Самбук Ростислав Феодосьевич. «Портрет» Эль Греко

   Организовал отряд и руководил им односельчанин Пруся — бывший председатель сельсовета Войтюк. Он погиб во время нападения на гитлеровский обоз. Пока партизаны нагружали возы, к гитлеровцам подоспело подкрепление. Завязался бой, Войтюк с группой бойцов задерживал врага, чтобы дать возможность партизанским подводам отъехать как можно дальше. Потом партизаны разделились на группы и стали отходить к базе. Войтюк на сборный пункт уже не вернулся. Последним, кто его видел, был Прусь. В архиве сохранилось свидетельство Пруся: гитлеровцы подстрелили его коня, и он начал разгружать подводу, чтобы спрятать ящики. В это время на него наткнулись Войтюк с Ивасютой — бойцом их отряда. Командир уже был ранен и приказал отступать: враги были совсем близко.
   Партизаны перебежали поляну, гитлеровцы убили Ивасюту и вторично ранили Войтюка. Однако Прусь не оставил его, нес на плечах почти полтора десятка километров, но, к сожалению, спасти командира не удалось: Войтюк умер у него на руках, и Прусь сам похоронил его.
   Рассказ был настолько правдоподобен, что никто в нем не усомнился. Новый командир отряда представил Пруся к награде, и после освобождения Львова тот получил медаль «За отвагу».
   Роман Панасович заварил себе еще полстакана кофе. Представил, как все это могло произойти на самом деле. Поставив на подводу ящики с ценными трофеями, Прусь погнал коня не к месту сбора партизанского отряда, а хорошо знакомыми ему лесными дорогами в свое село. Козюренко проверял по карте: село в восемнадцати километрах от дороги, где отряд напал на гитлеровский обоз. Оставил трофеи у родных или знакомых, а может, просто спрятал где-нибудь ы. уже потом двинулся на базу. Тут его встретили Войтюк с Ивасютой. Возможно, командир и правда был ранен.
   Конечно, он не мог не спросить у Пруся, почему тот едет от села да еще на пустом возу. И тогда Прусь уничтожил их — предательски скосил автоматной очередью.
   Командира похоронил, а труп Ивасюты просто бросил в лесу. Рассказывая в отряде о гибели Войтюка, изобразил свои действия как геройские...
   Козюренко вздохнул: конечно, это лишь его догадка. Но, скорее всего, так оно и было, хотя доказать преступление Пруся теперь уже невозможно.
   Зазвонил телефон: Владов сообщил, что дежурную наконец разыскали и привезли в райотдел милиции.
   Роман Панасович разложил на столе с десяток фотографий. Женщина, которую привел старший лейтенант, с любопытством посмотрела на него, сознавая, что нужна милиции: сам участковый привез ее на машине. Она подошла к Козюренко и таинственно зашептала:
   — Я, товарищ, прямо скажу: он, и больше никто...
   Лицо у него, что у того ворюги, а глаза так и бегают, так и бегают. Я сразу хотела позвонить в милицию, да взяло меня сомнение: товарищ Прусь такой солидный человек, что не станет водиться с ворами.
   Роман Панасович попросил позвать понятых и пригласил женщину к столу.
   — Посмотрите, нет ли его здесь?
   Дежурная сразу ткнула в одну из фотографий.
   — Вот он, голубчик. Точно он. Я его узнала, ворюгу. Теперь не выкрутится... Немножко помоложе тут.
   Убийца проклятый!
   Козюренко подчеркнуто официально сказал:
   — Гражданка Коцюба, прошу вас еще раз внимательно посмотреть на это фото. Вы утверждаете, что на снимке человек, с которым вы видели восемнадцатого мая Василя Корнеевича Пруся?
   — А то как же, утверждаю. Да я его и средь тысячи узнала б.
   — Ну что ж, тогда благодарю вас. — Роман Панасович подал ей руку. — До свидания.
   Видно, тетка Маруся не ожидала такого финала, надеялась, что ее станут подробно расспрашивать, составлять протоколы, наконец, советоваться, как задержать убийцу, а тут — до свидания...
