнит. Точно так же, как и на хозяина. А это в его работе одна из самых главных составляющих — оставаться серым и незаметным.
Выезжая, Лосев заметил, что в будке сторожей происходит передача смены. Все, как положено — утро.
Пришел новый дежурный. Этого он еще не видел. Парень в джинсах и в камуфляжной куртке, из-под которой выглядывает тельняшка. Полудесантное странное обмундирование. Дым Дымыч не любил, когда посторонние люди носили тельняшки под камуфляжными куртками. Казалось, что они права на это не имеют.
Сохатый притормозил у выезда, чтобы получше рассмотреть нового дежурного. Тот как раз направлялся к выходу, чтобы опустить цепь и выпустить машину. У парня не было одной руки. По возрасту он к афганцам не подходил. Может быть, чеченская война.
Там тоже была большая мясорубка.
Сохатый, выехав, направился на заправку.
Утренний город поражал своей деловитостью. Люди спешили на работу. Лица сосредоточенны. Они думают о предстоящих делах. Думают точно так же, как он о своих. Это потом, часа через три-четыре, город изменит свое лицо. На улицах народу станет значительно больше. И непонятно будет, кто же тогда работает. Откроются многочисленные торговые точки, заполнятся людьми залы магазинов. И будний день станет похож на день субботний старых времен, когда не только этот город, но и вся страна жили иначе.
Сохатый спешил на работу, как и все. И сам улыбался от этих мысленно произнесенных слов. Это даже хорошо, что к исполнению он приступает со смехом, в хорошем расположении духа. Примета верная и никогда раньше не подводила. Значит, дела пойдут, как он и планировал. А от точности соблюдения плана зависело почти все.
Большое восьмиэтажное здание на проспекте Победы. Раньше здесь был какой-то проектный институт, имеющий отношение к строительству. И потому к административному корпусу пристроен корпус производственный. Сейчас сам институт, собственно, занимал только два верхних этажа. Остальные ушли под аренду фирмочкам, фирмам и фирмищам. От самых маленьких, где вшестером сидели на десяти квадратных метрах площади, до солидных, занимающих несколько этажей. Так, левое крыло на первом, втором и третьем этажах заняла финансово-строительная компания “Эко”. Сохатого интересовал как раз второй этаж. Три трехкомнатных кабинета в правом крыле, арендованных известной в городе фирмой “Альто-S. Ltd.”, где Толстяк занимал должность генерального директора. На второй этаж лестница вела прямо из холла. На остальные этажи лучше подниматься одним из двух лифтов или по боковой лестнице. Здесь же, в этом крыле, располагался в двух комнатах небольшой магазин, торгующий оптом и в розницу чем попало: от зажигалок и презервативов до паюсной икры. Но магазин открывается на час позже предстоящего события. Он не мешает. В самом конце коридора, под торцевым окном, деревянным заборчиком отгородилась “будка” сапожника. Рядом с ней выход на боковую лестницу. Здесь же, перед лестницей — мужской туалет.
Толстяк даже в буфет и в туалет ходит с охранником.
Это проверено. На этом и засыпался первый киллер.
Тогда он ждал возле буфета, расположенного на четвертом этаже. Возможно, в первый раз охрана захотела вместе с шефом выпить по чашке кофе. Тогда еще не было усиленных мер безопасности. Но после довольно дерзкого и не во всем продуманного покушения — дилетантского, по мнению Дым Дымыча, — необходимые меры были приняты. Второе покушение было совершено в кафе. Но тогда охрана заметила старую “жучку”, долгое время колесившую по городу вслед за серебристым “Лексусом”. И стреляла на опережение. Третий случай вообще из разряда курьезных. Толстяк любил курить, высунувшись в открытое окно кухни в своей квартире. Окно часто было открыто. Дождавшись, когда Толстяк покурит, киллер бросил гранату в раскрытое окно. Но Толстяк — фартовый, сволочь! — почему-то вдруг решил еще раз выглянуть в окно, и граната попала ему прямо в лоб и отскочила в кусты под окном. Киллера разорвало на куски. Толстяк отделался шишкой. С тех пор окна в квартире не открываются, а стекла обклеены пуленепробиваемой пленкой.
Вообще-то Сохатый не любил работать в рамках какого-то срока. Но в этот раз он запросил лишнюю тысячу баксов именно из-за определенного количества дней, отведенных на исполнение заказа. Очень малого количества. Приходилось торопиться. А торопливость до добра не доводит. Конечно, он понимал, что срок взят не с потолка. Кто-то, как удалось узнать, должен приехать из Германии для подписания контракта. И этот контракт не должен быть подписан.
