Но тут же подумал: я один против десяти амбалов, стоит мне высунуться, даже голос подать, пустят пулю в затылок и еще обхохочут. Да и сам хорош: поманили тебя тысячами, и побежал, высунув язык словно глупый щенок. Знал же, чем это может кончиться, не лукавь хотя бы перед самим собой, догадывался, что бросаешься головой в омут. Пусть бросился я ради Маши с Дашей, – но ведь бросился, и этим все сказано…
Но что делать?
Здравый смысл подсказал мне: не выступай, затаись до поры, до времени, поступай, как другие, однако запоминай все до мельчайших деталей, это тебе, Левко, должно пригодиться.
Я схватил несколько ящиков и потянул их в обход эшелона к грузовику. Успел поймать на себе одобрительный взгляд Ивана Павловича: да черт с ним, пусть считает, что я теперь его верный слуга.
Часа за три мы выпотрошили все контейнеры, полностью загрузили обе машины и тогда на нас наскочил какой-то проезжий «москвич» или «жигуль». Он ехал медленно, высвечивая фарами дорогу. Луганский скомандовал залечь, а у меня мелькнула крамольная мысль: пустить по «москвичу» очередь из автомата, чтобы только напугать и подать знак – тут, на переезде, не все в порядке, но снова то ли испугался, то ли перестраховался, скорее, пожалуй, испугался, ведь у Луганского есть голова на плечах, он сразу раскусит меня и прикончит без сожаления.
Вот и сейчас пролежал, промолчал, просопел, но в те же мгновения дал себе торжественное обещание порвать с бандой, в Киеве пойти в милицию или прокуратуру. Покорной головы меч не сечет, тем более, такой головы, как у тебя, пан Моринец: как-никак, а в твою честь поднимали в Барселоне украинский флаг, и родная милиция должна это учесть.
На этом и успокоился.
Итак, загрузили мы машины, я уже знал, чем именно: видеомагнитофонами, компьютерами, стиральными машинами – каждый ящик не на одну сотню тысяч тянул, а мы этими ящиками два грузовика забили, не на один десяток миллионов.
Двинулись…
Теперь я с амбалами сидел у заднего борта, хлопцы курили и радовались, что все так быстро кончилось, а я, насколько мог, запоминал, куда едем.
Сначала мчались грунтовыми дорогами на север, потом выскочили на брусчатку, повернули налево, а еще километра через три начался подъем, за ним заасфальтированная узкая полоса пути, она и привела нас в село – названия я не смог прочесть, видел лишь бетонный столб с указателем, за ним сразу начались дома, потом мы свернули направо в переулок и остановились перед высоким зеленым забором, Луганский постучал в калитку, вышел полный человек в нижней сорочке, усатый, с нависающим над брюками животом. Иван Павлович что-то прошептал ему, тот утвердительно кивнул, шофер по знаку Луганского загнал «газон» задним ходом во двор, и мы стали разгружаться.
Я старался держаться поближе к Луганскому, тихо беседовавшему с хозяином, чтоб услышать хоть несколько слов. Счастье оказалось на моей стороне: когда тащил одну из коробок, сделал вид, что потерял равновесие, на мгновение остановился и услышал:
– Сами понимаете, Василий Григорьевич…
Увидев меня, Луганский запнулся и что-то сказал усачу на ухо. Но теперь я знал, что хозяина усадьбы с зеленым забором зовут Василием Григорьевичем, а название села постараюсь прочесть на обратном пути.
Так оно и случилось: на указателе белым по синему было выведено – «Михайловка», а найти в селе Василия Григорьевича, да еще зная, что живет он на околице за зеленым забором, – раз плюнуть, и я дал себе слово проинформировать милицию о нашем налете на эшелон с контейнерами.
Однако сразу возникли и сомнения. Имею ли на это право? Ведь сам повязал себя с Луганским, причем, пошел на это сознательно и без какого-либо принуждения с его стороны. Покопайся в своей совести, Лев Моринец: знал, точно знал, что альянс с Луганским не предвещает ничего хорошего, а все же взял эти проклятые десять тысяч и тем самым покорежил свою судьбу. Это – раз. Во-вторых, хочешь ты этого или не хочешь, а заложишь тех парней, что сидят рядом у заднего борта, курят, шутят и, бросая окурки, сплевывают на дорогу.
Конечно, амбалы, бандиты, но имеешь ли право именно ты распорядиться их судьбами?
Ну, допустим, не знаешь их фамилий, только то, что один их них – Толик, а высокий, с перебитым носом, вероятно, бывший боксер – Васька… Но ведь в милиции назовешь фамилию Луганского, а там люди сообразительные, станут раскручивать клубок, выйдут на каждого из банды.
И в этом будет твоя вина, Лев Моринец.
Вот так, сам ты, возможно, выкрутишься, но ведь посадишь за решетку десятеро молодых сильных ребят, у которых вся жизнь впереди.
Сколько же им дадут? Не меньше, чем лет по семь, а то и десятку припаяют. И опять-таки, это – на твоей совести.
Но ведь – бандиты, грабители, к тому же, вооруженные автоматами. И, вероятно, стреляли бы, не задумываясь, если бы им что-то угрожало.
И не пошел бы ты, Лев Моринец, куда-то далеко-далеко со своими укорами совести!..
Наконец я подумал: утро вечера мудренее, и отложил до завтра решение этой проблемы. И правильно сделал, потому что в таком душевном смятении все равно точку не поставишь.
На следующий день ни в какую милицию я так и не пошел. Наверно, испугался, и все мои благородные душевные порывы растворились и исчезли. Глянул на Машу с Дашей и послал всех к чертям собачьим, еще и обругав себя за вчерашние намерения.
Еще бы, а если меня сразу за ухо да туда, где сухо? Как по закону? Принимал участие в бандитском налете? Принимал, сам не отрекаюсь. А за это, Лев Моринец, пожалуйте за решетку, хотя вы и чемпион!
Однако, может позвонить все тот же Луганский и потребовать от тебя новых «подвигов». Потому я и предупредил жену: болен… Если кто-то позвонит, так и скажи: ангина или грипп, высокая температура. Левко лежит и кашляет.
Иван Павлович таки позвонил. Где-то через неделю и вежливо попросил Льва Игнатьевича. Жена отрезала: болен, ангина, лежит с высокой температурой. Конечно, поинтересовалась – кто звонит? Не таился: Иван Павлович. Попросил передать мне трубку. Я разговаривал с ним через простыню, чтобы хоть немного изменить голос, еще и кашлянул пару раз для достоверности. Кажется, поверил. По крайней мере, пожелал скорее выздороветь. И еще пообещал завтра закинуть мне деньги. Те, что он заплатил в парке, были авансом, а еще мне ведь причитается ежемесячная зарплата.
