Сандему Маргит. Вьюга

   Внезапно она вздрогнула и почувствовала, как загорелись ее щеки. Какая-то фигура загородила им дорогу.
   Никлас остановил быков.
   – Где это вы были? – спросил Эльдар, хотя прекрасно знал это.
   Никлас спокойно ответил:
   – Мы продали ячмень и посевные семена твоему отцу.
   – Продали?
   – За то, что вы через несколько дней придете в Липовую аллею и поработаете. Строительные работы. Ты придешь?
   Эльдар выглядел так, будто хотел протестующе вспыхнуть, но взял себя в руки и произнес:
   – Подумаю.
   Затем он отошел в сторону и пропустил телегу.
   На Виллему он всего лишь бросил один молниеносный взгляд. Но, когда она повернула голову, она увидела его на лесной дороге. Взгляды их встретились, и Виллему не отвела глаз. Она почувствовала, как закружилась голова, когда заглянула в эти узкие, наполненные враждой глаза, которые удалялись все дальше и дальше, по мере того, как телега продвигалась вперед. Поворот дороги прервал контакт быстрее, чем она хотела.
   Остаток пути вплоть до ворот Гростенсхольма она сидела молча. Чувство восторга и ликования захватило ее. Во дворе дома радость жизни вынудила ее воздеть руки к небу, сильно потянуться и весело крикнуть.
   – Так приятно вернуться домой? – сухо спросил Никлас. – Да, те люди действительно производят удручающее впечатление.
   Виллему не удостоила его ответом. Ничто, как ей казалось, не могло подействовать на нее.

3

   Случилось это в четверг. Суббота была наполнена событиями. Виллему шла в Гростенсхольм к Ирмелин и перед господским домом увидела чужую лошадь. Ирмелин выбежала ей навстречу в вестибюль.
   – Виллему, угадай, кто приехал!
   – Нет, не могу. Я видела лошадь, но…
   Она умолкла. Высокий молодой человек стоял в дверях, ведущих в гостиную. Желтые глаза его смотрели на Виллему с дружеской, веселой улыбкой.
   – Доминик, – слабо прошептала она. – Это ты?
   – Да. Разве ты не знала, что я приеду?
   Она очнулась.
   – Конечно, но…
   Как она могла забыть об этом?
   Да, как? Следует спросить себя.
   Боже мой, как он великолепен! Голос грудной и мягкий, словно бархатный, лицо настоящего мужчины, но тем не менее производит приятное впечатление, в глазах отблеск грусти, скрытый легкой ироничностью.
   К своему отчаянию Виллему обнаружила, что она по-старому чувствует себя растерянной перед Домиником.
   – Добро пожаловать, Доминик, – произнесла она слишком громким и неестественным голосом. – Как ты вырос!
   – Да, тетя, двадцать один уже стукнул, выпали все молочные зубы, – просюсюкал он словно послушный маленький мальчик.
   Виллему нервно засмеялась.
   – Когда поедешь обратно? Я имею в виду, сколько времени погостишь у нас?
   В его присутствии она никогда не могла выражать точно свои мысли. Не говоря уже о разумности!
   – Если ты не захочешь отделаться от меня раньше, то неделю, – улыбнулся он. – Вообще-то я послан в качестве курьера в Акерсхюс к наместнику Гюльденлеве, но, естественно, захотел заглянуть сюда, домой, повидать вас.
   Она была почти сбита с толку, услышав слова «сюда домой». У Доминика, как и у его отца Микаела, корни всегда были крепкими.
   – Мы слышали, – продолжал он, – что вы здесь голодаете и, конечно, заволновались. Я должен передать привет от отца и матери.
   Вот так, она даже забыла спросить о них! Где же конец стыду?
   – Как они себя чувствуют?
   – Хорошо, благодарю, и спасибо, поездка прошла прекрасно.
