Страница:
И в этот момент Эльдар увидел, как закачалась Виллему и, дрожа всем телом, вынуждена была присесть на край кровати.
– Что это с тобой? – грубо спросил он. – Не можешь вынести нищеты и убожества?
Никлас поднял голову.
– Виллему питается словно птичка. Только для того, чтобы быть в состоянии поделиться запасами Элистранда с другими. Она отдает все, в чем нуждается сама.
– Подумайте только! – произнес Эльдар с гримасой на лице, но теперь он смотрел на нее с еще большим удивлением.
Когда они закончили дела, Ирмелин серьезно сказала Эльдару:
– Я пошлю завтра утром работника с ржаной и ячневой мукой. Будь добр, прими это во имя своих родственников!
Эльдар посмотрел ей в глаза, словно соизмеряя силу. Потом в знак согласия угрюмо кивнул головой.
Они отправились в обратный путь, не услышав ни одного слова благодарности. Но приходили они сюда вовсе не за этим.
Виллему рассталась со своими друзьями внизу на дороге. Она спешила домой. Для того, чтобы поесть.
По дороге домой прошла мимо церкви и замедлила шаг. Потом повернулась и зашла на кладбище.
В задумчивости миновала она каменное надгробие, на котором было написано, что здесь лежат Тенгель и Силье. Виллему не знала их. Остановилась она у другого надгробия.
Прабабушка Лив…
Все они долго не могли осознать, что ее уже нет больше с ними. Ей было восемьдесят пять. Возраст солидный. Виллему вспомнила свой разговор у кровати больной прабабушки Лив. В один из самых последних дней. Виллему тогда было всего лишь двенадцать лет, но прабабушкиных слов она не забыла.
«Виллему, – сказала Лив. – Ты знаешь, что вас с желтыми глазами Людей Льда сейчас трое. Я не опасаюсь зла, ибо никто из вас не унаследовал его. Но я знаю, что тебе будет всех труднее».
«Почему, прабабушка?»
«Потому что у тебя такая же горячая душа, как у моей кузины и приемной сестры Суль. Она была помечена проклятием в большей степени, чем ты, но в общем вы ужасно похожи друг на друга характером и состоянием души. Всегда вспоминай об этом раз пять, прежде чем сделать что-нибудь! Легко можно поступить неразумно, когда ты становишься во всем столь энергичной. Если тебе удастся сохранять определенное равновесие, твоя жизнь может оказаться богаче, чем у других людей».
Виллему тогда согласно кивнула головой и горячо обняла свою прабабушку.
Когда она вышла из комнаты больной, то услышала взволнованный шепот: «Моя бедная дорогая девочка! Пусть Бог будет милосерден к тебе.
Прабабушка была права. Виллему уже познала, как трудно сохранять равновесие. Особенно тогда, когда появляется непреодолимое желание броситься в омут всех существующих искушений.
Да нет, ведь у Никласа и Доминика такие же проблемы! Почему их нужно избегать, если у нее такой неспокойный характер? Никласу даны его лечащие руки. Отличный, нужный людям дар. Доминик, видимо, способен познавать то, что скрыто в душах людей. Ах, если бы у нее был такой талант! Сколько интересного смогла бы она получить от жизни! Вместо этого проклятие наделило ее неугасимой страстью и раздирающим душу раздвоением между желанием и поведением.
Виллему вздохнула и перешла к другой могиле.
«Таральд Мейден 1601—1660. Жена Ирья Маттиасдаттер 1601—1770.»
Ирья, бабушка Ирмелин, тоже скончалась. Гростенсхольм опустел.
Семья Линд из рода Людей Льда недавно тоже поредела. Матильда жена Брандта так и не смогла постареть. Она была слишком тучна для этого.
Сейчас на хуторе Липовая аллея хозяйничает маленькая Эли, жена Андреаса. Мать Никласа.
И в Дании бабушка Сесилия осталась одна. Ее любимый Александр покинул этот мир. Сейчас она сюда приезжает редко. Ей уже семьдесят, да и ее матери Лив тоже нет в живых. Теперь Габриэлла навещает свою маму. Вот и сейчас вместе с мужем, Калебом, уехала в Данию, чтобы раздобыть зерна для Элистранда, так что Виллему хозяйничает дома одна. Конечно, хозяйством больше занимается управляющий, но она всегда присутствует там, где совершается главное.
Поместья перешли к новому поколению. Помимо Сесилии из стариков жив только Бранд.
В Липовой аллее нет никакой опасности исчезновения фамилии. Там живут Бранд, его сын Андреас с женой Эли и их сын Никлас. Хуже обстоит дело в Гростенсхольме. Сейчас для всех ясно, что фамилия Мейден скоро умрет. У Маттиаса и Хильды одна только дочь Ирмелин, больше детей нет. Она будет последней баронессой Мейден, так как все дальние родственники в Норвегии и Дании давно уже скончались. Через несколько лет род баронов Мейден исчезнет.
Виллему посмотрела в сторону Липовой аллеи. Ни одной липы из восьми, посаженных Тенгелем, уже не было. Видны были лишь новые, обыкновенные незаговоренные деревья.
С уходом Лив из жизни закончилась целая эпоха, начавшаяся в небольшой горной заброшенной долине в провинции Трёнделаг.
Но Виллему чувствовала, что наследство передается дальше. Она сама была его носителем. Нити из злополучной горной долины расходились широко по земле. Они тянулись сюда, в сельскую местность, в датский дом Габриэллы и в шведский королевский двор в Стокгольме. Непостижимые скитания разбросали родственников по всему свету. И в каждом из них прорастало семя злого наследства. Виллему, подобному Тенгелю дала обет. Она не станет передавать этого семени дальше. Передаст по наследству совершенное иное.
Силье, которую все считали прародительницей рода, родила единственную дочь – Лив. У Лив была также одна дочь, Сесилия, которая в свою очередь произвела на свет единственную дочь Габриэллу, мать Виллему. Так что Виллему обязана попытаться родить одну дочь, правнучку правнучки Силье.
Но она не хочет. Отчасти из-за проклятия, а отчасти потому, что у самой пока еще мышление детское и ей не нравится мысль о рождении ребенка. Это ужасно, отвратительно и… О, нет, она этого не хочет!
В действительности, она со своей безответственной, ненасытной жаждой приключений представляла смертельную опасность для самой себя.
А отдававшие желтизной глаза, ставившие в тупик всех в роду?
Впрочем, скоро будет раскрыто, почему у Никласа, Доминика и Виллему такие глаза…
2
– Что это с тобой? – грубо спросил он. – Не можешь вынести нищеты и убожества?
Никлас поднял голову.
