Самбук Ростислав Феодосьевич. «Портрет» Эль Греко

   — Но ведь Семенишин определенно лжет, — осмелился возразить старший лейтенант. — Чтобы запутать следствие.
   — Нас не так-то легко запутать, — улыбнулся Козюренко. — А что, если не лжет? И убийца, укравший картину, разгуливает на свободе и смеется над нами? Нет, если у Семенишина есть алиби, мы сами немедля должны подтвердить его. Это в наших интересах, дружище. — Натянул рубашку и добавил: — А у Семенишина возьмите подписку о невыезде. И пусть ваши ребята наблюдают за ним...

ГАЛИЦКИЙ

   Директор заготконторы собрал работников плодоовощного цеха.
   — Вот ваш новый начальник, — представил еще молодого — лет под тридцать — светловолосого мужчину с темными, выразительными глазами. — Дмитро Семенович Серошапка. Сегодня он принял дела. По рекомендации руководства облнотребсоюза, — подчеркнул он.
   Директор конторы хотел поставить начальником цеха мастера Галицкого, и все были уверены, что именно он займет должность Пруся. И вдруг — такое. К Галицкому привыкли, знали его. А кто такой этот Серошапка"
   Расходились недовольные. Директор конторы уловил это настроение и нарочно оставил своего нового подчиненного на произвол судьбы, злорадно подумав:
   «Пусть сам выкручивается!.»
   Серошапка попросил Галицкого остаться в каморке, которая считалась его кабинетом. Смотрели друг на друга изучающе. Галицкий, солидный человек с толстой красной шеей и огромными кулаками, не скрывал своей неприязни. Серошапка будто читал его мысли. Мастер считал, что ему перебежали дорогу, и решил при случае подставить ножку новичку. Это ведь дело торговое, тут дебет и кредит не так просто свести.
   Голову надо иметь на плечах. А у этого, по всему видно, кочан капусты. Молодой и зеленый...
   Серошапка невольно улыбнулся. Вероятно, Галицкий уловил в этой улыбке иронию, потому что насупился и хотел что-то сказать, наверно, обидное, но Серошапка опередил его.
   Не будем играть в жмурки, Эдуард Пантелеймонович, — сказал он самым доверительным тоном. — У вас есть причина относиться ко мне, так сказать, без симпатии. К сожалению, мне лишь сегодня намекнули в райпотребсоюзе, что я перебежал вам дорогу. — Галицкий протестующе поднял руки, но Серошапка продолжал тем же мягким, доверительным тоном: — Мы же с вами не дети и знаем, что такое жизнь...
   Если бы я знал, что иду на живое место, то, может, и не согласился бы на эту должность. Но, как говорят, после драки кулаками не машут. Теперь нам надо либо работать вместе, либо...
   — Вы хотите сказать, что я... — Галицкий положил на стол свои огромные кулаки.
   — Я ничего не хочу сказать, уважаемый Эдуард Пантелеймонович. Прошу вас внимательно следить за моей правой рукой. — Серошапка вдруг сильно стукнул указательным пальцем по краю стола. — Видите — раз... два... Стукну третий раз — и вас не будет...
   Галицкий убрал кулаки со стола, откинулся на спинку стула. В глазах его появились насмешливые искорки.
   — Как вас величать? — спросил он. — Забыл я...
   — Дмитром Семеновичем.
   — Так вот что, Дима, — пренебрежительно улыбнулся Галицкий, — иди ты...
   Серошапка этого не ожидал. Захохотал, обошел стол, сел на его краешек и подал Галицкому руку.
   — На, Эдик, держи, — сказал примирительно. — Вижу, ты свой человек, и мы сработаемся.
   Галицкий пожал руку Серошапке без энтузиазма.
   Думал: сколько им будет стоить этот желторотый?
   Впрочем, прикинул, не так уж и много — ведь в нем нет ни цепкости Пруся, ни такого знания тонкостей дела, ни прусевского аппетита... Что бы там ни было, а то, что Прусь отошел в иной мир, — обстоятельство очень положительное.