Рядом с офисом “Альто” — вход с галереи над холлом — комната вооруженной охраны финансово-строительной компании “Эко”. Там целая куча ребят с помповыми ружьями и пистолетами. Постоянно курят на лестничной площадке. Могут помешать. Тогда придется их убрать. Если взялся работать в своем городе, то никто не должен тебя видеть и потом случайно узнать на улице. И так жертв намечается три вместо одной. Ну, охранник, это ясно. У него судьба такая, сам выбрал. Но сапожник... Окно в его перегородке находится прямо против того места, где все и должно произойти. Этого парня жалко. И так несчастный. С сапожником Дым Дымыч разговаривал вчера. Принес в ремонт свои старые башмаки. Парень тоже носит тельняшку. И одна нога у него протезная.
Не удержался Сохатый — кивнул на ногу, спросил:
— Афган?
— Не-а. Это я еще в детстве под трамвай угодил.
— Бывает...
Раньше Дым Дымыч думал, что никогда не сможет стрелять в того, кто прошел Афган. Особенно, если в одни с ним годы воевал. Но однажды, когда отрывался после выполнения заказа, пришлось вступить в перестрелку с охраной. Парни попались упорные. Не хотели уйти с “хвоста”. Пришлось не убегать, а спрятаться за углом здания и просто пристрелить всех троих. И только потом с горечью узнал, что “гнали” его бывшие солдаты-афганцы.
Переживал случившееся долго и болезненно. Мучили воспоминания. Но зато сейчас он знает твердо, что принадлежность к воинскому братству вызовет у него жалость, однако не остановит. Он уже перешагнул однажды эту черту. И теперь сумеет перешагнуть ее в любой момент по мере необходимости. Это — профессионализм.
Сапожник обречен точно так же, как и охранник.
Будет два охранника, это дела не изменит. А выйдет в коридор кто посторонний — тоже. Свидетелей остаться не должно. Дым Дымыч давно вызубрил эту немудреную истину. Накрепко!
Да и машину предпочитает ставить поближе к дому.
И вообще пора бы этот гараж продать. Все удовольствие от него — подпол, где раньше, когда мать была жива, стояли банки с соленьями. Сейчас и в подполе ничего нет. И нет смысла в сохранении такой недвижимости. Одни расходы на налоги.
Стоянка через дорогу и чуть наискосок от дома. У Дым Дымыча не очень новый и не слишком броский серый “БМВ-570” — таких на улицах полно, никто внимания на нее не обратит и не запомнит. Точно так же, как и на хозяина. А это в его работе одна из самых главных составляющих — оставаться серым и незаметным.
Выезжая, Лосев заметил, что в будке сторожей происходит передача смены. Все, как положено — утро.
Пришел новый дежурный. Этого он еще не видел. Парень в джинсах и в камуфляжной куртке, из-под которой выглядывает тельняшка. Полудесантное странное обмундирование. Дым Дымыч не любил, когда посторонние люди носили тельняшки под камуфляжными куртками. Казалось, что они права на это не имеют.
Сохатый притормозил у выезда, чтобы получше рассмотреть нового дежурного. Тот как раз направлялся к выходу, чтобы опустить цепь и выпустить машину. У парня не было одной руки. По возрасту он к афганцам не подходил. Может быть, чеченская война.
Там тоже была большая мясорубка.
Сохатый, выехав, направился на заправку.
Утренний город поражал своей деловитостью. Люди спешили на работу. Лица сосредоточенны. Они думают о предстоящих делах. Думают точно так же, как он о своих. Это потом, часа через три-четыре, город изменит свое лицо. На улицах народу станет значительно больше. И непонятно будет, кто же тогда работает. Откроются многочисленные торговые точки, заполнятся людьми залы магазинов. И будний день станет похож на день субботний старых времен, когда не только этот город, но и вся страна жили иначе.
Сохатый спешил на работу, как и все. И сам улыбался от этих мысленно произнесенных слов. Это даже хорошо, что к исполнению он приступает со смехом, в хорошем расположении духа. Примета верная и никогда раньше не подводила. Значит, дела пойдут, как он и планировал. А от точности соблюдения плана зависело почти все.
Большое восьмиэтажное здание на проспекте Победы. Раньше здесь был какой-то проектный институт, имеющий отношение к строительству. И потому к административному корпусу пристроен корпус производственный. Сейчас сам институт, собственно, занимал только два верхних этажа. Остальные ушли под аренду фирмочкам, фирмам и фирмищам. От самых маленьких, где вшестером сидели на десяти квадратных метрах площади, до солидных, занимающих несколько этажей. Так, левое крыло на первом, втором и третьем этажах заняла финансово-строительная компания “Эко”. Сохатого интересовал как раз второй этаж. Три трехкомнатных кабинета в правом крыле, арендованных известной в городе фирмой “Альто-S. Ltd.”, где Толстяк занимал должность генерального директора. На второй этаж лестница вела прямо из холла. На остальные этажи лучше подниматься одним из двух лифтов или по боковой лестнице. Здесь же, в этом крыле, располагался в двух комнатах небольшой магазин, торгующий оптом и в розницу чем попало: от зажигалок и презервативов до паюсной икры. Но магазин открывается на час позже предстоящего события. Он не мешает. В самом конце коридора, под торцевым окном, деревянным заборчиком отгородилась “будка” сапожника. Рядом с ней выход на боковую лестницу. Здесь же, перед лестницей — мужской туалет.
