Страница:
Пусть с их последней встречи прошло шестнадцать лет, какая-то ее часть все еще считала Майкла Лоулера, маркиза Борна, своим близким другом, и Пенелопе не понравилось, как о нем говорил отец – будто тот не представляет собой никакой ценности и еще меньше значения.
Но с другой стороны, она и не знает Майкла, ставшего мужчиной. Когда она позволяла себе о нем думать (куда чаще, чем ей хотелось бы в этом признаться), он не был юношей двадцати одного года, потерявшим все в одной глупой игре на удачу.
Нет, в ее мыслях Майкл оставался другом детства, первым в ее жизни, двенадцатилетним мальчишкой, который вел ее по грязному лугу от одного приключения к другому, заливаясь смехом в самые неподходящие моменты так, что и она не могла удержаться от смеха, пачкая грязью коленки в сырых полях, что тянулись между двумя их домами; мальчишкой, который кидал камешки ей в окно летним утром, а потом они вместе шли на рыбалку на озеро, разделявшее владения Нидэма и Борна.
Пенелопа подняла глаза, посмотрела сначала на Пиппу, моргавшую большими голубыми глазами из-под очков, затем наткнулась на взгляд Оливии, исполненный… облегчения?
На вопросительный взгляд Пенелопы Оливия ответила:
– Нет, ну в самом деле, Пенни, ты должна признать, что твое замужество поможет всем нам. Ты послужила основной причиной того, что Виктории и Валери пришлось удовлетвориться такими скучными старыми мужьями.
Как будто она это специально запланировала.
– Оливия, – спокойно произнесла Пиппа, – это не очень справедливо.
– О, чушь! Пенни знает, что это правда.
А знает ли?
Она взглянула на Пиппу.
– Я и для тебя все усложнила?
Пиппа ответила уклончиво:
– Да вовсе нет. Каслтон только на прошлой неделе сообщил отцу, что намерен ухаживать за мной серьезно, а я вроде бы не самая захудалая дебютантка.
– Его бы следовало назвать лорд Простофиля, – усмехнулась Оливия.
Пиппа фыркнула:
– Стоп! Довольно! Он любит собак. – Она посмотрела на Пенелопу. – Как Томми.
– Вот к чему мы пришли? Выбирать будущих мужей, потому что они любят собак? – спросила Оливия.
Пиппа пожала плечиком.
Но ведь так быть не должно! Молодые женщины с внешностью и воспитанием ее сестер имеют право делать выбор, основываясь на чем-то большем, чем собачье товарищество. Они должны быть баловнями общества, держать его в своих руках, влиять на происходящие события.
Но этого не случилось, и все из-за Пенелопы, которая по иронии судьбы была баловнем из баловней, когда только начала выезжать, – избранная невеста герцога Лейтона, человека благороднейшего происхождения с безукоризненными манерами. После того как сватовство расстроилось, Пенелопа (что стало настоящей трагедией для ее сестер) утратила свое положение баловня общества. Сначала она считалась для многих добрым другом, затем приятной знакомой, а в последнее время гостьей, которая, однако, уже засиделась и злоупотребляет гостеприимством.
Она не была красавицей. Не была умницей. В общем, не была ничем особенным, разве только старшей дочерью очень богатого и очень титулованного аристократа. Рожденная и воспитанная, чтобы стать женой такого же богатого и такого же титулованного аристократа.
И почти стала такой.
Да только все разом изменилось.
В том числе ее ожидания.
Как ни печально, ожидания не помогли заключить удачный брак ни ей, ни ее сестрам. Несправедливо, что ей приходится страдать из-за разорванной помолвки почти десятилетней давности, и точно так же несправедливо, что из-за этого должны страдать ее сестры.
– В мои намерения не входило усложнить для вас возможность выйти замуж, – негромко произнесла Пенелопа.
– Ну значит, тебе повезло, что ты можешь все исправить, – отозвалась Оливия, которую явно не волновали чувства старшей сестры. – В конце концов, пусть твои шансы найти приличного мужа и невелики, но мои очень даже высоки. И станут еще выше, если ты выйдешь замуж за будущего виконта.
Снова вспыхнуло чувство вины. Пенелопа обернулась к Пиппе, внимательно за ней наблюдавшей.
– Ты согласна, Пиппа?
Та склонила голову набок, обдумывая варианты ответа.
– Хуже не будет, Пенни.
«По крайней мере тебе», – подумала Пенелопа, охваченная внезапной печалью – она вдруг поняла, что готова принять предложение Томми.
Ради своих сестер.
В конце концов, она могла составить куда худшую партию. Может быть, со временем она его даже полюбит.
«Дорогой М.!
Сегодня в Колдхарборе сожгли чучело Гая Фокса, и весь клан Марбери ходил на впечатляющее представление. Я просто обязана тебе написать, потому что очень расстроилась, обнаружив, что ни один молодой человек не захотел залезть на деревянный столб, чтобы сорвать оттуда шляпу мистера Фокса.
Может быть, на Рождество ты их научишь паре-другой трюков.
Твой верный друг П.
Нидэм-Мэнор, ноябрь 1813 года».
«Дорогая П.!
Они не нуждаются в моих уроках, если там есть ты, вполне способная сама сорвать эту потрепанную шляпу. Или теперь это для леди чересчур?
Я приеду домой на Рождество. Если будешь вести себя очень хорошо, привезу тебе подарок.
М.
Итон-колледж, ноябрь 1813 года».
Этой ночью, когда весь дом уснул, Пенелопа надела свой самый теплый плащ, вытащила муфту, взяла с письменного стола фонарь и решила прогуляться по своей земле. Ну, не совсем своей. По земле, которая прикладывалась к ее руке в браке. По земле, которую и Томми, и множество других молодых привлекательных соискателей готовы принять с радостью в обмен на то, чтобы забрать Пенелопу из ее семьи и сделать своей женой.
Как романтично!
Она прожила слишком много лет, надеясь на большее. Веря (хотя убеждала сама себя, что не стоит), что и она тоже может быть счастлива. Что может найти что-то настоящее. Нет. Она не будет об этом думать.
