Самбук Ростислав Феодосьевич. Нувориш

   Однако, как самому выбраться из грязи? Сдать оружие – раз. Добровольно, и добиться, чтобы это было зафиксировано в протоколе. Во-вторых; сдать хлопцев. Весь десяток, включая Моринца. Сообщить милиции фамилии, адреса и телефоны. За это сбросят год-два. Хотя бы год – и это неплохо. Далее: утопить и Ярового. Потоптаться по нему: он – главный виновник, он искусил всех, ему принадлежит идея организации банды, ограбления контейнеров, создания фирмы «Канзас». Сам Яровой заглотал миллионы, оставив других фактически ни с чем. Аферист и негодяй!
   Воспоминание об Яровом разбередило сердце, но Иван Павлович усмирил ярость. Злость сейчас – плохой советчик, пока обыскивают квартиру, следует сосредоточиться, выработать линию поведения на допросах в милиции.
   Итак, Яровой… Надо как можно выразительнее преподнести эту фигуру, доказать, что он – главный виновник. Но есть ли для этого основания? Первое: Яровой вооружил банду. Теперь Иван Павлович не стыдился этого слова: да – банду. Ведь именно Яровой превратил их всех в бандитов. В том числе и нескольких известных спортсменов, даже самого олимпийского чемпиона Льва Моринца. Далее: Яровой передал банде грузовики. Без грузовиков все их планы не стоили бы и выеденного яйца. Выходит, именно на Ярового падает львиная доля вины. Он – инициатор, первопроходец, вдохновитель. А они все вместе взятые – простые исполнители, подчиняющиеся змею-искусителю…
   От этих размышлений стало чуть легче, и Иван Павлович стал внимательнее следить за тем, как обыскивают квартиру. Мария сидела на тахте в нескольких шагах от него, глаза у нее были мокрые и покраснели. Ивану Павловичу хотелось хоть немного подбодрить жену, но не нашел слов, тем более, что тут же, в гостиной, находились понятые: майор Синица с женой – весьма неприятные субъекты, соседи, Луганские не здоровались с ними уже с полгода. Идейные выскочки, для них железный Феликс всегда был образцом всех добродетелей, вон как ехидно усмехаются…
   Иван Павлович лишь скривился, подумал о Феликсе. Всегда существовала борьба, всегда люди уничтожали друг друга. Еще со времен неандертальцев. И разве он виноват в том, что приказал застрелить Нечипоренко? Просто так сложились обстоятельства, он лично не имел претензий к майору, но ведь Нечипоренко мог выдать их и много знал – потому и погиб. То же самое с милиционером на Узловой…
   Гапочка позвал понятых в прихожую: докопался до дипломата, сообразил Иван Павлович. Действительно, Гапочка возвратился с портфелем и открыл его. Увидев тысячекарбованцевые купюры, жена Синицы даже зажмурилась. Гапочка вытряхнул деньги на стол, посчитал купюры в одной заклеенной пачке.
   – Сто тысяч! – объявил. – А всего таких – пятнадцать. Полтора миллиона. Прошу понятых проверить.
   Синица с женой стали считать, Ивану Павловичу было гадко смотреть, как слюнявят пальцы, стараясь не ошибиться – отвернулся, еще раз укоряя себя – мог бы оставить дипломат у Бондаревых, люди надежные, ни о чем не расспрашивали бы, передали бы Марии дипломат через какое-то время: и ей бы на пользу, и ему не помешало бы. Передачи ведь надо же за что-то покупать.
   А обыск приближался к концу: незаметно, но ведь миновало уже чуть ли не два часа.
   – Все, – наконец сказал Гапочка, подсунув понятым протокол, – прошу расписаться.

ЯРОВОЙ

   Ярового задержали на киевской квартире и арестовывал его сам Задонько.
