Борис Сандрацкий
Пиратская история

1

   Карибское море кипело.
   Это был сумасшедший дом на воде. Вместо палат здесь были бесчисленные острова, вместо успокоительных пилюль — пули и ядра, вместо смирительных рубах — цинга и тиф, а вместо лекарей — пираты.
   Что же до лекарских инструментов, то их заменяли мушкеты, мортиры, корабельные пушки и матросские ножи.
   В сравнении с тем, что здесь творилось, буйство портовых таверн Севильи, Лиссабона, Ливерпуля или Брюгге было детским лепетом.
   Европеец, который оказывался в акватории Карибского моря, должен был напрочь забыть о том, что на свете есть государственные законы и королевские указы. Жаловаться тут было некуда и некому. Человеческая жизнь ценилась дешевле мараведи.
   Когда Христофор Колумб в 1492 году открыл Америку, он вряд ли представлял себе, какая свистопляска будет в этих местах лет через сто.
   Чем больше мексиканского золота и перуанского серебра вывозили испанские парусники из Веракруса и Пуэрто-Бельо, тем многочисленней и нахальней становились пираты. Их дерзость не знала пределов. Чаще всего они обосновывались на Карибских островах. Отсюда было рукой подать до океанских торговых путей.
   Заканчивался XVI век.
   Хромой испанский король Филипп II еще не терял надежды сделать Мадрид столицей католического мира, но его дела шли никудышно.
   Все валилось из рук.
   В 1588 году английский флот разгромил у своих берегов испанскую Непобедимую армаду. В глазах всего мира Филипп II был оплеван с ног до головы.
   Ничего не мог поделать он и со строптивыми голландцами. Их морские гёзы держали в своих руках Ла-Манш и Па-де-Кале. Голландские корабли рвались в океан. Они напоминали бешеных арабских скакунов, бьющих копытами от нетерпения.
   Пока еще считалось, что Атлантический, Тихий и Индийский океаны — это как бы вотчина испанцев и португальцев. Но с этим не были согласны ни в Лондоне, ни в Амстердаме, ни в Париже. «Ни одна нация, ни один человек не могут иметь право на океан и воздух», — утверждала английская королева Елизавета I, которую ее подданные называли королевой Лисси. С чего вдруг папа римский отдал почти всю Америку испанцам, а Бразилию — португальцем? Почему остальным европейцам не дозволено там даже торговать?
   Пока монархи спорили, пираты — действовали.
   Первыми рискнули поразбойничать в Атлантике французские флибустьеры. Один из них, Франсуа Леклерк, так освоился на Карибах, что вместе со своей флотилей штурмовал хорошо укрепленную Гавану.
   Вслед за французами ринулись к американским берегам английские корсары.
   Самым удачливым оказался Фрэнсис Дрейк. Несколько лет он со своими моряками грабил всех, кто попадался под руку. Домой Дрейк вернулся национальным героем. Его корабль ломился от драгоценностей. На носу своего парусника Дрейк установил фигуру лани, отлитую из чистого золота. Каждый фунт стерлингов, затраченный на пиратскую экспедицию, дал прибыль в 47 тысяч процентов.
   Среди английских пиратов были и портовые босяки, и аристократы. В Атлантике разбойничали фаворит королевы Уолтер Рели и граф Камберлендский. Английский капитан Томас Кавендиш, говорят, переплюнул даже сэра Дрейка. После удачного рейса он не пожалел денег на то, чтобы сделать мачты своего корабля позолоченными, а своих матросов разодел в бархатные одежды.
   На пиратский разбой в океан один за другим уходили голландские, датские, немецкие парусники.
   Испания огрызалась, как раненая тигрица. Ее могуществу наступал конец. Золото, которое выгружалось в Севилье из трюмов испанских кораблей, уходило на постройку новых парусников, на содержание армии, на подкуп иностранных дипломатов, на интриги. В самой Испании почти ничего не оставалось.
   Страна беднела.