– Виллему питается словно птичка. Только для того, чтобы быть в состоянии поделиться запасами Элистранда с другими. Она отдает все, в чем нуждается сама.
– Подумайте только! – произнес Эльдар с гримасой на лице, но теперь он смотрел на нее с еще большим удивлением.
Когда они закончили дела, Ирмелин серьезно сказала Эльдару:
– Я пошлю завтра утром работника с ржаной и ячневой мукой. Будь добр, прими это во имя своих родственников!
Эльдар посмотрел ей в глаза, словно соизмеряя силу. Потом в знак согласия угрюмо кивнул головой.
Они отправились в обратный путь, не услышав ни одного слова благодарности. Но приходили они сюда вовсе не за этим.
Виллему рассталась со своими друзьями внизу на дороге. Она спешила домой. Для того, чтобы поесть.
По дороге домой прошла мимо церкви и замедлила шаг. Потом повернулась и зашла на кладбище.
В задумчивости миновала она каменное надгробие, на котором было написано, что здесь лежат Тенгель и Силье. Виллему не знала их. Остановилась она у другого надгробия.
Прабабушка Лив…
Все они долго не могли осознать, что ее уже нет больше с ними. Ей было восемьдесят пять. Возраст солидный. Виллему вспомнила свой разговор у кровати больной прабабушки Лив. В один из самых последних дней. Виллему тогда было всего лишь двенадцать лет, но прабабушкиных слов она не забыла.
«Виллему, – сказала Лив. – Ты знаешь, что вас с желтыми глазами Людей Льда сейчас трое. Я не опасаюсь зла, ибо никто из вас не унаследовал его. Но я знаю, что тебе будет всех труднее».
«Почему, прабабушка?»
«Потому что у тебя такая же горячая душа, как у моей кузины и приемной сестры Суль. Она была помечена проклятием в большей степени, чем ты, но в общем вы ужасно похожи друг на друга характером и состоянием души. Всегда вспоминай об этом раз пять, прежде чем сделать что-нибудь! Легко можно поступить неразумно, когда ты становишься во всем столь энергичной. Если тебе удастся сохранять определенное равновесие, твоя жизнь может оказаться богаче, чем у других людей».
Виллему тогда согласно кивнула головой и горячо обняла свою прабабушку.
Когда она вышла из комнаты больной, то услышала взволнованный шепот: «Моя бедная дорогая девочка! Пусть Бог будет милосерден к тебе.
Прабабушка была права. Виллему уже познала, как трудно сохранять равновесие. Особенно тогда, когда появляется непреодолимое желание броситься в омут всех существующих искушений.
Да нет, ведь у Никласа и Доминика такие же проблемы! Почему их нужно избегать, если у нее такой неспокойный характер? Никласу даны его лечащие руки. Отличный, нужный людям дар. Доминик, видимо, способен познавать то, что скрыто в душах людей. Ах, если бы у нее был такой талант! Сколько интересного смогла бы она получить от жизни! Вместо этого проклятие наделило ее неугасимой страстью и раздирающим душу раздвоением между желанием и поведением.
Виллему вздохнула и перешла к другой могиле.
«Таральд Мейден 1601—1660. Жена Ирья Маттиасдаттер 1601—1770.»
Ирья, бабушка Ирмелин, тоже скончалась. Гростенсхольм опустел.
Семья Линд из рода Людей Льда недавно тоже поредела. Матильда жена Брандта так и не смогла постареть. Она была слишком тучна для этого.
Сейчас на хуторе Липовая аллея хозяйничает маленькая Эли, жена Андреаса. Мать Никласа.
И в Дании бабушка Сесилия осталась одна. Ее любимый Александр покинул этот мир. Сейчас она сюда приезжает редко. Ей уже семьдесят, да и ее матери Лив тоже нет в живых. Теперь Габриэлла навещает свою маму. Вот и сейчас вместе с мужем, Калебом, уехала в Данию, чтобы раздобыть зерна для Элистранда, так что Виллему хозяйничает дома одна. Конечно, хозяйством больше занимается управляющий, но она всегда присутствует там, где совершается главное.
Поместья перешли к новому поколению. Помимо Сесилии из стариков жив только Бранд.
В Липовой аллее нет никакой опасности исчезновения фамилии. Там живут Бранд, его сын Андреас с женой Эли и их сын Никлас. Хуже обстоит дело в Гростенсхольме. Сейчас для всех ясно, что фамилия Мейден скоро умрет. У Маттиаса и Хильды одна только дочь Ирмелин, больше детей нет. Она будет последней баронессой Мейден, так как все дальние родственники в Норвегии и Дании давно уже скончались. Через несколько лет род баронов Мейден исчезнет.
Виллему посмотрела в сторону Липовой аллеи. Ни одной липы из восьми, посаженных Тенгелем, уже не было. Видны были лишь новые, обыкновенные незаговоренные деревья.
С уходом Лив из жизни закончилась целая эпоха, начавшаяся в небольшой горной заброшенной долине в провинции Трёнделаг.
Но Виллему чувствовала, что наследство передается дальше. Она сама была его носителем. Нити из злополучной горной долины расходились широко по земле. Они тянулись сюда, в сельскую местность, в датский дом Габриэллы и в шведский королевский двор в Стокгольме. Непостижимые скитания разбросали родственников по всему свету. И в каждом из них прорастало семя злого наследства. Виллему, подобному Тенгелю дала обет. Она не станет передавать этого семени дальше. Передаст по наследству совершенное иное.
Силье, которую все считали прародительницей рода, родила единственную дочь – Лив. У Лив была также одна дочь, Сесилия, которая в свою очередь произвела на свет единственную дочь Габриэллу, мать Виллему. Так что Виллему обязана попытаться родить одну дочь, правнучку правнучки Силье.
Но она не хочет. Отчасти из-за проклятия, а отчасти потому, что у самой пока еще мышление детское и ей не нравится мысль о рождении ребенка. Это ужасно, отвратительно и… О, нет, она этого не хочет!
В действительности, она со своей безответственной, ненасытной жаждой приключений представляла смертельную опасность для самой себя.
А отдававшие желтизной глаза, ставившие в тупик всех в роду?
Впрочем, скоро будет раскрыто, почему у Никласа, Доминика и Виллему такие глаза…
2
Зима стояла у дверей, и пожилые люди с огромным страхом ожидали ее прихода. Им и раньше доводилось переживать голодные зимы, и они знали, что это такое. Люди Льда и Мейдены делали все, что было в их силах, но и их запасы должны были скоро кончиться. И что тогда?