   Полковник договорился с дворничихой: она позвонила Яровому, сообщив, что принесла новые книжки для оплаты жилья. Леонид Александрович открыл, а лейтенант Онопко, бесцеремонно отстранив его, вошел в квартиру. За ним последовали полковник и члены оперативной группы. Еще и дворничиха с соседкой – в качестве понятых.
   Яровой воспринял милицейское вторжение с пониманием. Не возражал, лишь, прочтя прокурорское постановление, усмехнулся и спросил:
   – Что же вы будете искать?
   – Все вещи будут описаны, – сообщил Задонько, – поскольку, считаю, без конфискации не обойдется.
   – За что же такое на мою голову?
   – Не надо прикидываться, Леонид Александрович, все вам известно не хуже, чем мне.
   – Может, известно, может, нет…
   Задонько подал знак подчиненным, чтобы начинали обыск, сам же сел в углу большой, хорошо обставленной гостиной с ковром во весь пол. Представился:
   – Начальник управления по борьбе с организованной преступностью Министерства внутренних дел полковник Задонько Николай Николаевич. Не хотели бы вы, Леонид Александрович, немного поговорить со мной – неофициально?
   – С радостью, – расплылся в улыбке Яровой. – Никогда не возражал против душеспасительных бесед, а с начальником министерского управления – тем более.
   Он устроился в кресле возле полковника и, положив пачку американских сигарет на журнальный столик, сказал:
   – Коньяку не предлагаю, поскольку…
   – При исполнении служебных обязанностей, – подхватил Задонько. – Но, если честно, – и не пил бы с вами. Никогда.
   – Это почему же?
   – Потому что брезгую.
   – Еще несколько лет назад за такие слова… – нахмурился Яровой, – вылетели бы с работы.
   – Времена меняются, Леонид Александрович. И вы нынче не первый и не член ЦК… Точно, еще несколько лет назад вы меня с дерьмом смешали бы.
   – Попробую и сейчас.
   – Не удастся, пан Яровой, или, может, величать вас, как раньше, товарищем?
   – А как хотите. Только не советую так начинать разговор. Потому что не выйдет душевного.
   – А я и не очень-то стремлюсь к этому. Неофициальный разговор, просто неофициальный, вас устраивает?
   – Вполне.
   – Тогда объясните мне, зачем вам понадобилась вся эта афера? Неужели не ясно было, чем все кончится?
   Леонид Александрович закурил, изобразил на лице блаженство, помахал ладонью, разгоняя дым, и спросил:
   – Что-то не понял вас, полковник. Что вам от меня нужно? Карусель какую-то закрутили…
   – Я на вашем месте был бы откровеннее.
   – Не скажу, как бы вел себя на вашем.
   – Да, разница существует: вы – обвиняетесь в преступлении, я – буду вести дознание.
   – В каком преступлении?
   – Не лукавьте хоть сейчас, Леонид Александрович.
   – И все же?..
   – Разве не с вашего благословения ограблены контейнеры под Ребровицей и на Узловой?
   – Впервые слышу.
   – Факты – упрямая вещь, господин Яровой. Задержанный нами бывший гебист подполковник Луганский свидетельствует об этом.
   Яровой пожал плечами.
   – Впервые слышу о бывшем гебисте.
   – Не надо, Леонид Александрович, у нас собраны неопровержимые факты. Подтвержденные актами экспертиз и показаниями непосредственных участников ваших афер.
   – Вот когда предъявите…
   – Я ждал такого ответа. Первое: два грузовика, которыми перевозилось награбленное, принадлежат вашей конторе?
   – «Газон» и «зил» действительно имеем. Но перевозки чего-то награбленного?.. Извините, какая-то ерунда…
   – А оружие? Откуда у вас пистолеты и автоматы?
   «Так я тебе и рассказал…» – Яровой вспомнил, как привез ему оружие в багажнике «Жигулей» знакомый прапорщик. По пристойной цене – без обдираловки. Военная часть, в которой служил прапорщик, дислоцировалась на территории его бывшей области и прапорщик честно поделился с командиром полка. А командиру полка Яровой в благословенные времена застоя выделил участок под дачу – чуть ли не полгектара под лесом и на берегу реки.