   «Хапуга проклятый!» — чуть не вырвалось у Галицкого, но он овладел собой и посмотрел на свое новоиспеченное начальство любезнее. «Юный друг мой, — подумал он растроганно, — мы будем подкармливать тебя. Ты будешь благодарен, а нам... Нам делать свое...»
   — И правда, Дима, — повеселел он, — что нам делить? Лишних двадцать рублей в месяц? Как-нибудь и без них обойдусь. Они тебе нужнее. У тебя дело еще молодое, а нам, старикам...
   — Старый черт! — Серошапка хлопнул его по плечу. — Три года разницы, а уже в монахи записываешься. — Он что-то еще говорил, а Галицкий мысленно прикидывал: во-первых, не следует баловать этого желторотого — сотен пяти в месяц, кроме зарплаты, ему вполне достаточно. Лишь бы только не мешал...
   Может, и хорошо, что начальником цеха поставили этого слепого котенка. Всегда можно свалить на него вину.
   А он и рад будет: пятьсот шайбочек с неба упало...
   Вдруг что-то важное дошло до сознания Галицкого, и он насторожился.
   — Что вы сказали? — переспросил.
   — Как дела с договорами на сбыт нашей продукции? Ведь уже май, и если прозевать это дело...
   У Галицкого вдруг кольнуло под ложечкой. Договоры о поставках — святая святых его и Григория Котляра — помощника мастера. Они не позволят, чтобы этот выскочка совал туда свой нос.
   Ответил с деланным равнодушием:
   — Прусь был хороший хозяин и вовремя заботился о сбыте продукции Эти операции поручал мне и Котляру, — солгал он О том, что Прусь брал почти половину договоров на себя, решил умолчать. — У нас есть определенный опыт и связи. Цех будет работать на полную мощность. План выполним и прогрессивку получим, — заверил он.
   — Хорошо, выясним... — Серошапка вернулся на свое место. Выдвинул и задвинул ящик стола, переложил какие-то бумажки Сказал, будто речь шла о мелочи: — В крайнем случае я могу договориться с одним из южных комбинатов о поставке пятисот или шестисот тонн яблочного пюре ..
   Галицкий даже попятился.
   — Скольких? — переспросил.
   — Тонн пятисот, а может, и больше... — Серошапка сделал вид, что разглядывает что-то в ящике. И так, не глядя на Галицкого, знал, какой удар нанес ему сейчас. "Я тебя, мерзавца, насквозь вижу, — торжествовал он. — А ты думал меня голыми руками взять?
   Интересно, как теперь запоешь?"
   Но Галицкий, оказалось, был достойным партнером...
   — Тогда придется поработать... — задумчиво произнес он. И прибавил с энтузиазмом: — Зато план перевыполним. Возможно, переходящее знамя получим!
   — Первое место в области завоюем! — поддержал его Серошапка. — Мы с вами еще прогремим!
   «Как бы не загреметь... — подумал Галицкий. — Но ведь пятьсот тонн! С каждого килограмма... Да еще и сколько пойдет без нарядов... Интересно, знает ли этот Серошапка, сколько можно положить в карман?»
   Но Серощапка смотрел на него простодушно, и Галицкий встал. Надо было посоветоваться с Котляром.
   У Гриши светлая голова, как Гриша скажет, так и следует делать — имеет, зараза, нюх настоящей гончей, видит на десять саженей вглубь. Григорий Котляр — титан коммерции. Его еще никто не обводил вокруг пальца.
   Серошапка посидел в кабинете, машинально перебирая бумаги. Фактически стол был пуст — несколько писем, оставленных Галицким, копия приказа по заготконторе...