Неурожайным год был лишь в одной из областей Норвегии. Голода, который охватывал бы всю страну, не было уже с начала 1650-х годов. Но сельские территории были относительно изолированы друг от друга; неурожай поразил внезапно только несколько районов Норвегии. Поскольку в Гростенсхольме и в окружающих его уездах несколько лет подряд осень была плохой, наступающая зима казалась всем настоящим ужасом.
Спустя несколько недель после того, как трое молодых людей побывали в Черном лесе, из Дании возвратился Калеб. Он приплыл на груженном корабле и привез зерна. Габриэлла не приехала с ним. Ее мать, Сесилия, в последнее время часто простужалась и сейчас чувствовала себя неважно. Габриэлла осталась с ней на всю зиму.
Вместе с Калебом приехал помогавший ему в пути Тристан, его шурин, сын Танкреда. Тристану исполнилось пятнадцать лет, и ему были присущи все проблемы и заботы подростка. Он вытянулся и превратился в подающего надежды юношу. Каштановые волосы ненавистными для него локонами ниспадали с головы. «Такой очаровательный!» – говорили дамы при датском дворе. «Словно херувим». Если же говорить точно, то в Тристане от херувима не было ничего. Все его черты и тело в результате полового созревания подвергалось коренным изменениям.
В нем как бы отсутствовала гармония. Его мучили прыщи и то, что он все время краснел от смущения. Ладони потели, и он исподтишка с любопытством и томлением, пугливо заглядывался на всех девушек, начиная с грязной маленькой двенадцатилетней свинопаски и кончая надушенными взрослыми дамами при дворе. По ночам ему снились возбуждающие сны, он до смерти стыдился этого, сам заправлял кровать, чтобы служанки не видели пятен на простыне. Смущался и своего голоса, который всегда поднимался до фальцета, когда Тристан хотел внести свой взрослый и взвешенный вклад в разговор.
Корабль с таким количеством тайно ввозимого зерна не мог войти в гавань Кристиании. Но хранить долго этот груз было нежелательно. Поэтому пристали к берегу в одном из заливов, расположенных недалеко от Гростенсхольма. По тем или иным причинам корабль оказался в том самом месте, куда Колгрим в братской ненависти заманил маленького Маттиаса и отправил его в плаванье на плоскодонной лодке.
Этого Калеб и Тристан не знали. Они привели лошадей из Гростенсхольма, Липовой аллеи и Элистранда и под покровом ночной темноты перевезли груз домой. Корабль отправился в Кристианию, чтобы освободиться от остального груза. Их не мучила совесть оттого, что они так прокрались мимо огромной массы голодных людей в провинции Акерсхюс. Им надо было накормить целый уезд, а на большее привезенного не хватит.
Виллему приехала на одной из телег. Калеб только улыбнулся этому. Его дикой дочери следовало родиться мальчишкой, подумал он. Она так бесстрашна и смела в высказываниях. Но с другой стороны, может, и жаль, что, вырастая, она становилась очень привлекательной молодой женщиной.
Она снова стала есть, это он заметил, но обманулся в причине, которая заставила ее изменить свои взгляды. Он, во всяком случае, был благодарен этому изменению.
Тристан и Виллему в темноте ночи ехали вместе на козлах кучера. Осенней ночью высоко на небе виднелись звезды.
Всю дорогу Виллему болтала.
– Мы были на хуторе Черный лес, понимаешь. Ты помнишь Свартскуген?
– Да, – ответил Тристан ломающимся голосом подростка. – Это те ужасные люди со смешанной кровью и другими всевозможными отвратительными чертами.
– Не все они ужасны, – быстро сказала Виллему. – Очень жаль их, они умирают, понимаешь, но просить о помощи не хотят. И когда мы пришли на хутор, они обозлились, но пищу приняли. И мы их спасли.
– Они, видимо, были очень благодарны вам?
– Не думаю, – рассмеялась довольно громко Виллему. – Я слышала, что они говорят о нас – «нахальная молодежь одарила нас показным сочувствием только для того, чтобы самим чувствовать себя немного лучше». Объявили наше милосердие фальшивым. Это неправда. Ясно, что, делая добро, испытываешь прекрасное чувство, но мы хотели лишь одного: чтобы им стало лучше, а не нам, как утверждают они. Меня эта болтовня совершенно не трогает.
Тристан бросил на нее быстрый взгляд. Ее голос звучал как-то странно.
– Впрочем, скоро мы снова пойдем туда. Хотим взглянуть, как они себя чувствуют, – сказала она быстро. – И передать им часть этого груза. Пойдешь с нами?
Волна страха и скрытого любопытства снова разрумянила его щеки.
– В Черный лес? Я… не знаю.
Но в действительности он уже решил. Его влечение к неожиданностям было сильнее страха и критического отношения.
– Почему с тобой не приехала твоя сестра Лене? – поинтересовалась Виллему, резко сменив тему разговора, что было в ее обычае.
– Лене? – хихикнул он, не страшась больше того, что нужно говорить. Ему обычно казалось, что слова у него похожи на жаб, шлепающихся с губ. Но от темноты и откровенности Виллему он почувствовал себя уверенным. – Нет, Лене… Она вокруг себя ничего не видит. Влюблена и скоро выйдет замуж.
– Что ты говоришь? Это неудивительно, ей ведь уже двадцать один год. А за кого?
Тристан по привычке накрутил на указательный палец один из своих локонов.
– Понимаешь, когда отец с матерью были молодыми, мама занимала определенное положение в доме Корфитца Ульфельдта и Леоноры Кристины, дочери короля Кристиана IV.
– Да, слышала об этом. Впрочем, что случилось с ними?
– С отцом и матерью?
– Нет, с теми, другими.
– А-а. Корфитц Ульфельдт кончил плохо. Он был перебежчиком и предателем и заслужил такой конец. Кроме того, говорят, что он был человеком необычайно надменным и желчным.
Пальцы Тристана все время касались лица или волос. Виллему удивленно подумала: «Слава Богу, хоть не заикается». От такого неуверенного юноши можно ожидать что угодно. Но, вообще-то, ей очень нравился ее молодой родственник. О жизни вне датского королевского двора, он знал немногое.
Он продолжал:
– Ульфельдт стал нежелательной персоной как в Дании, так и в Швеции. Бежал в Германию. Но и там его стали преследовать, у него никогда не было спокойных минут и умер он в одиночестве, брошенный всеми, когда переправлялся на пароме через реку. Там на юге. Думаю, что случилось это на Рейне.
– Гофмейстер двора, и на тебе… раз и скончался! Случай действительно поразительный. Но виноват он сам. А что было с дочерью короля?