Я не стал возражать, поскольку отказ от денег показался бы Ивану Павловичу подозрительным. Тем более, что из тех двухсот тысяч осталась лишь какая-то сотня. Деньги из кармана вылетают, словно от сквозняка…
А может, подумал, сразу послать его ко всем чертям? Порвать раз и навсегда? Однако, я для них сейчас – как бомба замедленного действия. Живой свидетель. А амбалы там без ума и совести. И свидетель всегда лучше мертвый, чем живой. Подстерегут в парадном, пук-пук из пистолета с глушителем (а я такие видел у амбалов) – все тихо, культурно, и нет тебя, Левко Моринец, никому ничего и не мяукнешь.
Потому я и удержался от откровенного разговора с Иваном Павловичем. Велел жене расстелить постель, улегся, словно Обломов в своем имении, поставил на всякий случай на тумбочку пузырьки с лекарствами и настроился ждать уважаемого пана Луганского.
Иван Павлович появился на следующее утро. Вежливый, розовощекий, здоровье так и струится из него вместе с улыбкой, а я для контраста покашлял немного, пожаловался на горло, мол, глотать трудно, а вчера вечером температура поднялась аж до тридцати восьми с половиной.
Иван Павлович принес несколько лимонов и две плитки шоколада, еще положил на тумбочку пачку купонов, сообщивши: пятьсот тысяч, столько получили все, кто принимал участие в операции на разъезде. Мне оставалось лишь поблагодарить, а он не засиделся, ушел сразу, не вынуждая меня снова кашлять.
Шоколадки получили Маша с Дашей, деньги на расходы жена Оксана, а сам я немедленно соскочил с кровати, присел несколько раз, разминаясь, и перебрался на диван с первой попавшейся книгой. Потому что решил: лучше сегодня не высовывать носа из дому: Луганский мог оставить вблизи наблюдателя, и мое появление на улице выглядело бы более, чем странным.
А завтра или через несколько дней я решил все же отправиться в Министерство внутренних дел: видел по телевизору передачу про специальный отдел в этом министерстве, призванный бороться с организованной преступностью, а наша с Луганским компания точно подпадает под это определение. Во-первых, банда, во-вторых, организованная и сплоченная. Единственная загадка: на кого работаем и через кого реализуется награбленное? Вряд ли сам Иван Павлович занимается этим. Почему-то так подсказывала мне интуиция. Скорее всего, стоит за его спиной какой-то тип, дергающий за все веревочки, и будет очень обидно, если он окажется в стороне.
Однако обнаглел ты, Лев Моринец. У самого рыльце в пуху, а стремишься уже кого-то привлечь к ответственности. Отмойся сам, дорогой, а отмыться тебе будет ой как трудно. То есть, сидя в дерьме, не чирикай, это всегда плохо заканчивается.
Плохо все, решил я, но нет иного выхода. Пан или пропал. Ведь чистосердечное раскаяние, как пишут в детективных романах, всегда учитывается. Вероятно, детективщики все же привирают, да чего на свете не бывает? Тут я снова вспомнил Юрия Власова: стало стыдно за свои сомнения и неуверенность – окончательно решил идти в милицию.
СТАНЦИЯ УЗЛОВАЯ
ФИРМА «КАНЗАС»
Но что делать?
Здравый смысл подсказал мне: не выступай, затаись до поры, до времени, поступай, как другие, однако запоминай все до мельчайших деталей, это тебе, Левко, должно пригодиться.
Я схватил несколько ящиков и потянул их в обход эшелона к грузовику. Успел поймать на себе одобрительный взгляд Ивана Павловича: да черт с ним, пусть считает, что я теперь его верный слуга.
Часа за три мы выпотрошили все контейнеры, полностью загрузили обе машины и тогда на нас наскочил какой-то проезжий «москвич» или «жигуль». Он ехал медленно, высвечивая фарами дорогу. Луганский скомандовал залечь, а у меня мелькнула крамольная мысль: пустить по «москвичу» очередь из автомата, чтобы только напугать и подать знак – тут, на переезде, не все в порядке, но снова то ли испугался, то ли перестраховался, скорее, пожалуй, испугался, ведь у Луганского есть голова на плечах, он сразу раскусит меня и прикончит без сожаления.
Вот и сейчас пролежал, промолчал, просопел, но в те же мгновения дал себе торжественное обещание порвать с бандой, в Киеве пойти в милицию или прокуратуру. Покорной головы меч не сечет, тем более, такой головы, как у тебя, пан Моринец: как-никак, а в твою честь поднимали в Барселоне украинский флаг, и родная милиция должна это учесть.
На этом и успокоился.
Итак, загрузили мы машины, я уже знал, чем именно: видеомагнитофонами, компьютерами, стиральными машинами – каждый ящик не на одну сотню тысяч тянул, а мы этими ящиками два грузовика забили, не на один десяток миллионов.
Двинулись…
Теперь я с амбалами сидел у заднего борта, хлопцы курили и радовались, что все так быстро кончилось, а я, насколько мог, запоминал, куда едем.
Сначала мчались грунтовыми дорогами на север, потом выскочили на брусчатку, повернули налево, а еще километра через три начался подъем, за ним заасфальтированная узкая полоса пути, она и привела нас в село – названия я не смог прочесть, видел лишь бетонный столб с указателем, за ним сразу начались дома, потом мы свернули направо в переулок и остановились перед высоким зеленым забором, Луганский постучал в калитку, вышел полный человек в нижней сорочке, усатый, с нависающим над брюками животом. Иван Павлович что-то прошептал ему, тот утвердительно кивнул, шофер по знаку Луганского загнал «газон» задним ходом во двор, и мы стали разгружаться.
Я старался держаться поближе к Луганскому, тихо беседовавшему с хозяином, чтоб услышать хоть несколько слов. Счастье оказалось на моей стороне: когда тащил одну из коробок, сделал вид, что потерял равновесие, на мгновение остановился и услышал:
– Сами понимаете, Василий Григорьевич…
Увидев меня, Луганский запнулся и что-то сказал усачу на ухо. Но теперь я знал, что хозяина усадьбы с зеленым забором зовут Василием Григорьевичем, а название села постараюсь прочесть на обратном пути.
Так оно и случилось: на указателе белым по синему было выведено – «Михайловка», а найти в селе Василия Григорьевича, да еще зная, что живет он на околице за зеленым забором, – раз плюнуть, и я дал себе слово проинформировать милицию о нашем налете на эшелон с контейнерами.