В особенности сейчас, когда она прямиком идет к браку, которого так надеялась избежать. Теперь она не сомневалась, что отец твердо решил выдать свою старшую дочь замуж в этом сезоне – за Томми или любого другого. Пенелопа мысленно перечислила холостых мужчин светского общества, отчаявшихся настолько, что готовы будут жениться на двадцативосьмилетней девице с разорванной помолвкой в прошлом, но ни один из них не показался ей хоть сколько-нибудь годным мужем.
Мужем, которого она сможет полюбить.
Значит, Томми.
Пусть будет Томми.
Пенелопа приготовилась к холоду, опустила лицо в плащ и натянула капюшон пониже на лоб. Хорошо воспитанные леди не гуляют в глухую ночь, она это знала, но весь Суррей спит, до ближайшего соседа много миль, а лютый холод очень подходил к горькой досаде на события дня.
Несправедливо, что разорванная помолвка из далекого прошлого привела к такому сложному и запутанному настоящему. Вроде бы восьми лет должно хватить, чтобы Лондон забыл легендарную осень 1823 года, однако Пенелопу по-прежнему преследовала эта история. В бальных залах не умолкали шепотки; в дамских салонах веера шелестели, как крылышки у колибри, заглушая негромкие разговоры, из которых она улавливала только обрывки – приглушенные рассуждения о том, что же она такое натворила, раз герцог потерял к ней интерес, и почему она считает себя настолько выше других, что отвергает прочие предложения.
Неужели она слишком многого хочет от жизни?
Вероятно.
Пенелопа поднялась вверх по заснеженному склону, на минутку остановилась на вершине холма и посмотрела на черное озеро внизу, отмечавшее границу между землями Нидэма и Борна… точнее, бывшими землями Борна. И пока стояла так, глядя в темноту, думая о своем будущем, она вдруг поняла, что совсем не хочет спокойной жизни в пастельных тонах, кадрилей и тепловатого лимонада.
А чем, собственно, ей не подходит Томми? В конце концов, он добрый, щедрый, у него недурной характер и теплая улыбка. Он не настолько красив, чтобы привлекать внимание, и не настолько умен, чтобы его побаиваться.
Вполне подходящие качества.
Пенелопа представила себе, как берет его за руку, чтобы он сопровождал ее на бал, в театр или на обед. Представила, как танцует с ним. Улыбается ему. Мысленно ощутила его руку в своей.
Она влажная и липкая.
Вообще-то это ерунда. Нет никаких причин думать, что руки у Томми вдруг будут влажными. На самом деле они у него скорее всего теплые и совершенно сухие. И все-таки Пенелопа невольно обтерла свою руку в перчатке о юбку. Разве руки у мужей не должны быть крепкими и сильными? В особенности в фантазиях?
Так почему же не у Томми?
Он хороший друг. С ее стороны некрасиво воображать его с липкими руками. Он заслуживает хорошего отношения. Пенелопа сделала глубокий вдох, наслаждаясь резким морозным воздухом, закрыла глаза и попыталась снова… представить себя леди Томас Оллес.
Она улыбается своему мужу. С любовью.
Он улыбается ей в ответ. «Давай ударим по рукам, хорошо?»
Пенелопа открыла глаза.
Да пропади оно все пропадом!
Она начала спускаться к замерзшему озеру.
Она выйдет за Томми! Именно так поступают старшие дочери из приличных семей.
Они делают так, как им говорят.
Даже если им этого совершенно не хочется.
Даже если они хотят большего.
И тут Пенелопа увидела в отдалении огонек, там, в небольшой роще на дальнем берегу озера.
Она остановилась и прищурилась в темноту, не обращая внимания на ветер, кусающий ее за щеки. Наверное, просто вообразила. Наверное, это лунный свет блестит на снегу. Правда, луны что-то не видно.
Огонек снова мигнул. Пенелопа ахнула, сделала шаг назад и широко распахнула глаза – теперь огонек быстро передвигался между деревьями.
Она всматривалась в темноту, глядя туда, где слабый желтоватый огонек мигал в роще. Пенелопа не сдвинулась с места, но подалась вперед, словно один-два дюйма помогут ей лучше рассмотреть источник света.
Там кто-то есть.
Может быть, кто-то из прислуги, но это маловероятно. Слугам Нидэма нет нужды ходить на озеро в глухую ночь, и прошло много лет с тех пор, как последний слуга покинул Фальконвелл. После этого содержимое особняка увезли, и огромное каменное здание осталось пустым, необитаемым. Долгие годы никто не заходил в тот дом.
Нужно что-то делать.
Это может быть все, что угодно. Пожар. Злоумышленник. Привидение.
Нет, привидение – это вряд ли.
Но вполне возможно, что это злоумышленник, который задумал что-то недоброе в Фальконвелле. В таком случае необходимо что-то предпринять. В конце концов, преступникам запрещается поселяться в особняке маркиза Борна!
Если он сам не намерен обеспечить безопасность своего имения, похоже, этим придется заняться Пенелопе. Ведь теперь она имеет равные права на Фальконвелл, верно? И если особняк захватили пираты или разбойники, это наверняка повлияет на ценность ее приданого, так?
Огонек снова мигнул.
Непохоже, чтобы разбойников было слишком много, разве только источников света у них маловато. А если хорошенько подумать, то вряд ли пиратам или разбойникам захочется выбрать своей резиденцией Фальконвелл, поскольку океан от него очень далеко. Какой смысл?
И все-таки…
Остается вопрос – кто?
И зачем?
Но в одном Пенелопа была уверена. Старшие дочери из приличных семей не выясняют, откуда глухой ночью берутся странные огни.
Вне всякого сомнения, это слишком рискованно и безрассудно.
Здесь кроется большее.
Собственно, именно это и заставило ее принять решение.
Она сказала, что хочет большего, и большее – вот оно.
Мироздание действует удивительным образом, правда?
Пенелопа сделала глубокий вдох, расправила плечи и зашагала вперед. Возбуждение толкало ее к кустам на дальнем берегу озера, мешая подумать о том, как глупо она поступает.
Она одна.
В глухую ночь.
В сильный мороз.
Направляется неизвестно куда и зачем. И никто не знает, где она сейчас находится.
Внезапно брак с Томми показался ей не таким уж и плохим.
Хотя, конечно, вероятность того, что ее убьют какие-то сухопутные пираты, ничтожно мала.
Пенелопа услышала, как хрустит неподалеку снег, и резко остановилась, высоко подняв фонарь и всматриваясь в темноту, в рощу, где чуть раньше увидела огонек.