Толстяк даже в буфет и в туалет ходит с охранником.
Это проверено. На этом и засыпался первый киллер.
Тогда он ждал возле буфета, расположенного на четвертом этаже. Возможно, в первый раз охрана захотела вместе с шефом выпить по чашке кофе. Тогда еще не было усиленных мер безопасности. Но после довольно дерзкого и не во всем продуманного покушения — дилетантского, по мнению Дым Дымыча, — необходимые меры были приняты. Второе покушение было совершено в кафе. Но тогда охрана заметила старую “жучку”, долгое время колесившую по городу вслед за серебристым “Лексусом”. И стреляла на опережение. Третий случай вообще из разряда курьезных. Толстяк любил курить, высунувшись в открытое окно кухни в своей квартире. Окно часто было открыто. Дождавшись, когда Толстяк покурит, киллер бросил гранату в раскрытое окно. Но Толстяк — фартовый, сволочь! — почему-то вдруг решил еще раз выглянуть в окно, и граната попала ему прямо в лоб и отскочила в кусты под окном. Киллера разорвало на куски. Толстяк отделался шишкой. С тех пор окна в квартире не открываются, а стекла обклеены пуленепробиваемой пленкой.
Вообще-то Сохатый не любил работать в рамках какого-то срока. Но в этот раз он запросил лишнюю тысячу баксов именно из-за определенного количества дней, отведенных на исполнение заказа. Очень малого количества. Приходилось торопиться. А торопливость до добра не доводит. Конечно, он понимал, что срок взят не с потолка. Кто-то, как удалось узнать, должен приехать из Германии для подписания контракта. И этот контракт не должен быть подписан.
Рядом с офисом “Альто” — вход с галереи над холлом — комната вооруженной охраны финансово-строительной компании “Эко”. Там целая куча ребят с помповыми ружьями и пистолетами. Постоянно курят на лестничной площадке. Могут помешать. Тогда придется их убрать. Если взялся работать в своем городе, то никто не должен тебя видеть и потом случайно узнать на улице. И так жертв намечается три вместо одной. Ну, охранник, это ясно. У него судьба такая, сам выбрал. Но сапожник... Окно в его перегородке находится прямо против того места, где все и должно произойти. Этого парня жалко. И так несчастный. С сапожником Дым Дымыч разговаривал вчера. Принес в ремонт свои старые башмаки. Парень тоже носит тельняшку. И одна нога у него протезная.
Не удержался Сохатый — кивнул на ногу, спросил:
— Афган?
— Не-а. Это я еще в детстве под трамвай угодил.
— Бывает...
Раньше Дым Дымыч думал, что никогда не сможет стрелять в того, кто прошел Афган. Особенно, если в одни с ним годы воевал. Но однажды, когда отрывался после выполнения заказа, пришлось вступить в перестрелку с охраной. Парни попались упорные. Не хотели уйти с “хвоста”. Пришлось не убегать, а спрятаться за углом здания и просто пристрелить всех троих. И только потом с горечью узнал, что “гнали” его бывшие солдаты-афганцы.
Переживал случившееся долго и болезненно. Мучили воспоминания. Но зато сейчас он знает твердо, что принадлежность к воинскому братству вызовет у него жалость, однако не остановит. Он уже перешагнул однажды эту черту. И теперь сумеет перешагнуть ее в любой момент по мере необходимости. Это — профессионализм.
Сапожник обречен точно так же, как и охранник.
Будет два охранника, это дела не изменит. А выйдет в коридор кто посторонний — тоже. Свидетелей остаться не должно. Дым Дымыч давно вызубрил эту немудреную истину. Накрепко!
Глава 2
1
Этот звонок оторвал Николая Сергеевича от не столько трудного, сколько нудного допроса. Какой по счету это был допрос, он, по правде говоря, и забыл уже. Первоначально дело о стрельбе на станции техобслуживания автомобилей вел вообще не он. Вроде бы все там было ясно. Задержаны парни с поличным.
И пострадавшие задержаны с оружием. Отстреливались. У двух из трех лицензии охранников, хотя они, по сути, являются владельцами. Разрешение на оружие оформлено. У третьего разрешения нет. Хранил для самозащиты. Только его и удалось привлечь из всей троицы. За хранение и применение. Ствол проверили — “чистый”. Один из нападавших убит, двое ранены. Но все из пистолетов охранников. Не придерешься.
