Сан-Антонио. Елка в подарок

   — Хорошо, патрон. Я вешаю трубку.
   — Осложнения, шеф?
   — Нет, но что-то не клеится. И мое состояние тоже… Знаешь, мне хочется все к чертям бросить, залезть с головой под одеяло и поспать…
   — Почему бы вам так и не сделать? — опасливо спрашивает Матиас.
   — Да потому! Кто, интересно, в таком случае доведет эту историю до конца?
   Матиас считает, по крайней мере на его лице написано, что я уж слишком много на себя беру, и смотрит на меня с иронией. Он, наверное, прав. Тут я и вправду загнул!
   В порядке извинения я отвешиваю ему такую улыбку, что любой призрак в шотландском замке окочурился бы от страха на месте.
   — Ты прекрасно знаешь: я супермен, дружок! Человек, проходящий сквозь двери! Особенно открытые!
   Мысли вслух! Но где-то концы с концами не вяжутся, моя натужная ирония мне и самому не нравится, я иногда себя ненавижу!
   Ладно, за дело! Подтягиваю телефон к себе.
   — Редакцию “Утки”, быстро!
   — “Утка” на проводе, — слышится анонимный женский голос. Настолько анонимный, что можно подумать, будто отвечает говорящая машина.
   — Господина Кийе, пожалуйста!
   — Соединяю с его отделом.
   Эти дамы на телефоне обладают гениальной способностью уходить от конкретных просьб. Вы спрашиваете, как их зовут, а они соединяют вас с отделом регистрации брака восемнадцатого округа.
   — Алло! — отвечает на этот раз мужской голос, явно принадлежащий человеку, который считает себя если не Наполеоном, то уж Бонапартом точно. — Слушаю вас.
   — Мне нужен Кийе!
   — Его здесь нет.
   — Тогда мисс Неф Тустеп!
   — Это другой отдел.
   — Мне без разницы.
   — Вы, собственно, по какому вопросу?
   — Готов поспорить, что, специально для вас подучившись грамматике и особенно лексике, я найду средства вам это объяснить.
   Бормоча что-то невнятное, парень переключает меня на Айлюли, и я наконец слышу деловой баритон моей подружки.
   — У тебя радостный голосок! — констатирую я в качестве приветствия.
   — Мне только что подкинули отличную шутку для моей статьи. Слушай, легавый, я прочитаю: “Десять самых лучших лет жизни женщины находятся между 28 и 30 годами!” Классно, правда?
   — А насколько правильно!
   — Я тебе опять нужна, чтобы переться к какому-нибудь старому хрычу?
   — Нет, хотел попросить Кийе дать мне фотографии дома, отобранные им для рекламы.
   — Что ты еще затеваешь?
   — Подозреваю, что эти фотографии сделаны довольно давно. А мне хотелось бы знать, как выглядел палисадник у дома до того, как мой бедняга сослуживец имел счастье выиграть этот дворец в вашем проклятом конкурсе.
   — Я поняла, дорогой, но попроси его сам! — отвечает Айлюли.
   — Кийе нет на месте, а мне ни к чему ставить в известность его коллег, сама понимаешь! Вспомни о своем доблестном директоре, в чьем ведении моя скоропостижная отставка в случае утечки информации! Будь душкой, пойди поройся у него в ящиках, а если найдешь, пришли с каким-нибудь туземцем на острие копья.
   — Хорошо, для тебя сделаю. Но в знак благодарности ты должен мне поведать что-нибудь захватывающее для новостей.
   — Есть у меня одна потрясающая новость, которую я услышал от Берюрье, специалиста по тонкому юмору. Сейчас, дай вспомнить… А, вот! Он увидел на заборе одно словцо и решил проверить, соответствует ли надпись реалии. Но у него ничего не вышло. Теперь он твердо убежден, что нельзя верить ничему написанному. Ну как, пойдет?
   Она фыркает и, по-мужски обложив меня непечатными словами, вешает трубку.