– Судьба Леоноры Кристины сложилась не лучшим образом. С ней поступили несправедливо, ибо, как говорят мои родители, она обладала большими достоинствами. Гордая и непримиримая по отношению ко многим, но необычайно сильная душой и безоговорочно верная и преданная тому бедняге, за которого вышла замуж. Она еще жива, но жена Фредерика III София Амалия так сильно возненавидела ее, что добилась заключения Леоноры Кристины в Голубую Башню. Она вот уже десять лет живет там в заточении.
Сырой осенний туман окутал их, когда они проезжали заболоченную закрытую долину. Виллему любила туман. От него рождалось особое завораживающее настроение, а луна и звезды, через его дымку становились помутневшими и призрачными. Если бы прабабушка Лив узнала, чем она восхищается, она бы ужаснулась. Ее восхищенность была очень похожа на влечение Суль ко всему колдовскому.
– Да, – сказала Виллему, – извини за отступление. Ты ведь начал рассказывать о большой любви Лене.
– Да. Ну так вот. Наша мать Джессика в молодости служила в доме Ульфельдтов, – продолжал Тристан и от смущения стал крутиться. – Она была няней одной маленькой девочки Элеоноры Софии. Она сейчас выросла, но никогда не забывает мою маму. Многие годы они остаются лучшими подругами. Элеонора София помолвлена с человеком по имени Лаве Бек. Этим летом она пригласила Лене посетить большое поместье Бека в Сконе, и там моя сестра встретила молодого кавалера, хорошего друга Лаве Бека, который состоит в свите короля Карла XI. Его зовут Эрьян Стеге. Больше ничего Лене не рассказывала.
Тристан говорил так быстро и смущенно, что Виллему с трудом следила за его речью, но смысл его слов, как ей показалось, поняла полностью.
– Твои родители, дядя Танкред и тетя Джессика, одобряют эту связь?
– Да. И бабушка Сесилия тоже. Единственное, что им не нравится, это то, что Лене, когда они обручатся, придется уехать в Швецию. Сконе, как тебе известно, принадлежит Швеции.
– Пусть так и остается. По правде говоря, я рада, что Норвегии возвращены провинции Трёнделаг и Ромсдаль. Как тебе наверняка известно, мы выходцы из Трёнделага. И я чувствовала себя как бы бесхвостой, пока Трёнделаг был по другую сторону границы.
– Бесхвостой, – ухмыльнулся Тристан. – Слушай, правду рассказывают о долине Людей Льда? Что наши предки жили в глуши, страдали от голода, холода и темноты? Что даже прабабушка Лив родилась там?
– Конечно, правда! Мой отец, Калеб, был там. Повод для посещения, говорит он, был столь удручающим, что он никогда не забудет эту поездку. Они вынуждены были похоронить в той дикой местности Колгрима. Он приходился Ирмелин дядей. А потом они несли всю дорогу до дома умирающего Тарье.
– Тарье… Он был дедушкой Доминика, – задумчиво произнес Тристан.
– Ты бы хотела посмотреть на эту долину?
– Не знаю. И да, и нет. Летом, когда кругом светло, греет солнце и все прекрасно, я бы могла поехать туда: эта долина представляется мне таинственной и интересной. Но, когда я ночью лежу в постели и слышу завывания зимних бурь… сердце сжимается от отчаяния и скорби о всех, кто одиноко лежит там в могилах. Я думаю, как они могли жить в таких условиях. И тогда я съеживаюсь под одеялом и испытываю огромную благодарность Тенгелю и Силье за то, что они вывели наш род сюда, на юг. В противном случае нам пришлось бы жить там и сейчас. Впрочем, нет. Долина полностью разорена и опустошена. Хочешь поехать туда, Тристан?
– Не-ет! – решительно ответил тот. – Я не создан для жизни в глуши.
– Изысканное беспомощное существо высшего класса, – улыбнулась Виллему. – Дворцовый шут!
– Нет, послушай, – начал Тристан серьезно, но голос сорвался, и он также залился смехом.
Звезды уже гасли, когда они приехали к себе Сейчас на небе блестела только пара больших планет. Виллему называла их Вечерняя и Утренняя звезда. Иных названий она не знала.
Взгляд ее скользил по гряде холмов. Что делают они сейчас там, наверху? Собираются мстить за убийство того, кто попытался совершить кражу в Гростенсхольме? В последнее время они вели себя спокойно. Никто не спускался сюда, вниз. Полная напряженности тишина…
Калеб был озабочен.
– Слушай, Виллему, ты действительно поедешь с ними в Черный лес? Это место не из приятных, ты знаешь.
– Я уже была там, – ответила она нервно и резко. – Это не опасно. К тому же мы поедем вчетвером: Никлас, Тристан, Ирмелин и я.
– Но это могли бы сделать и работники.
– Нет. Они злы на работников за стрельбу. Лучше поедем мы, уже побывавшие там.
– В таком случае с вами поеду и я.
– В этом нет необходимости, отец. Мы уже загрузили на телегу ячмень и зерно для посева.
– А эта юбка не слишком ли хороша для груженой телеги?
– У меня нет другой чистой. Буду осторожной с ней, – быстро сказала Виллему в ответ. – Мы скоро вернемся.
И она выскочила на улицу до того, как он смог привести более серьезные аргументы.
Она сидела вместе с тремя другими и тряслась на телеге, двигавшейся по ужасной лесной дороге. Груз тянули два быка, и повозка, скрипя, тащилась между стволами деревьев.
Она внимательно посмотрела вокруг и узнала местность – скоро они будут на месте. Сидеть спокойно она почти не могла. Они так обрадуются! Зиму они будут обеспечены. Она положила в узел, который взяла с собой, дополнительно несколько лакомых кусочков…
Вот и Черный лес с низкими темными домами, более темными, чем где-либо в окрестности, ибо лес щитом защищает их от ветра, а смолокурением здесь занимаются давно. Из труб поднимался дым. «Они на ногах», – подумала Виллему.
Она в смущении искала кого-то глазами.
Жители хутора встретили их с каменными лицами и полным молчанием. Виллему знала их всех. Еще в Гростенсхольме она разговаривала с работниками и теперь ей были известны имена и родственные связи жителей Черного леса. Вон стоит отец Эльдара и Гудрун, подавленный изнуренный мужчина, у которого в жизни было мало радости, только злость и досада на жизнь.
Дальше возле печи стоит их мать. Тело ее после многочисленных родов стало бесформенным. Ее окружают подростки; явно ждут, когда их накормят. На длинной скамье у стола сидят двое мужчин. Это братья отца, оба холостяки. Знала она и то, что в одной из половин дома живут обреченные, изгои, потомки грехов основателя рода. Их две семьи, а в каждой взрослые сыновья. Виллему видела их в прошлый раз и в их внешнем виде ничего плохого не обнаружила. Но что у них на душе, она не знала. Люди говорили, что они со странностями.