   Вчера Серошапка долго беседовал со следователем из Киева. Тот рассказал ему про убийство Пруся и просил помочь следственным органам. По его просьбе Серошапка просидел полночи, разбирая бумаги Пруся, привезенные в область работниками милиции. Правда, Прусь был осторожным человеком и не держал ничего, что могло бы скомпрометировать его. Не отличался аккуратностью — бумаги бросал в папки без всякой системы, приказы не подшивал, как полагалось по инструкции, и принципиально не признавал нумерации входящих и исходящих...
   Серошапку заинтересовало недописанное письмо, точнее записка — всего несколько торопливо написанных слов:
   «Поля... Я вчера не мог быть дома, потому...»
   На этом записка обрывалась. Серошапка показал ее Козюренко, и полковник просил его, если будет возможность, выяснить, кто эта Поля.
   Правда, всего несколько слов, но они свидетельствовали о каких-то отношениях Пруся с женщиной по имени Поля: возможно, это любовница Пруся, которая бывала у него дома, заранее договорившись о встрече, а может, просто приходила, чтобы навести порядок в квартире, выстирать белье...
   Серошапка вышел в цех. Сейчас, перед началом сезона, там было мало рабочих. Через месяц-полтора, когда начнут завозить ягоды и фрукты, заготконтора наберет сезонных рабочих, и тогда работа закипит.
   А теперь готовили тару, ремонтировали оборудование.
   Галицкий, увидев Серошапку, приветственно помахал ему рукой. Мастер занимался очень прозаичной работой: осматривал бочки, в которых должны отправлять заказчикам соки и яблочное пюре. Брезгливо пинал их ногой, командовал:
   — На эту набейте обручи! Откати ее, Микола, в сторону. А для этой нужно новое дно, пометь мелом...
   Серошапка прошел мимо. Конечно, можно было бы расспросить Галицкого о Поле, но Козюренко отсоветовал: может, она общается с Галицким, может, причастна к преступлению, и расспросы только насторожат ее.
   Серошапка хотел посмотреть, как ремонтируют пресс, но его остановила молодая женщина, повязанная платком.
   — На два слова, Дмитро Семенович... — проговорила, смутившись.
   Серошапка подошел к ней. Внимательно посмотрел.
   Женщина не отвела глаз, и Серошапка прочитал в них какую-то глубоко затаенную тревогу.
   — Вы меня знаете, а я, к сожалению...
   — Меня зовут Мартой Васильевной, — женщина метнула взгляд на Галицкого, и зрачки ее сузились, а лицо приобрело решительное выражение. — Хочу поговорить с глазу на глаз!
   «Ну что ж, — решил Серошапка, — пресс подождет».
   — Идемте ко мне, — предложил он.
   Когда они проходили мимо Галицкого, тот с интересом посмотрел на них и демонстративно отвернулся.
   Женщина села у стола, сняла платок, разгладила его на коленях. Видно, что-то волновало ее, и она не знала, с чего начать. Серошапка помог ей:
   — Я вас внимательно слушаю, Марта Васильевна.
   Прошу, говорите все, что думаете.
   Женщина собрала платок, стиснула в кулаке.
   — Тут вот что... — начала не совсем уверенно, — и может быть, не мое это дело, хотя мое, потому что я здесь профгрупорг. Выбрали недавно, — пояснила она. — Да если б и не выбрали, все равно... Вижу я вас впервые, но все же хочу предупредить: что-то не так у нас делается.
   — Как это не так? — Серошапка сделал вид, что не понял. — Насколько мне известно, план выполняется...
   Верно, ему не следовало говорить это, потому что женщина как-то сразу увяла.
   — Вот так все, — сказала растерянно, — кому ни скажешь...
   — Извините, Марта Васильевна, хочу выслушать вас до конца.
   — Тут меня считают скандалисткой, — вдруг быстро заговорила женщина, — — но, нравится или не нравится, буду говорить в глаза. Прусь с работы хотел выгнать, да профгрупорг я... Галицкий — видели, как посмотрел! К сожалению, нет у меня никаких доказательств, хотите — слушайте, не хотите — уйду...
   — Но я же вас слушаю внимательно.