   — Матиас, — говорю я, — поезжай на улицу Баллю к господину Аква. Можешь ему впаривать все, что угодно, но доставь его сюда. Не вздумай только упоминать о расследовании, понял? Для верности возьми с собой еще кого-нибудь. Отведешь его потом в маленький кабинет на нашем этаже.
   — Хорошо, господин ко…
   Он вовремя вспоминает мой приказ и осекается.
   — Перед уходом притащи сюда вольтеровское кресло из соседнего бюро. Постараюсь немного отдохнуть. Если сейчас хоть чуть-чуть не посплю, это расследование будет моим последним…
   Добряк Матиас устраивает меня по-королевски: ноги накрывает старым пальто из своего кабинета, а под голову подсовывает подушку из комнаты дежурного.
   — Хотите, я прикрою ставни, а то солнце бьет по шарам…
   — Спасибо, брат. Ты не пропадешь в жизни. Если выкинут из Конторы, ты всегда сможешь устроиться в больницу для дистрофиков — у тебя есть способности!

* * *

   Все-таки как мы, люди, слабы. Вот ты — такой красивый, молодой, мощный, как Аполлон. Одной рукой рвешь колоду карт из пятидесяти двух листов, кладешь на обе лопатки парня с черным поясом дзюдоиста раньше, чем тот скажет “ой!”, но стоит температуре твоего тела подняться лишь на два градуса, и ты становишься тряпкой, старой развалиной, сортирной бумагой!
   Я тону в лихорадке. Но тишина, приглушенный свет, горизонтальное положение приносят желаемый результат — мне все-таки лучше. Я не сплю, но будто плыву в глубоком отупении, слыша, как булькает кровь в моих тяжелых висках.
   Не прошло и четверти часа, как я улегся, и раздается резкий звонок телефона. Какое это все-таки чудовищное изобретение! Могу поспорить на ваши старые башмаки против ночи с Бриджит Бардо, что именно телефон является причиной смерти в девяноста случаях из ста.
   Не беру трубку в надежде, что он сообразит заткнуться, но телефон продолжает неистово дребезжать, и я тяну к нему свою ослабевшую руку.
   Моя ненаглядная Айлюли, черт бы ее побрал!
   — Эй, Сан-А, я не смогла найти фотографии в архивах Кийе. Кроме того, нет возможности позвонить ему домой и узнать, куда он их дел. Роже переехал в новую квартиру на окраине, и им еще не установили телефон…
   — Вот счастливчик! Когда он будет в редакции?
   — Сегодня не придет, в отгуле, поскольку дежурил в воскресенье.
   — Тогда давай адрес…
   — Улица Дантона, дом тридцать четыре…
   — Аминь! — прощаюсь я.
   Вновь обретя свое временное уединение, я раздумываю, стоят ли фотографии того, чтобы переться за ними через весь город. Поковыряв вилкой то там, то сям в своем котелке, прихожу к мысли, что надо ехать. Со вздохом достаю вторую таблетку Тео… Как было уютно в вольтеровском кресле! Можно, конечно, послать кого-нибудь вместо себя, но Кийе такой трус! Испугается полиции, поднимет шум — нет, лучше ехать самому. Когда еще Матиас захомутает Акву!
   Чувствуя, что чувствую себя все хуже и хуже (как вам мой полубредовый оборотец?), и обнаружив, что свободных шоферов нет (обеденный перерыв), вызываю такси. Пусть народ предается чревоугодию. Я за мирное сосуществование. В конце концов, глупо обижаться на людей за то, что они не теряют аппетит из-за моей ангины.
   Хоть в чем-то мне везет — Кийе дома. Он совсем недавно поселился в новом блочном чудовище. Его квартира смахивает на строительную площадку. Понятно, что парень вложил все свои сбережения в первый взнос и теперь у него нет ни гроша, чтобы хоть как-то обставить свою бетонную клетку. Маляры начали было красить кухню, но оборвали песнь на полуслове. Прибывшие с визитом вежливости тараканы, убедившись в убогом состоянии его припасов, ретировались в ранее обжитые квартиры. В прихожей и комнатах под ногами хрустит строительный мусор.
