Страница:
Маргит Сандему
Вьюга
Давным-давно, много сотен лет тому назад Тенгель Злой отправился в безлюдные места, чтобы продать душу Сатане.
С него начался род Людей Льда.
Тенгелю было обещано, что ему будет сопутствовать удача, но за это один из его потомков в каждом поколении обязан служить дьяволу и творить зло. Признаком таких людей будут желтые кошачьи глаза. И все они будут иметь колдовскую силу.
И однажды родится тот, кто будет наделен сверхъестественной силой. Такой в мире никогда не было.
Проклятие будет висеть над родом до тех пор, пока не найдут места, где Тенгель Злой зарыл горшок, в котором варил колдовское зелье, вызвавшее Князя Тьмы.
Так говорит легенда.
Правда это или нет – никто не знает.
Но в 1500-х годах в роду Людей Льда родился человек, отмеченный проклятием, который пытался творить добро вместо зла, за что получил прозвище Тенгель Добрый.
В саге рассказывается о его семье, главным образом о женщинах его рода.
С него начался род Людей Льда.
Тенгелю было обещано, что ему будет сопутствовать удача, но за это один из его потомков в каждом поколении обязан служить дьяволу и творить зло. Признаком таких людей будут желтые кошачьи глаза. И все они будут иметь колдовскую силу.
И однажды родится тот, кто будет наделен сверхъестественной силой. Такой в мире никогда не было.
Проклятие будет висеть над родом до тех пор, пока не найдут места, где Тенгель Злой зарыл горшок, в котором варил колдовское зелье, вызвавшее Князя Тьмы.
Так говорит легенда.
Правда это или нет – никто не знает.
Но в 1500-х годах в роду Людей Льда родился человек, отмеченный проклятием, который пытался творить добро вместо зла, за что получил прозвище Тенгель Добрый.
В саге рассказывается о его семье, главным образом о женщинах его рода.
1
Виллему, единственный ребенок Габриэллы и Калеба, проснулась в предрассветные сумерки оттого, что кто-то бросил камень в окно.
Она вскочила с постели, но тут же пошатнулась и ударилась о край кровати. К этому она привыкла, сама была виновата в том голоде, который изнурял ее, отнимая силы.
В 1673 году после нескольких неурожайных лет страну охватил ужасный голод. Поместье Элистранд, где жила Виллему, находилось в лучшем положении по сравнению с большинством поместий уезда. Выручили старые запасы. Но Виллему была упрямой. Она делилась всем с другими пока была возможность и испытывала некую жестокую радость оттого, что подвергала себя такому аскетизму.
Все это начинало сказываться на ней. В свои семнадцать лет, обладая своеобразной очаровательной внешность, она начала худеть. Светлые с рыжеватым оттенком волосы поблекли, желто-зеленые глаза глубоко запали. Кожа стала почти прозрачной.
Но все ее существо светилось внутренним пламенем, которое было почти устрашающим. В нетерпеливых движениях, словно она таила в себе некую огромную силу, в резкой манере разговора, в ярких глазах – всюду была эта страшная сила. Это напоминало вулкан, наполненный не находящей выхода огненной лавой.
Она подошла к окну. На улице стояли Никлас и Ирмелин. Ее родственники из поместий Липовая Аллея и Гростенсхольм. Оба старше ее на один год.
Виллему жестом показала: сейчас выйду.
Быстро и небрежно накинула на себя платье, особой заботы о своей внешности она не проявляла. Она любила лишь опрятность. Габриэлла часто приходила в отчаяние, глядя на свою непокорную дочь.
Молодую девушку мучила неукротимая жажда жизни. В душе она страстно желала чего-то особенного – того, что, она это чувствовала, скрывалось в будущем, чего-то необычайного, которое ей так сильно хотелось испытать. Слушая чужие рассуждения о любви, она знала, что ее понятие любви было совершенно иным. Для нее любовь была чем-то бескомпромиссным, чувством, которому человек отдавал всего себя. Чем-то таким, что полностью возвышало человека, и он сам становился любовью. Этого она еще не переживала, но она ждала…
Она вышла во двор. Было холодно. Воздух дышал морозом. Неслышно подкрались первые осенние ночи с звенящим под ногами тонким льдом на озерках и хрустящими былинками травы.
– Привет, – сказала она и снова убедилась, что Никлас превратился в очень привлекательного молодого человека, возбуждающего интерес своими косящими глазами, отдающими желтизной.
– Что случилось? Почему вы оказались здесь так рано?
– В Гростенсхольме сегодня ночью побывали воры, – ответил он.
– Меня это не удивляет. Продукты?
– За ними приходили, – сказала Ирмелин, – но взять ничего не успели.
– Идиоты! – воскликнула Виллему. – Ведь знают, что твой отец справедливо распределяет все это между хуторами и мелкими хозяевами. И кто же это был?
– Говорят, что люди с хутора Свартскуген.
– Могу себе представить! Неужели у этих людей такое искаженное понятие гордости? Отказываются от нашей помощи. А воровать могут! А вы-то почему здесь?
– Отец уехал к больному, – пояснила Ирмелин. – А мама вчера долго не спала, и я не хотела беспокоить ее. Подумала, что мы сами можем что-либо предпринять.
– Что же?
– Понимаешь, наши люди стреляли по ворам и попали в них. Кровавые следы ведут в лес.
– Ой! Подождите, я захвачу кое-что. Ирмелин, ты взяла что-нибудь для перевязки ран?
– Да, из запасов отца. Думаю, что ранены оба вора. Поспеши!
Виллему возвратилась быстро с корзиной в руках. И они тут же побежали в сторону Гростенсхольма. Из всех троих Виллему была самой ослабевшей, но она, чтобы не отстать, бежала, сжав зубы. Ирмелин была мягкой хорошенькой девушкой с крепкой фигурой, как и ее бабушка Ирья, по характеру скромной и располагающей к себе. Подобно Никласу она была очень сильной.
Когда они несколько уменьшили скорость, из-за Виллему, она, задохнувшись, спросила:
– От Доминика что-нибудь слышно?
– Да, – ответил Никлас. – Он пишет, что этой осенью приедет.
– Хорошо. Приятно будет встретиться с ним. Последний раз он был здесь три года тому назад.
Но на самом деле она была не уверена в том, что эта встреча будет столь интересной. Доминик обладал каким-то непонятным свойством, вынуждавшим ее чувствовать себя с ним неловко и ощетиниваться.
Никлас продолжал:
– На этот раз он приедет один. Как тебе известно, на дядю Микаела и тетю Анетту тяжело подействовала смерть Марки Кристины в прошлом году. А Габриэла Оксенштерна сейчас дома тоже нет. Они очень удручены и ехать никуда не хотят.