Сейчас она не видела ничего.
Только падающий снег и тень, которую запросто мог отбрасывать какой-нибудь медведь-шатун.
– Какая чушь, – прошептала она себе под нос. Собственный голос в этой тьме успокаивал. – В Суррее нет никаких медведей.
Но убежденности не почувствовала и совсем не торопилась выяснить, что та черная тень и вправду медведь. У нее еще полно дел дома, причем самое первое из них – принять предложение Томми.
А затем спокойно проводить время за шитьем.
Да только в ту самую минуту, как она решила повернуться и помчаться домой, из-за деревьев вышел мужчина с фонарем в руках.
Глава 3
Но с другой стороны, она и не знает Майкла, ставшего мужчиной. Когда она позволяла себе о нем думать (куда чаще, чем ей хотелось бы в этом признаться), он не был юношей двадцати одного года, потерявшим все в одной глупой игре на удачу.
Нет, в ее мыслях Майкл оставался другом детства, первым в ее жизни, двенадцатилетним мальчишкой, который вел ее по грязному лугу от одного приключения к другому, заливаясь смехом в самые неподходящие моменты так, что и она не могла удержаться от смеха, пачкая грязью коленки в сырых полях, что тянулись между двумя их домами; мальчишкой, который кидал камешки ей в окно летним утром, а потом они вместе шли на рыбалку на озеро, разделявшее владения Нидэма и Борна.
Пенелопа подняла глаза, посмотрела сначала на Пиппу, моргавшую большими голубыми глазами из-под очков, затем наткнулась на взгляд Оливии, исполненный… облегчения?
На вопросительный взгляд Пенелопы Оливия ответила:
– Нет, ну в самом деле, Пенни, ты должна признать, что твое замужество поможет всем нам. Ты послужила основной причиной того, что Виктории и Валери пришлось удовлетвориться такими скучными старыми мужьями.
Как будто она это специально запланировала.
– Оливия, – спокойно произнесла Пиппа, – это не очень справедливо.
– О, чушь! Пенни знает, что это правда.
А знает ли?
Она взглянула на Пиппу.
– Я и для тебя все усложнила?
Пиппа ответила уклончиво:
– Да вовсе нет. Каслтон только на прошлой неделе сообщил отцу, что намерен ухаживать за мной серьезно, а я вроде бы не самая захудалая дебютантка.
– Его бы следовало назвать лорд Простофиля, – усмехнулась Оливия.
Пиппа фыркнула:
– Стоп! Довольно! Он любит собак. – Она посмотрела на Пенелопу. – Как Томми.
– Вот к чему мы пришли? Выбирать будущих мужей, потому что они любят собак? – спросила Оливия.
Пиппа пожала плечиком.
Но ведь так быть не должно! Молодые женщины с внешностью и воспитанием ее сестер имеют право делать выбор, основываясь на чем-то большем, чем собачье товарищество. Они должны быть баловнями общества, держать его в своих руках, влиять на происходящие события.
Но этого не случилось, и все из-за Пенелопы, которая по иронии судьбы была баловнем из баловней, когда только начала выезжать, – избранная невеста герцога Лейтона, человека благороднейшего происхождения с безукоризненными манерами. После того как сватовство расстроилось, Пенелопа (что стало настоящей трагедией для ее сестер) утратила свое положение баловня общества. Сначала она считалась для многих добрым другом, затем приятной знакомой, а в последнее время гостьей, которая, однако, уже засиделась и злоупотребляет гостеприимством.
Она не была красавицей. Не была умницей. В общем, не была ничем особенным, разве только старшей дочерью очень богатого и очень титулованного аристократа. Рожденная и воспитанная, чтобы стать женой такого же богатого и такого же титулованного аристократа.
И почти стала такой.
Да только все разом изменилось.
В том числе ее ожидания.
Как ни печально, ожидания не помогли заключить удачный брак ни ей, ни ее сестрам. Несправедливо, что ей приходится страдать из-за разорванной помолвки почти десятилетней давности, и точно так же несправедливо, что из-за этого должны страдать ее сестры.
– В мои намерения не входило усложнить для вас возможность выйти замуж, – негромко произнесла Пенелопа.
– Ну значит, тебе повезло, что ты можешь все исправить, – отозвалась Оливия, которую явно не волновали чувства старшей сестры. – В конце концов, пусть твои шансы найти приличного мужа и невелики, но мои очень даже высоки. И станут еще выше, если ты выйдешь замуж за будущего виконта.
Снова вспыхнуло чувство вины. Пенелопа обернулась к Пиппе, внимательно за ней наблюдавшей.
– Ты согласна, Пиппа?
Та склонила голову набок, обдумывая варианты ответа.
– Хуже не будет, Пенни.
«По крайней мере тебе», – подумала Пенелопа, охваченная внезапной печалью – она вдруг поняла, что готова принять предложение Томми.
Ради своих сестер.
В конце концов, она могла составить куда худшую партию. Может быть, со временем она его даже полюбит.
«Дорогой М.!
Сегодня в Колдхарборе сожгли чучело Гая Фокса, и весь клан Марбери ходил на впечатляющее представление. Я просто обязана тебе написать, потому что очень расстроилась, обнаружив, что ни один молодой человек не захотел залезть на деревянный столб, чтобы сорвать оттуда шляпу мистера Фокса.
Может быть, на Рождество ты их научишь паре-другой трюков.
Твой верный друг П.
Нидэм-Мэнор, ноябрь 1813 года».
«Дорогая П.!
Они не нуждаются в моих уроках, если там есть ты, вполне способная сама сорвать эту потрепанную шляпу. Или теперь это для леди чересчур?
Я приеду домой на Рождество. Если будешь вести себя очень хорошо, привезу тебе подарок.
М.
Итон-колледж, ноябрь 1813 года».
Этой ночью, когда весь дом уснул, Пенелопа надела свой самый теплый плащ, вытащила муфту, взяла с письменного стола фонарь и решила прогуляться по своей земле. Ну, не совсем своей. По земле, которая прикладывалась к ее руке в браке. По земле, которую и Томми, и множество других молодых привлекательных соискателей готовы принять с радостью в обмен на то, чтобы забрать Пенелопу из ее семьи и сделать своей женой.
Как романтично!