И она стала бы такой, подумала про себя Виллему, если бы у нее в роду были такие болезненные извращения. Если не от чего-либо другого, так от отчаяния.
Полная непонятного чувства, она покинула избу и пошла помогать в разгрузке привезенного. Зачем она здесь в лесу? Что ей здесь делать? Сейчас она не могла найти правильного ответа на эти вопросы.
На крутом склоне скалы над домами стояли Гудрун и Эльдар, у каждого в руках была вязанка хвороста для растопки печи.
– Опять пожаловала эта проклятая молодежь Людей Льда, – сказала Гудрун, зло прищурив глаза. – Снова хотят показать свое благородство и великодушие?
Эльдар не ответил. Лицо его стало каменным.
– Ненавижу их, – продолжала Гудрун. – У меня появляется желание утопить их всех. Заплати им за все старое.
– За что старое? – резко спросил Эльдар.
– Ты сам прекрасно знаешь. За все унижения, за тошнотворную благотворительность. Они этого стоят, после того, как отобрали у нас все.
– Я не могу припомнить, чтобы они в этом участвовали. Во всяком случае, сейчас. Ты сама жива, благодаря им.
– Слушай, Эльдар! Что с тобой случилось?
– Ничего. После нескольких лет жизни на чужбине смотрю на мир другими глазами.
– Я тоже давно не была дома. Но мнения не изменила!
– Ты – нет, – согласился неохотно Эльдар.
Гудрун жила в Кристиании. Ее жизнь там была не из приятных. Сейчас она вернулась домой больная, ослабевшая, ибо мужчины ее больше не хотели. Состояние ее здоровья каждому становилось ясным, как только она снимала с себя одежду.
В общем же она была уверенной в себе элегантной женщиной с дикими глазами и волосами в мелких завитках, спускавшимися до колен. После того, как она снова получила возможность питаться, тело опять становилось пышным. Но чесотка и другие болезни испортили ее тело, и это ее бесило. В Кристиании, пока была возможность, жизнь ее протекала в удовольствиях. Черный лес казался ей дырой, но сейчас он стал для нее единственным пристанищем.
В ее глазах засверкали искры, вызвав беспокойство Эльдара.
– Может, мне следует…
– Что ты придумала? – перебил он.
– Может быть, я должна оставить им метку?
– Что ты имеешь в виду?
– Вон тот сопляк! – Она холодно улыбнулась. – Как думаешь, что скажет эта благородная семья, если он вернется домой отмеченный позором?
– Гудрун! Ты сошла с ума? Этого ты не сделаешь!
– Ты не знаешь, на что я способна, – вкрадчиво произнесла она.
– Никлас из Липовой аллеи? Он никогда не опустится до тебя. Никогда!
– Знаю. Я думаю вовсе не о нем.
– О ком же?
Эльдар посмотрел вниз на юношу, который со скоростью челнока бегал от телеги к амбару и обратно. Никто из жителей хутора не помогал им.
– Ты имеешь в виду того мальчика? Кто он?
– Я знаю, мои сестры узнали его. Он из Дании. Паладин.
– Господи Боже, ты не сделаешь этого! Я… я запрещаю!
Она холодно взглянула на него.
– Ты ведешь себя отвратительно! Может, у тебя появился особый интерес?
– Не будь идиоткой! Неужели не помнишь, что ты навлекла на нас? Не достаточно ли у нас врагов?
– Ты имеешь в виду Воллера? Какое они имеют к этому отношение? Спускаемся вниз.
– Нет, я не хочу идти туда, пока они здесь.
– Тогда я пойду одна.
– Гудрун, оставь мальчика в покое! Это породит только зло.
– Для них, да. На это я и рассчитываю.
– Для нас тоже. Я не позволю. В противном случае убью тебя.
Она угрожающе приблизилась к нему.
– Ты, Эльдар! Откуда такая внезапная слабость?
– Это не слабость, я не меньше тебя не люблю их. Это разум, Гудрун!
Выражение враждебности и жажды мести в ее глазах потухли, появились проблески хитрости и коварства.
– Хорошо, я не буду. Я пошла. Идешь со мной?
– Нет, я не выношу их. Подожду их отъезда.
Гудрун легко сбежала по тропинке и оказалась во дворе.
– Ой, ой! – издевательски воскликнула она. – Никак к нам пожаловали коробейники?
Глаза Виллему, в которых на секунду вспыхнул огонь надежды, снова потухли. Она сдержалась и только вежливо сообщила, зачем они приехали.
– Какая добросердечность! – воскликнула Гудрун, съедая глазами Тристана. – Это твой родственник?
– Да, кузен. Тристан Паладин.
– Что ты говоришь? В последний раз я видела его семилетним. Здравствуй, – сказала она, протянув руку. – Меня зовут Гудрун. Добро пожаловать!
Лицо Тристана вспыхнуло краской свекольного цвета. Он даже не смог сказать, что крестьянской девушке не положено здороваться за руку с представителем рода Паладинов, ей следовало бы присесть в глубоком и почтительном реверансе. Растерявшись, он пожал ее руку, при этом, не рассчитав свои силы, чуть не сломал ей средний палец. Он по-рыцарски поклонился, так как делал это при дворе.
Улыбка Гудрун была многообещающей.
Виллему удивилась: откуда такая внезапная благожелательность, но времени на разговоры у нее не было. Она снова взвалила на плечи мешок и отнесла его в амбар. Гудрун продолжала стоять и разговаривать с Тристаном. Тот, словно вьющееся растение, весь искрутился и извертелся. Казалось, он никогда в жизни не видел ничего более красивого.
Когда Никлас вышел из амбара, она вбежала в дом.
– Ну, все. На телегу!
Из дома вышел хозяин хутора.
– Мы заплатим, – вызывающе произнес он. – Милостыни мы не примем.
Никлас задумчиво посмотрел на него и склонил голову в знак согласия.
– Естественно. Никакого разговора о милостыне и быть не может. Наш долг вознаграждать наших хуторян. Скажем так. Вы можете придти во вторник через четырнадцать дней и поработать несколько дней на ремонте конюшни в Линде-аллее? Одна из ее стен обваливается, а зимой могут быть сильные бури. Отремонтировать конюшню нам необходимо.
– Мы придем, – произнес с кислой улыбкой хуторянин.
Медленно, против своего желания, забралась Виллему на телегу. Теперь у нее не будет никакого повода снова приехать в Черный лес.