Виллему кивнула головой. Она знала, что лучший друг дяди Микаела, любимая Марка Кристина, умерла тяжелой смертью. Она родила восьмерых детей, троих из которых потеряла. Самому младшему было всего два года, когда она заболела. Три года лежала она, не вставая с постели в Стокгольмском дворце до того, как смерть избавила ее от мук. Доминик дал ей клятвенное обещание никогда не бросать в беде младшего брата Габриэла, того из ее сыновей, у постели которого он часто сидел и с которым вместе вырос. Он был сыном гофмаршала Габриэла и внуком гофадмирала Габриэла Оксенштерна. Марка Кристина всегда испытывала некоторую боязнь за этого мальчика. У него не было задатков стать таким же великим, как его отец и дедушка. Но это не главное. Главное состояло в том, что был он весьма слабым ребенком.
Похоронили ее торжественно в церкви Стуркюрка, где она сейчас отдыхала вместе со своим мужем, Микаел глубоко скорбел о ней.
Итак, Доминик приедет один! Интересно, интересно! Для Виллему все было захватывающим. В том числе и поход, в который они сейчас направляются по следам раненых воров из хутора Черный лес, Свартскуген.
Если бы только она не была такой усталой! Ноги подкашивались, а сердце едва билось.
Они добрались до Гростенсхольма и пошли по кровавым следам, уходящим в лес.
Идти по следам было не трудно, хотя во многих местах кровь впиталась в мох и лесную почву. Вскоре они нашли одного из воров. Он лежал в живописной позе под деревом на склоне холма.
– Он мертв, – испуганно произнес Никлас. – Это ужасно!
Все трое стояли молча и думали об одном: вечная тихая борьба между Гростенсхольмом и Черным лесом теперь превратилась в кровавую междоусобицу. Ненависть к Людям Льда возрастет многократно.
Они знали этого сорокалетнего мужчину. Он был мерзавцем, настоящим негодяем, но никто из них не хотел его смерти!
– Пусть он пока лежит здесь, – сказала Виллему. – Кровавый след идет дальше, нам надо спешить, чтобы на нашей совести не оказалось несколько смертей.
– Мы в этом не виноваты, – воскликнул Никлас.
– Нет, – подтвердила Ирмелин, когда они двинулись дальше. – Наши работники слишком уж увлеклись стрельбой. За это понесут суровое наказание. Предстанут перед судом.
– Они хотели только защитить усадьбу, – сказал Никлас. – Но поступили слишком жестоко.
Лес был еловый. Во все стороны торчали ветки, почва была заболочена. Кругом стояла гнетущая тишина. Их голоса звучали невнятно и приглушенно; единственным звуком, достигавшим их ушей, был раздававшийся время от времени легкий шорох испуганной белки или, может быть, птицы.
Виллему украдкой смотрела на Никласа, пока он искал следы во мху. Скрывая улыбку, она вспомнила ночь на Иванов день этим летом. Как она стояла у костра на холме между усадьбами Липовая аллея и Гростенсхольм и смотрела на языки пламени, очарованная необыкновенной игрой красок. Как в нее вселился какой-то бес и она попросила Никласа проводить ее до дома, так как очень боялась темноты.
Уже тогда он взглянул на нее удивленно, ибо Виллему никогда не боялась темноты. Еще больше он поразился, когда они поднялись на покрытый можжевельником холм близ Элистранда и она смешливо сказала: «Поцелуй меня, Никлас». «Во имя чего я должен это сделать?» – ответил он, шокированный и удивленный. «Не во имя чего-то особенного, – сказала она. – Просто я хочу узнать что при этом чувствуешь». «Ты немного не в себе, Виллему!» Она повернулась на каблуках и пошла. «Хорошо, не надо». «Виллему, подожди!» «Да», – ответила она ласково и сдержанно. Заикаясь, он пробормотал: «Может… может, я тоже хочу узнать, как это чувствуется…» «Прекрасно!» «Но это нас ни к чему не обязывает». «Само собой разумеется, Никлас».
Они тихо и осторожно пошли навстречу друг другу, как делали молодые всех времен в ожидании первого поцелуя. Они играли, представляясь влюбленными, осторожно приложившись губами друг к другу. «Ммм… Я люблю тебя», – пробормотала она, прижавшись к его щеке. «Ты уверена?» «Эх ты, размазня, все испортил, – фыркнула она. – Я только тренируюсь на тебе, понятно?» Тут он немного обиделся, но спустя мгновение снова включился в игру и, когда прошептал, обращаясь к ней «Я люблю тебя», она поняла, какова его реакция. Ибо она почти поверила в его слова, почувствовав одновременно досаду оттого, что он произнес такие святые слова, и разочарование оттого, что это была лишь игра. От возбуждения она почувствовала в себе какой-то трепет. «Ты вкладываешь такую душу в эту игру», – прошептала она. «О ком ты думаешь?» «Не о тебе». «А ты? Ты сама столь горячо говоришь. О ком мечтаешь ты?» «Нет, я… – произнесла Виллему, углубленная в свои мысли. – Ни о ком. Просто мне приятно». «Ммм, – произнес Никлас и вдруг резко добавил: – Нет эта игра ужасно глупа. Больше никогда играть в нее не будем». Он так внезапно отодвинулся от нее, что она пошатнулась.
«Но это было прекрасно», – произнесла она с легким смехом. «Исключительно приятно, – согласился он. – Но все уже забыто. Дойдешь одна домой». И он убежал.
Все существо Виллему переполнило только что проснувшееся чувство необыкновенного восторга.
– Вот новый след, – сказала Ирмелин, и Виллему, вернувшись к действительности, переключила свое внимание на поиск.
Далеко им идти не пришлось. Вскоре они нашли и второго. Он лежал на склоне горы. Лицо было смертельно бледным, зубы сжаты, а волосы от пота прилипли ко лбу.
– О, Боже мой, это Эльдар, – пробормотал Никлас. – Час от часу не легче!
– Ему хуже, чем нам, по лицу видно, – произнесла Виллему.
Этот человек был тем мальчиком из Свартскугена, которого они однажды много лет тому назад встретили на дороге близ Гростенсхольма. Им было известно, что он, и в особенности его сестра Гудрун, испытывали беспредельную ненависть к Людям Льда. Убитый был двоюродным братом их отца или что-то в этом роде. Родство на хуторе Черный лес было запутанным, и все представители этой семьи были агрессивны.
Виллему не видела Эльдара уже несколько лет, тем более так близко.
«А я такая худая», – неожиданно и смущенно подумала она.