Началась раскрутка по горячему следу. С потерпевшей стороной разобрались быстро. Наехали на них.
Да и с нападавшими дело пошло без проволочек.
Вину признали чуть не с разбега. Дело ушло в суд.
А на суде обвиняемые резко “пошли в отказ”. Они случайно, дескать, оказались рядом. Стреляли в других, попали в них. Менты их забрали. Отпечатки пальцев на оружии? Да просто менты сунули на первом же допросе в руку. Посмотри, дескать, не узнаешь? Ни смотреть, ни в руки брать не хотел. Как огрели сзади по затылку — делай, что тебе говорят! Вот и смотрел. Оттого и отпечатки. А потом в карман патроны насыпали. Доставай, говорят, по одному и считай.
И снова по затылку. Резко, сволочи, бьют. Запросто сотрясение мозга сделают. Акт экспертизы, скорее всего, задним числом подписывали. Разве ж эксперты сознаются в своем нарушении. Им тоже работа дорога.
Адвокаты поработали с парнями плотно. Это чувствовалось. Но, похоже, этим делом занимались не только адвокаты. Владельцы станции вдруг перестали на суде узнавать обвиняемых. Может, те, а может — нет. Те вроде помоложе были.
Судью в такой ситуации понять можно. Женщина больная, с трудом носит свои полтора центнера веса.
У судьи тоже есть семья, и сын в школу ходит без охраны. Вернула дело на доследование. И вот тогда подключили Оленина. Доследуй! А что тут доследовать?
Время уже ушло, и сейчас можно только во время допроса поймать на каком-то противоречии — а это все равно что паровозный гудок догонять. И он уже две недели догоняет его каждый день. Морды наглые видеть не может. Тошнит от гадких ухмылочек. Так и хочется вмазать пару раз. Кулак у Оленина достаточно тяжелый, а удар поставленный, чтобы накрепко отучить улыбаться. Но этого, к сожалению, делать нельзя. У стены постоянно, словно прописался здесь, сидит адвокат, который всю кашу и заварил, и контролирует каждый жест, каждое слово Адвокату тоже хочется, чтобы следак кулаком хоть раз ударил. Хотя бы по столу... Тогда смело можно было бы закрывать дело.
Во время очередного такого бестолкового допроса и позвонили. Не вовремя и не по настроению.
Слава Максимов, старший опер из горотдела, присутствующий почти на каждом допросе, взял трубку.
— Он сейчас подойти не может. У него допрос. Попозже позвоните. Нет-нет. Никак не может оторваться. Подождите. Сейчас спрошу...
Словно взглянул на Оленина вопросительно.
— Кто? — резко и угрюмо спросил Николай Сергеевич, злясь уже не только на подозреваемых, но и на весь белый свет, который начал казаться черным.
— Какой-то Седой или Седов...
— Понял. Давай.
Седой — это кличка одного из самых талантливых стукачей за всю историю областной прокуратуры.
Ценнейший кадр, который знает все, что в городе творится и даже вокруг него. И во всех слоях общества, от бичей до областной администрации. Мужик со своей информацией на любых выборах мог бы многомиллионный капитал составить, а он питается мелкими ментовскими подачками.
— Оленин Слушаю, — гаркнул Николай Сергеевич в трубку. — Здравствуй. Понятно. Конечно же.
Интересно... Повтори, слышно плохо. Ты уверен?
Спасибо. А второй? Да, про этого я слышал. Еще раз спасибо. Счастливо, — и записал что-то на листочке бумаги.
Положив трубку, Оленин встал, как телеграфный столб, и напряженно замер.
Через минуту он обвел кабинет непонимающим взглядом, посмотрел на Максимова, подозреваемого, словно впервые их видел, потом выглянул в окно — Заканчивай ты, Слава, мне сообщение интересное поступило, надо подумать, — неожиданно сказал он оперу и вышел в коридор.
Максимов, стоящий до этого за спиной подозреваемого, выдвинулся на середину комнаты. По привычке замечать детали, взглянул на стол следователя, где еще остался лежать листок бумаги с последней записью. На листке было записано два имени, вернее, две клички — “Сохатый” и “Хавьер”.
Вторая кличка многое говорила. Даже слишком многое. Первую не слышал. Опер перевернул листок, прокашлялся, чувствуя себя не совсем удобно из-за странного поведения старшего следователя, и, передвинув протокол допроса поближе к себе, прочитал последнюю занесенную фразу и сказал подозреваемому:
— Прочитай и подпиши каждую страницу.
Подозреваемый читал и, ухмыляясь, подписывал, потом передавал листки протокола адвокату. Адвокат читал более внимательно, проверяя правильность записей. То, что он читал уже после подписи подследственного, говорило об откровенной игре на время — кто кого пересидит. И обе стороны это прекрасно знали.