   Это была погоня, в которой Испания, как жертва, была обречена.
   Пиратам же, обитавшим в Карибском море, до большой политики не было никакого дела.
   Кроме самих себя, эти люди никому не были нужны. До старости им редко удавалось дожить. Слишком лихими были здешние места, где умереть сноси смертью считалось роскошью.
   Домой, в Европу, возвращались немногие. Но и у этих счастливчиков жизнь складывалась по-разному.
   Одни, разбогатев на пиратстве, покупали в родных краях дома, усадьбы, земли, обзаводились семьями, чинно занимались торговлей,
   Другие, для которых береговая жизнь, как ни крути, была невыносимо скучна, в два счета проматывали награбленное. И, когда в их матросских сундучках начинал гулять ветер, опять уходили в океан.
   Третьи, вернувшись в Европу, оставались такими же мародерами и убийцами, какими были в Америке. Они кончали свою жизнь кто на каторге, кто на эшафоте, и в ночь перед казнью последним их собеседником был городской палач.
   Остальные на долгие годы, а то и навсегда, поселялись на Карибских островах. Эти рисковые люди привыкли жить в буйстве, в буйстве они и погибали.
   Дно Карибского моря было усеяно обломками сотен кораблей и тысячами трупов.
   …На одном из дальних островов, как на деревенской околице, находился пиратский город Фрис-Чед.
   Напрасно было искать это название на морских картах. Фрис-Чед был, но его как бы не было. О его названии знали только те, кто жил в этом городе. Чужак мог попасть сюда лишь как пленник.

2

   Этот клочок земли длиной в четыре мили и примерно столько же шириной со всех сторон был окружен, как крепостными стенами, скалистыми горами.
   Увидеть город со стороны моря было невозможно. Горы закрывали его наглухо.
   Только в одном месте они неохотно расступались, образовывая длинную узкую горловину. Этот петляющий пролив соединял морс с внутренней бухтой, на берегу которой находился Фрис-Чед.
   На горных вершинах стояли замаскированные пушечные батареи с дальнобойными орудиями. Особенно тщательно охранялись подходы к горловине.
   Проникнуть во Фрис-Чед с любой другой стороны было бессмысленной затеей. Мешали скалы и подводные рифы. Кроме того, тут можно было запросто сесть на мель. И тогда незваные гости становились добычей для островных пушкарей.
   Издали остров был похож на безжизненное нагромождение мрачных гор.
   Проплывая мимо, капитаны с ленцой, позевывая, разглядывали его в подзорную трубу и чертыхались: что за монстр, право же!
   Иные, спустив на воду шлюпки, решались проникнуть сюда через горловину. И получали в награду за любопытство пушечные залпы. От метких попаданий ядер шлюпки разлетались в щепки. Кричали раненые, барахтаясь в воде. Островная стража добивала их из мушкетов. Уцелевшие матросы вплавь добирались до своего корабля. Вслед им никто не улюлюкал. После залпов наступала мертвящая тишина.
   Островитяне молча выжидали, что будет дальше. Успеть бы только ноги унести, да поскорее. Но раза два или три свинцовую оплеуху от фрис-чедцев получали испанские военные галионы. Этих пальбой было не напугать. В ответ они обстреливали остров, пытались высадить десант. Но прорваться в горловину никто из них так и не смог. А от десантных шлюпок оставались только щепки. И галионы, постреляв еще — наугад, для острастки, потешив свое израненное самолюбие, уходили прочь.
   Испанским губернаторам, должно быть, не раз докладывали о странном острове. Но это ничего не меняло. Губернаторы не хуже моряков знали, что пиратских поселений в здешних местах хоть отбавляй. Куда ни плюнь — попадешь в разбойника. К тому же карательные экспедиции испанцев редко заканчивались успехом. Пираты дрались отчаянно и предпочитали погибнуть в бою, чем оказаться повешенным на рее. Хорошо еще, если сразу с петлей на шее, а не вниз головой, эта смерть была особенно мучительной,
   Но если даже удавалось выкурить их с какого-нибудь островка, то ненадолго. Вскоре пираты возвращались, лихо высаживались на берег, уничтожали оставленный тут малочисленный испанский гарнизон, и все начиналось заново. Так что игра явно не стоила свеч.