   Сделала шаг к Козюренко, хотела что-то сказать, но Владов хорошо знал службу — открыл дверь и велел:
   — Пройдите, гражданка!
   Коцюба крепко сжала губы и обиженно посмотрела на Романа Панасовича: вот какое уважение за раскрытие преступления. Но Козюренко уже снова погрузился в дела и не заметил ее взгляда. Он достал из папки сопроводительную записку и фотографии.
   Яков Григорьевич Семенишин. Рабочий Ковельского кирпичного завода. 1917 года рождения. Адрес...
   Взглянул на часы. Только половина одиннадцатого, и если сейчас выехать, можно после обеда быть в Ковеле. Бросил в портфель бумагу, зубную щетку и приказал Владову подать машину...
   ...На Ковельский кирпичный завод они приехали вместе с инспектором уголовного розыска местной городской милиции. Заведующему отделом кадров объяснили, что расследуют заявление, которое пришло в милицию, — что-то связанное с продажей краденых вещей. Попросили вызвать начальника цеха, где работает Семенишин. Ожидая его, Козюренко углубился в личное дело, принесенное заведующим. Чуть не свистнул от неожиданности: Яков Григорьевич Семенишин воевал в одном партизанском отряде с Прусем.
   Но ничем не обнаружил своего удивления. Профессиональная привычка — обуздывать эмоции, скрывать их.
   И все же сознание того, что, возможно, наконец, напал на настоящий след, всегда возбуждало и приносило удовлетворение. Ведь Прусь с Семенишиным могли быть сообщниками еще во время войны, а может, Семенишин в чем-то подозревал Пруся и шантажировал его .
   Пришел начальник цеха — солидный, седеющий мужчина с хитрыми глазами. Роман Панасович спросил у него, что тот думает о Семенишине.
   — Выходит, вы из прокуратуры.. — то ли удивился, то ли одобрил начальник цеха и разгладил свои пышные усы. — И интересуетесь Яшком? Что же он, разрешите спросить, натворил?
   Козюренко увидел, как вспыхнул инспектор уголовного розыска, и остановил его незаметным движением руки Знал: таких людей, как этот начальник цеха, лучше не раздражать и не кичиться перед ними своим положением. Видно, вышел из рабочих и знает себе цену.
   Роман Панасович придвинул начальнику цеха стул и откровенно сказал:
   — Поверьте нам, уважаемый товарищ: дело это, может, и не такое простое. Но вы, вероятно, понимаете, что работа у нас специфическая — должны держать язык за зубами. Поэтому, если можно, не расспрашивайте нас.
   Начальник цеха покосился на него хитрым глазом.
   — Хорошо, — согласился он. — Стало быть, что я думаю про Яшка? План он выполняет, инициативный.
   Работник неплохой, не сачок, если надо, со своим временем и выгодой не считается.
   — Сейчас он на заводе?
   — Рабочий день еще не кончился...
   — И на этой неделе каждый день работал?
   — В понедельник брал отгул... — Начальник цеха только на мгновение запнулся и сказал твердо: Но не вышел на работу и во вторник. Я ему, правда, прогул не записал. Яшко — работник добросовестный и обещал отработать сверхурочно.
   Роман Панасович невольно переглянулся с Владовым.
   — Скажите, пожалуйста, — спросил быстро, — вы видели Семенишина во вторник?
   — Видел После работы Яшко заходил ко мне. Он живет неподалеку, — счел нужным пояснить, — извинился: мол, в поезде встретилась компания и хорошо хлебнули. Приехал и лег отсыпаться.
   — В котором часу он был у вас?
   — Около пяти — Вы знаете, по какому делу отлучался Семенишин?
   — Как не знать? Все знают. Очередь у него на «Запорожец» подходит — ездил к какому-то своему старому знакомому занять деньги.
   — И занял?
   — Кажется.
   — И последнее. Вы говорили, что живете поблизости от Семенишина. Бывали вы у него? Какой он семьянин?
   Начальник цеха развел руками.