   – Ты чересчур проворен, – попыталась она пошутить и начала вертеться, болтая руками вокруг тела, подобно шестилетней девочке, которая собирается прочитать стихи перед взрослыми.
   В голове крутилась одна лишь мысль: «Слава Богу, он пробудет всего лишь одну неделю!»
   Сейчас ей не хотелось, чтобы его читающий мысли взгляд присутствовал здесь.
   – Маленькая Виллему так выросла, – произнес он задумчиво. – Неплохо. Действительно неплохо!
   – То, что я выросла? – ответила она вопросом. – Кстати, ты намерен жить это время в Лиинде-аллее?
   – Да. В Гростенсхольм приехал только повидаться. Потом намерен посетить и Элистранд.
   Ей стало чуть-чуть обидно оттого, что он сначала заехал к Ирмелин. Но это и естественно. Поместья так расположены.
   – Я слышал, что у вас гостит Тристан? Буду рад встрече с ним. С самым меньшим в роду.
   – Меньшим? Он скоро станет на голову выше всех нас.
   – Тристан? Невероятно! Может, теперь и поедем вместе к вам домой? Лошадь выдержит нас двоих.
   – Ты говоришь это так, будто я вешу двести фунтов – гневно воскликнула она. – Впрочем, я не собираюсь ехать на твоей лошади…
   – Ты сядешь сзади, – рассмеялся он, поддразнивая ее.
   Лицо Виллему мгновенно запылало. Ее пугала именно мысль о том, что ей придется сидеть впереди и он будет обнимать ее.
   – Посмотрим, – сказала она и повернулась к Ирмелин. – Я пришла спросить, ты завтра в церковь собираешься? Мне хотелось бы пойти вместе.
   Ирмелин удивленно посмотрела на нее. Виллему не была особой любительницей церковных служб.
   – Да, я собираюсь. Встретимся там?
   – Хорошо, – согласилась Виллему и в дальнейшем постаралась не затрагивать больше этой темы в разговоре.
   Час спустя они выехали в Элистранд. Виллему была рада тому, что сидит сзади Доминика. Благодаря этому он не смотрел на нее своим изучающим взглядом. Он как будто знал все о ней, а это сейчас ее совершенно не устраивало.
   Они легко болтали о разных пустяках. Виллему старалась не держаться за него крепко. Она все время передвигала свои руки с места на место, то опираясь на седло, то на круп лошади, то цепляясь за его пальто и едва-едва обвиваясь вокруг его талии. Наконец, он не выдержал.
   – Держись крепче, перестань вести себя, как нервный паук! Подумают еще, что ты боишься соблазна с моей стороны.
   Щеки Виллему запылали.
   – Нет, боюсь, ты подумаешь, что я трепещу от восхищения, испытывая твою близость, – резко парировала она.
   Он захохотал.
   – Дорогая Виллему, думаю, не обо мне ты тоскуешь!
   Сказанное им, прозвучало так, будто ему было известно, о чем она думает.
   «Это было бы весьма неприятно», – подумала Виллему.
   Калеб радостно приветствовал Доминика и выразил сожаление, что Габриэллы нет дома.
   – А Тристан? – спросил Доминик. – Где он?
   – Его сейчас тоже нет. Он уехал в Черный лес, за своей шерстяной курткой, которую он, видимо, забыл там.
   – Забыл? – горячо воскликнула Виллему. – Но ведь могла бы и я…
   Она спохватилась, когда увидела их вопросительные взгляды.
   – Почему ты должна отвечать за разгильдяйство Тристана? – удивился ее отец.
   – Нет, я хочу сказать… Он еще слишком мал.
   – Он больше и сильнее тебя.
   – Такой молодой.
   – Откровенно говоря, Виллему, ты и сама еще недостаточно повзрослела.
   Доминик во время этого разговора весело рассматривал ее своими светлыми пронизывающими глазами. И в уголках его рта играла улыбка.
