Самбук Ростислав Феодосьевич. Буря на озере

   — Всякие бывают прихоти у людей… Но как же он мог блестеть, когда была буря?
   — Ветер гнал волну, но не дождило. С утра было холодно. И потом, до середины дня, пока не нагнало туч. А дождь пошел уже вечером, когда ветер утих.
   — Во что были одеты люди в лодке?
   — Разве можно было разглядеть?
   — К сожалению, нельзя, — вздохнул Шугалий. — Я думал, что они шли ближе к острову.
   — Приблизительно на таком же расстоянии, как сейчас Малиновский.
   Шугалий подумал, что из лодки тоже не могли не заметить людей на берегу. Следовательно, преступник подождал, пока лодка отдалится от острова, и лишь тогда ударил Завгороднего. Километрах в двух отсюда, потом течением утопленника снесло южнее.
   Но велосипед? Почему в лодке был велосипед?
   Олекса Завгородний ездит на велосипеде, значит, это велосипед Андрия Михайловича.
   — В то утро не видели других лодок на озере? — спросил капитан.
   Маковей немного заколебался.
   — Кажется, была еще одна. Но не могу утверждать — пятнышко какое-то, может чайка. Да и отлучался я в шалаш.
   — А куда это пятнышко двигалось — в Озерск или в Ольховое?
   Володя подумал и пожал плечами.
   — Вот чего не могу, того не могу сказать…
   — Спасибо, товарищ Маковей, вы очень помогли нам.
   — Что видел, то видел…
   Малиновский уже подруливал к берегу, и на песок накатывались поднятые моторкой волны. Шугалий пропустил вперед Володю, не замочив ног, прыгнул на нос, приказал лейтенанту:
   — В Ольховое.
   Не доезжая до села, капитан велел выключить мотор. Малиновский сел на весла, и они долго шныряли по прибрежным камышам, — Шугалий надеялся найти место, где преступник переворачивал лодку. Должен был сделать это подальше от людских глаз, в камышах, и не мог не вытоптать их. Однако поиски так ничего и не дали, и к полудню капитан сдался.
   — Обедать, — приказал он. — Кажется, Богдан, вы говорили, что тут есть чайная?
   — Хуже чем районная.
   — Гуляшом накормят?
   — Яичница всегда есть.
   — Я согласен на яичницу, — облизнулся Володя. — И на кусок жареной рыбы.
   — Может, еще и на сто граммов? — ехидно спросил Малиновский.
   Маковей бросил на него подозрительный взгляд и не попался на удочку.
   — Нет, — гордо отказался он, — мы с товарищем капитаном при исполнении служебных обязанностей.
   — Так я тебе и налил бы… — пошел на попятный Малиновский.
   Лейтенант напрасно хулил сельскую чайную. В ней нашлись и рыба, и ветчина, и вареные яйца, был даже горячий борщ и отбивные с зеленым горошком — настоящие отбивные, занимавшие почти всю тарелку, и поэтому буфетчица положила гарнир уже сверху, тоже не жалея ни горошка, ни жареной картошки.
   Володя раскраснелся, но съел все до конца, до последней горошины, и Шугалий, осиливший едва ли половину сельской порции, проникся к нему еще большим уважением: это ж надо так — через живот позвоночник прощупывается, а отбивной как не бывало!..
   Пообедав, Шугалий попросил Малиновского показать дом Кузя. Он стоял на центральной улице, а вокруг росли вишни.
   Через дорогу — нарядный домик; вдояь забора из жердей сплошь росли подсолнухи, длинная ровная шеренга подсолнухов, свесивших желтые головы на улицу и рассматривавших прохожих.
   Шугалий вынул красную записную книжку, полистал странички.
   — Усадьба Лопатинского? — спросил лейтенанта.
   — Да.
   — Зайдем.
   Лопатинского не было дома, но старенькая бабушка объяснила, что найти его можно в колхозной мастерской, она вышла к подсолнухам и даже показала, как пройти к мастерской напрямик, огородами: совсем рядом видна была почерневшая тесовая крыша.