   Я заявляюсь к Кийе в тот самый момент, когда он пытается сотворить большую яичницу из двух яиц, максимально размазывая их по сковороде. Он небрит, и на нем дырявый халат.
   — Пойдемте лучше в кухню. Это пока единственное место, где можно поговорить, — произносит он с грустью в голосе. — Моя мебель еще на складе. Я сплю на матрасе прямо на полу… Неуютно, правда? Но все впереди. Моя жена уехала к своей матери и не вернется, пока я здесь все не устрою.
   Вспомнив слова Айлюли по поводу супружеских неудач Кийе, стараюсь его ободрить. Про себя же думаю, что маман, к которой отбыла его жена, наверняка носит двубортный костюм, галстук, ботинки сорок второго размера и бреется каждое утро.
   — Вам что-то нужно? — спрашивает он с опаской, заглядывая мне в глаза.
   — Да. Прошу прощения за вторжение к вам в выходной день, но мне необходимы фотографии дома в Маньи.
   — Какие фотографии?
   — Те, которые вам предоставил ваш Бормотун, а вы уже из них выбирали лучшие для газеты.
   — Ах! Да…
   — Я попросил Айлюли поискать их в редакции, но она не нашла.
   — Конечно, — отвечает новосел-рогоносец, — ведь Бормодур их забрал…
   — Может быть, вы помните, как выглядел сад перед домом?
   — Очень смутно…
   — Но, послушайте, Кийе, у журналистов обычно хорошая зрительная память.
   Он почесывает указательными пальцами брови, пытаясь возбудить известный лишь ему одному потайной механизм визуального архива. Яйца на сковородке потихоньку превращаются в резиновый блин. Одинокий мужчина — грустное зрелище. Клянусь, если бы у меня не было Фелиции, я бы даже взял себе жену в дом, хотя бы просто для того, чтобы она лечила меня от ангины.
   — Мне кажется, там белели кочаны капусты и еще рос перец… — вспоминает он.
   Но опять же повторяю, я ни в чем не уверен. Может быть, вам лучше поехать к самому Бормодуру, если это так важно?
   — Да, пожалуй… Благодарю за информацию, дорогой Кийе. Простите, что из-за меня вам придется есть холодную яичницу…
   — Хотите выпить? У меня есть виски.
   — В другой раз.
   Когда его гостиная будет готова для приема гостей. Виски на раковине в полупокрашенной кухне не создаст необходимого интима.
   Мой таксист развалился на сиденье и взахлеб читает роман с картинками об особенностях сексуальной жизни на Британских островах. Особая прелесть этой занимательной прозы состоит в том, что она изложена переводчиком, явно склонным к натурализму.
   — Куда? — спрашивает он, выходя из эротического опьянения.
   Нет, к черту! Я достаточно наездился, и мне не хватит мужества снова переться к пройдохе Бомбодуру за фотографиями. Может, они мне и вовсе не нужны?
   — Поехали обратно в наш крольчатник!
   Он стартует. Погода чудесная. Проезжая мимо Булонского леса, я думаю, что в идеале было бы замечательно вот в такой денек, прихватив с собой корзинку со жратвой и хорошей бутылочкой вина, устроить с милым длинноногим созданием завтрак на траве.
   Увы, это волнующее событие откладывается на неопределенный срок. Черт, если бы еще так не знобило!
   Сладкие мечты согревают мне душу, и под мерное покачивание тачки я проваливаюсь в сон настолько глубоко, что бывшему великому русскому князю приходится прилично потрясти меня, дабы я вернулся к действительности. Щедро отблагодарив его за труды и выйдя из машины, я вижу припаркованный у входа “рено” Матиаса. Стало быть, он привез клиента.
   С грехом пополам заползаю в кабинет и плюхаюсь в кресло.
   Звонок телефона! Опять!
   — Звонит ваша мать и просит соединить с вами, комиссар!
   Я беру себя в руки.