   – Разве я похож на спекулянта оружием? – спросил. Задонько и не рассчитывал на иной ответ.
   – Мы еще вернемся к этому вопросу, – пообещал. – «Газон» и «зил» видели крестьяне ночью в Михайловке именно тогда, когда были ограблены контейнеры у Ребровицы.
   – И они запомнили номера машин?
   «Ох ты и пройдоха! – едва не вырвалось у Задонько. – Конечно, номера на бортах переиначены, а металлические государственные подделаны, но рано праздновать победу. Когда возвращались из Михайловки в Киев, Моринец незаметно отковырял кусок краски с автомобильного борта – так что есть результаты экспертизы и вывели тебя на чистую воду».
   – Мы еще поговорим о грузовиках, – пообещал, – а сейчас давайте лучше побеседуем о «Канзасе».
   – «Канзасе»? – вытаращил глаза Яровой. – Какой еще «Канзас»?
   – Фиктивная фирма, созданная вами.
   – И как можете это доказать?
   – Через эту фиктивную фирму вы получили свыше миллиарда карбованцев.
   – И это также вы можете доказать?
   – Мы арестовали руководителя фирмы Кузьму Анатольевича Лутака.
   – И он свидетельствует против меня? Если даже так, официально заявляю: вранье. О «Канзасе» впервые слышу, никаких денег от этой фирмы не получал.
   – Так-таки впервые? Но ведь вы, господин Яровой, вряд ли можете опровергнуть, что были на презентации «Канзаса». Видели вас там весьма солидные люди, например, Рутгайзер и Сеньков.
   Яровой пожал плечами, для убедительности потер ладонью лоб и пробормотал:
   – Теперь припоминаю. Действительно, когда-то на Березняках… Но ведь мне приходится бывать на многих презентациях… Наверно, пригласили и на ту.
   – Мы установили, Леонид Александрович, что видеотехника и компьютеры из разграбленных контейнеров перепрятывались в сарае председателя колхоза из села Михайловка. Надеюсь, не станете отпираться, что знакомы с Василием Григорьевичем?
   И опять Яровой наморщил лоб, будто пытался вспомнить, о ком идет речь. Отрицательно покачал головой.
   – Не помню.
   – Ну как так, Леонид Александрович? Разве и Героя соцтруда припомнить не в состоянии?
   Яровой расплылся в улыбке.
   – Так бы и сказали: Михайленко… Конечно, знаю… И он докатился до того, что перепрятывал награбленное? Разве Михайленко мог такое учинить?
   – Больше того: тот самый Михайленко звонил из Ребровицы вам в Рудыки. После того, как я с оперативной группой побывал в Михайловке. Что же он сообщил вам, Леонид Александрович?
   – Такого разговора не припоминаю.
   – Что-то с памятью вашей стало, господин Яровой. А ребровицкая телефонистка узнала на фотографии Михайленко, да и квитанция о разговоре с Рудыками на почте сохранилась.
   – Ну и что? Ну, позвонил мне Василий Григорьевич… Ну, побеседовали с ним на разные темы. Ну, жаловался он на милицию, незаконно ворвавшуюся в усадьбу честного труженика. Ну и что?
   – Все это – косвенные доказательства, но, если собрать их вместе…
   – Не смешите меня!
   Вдруг Задонько рассвирепел: гнев затмил разум, но полковник все-таки нашел силы, чтобы сдержать себя. Сказал резко:
   – Мы устроим вам очную ставку с Луганским и с другими людьми, так что я не советовал бы вам отпираться.