Эльдар выглядел жилистым взрослым мужчиной, примерно двадцати пяти лет. Волосы пепельные, узкие серые глаза смотрят холодно. Во внешнем облике жителей Черного леса всегда было что-то дикое, и Эльдар не был исключением. В его глазах отражалась гипнотизирующая сила хищного животного, которая притягивала и очаровывала Виллему против ее желания. Выглядел он бесстыже хорошо, с ударением на слово бесстыже.
Эльдар, увидев их, попытался повернуться к ним спиной. На его диком лице отражалась неимоверная злость.
Кроткая Ирмелин сказала:
– Зачем вы это сделали? Мы могли вам и так помочь, стоило лишь попросить!
– Думаете, мы примем помощь от сатанинского отродья? – процедил он сквозь зубы.
– Для вас лучше украсть, – бросила ему в ответ Виллему.
– У нас все лежат и умирают, – в свою очередь прошипел он. – А вы прячете еду только для себя.
– Ошибаетесь, – резко возразил Никлас. – И ты это хорошо знаешь. Спроси любого на хуторе. Только вы, неисправимые упрямцы, отказываетесь принять то, что фактически принадлежит вам, ибо вы являетесь составной частью поместья Гростенсхольм.
Эльдар из-за сильной боли и утомления едва мог говорить, но глаза его пылали пламенем ненависти.
– Как же случилось, что еда есть только у вас? Вы заключили договор с дьяволом, да? Это наказуемо. После смерти.
– Глупости говоришь, – сказал Никлас и присел на корточки, чтобы осмотреть его. Эльдар тут же отодвинулся.
– Взгляните только на свои глаза, – энергично воскликнул он. – На ее очи, – и показал на Виллему. – Иметь такие глаза нормально?
– В нашем роду да.
– Вот именно! Все знают, от кого ведут свой род Люди Льда.
Виллему не желала больше слушать. Ее сводили с ума медленные мучительные движения этого жилистого тела. Кажется, ранена нога. Сапог разорван.
– Убери свои грязные пальцы! Я справлюсь сам.
– Вижу, – сухо откликнулась она. – Насколько серьезно все там у вас дома?
– Какого черта! Вас это не касается!
– Может, забудешь на минуту о своей дурацкой гордости и подумаешь о других? Ты нас не интересуешь, мы хотим знать, как обстоят дела на хуторе Черный лес.
Он вспыхнул.
– Может быть, мы не для них все это предприняли?
– Об этом мы ничего не знаем, – провокационно произнесла Виллему. – Не так ли?
Он закрыл глаза.
– Они лежат и умирают, я уже говорил. Сдирают кору с деревьев, тем и питаются. Едят червей и гусениц, живущих под корой.
– Они не одни здесь в окрестности, – сказала Виллему. – Никлас и Ирмелин, возьмите эту корзину с едой и идите в Черный лес. Тем временем я позабочусь об этом крикуне.
Эльдар попытался подняться.
– Вы не пойдете туда! Вам нечего там делать!
– Хорошо, тогда мы подождем тебя. Так… Лежи спокойно, мы стянем с тебя сапог!
– Не трогайте меня. Неужели вы причинили нам недостаточно зла?
Никлас сказал:
– Глубоко сожалеем о смерти твоего родственника. Мы нашли его в лесу. Работники в Гростенсхольме не получали приказа стрелять в вас.
– Ему хорошо, – фыркнул Эльдар. – Ему сопутствовала удача. Я потерял сейчас из-за вас правую руку. От вас всегда исходило одно лишь зло.
В глазах Виллему блеснула решительность.
– Теперь послушай меня, ты, упрямый козел! Мой прадед вынес в суде смертельный приговор твоему прадеду за кровосмесительство. Это случилось пятьдесят лет тому назад! Как ты думаешь, есть ли смысл возвращаться к этому сейчас?
– Он сделал больше. Отнял у нас хутор.
– Неправда. Тебе хорошо это известно. Твой прадед довел до такого упадка хутор, что его пришлось пустить с молотка. К этому мой прадед не имел никакого отношения. Он разве не вернул вам Черный лес, чувствуя грех твоего прадеда перед безвинной семьей? Ваши крестьяне взяли себе хутор!
– Самое меньшее, что он смог сделать. Но мы оказались подчиненными Гростенсхольму, не забывай этого. Мы, которые раньше были свободными земледельцами. Он знал, как унизить нас.
– Ты так несправедлив по отношению к чудесному прадеду Ирмелин и моему, Дагу Мейдену, что я не в силах ответить. Подыми ногу!
– Ни за что в жизни. Убирайся!
Виллему вспыхнула, словно бочка пороха.
– Подыми ногу, обреченный идиот, – крикнула она так, что весь лес ответил ей ревом. Одновременно она подняла его ногу и рывком стянула с нее сапог. Эльдар закричал от боли и злости.
Кровь вылилась из сапога. Вся его нога была покрыта спекшейся коричнево-красной кровавой коркой.
Ирмелин принесла воды из близлежащей долины и обмыла ногу так, что они смогли увидеть рану, Эльдар больше не сопротивлялся; его оставили силы. Он лежал расслабленно на спине, стараясь переносить боли, проклиная своих спасителей.
Никлас уже несколько лет побаивался показывать кому-нибудь свои исцеляющие руки, он не хотел стать объектом паломничества и поклонения. Не желал он возлагать свои руки и на покрытые шрамами ноги Эльдара, пока девушки перевязывали его раны. Этот брюзга должен спасти себе жизнь без исцеляющих рук Никласа.
Когда кровотечение было остановлено и рана перевязана, они подняли Эльдара на ноги.
– Опирайся на меня и на Никласа, – сказала Виллему.
– К черту!
В этот момент Виллему отпустила его. Он тут же рухнул и улегся на землю, посылая ей проклятия.
Пока двое других снова поднимали его, Ирмелин сказала:
– Я тебя не видела давно.
Он зашипел, подобно капле воды, упавшей в костер.
– Неважно. Я уезжал на несколько лет.
– Провел их в тюрьме? – спросила Виллему с ехидством в голосе.
В ответ она увидела, как блеснули его узкие глаза.
– Представь себе, нет! А тебе не приходит в голову, что я должен был позаботиться о младших в семье, пока они не выросли? Вы, избалованные сопляки, о таком видимо и не слышали! Потом вынужден был вернуться домой. Туда, где служил, пришла такая нужда, что еды на всех не хватало. И что же я нашел дома? Умирающих! До которых никому не было дела.
– И тогда ты почувствовал, что имеешь полное право на воровство? Неужели не было бы проще прийти и рассказать, как обстоят дела?
Эльдар остановился. Выпрямился и, посмотрев на нее сверху вниз, сказал:
– Неужели вы никогда не понимали, что значит быть человеком с хутора Черный лес?