   — Семья как семья... Живут... Ну, случается, когда Яшко поддаст лишнего, так и разговоры, конечно, ведутся нежелательные.
   — Говорите уж прямо: скандалы, — вмешался местный инспектор.
   — Можно и так назвать, — согласился начальник цеха. — Но Семенишин порядочный человек. Дети у него хорошие, и жену свою он уважает.
   — К вам просьба, — доверительно нагнулся к нему Козюренко. — Не могли бы вы задержать Семенишина после работы, скажем, на полчасика? Но о нашем разговоре... — прижал палец к губам. — Это в интересах самого Семенишина.
   Начальник цеха недовольно хмыкнул, но спорить не стал. Когда он вышел, Роман Панасович приказал Владову:
   — Немедленно свяжитесь с вокзалом. Уточните расписание движения поездов в Желеховском направлении. И автобусов. А вас, — обратился он к инспекТОРУ, — прошу позвонить в милицию, чтобы опергруппа была наготове.
   Роман Панасович устало откинулся на спинку стула.
   Владев украдкой поглядывал на него, стараясь угадать о чем думает следователь по особо важным делам, наверно, составляет план допроса преступника...
   В это время Роману Панасовичу просто хотелось спать: жаркий день и не очень хорошая дорога давали себя знать... Незаметно потер виски, отхлебнул из стакана тепловатой воды и нетерпеливо спросил у старшего лейтенанта:
   — Ну что там у вас, Петр?
   Тот, дописав несколько цифр в блокноте, положил трубку.
   — Поезда из Желехова на Ковель ходят трижды в сутки Прямой из Львова в Ленинград проходит через Желехов в двенадцать часов четыре минуты прибывает в Ковель через шесть часов. Пригородный Львов Ковель. Этот выходит из Желехова в двадцать один двадцать семь. Прибывает в половине седьмого утра.
   И еще один на Брест. Время отправления из Желехова — пятнадцать ноль семь, прибытие в Ковель — двадцать два восемнадцать.
   — Автобусы?
   — Есть только два из Львова до Ковеля через телеков Ночной останавливается в Желехове около пяти и прибывает в Ковель в одиннадцать или чуть позже.
   И дневной. Этот выходит из Львова в девять двадцать пять приблизительно час идет до Желехова и еще шесть до Ковеля. Таким образом, сюда он прибывает около семнадцати часов.
   — Семенишин мог вернуться ночным автобусом, — быстро прикинул Роман Панасович. — Ночь прослонялся по Желехову или просидел где-нибудь в парке...
   А впрочем, нечего гадать, едем.
   Небольшой, из красного кирпича домик Семенишина утопал в зелени. Под окнами цвели какие-то желтые цветы, а вдоль дорожки, ведущей к крыльцу, красовались огромные белые и красные пионы. Ьладов толкнул калитку-не заперто. Взошли на крыльцо позвонили — никто не ответил. Позвонили еще раз, вдруг их окликнули из сада тонким голоском.
   — Что вам надо, дяденьки?
   Козюренко нагнулся над перилами крыльца, под деревом стоял мальчик лет десяти в коротких штанах и клетчатой рубашке. Беленький, курносый.
   — Папа или мама дома? — спросил Роман Панасович. — Ты же Семенишина сын?
   — А то как же, Семенишина. Но родители на работе.
   — А можно их подождать?
   Мальчик пожал плечами.
   — Они скоро должны быть. — Он смотрел открыто, но все же настороженно.
   Козюренко понимал, что мальчика следует как-то успокоить. Но как? Он неуверенно сказал:
   — Мы из области, и нам надо поговорить с твоим отцом. Как тебя зовут?
   — Олегом.
   — Так где можно подождать?
   — А заходите в дом. Там есть радио и газеты.
   — А ты не хочешь вместе с нами за компанию?
   Где Лида?
   Незнакомые дяди знали, как зовут его сестру, и это окончательно убедило мальчика, что они свои люди.
   — В школе. Она же во второй смене.
   — А-а... — сказал Владов таким тоном, будто знал и только случайно забыл.