   Маковей оказался деликатным человеком, понял, что может помешать чекистам, и попросил разрешения побыть возле моторки. Шугалий только похлопал его по плечу, и Володя поплелся к озеру с твердым намерением поспать где-нибудь в тенечке.
   Лопатинского долго искать не пришлось: ремонтировал задний мост «ЗИЛа» прямо возле эстакады, куда загнали машину. Он уже знал лейтенанта, с достоинством и тщательно вытер руки ветошью, с любопытством посмотрел на Шугалия и, узнав, кто хочет поговорить с ним, рассудительно произнес:
   — Почему ж не поговорить? Можно и поговорить, ежели нужно… Чем сможем, тем и поможем.
   Они сидели возле железной бочки с ржавой водой, где плавали окурки. Шугалий угостил Лопатинского сигаретой с фильтром, тот аккуратно взял ее черными от машинного масла пальцами, глубоко затянулся и откинулся на спинку скамейки, сбитой из необструганных досок, почерневших от времени. Вообще все тут казалось Шугалию темным: и затоптанная тракторными гусеницами трава, и черные деревянные стены мастерской, даже синий комбинезон Лопатинского замаслился до черноты. Только белела сигарета в темных пальцах, и были удивительно белыми ровные зубы Лопатинского; он улыбался, и капитану было приятно смотреть на него: открытый взгляд, умные глаза и доброжелательная улыбка. Молчит, ожидая вопросов, небось знает себе цену, ведет себя с достоинством, нет в нем суетливости и угодливости, которые выдают людей с мелковатой душой или не совсем чистой совестью.
   Шугалий решил начать откровенный разговор, без намеков и умолчаний. Ему уже не раз приходилось встречаться с людьми этого типа, знал, что на них можно положиться, даже доверить тайну, и они часто помогали капитану. К сожалению, подумал Шугалий, ему приходится иметь дело, главным образом, с отбросами человеческого рода, но что поделаешь — такая уж у него профессия, кто-то ведь должен исполнять и эти обязанности. Тем более приятно было капитану видеть умные глаза и приветливую улыбку.
   Сказал, так же приветливо улыбнувшись и подсев к Лопатинскому поближе:
   — Вот надеемся на вашу помощь, Степан Степанович.
   — Почему же не помочь? Если только смогу, — повторил он. — У нас одно дело — я машины ремонтирую, вы что-то другое делаете, тоже нужное. Такова уж жизнь…
   — Лейтенант Малиновский уже спрашивал вас о Кузе. Что он делал утром восемнадцатого августа? Где и с кем был? Не приезжал ли кто-нибудь к нему накануне или восемнадцатого на рассвете?
   — Эва, сколько вопросов сразу! Давайте помаленьку. Первый — что Кузь делал утром восемнадцатого августа?
   — Да.
   — Мне на работу в шесть заступать, жена будит в пять Кузь в эту пору уже во дворе возится. В пять еще темно было, но я видел его.
   «Значит, он не мог быть в это время в Озерске, — подумал Шугалий, — и к Завгороднему заходил кто-то другой». Спросил:
   — И что же делал Кузь?
   — Что-то вынес из сарая — и огородами к озеру.
   Мимо моего двора. А переулком ближе и удобнее.
   Я еще удивился: зачем полную канистру дальней дорогой переть?
   — Почему считаете, что канистра была полной?
   — А для чего на озеро пустую нести? За водой?
   Так ее в колодце хоть залейся. И знаете, когда полную несут — руку оттягивает.
   — Логично, — согласился капитан. — И что, думаете, было в канистре?
   — Бензин, что же еще?
   — Допустим, действительно, бензин. Значит, Кузь заправил бак и куда-то поехал.
   — Точно, поехал.
   — Видели?
   — А он мотор завел. Он у Кузя кашляет, пока не разогреется. И дергать надо долго, магнето плохое.
   Прогрел и уехал. Ветер уже поднялся, кто же будет рыбачить? Волна шла еще небольшая, ехать можно, а рыбачить — ни-ни.
   — Куда мог поехать?