   — Алло! Антуан, сынок, как ты себя чувствуешь?
   — Прекрасно, мам, — отвечаю я. — Ты прости, у меня были причины не послушаться тебя!
   — Я хотела узнать, приедешь ли ты обедать?
   — Обязательно! Обещаю! Пока…
   Поскольку трубка у меня в руках, тут же соединяюсь с Матиасом. Он в прекрасном расположении духа, как на чужой свадьбе.
   — Аква здесь, патрон!
   — Не оказал сопротивления?
   — Никакого.
   — Что ты ему наплел?
   — Отвел его в сторонку и тихо сказал, чтобы он проехал со мной в полицию, поскольку надо выяснить некоторые моменты в наследстве его жены.
   — И у него не возникло вопросов?
   — Нет.
   — Его не удивила такая дичь?
   — Не знаю, но он поехал со мной…
   — Отлично. Пусть помучается в кабинете в одиночку. Как раз дойдет до готовности к тому времени, когда я за него возьмусь. Теперь вот что: поезжай на Насосную улицу к Бормодуру и попроси фотографии дома в Маньи, хранящиеся у него в конкурсном досье.
   — Уже еду…
   — И еще скажи телефонистке, чтобы не соединяли меня ни с кем. Хочу часик поспать, иначе, чувствую, загнусь! Я что-то сегодня совсем слетел с катушек!

Глава шестая

В которой я узнаю о том, о чем даже не подозревал

   — Входите, господин Аква!
   Несчастный вдовец постарел со вчерашнего дня лет на десять и вконец разбит, бедняга! Он с ходу узнает меня, выпучивает глаза и дергает шеей. Видно, подружке армейской юности Берю хватило сил удержать язык за зубами.
   — Вы вчерашний фотограф! Так вы полицейский?
   — Верно! Комиссар Сан-Антонио…
   Мой надтреснутый голос звучит не приятнее скрипа ржавых петель. Я хотел отдохнуть часок, но лихорадка так и не дала мне заснуть.
   — Тогда я не понимаю вашей хитрости, комиссар.
   — Я тоже не врубаюсь в некоторые вещи, господин Аква. Садитесь! Объединив наши знания, нам, возможно, удастся заполнить бреши в наших незнаниях.
   Здорово закручено, а? Надо будет поучаствовать в следующем конкурсе “Утки”. Но только уж если выиграю главный приз, прикажу сразу перекопать весь участок.
   — Прошу объяснить мне причины моего ареста, господин комиссар!
   — Пока еще вы не арестованы. Старикашка, естественно, замечает мое ударение на “пока еще” и бледнеет чуть больше.
   — Мне нужно задать вам несколько вопросов, господин Аква!
   — А если я откажусь на них отвечать?
   — Тогда я подниму трубку и попрошу прокурора быстренько выдать мне ордер на ваш арест.
   — Но в чем меня обвиняют?
   — Вы не догадываетесь?
   — Нет!
   Его колючие глаза выдерживают мой взгляд. А он с характером, мой старичок Аквамарин! Чтобы вытрясти из него показания, придется изрядно попотеть! Если в еще тыква не раскалывалась!
   — Вам знаком Анж Равиоли? Он удивлен, будто совсем не ждал такого вопроса.
   — Естественно, поскольку этот господин снимал у нас дом…
   — Вы часто с ним виделись? Он отвечает не задумываясь:
   — Дважды!
   — Зачем?
   — Ну как — зачем? Первый раз, когда он перебирался в Маньи, мне пришлось приехать, чтобы вывезти оттуда мебель.
   — А второй раз?
   — Он сам приезжал ко мне через некоторое время.
   — Зачем?
   — Хотел купить дом.
   — Ах вот как?
   — Да.
   Если он мне не морочит голову, то это становится интересным. Хозяин стрип-кафе замочил Келлера и закопал в саду. Чтобы кто-нибудь сдуру не начал копать там землю и не наткнулся на останки немца, он решил купить дом… Весьма логично. У меня в голове версии составляются, как в детском конструкторе: множество всяких фигур из одних и тех же деталей.