– Ну, конечно, – резко произнесла в ответ Виллему. – Гордость, высокомерие и наплевать на остальных!
Какое-то мгновение она видела в его глазах нечто иное – усталую горечь и смирение.
– Нет, – сказал он тихо, – нет, вы чего-то не понимаете.
К своему удивлению, она не нашла, что сказать в ответ.
В этот момент между деревьев мелькнули небольшие строения Свартскугена.
Виллему никогда не была здесь, только видела хутор издалека с заросшей можжевельником горной гряды. Хутор был неплохим, по размерам превосходил другие хутора, но он принадлежал Гростенсхольму, а это значило, что жившие здесь люди изредка обязаны были отбывать поденщину в поместье. Однако они редко выполняли эту свою обязанность, и Мейдены, если бы пожелали, имели полное право выбросить их из принадлежавшего им дома. Но Мейдены этого не делали. Лишать людей дома было не в их обычае.
Каждый раз, когда Виллему видела с какого-либо наблюдательного пункта на горной гряде этот хутор, в ней все содрогалось. Над Черным лесом всегда витала атмосфера скрытой болезненной неудовлетворенности. Такой, о которой в открытую не говорят.
У всех на памяти еще была старая омерзительная история о том, как основатель рода сожительствовал с двумя своими дочерьми и ему за это отрубили голову. Убитый, оставшийся лежать в лесу, родился в результате эти связи старика с одной из его дочерей. Эльдар – другое дело. Он был сыном внука того старого мерзавца.
Виллему не знала, сколько людей жило в Черном лесу, и как разветвлялся их род. Говорили, что потомство грехов старика было небольшим, но она думала, что все они были плодами этого прегрешения.
Основатель их рода был самостоятельным хозяином, владельцем такого же поместья, каким владели Люди Льда в Липовой аллее. Но потом сам довел его до такого упадочного состояния, что самостоятельность была утрачена. Осталось лишь одно название Черный лес.
Однако до Виллему доходили слухи, что в уезде даже отбросы общества с презрением относятся к жителям этого хутора, но свартскугенцы сами виноваты в своей изоляции.
Все они, как ей всегда казалось, были настоящими подонками. Однако сейчас ее уверенность в этом несколько пошатнулась. Имеет ли она право осуждать их? Слова Эльдара заставили ее усомниться. На что он намекал? Уж не на то ли, что она, как и все другие в окрестности, содрогались от неприязни и смешанной со страхом злобной радости, думая о том ужасном преступлении его прадеда? Неужели его потомство должно страдать от этого, так же, как страдают Люди Льда от грехопадения их прародителя?
В приступе сочувствия и некой взаимосвязанности она повернулась к Эльдару, но увидела в его глазах только бездонную ненависть. Этого и следовало ожидать. Так приходится им защищаться от осуждения, которое оказывают им жители уезда.
Она вспомнила свою давнюю встречу с Эльдаром и Гудрун. Тогда Ирмелин пригласила их зайти в Гростенсхольм и отведать сока и печенья. Эльдар колебался и, казалось, готов был принять приглашение. Сестра же была тверда и отвергала любую возможность контакта.
А сейчас и Эльдар был, подобно Гудрун, жестоко агрессивен.
Можно ли этому удивляться?
Эльдар стал чрезвычайно интересным мужчиной, этого она отрицать не могла. Он пробудил в ней то бесовское чувство, которое постоянно пытались погасить в ней ее дорогие родители. Ибо они знали, что оно всегда предвещало очередную дикую выходку.
Однако здесь Виллему была намерена владеть собой. Она решила относиться к Эльдару нейтрально обходительно, несмотря на его воинственное настроение.
Он остановился на опушке леса. Перед ними лежали низкие дома Черного леса. Крепко ухватившись за ветку дерева, чтобы удержаться на ногах, он произнес:
– Теперь вы можете убираться к черту. Я справлюсь сам.
Виллему сразу же забыла о своих благородных намерениях быть с ним обходительной.
– Как хочешь, – с некоторой злостью сказала она, ибо видела, что дальше он идти не хочет.
– Вот корзина с едой для вашей семьи.
– Мы не хотим вашей гнили, – зло парировал он.
– Можем отвернуться, и ты украдешь корзину, – ответила она. – Совесть твоя будет чище от этого?
– Ты, кобыла из преисподней, – медленно выговаривая слоги, сдержанно произнес он, сознательно забывая унижающие слова, которые только что выслушал: – Жаль мне того черта, кто женится на тебе!
– Здесь тебя постигнет неудача. Я вовсе не собираюсь замуж. А ты, во всяком случае, можешь не беспокоиться. О тебе я могу подумать лишь в самую последнюю очередь.
– О, Боже меня упаси! Это… – он заметно побледнел, рука, державшаяся за ветку, задрожала от напряжения, и Никлас поймал его во время падения. На какое-то мгновение Эльдар оказался недоступен злым умыслам этого мира.
– Слишком большая потеря крови, – сказал Никлас, – и, видимо, огромное истощение от недостатка пищи.
– Что будем делать? – спросила Ирмелин.
– Пусть лежит здесь! Сейчас у нас появился шанс помочь другим.
– У нас хватит смелости войти в дом?
– Насколько я понимаю, они полностью обессилены. Идем!
– Жаль, что мы не взяли с собой больше еды, – сказала Ирмелин. – Не подумали об этом.
– Утром мы можем подвезти им немного зерна, – заметил Никлас. – Они, во всяком случае, смогут испечь себе хлеба.
Они осторожно подошли к дому. Ни один из них не смог отказаться от посещения. В голове Виллему появились одна за одной неясные безумные мысли о том, что они идут на встречу с ужасными чудовищами и лепечущими идиотами. Такие думы были страшно несправедливы, она это сознавала, но они рождались под влиянием местных сплетней.
Дверь оказалась незапертой, и они вошли в темную избу. На ногах не было ни одного человека. Только крысы, попискивая, носились вокруг.
Они знали, что нужда и голод царили вокруг, но увиденное ими превосходило все их представления.
Целый час оставались они на хуторе. Сварили в печи перловую кашу, детям дали молока, попытались, чтобы взрослые проглотили по несколько кусков хлеба. Их встречали изнуренные, безутешно покорные глаза, никто не говорил им «убирайтесь к черту», хуторяне едва могли двигать губами.
Гудрун тоже была здесь, но все, на что она была способна из чувства вражды, это повернуться лицом к стене. Виллему просто повернула ее обратно и заставила проглотить кашу. Гудрун, почувствовав вкус еды, больше не сопротивлялась. Там, где было необходимо, сменили постельное белье, а когда Никлас увидел малыша с огромными, ничего не понимающими глазами и ранами по всему телу, он отбросил свои принципы и стал гладить маленькое существо своими теплыми осторожными руками. Виллему, увидя это, умиротворенно кивнула головой.