   — Кто ж его знает, может, в Озерск… Но навряд ли. В девять уже был дома. У него крепящий болт полетел, так приходил ко мне в мастерскую.
   — Не расспрашивали, куда ездил?
   — А на что это мне? Если б знать… Небось в «Серебряный бор». Турбаза у нас, может, слышали?
   — Между Ольховым и Пилиповцами?
   — Точно. Какие-то дела там у Кузя, несколько раз видел — туда шастает.
   — Семнадцатого августа никто к Кузю не приезжал?
   — Не видал.
   — А не слышали, чтоб Кузь угрожал ветврачу?
   — Тому, что утопился? Это уже все знают, ветврач махинации Опанасова брата раскрыл, да и у самого Опанаса рыльце в пушку. Три года дали, однако отсидел лишь полсрока. Когда вернулся, похвалялся: я, мол, ветеринару не прощу, за Опанасом Кузем ничего не пропадает, ни хорошее, ни плохое!
   — И как вы считаете, мог он осуществить свои угрозы?
   Лопатинский покачал головой.
   — Пустое. Этот Опанас — трепач.
   — Человек иногда такое делает, что никогда не подумаешь.
   Лопатинский промолчал, но было видно — остался при своем мнении.
   — Не могли бы вы оказать нам одну услугу? — спросил Шугалий после паузы.
   — Ежели это мне под силу.
   — Восемнадцатого утром кто-то мог в камышах возле вашего села перевернуть лодку. Перед бурей или во время нее. Потом оттолкнул лодку на чистую воду, и ее снесло в озеро. Надо найти место, где вытоптан камыш.
   — Много времени прошло, — возразил Лопатинский. — Примятый камыш поднялся, а сломанный он мог вырвать с корнем.
   — То-то, — вздохнул Шугалий, — мы сегодня искали и не нашли это место.
   — Я посмотрю.
   — И вот что, — добавил Шугалий. — Возможно, что тот человек вез в лодке велосипед.
   Лопатинский кивнул.
   — Поискать следы?
   — С восемнадцатого не было ни одного дождя. Может быть, и остались.
   — Попробую.
   — Кстати, у Кузя есть велосипед?
   — Даже два. У него и у жены.
   — Мы вам благодарны, Степан Степанович, и прошу нас извинить…
   — За что же извиняться? Чем смогу, помогу. И не только я — мы с ребятами камыши прочешем.
   Шугалий забеспокоился:
   — Не хотелось бы, чтобы много народу знало…
   Слух пойдет…
   — Не волнуйтесь. У меня два товарища — люди надежные и умеют язык за зубами держать.
   — Так я на вас надеюсь!
   Шугалий пожал Лопатинскому руку, с удовольствием отметив, какая она крепкая и шершавая.
   — Вот это человек, — сказал Малиновский, когда они возвращались на берег.
   — Наши люди — ого-го! — засмеялся Шугалий. — Народ!
   — Любому шею свернет!
   — Не любому, — возразил Шугалий. — Он сперва разберется — что и к чему! А рука какая сильная… и шершавая. Вот и у меня когда-то такие же были.
   Я до юрфака тоже слесарем был.
   — В гараже? — совсем не удивился Малиновский.
   — В депо.
   — Мой отец тоже в депо работал. Сейчас на пенсии.
   — Каждого из нас ждет пенсия, Богдан.
   — Вот уж не подумал бы, что вы ждете ее. Что ж, дослужитесь до полковника… — Он улыбнулся так, что Шугалий понял — это главная мечта Малиновского.
   В конце концов, почему бы и нет? Ведь недаром говорят, что плох тот солдат, который не мечтает о генеральских погонах.
   — Завгородний не посадил бы Кузя к себе в лодку, — неожиданно без всякого перехода сказал Малиновский.
   — Да, не посадил бы, — согласился Шугалий.
   — Но Кузь мог перехватить его утром на берегу и ударить веслом.
   — Конечно мог.
   — Однако Кузь, может, и не причастен к этому делу.
   — Я тоже думал об этом.
   — И тогда Завгороднего убил кто-то другой.