Однако сразу возникли и сомнения. Имею ли на это право? Ведь сам повязал себя с Луганским, причем, пошел на это сознательно и без какого-либо принуждения с его стороны. Покопайся в своей совести, Лев Моринец: знал, точно знал, что альянс с Луганским не предвещает ничего хорошего, а все же взял эти проклятые десять тысяч и тем самым покорежил свою судьбу. Это – раз. Во-вторых, хочешь ты этого или не хочешь, а заложишь тех парней, что сидят рядом у заднего борта, курят, шутят и, бросая окурки, сплевывают на дорогу.
Конечно, амбалы, бандиты, но имеешь ли право именно ты распорядиться их судьбами?
Ну, допустим, не знаешь их фамилий, только то, что один их них – Толик, а высокий, с перебитым носом, вероятно, бывший боксер – Васька… Но ведь в милиции назовешь фамилию Луганского, а там люди сообразительные, станут раскручивать клубок, выйдут на каждого из банды.
И в этом будет твоя вина, Лев Моринец.
Вот так, сам ты, возможно, выкрутишься, но ведь посадишь за решетку десятеро молодых сильных ребят, у которых вся жизнь впереди.
Сколько же им дадут? Не меньше, чем лет по семь, а то и десятку припаяют. И опять-таки, это – на твоей совести.
Но ведь – бандиты, грабители, к тому же, вооруженные автоматами. И, вероятно, стреляли бы, не задумываясь, если бы им что-то угрожало.
И не пошел бы ты, Лев Моринец, куда-то далеко-далеко со своими укорами совести!..
Наконец я подумал: утро вечера мудренее, и отложил до завтра решение этой проблемы. И правильно сделал, потому что в таком душевном смятении все равно точку не поставишь.
На следующий день ни в какую милицию я так и не пошел. Наверно, испугался, и все мои благородные душевные порывы растворились и исчезли. Глянул на Машу с Дашей и послал всех к чертям собачьим, еще и обругав себя за вчерашние намерения.
Еще бы, а если меня сразу за ухо да туда, где сухо? Как по закону? Принимал участие в бандитском налете? Принимал, сам не отрекаюсь. А за это, Лев Моринец, пожалуйте за решетку, хотя вы и чемпион!
Однако, может позвонить все тот же Луганский и потребовать от тебя новых «подвигов». Потому я и предупредил жену: болен… Если кто-то позвонит, так и скажи: ангина или грипп, высокая температура. Левко лежит и кашляет.
Иван Павлович таки позвонил. Где-то через неделю и вежливо попросил Льва Игнатьевича. Жена отрезала: болен, ангина, лежит с высокой температурой. Конечно, поинтересовалась – кто звонит? Не таился: Иван Павлович. Попросил передать мне трубку. Я разговаривал с ним через простыню, чтобы хоть немного изменить голос, еще и кашлянул пару раз для достоверности. Кажется, поверил. По крайней мере, пожелал скорее выздороветь. И еще пообещал завтра закинуть мне деньги. Те, что он заплатил в парке, были авансом, а еще мне ведь причитается ежемесячная зарплата.
Я не стал возражать, поскольку отказ от денег показался бы Ивану Павловичу подозрительным. Тем более, что из тех двухсот тысяч осталась лишь какая-то сотня. Деньги из кармана вылетают, словно от сквозняка…
А может, подумал, сразу послать его ко всем чертям? Порвать раз и навсегда? Однако, я для них сейчас – как бомба замедленного действия. Живой свидетель. А амбалы там без ума и совести. И свидетель всегда лучше мертвый, чем живой. Подстерегут в парадном, пук-пук из пистолета с глушителем (а я такие видел у амбалов) – все тихо, культурно, и нет тебя, Левко Моринец, никому ничего и не мяукнешь.
Потому я и удержался от откровенного разговора с Иваном Павловичем. Велел жене расстелить постель, улегся, словно Обломов в своем имении, поставил на всякий случай на тумбочку пузырьки с лекарствами и настроился ждать уважаемого пана Луганского.
Иван Павлович появился на следующее утро. Вежливый, розовощекий, здоровье так и струится из него вместе с улыбкой, а я для контраста покашлял немного, пожаловался на горло, мол, глотать трудно, а вчера вечером температура поднялась аж до тридцати восьми с половиной.
Иван Павлович принес несколько лимонов и две плитки шоколада, еще положил на тумбочку пачку купонов, сообщивши: пятьсот тысяч, столько получили все, кто принимал участие в операции на разъезде. Мне оставалось лишь поблагодарить, а он не засиделся, ушел сразу, не вынуждая меня снова кашлять.
Шоколадки получили Маша с Дашей, деньги на расходы жена Оксана, а сам я немедленно соскочил с кровати, присел несколько раз, разминаясь, и перебрался на диван с первой попавшейся книгой. Потому что решил: лучше сегодня не высовывать носа из дому: Луганский мог оставить вблизи наблюдателя, и мое появление на улице выглядело бы более, чем странным.
А завтра или через несколько дней я решил все же отправиться в Министерство внутренних дел: видел по телевизору передачу про специальный отдел в этом министерстве, призванный бороться с организованной преступностью, а наша с Луганским компания точно подпадает под это определение. Во-первых, банда, во-вторых, организованная и сплоченная. Единственная загадка: на кого работаем и через кого реализуется награбленное? Вряд ли сам Иван Павлович занимается этим. Почему-то так подсказывала мне интуиция. Скорее всего, стоит за его спиной какой-то тип, дергающий за все веревочки, и будет очень обидно, если он окажется в стороне.
Однако обнаглел ты, Лев Моринец. У самого рыльце в пуху, а стремишься уже кого-то привлечь к ответственности. Отмойся сам, дорогой, а отмыться тебе будет ой как трудно. То есть, сидя в дерьме, не чирикай, это всегда плохо заканчивается.
Плохо все, решил я, но нет иного выхода. Пан или пропал. Ведь чистосердечное раскаяние, как пишут в детективных романах, всегда учитывается. Вероятно, детективщики все же привирают, да чего на свете не бывает? Тут я снова вспомнил Юрия Власова: стало стыдно за свои сомнения и неуверенность – окончательно решил идти в милицию.
СТАНЦИЯ УЗЛОВАЯ
Узловая встретила их тишиной и мраком: лишь у вокзала и на ближайших путях фонари да изредка подавали голоса тепловозы.
Луганский подозвал Григория: миновали вокзал и вышли на пути. Иван Павлович выругался: станция большая, вся заставлена вагонами и попробуй разыскать нужное…
Пошли вдоль товарняков, присвечивая фонариком: вагоны с лесом, цистерны, рефрижераторы. А эшелона с контейнерами как на зло нет.