Внезапно она обнаружила, что в дверях, прижавшись к косяку, стоит Эльдар. Видимо, он находился здесь уже некоторое время, так как она вспомнила, что дверь скрипнула, а она не обратила на это внимания.
Он смотрел на Ирмелин, ловко и ласково оказывающую помощь беднягам, и, видимо, совсем не удивлялся этому. Его больше поражало поведение Виллему. Не ее мягкое обращение с больными, что тоже было ей несвойственно, а то, что за ее немногословием и решительным обращением с больными крылось понимание страданий других людей и сопереживание этим страданиям. Не нужно было быть гением, чтобы понять это.
Сам он не мог помочь; силы иссякли. Все, на что он был еще способен, – смотреть, одобряя их действия или нет, этого они решить не могли. Вероятнее всего, ощущал он и то, и другое.
Она вскочила с постели, но тут же пошатнулась и ударилась о край кровати. К этому она привыкла, сама была виновата в том голоде, который изнурял ее, отнимая силы.
В 1673 году после нескольких неурожайных лет страну охватил ужасный голод. Поместье Элистранд, где жила Виллему, находилось в лучшем положении по сравнению с большинством поместий уезда. Выручили старые запасы. Но Виллему была упрямой. Она делилась всем с другими пока была возможность и испытывала некую жестокую радость оттого, что подвергала себя такому аскетизму.
Все это начинало сказываться на ней. В свои семнадцать лет, обладая своеобразной очаровательной внешность, она начала худеть. Светлые с рыжеватым оттенком волосы поблекли, желто-зеленые глаза глубоко запали. Кожа стала почти прозрачной.
Но все ее существо светилось внутренним пламенем, которое было почти устрашающим. В нетерпеливых движениях, словно она таила в себе некую огромную силу, в резкой манере разговора, в ярких глазах – всюду была эта страшная сила. Это напоминало вулкан, наполненный не находящей выхода огненной лавой.
Она подошла к окну. На улице стояли Никлас и Ирмелин. Ее родственники из поместий Липовая Аллея и Гростенсхольм. Оба старше ее на один год.
Виллему жестом показала: сейчас выйду.
Быстро и небрежно накинула на себя платье, особой заботы о своей внешности она не проявляла. Она любила лишь опрятность. Габриэлла часто приходила в отчаяние, глядя на свою непокорную дочь.
Молодую девушку мучила неукротимая жажда жизни. В душе она страстно желала чего-то особенного – того, что, она это чувствовала, скрывалось в будущем, чего-то необычайного, которое ей так сильно хотелось испытать. Слушая чужие рассуждения о любви, она знала, что ее понятие любви было совершенно иным. Для нее любовь была чем-то бескомпромиссным, чувством, которому человек отдавал всего себя. Чем-то таким, что полностью возвышало человека, и он сам становился любовью. Этого она еще не переживала, но она ждала…
Она вышла во двор. Было холодно. Воздух дышал морозом. Неслышно подкрались первые осенние ночи с звенящим под ногами тонким льдом на озерках и хрустящими былинками травы.
– Привет, – сказала она и снова убедилась, что Никлас превратился в очень привлекательного молодого человека, возбуждающего интерес своими косящими глазами, отдающими желтизной.
– Что случилось? Почему вы оказались здесь так рано?
– В Гростенсхольме сегодня ночью побывали воры, – ответил он.
– Меня это не удивляет. Продукты?
– За ними приходили, – сказала Ирмелин, – но взять ничего не успели.
– Идиоты! – воскликнула Виллему. – Ведь знают, что твой отец справедливо распределяет все это между хуторами и мелкими хозяевами. И кто же это был?
– Говорят, что люди с хутора Свартскуген.
– Могу себе представить! Неужели у этих людей такое искаженное понятие гордости? Отказываются от нашей помощи. А воровать могут! А вы-то почему здесь?
– Отец уехал к больному, – пояснила Ирмелин. – А мама вчера долго не спала, и я не хотела беспокоить ее. Подумала, что мы сами можем что-либо предпринять.
– Что же?
– Понимаешь, наши люди стреляли по ворам и попали в них. Кровавые следы ведут в лес.
– Ой! Подождите, я захвачу кое-что. Ирмелин, ты взяла что-нибудь для перевязки ран?
– Да, из запасов отца. Думаю, что ранены оба вора. Поспеши!
Виллему возвратилась быстро с корзиной в руках. И они тут же побежали в сторону Гростенсхольма. Из всех троих Виллему была самой ослабевшей, но она, чтобы не отстать, бежала, сжав зубы. Ирмелин была мягкой хорошенькой девушкой с крепкой фигурой, как и ее бабушка Ирья, по характеру скромной и располагающей к себе. Подобно Никласу она была очень сильной.
Когда они несколько уменьшили скорость, из-за Виллему, она, задохнувшись, спросила:
– От Доминика что-нибудь слышно?
– Да, – ответил Никлас. – Он пишет, что этой осенью приедет.
– Хорошо. Приятно будет встретиться с ним. Последний раз он был здесь три года тому назад.
Но на самом деле она была не уверена в том, что эта встреча будет столь интересной. Доминик обладал каким-то непонятным свойством, вынуждавшим ее чувствовать себя с ним неловко и ощетиниваться.
Никлас продолжал:
– На этот раз он приедет один. Как тебе известно, на дядю Микаела и тетю Анетту тяжело подействовала смерть Марки Кристины в прошлом году. А Габриэла Оксенштерна сейчас дома тоже нет. Они очень удручены и ехать никуда не хотят.
Виллему кивнула головой. Она знала, что лучший друг дяди Микаела, любимая Марка Кристина, умерла тяжелой смертью. Она родила восьмерых детей, троих из которых потеряла. Самому младшему было всего два года, когда она заболела. Три года лежала она, не вставая с постели в Стокгольмском дворце до того, как смерть избавила ее от мук. Доминик дал ей клятвенное обещание никогда не бросать в беде младшего брата Габриэла, того из ее сыновей, у постели которого он часто сидел и с которым вместе вырос. Он был сыном гофмаршала Габриэла и внуком гофадмирала Габриэла Оксенштерна. Марка Кристина всегда испытывала некоторую боязнь за этого мальчика. У него не было задатков стать таким же великим, как его отец и дедушка. Но это не главное. Главное состояло в том, что был он весьма слабым ребенком.
Похоронили ее торжественно в церкви Стуркюрка, где она сейчас отдыхала вместе со своим мужем, Микаел глубоко скорбел о ней.