   – Сейчас вы поставите меня в известность, что чистосердечное признание смягчает вину…
   – Нет, – махнул рукой Задонько, – на вас это не повлияет. Вы – волк, хотя много лет натягивали на себя овечью шкуру. Лозунги провозглашали – о равенстве и братстве, на трибунах выстаивали, послушать вас – нет в мире справедливее человека. А в это время гребли все под себя, я не был в Рудыках, но, говорят, от такого особняка и Щербицкий не отказался бы. Потом наняли Лутака, наобещали золотые горы, а он, хоть и прохвост, хоть и хитер, а в дураках оказался. А это же вы, Леонид Александрович, втянули его в аферу, вы высосали через «Канзас» миллиард, и я не успокоюсь, пока не докажу это.
   «Блажен, кто верует… – усмехнулся Яровой, хотя кисло было у него на душе. – Дерзайте, полковник».

ЗАДОНЬКО И ЛУГАНСКИЙ

   – Жаль, очень жаль, что нам пришлось встретиться именно в такой ситуации, – сказал Задонько, когда в его кабинет ввели Луганского. – Я был о вас лучшего мнения.
   Иван Павлович лишь пожал плечами. Стоял выжидательно на пороге, не сводя глаз с полковника. Наконец тот указал на стул.
   – Садитесь.
   Луганский сел, всем своим видом демонстрируя покорность и желание прислужиться.
   – Не будем останавливаться на причинах, побудивших вас принять именно такое решение, – продолжал Задонько. – Мне они понятны. Не одобряя их в принципе, хотел бы лишь спросить: осознаете ли вы глубину своего падения?
   «Пошел бы ты ко всем чертям, – рассвирепел Иван Павлович, – ишь, моралист нашелся! Попался бы ты мне на Узловой, побеседовали бы совсем по-другому. Но сейчас твоя взяла и это следует учесть…»
   – Я хотел бы сделать официальное заявление, – ответил Луганский – и просил бы его запротоколировать.
   Задонько вызвал помощника и приказал прислать машинистку. Дождавшись ее, сказал:
   – Слушаю…
   Иван Павлович начал, всячески выказывая волнение:
   – Осознавая свою вину перед украинским народом, прошу учесть: искренне сожалею о содеянном. В связи с этим сообщаю: в моем кооперативном гараже оборудован тайник, где спрятано оружие – десять автоматов и семь пистолетов. Кроме того, могу назвать поименно членов созданной при моем содействии банды: фамилии, адреса и номера телефонов грабителей, принимавших участие в ограблении контейнеров под станцией Ребровица и на Узловой.
   – Похвально… – на устах Задонько появилось подобие улыбки, походившей скорее на гримасу. Полковник понял, чем именно вызвано это заявление и в который раз подивился – какие же темные закоулки бывают в людских душах. Но не позволил разгуляться эмоциям, а мотивы, которыми руководствовался Луганский, в данном случае не касались его. Велел машинистке:
   – Зафиксируйте все.
   Луганский стал перечислять фамилии и адреса – у него была хорошая память и ни разу не запнулся, не ошибся, а Задонько думал, что в продажной душе никогда не сверкнет и капля благородства, что этот бывший гебист так же равнодушно продал бы отца и мать, не остановился бы ни перед чем ради собственного благополучия. Отвернулся, не желая демонстрировать Луганскому всю гамму чувств, отразившихся на его лице. Когда тот закончил свой перечень, спросил:
   – Чем еще хотите облегчить свое положение? Прошу детально рассказать, как осуществлялось ограбление контейнеров на железной дороге.
   Луганский начал подробный рассказ: надеясь на смягчение приговора, ничего не утаивал. Полковник слушал внимательно, не перебивая, лишь иногда кое-что уточнял. А когда Луганский закончил, заметил, горестно вздохнув:
   – Я надеялся на большую откровенность.
   – Поверьте, не скрыл ничего.
   – Не верю, – кратко отпарировал полковник. – Что случилось с начальником Лижинской железнодорожной милиции и младшим лейтенантом Грабовским на Узловой?
   Но Луганский был готов к этому вопросу. Ответил, и глазом не моргнув:
   – О чем вы, полковник? Впервые слышу о таких. А сам подумал:
   «Ищите… Броварской лес большой – и в сто лет не управитесь. А где закопали младшего лейтенанта, сам не помню».