После подписания всего протокола Максимов выглянул в коридор. Требовалась подпись Оленина. Старший следователь стоял у торцевого окна здания, заложив руки за спину, и смотрел за стекло, словно увидел там что-то очень интересное.
— Николай Сергеевич! — позвал Слава.
Оленин обернулся и быстро направился к кабинету.
И пострадавшие задержаны с оружием. Отстреливались. У двух из трех лицензии охранников, хотя они, по сути, являются владельцами. Разрешение на оружие оформлено. У третьего разрешения нет. Хранил для самозащиты. Только его и удалось привлечь из всей троицы. За хранение и применение. Ствол проверили — “чистый”. Один из нападавших убит, двое ранены. Но все из пистолетов охранников. Не придерешься.
Началась раскрутка по горячему следу. С потерпевшей стороной разобрались быстро. Наехали на них.
Да и с нападавшими дело пошло без проволочек.
Вину признали чуть не с разбега. Дело ушло в суд.
А на суде обвиняемые резко “пошли в отказ”. Они случайно, дескать, оказались рядом. Стреляли в других, попали в них. Менты их забрали. Отпечатки пальцев на оружии? Да просто менты сунули на первом же допросе в руку. Посмотри, дескать, не узнаешь? Ни смотреть, ни в руки брать не хотел. Как огрели сзади по затылку — делай, что тебе говорят! Вот и смотрел. Оттого и отпечатки. А потом в карман патроны насыпали. Доставай, говорят, по одному и считай.
И снова по затылку. Резко, сволочи, бьют. Запросто сотрясение мозга сделают. Акт экспертизы, скорее всего, задним числом подписывали. Разве ж эксперты сознаются в своем нарушении. Им тоже работа дорога.
Адвокаты поработали с парнями плотно. Это чувствовалось. Но, похоже, этим делом занимались не только адвокаты. Владельцы станции вдруг перестали на суде узнавать обвиняемых. Может, те, а может — нет. Те вроде помоложе были.
Судью в такой ситуации понять можно. Женщина больная, с трудом носит свои полтора центнера веса.
У судьи тоже есть семья, и сын в школу ходит без охраны. Вернула дело на доследование. И вот тогда подключили Оленина. Доследуй! А что тут доследовать?
Время уже ушло, и сейчас можно только во время допроса поймать на каком-то противоречии — а это все равно что паровозный гудок догонять. И он уже две недели догоняет его каждый день. Морды наглые видеть не может. Тошнит от гадких ухмылочек. Так и хочется вмазать пару раз. Кулак у Оленина достаточно тяжелый, а удар поставленный, чтобы накрепко отучить улыбаться. Но этого, к сожалению, делать нельзя. У стены постоянно, словно прописался здесь, сидит адвокат, который всю кашу и заварил, и контролирует каждый жест, каждое слово Адвокату тоже хочется, чтобы следак кулаком хоть раз ударил. Хотя бы по столу... Тогда смело можно было бы закрывать дело.
Во время очередного такого бестолкового допроса и позвонили. Не вовремя и не по настроению.
Слава Максимов, старший опер из горотдела, присутствующий почти на каждом допросе, взял трубку.
— Он сейчас подойти не может. У него допрос. Попозже позвоните. Нет-нет. Никак не может оторваться. Подождите. Сейчас спрошу...
Словно взглянул на Оленина вопросительно.
— Кто? — резко и угрюмо спросил Николай Сергеевич, злясь уже не только на подозреваемых, но и на весь белый свет, который начал казаться черным.
— Какой-то Седой или Седов...
— Понял. Давай.
Седой — это кличка одного из самых талантливых стукачей за всю историю областной прокуратуры.
Ценнейший кадр, который знает все, что в городе творится и даже вокруг него. И во всех слоях общества, от бичей до областной администрации. Мужик со своей информацией на любых выборах мог бы многомиллионный капитал составить, а он питается мелкими ментовскими подачками.
— Оленин Слушаю, — гаркнул Николай Сергеевич в трубку. — Здравствуй. Понятно. Конечно же.
Интересно... Повтори, слышно плохо. Ты уверен?
Спасибо. А второй? Да, про этого я слышал. Еще раз спасибо. Счастливо, — и записал что-то на листочке бумаги.
Положив трубку, Оленин встал, как телеграфный столб, и напряженно замер.
Через минуту он обвел кабинет непонимающим взглядом, посмотрел на Максимова, подозреваемого, словно впервые их видел, потом выглянул в окно — Заканчивай ты, Слава, мне сообщение интересное поступило, надо подумать, — неожиданно сказал он оперу и вышел в коридор.