   – Катись ты подальше! – крикнула она ему и побежала к лестнице.
   – Виллему! – рыкнул отец, но она не остановилась.
   Калеб последовал за ней и догнал ее у двери в ее спальню. Он схватил ее за ухо.
   – Ты сейчас же спустишься вниз и попросишь у Доминика прощения! – прошипел он сквозь зубы. – Это что еще за выходка?
   – Да, я извинюсь, – ответила она тихим шепотом. – Но отпусти ухо, это слишком унизительно.
   – Виллему, ты сегодня ведешь себя крайне невоспитанно, – сказал Калеб на пути к лестнице. – Неужели сейчас, когда я один несу за тебя ответственность, ты не можешь вести себя лучше?
   – Прости меня, папочка, – ответила она с раскаянием в голосе. – Я не знаю, что со мной происходит.
   Они спустились вниз, и она извинилась перед Домиником. Он принял извинение с улыбкой, которая была полна столь неприкрытого понимания, что она чуть не взорвалась снова.
   – Мне нужно встретиться с крестьянами, – сказал Калеб. – Но это ненадолго. Может, в это время, Виллему, ты покажешь Доминику, как перестроена твоя комната?
   – С удовольствием, – сказала она. Калеб пояснил, обратившись к Доминику:
   – Ей казалось, что ее комната безнадежно устарела, и Виллему все лето свирепствовала со столярами и другими ремесленниками. Я разрешил ей это, ведь ремесленники тоже должна зарабатывать себе на хлеб. Но отправляйся наверх и посмотри. Мне кажется там все выглядит по-настоящему прекрасно.
   Доминик повернулся к Виллему.
   – Да, если мне будет позволено вступить в терем девицы.
   – Доминик, может перестанешь говорить иносказаниями. Да, это комната девицы.
   – А разве я сомневаюсь в этом?
   – Слышишь, папа, – воскликнула она в отчаянии. – Теперь в его словах опять насмешка. Никто, мол, из ухажеров не захочет тебя.
   Калеб засмеялся.
   – Ох, в кого пошла так свободно выражающаяся моя дочь, во всяком случае, не в меня, не в Габриэллу.
   – В бабушку Сесилию, – быстро ответила Виллему, – и, как говорят, в ведьму Суль.
   – Боже избави! – содрогнулся Калеб. – Увидимся позднее! Виллему, предложи Доминику поесть.
   – Нет, благодарю, – ответил Доминик. – После моего приезда сюда я ничего иного не делаю, только ем. Если так будет продолжаться, лошадь по дороге домой запротестует.
   Виллему показала свою комнату с гордостью. Элистранд был оборудован и меблирован на широкую ногу, в соответствии с указаниями Александра Паладина. Поместье было выдержано в стиле барокко, который любил Александр, с резными украшениями на лестничных перилах, солидной мебелью и пухленькими херувимами, парящими на потолке.
   Виллему выбросила их своей комнаты старую давящую мрачную тяжелую кровать с балдахином, а вместо нее поставила новую, прочно прикрепив ее к стене. Доминик не смог усмотреть в этом современного стиля, наоборот, это был старый крестьянский стиль, но он был согласен в том, что комната оборудована со вкусом. Цвет домотканых ковров хорошо гармонировал с белыми деревянными стенами, стульями легкого испанского стиля. Она выпросила их для себя в Гростенсхольме.
   Кровать была прочно встроена в красивую резную деревянную конструкцию. Вход в нее был небольшим. Это производило весьма приятное впечатление. Но служанки жаловались, что убирать кровать очень трудно.
   Виллему показала рукой на верхний край кровати:
   – Здесь я хочу сделать надпись, – весело заявила она. – И, конечно, какой-нибудь орнамент. Думаю, надо написать так: «Здесь спит самый счастливый человек в мире».
   – Боже упаси, – пробормотал Доминик, едва сдержав смех. – Ты хорошо все взвесила? Подумай о тех, кто будет спать здесь после тебя! Он может оказаться ужасно несчастным человеком. И слова твои будут звучать прямым издевательством.