Она прожила слишком много лет, надеясь на большее. Веря (хотя убеждала сама себя, что не стоит), что и она тоже может быть счастлива. Что может найти что-то настоящее. Нет. Она не будет об этом думать.
В особенности сейчас, когда она прямиком идет к браку, которого так надеялась избежать. Теперь она не сомневалась, что отец твердо решил выдать свою старшую дочь замуж в этом сезоне – за Томми или любого другого. Пенелопа мысленно перечислила холостых мужчин светского общества, отчаявшихся настолько, что готовы будут жениться на двадцативосьмилетней девице с разорванной помолвкой в прошлом, но ни один из них не показался ей хоть сколько-нибудь годным мужем.
Мужем, которого она сможет полюбить.
Значит, Томми.
Пусть будет Томми.
Пенелопа приготовилась к холоду, опустила лицо в плащ и натянула капюшон пониже на лоб. Хорошо воспитанные леди не гуляют в глухую ночь, она это знала, но весь Суррей спит, до ближайшего соседа много миль, а лютый холод очень подходил к горькой досаде на события дня.
Несправедливо, что разорванная помолвка из далекого прошлого привела к такому сложному и запутанному настоящему. Вроде бы восьми лет должно хватить, чтобы Лондон забыл легендарную осень 1823 года, однако Пенелопу по-прежнему преследовала эта история. В бальных залах не умолкали шепотки; в дамских салонах веера шелестели, как крылышки у колибри, заглушая негромкие разговоры, из которых она улавливала только обрывки – приглушенные рассуждения о том, что же она такое натворила, раз герцог потерял к ней интерес, и почему она считает себя настолько выше других, что отвергает прочие предложения.
Неужели она слишком многого хочет от жизни?
Вероятно.
Пенелопа поднялась вверх по заснеженному склону, на минутку остановилась на вершине холма и посмотрела на черное озеро внизу, отмечавшее границу между землями Нидэма и Борна… точнее, бывшими землями Борна. И пока стояла так, глядя в темноту, думая о своем будущем, она вдруг поняла, что совсем не хочет спокойной жизни в пастельных тонах, кадрилей и тепловатого лимонада.
А чем, собственно, ей не подходит Томми? В конце концов, он добрый, щедрый, у него недурной характер и теплая улыбка. Он не настолько красив, чтобы привлекать внимание, и не настолько умен, чтобы его побаиваться.
Вполне подходящие качества.
Пенелопа представила себе, как берет его за руку, чтобы он сопровождал ее на бал, в театр или на обед. Представила, как танцует с ним. Улыбается ему. Мысленно ощутила его руку в своей.
Она влажная и липкая.
Вообще-то это ерунда. Нет никаких причин думать, что руки у Томми вдруг будут влажными. На самом деле они у него скорее всего теплые и совершенно сухие. И все-таки Пенелопа невольно обтерла свою руку в перчатке о юбку. Разве руки у мужей не должны быть крепкими и сильными? В особенности в фантазиях?
Так почему же не у Томми?
Он хороший друг. С ее стороны некрасиво воображать его с липкими руками. Он заслуживает хорошего отношения. Пенелопа сделала глубокий вдох, наслаждаясь резким морозным воздухом, закрыла глаза и попыталась снова… представить себя леди Томас Оллес.
Она улыбается своему мужу. С любовью.
Он улыбается ей в ответ. «Давай ударим по рукам, хорошо?»
Пенелопа открыла глаза.
Да пропади оно все пропадом!
Она начала спускаться к замерзшему озеру.
Она выйдет за Томми! Именно так поступают старшие дочери из приличных семей.
Они делают так, как им говорят.
Даже если им этого совершенно не хочется.
Даже если они хотят большего.
И тут Пенелопа увидела в отдалении огонек, там, в небольшой роще на дальнем берегу озера.
Она остановилась и прищурилась в темноту, не обращая внимания на ветер, кусающий ее за щеки. Наверное, просто вообразила. Наверное, это лунный свет блестит на снегу. Правда, луны что-то не видно.
Огонек снова мигнул. Пенелопа ахнула, сделала шаг назад и широко распахнула глаза – теперь огонек быстро передвигался между деревьями.
Она всматривалась в темноту, глядя туда, где слабый желтоватый огонек мигал в роще. Пенелопа не сдвинулась с места, но подалась вперед, словно один-два дюйма помогут ей лучше рассмотреть источник света.
Там кто-то есть.
Может быть, кто-то из прислуги, но это маловероятно. Слугам Нидэма нет нужды ходить на озеро в глухую ночь, и прошло много лет с тех пор, как последний слуга покинул Фальконвелл. После этого содержимое особняка увезли, и огромное каменное здание осталось пустым, необитаемым. Долгие годы никто не заходил в тот дом.
Нужно что-то делать.
Это может быть все, что угодно. Пожар. Злоумышленник. Привидение.
Нет, привидение – это вряд ли.
Но вполне возможно, что это злоумышленник, который задумал что-то недоброе в Фальконвелле. В таком случае необходимо что-то предпринять. В конце концов, преступникам запрещается поселяться в особняке маркиза Борна!
Если он сам не намерен обеспечить безопасность своего имения, похоже, этим придется заняться Пенелопе. Ведь теперь она имеет равные права на Фальконвелл, верно? И если особняк захватили пираты или разбойники, это наверняка повлияет на ценность ее приданого, так?
Огонек снова мигнул.
Непохоже, чтобы разбойников было слишком много, разве только источников света у них маловато. А если хорошенько подумать, то вряд ли пиратам или разбойникам захочется выбрать своей резиденцией Фальконвелл, поскольку океан от него очень далеко. Какой смысл?
И все-таки…
Остается вопрос – кто?
И зачем?
Но в одном Пенелопа была уверена. Старшие дочери из приличных семей не выясняют, откуда глухой ночью берутся странные огни.
Вне всякого сомнения, это слишком рискованно и безрассудно.
Здесь кроется большее.
Собственно, именно это и заставило ее принять решение.
Она сказала, что хочет большего, и большее – вот оно.
Мироздание действует удивительным образом, правда?
Пенелопа сделала глубокий вдох, расправила плечи и зашагала вперед. Возбуждение толкало ее к кустам на дальнем берегу озера, мешая подумать о том, как глупо она поступает.
Она одна.
В глухую ночь.