   — Прусь был жулик, и Галицкий тоже, — отрубила женщина.
   — У вас есть факты?
   — Если бы были. С фактами я бы в милицию пошла. Я с вами потому и разговариваю, что человек вы здесь новый и этот пройдоха Галицкий будет стараться обвести вас вокруг пальца. Вот и предостерегаю.
   — Благодарю, — ответил Серошапка не совсем искренне. Если бы знала эта женщина, какое у него самого мнение о Галицком! — Я учту ваши предостережения. Но почему вы так думаете?
   — Да все знают, что они жулики.
   — Так я могу о каждом сказать.
   — Не о каждом. Сколько Галицкий получает? Зимой — сто рублей, ну, летом значительно больше, но жена его не работает, двое детей, а посмотрите, какой дом поднял! К себе они не приглашают, но люди все знают, чего только в доме нет! Вот Прусь — тот был похитрей. Берег копейку.
   — Говорят, ссорился в последнее время с Галицким?
   Марта Васильевна сокрушенно покачала головой.
   — Одного поля ягоды. Сегодня поссорились — завтра помирились!
   — И все же могли что-то не поделить... Тем более, что Прусь, говорят, был нелюдим...
   — На глазах — нелюдим, а любовницу имел... Полину какую-то...
   — Откуда знаете?
   — Да слыхала...
   — Вот что, Марта Васильевна, — сказал Серошапка, — вы сегодня мне много наговорили. Этот разговор останется между нами, сами понимаете. Скажите только еще, что вы знаете о Полине?
   — Знаю, что она живет во Львове, и Прусь зачастил к ней. Но лучше Нину расспросите. Это она мне говорила.
   — Кто такая?
   — Вместе работаем.
   — Попросите ее зайти сейчас ко мне.
   Нина, пухленькая красивая молодица, рассказала, что весной Прусь и Галицкий ехали во Львов на заготконторовском «газике». Попросилась и она. Прусь сперва не хотел ее брать в машину, но потом все-таки согласился. В машину бросили два ящика яблок, и Прусь завез их на Тополиную улицу. Еще слышала, как Галицкий спросил: «Завтра вернешься? Привет Полине...»
   Потом Прусь с шофером выгружали ящики. Нет, Нина не помнит номера дома, но вокруг усадьбы зеленый забор и возле калитки растет каштан.
   Когда Серошапка вышел во двор, Галицкий окликнул его.
   — Надо обмыть твою новую должность! — и заговорщицки подмигнул. — Вечером махнем во Львов, я тебя с девушками познакомлю.
   — Ну что ж, — согласился Серошапка. Козюренко подчеркнул, что нужно войти в доверие этого типа, а в ресторане Галицкий может разговориться...
   — Зачем к тебе эта сплетница приходила? — полюбопытствовал Галицкий. — Жаловалась?
   — Ерунда... — махнул рукой Серошапка. — Всем не угодишь!
   — Это точно, всем не угодишь! — повеселел Галицкий. — Значит, до вечера?..

ДОМ НА ТОПОЛИНОЙ

   Гриша Котляр на собственной «Волге» отвез Серошапку в облпотребсоюз. Тот сидел сзади вместе с Галицким — украдкой вздыхал и жаловался на головную боль. Гриша предложил опохмелиться, но Серошапка решительно отказался.
   — Сегодня должен быть у начальства, — пояснил он. — Надо оформить личное дело. Неудобно, когда пахнет...
   — А завкадрами тебе знаком? — начал осторожно выпытывать Галицкий. — Его тоже не мешало бы...
   — Познакомились два дня назад.
   — Может, мы тебя подождем? — предложил Галицкий.
   — А если я задержусь? Цех останется без глаза — ни начальника, ни мастера... Так совсем до ручки дойдем.
   — Резонно, — похвалил Галицкий. — Дело прежде всего. Ты, Дима, начинаешь мне еще больше нравиться. — Говоря это, он бесстыдно лгал: хотел иметь начальником человека безынициативного или пьянчужку. Вздохнул и подумал, что напрасно сетует: могли бы вместо Серошапки прислать кого-нибудь непьющего и тогда...