   — И почему вас это не устроило?
   — Потому что этот человек мне не нравился, я вообще пожалел, что связался с ним. С первого взгляда было видно: он сомнительный тип!
   — Значит, вы отказали?
   — Да. И воспользовался его визитом, чтобы расторгнуть с ним отношения. Я объяснил отказ инвалидностью моей падчерицы: ей, мол, необходимо быть на свежем воздухе…
   — И как он к этому отнесся?
   — Начал протестовать. Но у него не было никаких прав: он просто снимал дом. Временная аренда. Поэтому мне легко было его выпроводить.
   — А через некоторое время вы выставили дом на продажу. Равиоли не обиделся, узнав об этом?
   — Он мог и не знать. А может, потерял интерес.
   Я поражен спокойствием Сержа Аквы. Он отвечает быстро, точно, не задумываясь.
   В дверь стучат. Матиас протискивается в кабинет, в руках — желтый конверт, привезенный от Бормодура. Он бросает подозрительный взгляд на Акву, потом с легкой улыбкой смотрит на меня, ожидая, видимо, приглашения принять участие в общем торжестве, но это не входит в мои намерения. Я болен и буду первой жертвой, если начну мучить старика перекрестным допросом с пристрастием.
   — Спасибо, брат! Можешь идти.
   Открываю конверт и выкладываю перед собой три фотографии с изображением дома — детальное изучение их еще предстоит.
   — Итак, вы уверяете, что после того визита Равиоли никогда больше не виделись с ним?
   — Никогда.
   — Господин Аква, но вы ведь ему звонили вчера поздно вечером.
   Старик не содрогается, даже не напрягается, он просто устало пожимает плечами:
   — Ничего подобного! — Затем добавляет: — Зачем мне ему звонить, если у нас с ним уже давно нет никаких дел?
   Но меня на такие дешевые аргументы не купишь.
   — Вы вышли вчера из дому около одиннадцати. Вы поехали в гараж и взяли свою машину. Потом позвонили Равиоли и попросили его приехать в Понтуаз, вернее, на шоссе рядом с Понтуазом… Равиоли приехал, вы сели в его машину и убили выстрелом из револьвера в затылок. Затем забрали деньги, которые были у него, и…
   — Бог мой! Какая бессмыслица!
   — Вы отвергаете это?
   — Я отвергаю вашу глупую версию!
   — И вы не согласны с тем, что ушли вчера около одиннадцати?
   — Нет, почему? Я действительно поехал в гараж взять свой автомобиль. Но на этом заканчивается соответствие вашей вымышленной истории с действительностью!
   — Равиоли был убит.
   — Я знаю.
   — А как вы узнали? Газеты не успели сообщить об убийстве!
   — Газеты, может, и нет! Но “Европа-1” — да! Моя падчерица проводит время у телевизора и радиоприемника. Между нами говоря, когда заявился ваш коллега, чтобы под дурацким предлогом вытащить меня из дома, я подумал, что именно из-за убийства этого типа Равиоли меня вызывают для дачи показаний…
   — Поскольку вам было что сказать?
   — Все, что мог, я вам уже сказал.
   — А я придерживаюсь мнения, что именно вы убили Равиоли, господин Аква!
   Он и так был белее мела, а тут вдруг стал синеть, как дельфтский фарфор. Резко вскочив, старый гриб изрыгает на меня поток возмущения, с трудом удерживая во рту свою вставную челюсть:
   — Господин комиссар, я больше не отвечу ни на один ваш вопрос! Вы можете арестовать меня, если вам нравится. Но я имею право по крайней мере на адвоката! И если…
   Я смотрю на него и не слышу больше ни слова. Все мое внимание приковано к неожиданно сильному биению сердца в собственной груди. Бог мой, никогда его не чувствовал! Так вот как оно дает о себе знать! А тут еще в котелке будто взрывается огненный шар, ослепляя меня фонтаном искр. Очень красочно, но невыносимо больно. Отдается везде, в каждой клеточке моего некогда мощного организма.