   Задонько смотрел Луганскому в глаза, светившиеся, казалось, искренностью, и думал: скорее всего, этот мерзкий тип причастен к убийству Нечипоренко и Грабовского. Но как доказать? Сам ведь никогда не сознается: за убийство представителя власти светит высшая мера – Луганский хорошо знает это. Надо поскорее найти доказательства.
   А Луганский, театрально приложив руку к сердцу, произнес:
   – Впервые слышу об этих милиционерах, честно говорю, руки мои не запятнаны.
   – Что можете сказать об отношении Ярового к фирме «Канзас»?
   – Я уже рассказал, что доставил награбленное из контейнеров добро на Березняки, где товары демонстрировались клиентам «Канзаса», – охотно объяснил Луганский, умолчав, однако, о том, что получил от Лутака дополнительный гонорар. – По-моему, Яровой задумал грандиозную аферу: решил вытянуть из банков и разных других коммерческих структур большие деньги за несуществующие товары.
   – Чем можете доказать? Луганский поморщился:
   – Это мое предположение. Доказательств у меня нет. Правда, Яровой во время нашей встречи в Рудыках говорил, что над фирмой «Канзас» сгустились тучи и ее ждет неминуемый крах. Но в его словах я не уловил сожаления.
   – Хорошо, – резюмировал Задонько и положил перед Луганским протокол допроса. – Прошу подписать.

ГАПОЧКА И КОЛЯДА

   Коляда нахальными глазами смотрел на майора Гапочку.
   «И что тебе известно, ментяра гадский? – размышлял. – С лижинским железнодорожным мильтоном – глухо: ни я, ни Олег не расколемся – кому охота на себя вышку вешать? Луганский тем более будет молчать. Может, кто-то видел нас, когда за Моринцем охотились? Вряд ли. Следует отпираться до последнего, пока окончательно не припрут к стенке. Сидоренко – парень башковитый, так просто не расколется: выходит, и тут наши позиции тверды.
   Остаются Ребровица и Узловая. Но кто видел, как мы опустошали контейнеры? Никто. А значит, идите, товарищи менты, в задницу. Не был я под Ребровицей, а об Узловой, вообще, впервые слышу. Правда, наш грузовик могли засечь в Михайловке – увидел какой-то абориген на улице, – но ведь номера на бортах перерисованы, металлические – фальшивые, попробуй докопаться». Коляда осмелел и заявил:
   – Я всегда гордился нашей милицией и вообще – правоохранительными органами. И вдруг… Хватают человека ни за что… В чем меня обвиняют, майор?
   Гапочка не без иронии смотрел на Григория: нахальный и юркий какой-то… Майор уже знал, что во время обыска у Коляды найдены две пары джинсов и белая американская тенниска с надписью латинскими буквами. Выходит, похож на описанного Ниной Хомячок: красивый, белобрысый и шустрый.
   – Когда вы начали работать на Луганского? – спросил майор резко.
   «Неужели Иван Павлович продал? – заволновался Коляда. – Вроде бы на него не похоже. Однако, на что только не способен человек, когда дело коснется его собственной шкуры? Наверно, Луганскому пообещали золотые горы, вот он и выдал всех ребят. Да, скорее всего, так оно и было, потому что, кроме Луганского и Олега Сидоренко, никто не знал его адрес. Значит, ментам известно и про Ребровицу, и про Узловую. Но не рано ли паникуешь, Гришка? А вдруг не знают, чем они на самом деле занимались?..»
   – Какой Луганский? – прикинулся удивленным Коляда. – Впервые слышу такую фамилию.
   – Иван Павлович, – уточнил Гапочка, – он завербовал вас в банду, грабившую контейнеры на железной дороге.
   «Выходит, все ментам известно и продал нас таки Луганский. Вот шкура, гад поганый!»
   – Было, – вздохнул сокрушенно Григорий, демонстрируя раскаяние. – Этот Луганский наобещал много денег, но обманул.