   Серошапка постоял в вестибюле облпотребсоюза.
   Убедившись, что синяя «Волга» исчезла в конце улицы, позвонил Козюренко и условился о встрече.
   ...Роман Панасович хмурился. Молча слушал Серошапку, и тот, стыдясь подробностей вчерашней выпивки, краснел. А Козюренко думал о том, какая у них все же тяжкая работа: парень этот, Серошапка, хороший и чистый, но вот попросили помочь следствию — и уже столкнулся с грязью. Рассказывал обо всем с отвращением, Козюренко невольно вспомнил свое первое столкновение с преступным миром. Это было давно, но он помнил даже малейшие детали, так они запечатлелись в его памяти...
   Серошапка уже кончил рассказывать, а Козюренко все еще молчал, будучи не в силах стряхнуть тяжесть воспоминаний. Налил себе полстакана воды и, перехватив взгляд Серошапки, подвинул бутылку к нему.
   — Дом на Тополиной и любовница Пруся — это любопытно, — сказал он наконец. — Теперь вот что: алиби Галицкого не подлежит сомнению. Мы проверили: он восемнадцатого мая был в Николаевской области. Котляра восемнадцатого приблизительно до половины одиннадцатого ночи видели во львовском ресторане «Интурист». Но, имея свою «Волгу», можно за полчаса доехать до Желехова. Думаю, там, где речь идет о деньгах, рука у него не дрогнет. Ну, что жулики они — понятно. Галицкий и Котляр, должно быть, уже немножко поверили вам... Позвольте им и дальше обрабатывать себя. Они признают вас своим, когда Галицкий хоть в чем-то возьмет верх. Но сразу сыграть с ним в поддавки опасно — этот лис может что-то почуять. Не поддавайтесь, боритесь за власть. — Подумал и добавил: — Недолго уже им гулять... А дом на Тополиной проверим сегодня же...
   ...Сперва «работники инвентарного бюро» зашли в соседние дома, — всякое может случиться, и лучше, чтобы все знали: инвентаризация касается не только дома номер пятнадцать.
   В двух предыдущих домах ограничились лишь поверхностным осмотром зданий. В доме номер пятнадцать им открыла сама хозяйка, Полина Герасимовна Суханова — женщина еще молодая и красивая, с черными цыганскими глазами, мягко очерченными губами и ямочками на щеках. Такие ямочки, как утверждают наблюдательные люди, чаще бывают у блондинок и свидетельствуют о мягком характере. Однако Полина Суханова не считала себя особенно мягкосердечной — имела энергичную натуру и была женщина практичная, умела взять от жизни как можно больше.
   Лет шесть назад Полина сошлась с Прусем. Было ей тогда за двадцать. Она только что окончила училище и работала медсестрой в больнице. Пруся положили на операцию, и они познакомились в предоперационной палате. Потом Полина несколько раз навещала его в палате, а когда выписывался, наняла такси и отвезла в Желехов.
   «Что такое больница? — рассуждала она. — Зарплата небольшая, общежитие, в перспективе — влюбленный студент... А старик намекнул, что у него есть деньги, и я хоть сегодня могу бросить больницу. Правда, нужна ширма, дармоеды теперь не в почете — ну что ж, потом найду легкую работу...»
   Ночь, проведенная в мансарде прусевского дома, окончательно убедила Полину в правильности ее намерения: Василь Корнеевич, или Вася, как она его уже называла, будет не очень докучать ей; они договорились, что все останется по-старому — он будет жить в Желехове, она — во Львове. Правда, Прусь обещал найти для нее квартиру и взять все хлопоты и затраты на себя.