Максимов, стоящий до этого за спиной подозреваемого, выдвинулся на середину комнаты. По привычке замечать детали, взглянул на стол следователя, где еще остался лежать листок бумаги с последней записью. На листке было записано два имени, вернее, две клички — “Сохатый” и “Хавьер”.
Вторая кличка многое говорила. Даже слишком многое. Первую не слышал. Опер перевернул листок, прокашлялся, чувствуя себя не совсем удобно из-за странного поведения старшего следователя, и, передвинув протокол допроса поближе к себе, прочитал последнюю занесенную фразу и сказал подозреваемому:
— Прочитай и подпиши каждую страницу.
Подозреваемый читал и, ухмыляясь, подписывал, потом передавал листки протокола адвокату. Адвокат читал более внимательно, проверяя правильность записей. То, что он читал уже после подписи подследственного, говорило об откровенной игре на время — кто кого пересидит. И обе стороны это прекрасно знали.
После подписания всего протокола Максимов выглянул в коридор. Требовалась подпись Оленина. Старший следователь стоял у торцевого окна здания, заложив руки за спину, и смотрел за стекло, словно увидел там что-то очень интересное.
— Николай Сергеевич! — позвал Слава.
Оленин обернулся и быстро направился к кабинету.
2
Максимов ушел.
Он, естественно, пытался расспросить следователя — что случилось? Любопытство любопытством, но не до назойливости же... Назойливость сразу вызывает недоверие. Знал Максимов, что не тот человек Николай Сергеевич, чтобы из-за пустяка так разволноваться. А волнение было заметно. И, конечно, не получил ответа. После ухода опера Оленин стакан за стаканом выпил почти полностью графин воды. Но подступившая к языку сухость от обильного возлияния не прошла. Вода с языка испарялась, как с раскаленной сковороды. Пар только что изо рта не шел.
Седой, к сожалению, практически никогда не давал ложной информации. Это Оленин знал хорошо.
А нынешняя информация — очень важная — больно ударила по нервам. Очень уж она была неожиданной, очень уж она задевала Колю Оленина лично.
Он отлично знал, кто такой Хавьер — авторитетный уголовник. Очень жесткий человек, несговорчивый. Некоторое время контролировал сеть полулегальных публичных домов, но ему это быстро надоело. Куражу нет. Он не получал удовольствия от такого халявного зарабатывания больших денег. Чем Хавьер занимался в последние годы — неизвестно. С трудом верилось, что этот человек пенсионного возраста ушел все-таки на покой. Такие не уходят...
И вот сообщение Седого. В четвертый раз за год заказали Толстяка. Заказали через Хавьера. У того есть киллер высокой квалификации по кличке Сохатый. Согласно слухам, Сохатый хорошо погулял по городам России в последние несколько лет. Все заказы на исполнение принимает только Хавьер. Самого Сохатого никто из заказчиков не видел и не знает.
В своем городе раньше не работал. Интересно, что толкнуло его на это теперь? Спортивный интерес?
Профессиональная гордость? Трое не смогли, а он сможет? Или деньги уж очень хорошие? Да, за четвертое покушение должны платить по повышенному тарифу.
Оленин знал в городе только одного человека по кличке Сохатый. Он проходит по картотеке Российского УВД как амнистированный в конце восемьдесят восьмого года. Бывший старший лейтенант спецназа ГРУ Дмитрий Дмитриевич Лосев. Он же — Дым Дымыч, бывший командир взвода отдельной роты в Афганистане. Того самого взвода, где командиром отделения разведчиков закончил службу старший сержант Николай Оленин.
Если это тот Сохатый — хреново дело! Старший друг, учитель и командир.
За последние годы они встречались только однажды.
Посидели в кафе, поговорили, выпили. И тихо разошлись. Не было у них той точки соприкосновения, которая могла бы сделать таких разнокалиберных людей друзьями в сегодняшней обстановке. Хотя внутренне их скрепляло чувство большее, чем простая дружба крепких физически и характером мужиков, — чувство причастности к братству афганцев. Но это чувство больше проявляется в экстремале, когда кровь готова в голове закипеть. Тогда вспоминаешь... В обыденности же один делает карьеру, а на карьере другого стоит давно уже жирный крест, похожий на тюремную решетку. И один мешает другому. Все очень просто, впрочем, как и всегда в этой жизни.
Виноват в таком положении вещей, конечно же, сам Оленин. По долгу службы ему приходилось встречаться с людьми самыми разными. Николай Сергеевич карьеру делал головокружительную. О нем уже начали говорить в высших сферах. “Вечный двигатель” в образе жены не давал остановиться ни на минуту. И этот “вечный двигатель” жестко потребовал — подумай, что будут о тебе говорить, если узнают, что дружишь с уголовником. Какое отношение будет на работе у начальства?