   — Говорят, скоро вы на «Запорожце» будете ездить? — спросил Роман Панасович, сев на диванчик.
   — Папа говорил, что этим летом получим... — И радостно прибавил: — Он хочет красного цвета.
   — А ты?
   — И мне тоже нравится.
   — Ну и хорошо, — вмешался Владов. — Если собрали деньги, то какие тут могут быть разговоры...
   Роман Панасович бросил на него неодобрительный взгляд — зачем провоцировать ребенка? И Владов осекся. Но мальчику было приятно поболтать на эту тему.
   — Еще не собрали, но папа говорил, что как-нибудь выкрутимся. Займем, а потом отдадим.
   — Ну... ну, — хмыкнул Козюренко. — А как у тебя дела в школе? — поспешил он перевести разговор на другую тему.
   — Так... — немного смутился мальчик.
   — Есть тройки?
   — Не часто...
   Роман Панасович встал, выглянул в коридор. Нарочно пришел к Семенишиным, пока хозяин не вернулся с работы — хотел узнать о нем побольше. Даже бытовые мелочи имели значение. Ведь они часто подчеркивают или обнаруживают ту или иную черту характера человека. Кроме того, Козюренко хотел поговорить с женой Семенишина. Может, она что-то знает, а если и нет, то не исключено, что влияет на мужа: бывали случаи, когда самые закоренелые преступники, которые вели со следователем долгую и запутанную игру, не выдерживали взгляда жены...
   Из коридора дверь вела в детскую комнату. Там стояла этажерка с учебниками, на стенах были развешаны карты и цветные вклейки из журнала «Украша», а на письменном столе лежала кучка тетрадок.
   Из открытой двери третьей комнаты выглядывала никелированная спинка кровати, на которой высшгась гора подушек — обыкновенная скромная обстановка рабочего человека.
   Стукнула калитка, и Олег высунулся в окно.
   — Мама пришла! — радостно воскликнул он и побежал встречать. — У нас гости, мама, — сказал на крыльце, — так я пригласил их в дом.
   — Молодец! — похвалила мать. Она поставила в коридоре тяжелую сумку с картофелем, мимоходом поправила перед зеркалом прическу и остановилась в дверях гостиной.
   — Вы к Якову?
   — Надо поговорить с вами, уважаемая Вера Владимировна, — учтиво поклонился Козюренко, — только... — он показал глазами на мальчика.
   — Сбегай, Олежка, за хлебом, — нашлась та.
   Мальчик недовольно поморщился — ведь интересно послушать разговор взрослых. Но в семье, видно, поддерживалась дисциплина: схватил авоську и побежал в магазин.
   — Разговор у нас, Вера Владимировна, будет долгий и неприятный, так уж садитесь поближе. Мы, правда, не очень-то и желанные гости... Из следственных органов, вот мое удостоверение.
   Женщина побелела как полотно.
   — Неужели мой Яшко что-нибудь натворил? Он, товарищ следователь, как чуть выпьет, дурным становится...
   — Всему свое время, Вера Владимировна. Сначала мы попросим вас ответить на некоторые вопросы.
   Это не допрос, и если вы не согласны...
   Хозяйка подвинула к себе стул и наконец села.
   — Что он натворил? — прошептала она.
   — Я понял, что вы согласны помочь следственным органам, не так ли? — настаивал Козюренко.
   — Спрашивайте, — женщина тяжело вздохнула.
   — Вы знали, что ваш муж ездил на днях в Желехов?
   — Да.
   — Зачем?
   — Занять денег.
   — Когда должен был вернуться?
   — Восемнадцатого мая.
   — А приехал?
   — Девятнадцатого.
   — В котором часу вы его увидели?
   — Вот как сейчас, после работы. Но он вернулся утром. Сказал, что был выпивши и не хотел нас беспокоить. Заснул в сарае на сене.
   — Он занял деньги?
   — Нет, но договорился, что тот его знакомый переведет по почте пятьсот рублей.
   — И ничего ваш муж не привез? Никаких пакетов, свертков?