   Через два года Прусь построил и записал на ее имя хороший особнячок. Полина распустила слух, что у нее умерла бабушка и оставила ей в наследство немало денег на сберкнижке. Они с Прусем решили пожениться, когда Василь Корнеевич уйдет из заготконторы, продать дом в Желехове, чтобы быть подальше от острых глаз обэхаэсовцев. А пока что отделать гнездышко на Тополиной.
   Гнездышко и правда поражало комфортом: ванная, выложенная чешской плиткой, немецкие торшеры и люстры, венгерская спальня-люкс полированного дерева, большой румынский сервант, кресла и рояль в гостиной. И всюду ковры. Василь Корнеевич любил ковры и скупал их, не жалея денег, — китайские, персидские, бухарские и бог знает какие. Один из них закрывал весь пол в его кабинете.
   Да, Василь Корнеевич Прусь — узкий специалист соковыжимательного дела, почти ничего не читавший, кроме накладных, договоров и разных приказов по заготконторе, имел персональный кабинет, всю стену которого занимали стеллажи с подписными изданиями.
   Энциклопедия и Жан-Жак Руссо, Шекспир и Новиков-Прибой...
   Как-то Василь Корнеевич подержал в руках Вольтера, пытаясь прочитать страничку, но, ничего не поняв, снова поставил за зеркальное стекло. Зато у них как у людей. За такими изданиями очередь. А он может позволить себе роскошь заплатить в несколько раз дороже и не толкаться у магазина. Пускай стоят, места не жалко... Однажды Василя Корнеевича пригласили на семейную вечеринку к начальнику заготконторы. У начальника тоже всю стену занимали стеллажи. Особенно понравилось Прусю объявление, выполненное печатным способом, предупреждавшее довольно категорично:
 
   Не шарь по полкам жадным взглядом,
   Ты не получишь книги на дом.
   Лишь безнадежный идиот
   Знакомым книги раздает!
 
   Прусь украдкой переписал текст. И теперь это объявление охраняло его библиотеку на Тополиной от жадных на чужое гостей, хотя их в этом доме почти не бывало: Прусь не афишировал свои отношения с Полиной, запрещал и ей приглашать знакомых... Иногда забегали только соседки, которых принимали в коридоре, или самые близкие Полинины приятельницы, перед которыми она не могла не похвастаться своим достатком.
   Полина Герасимовна встретила «работников инвентарного бюро» сначала не то что враждебно — настороженно. Но они заверили, что их визит — чистейшая формальность, и хозяйка даже предложила гостям коньяку. Они категорически отказались, да и Полина, в конце концов, сообразила, что ее щедрость ни к чему.
   У нее все в порядке, документы законные и зарегистрированные — осматривайте и катитесь ко всем чертям...
   А «работники инвентарного бюро» были действительно дотошные: один даже попросил разрешения спуститься в подвал; второй в это время уточнял, не делала ли хозяйка пристроек к дому, не ремонтировала ли сарай...
   Они закончили работу быстро — за полчаса — и начали уже прощаться, когда вспомнили, что хозяйка должна подписать какой-то документ. Один из них вынул из папки несколько бумаг, дал Полине подержать папку, быстро нашел нужную и предложил расписаться. А через час он докладывал Козюренко, что отпечатки пальцев на стакане с недопитым портвейном совпали с отпечатками, оставленными Полиной Сухановой на папке «работников инвентарного бюро», и что в подвале дома на Тополиной улице устроен тайник, аналогичный хранилищу в доме убитого. Правда, Суханова, вероятно, не знает о его существовании: когда один из оперативников попросил разрешения осмотреть подвал, она восприняла это спокойно, не возражала против того, чтобы он спустился сам, и во время его отсутствия не проявляла ни малейших признаков волнения.
   Козюренко приказал Владову:
   — Будем делать обыск. Возьмите у прокурора постановление и вызовите оперативную машину.
   Полина Герасимовна, увидев постановление на обыск и понятых, разволновалась. Начала требовать объяснений, но Козюренко ответил:
   — Сейчас все узнаете.