   – Когда грабили контейнеры, не могли не знать, что совершаете противоправные действия.
   – Так уже случилось… Подбил нас на это Луганский.
   – Итак, вы признаете, что принимали участие в ограблении контейнеров под Ребровицей и на станции Узловой?
   – Не отрекаюсь.
   – Так и запишем. Далее: ограбив контейнеры, вы отвезли ящики с видеотехникой, компьютерами и принтерами в село Михайловку?
   – В какое-то село – это точно. Названия не знаю.
   – Перегрузили ящики в сарай? Хозяина усадьбы видели, узнаете его?
   – Видел. Полный такой человек, усадьба за зеленым забором и сарай кирпичный. Узнаю.
   – Куда доставляли награбленное из контейнеров на Узловой?
   – В Киев, на Березняки.
   – Какой товар?
   – По-моему, барахло. То есть, шмотки. Обувь и куртки, хлопцы говорили – были и дубленки.
   – Куда именно на Березняках?
   – А там склад есть, кажется, мебельный.
   – Хорошо. А теперь, скажите мне, Григорий Афанасьевич, когда вы в последний раз были в Лижине?
   Григорий скривился, будто от боли. «Неужели, – мелькнула мысль, – дознались о девчушке и о майоре? Этого только не хватало».
   – Ездил, – признался, поскольку отказываться не было смысла: Леся и ее начальница все равно узнают его. – Недели две назад. Позвонил мне, значит, один знакомый из Ребровицкого потребсоюза, попросил помочь. Вагон с лесом у них гуляет, так не помогу ли я ускорить?.. Пообещал даже немного деньжат подкинуть.
   – Фамилия? – поинтересовался Гапочка. – Фамилия этого вашего знакомого?
   – Клименко, – наконец вспомнил фамилию директора лесоторгового склада Григорий. – У меня, знаете, на фамилии память плохая.
   – Допустим, – согласился Гапочка, – загон с лесом для Ребровицкого райпотребсоюза. А при чем тут Лижин?
   – Это – большая станция, и там все знают. В общем, отправился я туда и девушка с товарной станции пообещала ускорить доставку леса в Ребровицу.
   – Какая именно девушка?
   – Не знаю, а имя, кажется, Леся.
   Гапочка немного подумал и сказал:
   – Повезем вас, Григорий Афанасьевич, в Лижин.
   – Зачем? – встрепенулся Коляда.
   – Покажем вас Лесе и ее начальнице.
   Испуг мелькнул в глазах Григория и это не прошло мимо внимания Гапочки.
   – Я ведь не отрицаю, что встречался с ними, – сказал Григорий.
   – Все будет по закону, – объяснил майор, – акт опознания, очная ставка…
   «Лишь бы только Леська не раскололась, – подумал Григорий, – потому что тогда мне несколько лет довесят. Как одному из организаторов ограбления. Неужели не сообразит? Расколется – ведь сама под суд пойдет».
   – Вам виднее, начальник, – сказал. – Закон и в самом деле следует уважать – я уже почувствовал это на собственной шкуре.
   «А еще мы покажем Коляду свидетелю, видевшему его вместе с Нечипоренко, – решил Гапочка. – Если узнает Коляду, возможно, выйдем на след майора».
   – Завтра поедем в Лижин, – сказал.
   – Завтра, так завтра, – согласился Коляда, – теперь я полностью в вашей власти: если бы и захотел – не убегу.
   Григория и еще двоих парней, одетых в джинсы и светлые тенниски, поставили под стеной в помещении дежурного по отделению милиции. Первой в комнату пригласили Нину Хомячок.
   «У-у, стерва», – злобно прорычал одними губами Коляда, хотя причин для недоброжелательства у него вовсе не было. Наоборот, Хомячок свела его с Лесей, значит, мог бы испытывать благодарность к ней.
   Хомячок не усомнилась ни на мгновение.