   — Сядьте, Аква!
   — Нет!
   — Садитесь, черт возьми, или я… Смирившись, он опускает свой скудный зад на облезлый стул.
   — Теперь давайте сменим тему, поговорим о вашей падчерице!
   Мои слова буквально подкашивают его.
   Воистину, слово — золото! Иногда даже в буквальном смысле. Вспомните ситуацию, описанную несколько лет назад в газетах: известная драматическая актриса, прославившаяся декламацией стихов наших классиков, охренев от зубной боли, потребовала на этом основании повышения гонорара за свои выступления. Правда, потом стало известно, что у нее болел зуб мудрости.
   Аква(ланг) ловит воздух широко открытым ртом. Примерно так ведет себя водолаз, когда понимает, что на его шланг наступил из самых добрых побуждений кто-то из обслуживающего персонала на палубе.
   — О моей падчерице? — сипит он. Я издевательским тоном изрекаю:
   — Вы же не будете утверждать, что девушка, которая живет с вами, ваша падчерица?
   На этот раз его хрип напоминает предсмертный:
   — Как вы об этом узнали?
   Ага! Ну наконец-то он в моих руках! Но телефонная станция, черт бы ее побрал, опекает меня сегодня с усиленной любовью, аппарат опять начинает петь свои призывные песни. Снимаю трубку. На другом конце провода слышится голос Лавуана:
   — А! Патрон… Я никак не мог соединиться с Парижем… Кошмар! Легче поговорить с Нью-Йорком, чем с Аньером!
   — Ты прав, но мне некогда! — пресекаю я жалобы подчиненного.
   — Я коротко. Значит, так. Я виделся с разными людьми. На фотографии действительно мадемуазель Планкебле!
   С обалдевшей рожей я соображаю: может, у меня начались галлюцинации от температуры?! Нельзя болеть в ответственные моменты своей жизни! Как же так, черт возьми! Ведь только что сам Аква признал, что на фотографии, которую я ему сую под нос, изображена совсем не его падчерица! А этот умник свистит, что это как раз она!
   — Ты свихнулся или как?
   — Да нет, патрон. Все точно! Люди, которых я спрашивал, категоричны…
   — Ладно, спасибо…
   Болезненное отупение вновь овладевает мной. Я кладу трубку на рычаг с той же осторожностью, с какой скряга прячет в кованый сундук очередной золотой. К счастью, Аква пребывает в еще более поверженном состоянии, чем я, и не замечает моих мучений.
   — Как вам удалось узнать, что Тереза мне не падчерица, а дочь? — спрашивает, заикаясь, человек, сидящий напротив меня.
   Я не сразу врубаюсь в смысл слов, которые произнес Аква. У меня отвисает челюсть и глаза, как две перезревшие вишни, вылезают из орбит, — словом, выдаю себя с потрохами.
   — Это была наша самая большая тайна, — вздыхает Аква, не обращая внимания на мою растерянность, целиком погруженный в собственные переживания. — Да, я познакомился с Жермен Планкебле вскоре после того, как она вышла замуж. Она стала моей любовницей. Через некоторое время она забеременела. Ребенок был от меня, так как ее муж был бесплоден… Она чуть было не разошлась с ним. Но мы вынуждены были расстаться. Ее муж был богат, имел положение, а я нет. Словом, ей удалось убедить мужа, будто врачи ошиблись и он настоящий отец Терезы… Я уехал. Долго жил в Африке. Когда вернулся во Францию, мне захотелось увидеть своего ребенка. Я разыскал их и узнал, что моя бывшая любовница стала вдовой… У нас появилась возможность начать новую жизнь. И мы поженились… Но судьба была по-прежнему жестока к нам: нелепый, трагический случай положил конец нашему счастью!
   Он вытирает свои старческие бесцветные слезы.
   — Однако я вновь обрел свое дитя. Увы, в плачевном состоянии. В возрасте двенадцати лет она перенесла полиомиелит. Но я стараюсь дать ей возможность вести нормальную жизнь. В ней я нашел свою отраду!