   — А вы уже совсем отказались от версии о несчастном случае?
   — Отказался.
   — А я еще нет.
   — Вы?!
   — Все может быть, Богдан.
   — Но ведь наши данные…
   — Девяносто девять сотых, Богдан. А если остается хотя бы одна сотая…
   — То есть пока не поймаем убийцу?
   — Ищи и найдешь! — оптимистически сказал Шугалий.
   — А все-таки найдем, — подтвердил Малиновский, и в тоне его не было ни капли сомнения.
   Воскресный базар в Озерске всегда собирал много народу. Подводы из окрестных сел заняли всю площадь; тут прямо с возов продавали свиней и птицу, овощи и фрукты. Визжали поросята, гоготали гуси, резко и недовольно кричали индюки, и вдруг сквозь весь этот гвалт прорвалось и повисло над базаром петушиное пение.
   Шугалий остановился, пораженный: казалось, любой звук потонет в базарном шуме, а петух перекричал всех. Но тот вдруг оборвал свое пение, будто устыдившись собственной голосистости.
   Капитан походил между подводами, наблюдая, как торгуются люди, хотя и не собирался ничего покупать.
   Просто любил базары, шум толпы, ее возбуждение, деловитость и даже какую-то праздничность, любил смотреть, как суетятся женщины — каждая стремится купить быстрее и дешевле, боится, что именно того, что ей нужно, не будет или перехватят из-под носа.
   А степенные мужчины долго прицениваются, рассматривают товар и обязательно купят не то, чего хотелось бы жене; тут же, на базаре, по этому поводу возникают ссоры, но долго спорить недосуг; говорят, что на другом конце площади поросята почему-то дешевле, и женщины бросаются именно туда, хотя подсознательно понимают, что гоняются за химерой.
   Шугалий перешел к деревянным столам с широкими проходами между ними. Миновал рыбный ряд, немного постоял у полуторапудового сома; тот свисал с обеих сторон стола, доставая хвостом и головой до земли, и мордастый, с красным носом мужчина победно смотрел на людей, выражавших свое восхищение его добычей, — такие красавцы сомы даже в Светлом озере попадаются крайне редко.
   На соседнем столе лежала куча красных, только что сваренных раков, и Шугалий не смог пройти мимо: купил полтора десятка, решив заглянуть в чайную, куда привезли несколько бочек «Жигулевского».
   Больше покупать было нечего. Капитан перешел в ряд, где торговали ягодами, дал себе самому слово обязательно купить перед отъездом ведро брусники — Верочка любит брусничное варенье, а вепрятина с брусникой у Бабинцов была действительно хороша.
   Воспоминание о жене несколько опечалило Шугалия: который уже день он в Озерске, а так и не позвонил домой. Вечером надо непременно заказать разговор. Сегодня воскресенье, и Вера дома. Последнюю неделю ночевала в больнице и сейчас отдыхает. Посмотрел на часы — уже проснулась, поэтому решил позвонить сразу: зачем дожидаться вечера?
   Шугалий заспешил, словно уже услышал сонный Верин голос совсем близко, так, что можно дотронуться до ее теплого плеча. И на минуту захотелось бросить все — лишь бы сидеть рядом с Верой, смотреть, как причесыва-ется: рукава рубашки опустились, а у нее такие полные и нежные руки. Вера смотрит на него и улыбается только уголками губ; и что за жизнь такая: он дома — она на дежурстве, она дома — он в командировке.
   И кто знает, когда ему удастся распутать этот проклятущий клубок?
   Шугалий протолкался к воротам, где суровая женщина в мужской соломенной шляпе взимала плату с желающих что-нибудь продать на базаре, и тут увидел Олексу с Ниной. Они стояли чуть поодаль, Олекса держал сетку с картошкой и луком, держал ее как-то неудобно, в полусогнутой руке, а левую положил Нине на плечо и что-то говорил ей — быстро и горячо, может быть, о чем-то умолял. А она не смотрела на него, и глаза у нее были заплаканные.