   Намного удобнее было уничтожать одиночные пиратские корабли в открытом море. Испанцы охотно устраивали погоню за ними и делали это умело.
   Что же касается Фрис-Чеда, то, кроме десантников с галионов, сюда пытались проникнуть пираты из других карибских поселений. Так было в первые годы существования этого города. Позже чужаки сюда уже не совались, старались обходить таинственный остров, что называется, десятой дорогой. Гиблое место, говорили они. И, поеживаясь и сплевывая, добавляли: дьявольское гнездышко!
   Лучше было, перекрестившись, проплыть мимо, чем почти наверняка стать трупом.
   Поговаривали, что на этом острове обитают черти, которые пожирают мясо погибших моряков. Некоторые утверждали, что тут поселились беглые немые каторжники, немые — потому что у них отрезаны языки.
   Но все это было ерундой.
   На острове жили обыкновенные люди. Но в отличие от большинства карибских пиратов, которые, несмотря ни на что, считали себя набожными людьми, фрис-чедцы не верили ни в Бога, ни в дьявола.
   У них были свои законы, и они их соблюдали — решительно и твердо.

3

   Даже старожилы Фрис-Чеда не могли сказать с точностью, когда именно появилось это название — в какой день, в каком году.
   Осталась только легенда, которая гласила следующее.
   В тот год, когда была открыта Вест-Индия, как в ту пору именовали Америку, одного из матросов колумбовской флотилии высадили на необитаемые остров — в наказание. За то, что он дал по уху личному повару капитана.
   Характер у матроса был горячий. Под стать Карибскому солнцу. Сходя на берег, матрос во всеуслышание пообещал, что никогда больше не вернется в Испанию.
   — Это уж точно! — прокричал в ответ капитан. — Если сам не подохнешь, то тебя все равно индейцы сожрут!
   — Не сожрут! — огрызнулся матрос. — Остров-то необитаемый, откуда тут взяться индейцам!
   Заодно он разозлился и на Всевышнего — за то, что тот допустил такую несправедливость.
   Если есть Бог, рассуждал матрос, то куда же он смотрит? А если Бога нет, то, спрашивается, на кой в пего верить? Матрос был уверен в своей невиновности. Потревоженное ухо капитанского кока в обмен на безлюдье посреди океана — разве это честно?
   Матрос любил поболтать, сыпануть в разговоре крепкими словцами. И потому, оставшись в одиночестве, откровенно заскучал, Чтобы не свихнуться, занялся делом: построил хижину и стал охотиться на зеленых черепах, их мясо оказалось весьма вкусным. Вместо хлеба ел поджаренные в золе клубни батата. Черепашье мясо закусывал черными грушами-кайемитами. Ловил рыбу самодельными снастями. Днем, сытно поев, спал в хижине, а по ночам, чтоб не донимали москиты, бодрствовал у костра.
   Сколько это продолжалось — год, два или три, легенда не уточняла. Мимо острова никто не проплывал. Хоть бы одно индейское корыто показалось на горизонте, с тоской думал матрос. Сожрут — и ладно, невелика беда, зато перед смертью людей увижу.
   Он вслушивался в ночные крики птиц и размышлял о своей прежней — среди людей — жизни. Еще в детстве отец отдал его, крестьянского мальчишку, в услужение городскому оружейнику. Матрос вспоминал, как удрал от оружейника, который лупил его за всякую провинность, в порт, как стал юнгой на барке, как неистово молился, прося Бога сделать его богатым человеком. Ничего Бог ему не дал. Ничего, кроме скотской, вонючей, бессмысленной жизни, когда тебя тешит только одна радость: напиться в ближайшей таверне на берегу. А теперь — и вовсе: ни людей, ни таверн. Один.