   Нормальную жизнь! Я вспоминаю женские туфли на высоком каблуке под шкафом в квартире Аквы. Доброе сердце моей матушки не ошиблось. Это была игра. Благодаря элегантным туфлям Тереза Планкебле представляла себе, что ее жизнь такая же, как у других. Иллюзия полноценного существования!
   — Моя история кажется вам странной, правда? — тихо шепчет Аква.
   — Очень странной.
   — Но как вам удалось узнать? Я прячу нос в воротник.
   — Видите ли, я психолог — работа такая… У меня были предчувствия… Интуиция…
   Но поскольку кроме доброго сердца у меня есть еще и должностные обязанности, я строго спрашиваю:
   — Скажите, а где вы были этой ночью между одиннадцатью и половиной третьего? Если ваше алиби подтвердится, я оставлю вас в покое, господин Аква!
   Он опускает голову.
   — Какое значение для следствия имеет моя личная жизнь?
   — Большое, если ее обстоятельства способны прояснить, имеете ли вы отношение к убийству, произошедшему этой ночью!
   — Но почему вы подозреваете меня? Именно меня? Потому что он снимал у меня дом?
   — Пути полиции, как и Господни, неисповедимы, господин Аква…
   Он встает. На несколько секунд задумывается. Мне приходится ему напомнить, что он в кабинете комиссара полиции на допросе. Похоже, последний аргумент вызывает у него прилив откровенности.
   — Надеюсь, господин комиссар, что это останется между нами. Как мужчина мужчине…
   — Без всякого сомнения.
   — Понимаете, я веду затворнический образ жизни… Посвятил всего себя дочери. Но… иногда по ночам я позволяю себе некоторые вольности.
   — У вас любовница?
   — Нет, просто иногда я снимаю девочек. Это же проще, правда? Я еду в Булонский лес или в Венсенский парк… Согласен, может быть, такие развлечения смешны в моем возрасте, но… Я везу девушку в ночной бар. Там мы пьем шампанское, прежде чем отправиться в гостиницу… В такие моменты мне кажется, будто я выхожу в свет…
   Я отвожу глаза.
   Кто это сказал, что все человеческие драмы начинаются с одиночества?
   — Собственно, если вам необходимо подтверждение, с кем я провел ночь, то это просто.
   Заведение, где мы с ней были, называется “Рентгеновский луч”. Это на Сен-Жермен-де-Пре, рядом с медицинским факультетом…
   Я записываю название бара, выводя нетвердой рукой каракули в своем блокноте, и одним глазом смотрю на фотографии, лежащие передо мной. И вдруг в моем мозгу начинает вибрировать хорошо знакомый колокольчик.
   — Ладно, господин Аква, вы можете идти. Хочу вас уверить, дело останется для вас без последствий.
   В качестве доказательства я протягиваю ему свою аристократическую руку. Он пожимает мои пять.
   — Благодарю вас за понимание, господин комиссар.
   И вот Аква просто встает и уходит, а я хватаюсь за фотографии, вернувшие меня в лихорадочное состояние. У бедолаги Кийе, как я теперь понимаю, проблемы не только с женой, но и со зрительной памятью. Он ошибся, сказав, что перед домом был огород, где рос перец и еще что-то. Какой огород? Там и конь не валялся. В том месте, где был зарыт труп женщины, виден зонтик со столом и стульями, а на месте захоронения доблестного тевтонца Келлера — садовая скамейка.

Глава седьмая

В которой я заслуживаю если не ордена Почетного легиона, то хотя бы синяка под глазом

   С грустной рожей, но, как всякий современный человек, в резиновых перчатках, Кийе моет свою жалкую посуду.
   — Опять я. Он удивлен.
   — Вам не удалось отыскать фотографии у Бормодура?
   — Удалось…
   Его взгляд выражает недоумение, будто он рассматривает на ботинке плевок неизвестного происхождения.
   — Тогда что вас опять привело ко мне?