   — А мы сейчас ничего не покупаем. На машину собираем.
   Женщина отвечала сразу, не колеблясь. В ее глазах Роман Панасович читал удивление и тревогу.
   — В Желехове ограбили человека, — произнес он, пристально следя за выражением ее лица. — Этого человека хорошо знал ваш муж. К нему и ездил за деньгами.
   Женщина облегченно вздохнула, даже улыбнулась.
   — Ерунда, — ответила уверенно. — Яков этого не сделает. А я думала — по пьянке...
   — Хорошо, что вы так верите мужу...
   — Я знаю: Яков не способен на преступление.
   На выложенной кирпичом дорожке за окнами послышались шаги. Вошел Семенишин. Изумленно посмотрел на Козюренко, перевел взгляд на жену и Владова. Его покрытое мелкими морщинами лицо, действительно похожее на печеное яблоко, растянулось в улыбке.
   — Здравствуйте, — сказал растерянно. — Кто вы такие? Потому как вроде бы не знаю вас...
   — Мы из прокуратуры, — перебил Козюренко. — К вам, Яков Григорьевич. По делу.
   — Из прокуратуры? — Семенишин спокойно прошел к столу, сел, положив на него руки. — Ну, если к нам есть дело, так говорите, зачем пришли...
   Козюренко внимательно посмотрел на него: совершенно спокоен, никаких признаков волнения.
   — Вы встречались в Желехове с Василием Корнеевичем Пру сем? — спросил.
   — Ездил к нему.
   — Когда?
   — В воскресенье уехал, так? — повернулся Семенишин к жене.
   — Отвечайте только мне! — Козюренко придвинулся к столу.
   Теперь они сидели друг против друга, и Роман Панасович смотрел прямо в глаза Семенишину, будто хотел прочитать его мысли.
   — В воскресенье, семнадцатого?
   — Конечно. Приехал в Желехов поздно ночью и остановился в гостинице.
   — Почему не пошли к Прусю?
   — А где бы я узнал его адрес? Если бы знал, пошел бы к Василю — в гостинице ведь надо деньги платить...
   — Но утром вы разыскали Пруся?
   — Так я же знаю, где он работает! Утром пошел в заготконтору и там дождался его.
   — Просили у него денег?
   — На машину у нас очередь подходит, должен...
   — И Прусь вам дал?
   Семенишин покосился на жену. Ответил неопределенно:
   — Да нет... Обещал одолжить пятьсот рублей.
   — Когда в ы ушли от него?
   — Ну, пообедали в чайной... Выпили, и он на работу пошел. А я еще немножко посидел на скамеечке, до поезда у меня времени много было, — и на вокзал.
   — Когда выехали из Желехова?
   — В полдесятого вечера.
   — Чем можете доказать?
   — Как чем? Где-то билет у меня... — Он озабоченно начал шарить в карманах и не находил. Наконец облегченно вздохнул — положил на стол железнодорожный билет. Роман Панасович посмотрел на свет — да, билет был продан восемнадцатого мая и на вечерний поезд.
   — Итак, вы ехали поездом Львов — Ковель, который прибывает в ваш город в половине седьмого утра.
   Кто может засвидетельствовать, что вы приехали именно этим поездом?
   Семенишин пожал плечами.
   — А я знаю?
   — Почему не пришли прямо домой?
   — А где же я был? — снова тревожно посмотрел на жену. — И почему это вы меня допрашиваете? — вдруг повысил голос. — Какое имеете право?
   — Не волнуйтесь, гражданин Семенишин, — перебил его Козюренко. — Нам нужно, чтобы вы просто ответили на несколько вопросов. Жена увидела вас девятнадцатого мая только после работы. Где вы были весь день?
   — Спал. На сене в сарае спал. Компания в поезде подобралась, хорошие парни, так? Ну, пол-литра выпили, а потом еще в карты играли. Чуть не до Ковеля.
   Они раньше сошли. Был я немножко выпивши, так?
   А с женой у нас... — Он не досказал и бросил на нее взгляд.