В сильный мороз.
Направляется неизвестно куда и зачем. И никто не знает, где она сейчас находится.
Внезапно брак с Томми показался ей не таким уж и плохим.
Хотя, конечно, вероятность того, что ее убьют какие-то сухопутные пираты, ничтожно мала.
Пенелопа услышала, как хрустит неподалеку снег, и резко остановилась, высоко подняв фонарь и всматриваясь в темноту, в рощу, где чуть раньше увидела огонек.
Сейчас она не видела ничего.
Только падающий снег и тень, которую запросто мог отбрасывать какой-нибудь медведь-шатун.
– Какая чушь, – прошептала она себе под нос. Собственный голос в этой тьме успокаивал. – В Суррее нет никаких медведей.
Но убежденности не почувствовала и совсем не торопилась выяснить, что та черная тень и вправду медведь. У нее еще полно дел дома, причем самое первое из них – принять предложение Томми.
А затем спокойно проводить время за шитьем.
Да только в ту самую минуту, как она решила повернуться и помчаться домой, из-за деревьев вышел мужчина с фонарем в руках.
Глава 3
«Дорогой М.!
Подарок! Какое сумасбродство! Школа определенно превращает тебя в утонченного мужчину – в прошлом году ты подарил мне недоеденный имбирный пряник. Я буду с волнением ждать, что же ты придумал на этот раз.
Полагаю, это означает, что и я должна приготовить тебе подарок.
До скорой встречи. П.
Нидэм-Мэнор, ноябрь 1813 года».
«Дорогая П.!
Пряник был превосходный. Я мог бы и догадаться, что ты ни в малейшей степени не оценишь моей щедрости. Вот что случается с добрыми намерениями и как мало они значат!
Будет так хорошо снова приехать домой. Я скучаю по Суррею и по тебе, Шестипенсовик (хотя признаваться в этом не очень-то приятно).
М.
Итон-колледж, ноябрь 1813 года».
Беги!
Слово отозвалось в голове, словно его прокричали в ночи, но похоже, руки и ноги Пенелопы были просто не в состоянии выполнить этот приказ. Вместо того чтобы помчаться прочь, она низко пригнулась за кустами в безумной надежде, что мужчина ее не заметит. Услышав его приближающиеся шаги, она крадучись стала передвигаться в сторону озера, готовясь рвануть со всех ног, но наступила на собственный плащ, потеряла равновесие и рухнула в ближайший куст.
Очень колючий.
– Ооой! – Пенелопа вытянула руку, чтобы окончательно не запутаться в злобном растении, но укололась о ветку. Шаги приближались. Пенелопа закусила губу и застыла.
И затаила дыхание.
Может быть, он ее не заметил. В конце концов, тут очень темно.
Если бы не фонарь в руке!
Она отшвырнула его в куст.
Это не помогло, потому что почти мгновенно ее залило другим светом.
От его фонаря.
Он шагнул к ней.
Пенелопа сильнее прижалась спиной к кусту, решив, что острые листья предпочтительнее, чем нависшая над ней тень.
– Привет.
Он остановился, но не ответил. Повисло долгое, невыносимое молчание. Сердце Пенелопы грохотало, ей казалось, что это единственная часть ее тела, которая еще в состоянии двигаться. Поняв, что больше ни секунды не выдержит этого молчания, она заговорила, не меняя своего положения, но стараясь придать голосу необходимую твердость:
– Вы нарушили границу и вторглись на чужую территорию.
– Да неужели?
Для пирата у него был очень приятный голос. Он словно исходил глубоко из груди, невольно заставляя думать о гусином пухе и теплом бренди. Пенелопа покачала головой, решив, что эта мысль навеяна холодом, играющим шутки с ее сознанием.
– Да. Именно. Вон тот дом вдалеке – это Фальконвелл-Мэнор. Его владелец – маркиз Борн.
Мгновение тишины.
– Впечатляет, – сказал пират, но у Пенелопы возникло отчетливое ощущение, что он ничего не понял.
Она попыталась надменно выпрямиться. И упала. Дважды. После третьей попытки она отряхнула юбку и произнесла:
– Это весьма впечатляет. И заверяю вас, маркиз будет очень недоволен, когда узнает, что вы… – она повела рукой в воздухе, – …уж не знаю, что делаете на его земле.
– В самом деле? – Похоже, пират ничуть не обеспокоился. Он опустил фонарь, оставив верхнюю половину тела в темноте и продолжая продвигаться вперед.
– Еще как. – Пенелопа расправила плечи. – И я даже готова дать вам бесплатный совет – с ним шутки плохи.
– Звучит так, словно вы с маркизом очень близки.
Пенелопа подняла свой фонарь и стала незаметно отодвигаться подальше.
– О да. Так и есть. Весьма близки. Уж поверьте.
Вообще это не совсем ложь. Они были очень близки, когда он носил короткие штанишки.
– А я так не думаю, – заявил он низким, угрожающим голосом. – Собственно, я не думаю, что маркиз находится где-нибудь поблизости. И что тут вообще кто-нибудь есть.
Услышав в его голосе угрозу, Пенелопа остановилась, испугавшись, как бы он не выстрелил, и стала думать, что делать дальше.
– Будь я на вашем месте, не пытался бы бежать, – предостерег он, словно прочитав ее мысли. – Темно, и снег глубокий. Далеко вы не убежите…
Он не договорил, но она и так поняла.
Он ее поймает и убьет.
Пенелопа зажмурилась.
Говоря, что хочет большего, она рассчитывала вовсе не на это. Ей придется умереть здесь. В снегу. И ее не найдут до самой весны. И то, если ее труп не сожрут оголодавшие волки.
Нужно что-то делать.
Пенелопа открыла глаза и обнаружила, что незнакомец заметно приблизился.
– Эй! Не вздумайте подойти ближе! Я… – Она лихорадочно придумывала, чем его напугать. – Я вооружена!
Он остался равнодушен к ее угрозе.
– Собираетесь убить меня своей муфтой?
– Вы, сэр, не джентльмен.
– А-а! Наконец-то правда.
Она сделала еще шажок назад.
– Я ухожу домой.
– Не думаю, Пенелопа.
Она услышала свое имя, и сердце ее остановилось, затем снова заколотилось, да так громко, что она не сомневалась – этот… этот негодяй его слышит.