Пролезли под вагонами, наконец натолкнулись на нужное. Эшелон приткнули за полкилометра от станции, поставив на вторую от насыпи колею – на первом пути расположили шеренгу цистерн, и Луганский обложил матом всех железнодорожников, создавших им такие трудности.
Коляда присветил фонариком, сверяя номера контейнеров с записями в блокноте. Еще раз довольно хмыкнул, еще раз поблагодаривши мысленно Лесю за точную информацию.
Потом они пролезли под цистернами и отправились к вокзалу. По дороге определили: к семафору, под которым стояли цистерны, а за ними – контейнеры, можно подъехать полем: ведь не станешь опорожнять контейнеры, перенося грузы кто знает куда. Правда, и тут предстояли неудобства: придется протаскивать ящики под цистернами, но дальше можно было запросто делать свое дело.
Григорий с Луганским возвратились к вокзалу, определив, как лучше добраться грузовикам к светофору – сделали крюк, объехав станцию, и поставили машины впритык к цистернам. Луганский объяснил хлопцам, что и как делать, а сам занял пост поближе к вокзалу, чтобы контролировать подходы к эшелону.
Амбалы уже приобрели опыт: взламывали контейнеры ловко и быстро, а убедившись, что в ящиках и огромных упаковках импортные промтовары, загудели возбужденно и решили кое-что прихватить с собой.
Олег Сидоренко с Шинкаруком расковыряли довольно большую обернутую бумагой пачку, полную коробок с женскими сапожками, оттащили ее под насыпь, замаскировали в кустах, решив присвоить. Мечта всех женщин – красные сапожки на высоких каблуках, так почему же не сделать подарок жене или дочери?
А в это время младшему лейтенанту Грабовскому приснился плохой сон: будто бы жена не приготовила на обед его любимый борщ. Грабовский проснулся и сел на продавленном диване, где привык иногда ночью прикорнуть. Но сегодня как-то не спалось, на подъездных путях пронзительно свистел тепловоз, из распахнутой форточки повеяло свежим ночным ветром, и Грабовский вышел на перрон. Постоял, прислушиваясь к редким гудкам, и направился к путям. Настроение было скверное: вчера вечером позвонили из Лижина и сообщили – куда-то исчез майор Нечипоренко, вторые сутки не появляется на работе. Да и вообще, в последнее время на их участке сплошные неприятности. На той неделе под Ребровицей дерзко обворовали эшелон с контейнерами, украдены товары, говорят, на много десятков миллионов, а теперь несчастье с Нечипоренко. Точно, что-то произошло, потому что Нечипоренко отличался аккуратностью, себя всегда держал в рамках и подчиненным спуску не давал – и вот тебе, два дня ни слуха, ни духа о нем.
А Нечипоренко Грабовский уважал: майор, хоть и жесткий в обращении, но справедливый – подчиненных не обижал никогда и постоять за них умел, где нужно.
На всякий случай Грабовский решил осмотреть эшелон с контейнерами: ведь именно такой разграблен под Ребровицей. Правда, там он стоял посреди чистого поля, а на Узловой даже ночью не без людского ока: то стрелочник пройдет, то обходчик, то машинист тепловоза сменится и бредет домой между путей. Заметят что-либо подозрительное – ему или сержанту Ватуле обязательно сообщат.
Грабовский постоял под фонарем на перроне и направился к стрелке. Слева сразу начиналась шеренга пустых цистерн из-под горючего, ждала отправления в Брянск и куда-то дальше, в какое-то место, где их заполнят и снова отправят на Украину.
«Ведь у нас совсем нет горючего, – с грустью подумал Грабовский, – полтавскую нефть выкачали, теперь побираемся, словно последние нищие. А как бы нынче собственная нефть пригодилась!»
Совсем рядом загудел тепловоз, Грабовский от неожиданности вздрогнул, но сразу овладел собой да еще утешился мыслью, что нефть Украина должна получать хотя бы за луганские тепловозы: их у нас изготавливают девяносто пять процентов из всех, выпускаемых бывшим Союзом – хотите ездить, гоните нам лес и бензин, а мы вам тепловозы и много чего другого, без наших труб, например, Тюмень задохнется.
Настроение у младшего лейтенанта улучшилось, однако именно в это время он заметил какие-то тени возле контейнеров. Кто-то суетился там, вдали, а может, это ему только показалось?
Грабовский замер, вглядываясь, потом осторожно двинулся в том направлении, стараясь держаться ближе к цистернам. Миновал первую, вторую, теперь точно различал какие-то фигуры возле контейнеров, метнулся вперед, но вдруг страшная боль затмила его сознание, в мозгу зажглась и погасла молния – он пошатнулся и упал.
Луганский стоял между цистернами, когда вдруг заметил человека, медленно приближавшегося к нему. Иван Павлович прижался спиной к буферам, увидел погоны на милицейской сорочке, достал из кармана пистолет и, когда человек вплотную приблизился к нему, со всей силой ударил его рукояткой по голове.
Милиционер еще немного постоял, будто раздумывая, потом колени у него подогнулись, упал грудью на землю, раскинув руки.
Луганский метнулся к эшелону и чуть ли не сразу натолкнулся на Коляду.
– Там милиционер, и я его прикончил… Пошли, оттащим.
– Мента?! – обрадовался Григорий. – И куда его?
– За цистерны.
Григорий подхватил младшего лейтенанта под руки, Луганский взял за ноги, они миновали первую цистерну и направились к грузовикам.
– Шеф, – предложил Коляда, – зачем надрываться? Бросим ментяру в кювет, пусть они все подохнут. – Он приподнял тело Грабовского и, вдруг наклонившись к нему, сказал встревоженно:
– Шеф, он жив!
Они положили милиционера на траву, Луганский прижался щекой к губам младшего лейтенанта, подтвердил:
– Да, дышит, застрели его, Гриша.
– Ваша очередь, шеф. Я майора кончал.
Луганский сообразил: Коляда хочет повязать его круговой порукой, и он прав. Не раздумывая, перевернул младшего лейтенанта и выстрелил ему в затылок. Спрятав пистолет во внешний карман пиджака, приказал:
– Тут мента не оставлять, вывезем и закопаем.
– Как скажете, шеф, но ведь морока.
– Несознательный ты: пулю вытянут, отдадут экспертам, те определят, из какого пистолета стреляли. А где гарантия, что в последний раз своим «Макаровым» пользуюсь?
– Не сообразил…
– В следующий раз пули сравнят и придут к выводу: из одного и того же пистолета…
– На то и менты, чтобы доискиваться. Ну и что?