Итак, Доминик приедет один! Интересно, интересно! Для Виллему все было захватывающим. В том числе и поход, в который они сейчас направляются по следам раненых воров из хутора Черный лес, Свартскуген.
Если бы только она не была такой усталой! Ноги подкашивались, а сердце едва билось.
Они добрались до Гростенсхольма и пошли по кровавым следам, уходящим в лес.
Идти по следам было не трудно, хотя во многих местах кровь впиталась в мох и лесную почву. Вскоре они нашли одного из воров. Он лежал в живописной позе под деревом на склоне холма.
– Он мертв, – испуганно произнес Никлас. – Это ужасно!
Все трое стояли молча и думали об одном: вечная тихая борьба между Гростенсхольмом и Черным лесом теперь превратилась в кровавую междоусобицу. Ненависть к Людям Льда возрастет многократно.
Они знали этого сорокалетнего мужчину. Он был мерзавцем, настоящим негодяем, но никто из них не хотел его смерти!
– Пусть он пока лежит здесь, – сказала Виллему. – Кровавый след идет дальше, нам надо спешить, чтобы на нашей совести не оказалось несколько смертей.
– Мы в этом не виноваты, – воскликнул Никлас.
– Нет, – подтвердила Ирмелин, когда они двинулись дальше. – Наши работники слишком уж увлеклись стрельбой. За это понесут суровое наказание. Предстанут перед судом.
– Они хотели только защитить усадьбу, – сказал Никлас. – Но поступили слишком жестоко.
Лес был еловый. Во все стороны торчали ветки, почва была заболочена. Кругом стояла гнетущая тишина. Их голоса звучали невнятно и приглушенно; единственным звуком, достигавшим их ушей, был раздававшийся время от времени легкий шорох испуганной белки или, может быть, птицы.
Виллему украдкой смотрела на Никласа, пока он искал следы во мху. Скрывая улыбку, она вспомнила ночь на Иванов день этим летом. Как она стояла у костра на холме между усадьбами Липовая аллея и Гростенсхольм и смотрела на языки пламени, очарованная необыкновенной игрой красок. Как в нее вселился какой-то бес и она попросила Никласа проводить ее до дома, так как очень боялась темноты.
Уже тогда он взглянул на нее удивленно, ибо Виллему никогда не боялась темноты. Еще больше он поразился, когда они поднялись на покрытый можжевельником холм близ Элистранда и она смешливо сказала: «Поцелуй меня, Никлас». «Во имя чего я должен это сделать?» – ответил он, шокированный и удивленный. «Не во имя чего-то особенного, – сказала она. – Просто я хочу узнать что при этом чувствуешь». «Ты немного не в себе, Виллему!» Она повернулась на каблуках и пошла. «Хорошо, не надо». «Виллему, подожди!» «Да», – ответила она ласково и сдержанно. Заикаясь, он пробормотал: «Может… может, я тоже хочу узнать, как это чувствуется…» «Прекрасно!» «Но это нас ни к чему не обязывает». «Само собой разумеется, Никлас».
Они тихо и осторожно пошли навстречу друг другу, как делали молодые всех времен в ожидании первого поцелуя. Они играли, представляясь влюбленными, осторожно приложившись губами друг к другу. «Ммм… Я люблю тебя», – пробормотала она, прижавшись к его щеке. «Ты уверена?» «Эх ты, размазня, все испортил, – фыркнула она. – Я только тренируюсь на тебе, понятно?» Тут он немного обиделся, но спустя мгновение снова включился в игру и, когда прошептал, обращаясь к ней «Я люблю тебя», она поняла, какова его реакция. Ибо она почти поверила в его слова, почувствовав одновременно досаду оттого, что он произнес такие святые слова, и разочарование оттого, что это была лишь игра. От возбуждения она почувствовала в себе какой-то трепет. «Ты вкладываешь такую душу в эту игру», – прошептала она. «О ком ты думаешь?» «Не о тебе». «А ты? Ты сама столь горячо говоришь. О ком мечтаешь ты?» «Нет, я… – произнесла Виллему, углубленная в свои мысли. – Ни о ком. Просто мне приятно». «Ммм, – произнес Никлас и вдруг резко добавил: – Нет эта игра ужасно глупа. Больше никогда играть в нее не будем». Он так внезапно отодвинулся от нее, что она пошатнулась.
«Но это было прекрасно», – произнесла она с легким смехом. «Исключительно приятно, – согласился он. – Но все уже забыто. Дойдешь одна домой». И он убежал.
Все существо Виллему переполнило только что проснувшееся чувство необыкновенного восторга.
– Вот новый след, – сказала Ирмелин, и Виллему, вернувшись к действительности, переключила свое внимание на поиск.
Далеко им идти не пришлось. Вскоре они нашли и второго. Он лежал на склоне горы. Лицо было смертельно бледным, зубы сжаты, а волосы от пота прилипли ко лбу.
– О, Боже мой, это Эльдар, – пробормотал Никлас. – Час от часу не легче!
– Ему хуже, чем нам, по лицу видно, – произнесла Виллему.
Этот человек был тем мальчиком из Свартскугена, которого они однажды много лет тому назад встретили на дороге близ Гростенсхольма. Им было известно, что он, и в особенности его сестра Гудрун, испытывали беспредельную ненависть к Людям Льда. Убитый был двоюродным братом их отца или что-то в этом роде. Родство на хуторе Черный лес было запутанным, и все представители этой семьи были агрессивны.
Виллему не видела Эльдара уже несколько лет, тем более так близко.
«А я такая худая», – неожиданно и смущенно подумала она.
Эльдар выглядел жилистым взрослым мужчиной, примерно двадцати пяти лет. Волосы пепельные, узкие серые глаза смотрят холодно. Во внешнем облике жителей Черного леса всегда было что-то дикое, и Эльдар не был исключением. В его глазах отражалась гипнотизирующая сила хищного животного, которая притягивала и очаровывала Виллему против ее желания. Выглядел он бесстыже хорошо, с ударением на слово бесстыже.
Эльдар, увидев их, попытался повернуться к ним спиной. На его диком лице отражалась неимоверная злость.
Кроткая Ирмелин сказала:
– Зачем вы это сделали? Мы могли вам и так помочь, стоило лишь попросить!
– Думаете, мы примем помощь от сатанинского отродья? – процедил он сквозь зубы.
– Для вас лучше украсть, – бросила ему в ответ Виллему.
– У нас все лежат и умирают, – в свою очередь прошипел он. – А вы прячете еду только для себя.
– Ошибаетесь, – резко возразил Никлас. – И ты это хорошо знаешь. Спроси любого на хуторе. Только вы, неисправимые упрямцы, отказываетесь принять то, что фактически принадлежит вам, ибо вы являетесь составной частью поместья Гростенсхольм.