   – Этот, – указала на Григория, – именно он приходил к нам – разыскивал вагон с лесом для Ребровицы.
   Гапочка оглянулся на понятых.
   – Прошу зафиксировать.
   Следом за Хомячок в комнату впустили Лесю. Увидев Григория, она хотела броситься к нему, но дорогу преградил тот самый майор, который допрашивал ее в кабинете начальника станции. Но Леся не видела майора, вперила взгляд в Григория, не могла еще осознать, что это именно он, ее любимый, лучший человек на свете.
   Но почему стоит у стены, а рядом еще двое парней, чем-то похожих на него? Вспомнила – ей надо узнать его, но разве не видно, что уже узнала?
   Вдруг опомнилась и отступила на шаг: он ведь арестован. Не уберегся, дружки все же втянули, потому, наверно, и не приходил, не мог же забыть ее – такие хорошие слова говорил…
   Значит, милиция оказалась более ловкой…
   Всюду успевают мильтоны, всюду суют свой нос – где нужно и где не нужно: вот и Григория задержали…
   А где нужно – днем с огнем не найдешь. Лижин еще бог миловал – хоть и тут кражи да пьяные хулиганы, – а вот в Киеве и других больших городах, говорят, квартиры грабят чуть ли не через одну…
   Леся почувствовала: гнев просыпается в ней. Она сейчас ненавидела эту подлую милицию, которая не охраняет простых граждан, а хватает кого ей заблагорассудится. Таких – оступившихся, как ее Гриша. Он же невиновен, просто попал в безвыходное положение.
   Неужели не простят? Неужели не помилуют? Кого же тогда миловать? Опутали его паутиной – это же надо учитывать…
   А Григорий усмехался: будь что будет, все равно сидеть, а он и в тюрьме не пропадет. С его характером и умением приспосабливаться к кому угодно!.. Одного одарить улыбкой, другому подкинуть приятное слово, подольститься к третьему… Жизнь есть жизнь, и следует устраиваться в зависимости от обстоятельств. Только бы Леся не размякла, вон как обрадовалась, узрев его, глаза так и светятся преданностью и любовью. Дуреха, уродина… Возьми себя в руки, не раскисай, будь все время настороже, от ментов можно ждать чего угодно: гам – и схавают. Молчи, дурочка, не сознавайся ни в чем – сама себе яму не выкапывай.
   Потому что ох, как тяжело выкарабкаться из нее!.. Леся вплотную приблизилась к Коляде, прошептала так, чтоб никто не услышал:
   – Любимый…
   – Молчи… – едва успел шевельнуть губами Григорий, как майор не совсем вежливо отстранил Лесю.
   Леся показала Григорию глазами, что поняла его, и сказала:
   – Этого товарища знаю. Он разыскивал вагон с лесом для Ребровицкого потребсоюза.
   И снова Гапочка дал знак понятым зафиксировать показание.
   Леся в дверях остановилась, одарила Григория нежным взглядом, а он улыбнулся, как и раньше, светло, радуясь, что девушка не предала его.
   Коляда отодвинулся от стены, надеясь, что процедура опознания закончилась, но раздалась резкая команда Гапочки:
   – Стоять!
   Коляда снова прижался к стене, а в комнату вошел совсем незнакомый человек в джинсовом костюме. Гапочка подвел его к троице, стал говорить какие-то обязательные для такой ситуации слова, но человек слушал его вполуха, он сразу узнал Коляду, так как смотрел лишь на него.
   «И что тебе надо, фраерок, – неприязненно подумал Григорий, – чего баньки вылупил?»
   А «фраерок» торжественно, с явным удовольствием указал на Коляду, добавив:
   – Я его узнал сразу. Именно этот тип крутился возле Нечипоренко, прежде чем майор вместе с ним сел в белую «Ладу».
   У Григория замерло сердце: дела приобретали совсем неожиданный и угрожающий поворот. Казалось, никто не видел, как они с Сидоренко обмишурили того горемыку-майора, но и тут нашелся недобрый глаз…