   Виллему в замешательстве укусила большой палец. Потом встрепенулась снова:
   – Я напишу так: «Здесь спит самый счастливый человек в мире, Виллему Калебдаттер Элистранд из рода Паладинов, Мейденов и Людей Льда».
   Он не мог согласиться с тем, что дополнение улучшит текст.
   – Ты можешь стать несчастной сама, – напомнил он ей.
   – Я всегда буду счастлива, – уверенно завила она.
   – В тебе для противного заложены все предпосылки.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Твой склад характера. Сейчас ты счастлива. Но ты отдаешься полностью всему, что делаешь. Поэтому твои горести, к несчастью, будут такими же большими, как и твоя радость.
   Виллему стала серьезной.
   – Так говорила и прабабушка Лив. Ты очень умен, – продолжала она с жалким упреком. – Пророчествуешь, словно птица несчастья. Но, что же мне написать?
   – А если что-нибудь из Священного Писания? Это принято повсюду.
   – Библейское? Зачем это мне?
   – Там можно найти блестящие мысли. Например: «Самым великим из всего является любовь».
   – О-о! – воскликнула она с энтузиазмом. – Это прекрасно! Это и напишу!
   Затем она задумалась.
   – А не будут ли такие слова свидетельством бесстыдства? Помещенные над кроватью?
   – Не думаю, что автор их имел в виду любовь такого рода, – ответил Доминик, блестя своими желтыми глазами, а Виллему запылала от смущения.
   – Пойдем в гостиную, – чересчур бодро предложила она. – Отец скоро вернется.
   «Господи, сделай так, чтобы он уже был здесь, – подумала она. – Может быть, мое поведение снова станет естественным».
 
   Молодой Тристан как околдованный уставился на очаровательную девушку, стоящую перед ним. Гудрун с милой улыбкой протянула ему шерстяную куртку, быстро отвела свои покрытые паршой руки, чтобы он не успел их рассмотреть.
   – Я нашла ее в амбаре, но не знала точно, чья она.
   В действительности же она сама спрятала его куртку, чтобы он пришел за ней.
   – Я провожу Вас немного, Ваша Милость, – мягко произнесла она и медленно двинулась рядом с ним.
   Тристан вел лошадь за собой на поводу, не отрывая взгляда от Гудрун. Она, глубоко засунув руки в карманы юбки, шла, легко покачивая бедрами. Одетая в простую белую блузку и черную юбку с лямками через плечо, и с разноцветной тканой лентой в пышных волосах, она выглядела весьма аппетитно.
   Жгучую ненависть она прятала глубоко в себе.
   – Ох, сегодня вечером я должна пойти в хижину пастуха, принести оттуда для зимы несколько вещей, – жалобно вздохнула она. – А я так боюсь темноты!
   – Эта хижина принадлежит Черному лесу? – удивленно спросил Тристан. – Та, что находится так высоко в горах?
   – Горы еще выше нее, – звонко рассмеялась она. – Хижина недалеко отсюда.
   – Почему тебе не пойти туда днем?
   – У меня много работы, Ваша Милость. Фу, как страшно идти вечером!
   Тристан основательно и надолго задумался. Мысль его работала медленно.
   – Я… Может быть, мне позволено будет сопровождать вас? – Может, он сейчас слишком спешит? Это прелестное лесное существо повернется к нему спиной из-за его настойчивости.
   – Нет, ах, Ваша Милость, Вы не можете себе позволить этого! Я простая деревенская девушка, и Вам не подобает такого.
   Тристана охватило волнение, на что она и рассчитывала.
   – Нет, уверяю Вас, я буду очень рад помочь Вас. И не называйте больше меня «Ваша Милость», меня это очень смущает. Вам не следует меня бояться, фрекен Гудрун, у меня самые благородные намерения. Только проводить вас, там в глуши я не причиню вам зла.