Эльдар из-за сильной боли и утомления едва мог говорить, но глаза его пылали пламенем ненависти.
– Как же случилось, что еда есть только у вас? Вы заключили договор с дьяволом, да? Это наказуемо. После смерти.
– Глупости говоришь, – сказал Никлас и присел на корточки, чтобы осмотреть его. Эльдар тут же отодвинулся.
– Взгляните только на свои глаза, – энергично воскликнул он. – На ее очи, – и показал на Виллему. – Иметь такие глаза нормально?
– В нашем роду да.
– Вот именно! Все знают, от кого ведут свой род Люди Льда.
Виллему не желала больше слушать. Ее сводили с ума медленные мучительные движения этого жилистого тела. Кажется, ранена нога. Сапог разорван.
– Убери свои грязные пальцы! Я справлюсь сам.
– Вижу, – сухо откликнулась она. – Насколько серьезно все там у вас дома?
– Какого черта! Вас это не касается!
– Может, забудешь на минуту о своей дурацкой гордости и подумаешь о других? Ты нас не интересуешь, мы хотим знать, как обстоят дела на хуторе Черный лес.
Он вспыхнул.
– Может быть, мы не для них все это предприняли?
– Об этом мы ничего не знаем, – провокационно произнесла Виллему. – Не так ли?
Он закрыл глаза.
– Они лежат и умирают, я уже говорил. Сдирают кору с деревьев, тем и питаются. Едят червей и гусениц, живущих под корой.
– Они не одни здесь в окрестности, – сказала Виллему. – Никлас и Ирмелин, возьмите эту корзину с едой и идите в Черный лес. Тем временем я позабочусь об этом крикуне.
Эльдар попытался подняться.
– Вы не пойдете туда! Вам нечего там делать!
– Хорошо, тогда мы подождем тебя. Так… Лежи спокойно, мы стянем с тебя сапог!
– Не трогайте меня. Неужели вы причинили нам недостаточно зла?
Никлас сказал:
– Глубоко сожалеем о смерти твоего родственника. Мы нашли его в лесу. Работники в Гростенсхольме не получали приказа стрелять в вас.
– Ему хорошо, – фыркнул Эльдар. – Ему сопутствовала удача. Я потерял сейчас из-за вас правую руку. От вас всегда исходило одно лишь зло.
В глазах Виллему блеснула решительность.
– Теперь послушай меня, ты, упрямый козел! Мой прадед вынес в суде смертельный приговор твоему прадеду за кровосмесительство. Это случилось пятьдесят лет тому назад! Как ты думаешь, есть ли смысл возвращаться к этому сейчас?
– Он сделал больше. Отнял у нас хутор.
– Неправда. Тебе хорошо это известно. Твой прадед довел до такого упадка хутор, что его пришлось пустить с молотка. К этому мой прадед не имел никакого отношения. Он разве не вернул вам Черный лес, чувствуя грех твоего прадеда перед безвинной семьей? Ваши крестьяне взяли себе хутор!
– Самое меньшее, что он смог сделать. Но мы оказались подчиненными Гростенсхольму, не забывай этого. Мы, которые раньше были свободными земледельцами. Он знал, как унизить нас.
– Ты так несправедлив по отношению к чудесному прадеду Ирмелин и моему, Дагу Мейдену, что я не в силах ответить. Подыми ногу!
– Ни за что в жизни. Убирайся!
Виллему вспыхнула, словно бочка пороха.
– Подыми ногу, обреченный идиот, – крикнула она так, что весь лес ответил ей ревом. Одновременно она подняла его ногу и рывком стянула с нее сапог. Эльдар закричал от боли и злости.
Кровь вылилась из сапога. Вся его нога была покрыта спекшейся коричнево-красной кровавой коркой.
Ирмелин принесла воды из близлежащей долины и обмыла ногу так, что они смогли увидеть рану, Эльдар больше не сопротивлялся; его оставили силы. Он лежал расслабленно на спине, стараясь переносить боли, проклиная своих спасителей.
Никлас уже несколько лет побаивался показывать кому-нибудь свои исцеляющие руки, он не хотел стать объектом паломничества и поклонения. Не желал он возлагать свои руки и на покрытые шрамами ноги Эльдара, пока девушки перевязывали его раны. Этот брюзга должен спасти себе жизнь без исцеляющих рук Никласа.
Когда кровотечение было остановлено и рана перевязана, они подняли Эльдара на ноги.
– Опирайся на меня и на Никласа, – сказала Виллему.
– К черту!
В этот момент Виллему отпустила его. Он тут же рухнул и улегся на землю, посылая ей проклятия.
Пока двое других снова поднимали его, Ирмелин сказала:
– Я тебя не видела давно.
Он зашипел, подобно капле воды, упавшей в костер.
– Неважно. Я уезжал на несколько лет.
– Провел их в тюрьме? – спросила Виллему с ехидством в голосе.
В ответ она увидела, как блеснули его узкие глаза.
– Представь себе, нет! А тебе не приходит в голову, что я должен был позаботиться о младших в семье, пока они не выросли? Вы, избалованные сопляки, о таком видимо и не слышали! Потом вынужден был вернуться домой. Туда, где служил, пришла такая нужда, что еды на всех не хватало. И что же я нашел дома? Умирающих! До которых никому не было дела.
– И тогда ты почувствовал, что имеешь полное право на воровство? Неужели не было бы проще прийти и рассказать, как обстоят дела?
Эльдар остановился. Выпрямился и, посмотрев на нее сверху вниз, сказал:
– Неужели вы никогда не понимали, что значит быть человеком с хутора Черный лес?
– Ну, конечно, – резко произнесла в ответ Виллему. – Гордость, высокомерие и наплевать на остальных!
Какое-то мгновение она видела в его глазах нечто иное – усталую горечь и смирение.
– Нет, – сказал он тихо, – нет, вы чего-то не понимаете.
К своему удивлению, она не нашла, что сказать в ответ.
В этот момент между деревьев мелькнули небольшие строения Свартскугена.
Виллему никогда не была здесь, только видела хутор издалека с заросшей можжевельником горной гряды. Хутор был неплохим, по размерам превосходил другие хутора, но он принадлежал Гростенсхольму, а это значило, что жившие здесь люди изредка обязаны были отбывать поденщину в поместье. Однако они редко выполняли эту свою обязанность, и Мейдены, если бы пожелали, имели полное право выбросить их из принадлежавшего им дома. Но Мейдены этого не делали. Лишать людей дома было не в их обычае.