Она сидела и молчала, пока телега ехала лесом. Тристан также молчал, но она этого не замечала. Остальные двое живо болтали…
Неурожайным год был лишь в одной из областей Норвегии. Голода, который охватывал бы всю страну, не было уже с начала 1650-х годов. Но сельские территории были относительно изолированы друг от друга; неурожай поразил внезапно только несколько районов Норвегии. Поскольку в Гростенсхольме и в окружающих его уездах несколько лет подряд осень была плохой, наступающая зима казалась всем настоящим ужасом.
Спустя несколько недель после того, как трое молодых людей побывали в Черном лесе, из Дании возвратился Калеб. Он приплыл на груженном корабле и привез зерна. Габриэлла не приехала с ним. Ее мать, Сесилия, в последнее время часто простужалась и сейчас чувствовала себя неважно. Габриэлла осталась с ней на всю зиму.
Вместе с Калебом приехал помогавший ему в пути Тристан, его шурин, сын Танкреда. Тристану исполнилось пятнадцать лет, и ему были присущи все проблемы и заботы подростка. Он вытянулся и превратился в подающего надежды юношу. Каштановые волосы ненавистными для него локонами ниспадали с головы. «Такой очаровательный!» – говорили дамы при датском дворе. «Словно херувим». Если же говорить точно, то в Тристане от херувима не было ничего. Все его черты и тело в результате полового созревания подвергалось коренным изменениям.
В нем как бы отсутствовала гармония. Его мучили прыщи и то, что он все время краснел от смущения. Ладони потели, и он исподтишка с любопытством и томлением, пугливо заглядывался на всех девушек, начиная с грязной маленькой двенадцатилетней свинопаски и кончая надушенными взрослыми дамами при дворе. По ночам ему снились возбуждающие сны, он до смерти стыдился этого, сам заправлял кровать, чтобы служанки не видели пятен на простыне. Смущался и своего голоса, который всегда поднимался до фальцета, когда Тристан хотел внести свой взрослый и взвешенный вклад в разговор.
Корабль с таким количеством тайно ввозимого зерна не мог войти в гавань Кристиании. Но хранить долго этот груз было нежелательно. Поэтому пристали к берегу в одном из заливов, расположенных недалеко от Гростенсхольма. По тем или иным причинам корабль оказался в том самом месте, куда Колгрим в братской ненависти заманил маленького Маттиаса и отправил его в плаванье на плоскодонной лодке.
Этого Калеб и Тристан не знали. Они привели лошадей из Гростенсхольма, Липовой аллеи и Элистранда и под покровом ночной темноты перевезли груз домой. Корабль отправился в Кристианию, чтобы освободиться от остального груза. Их не мучила совесть оттого, что они так прокрались мимо огромной массы голодных людей в провинции Акерсхюс. Им надо было накормить целый уезд, а на большее привезенного не хватит.
Виллему приехала на одной из телег. Калеб только улыбнулся этому. Его дикой дочери следовало родиться мальчишкой, подумал он. Она так бесстрашна и смела в высказываниях. Но с другой стороны, может, и жаль, что, вырастая, она становилась очень привлекательной молодой женщиной.
Она снова стала есть, это он заметил, но обманулся в причине, которая заставила ее изменить свои взгляды. Он, во всяком случае, был благодарен этому изменению.
Тристан и Виллему в темноте ночи ехали вместе на козлах кучера. Осенней ночью высоко на небе виднелись звезды.
Всю дорогу Виллему болтала.
– Мы были на хуторе Черный лес, понимаешь. Ты помнишь Свартскуген?
– Да, – ответил Тристан ломающимся голосом подростка. – Это те ужасные люди со смешанной кровью и другими всевозможными отвратительными чертами.
– Не все они ужасны, – быстро сказала Виллему. – Очень жаль их, они умирают, понимаешь, но просить о помощи не хотят. И когда мы пришли на хутор, они обозлились, но пищу приняли. И мы их спасли.
– Они, видимо, были очень благодарны вам?
– Не думаю, – рассмеялась довольно громко Виллему. – Я слышала, что они говорят о нас – «нахальная молодежь одарила нас показным сочувствием только для того, чтобы самим чувствовать себя немного лучше». Объявили наше милосердие фальшивым. Это неправда. Ясно, что, делая добро, испытываешь прекрасное чувство, но мы хотели лишь одного: чтобы им стало лучше, а не нам, как утверждают они. Меня эта болтовня совершенно не трогает.
Тристан бросил на нее быстрый взгляд. Ее голос звучал как-то странно.
– Впрочем, скоро мы снова пойдем туда. Хотим взглянуть, как они себя чувствуют, – сказала она быстро. – И передать им часть этого груза. Пойдешь с нами?
Волна страха и скрытого любопытства снова разрумянила его щеки.
– В Черный лес? Я… не знаю.
Но в действительности он уже решил. Его влечение к неожиданностям было сильнее страха и критического отношения.
– Почему с тобой не приехала твоя сестра Лене? – поинтересовалась Виллему, резко сменив тему разговора, что было в ее обычае.
– Лене? – хихикнул он, не страшась больше того, что нужно говорить. Ему обычно казалось, что слова у него похожи на жаб, шлепающихся с губ. Но от темноты и откровенности Виллему он почувствовал себя уверенным. – Нет, Лене… Она вокруг себя ничего не видит. Влюблена и скоро выйдет замуж.
– Что ты говоришь? Это неудивительно, ей ведь уже двадцать один год. А за кого?
Тристан по привычке накрутил на указательный палец один из своих локонов.
– Понимаешь, когда отец с матерью были молодыми, мама занимала определенное положение в доме Корфитца Ульфельдта и Леоноры Кристины, дочери короля Кристиана IV.
– Да, слышала об этом. Впрочем, что случилось с ними?
– С отцом и матерью?
– Нет, с теми, другими.
– А-а. Корфитц Ульфельдт кончил плохо. Он был перебежчиком и предателем и заслужил такой конец. Кроме того, говорят, что он был человеком необычайно надменным и желчным.
Пальцы Тристана все время касались лица или волос. Виллему удивленно подумала: «Слава Богу, хоть не заикается». От такого неуверенного юноши можно ожидать что угодно. Но, вообще-то, ей очень нравился ее молодой родственник. О жизни вне датского королевского двора, он знал немногое.
Он продолжал:
– Ульфельдт стал нежелательной персоной как в Дании, так и в Швеции. Бежал в Германию. Но и там его стали преследовать, у него никогда не было спокойных минут и умер он в одиночестве, брошенный всеми, когда переправлялся на пароме через реку. Там на юге. Думаю, что случилось это на Рейне.
– Гофмейстер двора, и на тебе… раз и скончался! Случай действительно поразительный. Но виноват он сам. А что было с дочерью короля?