   Народу тут мало, Шугалий подошел совсем близко, мог уже слышать, что говорил Олекса, остановился почти рядом, но они не обратили на него никакого внимания, очевидно не видя и не слыша ничего и никого, занятые только собой.
   — Никуда ты не поедешь, — говорил Олекса, заглядывая Нине в глаза, — я не хочу, чтобы ты ехала, и не отпущу тебя.
   — Но ведь ты не понимаешь…
   — Я все понимаю, и тетка Олена уже сказала тебе…
   Хочешь, завтра пойдем в загс?
   — Неудобно. На нас уже смотрят…
   — Пусть смотрят, лишь бы нам было хорошо.
   Шугалий заметил, что Олекса, когда волнуется, краснеет и губы у него смешно выпячиваются, совсем как у ребенка.
   — И что ты говоришь! — Нина сердито сбросила его руку со своего плеча. — И как ты можешь так говорить?
   Надька ославит на весь город, и люди перестанут здороваться с нами.
   — Если бы отец был жив, он понял бы нас!
   — Так это же отец!
   — И люди поймут.
   — И все же нехорошо это. Уеду в Любень.
   — А как же я?
   — Будешь приезжать ко мне.
   — Я не могу без тебя. Оставайся у нас. Тетка Олена никогда не поступит некрасиво, все это знают.
   — Я бы осталась, но…
   — Вот и хорошо…
   — Нет, уеду в Любень.
   — Никуда не отпущу тебя! — Олекса бросил сетку с овощами прямо на землю и взял девушку за руки, будто она и правда могла вот так сразу уйти.
   Шугалий сделал шаг вперед. Олекса скользнул взглядом, как по незнакомому, заморгал, узнал, улыбнулся капитану, все еще не выпуская Нининых рук.
   — Что случилось? — спросил Шугалий.
   Олекса снова заморгал, вопросительно посмотрел на девушку и отпустил ее руки.
   — Она… — нерешительно начал юноша, словно ожидая Нининого разрешения говорить; девушка опустила глаза, и он воспринял это как разрешение. — У нас такое случилось… Нина ушла из дому.
   — Как это — ушла? — не понял Шугалий.
   — Они… то есть ее родители, хотят… Понимаете, они нам сказали… — Олекса переступил с ноги на ногу, и Шугалий понял, что юноше неудобно при Нине осуждать ее родителей Нина подняла глаза.
   — Говори уж все, — сказала она. — Жадные они, вот… Жадные, а мы не можем…
   Олекса положил ей руку на плечо, словно защищая.
   — Они хотят, чтобы мы продали дом, — объяснил он уже спокойнее. — И об отцовской лодке договорились, нас даже не спросили. Я думаю, зачем это Федору Антоновичу ключ от лодки, а он, оказывается, покупателю вчера показывал. И Нине скандал устроили, чтобы требовала у меня…
   — Не могу я там жить и не вернусь, — со слезами в голосе сказала Нина, — потому что все о деньгах да о деньгах! Сколько стоит, сколько дают… А мне сказали, что я глупа и должна прежде всего подумать о себе, что двадцать пять тысяч на дороге не валяются.
   — Столько дают за дом, — уточнил Олекса. — Но ведь половина — тетина. Федор Антонович даже к ней ходил, уговаривал ее.
   — И уговорил?
   — Разве тетю надо уговаривать? Она согласна на все.
   — Но ведь мы не хотим! — решительно вмешалась Нина. — Она все нам отдает, а сама? Пока кооператив построим, где она будет жить? А они говорят, какое нам дело, как-нибудь перебьется…
   Шугалий вспомнил белые глаза Бабинца и представил, как тот разговаривал с дочерью.
   — Федор Антонович, — заговорил Олекса, — подсчитал, сколько потратил на Нину, и сказал об этом ей…
   — И сколько же? Неужели вел бухгалтерию? — Шугалий хотел превратить все это в шутку, но Нина не поняла его.
   — Сто рублей в месяц, — ответила она. — Вот сколько я стою. Не считая шубы и платьев.
   — И вы решили облегчить родителям жизнь? По крайней мере с материальной стороны?