   Хотел стать богатым — не стал. Молил Бога — тот не услышал. Бог, видать, не слышит тех, кому деньги нужны. Только и знает, что давать еще больше золота тем, у кого оно и без того есть. Правильно люди говорят: деньги липнут к деньгам… Выходит, все это обман: про Божью доброту и про самого Бога, пожалуй, тоже. Нет Бога. Нет. И не было никогда! Не было! Не было!
   Матрос скрежетал зубами, выл, как одинокий волк. Все, все было обманом! Нательный крестик… рвануть его и вместе с цепочкой — в воду! Так и сделал, Вздохнул: то ли с болью, то ли с облегчением, сам не понял.
   Когда одиночество надоело матросу так, что терпеть дальше было уже невмоготу, он связал плот и поплыл в море, куда глаза глядят.
   Лучше сдохнуть в открытом море, там вольней, чем на острове, решил он. Все же я — матрос…
   Теперь ему было на все наплевать. Плот дрейфовал, остров давно исчез из виду. Матрос лег на спину и смотрел в вечереющее небо до тех пор, пока не уснул.
   На рассвете проснулся от холода, протер глаза. И вдруг увидел перед своим носом ружейное дуло, а затем и человека, который держал в руках аркебузу.
   — Ты кто? — спросил он.
   — А ты — кто? — с изумленной радостью воскликнул матрос.
   Он так давно не видел людей, что тут же забыл про наставленную на него аркебузу.
   Это была веселенькая встреча посреди моря!.. Фрис, так звали незнакомца, оказался таким же бедолагой, что и колумбовский матрос. Его тоже с, садили с судна, и тоже на необитаемый остров, а за что — Фрис! даже не захотел объяснять, только бросил вскользь: «Что поделаешь, не люблю быть рабом, слишком, видно, люблю свободу». Напоследок капитан сжалился над ним — велел оставить Фрису старую аркебузу и кое-какой провиант.
   — А мне — только соль и кремень, — сказал колумбовский матрос. — Тебе повезло,
   — Как ты зарос, парень, — заметил Фрис. — Издали я принял тебя за дикаря… Ну и терпение у тебя — столько лет прожил в одиночестве! А твои лохмотья — о, такие не у всякого босяка увидишь, куски тряпок, а не одежда…
   — Забыл купить новую, — усмехнулся матрос, — на моем острове все лавки отчего-то были на замке!
   — Ты, я гляжу, весельчак. Это неплохо… А я на своем островке хозяйством обзаводиться не стал. Выспался, сделал плот и вот — плыву уже третий день. Что, соединим плоты?
   — Можно… А куда поплывем?
   — Куда-нибудь. Провианта и воды на пару дней еще хватит. А там видно будет. Люблю приключения.
   По-испански Фрис говорил с сильным акцентом, Родом он был из Норвегии. Ходил в море на китобойном судне, потом подружился с бродячими артистами, обучился цирковым ремеслам и вместе с цирком путешествовал по Европе. В Италии опять ушел в море — с пиратами. В Северной Африке попал в плен к мавританцам, бежал оттуда, угнав парусную лодку, и добрался до Испании. Там он услышал про Америку. Продал лодку, дал взятку портовому вербовщику, и тот пристроил его, иностранца, на отплывавшую в Вест-Индию каравеллу.
   — В Европе все продажно, — сказал Фрис. — Кого угодно можно купить за деньги. Свиньи, а не люди. И твой Колумб — жадная свинья. Его встретили по-людски, а он взял с собой в обратный путь нескольких индейцев, вроде как гостей, и продал их в Испании — как рабов. Герой… Потом опять поплыл сюда, прихватив заодно специально обученных собак-людоедов. В «подарок» индейцам — чтоб собаки жрали индейцев живьем. Всюду одна подлость!
   — И я так думаю, — подтвердил матрос, — Ты в Бога — веруешь? — вдруг настороженно спросил он.