– Дальше своего носа смотри. Никто не знает, как оно в конце концов обернется, а береженого Бог бережет.
– Вам виднее, недаром до подполковника дослужились.
– Недаром, – согласился Луганский. – И такие, как ты, должны слушаться.
Разговор с Колядой оставил у Ивана Павловича неприятный осадок. Вроде и ничего не случилось, разговор как разговор, но он морщился, вспоминая его, и чертыхался. Вдруг понял – почему. Потому что, дострелив младшего лейтенанта, поставил себя на одну доску с Колядой, выполнил его требование, в общем, сравнялся с ним. А это, как-никак, унижало его достоинство. Ведь между ним и хлопцами должна сохраняться дистанция, для них он царь и бог: должны выполнять любой, даже бессмысленный его приказ.
Однако Иван Павлович твердо знал – бессмысленных он не станет давать. Верил в свой разум и опыт, еще в практическую сметливость, которая его ни разу не подводила.
– Иди помогай хлопцам, – велел Григорию, а сам потащил тело убитого к грузовикам. Хотел бросить милиционера в багажник своей «девятки», но передумал. Вдруг какому-то остановившему его гаишнику стукнет в голову заглянуть в багажник. А в грузовике тело можно спрятать между коробок. Ближе к борту, конечно, чтобы где-то съехать с шоссе и закопать.
«Вот и вся морока», – решил и, довольный собой, даже замурлыкал любимый мотивчик: «С нашим атаманом не приходится тужить…»
Но как ни пытался взбодрить себя, плохое настроение все же не покидало Луганского: и надо же было этому лейтенантику проявлять служебную бдительность! Храпел бы себе где-то в дежурке, видел сладкие сны, так нет, черт дернул на контейнеры взглянуть: вот до чего доводит служебное рвение…
В принципе, Луганскому не было жаль лейтенанта – плевать он хотел на всех милиционеров, однако вышло нехорошо. Исчез начальник Лижинского отделения, та же участь постигла младшего лейтенанта с Узловой – и ребенку ясно, что к чему. Особенно после разграбления контейнеров…
Милиция таких вещей не прощает, все силы бросят на розыск, а у них теперь в министерстве полковник Задонько, оперативник с большим стажем и опытом. Он-то знает: не местные хлопцы заварили кашу, станет копать, и кто ведает – до чего докопается.
Точно: пусть бы лучше спал этот лейтенантик…
Луганский прошелся вдоль эшелона. Работа приближалась к концу, можно и закругляться.
– По коням! – дал команду.
Коляда спросил:
– В Михайловку?
Иван Павлович ткнул ему фигу под самый нос: хоть как-то облегчил душу после невольного своего унижения.
– Домой.
– В Киев? А барахло?
– Много на себя берешь, Григорий. Коляда пожал плечами.
– Нам, татарам, один черт: что водка, что пулемет – все равно с ног сбивает.
– Тебя и пулемет не собьет. Григорий довольно расхохотался:
– Правду говорите, шеф. Бессмертный я.
– Это мы еще увидим, – процедил сквозь зубы Иван Павлович, – твердо решив поручать Коляде самые опасные дела – обида на Григория тлела и даже потихоньку разгоралась.
Но имеет ли он право на эмоции? Нет и еще раз нет. Работа у них такая, что эмоции противопоказаны. Трижды отмерь, а раз отрежь.
Подумал: конечно, лучше было бы, пока милиция не успокоится, перепрятать барахло в Михайловке или Кандаловке, но Яровой приказал: в Киев. На Березняки, где арендован мебельный склад. Там выгрузиться, товар распаковать и выставить для всеобщего обозрения.
Доехали до лесопосадки, хлопцы быстро выкопали неглубокую яму, бросили в нее тело младшего лейтенанта, засыпали могилу бурьяном и перепревшими листьями. Вся процедура заняла не больше четверти часа.
Отправились в Киев с чувством выполненного долга.
Луганский подозвал Григория: миновали вокзал и вышли на пути. Иван Павлович выругался: станция большая, вся заставлена вагонами и попробуй разыскать нужное…
Пошли вдоль товарняков, присвечивая фонариком: вагоны с лесом, цистерны, рефрижераторы. А эшелона с контейнерами как на зло нет.
Пролезли под вагонами, наконец натолкнулись на нужное. Эшелон приткнули за полкилометра от станции, поставив на вторую от насыпи колею – на первом пути расположили шеренгу цистерн, и Луганский обложил матом всех железнодорожников, создавших им такие трудности.
Коляда присветил фонариком, сверяя номера контейнеров с записями в блокноте. Еще раз довольно хмыкнул, еще раз поблагодаривши мысленно Лесю за точную информацию.
Потом они пролезли под цистернами и отправились к вокзалу. По дороге определили: к семафору, под которым стояли цистерны, а за ними – контейнеры, можно подъехать полем: ведь не станешь опорожнять контейнеры, перенося грузы кто знает куда. Правда, и тут предстояли неудобства: придется протаскивать ящики под цистернами, но дальше можно было запросто делать свое дело.
Григорий с Луганским возвратились к вокзалу, определив, как лучше добраться грузовикам к светофору – сделали крюк, объехав станцию, и поставили машины впритык к цистернам. Луганский объяснил хлопцам, что и как делать, а сам занял пост поближе к вокзалу, чтобы контролировать подходы к эшелону.
Амбалы уже приобрели опыт: взламывали контейнеры ловко и быстро, а убедившись, что в ящиках и огромных упаковках импортные промтовары, загудели возбужденно и решили кое-что прихватить с собой.
Олег Сидоренко с Шинкаруком расковыряли довольно большую обернутую бумагой пачку, полную коробок с женскими сапожками, оттащили ее под насыпь, замаскировали в кустах, решив присвоить. Мечта всех женщин – красные сапожки на высоких каблуках, так почему же не сделать подарок жене или дочери?
А в это время младшему лейтенанту Грабовскому приснился плохой сон: будто бы жена не приготовила на обед его любимый борщ. Грабовский проснулся и сел на продавленном диване, где привык иногда ночью прикорнуть. Но сегодня как-то не спалось, на подъездных путях пронзительно свистел тепловоз, из распахнутой форточки повеяло свежим ночным ветром, и Грабовский вышел на перрон. Постоял, прислушиваясь к редким гудкам, и направился к путям. Настроение было скверное: вчера вечером позвонили из Лижина и сообщили – куда-то исчез майор Нечипоренко, вторые сутки не появляется на работе. Да и вообще, в последнее время на их участке сплошные неприятности. На той неделе под Ребровицей дерзко обворовали эшелон с контейнерами, украдены товары, говорят, на много десятков миллионов, а теперь несчастье с Нечипоренко. Точно, что-то произошло, потому что Нечипоренко отличался аккуратностью, себя всегда держал в рамках и подчиненным спуску не давал – и вот тебе, два дня ни слуха, ни духа о нем.