   Обыск начали с подвала. Осторожно раскрыли тайник, — даже опытные работники милиции ахнули, увидев пачки денег в больших купюрах, облигации трехпроцентного займа, несколько сберкнижек на предъявителя и бриллианты в обыкновенной спичечной коробке.
   Когда положили все это перед понятыми, Полина отшатнулась. Щеки у нее покрылись пятнами.
   — Боже мой! — воскликнула она. — И все это лежало так близко!
   Козюренко все время следил за ней. Теперь он был почти уверен, что Суханова не знала о тайнике. Быстро осмотрел найденное.
   Внимание его привлекла бумажка, исписанная неровным почерком.
   — Ваша расписка? — показал Сухановой.
   — Да... — сказала она растерянно. — Дайте взглянуть.
   Козюренко положил бумажку обратно.
   — Пока тут разберутся и подсчитают, — похлопал ладонью по деньгам и облигациям, — пройдемте в соседнюю комнату.
   Суханова молча пошла за ним. Была поражена тем, что такое богатство находилось рядом, а она не знала.
   Прусь не очень баловал ее. Для дома всегда был щедр, да и ей покупал наряды — две шубы, костюмы, платья, обувь... Но денег давал мало. Иногда сотню в месяц, иногда меньше. А тут... Столько денег! И расписка... Нашла бы расписку — и дом стал бы ее собственностью.
   Козюренко устроился напротив Сухановой в удобном кожаном кресле. Улыбаясь, спросил:
   — Чьи это деньги? Василя Корнеевича Пруся?
   Ведь не станете отрицать, что знаете его?
   — Конечно, я знаю Василя Корнеевича, — ответила Суханова, не колеблясь.
   Она как бы подчеркнула слова «я знаю». Козюренко с любопытством взглянул на нее.
   — И как вы знаете его?
   Полина смутилась. Опустила ресницы и беспомощно улыбнулась, потом посмотрела, как и раньше, настороженно.
   — Мы с ним друзья, — покраснела. — Он нравится мне.
   — Вы хотите сказать, что находитесь с Василем Корнеевичем Прусем в близких отношениях?
   — Да.
   — Когда он бывал здесь? Или вы встречались в других местах?
   — Нет. Как правило, он приезжает ко мне. В последний раз был четырнадцатого или пятнадцатого мая. Простите, когда у нас было воскресенье? Значит, пятнадцатого.
   — И после этого вы не виделись?
   Полина покачала головой.
   — Ну что ж, — предупредил Козюренко, — я посоветовал бы вам быть откровеннее. Мы можем доказать, что вы недавно ездили в Желехов.
   Суханова обиделась:
   — Я уже и забыла, когда была там.
   — Тогда придется задержать вас.
   Полина беспомощно кивнула головой.
   Обыск продолжался до позднего вечера. «Портрета» Эль Греко в доме Сухановой не нашли.
   Оставив здесь двух оперативников, Козюренко вернулся в управление. Суханову отвезли в камеру предварительного заключения.
   Ночью Козюренко разбудил телефонный звонок: старший лейтенант Владов доложил, что несколько минут назад на Тополиную к Сухановой зашел мужчина, назвавшийся водителем троллейбуса Вадимом Леонтьевичем Григоруком. Он задержан.
   — Ну-ну, — пробормотал в трубку Козюренко. — В девять его и Суханову ко мне. И вот что, дружище...
   Если это вас не очень затруднит, попросите, чтобы кто-то проверил с утра в диспетчерских, не заказывали ли восемнадцатого мая такси на Желехов. И пусть поинтересуются в таксопарках — кто восемнадцатого днем возил туда пассажиров.
   Сначала Козюренко начал допрашивать Полину.
   Суханова, как и вчера, отрицала, что недавно была в Желехове. Следователь перебил:
   — Я знаю даже, какой марки портвейн вы пили восемнадцатого в мансарде Василя Корнеевича.
   Вы оставили на стакане отпечатки пальцев. Надеюсь, знаете, что это доказательство считается бесспорным?