Этот разговор произошел накануне встречи Оленина с Лосевым. И во время разговора с бывшим командиром слова жены постукивали в голове самозаводным часовым механизмом. Потому, должно быть, и не получилась беседа, не нашлось достаточно теплых слов, которые невидимо скрепили бы их, как это было там, в Афгане. И ни одному, ни другому не захотелось встретиться вновь.
Он, естественно, пытался расспросить следователя — что случилось? Любопытство любопытством, но не до назойливости же... Назойливость сразу вызывает недоверие. Знал Максимов, что не тот человек Николай Сергеевич, чтобы из-за пустяка так разволноваться. А волнение было заметно. И, конечно, не получил ответа. После ухода опера Оленин стакан за стаканом выпил почти полностью графин воды. Но подступившая к языку сухость от обильного возлияния не прошла. Вода с языка испарялась, как с раскаленной сковороды. Пар только что изо рта не шел.
Седой, к сожалению, практически никогда не давал ложной информации. Это Оленин знал хорошо.
А нынешняя информация — очень важная — больно ударила по нервам. Очень уж она была неожиданной, очень уж она задевала Колю Оленина лично.
Он отлично знал, кто такой Хавьер — авторитетный уголовник. Очень жесткий человек, несговорчивый. Некоторое время контролировал сеть полулегальных публичных домов, но ему это быстро надоело. Куражу нет. Он не получал удовольствия от такого халявного зарабатывания больших денег. Чем Хавьер занимался в последние годы — неизвестно. С трудом верилось, что этот человек пенсионного возраста ушел все-таки на покой. Такие не уходят...
И вот сообщение Седого. В четвертый раз за год заказали Толстяка. Заказали через Хавьера. У того есть киллер высокой квалификации по кличке Сохатый. Согласно слухам, Сохатый хорошо погулял по городам России в последние несколько лет. Все заказы на исполнение принимает только Хавьер. Самого Сохатого никто из заказчиков не видел и не знает.
В своем городе раньше не работал. Интересно, что толкнуло его на это теперь? Спортивный интерес?
Профессиональная гордость? Трое не смогли, а он сможет? Или деньги уж очень хорошие? Да, за четвертое покушение должны платить по повышенному тарифу.
Оленин знал в городе только одного человека по кличке Сохатый. Он проходит по картотеке Российского УВД как амнистированный в конце восемьдесят восьмого года. Бывший старший лейтенант спецназа ГРУ Дмитрий Дмитриевич Лосев. Он же — Дым Дымыч, бывший командир взвода отдельной роты в Афганистане. Того самого взвода, где командиром отделения разведчиков закончил службу старший сержант Николай Оленин.
Если это тот Сохатый — хреново дело! Старший друг, учитель и командир.
За последние годы они встречались только однажды.
Посидели в кафе, поговорили, выпили. И тихо разошлись. Не было у них той точки соприкосновения, которая могла бы сделать таких разнокалиберных людей друзьями в сегодняшней обстановке. Хотя внутренне их скрепляло чувство большее, чем простая дружба крепких физически и характером мужиков, — чувство причастности к братству афганцев. Но это чувство больше проявляется в экстремале, когда кровь готова в голове закипеть. Тогда вспоминаешь... В обыденности же один делает карьеру, а на карьере другого стоит давно уже жирный крест, похожий на тюремную решетку. И один мешает другому. Все очень просто, впрочем, как и всегда в этой жизни.
Виноват в таком положении вещей, конечно же, сам Оленин. По долгу службы ему приходилось встречаться с людьми самыми разными. Николай Сергеевич карьеру делал головокружительную. О нем уже начали говорить в высших сферах. “Вечный двигатель” в образе жены не давал остановиться ни на минуту. И этот “вечный двигатель” жестко потребовал — подумай, что будут о тебе говорить, если узнают, что дружишь с уголовником. Какое отношение будет на работе у начальства?
Этот разговор произошел накануне встречи Оленина с Лосевым. И во время разговора с бывшим командиром слова жены постукивали в голове самозаводным часовым механизмом. Потому, должно быть, и не получилась беседа, не нашлось достаточно теплых слов, которые невидимо скрепили бы их, как это было там, в Афгане. И ни одному, ни другому не захотелось встретиться вновь.
3
Обедать Николай Сергеевич Оленин обычно ездил домой. Он любил свой дом, любил свою жену, которая ко времени его приезда, как правило, появлялась сама.
Татьяна умела удачно совмещать свой бизнес — ее фирма вела в городе большие строительные работы — с ведением домашнего хозяйства. У Татьяны Олениной были широкие связи во властных структурах еще с советских времен. А чиновники везде остались прежние, с прежними замашками и запросами. С ними ладить глава фирмы умела. Иначе было просто не выжить. Все ответственные городские и областные властные и околовластные люди, депутаты разных мастей желали иметь квартиры не хуже, чем у Олениных — шесть больших комнат в два этажа. Ну, естественно, кому-то по рангу хватало и трех комнат. У каждого свой вес в обществе. Они помогали Татьяне, Татьяна по мере возможности помогала им. Такой рэкет был взаимовыгодным и не носил потный запах беспредела.