А Нечипоренко Грабовский уважал: майор, хоть и жесткий в обращении, но справедливый – подчиненных не обижал никогда и постоять за них умел, где нужно.
На всякий случай Грабовский решил осмотреть эшелон с контейнерами: ведь именно такой разграблен под Ребровицей. Правда, там он стоял посреди чистого поля, а на Узловой даже ночью не без людского ока: то стрелочник пройдет, то обходчик, то машинист тепловоза сменится и бредет домой между путей. Заметят что-либо подозрительное – ему или сержанту Ватуле обязательно сообщат.
Грабовский постоял под фонарем на перроне и направился к стрелке. Слева сразу начиналась шеренга пустых цистерн из-под горючего, ждала отправления в Брянск и куда-то дальше, в какое-то место, где их заполнят и снова отправят на Украину.
«Ведь у нас совсем нет горючего, – с грустью подумал Грабовский, – полтавскую нефть выкачали, теперь побираемся, словно последние нищие. А как бы нынче собственная нефть пригодилась!»
Совсем рядом загудел тепловоз, Грабовский от неожиданности вздрогнул, но сразу овладел собой да еще утешился мыслью, что нефть Украина должна получать хотя бы за луганские тепловозы: их у нас изготавливают девяносто пять процентов из всех, выпускаемых бывшим Союзом – хотите ездить, гоните нам лес и бензин, а мы вам тепловозы и много чего другого, без наших труб, например, Тюмень задохнется.
Настроение у младшего лейтенанта улучшилось, однако именно в это время он заметил какие-то тени возле контейнеров. Кто-то суетился там, вдали, а может, это ему только показалось?
Грабовский замер, вглядываясь, потом осторожно двинулся в том направлении, стараясь держаться ближе к цистернам. Миновал первую, вторую, теперь точно различал какие-то фигуры возле контейнеров, метнулся вперед, но вдруг страшная боль затмила его сознание, в мозгу зажглась и погасла молния – он пошатнулся и упал.
Луганский стоял между цистернами, когда вдруг заметил человека, медленно приближавшегося к нему. Иван Павлович прижался спиной к буферам, увидел погоны на милицейской сорочке, достал из кармана пистолет и, когда человек вплотную приблизился к нему, со всей силой ударил его рукояткой по голове.
Милиционер еще немного постоял, будто раздумывая, потом колени у него подогнулись, упал грудью на землю, раскинув руки.
Луганский метнулся к эшелону и чуть ли не сразу натолкнулся на Коляду.
– Там милиционер, и я его прикончил… Пошли, оттащим.
– Мента?! – обрадовался Григорий. – И куда его?
– За цистерны.
Григорий подхватил младшего лейтенанта под руки, Луганский взял за ноги, они миновали первую цистерну и направились к грузовикам.
– Шеф, – предложил Коляда, – зачем надрываться? Бросим ментяру в кювет, пусть они все подохнут. – Он приподнял тело Грабовского и, вдруг наклонившись к нему, сказал встревоженно:
– Шеф, он жив!
Они положили милиционера на траву, Луганский прижался щекой к губам младшего лейтенанта, подтвердил:
– Да, дышит, застрели его, Гриша.
– Ваша очередь, шеф. Я майора кончал.
Луганский сообразил: Коляда хочет повязать его круговой порукой, и он прав. Не раздумывая, перевернул младшего лейтенанта и выстрелил ему в затылок. Спрятав пистолет во внешний карман пиджака, приказал:
– Тут мента не оставлять, вывезем и закопаем.
– Как скажете, шеф, но ведь морока.
– Несознательный ты: пулю вытянут, отдадут экспертам, те определят, из какого пистолета стреляли. А где гарантия, что в последний раз своим «Макаровым» пользуюсь?
– Не сообразил…
– В следующий раз пули сравнят и придут к выводу: из одного и того же пистолета…
– На то и менты, чтобы доискиваться. Ну и что?
– Дальше своего носа смотри. Никто не знает, как оно в конце концов обернется, а береженого Бог бережет.
– Вам виднее, недаром до подполковника дослужились.
– Недаром, – согласился Луганский. – И такие, как ты, должны слушаться.
Разговор с Колядой оставил у Ивана Павловича неприятный осадок. Вроде и ничего не случилось, разговор как разговор, но он морщился, вспоминая его, и чертыхался. Вдруг понял – почему. Потому что, дострелив младшего лейтенанта, поставил себя на одну доску с Колядой, выполнил его требование, в общем, сравнялся с ним. А это, как-никак, унижало его достоинство. Ведь между ним и хлопцами должна сохраняться дистанция, для них он царь и бог: должны выполнять любой, даже бессмысленный его приказ.
Однако Иван Павлович твердо знал – бессмысленных он не станет давать. Верил в свой разум и опыт, еще в практическую сметливость, которая его ни разу не подводила.
– Иди помогай хлопцам, – велел Григорию, а сам потащил тело убитого к грузовикам. Хотел бросить милиционера в багажник своей «девятки», но передумал. Вдруг какому-то остановившему его гаишнику стукнет в голову заглянуть в багажник. А в грузовике тело можно спрятать между коробок. Ближе к борту, конечно, чтобы где-то съехать с шоссе и закопать.
«Вот и вся морока», – решил и, довольный собой, даже замурлыкал любимый мотивчик: «С нашим атаманом не приходится тужить…»
Но как ни пытался взбодрить себя, плохое настроение все же не покидало Луганского: и надо же было этому лейтенантику проявлять служебную бдительность! Храпел бы себе где-то в дежурке, видел сладкие сны, так нет, черт дернул на контейнеры взглянуть: вот до чего доводит служебное рвение…
В принципе, Луганскому не было жаль лейтенанта – плевать он хотел на всех милиционеров, однако вышло нехорошо. Исчез начальник Лижинского отделения, та же участь постигла младшего лейтенанта с Узловой – и ребенку ясно, что к чему. Особенно после разграбления контейнеров…
Милиция таких вещей не прощает, все силы бросят на розыск, а у них теперь в министерстве полковник Задонько, оперативник с большим стажем и опытом. Он-то знает: не местные хлопцы заварили кашу, станет копать, и кто ведает – до чего докопается.
Точно: пусть бы лучше спал этот лейтенантик…
Луганский прошелся вдоль эшелона. Работа приближалась к концу, можно и закругляться.