– Откуда вы знаете, как меня зовут?
– Я много чего знаю.
– Кто вы такой?
Она подняла лампу вверх, словно та могла отогнать опасность, и он шагнул в круг света.
Он не походил на пирата.
Он казался… знакомым.
Было что-то такое в красивых углах и глубоких порочных тенях, во впавших щеках, в прямой линии рта, в резкой линии челюсти, нуждавшейся в бритве…
Да, было что-то такое – шепоток узнавания.
На нем была шапка в тонкую светлую полоску, припорошенная снегом, козырек которой скрывал в глубокой тени глаза. Они и составляли недостающую часть.
Пенелопа так и не поняла, откуда возник этот порыв, возможно, от желания выяснить личность человека, собравшегося оборвать дни ее жизни, но она не удержалась – подняла руку и отодвинула шапку на затылок, чтобы увидеть его глаза.
Только позже ей пришло в голову, что он даже не попытался ее остановить.
Глаза оказались карими, точнее, мозаикой из коричневых, зеленых и серых оттенков, обрамленными длинными темными ресницами, слипшимися от снега. Она узнала бы их где угодно, пусть даже они оказались намного серьезнее, чем она помнила. Ее пронзило потрясением, тут же сменившимся приливом счастья.
Это вовсе не пират.
– Майкл?
Он застыл, услышав это имя, но Пенелопа не дала себе труда задуматься почему.
Она прижала ладонь к его холодной щеке (жест, которому она потом сильно изумлялась) и засмеялась. Густо падавший снег приглушил ее смех.
– Это ты, правда?
Он убрал ее руку от своего лица. Перчаток на нем не было, но руки все равно оставались такими теплыми.
И совсем не липкими.
Прежде чем Пенелопа успела остановить его, он подтянул ее к себе и откинул назад капюшон плаща, подставив ее лицо снегу и свету. Его взгляд долго блуждал по ее лицу, и она забыла, что чувствует себя неловко.
– Ты выросла.
Пенелопа не удержалась и засмеялась снова, разглядывая его. Когда они виделись в последний раз, он был на несколько дюймов выше ее, долговязым мальчишкой с руками и ногами, слишком длинными для его тела. Но теперь все не так. Этот Майкл был мужчиной, высоким и худощавым.
И очень, очень привлекательным.
Пенелопа все еще не могла поверить, что это он.
– Майкл!
Он прямо посмотрел ей в глаза, и ее охватило удовольствие, словно взгляд был физическим прикосновением.
– Почему ты болтаешься в темноте, глубокой ночью, в этой глухомани? – строго спросил ее старый друг.
– Никакая это не глухомань! Мы всего-то в полумиле от каждого из наших домов.
– Ты могла наткнуться на разбойника с большой дороги, или на грабителя, или похитителя людей, или…
– Пирата. Или медведя. Я уже перебрала все возможные варианты.
Тот Майкл, которого она знавала когда-то, сейчас непременно улыбнулся бы. Этот не улыбался.
– В Суррее нет никаких медведей.
– Пожалуй, пираты тоже оказались бы сюрпризом, тебе не кажется?
Ответом было молчание. А ведь она попыталась разбудить прежнего Майкла. Выманить его наружу.
– Я предпочту старого друга любому пирату или медведю, Майкл.
Он переступил с ноги на ногу, снег заскрипел. В голосе послышалась сталь:
– Борн.
– Прошу прощения?
– Называй меня Борн.
Пенелопу охватило потрясенное замешательство. Да, он маркиз, но ей и в голову никогда не приходило, что он будет так твердо держаться за свой титул… в конце концов, они же друзья детства! Она кашлянула.
– Разумеется, лорд Борн.
– Не титул. Просто имя. Борн.
Пенелопа подавила растерянность.
– Борн?
Он едва заметно кивнул.
– Спрашиваю еще раз. Что ты тут делаешь?
Ей даже в голову не пришло, что можно не ответить.
– Увидела твой фонарь и пришла посмотреть, что происходит.
– Ты пришла глухой ночью, чтобы проверить, что за странный фонарь горит в лесу у дома, необитаемого вот уже шестнадцать лет?
– Он необитаем всего девять лет.
– Не помню, чтобы раньше ты была такой отчаянной.
– Значит, ты вообще плохо меня помнишь. Я всегда считалась несносным ребенком.
– Ничего подобного. Ты была очень серьезной.
Пенелопа улыбнулась:
– Значит, все-таки помнишь. А ты обычно старался меня рассмешить. Я просто пытаюсь отплатить тебе такой же любезностью. Получилось?
– Нет.
Она выше подняла фонарь, и он позволил ей осветить свое лицо теплым золотистым светом. Он очень возмужал, врос в свои длинные конечности и угловатое лицо. Пенелопа всегда считала, что он будет очень привлекательным, но он стал не просто привлекательным… а почти красивым.
Но вряд ли виновата темнота, затаившаяся у его лица, несмотря на свет фонаря, – что-то опасное виделось ей в его челюсти, в напряженном лбе, в глазах, словно навсегда забывших о радости, в губах, кажется, утративших умение улыбаться. В детстве у него на щеке была ямочка, появлявшаяся так часто, и сам он то и дело затевал всякие приключения. Она всмотрелась в левую щеку, пытаясь найти ту предательскую ямочку, но так ее и не обнаружила.
Более того, сколько Пенелопа ни всматривалась в это новое суровое лицо, она не могла увидеть в нем мальчика, которого когда-то знала. Если бы не глаза, она бы и вовсе не поверила, что это он.
– Как печально, – негромко прошептала она.
Он услышал.
– Печально что?
Она покачала головой, глядя ему в глаза, единственное, что осталось в нем знакомым.
– Он исчез.
– Кто?
– Мой друг.
Пенелопа и представить не могла, что такое возможно, но его лицо внезапно сделалось еще жестче, еще суровее, еще опаснее и словно подернулось тенью. У нее мелькнула мысль, что она зашла слишком далеко. Он по-прежнему не двигался, наблюдая за ней мрачным взглядом, похоже, замечавшим все.
Все инстинкты кричали – уходи! Быстро! И никогда не возвращайся. Но она осталась.
– И сколько времени ты пробудешь в Суррее? – Он не ответил. Она шагнула к нему, понимая, что лучше этого не делать. – В доме вообще ничего нет.