   Та встала со стула, хотела вмешаться, но Козюренко поднял руку, попросив не делать этого.
   — Назовите, с кем ехали в поезде.
   — С ребятами, я же говорю. Трактористы они, так?
   — Фамилии, имена помните?
   Семенишин заморгал, сокрушенно опустив голову.
   — Пьяный был, — сказал смущенно. — Забыл...
   Пол-литра, значит, взяли, а потом еще, так?
   — Вы тоже покупали водку? — прищурил глаза Роман Панасович. — Ночью, да еще на вокзале, не продают.
   — А я еще перед отъездом. Пол-литра...
   — Имели при себе деньги? Сколько?
   Семенишин заерзал на стуле. Козюренко обратился к его жене:
   — Сколько дали мужу на дорогу?
   — На проезд да еще трешницу.
   — Из нее вы рубль заплатили за койку в гостинице... — Роман Панасович уставился немигающим взглядом на Семенишина. — Завтракали? — Тот кивнул — Еще полтинник на завтрак. Откуда же взяли деньги на водку?
   Лицо Семенишина покрылось красными пятнами.
   Щеки обвисли.
   — У Пруся. Он одолжил мне семьдесят рублей. Десятку пропили, поэтому и не сказал жене.
   Козюренко вспомнил тело с раскроенным черепом.
   И вывернутые карманы. Вряд ли Семенишин отважился бы на убийство ради семидесяти рублей. Конечно, мог надеяться, что возьмет больше. Но при чем тут картина? Может, Прусь через Семенишина хотел ее куда-то переправить?
   Спросил коротко:
   — Где деньги?
   — Пожалуйста... Тут они... — Семенишин полез в шкаф, вытащил из нижнего ящика завернутые в платок деньги.
   Роман Панасович незаметно посмотрел на женщину: глаза у нее наполнились ужасом, губы дрожали.
   Внезапно подумал: «А если все это правда? Все так, как рассказывает Семенишин? Могло быть? Конечно, могло. А „Портрет“ Эль Греко тем временем...»
   — Следовательно, вы утверждаете, что не знаете, где живет Прусь, и никогда не были у него дома?
   — Это истинная правда! — Семенишин приложил обе ладони к груди.
   "Если его отпечатки пальцев не идентичны отпечаткам на стакане с недопитым портвейном... подумал Козюренко. — Прямых доказательств пока что нет.
   Конечно, если не найдем тут картину. Итак, обыск..."
   Вышел с Владовым в коридор, приказал вызвать оперативную группу и попросил взять у прокурора постановление на обыск. Вернувшись, спросил у Семенишина:
   — Насколько мне известно, Прусь не очень щедрый человек и никому денег не одалживает... — Он сознательно говорил о покойнике как о живом, надеясь, что Семенишин как-то прореагирует на это. Но тот сидел потупившись. — Почему же он отдал вам всю зарплату и еще пообещал полтысячи?
   Семенишин поднял голову, и Козюренко заметил, как забегали у него глаза.
   — Почему? — настаивал следователь.
   Семенишин потер свои сморщенные щеки кончиками пальцев. Он явно колебался.
   — Пожалуйста, не скрывайте от нас ничего, — посоветовал Роман Панасович.
   — Прусь был у меня, так сказать, в долгу, — нерешительно, запинаясь, начал Семенишин. — Уже давно, со времен войны, когда вместе партизанили. Я никому не рассказывал, так? Потому как и сам тут не оченьто... — покачал головой и продолжал твердо, как человек, сделавший первый шаг и терять которому уже нечего. — Когда-то я видел, как Прусь снял обручальное кольцо с пальца мертвой женщины, так? Он заметил, что я смотрю. Испугался. Да и было чего. Если бы наш командир Войтюк прознал про это, худо бы Прусю пришлось. Ну, начал умолять, так? Мол, черт попутал.
   Я говорю: «Выбрось кольцо!» Он и выбросил. Потом обещал: «Я тебе всю жизнь буду благодарен, что понадобится, рассчитывай на меня». А тут очередь на машину, я и вспомнил, так?
   Но ведь это могло выглядеть как шантаж...