– По коням! – дал команду.
Коляда спросил:
– В Михайловку?
Иван Павлович ткнул ему фигу под самый нос: хоть как-то облегчил душу после невольного своего унижения.
– Домой.
– В Киев? А барахло?
– Много на себя берешь, Григорий. Коляда пожал плечами.
– Нам, татарам, один черт: что водка, что пулемет – все равно с ног сбивает.
– Тебя и пулемет не собьет. Григорий довольно расхохотался:
– Правду говорите, шеф. Бессмертный я.
– Это мы еще увидим, – процедил сквозь зубы Иван Павлович, – твердо решив поручать Коляде самые опасные дела – обида на Григория тлела и даже потихоньку разгоралась.
Но имеет ли он право на эмоции? Нет и еще раз нет. Работа у них такая, что эмоции противопоказаны. Трижды отмерь, а раз отрежь.
Подумал: конечно, лучше было бы, пока милиция не успокоится, перепрятать барахло в Михайловке или Кандаловке, но Яровой приказал: в Киев. На Березняки, где арендован мебельный склад. Там выгрузиться, товар распаковать и выставить для всеобщего обозрения.
Доехали до лесопосадки, хлопцы быстро выкопали неглубокую яму, бросили в нее тело младшего лейтенанта, засыпали могилу бурьяном и перепревшими листьями. Вся процедура заняла не больше четверти часа.
Отправились в Киев с чувством выполненного долга.
ФИРМА «КАНЗАС»
Презентацию фирмы «Канзас», как и полагается, предвосхитила широкая рекламная кампания. Украинские бизнесмены были приятно удивлены. Они, в основном ориентирующиеся на свободно конвертируемую валюту, узнали, что фирма «Канзас» может поставить им первоклассные импортные товары и что продаются они не за СКВ, а за купоны и российские рубли. К тому же, цены сравнительно низкие.
Украинские предприниматели, если и не знали точно, то догадывались: страна стоит на пороге инфляции. Потому от клиентов не было отбоя, и «Канзас» стал торговать с полной нагрузкой. Правда, кое-кто из предусмотрительных клиентов пожелал ознакомиться с образцами товаров, которыми их осчастливит «Канзас». В основном этого пожелали солидные фирмы, оперирующие десятками и сотнями миллионов: они требовали гарантий. Попадалась также и мелкота вроде совместных и малых предприятий, погрязших в долгах и жаждущих спасительных контрактов.
В помещении фирмы на Печерске всегда было многолюдно. Глава ее Кузьма Анатольевич Лутак держался солидно и не очень охотно общался с клиентами. На прием к нему попадали лишь настоящие столпы бизнеса, рекомендованные главным бухгалтером Сушинским. Лутак показывал им контракт на английском языке, свидетельствующий, что американская фирма «Репид текнолоджис» обязуется через «Канзас» обеспечить небогатый украинский рынок остродефицитными товарами.
Однако на этот крючок клюнули не все.
«Покажите товары, – требовали, – хотим посмотреть на этот дефицит собственными глазами».
Наконец клиентов известили: завтра… Завтра в помещении мебельного склада на Березняках каждый желающий сможет увидеть образцы товаров, поставляемых фирмой «Репид текнолоджис».
В просторном помещении склада на специально оборудованных стендах «Канзас» выставил свыше ста видеомагнитофонов, много японских и южнокорейских компьютеров, вычислительную технику, принтеры. Вдоль стены висели десятки дубленок, кожаных пальто, курток и пиджаков на разные вкусы, на стендах лежали женские и мужские сапоги, не говоря уже о прочей дребедени: разных платьев, одеял, ковров, а еще модных пуховых американских и итальянских курток.
И среди всего этого богатства расхаживал сам президент фирмы Кузьма Анатольевич Лутак, полный человек в прекрасно сшитом костюме, в очках с золотой оправой; он, казалось, излучал из себя респектабельность, останавливался возле самых уважаемых клиентов, перебрасывался несколькими словами и следовал дальше, заложив руки за спину и выпятив живот, что, по его глубокому убеждению, должно было подчеркивать неоспоримую солидность фирмы. А рядом с ним все время крутился незаметный невзрачный человечек – главный бухгалтер «Канзаса».
В углу стоял, стараясь не привлекать к себе внимания и изображая одного из клиентов, Леонид Александрович Яровой. Делал вид, что рассматривает дубленки, потом перешел к компьютерам, почмокал языком, выказывая восхищение, и обратился к человеку в темно-сером костюме:
– Если не ошибаюсь, пан Кубийчук?
Тот не удостоил Ярового своим вниманием.
– Извините, не припоминаю…
– Мы встречались у Рутгайзера.
– О-о, – глаза Кубийчука потеплели. Упоминание о президенте одного из самых влиятельных коммерческих банков сразу растопило лед отчуждения, тем более, что Яровой уточнил:
– Во время презентации компании «Вега».
Кубийчук попытался вспомнить этого человека с залысинами, но, представив себе, сколько народу сбежалось тогда на презентацию, почувствовал, что его усилия напрасны. Но сам факт присутствия на презентации «Веги» подтверждал солидность человека в безупречно сшитом костюме.
– Вам нравится? – кивнул на стенды Яровой.
– Потрясающе!
– Заключите договор с «Канзасом»?
– Игра беспроигрышная. Фирма солидная, и от сотрудничества с ней можно ждать солидных дивидендов.
Яровой мысленно скрутил фигу.
– И весьма солидных, – с энтузиазмом подхватил мысль Кубийчука.
– Вы на банкет останетесь?
– Планируется?
– Все же презентация! Говорили, – кивнул на Лутака, – подадут виски и шампанское.
– В конце дня подъеду.
– Может, скажете несколько слов о фирме? Ваше мнение значит так много!
– Агитируете, будто «Канзас» ваш… Яровой замахал руками.
– Ничего общего!.. Но вы ведь сами определили: соглашение с «Канзасом» – беспроигрышное.
– Не отрекаюсь.
Яровой решил: надо натравить на Кубийчука Сушинского. После рюмки этот тип размякнет, вот тут главбух и прилипнет к нему. Вовсе не помешает, если представитель солидной фирмы поддержит дело, тем более, все знают, что мнение таких асов, как Кубийчук, очень весомо. Может, таки скажет два-три одобрительных слова, если бы сказал даже одно – и того достаточно.
Обрадовался: дело движется лучше, чем предполагал, и если даже Кубийчук… Да, сам Кубийчук купился на туфту, а это значит, что он, Яровой, на голову выше. Ну, не на голову, но на полголовы – точно.