   Гудрун вынуждена была наклониться, чтобы скрыть душивший ее смех. Бояться? Этого щеночка? Этого напыщенного маленького графа! Оставить метку на всю его жизнь!
   Но это должно произойти в темноте. Дневной свет давно уже не является ее другом.
   – Хорошо, если Вы настаиваете, господин, то я Вам очень благодарна, – сказала она и присела в глубоком книксене. – А сейчас, я думаю, мне следует вернуться домой.
   Они договорились о месте встречи. Тристан хотел на прощанье поцеловать ей руку, но она быстро вырвала ее и убежала, словно лесной звереныш.
   Переполненный восторженного ожидания, Тристан поскакал домой в Элистранд.
 
   Виллему нервничала. Доминик уехал обратно в Липовую аллею, день клонился к вечеру.
   – Виллему, перестань метаться по комнате, словно курица-несушка, – сказал Калеб. – Неужели не можешь спокойно посидеть хотя бы минуту.
   – Нет, я… пойду прогуляю Принца. Ему необходимо побегать по лужайкам.
   – Не давай ему только гоняться за овцами!
   – Принцу? Хотела бы я повидать овцу, с которой он может справиться.
   Старый охотничий пес спокойно бежал рядом с ней, когда она спешила через луга к опушке леса. Бесцельно она бродила там в течение двух часов, переходя с одного наблюдательного пункта на другой до тех пор, пока вечерние сумерки не прогнали ее домой.
   – Виллему, – с улыбкой произнес Калеб, когда она вернулась. – Бедная собака полностью измотана!
   Принц свалился на пол словно мешок.
   – Прогулка продолжалась дольше, чем я рассчитывала, – согласилась она.
   – Почему ты сегодня какая-то подавленная?
   – Я? Нет. Просто устала. Пойду лягу. А где Тристан?
   – Он снова ушел. Пробормотал что-то о том, что должен помочь своему товарищу. И что он, может быть, вернется поздно.
   – Что ты говоришь? Откуда у него здесь товарищи? Никлас?
   – Не думаю. Но ведь он здесь уже не первый раз.
   – Да, правда. Спокойной ночи, папа!
   – Спокойной ночи, мое сокровище!
   Очутившись наверху в своей комнате, Виллему посмотрела на верхний край кровати. Если посмотреть в общем и целом, Доминик прав. Видимо, не так уже и умно написать «самый счастливый человек в мире».
   «Счастье не постоянное состояние, – подумала она. – Даже не периодическое явление. Счастье – это скорее всего мгновенный удар в сердце, наносимый ликующей радостью, до краев заполняющий человека, которая исчезает столь же быстро, как и пришла. Но пока человек наслаждается ею, он верит, что жизнь – это самое прекрасное, что есть на свете».
   Мысли ее стали путаться. Она забралась на спроектированную ею самой кровать и почувствовала запах недавно отструганной древесины.
   Семнадцать лет… И душа заполнена тайными мечтами, о которых никто, никто не должен знать.
 
   Тристан в темноте попытался увидеть выражение глаз Гудрун.
   Как они выглядят?
   Сама небольшая пастушья хижина была холодной, но овечьи шкуры на кровати оказались теплыми. Ну еще горячее была голова девушки.
   Он вел себя не назойливо, но она все же поняла, чего он так страстно желает.
   Как она была мила, когда сказала, что он не должен злоупотреблять своим высоким положением по отношению к ней – девушке низкого сословия. Нет, ему не нужно беспокоиться; она никому не расскажет о том, кто к ней прикасался. Она не отодвигалась от него, только немного хныкала и просила с уважением отнестись к ней, неопытной молодой девушке. Она знает так мало. Ей известно только то, что хозяин имеет право сорвать принадлежащий ему плод.
   – Но я не хочу причинить вреда, – пробормотал Тристан.