   — Я, парень, только в себя верую. А эти байки про Бога… что-то они меня стали утомлять. Чем он там, на небе, думает? Головой или задницей? Не может навести на земле порядок. Как увижу, бывало, на улице попа — так и хотелось дать ему между глаз. Чтоб не морочил людям головы.
   — И я так думаю! — с удовольствием вторил матрос.
   — И отлично! Значит, мы с тобой споемся. У меня, парень, такая… мечта не мечта, а хорошая мысль имеется. Хочу тут, в Вест-Индии, на новых землях, основать людское братство. Тут еще не все изгажено, в самый раз соорудить что-нибудь порядочное. Без Бога, церквей, денег, продажности… Будешь со мной?
   — Буду! Но — получится ли… не знаю.
   — У меня — заруби себе на носу — все получается. Смотри, нас уже двое. Еще найдем людей подходящих, будь спокоен… Эй, парень, а как тебя звать? Я-то тебе свое имя назвал, а ты свое в секрете, что ли, держишь?
   Матрос задумался. Он был испанцем, и имя у него было испанское. Но, глядя на Фриса, он вспомнил о своей клятве никогда больше не возвращаться на родину. Рвать — так уж рвать, подумал он. И решил не называть своего настоящего имени. Чтоб ничто уже не связывало его с прошлым.
   — Называй меня как хочешь, — сказал он.
   — Вот как… Что ж, пусть будет по-твоему. Когда-то у меня был приятель, тоже северянин, по прозвищу Чед. На цирковом представлении в Болонье он сорвался с каната. Будем считать, что ты — это он. Я буду называть тебя его прозвищем — Чед.
   Матрос кивнул. Он не стал спрашивать, откуда родом был погибший канатоходец, ирландец ли, датчанин ли. Чед так Чед.
   Не стал он удивляться и тому, что рассказал о себе Фрис. Люди — как песчинки в этом мире. Их носит по свету, и они никогда не знают, что ждет их завтра.
   Норвежец был скуп на воспоминания. Он больше не рассказывал Чеду про свою прежнюю жизнь. Было заметно, что Фрис испытал многое, но хочет испытать еще как можно больше, и вчерашний день ему уже не интересен.
   Море было пустынным. Прошло еще несколько дней, и они увидели берег. На мели стояла полузатопленная малая каравелла. У подножия холма горел костер. Около него грелись четверо испанцев, это были матросы с потерпевшего крушение судна, их мучила лихорадка. Остальные матросы бросили их, больных, и ушли искать ближайшее испанское поселение.
   — Эти тоже Богу не нужны, — увиден сидевших у костра людей, пробормотал Чед.
   Вместе с Фрисом он выходил больных матросов. Местные индейцы их не трогали. Привозили из своего селения лечебные травы, целительные настои, но близко не подходили. Они впервые видели белых людей и смотрели на них с настороженным любопытством.
   — А сколько болтовни было! — заметил Фрис. — Индейцы, мол, людоеды… Какие они людоеды! Они же как дети.
   Трое испанцев, поразмыслив, приняли предложение Фриса — остаться с ним и Чедом. Четвертый, старик, служивший на паруснике шкипером, отрицательно покачал головой.
   — Уж очень легко вы все отвернулись от Бога, — сказал он. — Обида вас измучила — брошенные… Негоже поддаваться обиде.
   — А ты, старый, чего в Вест-Индию приперся? — спросил Чед. — За золотом?
   — Океан, Чед, это моя работа, — глухо ответил тот. Я везу через океан людей и товары, и мне за это жалованье платят. Это честные деньги. У меня в Картахене старуха осталась, домик у меня там, дети, внуки…
   — Мы тебе новую жизнь предлагаем! — сухо возразил Фрис. — Жизнь по-братски, на равных, без идальго, без офицерского мордобоя, а ты — домик, старуха!..