   — Смеетесь? А мне не до смеха!
   — Можно ли смеяться над этим? — сразу отступил Шугалий. — Но, может быть, вы неправильно поняли отца?
   — А-а… — Видно было, что девушке тяжело говорить об этом, но все же ответила: — Он учил меня жить. Чтобы Олена Михайловна свои деньги отдала нам, а потом… Ну, чтобы устроилась на работу, а там дадут квартиру или место в общежитии. И чтобы деньги положили на мое имя.
   Шугалий покачал головой.
   — Вот это предусмотрительность! А на чье имя кладет деньги сам Федор Антонович?
   — Они с матерью — душа в душу.
   — Когда Нина сказала, что уйдет из дому, — перебил Олекса, — Софья Тимофеевна предупредила, что ничего ей не даст. Вот так, в чем была, и ушла.
   — Ничего мне от них не надо!
   — Может, у вас нет денег?
   — У меня есть, — возразил Олекса.
   — А послезавтра у нас зарплата, — прибавила Нина.
   — Кстати, как же ты можешь уехать к бабушке, если работаешь? — Видно, Олекса нашел главный козырь, потому что посмотрел на Нину с видом победителя. — Не имеешь права уйти без предупреждения.
   — А я договорюсь.
   — Скажите ей, — в голосе юноши появились умоляющие нотки, — скажите ей, Микола Константинович, что нельзя ей ехать в Любень!
   — Бабушка живет одна и будет рада.
   — Обрадуешься! — рассудительно возразил Олекса. — Пенсия небольшая…
   — У нее сад и огород. А я на работу пойду.
   — Так тебя в библиотеке и ждут!
   — Где-нибудь устроюсь.
   — И ваши родители раньше жили в Любеке? — полюбопытствовал Шугалий.
   — Жили когда-то.
   «Почему Бабинцов не было в списке тех, что переехали в Озерск из Любеня?» — подумал Шугалий и спросил:
   — Когда это было?
   — Что? — не поняла Нина.
   — Когда родители жили в Любене?
   — Давно. Меня еще и на свете не было. Я уже в Озерске родилась.
   — А в Озерск откуда родители приехали?
   — Из Долины на Ивано-Франковщине. Там после войны жили. А бабушка в Любеке осталась.
   — Тетя Олена предлагает Нине поселиться у нас.
   Столько комнат пустует! — заметил Олекса.
   — А что люди скажут?
   — Тебя Надя волнует?
   — А хотя бы и Надя!
   — Не обращайте на нее внимания, — посоветовал Шугалий. — Живите, как сердце подсказывает.
   — Я ей все время это втолковываю, — обрадовался Олекса, — что никто нас не осудит.
   Нина робко посмотрела на Шугалия.
   — Если уж и вы!..
   — Неужто я советую плохое?
   — Я хотела сказать, что вам со стороны виднее.
   — Виднее, — согласился Шугалий. — Берите свою картошку и идите домой, не то Олена Михайловна не успеет приготовить обед.
   — Я сама приготовлю, — заявила Нина.
   Олекса посмотрел на нее и, поняв все, засмеялся от радости. Подхватил сетку с овощами.
   — Приходите к нам обедать, — пригласил он Шугалия, — мы будем ждать. — Потащил Нину за руку, и они побежали, не оглядываясь.
   Капитан смотрел им вслед, улыбался, но улыбка не была радостной. Помахал целлофановым мешочком с раками и подумал, что плакало его пиво. И все же раков было жаль — купил в киоске газету и завернул, чтобы не было видно. С пакетом под мышкой направился в библиотеку.
   Надя стояла на лестнице и доставала какую-то книгу с полки. Оглянулась на скрип двери и, увидев Шугалия, одернула и без того не очень короткую юбку.
   С книгой в руках проворно соскочила на пол, блеснула глазами, но ответила на вежливое приветствие Шугалия едва заметным кивком. Выдала книгу посетителю и принялась наводить на полках порядок, никак не реагируя на присутствие капитана, вероятно, все еще сердилась на него за то, что так бесцеремонно оставил ее на танцах. А Шугалий стоял, опершись на барьер, и тоже молчал, следя за быстрыми движениями библиотекарши.