На мгновение Леонид Александрович представил выражение физиономии Кубийчука, когда откроется подоплека их аферы, и, не в состоянии удержаться, рассмеялся беззвучно.
Кубийчук взглянул на него удивленно, и Яровой сразу же оборвал смех, объяснив:
– Всегда приятно, когда твои коллеги покоряют значительные высоты. По крайней мере, когда их первые шаги вселяют оптимизм.
Он знал, что для Кубийчука очевидно его лицемерие, но игра требовала именно таких правил, и собеседник кивнул, соглашаясь.
А Яровой переключил свое внимание на Лутака с Сушинским. Подошел к ним ближе, чтобы слышать все разговоры: показалось, Лутак мало общается с клиентами, а ведь сегодня был решающий день, и Лутак должен был приложить максимум усилий, чтобы заинтересовать всех. Необходимо, чтобы слухи о «Канзасе» разнеслись по столице, даже по всей Украине, от этого зависела судьба будущих контрактов.
Украинские предприниматели, если и не знали точно, то догадывались: страна стоит на пороге инфляции. Потому от клиентов не было отбоя, и «Канзас» стал торговать с полной нагрузкой. Правда, кое-кто из предусмотрительных клиентов пожелал ознакомиться с образцами товаров, которыми их осчастливит «Канзас». В основном этого пожелали солидные фирмы, оперирующие десятками и сотнями миллионов: они требовали гарантий. Попадалась также и мелкота вроде совместных и малых предприятий, погрязших в долгах и жаждущих спасительных контрактов.
В помещении фирмы на Печерске всегда было многолюдно. Глава ее Кузьма Анатольевич Лутак держался солидно и не очень охотно общался с клиентами. На прием к нему попадали лишь настоящие столпы бизнеса, рекомендованные главным бухгалтером Сушинским. Лутак показывал им контракт на английском языке, свидетельствующий, что американская фирма «Репид текнолоджис» обязуется через «Канзас» обеспечить небогатый украинский рынок остродефицитными товарами.
Однако на этот крючок клюнули не все.
«Покажите товары, – требовали, – хотим посмотреть на этот дефицит собственными глазами».
Наконец клиентов известили: завтра… Завтра в помещении мебельного склада на Березняках каждый желающий сможет увидеть образцы товаров, поставляемых фирмой «Репид текнолоджис».
В просторном помещении склада на специально оборудованных стендах «Канзас» выставил свыше ста видеомагнитофонов, много японских и южнокорейских компьютеров, вычислительную технику, принтеры. Вдоль стены висели десятки дубленок, кожаных пальто, курток и пиджаков на разные вкусы, на стендах лежали женские и мужские сапоги, не говоря уже о прочей дребедени: разных платьев, одеял, ковров, а еще модных пуховых американских и итальянских курток.
И среди всего этого богатства расхаживал сам президент фирмы Кузьма Анатольевич Лутак, полный человек в прекрасно сшитом костюме, в очках с золотой оправой; он, казалось, излучал из себя респектабельность, останавливался возле самых уважаемых клиентов, перебрасывался несколькими словами и следовал дальше, заложив руки за спину и выпятив живот, что, по его глубокому убеждению, должно было подчеркивать неоспоримую солидность фирмы. А рядом с ним все время крутился незаметный невзрачный человечек – главный бухгалтер «Канзаса».
В углу стоял, стараясь не привлекать к себе внимания и изображая одного из клиентов, Леонид Александрович Яровой. Делал вид, что рассматривает дубленки, потом перешел к компьютерам, почмокал языком, выказывая восхищение, и обратился к человеку в темно-сером костюме:
– Если не ошибаюсь, пан Кубийчук?
Тот не удостоил Ярового своим вниманием.
– Извините, не припоминаю…
– Мы встречались у Рутгайзера.
– О-о, – глаза Кубийчука потеплели. Упоминание о президенте одного из самых влиятельных коммерческих банков сразу растопило лед отчуждения, тем более, что Яровой уточнил:
– Во время презентации компании «Вега».
Кубийчук попытался вспомнить этого человека с залысинами, но, представив себе, сколько народу сбежалось тогда на презентацию, почувствовал, что его усилия напрасны. Но сам факт присутствия на презентации «Веги» подтверждал солидность человека в безупречно сшитом костюме.
– Вам нравится? – кивнул на стенды Яровой.
– Потрясающе!
– Заключите договор с «Канзасом»?
– Игра беспроигрышная. Фирма солидная, и от сотрудничества с ней можно ждать солидных дивидендов.
Яровой мысленно скрутил фигу.
– И весьма солидных, – с энтузиазмом подхватил мысль Кубийчука.
– Вы на банкет останетесь?
– Планируется?
– Все же презентация! Говорили, – кивнул на Лутака, – подадут виски и шампанское.
– В конце дня подъеду.
– Может, скажете несколько слов о фирме? Ваше мнение значит так много!
– Агитируете, будто «Канзас» ваш… Яровой замахал руками.
– Ничего общего!.. Но вы ведь сами определили: соглашение с «Канзасом» – беспроигрышное.
– Не отрекаюсь.
Яровой решил: надо натравить на Кубийчука Сушинского. После рюмки этот тип размякнет, вот тут главбух и прилипнет к нему. Вовсе не помешает, если представитель солидной фирмы поддержит дело, тем более, все знают, что мнение таких асов, как Кубийчук, очень весомо. Может, таки скажет два-три одобрительных слова, если бы сказал даже одно – и того достаточно.
Обрадовался: дело движется лучше, чем предполагал, и если даже Кубийчук… Да, сам Кубийчук купился на туфту, а это значит, что он, Яровой, на голову выше. Ну, не на голову, но на полголовы – точно.
На мгновение Леонид Александрович представил выражение физиономии Кубийчука, когда откроется подоплека их аферы, и, не в состоянии удержаться, рассмеялся беззвучно.
Кубийчук взглянул на него удивленно, и Яровой сразу же оборвал смех, объяснив:
– Всегда приятно, когда твои коллеги покоряют значительные высоты. По крайней мере, когда их первые шаги вселяют оптимизм.
Он знал, что для Кубийчука очевидно его лицемерие, но игра требовала именно таких правил, и собеседник кивнул, соглашаясь.
А Яровой переключил свое внимание на Лутака с Сушинским. Подошел к ним ближе, чтобы слышать все разговоры: показалось, Лутак мало общается с клиентами, а ведь сегодня был решающий день, и Лутак должен был приложить максимум усилий, чтобы заинтересовать всех. Необходимо, чтобы слухи о «Канзасе» разнеслись по столице, даже по всей Украине, от этого зависела судьба будущих контрактов.