Он проигнорировал и это. Пенелопа решительно продолжала:
– А где ты спишь?
Порочная темная бровь взметнулась вверх.
– Что за вопрос? Ты приглашаешь меня к себе в постель?
Слова обожгли неприкрытой грубостью. Пенелопа замерла, словно от физического удара, и немного помолчала, не сомневаясь, что он извинится.
Тишина.
– Ты изменился.
– Вероятно, тебе следует вспомнить это, когда ты в следующий раз помчишься на поиски полуночных приключений.
В нем не осталось ничего от того Майкла, которого она когда-то знала.
Пенелопа повернулась и направилась в черноту, в ту сторону, где стоял Нидэм-Мэнор, но, пройдя всего несколько футов, вернулась назад. Он так и не шелохнулся.
– Я в самом деле была счастлива увидеть тебя.
Она снова повернулась и зашагала в сторону дома, чувствуя, как холод проникает глубоко в кости, но опять вернулась назад, не в силах удержаться от последней язвительной реплики:
– И, Майкл… – Она не видела его глаз, но мгновенно поняла, что он смотрит на нее. Слушает. – Ты на моей земле.
Она пожалела о своих словах сразу же, как только произнесла их, – они вырвались от досады и раздражения, приправленных желанием обидеть, более подходящим скверному, испорченному ребенку, чем женщине двадцати восьми лет.
И пожалела еще сильнее, когда он метнулся к ней, как волк в ночи.
– Твоя земля? Вот как?
Это прозвучало мрачно и угрожающе. Пенелопа невольно отступила назад.
– Д-да.
– Ты и твой отец думаете, что сможете подцепить для тебя мужа с помощью моей земли?
Он знает.
Пенелопа постаралась подавить грусть, охватившую ее, когда она поняла, что он появился здесь ради Фальконвелла. А не ради нее. Он подходил все ближе и ближе, а Пенелопа пятилась, чувствуя, как перехватило дыхание, и пытаясь двигаться так же быстро, как и он. Бесполезно. Она замотала головой. Нужно отказаться от своих слов. Кинуться к нему и успокоить. Умиротворить дикого зверя, загонявшего ее в глубокий снег. Но ничего этого она делать не стала.
Подарок! Какое сумасбродство! Школа определенно превращает тебя в утонченного мужчину – в прошлом году ты подарил мне недоеденный имбирный пряник. Я буду с волнением ждать, что же ты придумал на этот раз.
Полагаю, это означает, что и я должна приготовить тебе подарок.
До скорой встречи. П.
Нидэм-Мэнор, ноябрь 1813 года».
«Дорогая П.!
Пряник был превосходный. Я мог бы и догадаться, что ты ни в малейшей степени не оценишь моей щедрости. Вот что случается с добрыми намерениями и как мало они значат!
Будет так хорошо снова приехать домой. Я скучаю по Суррею и по тебе, Шестипенсовик (хотя признаваться в этом не очень-то приятно).
М.
Итон-колледж, ноябрь 1813 года».
Беги!
Слово отозвалось в голове, словно его прокричали в ночи, но похоже, руки и ноги Пенелопы были просто не в состоянии выполнить этот приказ. Вместо того чтобы помчаться прочь, она низко пригнулась за кустами в безумной надежде, что мужчина ее не заметит. Услышав его приближающиеся шаги, она крадучись стала передвигаться в сторону озера, готовясь рвануть со всех ног, но наступила на собственный плащ, потеряла равновесие и рухнула в ближайший куст.
Очень колючий.
– Ооой! – Пенелопа вытянула руку, чтобы окончательно не запутаться в злобном растении, но укололась о ветку. Шаги приближались. Пенелопа закусила губу и застыла.
И затаила дыхание.
Может быть, он ее не заметил. В конце концов, тут очень темно.
Если бы не фонарь в руке!
Она отшвырнула его в куст.
Это не помогло, потому что почти мгновенно ее залило другим светом.
От его фонаря.
Он шагнул к ней.
Пенелопа сильнее прижалась спиной к кусту, решив, что острые листья предпочтительнее, чем нависшая над ней тень.
– Привет.
Он остановился, но не ответил. Повисло долгое, невыносимое молчание. Сердце Пенелопы грохотало, ей казалось, что это единственная часть ее тела, которая еще в состоянии двигаться. Поняв, что больше ни секунды не выдержит этого молчания, она заговорила, не меняя своего положения, но стараясь придать голосу необходимую твердость:
– Вы нарушили границу и вторглись на чужую территорию.
– Да неужели?
Для пирата у него был очень приятный голос. Он словно исходил глубоко из груди, невольно заставляя думать о гусином пухе и теплом бренди. Пенелопа покачала головой, решив, что эта мысль навеяна холодом, играющим шутки с ее сознанием.
– Да. Именно. Вон тот дом вдалеке – это Фальконвелл-Мэнор. Его владелец – маркиз Борн.
Мгновение тишины.
– Впечатляет, – сказал пират, но у Пенелопы возникло отчетливое ощущение, что он ничего не понял.
Она попыталась надменно выпрямиться. И упала. Дважды. После третьей попытки она отряхнула юбку и произнесла:
– Это весьма впечатляет. И заверяю вас, маркиз будет очень недоволен, когда узнает, что вы… – она повела рукой в воздухе, – …уж не знаю, что делаете на его земле.
– В самом деле? – Похоже, пират ничуть не обеспокоился. Он опустил фонарь, оставив верхнюю половину тела в темноте и продолжая продвигаться вперед.
– Еще как. – Пенелопа расправила плечи. – И я даже готова дать вам бесплатный совет – с ним шутки плохи.
– Звучит так, словно вы с маркизом очень близки.
Пенелопа подняла свой фонарь и стала незаметно отодвигаться подальше.
– О да. Так и есть. Весьма близки. Уж поверьте.
Вообще это не совсем ложь. Они были очень близки, когда он носил короткие штанишки.
– А я так не думаю, – заявил он низким, угрожающим голосом. – Собственно, я не думаю, что маркиз находится где-нибудь поблизости. И что тут вообще кто-нибудь есть.
Услышав в его голосе угрозу, Пенелопа остановилась, испугавшись, как бы он не выстрелил, и стала думать, что делать дальше.