Каждый раз, когда Виллему видела с какого-либо наблюдательного пункта на горной гряде этот хутор, в ней все содрогалось. Над Черным лесом всегда витала атмосфера скрытой болезненной неудовлетворенности. Такой, о которой в открытую не говорят.
У всех на памяти еще была старая омерзительная история о том, как основатель рода сожительствовал с двумя своими дочерьми и ему за это отрубили голову. Убитый, оставшийся лежать в лесу, родился в результате эти связи старика с одной из его дочерей. Эльдар – другое дело. Он был сыном внука того старого мерзавца.
Виллему не знала, сколько людей жило в Черном лесу, и как разветвлялся их род. Говорили, что потомство грехов старика было небольшим, но она думала, что все они были плодами этого прегрешения.
Основатель их рода был самостоятельным хозяином, владельцем такого же поместья, каким владели Люди Льда в Липовой аллее. Но потом сам довел его до такого упадочного состояния, что самостоятельность была утрачена. Осталось лишь одно название Черный лес.
Однако до Виллему доходили слухи, что в уезде даже отбросы общества с презрением относятся к жителям этого хутора, но свартскугенцы сами виноваты в своей изоляции.
Все они, как ей всегда казалось, были настоящими подонками. Однако сейчас ее уверенность в этом несколько пошатнулась. Имеет ли она право осуждать их? Слова Эльдара заставили ее усомниться. На что он намекал? Уж не на то ли, что она, как и все другие в окрестности, содрогались от неприязни и смешанной со страхом злобной радости, думая о том ужасном преступлении его прадеда? Неужели его потомство должно страдать от этого, так же, как страдают Люди Льда от грехопадения их прародителя?
В приступе сочувствия и некой взаимосвязанности она повернулась к Эльдару, но увидела в его глазах только бездонную ненависть. Этого и следовало ожидать. Так приходится им защищаться от осуждения, которое оказывают им жители уезда.
Она вспомнила свою давнюю встречу с Эльдаром и Гудрун. Тогда Ирмелин пригласила их зайти в Гростенсхольм и отведать сока и печенья. Эльдар колебался и, казалось, готов был принять приглашение. Сестра же была тверда и отвергала любую возможность контакта.
А сейчас и Эльдар был, подобно Гудрун, жестоко агрессивен.
Можно ли этому удивляться?
Эльдар стал чрезвычайно интересным мужчиной, этого она отрицать не могла. Он пробудил в ней то бесовское чувство, которое постоянно пытались погасить в ней ее дорогие родители. Ибо они знали, что оно всегда предвещало очередную дикую выходку.
Однако здесь Виллему была намерена владеть собой. Она решила относиться к Эльдару нейтрально обходительно, несмотря на его воинственное настроение.
Он остановился на опушке леса. Перед ними лежали низкие дома Черного леса. Крепко ухватившись за ветку дерева, чтобы удержаться на ногах, он произнес:
– Теперь вы можете убираться к черту. Я справлюсь сам.
Виллему сразу же забыла о своих благородных намерениях быть с ним обходительной.
– Как хочешь, – с некоторой злостью сказала она, ибо видела, что дальше он идти не хочет.
– Вот корзина с едой для вашей семьи.
– Мы не хотим вашей гнили, – зло парировал он.
– Можем отвернуться, и ты украдешь корзину, – ответила она. – Совесть твоя будет чище от этого?
– Ты, кобыла из преисподней, – медленно выговаривая слоги, сдержанно произнес он, сознательно забывая унижающие слова, которые только что выслушал: – Жаль мне того черта, кто женится на тебе!
– Здесь тебя постигнет неудача. Я вовсе не собираюсь замуж. А ты, во всяком случае, можешь не беспокоиться. О тебе я могу подумать лишь в самую последнюю очередь.
– О, Боже меня упаси! Это… – он заметно побледнел, рука, державшаяся за ветку, задрожала от напряжения, и Никлас поймал его во время падения. На какое-то мгновение Эльдар оказался недоступен злым умыслам этого мира.
– Слишком большая потеря крови, – сказал Никлас, – и, видимо, огромное истощение от недостатка пищи.
– Что будем делать? – спросила Ирмелин.
– Пусть лежит здесь! Сейчас у нас появился шанс помочь другим.
– У нас хватит смелости войти в дом?
– Насколько я понимаю, они полностью обессилены. Идем!
– Жаль, что мы не взяли с собой больше еды, – сказала Ирмелин. – Не подумали об этом.
– Утром мы можем подвезти им немного зерна, – заметил Никлас. – Они, во всяком случае, смогут испечь себе хлеба.
Они осторожно подошли к дому. Ни один из них не смог отказаться от посещения. В голове Виллему появились одна за одной неясные безумные мысли о том, что они идут на встречу с ужасными чудовищами и лепечущими идиотами. Такие думы были страшно несправедливы, она это сознавала, но они рождались под влиянием местных сплетней.
Дверь оказалась незапертой, и они вошли в темную избу. На ногах не было ни одного человека. Только крысы, попискивая, носились вокруг.
Они знали, что нужда и голод царили вокруг, но увиденное ими превосходило все их представления.
Целый час оставались они на хуторе. Сварили в печи перловую кашу, детям дали молока, попытались, чтобы взрослые проглотили по несколько кусков хлеба. Их встречали изнуренные, безутешно покорные глаза, никто не говорил им «убирайтесь к черту», хуторяне едва могли двигать губами.
Гудрун тоже была здесь, но все, на что она была способна из чувства вражды, это повернуться лицом к стене. Виллему просто повернула ее обратно и заставила проглотить кашу. Гудрун, почувствовав вкус еды, больше не сопротивлялась. Там, где было необходимо, сменили постельное белье, а когда Никлас увидел малыша с огромными, ничего не понимающими глазами и ранами по всему телу, он отбросил свои принципы и стал гладить маленькое существо своими теплыми осторожными руками. Виллему, увидя это, умиротворенно кивнула головой.
Внезапно она обнаружила, что в дверях, прижавшись к косяку, стоит Эльдар. Видимо, он находился здесь уже некоторое время, так как она вспомнила, что дверь скрипнула, а она не обратила на это внимания.
Он смотрел на Ирмелин, ловко и ласково оказывающую помощь беднягам, и, видимо, совсем не удивлялся этому. Его больше поражало поведение Виллему. Не ее мягкое обращение с больными, что тоже было ей несвойственно, а то, что за ее немногословием и решительным обращением с больными крылось понимание страданий других людей и сопереживание этим страданиям. Не нужно было быть гением, чтобы понять это.
Сам он не мог помочь; силы иссякли. Все, на что он был еще способен, – смотреть, одобряя их действия или нет, этого они решить не могли. Вероятнее всего, ощущал он и то, и другое.