   — А ты спросил, зачем мне твоя новая жизнь? Мне и моя, та, что есть, нравится. Небогатая, зато — моя! В детстве мать повесила мне на шею крестик своего отца, моего деда, тот тоже был моряком… Нет, нет, не уговаривайте, я не останусь с вами. Свой крестик в море не брошу. Буду добираться до форта в одиночку, вдоль берега. Даст Бог — дойду.
   — Далеко это, — сказал Фрис.
   — Бог поможет, — упрямо повторил старик,
   Он собрал свои пожитки, взял ружье и, коротко попрощавшись, ушел.
   Остальные молча смотрели ему вслед, пока сутулая фигура старого шкипера не скрылась за ближайшим холмом.
   Выбор был сделан.
   — Не дойдет старик, — тихо сказал Чед, — Сил не хватит… Но он сам этого захотел. Жаль. Хороший был человек.
   Он говорил о старом шкипере так, словно мысленно уже похоронил его.
   Своим предводителем матросы выбрали Фриса. Медленно с тpvдoм привели парусник в порядок. Глядя на обновленное судно, удивлялись, почему прежняя команда не сделала то же самое. Не от растерянности ли? Но пришли к выводу, что всему причиной был страх. Прежняя команда, видно, боялась, что ремонтировать судно придется долго, и все это время надо было жить вблизи индейского селения — вот оно что, самое страшное. А тут — впятером, и справились, благо, что и парусник был небольшой. Хрипели от натуги, вытаскивая его с мели, сколько дней и ночей ушло на это, но вытащили же, вытащили! На что только человек не способен, когда и жить охота, и деваться некуда… Исхитрится, черт-те что придумает, будет по горло в воде работать, а когда канаты изорвут кожу на ладонях, впряжется сам в эти канаты, словно лошадь, и все-таки невозможное сделает возможным. Пятеро моряков — маловато, но управлять судном уже можно. Один — на руле, четверо — на парусах, вот и экипаж.
   Теперь можно было уходить в море, по — куда? Ждали, что скажет Фрис. Чед подозревал, что оставшиеся с ними испанцы работают так остервенело еще и потому, что все больше начинают бояться норвежца. Тот ни разу ни на кого из них не прикрикнул даже, но его глаза горели так неистово, что заставляли матросов внутренне сжиматься в тугой комок.
   Фрис пока еще не принял решения, что делать дальше. Матросы охотились, вялили мясо впрок, мастерили бочки для пресной воды, драили корабельные пушки, сушили порох, небольшие запасы которого обнаружили на паруснике.
   Наконец, Фрис произнес:
   — Дело сделано. Тут нам больше делать нечего. Хватит мозолить глаза индейцам, их слишком много за холмом. Уж очень они стали пялиться на нас в последнее время, это не к добру. Нам пока что, я так думаю, везло. Индейский вождь приказал нас не трогать. Но такой хрупкий мир вечным не бывает. Пора уходить.
   — Куда? — спросил Чед.
   Он был согласен с Фрисом. Странное молчание, которым окружили их индейцы, было и в самом деле необъяснимо. Чед не мог понять, почему индейцы ни разу не изъявили желания произнести хоть слово. Молчат, как истуканы. Пялятся, но — молчат. Близко не подходят. За кого индейцы их принимают? Неизвестно. Не иначе, индейский вождь проявляет невиданную осторожность. Трое испанцев с баржи, уже бывавшие не раз в Вест-Индии, тоже недоумевали. И повторяли лишь одно слово:
   — Повезло.
   При этом они смотрели на Фриса уже как на спасителя. Потому что в других местах, где им в прежние рейсы довелось побывать, индейцы были куда общительнее, но не любили, когда пришельцы слишком долго задерживались в их владениях. А эти пока что терпят. Терпят и молчат. Но надолго ли хватит у индейцев терпения? Почему они смотрят на Фриса с таким любопытством? Да, именно на Фриса. Не потому ли, что он, единственный из пятерых, светловолосый? Похоже, что они принимают его за какого-то из своих языческих богов, спустившихся на землю. Но неизвестно, сколько еще индейский вождь будет выжидать, пока этот светловолосый бог сам с ним заговорит. И уж совсем неизвестно, что за этим последует. Да, Фрис прав: нельзя слишком долго испытывать судьбу. Пора уходить с насиженного места. Но, опять же, куда? Куда?