– Судьба Леоноры Кристины сложилась не лучшим образом. С ней поступили несправедливо, ибо, как говорят мои родители, она обладала большими достоинствами. Гордая и непримиримая по отношению ко многим, но необычайно сильная душой и безоговорочно верная и преданная тому бедняге, за которого вышла замуж. Она еще жива, но жена Фредерика III София Амалия так сильно возненавидела ее, что добилась заключения Леоноры Кристины в Голубую Башню. Она вот уже десять лет живет там в заточении.
Сырой осенний туман окутал их, когда они проезжали заболоченную закрытую долину. Виллему любила туман. От него рождалось особое завораживающее настроение, а луна и звезды, через его дымку становились помутневшими и призрачными. Если бы прабабушка Лив узнала, чем она восхищается, она бы ужаснулась. Ее восхищенность была очень похожа на влечение Суль ко всему колдовскому.
– Да, – сказала Виллему, – извини за отступление. Ты ведь начал рассказывать о большой любви Лене.
– Да. Ну так вот. Наша мать Джессика в молодости служила в доме Ульфельдтов, – продолжал Тристан и от смущения стал крутиться. – Она была няней одной маленькой девочки Элеоноры Софии. Она сейчас выросла, но никогда не забывает мою маму. Многие годы они остаются лучшими подругами. Элеонора София помолвлена с человеком по имени Лаве Бек. Этим летом она пригласила Лене посетить большое поместье Бека в Сконе, и там моя сестра встретила молодого кавалера, хорошего друга Лаве Бека, который состоит в свите короля Карла XI. Его зовут Эрьян Стеге. Больше ничего Лене не рассказывала.
Тристан говорил так быстро и смущенно, что Виллему с трудом следила за его речью, но смысл его слов, как ей показалось, поняла полностью.
– Твои родители, дядя Танкред и тетя Джессика, одобряют эту связь?
– Да. И бабушка Сесилия тоже. Единственное, что им не нравится, это то, что Лене, когда они обручатся, придется уехать в Швецию. Сконе, как тебе известно, принадлежит Швеции.
– Пусть так и остается. По правде говоря, я рада, что Норвегии возвращены провинции Трёнделаг и Ромсдаль. Как тебе наверняка известно, мы выходцы из Трёнделага. И я чувствовала себя как бы бесхвостой, пока Трёнделаг был по другую сторону границы.
– Бесхвостой, – ухмыльнулся Тристан. – Слушай, правду рассказывают о долине Людей Льда? Что наши предки жили в глуши, страдали от голода, холода и темноты? Что даже прабабушка Лив родилась там?
– Конечно, правда! Мой отец, Калеб, был там. Повод для посещения, говорит он, был столь удручающим, что он никогда не забудет эту поездку. Они вынуждены были похоронить в той дикой местности Колгрима. Он приходился Ирмелин дядей. А потом они несли всю дорогу до дома умирающего Тарье.
– Тарье… Он был дедушкой Доминика, – задумчиво произнес Тристан.
– Ты бы хотела посмотреть на эту долину?
– Не знаю. И да, и нет. Летом, когда кругом светло, греет солнце и все прекрасно, я бы могла поехать туда: эта долина представляется мне таинственной и интересной. Но, когда я ночью лежу в постели и слышу завывания зимних бурь… сердце сжимается от отчаяния и скорби о всех, кто одиноко лежит там в могилах. Я думаю, как они могли жить в таких условиях. И тогда я съеживаюсь под одеялом и испытываю огромную благодарность Тенгелю и Силье за то, что они вывели наш род сюда, на юг. В противном случае нам пришлось бы жить там и сейчас. Впрочем, нет. Долина полностью разорена и опустошена. Хочешь поехать туда, Тристан?
– Не-ет! – решительно ответил тот. – Я не создан для жизни в глуши.
– Изысканное беспомощное существо высшего класса, – улыбнулась Виллему. – Дворцовый шут!
– Нет, послушай, – начал Тристан серьезно, но голос сорвался, и он также залился смехом.
Звезды уже гасли, когда они приехали к себе Сейчас на небе блестела только пара больших планет. Виллему называла их Вечерняя и Утренняя звезда. Иных названий она не знала.
Взгляд ее скользил по гряде холмов. Что делают они сейчас там, наверху? Собираются мстить за убийство того, кто попытался совершить кражу в Гростенсхольме? В последнее время они вели себя спокойно. Никто не спускался сюда, вниз. Полная напряженности тишина…
Калеб был озабочен.
– Слушай, Виллему, ты действительно поедешь с ними в Черный лес? Это место не из приятных, ты знаешь.
– Я уже была там, – ответила она нервно и резко. – Это не опасно. К тому же мы поедем вчетвером: Никлас, Тристан, Ирмелин и я.
– Но это могли бы сделать и работники.
– Нет. Они злы на работников за стрельбу. Лучше поедем мы, уже побывавшие там.
– В таком случае с вами поеду и я.
– В этом нет необходимости, отец. Мы уже загрузили на телегу ячмень и зерно для посева.
– А эта юбка не слишком ли хороша для груженой телеги?
– У меня нет другой чистой. Буду осторожной с ней, – быстро сказала Виллему в ответ. – Мы скоро вернемся.
И она выскочила на улицу до того, как он смог привести более серьезные аргументы.
Она сидела вместе с тремя другими и тряслась на телеге, двигавшейся по ужасной лесной дороге. Груз тянули два быка, и повозка, скрипя, тащилась между стволами деревьев.
Она внимательно посмотрела вокруг и узнала местность – скоро они будут на месте. Сидеть спокойно она почти не могла. Они так обрадуются! Зиму они будут обеспечены. Она положила в узел, который взяла с собой, дополнительно несколько лакомых кусочков…
Вот и Черный лес с низкими темными домами, более темными, чем где-либо в окрестности, ибо лес щитом защищает их от ветра, а смолокурением здесь занимаются давно. Из труб поднимался дым. «Они на ногах», – подумала Виллему.
Она в смущении искала кого-то глазами.
Жители хутора встретили их с каменными лицами и полным молчанием. Виллему знала их всех. Еще в Гростенсхольме она разговаривала с работниками и теперь ей были известны имена и родственные связи жителей Черного леса. Вон стоит отец Эльдара и Гудрун, подавленный изнуренный мужчина, у которого в жизни было мало радости, только злость и досада на жизнь.
Дальше возле печи стоит их мать. Тело ее после многочисленных родов стало бесформенным. Ее окружают подростки; явно ждут, когда их накормят. На длинной скамье у стола сидят двое мужчин. Это братья отца, оба холостяки. Знала она и то, что в одной из половин дома живут обреченные, изгои, потомки грехов основателя рода. Их две семьи, а в каждой взрослые сыновья. Виллему видела их в прошлый раз и в их внешнем виде ничего плохого не обнаружила. Но что у них на душе, она не знала. Люди говорили, что они со странностями.