   Наконец Надя не выдержала:
   — Принесли «Роман-газету»?
   Шугалий покачал головой, и Надя, догадавшись, что капитан пришел не за книгами, оставила свои полки. Поправила прическу и подошла к барьеру, выпятив груди и высоко подняв голову, не шла, а несла свои прелести.
   — Есть к вам дело, Надя, — начал Шугалий, пытаясь быть неофициальным, просто человек пришел за помощью или советом, — и надеюсь, вы не откажете мне.
   — Охотно. — Девушка манерно протянула Шугалию руку.
   Капитан пожал ее не очень сильно. Надя положила обе руки на барьер и пошевелила пальцами, будто намереваясь что-то схватить.
   Шугалий чуть отодвинулся от барьера. Кивнул на окно.
   — Это тут живет Нина Бабинец? — спросил он. — В доме с красной крышей?
   — Будто не знаете? — иронически прищурилась Надя. — Были же в гостях… И хорошо вас накормили?
   Она была прекрасно информирована, и Шугалий надлежащим образом оценил это.
   — Вы умны и наблюдательны, — польстил он ей. — У вас хорошая память. Скажите, вы случайно не работали в субботу семнадцатого августа?
   Из-за стеллажей высунулось курносое женское лицо, должно быть еще одна библиотекарша. Посмотрела на Шугалия светлыми любопытными глазами, улыбнулась и исчезла. Надя недовольно проводила ее взглядом.
   — У нас только Нина Бабинец работает через день.
   На полставки она. В субботу ее не было, а я всегда тут, кроме понедельника.
   Шугалий придал своему лицу таинственное выражение, взглядом подозвал Надю к окну. Должна проникнуться важностью дела и не путаться в ответах.
   — У вас стол у самого окна, вы видите, что делается на улице. Может, заметили, не заходил ли к Бабинцам семнадцатого августа, примерно в три часа или в начале четвертого, пожилой мужчина в сером костюме? Полный и лысый, с коричневым чемоданом.
   — В роговых очках? — Надя ни на мгновение не поколебалась.
   — У вас не память, а кибернетический центр.
   — Видела. Я еще удивилась: совсем незнакомый человек, а в Озерске мы почти всех знаем…
   Шугалий переплел пальцы, с хрустом сжал их.
   — И долго этот человек пробыл у Бабинцов?
   У Нади забегали глаза: небось не хотела признаться, что все время следила за домом.
   — Ну… Я точно не скажу… Мне книги надо выдавать, а в субботу читателей больше. Кажется, ушел минут через тридцать — сорок.
   «Какая точность! — отметил Шугалий. — В четыре уже успел вернуться и ждал машину неподалеку от усадьбы Завгородних…»
   — Кто-нибудь может заменить вас? — спросил он. — Ибо нам с вами надо зайти в райотдел госбезопасности.
   Надя округлила глаза.
   — Зачем?
   — Ваши показания очень важны, и мы должны надлежащим образом зафиксировать их.
   — Тоня! — крикнула она. Когда курносая девушка высунулась из-за стеллажей, приказала: — Подежуришь в абонементе, так как мне надо… — бросила многозначительный взгляд на Шугалия и решила не уточнять, по какому именно делу отлучается.
   Когда они вышли на улицу, Надя обогнала Шугалия на полшага, сбоку заглянула ему в глаза и спросила:
   — А что это за некто в сером?
   Шугалий вспомнил, с каким гонором она вела себя с ним во время первого посещения, но не стал отплачивать ей той же монетой.
   — Сам еще не знаю, и мы с вами это выясним.
   — Но ведь я его раньше никогда не видела.
   — И я не видел.
   — Думаете, преступник? Я всегда считала, что эти Бабинцы…
   — Неужели? — не удержался Шугалий от иронии.
   — Но если вы уже занялись этим делом!..
   — Никакого дела еще нет, просто должны выяснить, действительно ли заходил один человек к Бабинцам.