   — Да нет. Столько лет прошло. Надеялся на благодарность. Думаю, деньги у него есть. Живет ведь один. А он мне — семьдесят рублей... Я знаю, что полтысячи не пришлет. Пообещал, только бы отделаться, так?
   «Если придумано, то неплохо», — отметил Козюренко.
   А вы помните, как появился в вашем отряде Прусь?
   — Почему же, помню. Мы не очень-то и доверяли ему, так? Полицай поглумился над девушкой Пруся, а Василь убил его. Пришлось бежать. К бандерам ему было не с руки, потому как этот полицай имел среди них в нашем районе много дружков. Ну, и пристал к нам, так? Наш командир товарищ Войтюк из ихнего села был — пожалел и взял.
   «Верно, на свою голову!» — чуть не вырвалось у Романа Панасовича.
   — Мы вынуждены произвести в вашей усадьбе обыск, — сказал он. — Скоро приедет оперативная группа. Но перед этим я хотел бы еще раз убедиться: все ли вы рассказали правдиво и не утаиваете ли чегонибудь?
   — Яшенька, — подошла к нему жена, — ты уж...
   если что натворил, лучше сознайся. И нам будет легче...
   Семенишин посмотрел на нее как-то отчужденно.
   — Пьяный я был, может, чего-то и не помню...
   В чем меня обвиняют? — обернулся к Козюренко.
   — Дело в том, что Прусь убит и ограблен. А вы были с ним в тот день. Ездили за деньгами.
   — Не выйдет! — вдруг закричал Семенишин. Он выпятил губы, и морщины неожиданно разгладились на его лице. Это было сказано так решительно, что Роман Панасович встал со стула. А Семенишин вдруг безвольно осел, и руки его опустились как плети.
   — Так уж лучше сознайся, — шептала жена, склонившись над ним.
   — Прочь! — Семенишин оттолкнул ее от себя. — Вы мне дело не пришьете! — погрозил он пальцем Козюренко.
   — Вспомните фамилии тех, кто был с вами в поезде, — предложил следователь спокойно. — Имена, приметы... Это для вас очень важно.
   Семенишин удивленно воззрился на него. Закрыл глаза, немного подумал и покачал головой.
   — Нет, — сказал стыдливо. — Пьяный был, все из головы вылетело. — Вдруг какая-то мысль, видно, промелькнула у него. Нерешительно начал: — Но был там такой долговязый... — Потер лоб и радостно воскликнул: — Тимком его звали, вспомнил — точно Тимком, так?
   — Тракторист Тимофей? — повторил Козюренко, и нельзя было понять, иронизирует он или говорит серьезно. — А фамилия?
   — Не знаю. Тимко — и ладно. — Теперь в тоне Семенишина ощущалась уверенность. — Он сошел где-то перед Ковелем.
   — Ну... ну... — Роман Панасович хотел что-то прибавить, но на улице остановилась машина. — Вера Владимировна, — попросил он, — встретьте сына и уведите его куда-нибудь. Эта процедура не для детей...
   А вы, — приказал Владову, — сходите к соседям и попросите их быть понятыми.
   ...Когда они вернулись вечером в городской отдел милиции, Владов сказал Козюренко:
   — Почему вы не приказали арестовать Семенишина? Я бы задержал его. Ведь он же ничего не может доказать...
   — А мы? Что-нибудь нашли у него? — остудил пыл старшего лейтенанта Роман Панасович. — Нарушать законы никто не волен. Завтра увидим, если сойдутся отпечатки пальцев...
   — Их уже повезли во Львов.
   — Вот и подождем до утра.
   Утром позвонили из Львова. Оказалось, что отпечатки пальцев Семенишина не идентичны отпечаткам, оставленным на стакане в доме Пруся. Козюренко как раз умывался, когда Владов сообщил ему об этом. Тот повесил полотенце. Причесался.
   — Дайте команду, — приказал он, — чтобы поискали в селах около железной дороги Львов — Ковель тракториста по имени Тимко. Тимофей то есть... Высокого роста...