И она стала бы такой, подумала про себя Виллему, если бы у нее в роду были такие болезненные извращения. Если не от чего-либо другого, так от отчаяния.
Полная непонятного чувства, она покинула избу и пошла помогать в разгрузке привезенного. Зачем она здесь в лесу? Что ей здесь делать? Сейчас она не могла найти правильного ответа на эти вопросы.
На крутом склоне скалы над домами стояли Гудрун и Эльдар, у каждого в руках была вязанка хвороста для растопки печи.
– Опять пожаловала эта проклятая молодежь Людей Льда, – сказала Гудрун, зло прищурив глаза. – Снова хотят показать свое благородство и великодушие?
Эльдар не ответил. Лицо его стало каменным.
– Ненавижу их, – продолжала Гудрун. – У меня появляется желание утопить их всех. Заплати им за все старое.
– За что старое? – резко спросил Эльдар.
– Ты сам прекрасно знаешь. За все унижения, за тошнотворную благотворительность. Они этого стоят, после того, как отобрали у нас все.
– Я не могу припомнить, чтобы они в этом участвовали. Во всяком случае, сейчас. Ты сама жива, благодаря им.
– Слушай, Эльдар! Что с тобой случилось?
– Ничего. После нескольких лет жизни на чужбине смотрю на мир другими глазами.
– Я тоже давно не была дома. Но мнения не изменила!
– Ты – нет, – согласился неохотно Эльдар.
Гудрун жила в Кристиании. Ее жизнь там была не из приятных. Сейчас она вернулась домой больная, ослабевшая, ибо мужчины ее больше не хотели. Состояние ее здоровья каждому становилось ясным, как только она снимала с себя одежду.
В общем же она была уверенной в себе элегантной женщиной с дикими глазами и волосами в мелких завитках, спускавшимися до колен. После того, как она снова получила возможность питаться, тело опять становилось пышным. Но чесотка и другие болезни испортили ее тело, и это ее бесило. В Кристиании, пока была возможность, жизнь ее протекала в удовольствиях. Черный лес казался ей дырой, но сейчас он стал для нее единственным пристанищем.
В ее глазах засверкали искры, вызвав беспокойство Эльдара.
– Может, мне следует…
– Что ты придумала? – перебил он.
– Может быть, я должна оставить им метку?
– Что ты имеешь в виду?
– Вон тот сопляк! – Она холодно улыбнулась. – Как думаешь, что скажет эта благородная семья, если он вернется домой отмеченный позором?
– Гудрун! Ты сошла с ума? Этого ты не сделаешь!
– Ты не знаешь, на что я способна, – вкрадчиво произнесла она.
– Никлас из Липовой аллеи? Он никогда не опустится до тебя. Никогда!
– Знаю. Я думаю вовсе не о нем.
– О ком же?
Эльдар посмотрел вниз на юношу, который со скоростью челнока бегал от телеги к амбару и обратно. Никто из жителей хутора не помогал им.
– Ты имеешь в виду того мальчика? Кто он?
– Я знаю, мои сестры узнали его. Он из Дании. Паладин.
– Господи Боже, ты не сделаешь этого! Я… я запрещаю!
Она холодно взглянула на него.
– Ты ведешь себя отвратительно! Может, у тебя появился особый интерес?
– Не будь идиоткой! Неужели не помнишь, что ты навлекла на нас? Не достаточно ли у нас врагов?
– Ты имеешь в виду Воллера? Какое они имеют к этому отношение? Спускаемся вниз.
– Нет, я не хочу идти туда, пока они здесь.
– Тогда я пойду одна.
– Гудрун, оставь мальчика в покое! Это породит только зло.
– Для них, да. На это я и рассчитываю.
– Для нас тоже. Я не позволю. В противном случае убью тебя.
Она угрожающе приблизилась к нему.
– Ты, Эльдар! Откуда такая внезапная слабость?
– Это не слабость, я не меньше тебя не люблю их. Это разум, Гудрун!
Выражение враждебности и жажды мести в ее глазах потухли, появились проблески хитрости и коварства.
– Хорошо, я не буду. Я пошла. Идешь со мной?
– Нет, я не выношу их. Подожду их отъезда.
Гудрун легко сбежала по тропинке и оказалась во дворе.
– Ой, ой! – издевательски воскликнула она. – Никак к нам пожаловали коробейники?
Глаза Виллему, в которых на секунду вспыхнул огонь надежды, снова потухли. Она сдержалась и только вежливо сообщила, зачем они приехали.
– Какая добросердечность! – воскликнула Гудрун, съедая глазами Тристана. – Это твой родственник?
– Да, кузен. Тристан Паладин.
– Что ты говоришь? В последний раз я видела его семилетним. Здравствуй, – сказала она, протянув руку. – Меня зовут Гудрун. Добро пожаловать!
Лицо Тристана вспыхнуло краской свекольного цвета. Он даже не смог сказать, что крестьянской девушке не положено здороваться за руку с представителем рода Паладинов, ей следовало бы присесть в глубоком и почтительном реверансе. Растерявшись, он пожал ее руку, при этом, не рассчитав свои силы, чуть не сломал ей средний палец. Он по-рыцарски поклонился, так как делал это при дворе.
Улыбка Гудрун была многообещающей.
Виллему удивилась: откуда такая внезапная благожелательность, но времени на разговоры у нее не было. Она снова взвалила на плечи мешок и отнесла его в амбар. Гудрун продолжала стоять и разговаривать с Тристаном. Тот, словно вьющееся растение, весь искрутился и извертелся. Казалось, он никогда в жизни не видел ничего более красивого.
Когда Никлас вышел из амбара, она вбежала в дом.
– Ну, все. На телегу!
Из дома вышел хозяин хутора.
– Мы заплатим, – вызывающе произнес он. – Милостыни мы не примем.
Никлас задумчиво посмотрел на него и склонил голову в знак согласия.
– Естественно. Никакого разговора о милостыне и быть не может. Наш долг вознаграждать наших хуторян. Скажем так. Вы можете придти во вторник через четырнадцать дней и поработать несколько дней на ремонте конюшни в Линде-аллее? Одна из ее стен обваливается, а зимой могут быть сильные бури. Отремонтировать конюшню нам необходимо.
– Мы придем, – произнес с кислой улыбкой хуторянин.
Медленно, против своего желания, забралась Виллему на телегу. Теперь у нее не будет никакого повода снова приехать в Черный лес.
Она сидела и молчала, пока телега ехала лесом. Тристан также молчал, но она этого не замечала. Остальные двое живо болтали…