   — Купцы нынче в Америку прут и прут, — продолжал Фрис. — Они и будут нашей добычей. Конечно, нас всего лишь пятеро. Пока пятеро — я это хочу сказать. Но людей у нас еще прибавится, вот увидите. Обиженных всюду много. Выберем место для города, заживем. Будем стоять друг за друга, как братья. Клянусь, я никого из вас не дам в обиду.
   Фрис улыбнулся.
   — Завтра в море, — сказал он.
   Так они стали пиратами.
   Поначалу грабили небольшие, с малочисленными экипажами, парусники, которые перевозили товары из форта в форт. Пленным предлагалось только одно условие: либо становитесь трупами, но оставайтесь с Богом, либо оставайтесь без Бога, но с нами.
   Тех, кто отказывался порвать с верой, убивали.
   Фрис словно озверел. Даже Чед, бывало, морщился, глядя, как норвежец беспощадно расправляется с пленниками. Задавая им вопрос — с Богом или без Бога? — Фрис с ненавистью сжимал зубы. Трудно было понять, о чем он думает в такие моменты. Может, вспоминает свои прошлые обиды, которых, должно быть, с избытком навидался и в европейских городах, и в мавританском плену?
   Чед все больше замыкался в себе.
   Пленники, которые соглашались отречься от веры, должны были, перед тем, как стать пиратами, пройти еще одно испытание: кровью. Не своей — чужой.
   Каждому из них Фрис приказывал перерезать горло кому-нибудь из тех пленных, которые не осмелились на отречение. Медленно. Не воткнуть нож в горло, а медленно, очень медленно, на виду у всех, перерезать, как кусок мяса, пока голова не отделится от туловища,
   Новоявленные пираты, случалось, после такого испытания долго блевали, иные теряли сознание.
   — Тяжело, но — надо, — говорил Фрис. — Когда я впервые убил человека, мне тоже было паршиво. Я понимал, что не я дал ему жизнь и уже хотя бы поэтому не имел права ее отобрать. Мерзко было. Но через это надо пройти. Думаете, вы убиваете того или иного человека? Нет. Вы убиваете тот мир, куда вам больше нет ходу. Вы его в себе, в себе убиваете! И при этом с Богом прощаетесь — окончательно. Я же не слепой, я же вижу, что кое-кто из вас, паскуды, пытается обкрутить меня и моих людей вокруг пальца. Вижу! Купили себе жизнь, а сами еще тайком держитесь за вшивенькую надежду, что все это — ненадолго, так? Не выйдет. Своими руками любого из вас задушу, кто вздумает меня обмануть, Под землей найду! Так что — терпите… О будущем надо думать — о будущем нашего братства!
   Желая угодить Фрису, пираты тоже начинали звереть, завидев пленников. Словно бы приговаривая при этом: если уж нам нет возврата назад, то пусть вам будет еще хуже. Зверство становилось у пиратов обязательным условием. Они хвастали своей жестокостью друг перед другом. Отрезали мертвым пленным уши, выкалывали глаза. Фрис одобрительно улыбался.
   — Неплохо, а? — говорил он Чеду. — Славные парни!
   Чед вяло кивал. Вяло и неохотно.
   Когда-то, еще на плоту, он поклялся Фрису, что всегда будет с ним заодно. Чед привык держать свое слово. Он знал, что на месте норвежца предводителем пиратов мог оказаться, еще в самом начале, любой другой человек — француз, испанец, поляк или немец. Тут все зависело лишь от воли случая. И тот — другой — человек мог бы отдавать точно такие же приказы, это никак не зависело от национальности.