А от рэкета уголовного фирму прикрывал сам Оленин. Ему это было нетрудно — помог пару раз решить проблемы Совету ветеранов войны в Афганистане, в который он входил в качестве сопредседателя областного отделения.
Четыре комнаты квартиры были на третьем этаже, еще две на четвертом. Вход возможен с каждого, но верхней дверью пользовался только десятилетний сын, который, по сути дела, занимал один две верхние комнаты.
Татьяна была уже дома. Открыв дверь своим ключом, Николай Сергеевич почувствовал с кухни дразнящие запахи жареного мяса.
— Коля, ты? — крикнула жена, не отходя от плиты.
— Нет, это не я, — хмуро ответил Оленин, разулся и, не заглянув даже на кухню, прошел по толстому вьетнамскому ковру к себе в кабинет. Обычно он всегда сначала подходил к жене и она традиционно подставляла щеку для поцелуя.
Николай Сергеевич искал старую записную книжку, где когда-то был домашний адрес Лосева. Вообще Оленин всегда отличался особой аккуратностью и даже некоторой педантичностью. Старые вещи, в которых могла со временем возникнуть надобность, он не выбрасывал и обычно хорошо знал, где и что у него лежит. Но сейчас эта проклятая книжка не находилась.
Татьяна заглянула в дверь, опершись только о косяк плечом. Взгляд недовольный и вопросительный, смотрит как учительница на нашкодившего ученика.
Николай Сергеевич говорить ничего не стал, продолжая резко выдвигать ящики письменного стола и секретера, ворча себе под нос. Эта его привычка ворчать всегда сильно раздражала Татьяну.
— Что-нибудь случилось? — спросила она наконец. — Может, помочь?
— Ты не видела зеленую записную книжку?
— Какую еще зеленую?
— Старая. Была у меня несколько лет назад... С глянцевым переплетом. Рисунок стертый. Там адрес очень нужный, не могу найти...
Татьяна умела удачно совмещать свой бизнес — ее фирма вела в городе большие строительные работы — с ведением домашнего хозяйства. У Татьяны Олениной были широкие связи во властных структурах еще с советских времен. А чиновники везде остались прежние, с прежними замашками и запросами. С ними ладить глава фирмы умела. Иначе было просто не выжить. Все ответственные городские и областные властные и околовластные люди, депутаты разных мастей желали иметь квартиры не хуже, чем у Олениных — шесть больших комнат в два этажа. Ну, естественно, кому-то по рангу хватало и трех комнат. У каждого свой вес в обществе. Они помогали Татьяне, Татьяна по мере возможности помогала им. Такой рэкет был взаимовыгодным и не носил потный запах беспредела.
А от рэкета уголовного фирму прикрывал сам Оленин. Ему это было нетрудно — помог пару раз решить проблемы Совету ветеранов войны в Афганистане, в который он входил в качестве сопредседателя областного отделения.
Четыре комнаты квартиры были на третьем этаже, еще две на четвертом. Вход возможен с каждого, но верхней дверью пользовался только десятилетний сын, который, по сути дела, занимал один две верхние комнаты.
Татьяна была уже дома. Открыв дверь своим ключом, Николай Сергеевич почувствовал с кухни дразнящие запахи жареного мяса.
— Коля, ты? — крикнула жена, не отходя от плиты.
— Нет, это не я, — хмуро ответил Оленин, разулся и, не заглянув даже на кухню, прошел по толстому вьетнамскому ковру к себе в кабинет. Обычно он всегда сначала подходил к жене и она традиционно подставляла щеку для поцелуя.
Николай Сергеевич искал старую записную книжку, где когда-то был домашний адрес Лосева. Вообще Оленин всегда отличался особой аккуратностью и даже некоторой педантичностью. Старые вещи, в которых могла со временем возникнуть надобность, он не выбрасывал и обычно хорошо знал, где и что у него лежит. Но сейчас эта проклятая книжка не находилась.
Татьяна заглянула в дверь, опершись только о косяк плечом. Взгляд недовольный и вопросительный, смотрит как учительница на нашкодившего ученика.
Николай Сергеевич говорить ничего не стал, продолжая резко выдвигать ящики письменного стола и секретера, ворча себе под нос. Эта его привычка ворчать всегда сильно раздражала Татьяну.
— Что-нибудь случилось? — спросила она наконец. — Может, помочь?
— Ты не видела зеленую записную книжку?
— Какую еще зеленую?
— Старая. Была у меня несколько лет назад... С глянцевым переплетом. Рисунок стертый. Там адрес очень нужный, не могу найти...