   – Да, я знаю, – всхлипнула она. – Вы прекрасный господин, и я, бедная девушка, не могу справиться с тем, что сердце мое трепещет от счастья только оттого, что вижу Вас.
   – Мое также, – дрожащим голосом признался он. Все тело его внезапно охватил не испытанный ранее огонь, вызвав в руках необыкновенную слабость. Разве можно сравнить с этим экстаз пустых ночей одиночества? – Я хочу сказать, от возможности видеть вас. Чувствовать ваши прекрасные волосы между пальцами.
   – Это ничего не значит, – скромно прошептала она. – Известно, что все господа находят время побаловаться со своими служанками.
   – Все? – изумленно воскликнул Тристан и подумал о своем отце, о Калебе, о Бранде и Маттиасе. Однако вслух ничего не сказал.
   Гудрун поняла, что ее заверения могут больше навредить, чем принести пользу. Она хорошо изучила мужчин и их реакцию за годы, проведенные в Кристиании.
   – Конечно, не все, но большинство из них. Это – Ваша привилегия, мы зависимы, постоянно приспосабливаемся к ней. Если нас выбирают, мы почитаем это за честь. Она почувствовала, что противоречит себе и быстро добавила:
   – Но никто еще не видел моего обнаженного тела. Неужели я такая отвратительная, господин?
   – Нет… конечно, нет, фрекен Гудрун! Конечно, нет!
   Несмотря на то, что она все время подчеркивала свою робость, она стремилась быть как можно ближе к нему. Тристан почувствовал, как у него оглушающе закружилась голова. Он уже не отдавал себе отчета ни в чем, не чувствовал ничего, кроме обольстительной близости, ее волос на своей щеке, ее тела, прижавшегося к нему и ее горячих влажных губ.
   И тут в минуту просветления разума, он обнаружил, что лежит на овечьих шкурах. Она срывает с него одежду, обнажая нижнюю часть его тела.
   На какую-то секунду в голову Тристана пришла мысль: «Боже, что я делаю с бедной девушкой!»
   Но больше думать он был не в состоянии, он почувствовал себя диким быком, который бодается и мчится вперед, а затем случилось так, что он будто потерял сознание, так чудесно все произошло.
   С гримасой на лице, осторожно, но решительно оттолкнулась Гудрун от неуклюжего мальчика. На ее губах играла презрительная торжествующая улыбка. Свершилось. Месть за все унижения…
   Но сейчас лучше уйти на некоторое время подальше из уезда Гростенсхольм. До того, как скандал станет фактом. И Эльдар?.. Она испытывала по отношению к брату уважение, смешанное со страхом. Можно не сомневаться, что он осуществит свою угрозу и убьет ее. На это он способен.
   Впрочем, его реакция весьма удивительна. Еще ребенком он всегда был покорным инструментом ее ненависти. Он легко вспыхивал, никто не мог ненавидеть Мейденов и Людей Льда так сильно, как он.
   Повидал мир, говорит он. Научился на все смотреть другими глазами. Чепуха! А сама она разве не жила на чужбине? Жизнь ей тоже довелось изучить. А кто в этом виноват? Люди Льда, Мейдены. Те, которые изгнали их из фамильного поместья. И превратили их в своих рабов, эти нахальные чванливые подонки! По происхождению она равна им. Может быть, род ее не из аристократических, но аристократия – это дерьмо. Особенно датская аристократия.
   Гудрун лежала и растравливала себя. Рывком поднялась она на колени, так что Тристан свалился на пол.
   – Ах, Боже мой, что мы наделали? – жалобно произнесла она. – О, бедная я, бедная девочка. Сейчас мне осталось только утопиться в море! Нет, мы не должны больше встречаться, никогда. Я не смогу смотреть Вам в глаза. Ваша Милость, что подумают обо мне, легкой жертве Вашего искусного обольщения? Теперь я навсегда опозорена!