– Будь я на вашем месте, не пытался бы бежать, – предостерег он, словно прочитав ее мысли. – Темно, и снег глубокий. Далеко вы не убежите…
Он не договорил, но она и так поняла.
Он ее поймает и убьет.
Пенелопа зажмурилась.
Говоря, что хочет большего, она рассчитывала вовсе не на это. Ей придется умереть здесь. В снегу. И ее не найдут до самой весны. И то, если ее труп не сожрут оголодавшие волки.
Нужно что-то делать.
Пенелопа открыла глаза и обнаружила, что незнакомец заметно приблизился.
– Эй! Не вздумайте подойти ближе! Я… – Она лихорадочно придумывала, чем его напугать. – Я вооружена!
Он остался равнодушен к ее угрозе.
– Собираетесь убить меня своей муфтой?
– Вы, сэр, не джентльмен.
– А-а! Наконец-то правда.
Она сделала еще шажок назад.
– Я ухожу домой.
– Не думаю, Пенелопа.
Она услышала свое имя, и сердце ее остановилось, затем снова заколотилось, да так громко, что она не сомневалась – этот… этот негодяй его слышит.
– Откуда вы знаете, как меня зовут?
– Я много чего знаю.
– Кто вы такой?
Она подняла лампу вверх, словно та могла отогнать опасность, и он шагнул в круг света.
Он не походил на пирата.
Он казался… знакомым.
Было что-то такое в красивых углах и глубоких порочных тенях, во впавших щеках, в прямой линии рта, в резкой линии челюсти, нуждавшейся в бритве…
Да, было что-то такое – шепоток узнавания.
На нем была шапка в тонкую светлую полоску, припорошенная снегом, козырек которой скрывал в глубокой тени глаза. Они и составляли недостающую часть.
Пенелопа так и не поняла, откуда возник этот порыв, возможно, от желания выяснить личность человека, собравшегося оборвать дни ее жизни, но она не удержалась – подняла руку и отодвинула шапку на затылок, чтобы увидеть его глаза.
Только позже ей пришло в голову, что он даже не попытался ее остановить.
Глаза оказались карими, точнее, мозаикой из коричневых, зеленых и серых оттенков, обрамленными длинными темными ресницами, слипшимися от снега. Она узнала бы их где угодно, пусть даже они оказались намного серьезнее, чем она помнила. Ее пронзило потрясением, тут же сменившимся приливом счастья.
Это вовсе не пират.
– Майкл?
Он застыл, услышав это имя, но Пенелопа не дала себе труда задуматься почему.
Она прижала ладонь к его холодной щеке (жест, которому она потом сильно изумлялась) и засмеялась. Густо падавший снег приглушил ее смех.
– Это ты, правда?
Он убрал ее руку от своего лица. Перчаток на нем не было, но руки все равно оставались такими теплыми.
И совсем не липкими.
Прежде чем Пенелопа успела остановить его, он подтянул ее к себе и откинул назад капюшон плаща, подставив ее лицо снегу и свету. Его взгляд долго блуждал по ее лицу, и она забыла, что чувствует себя неловко.
– Ты выросла.
Пенелопа не удержалась и засмеялась снова, разглядывая его. Когда они виделись в последний раз, он был на несколько дюймов выше ее, долговязым мальчишкой с руками и ногами, слишком длинными для его тела. Но теперь все не так. Этот Майкл был мужчиной, высоким и худощавым.
И очень, очень привлекательным.
Пенелопа все еще не могла поверить, что это он.
– Майкл!
Он прямо посмотрел ей в глаза, и ее охватило удовольствие, словно взгляд был физическим прикосновением.
– Почему ты болтаешься в темноте, глубокой ночью, в этой глухомани? – строго спросил ее старый друг.
– Никакая это не глухомань! Мы всего-то в полумиле от каждого из наших домов.
– Ты могла наткнуться на разбойника с большой дороги, или на грабителя, или похитителя людей, или…
– Пирата. Или медведя. Я уже перебрала все возможные варианты.
Тот Майкл, которого она знавала когда-то, сейчас непременно улыбнулся бы. Этот не улыбался.
– В Суррее нет никаких медведей.
– Пожалуй, пираты тоже оказались бы сюрпризом, тебе не кажется?
Ответом было молчание. А ведь она попыталась разбудить прежнего Майкла. Выманить его наружу.
– Я предпочту старого друга любому пирату или медведю, Майкл.
Он переступил с ноги на ногу, снег заскрипел. В голосе послышалась сталь:
– Борн.
– Прошу прощения?
– Называй меня Борн.
Пенелопу охватило потрясенное замешательство. Да, он маркиз, но ей и в голову никогда не приходило, что он будет так твердо держаться за свой титул… в конце концов, они же друзья детства! Она кашлянула.
– Разумеется, лорд Борн.
– Не титул. Просто имя. Борн.
Пенелопа подавила растерянность.
– Борн?
Он едва заметно кивнул.
– Спрашиваю еще раз. Что ты тут делаешь?
Ей даже в голову не пришло, что можно не ответить.
– Увидела твой фонарь и пришла посмотреть, что происходит.
– Ты пришла глухой ночью, чтобы проверить, что за странный фонарь горит в лесу у дома, необитаемого вот уже шестнадцать лет?
– Он необитаем всего девять лет.
– Не помню, чтобы раньше ты была такой отчаянной.
– Значит, ты вообще плохо меня помнишь. Я всегда считалась несносным ребенком.
– Ничего подобного. Ты была очень серьезной.
Пенелопа улыбнулась:
– Значит, все-таки помнишь. А ты обычно старался меня рассмешить. Я просто пытаюсь отплатить тебе такой же любезностью. Получилось?
– Нет.
Она выше подняла фонарь, и он позволил ей осветить свое лицо теплым золотистым светом. Он очень возмужал, врос в свои длинные конечности и угловатое лицо. Пенелопа всегда считала, что он будет очень привлекательным, но он стал не просто привлекательным… а почти красивым.
Но вряд ли виновата темнота, затаившаяся у его лица, несмотря на свет фонаря, – что-то опасное виделось ей в его челюсти, в напряженном лбе, в глазах, словно навсегда забывших о радости, в губах, кажется, утративших умение улыбаться. В детстве у него на щеке была ямочка, появлявшаяся так часто, и сам он то и дело затевал всякие приключения. Она всмотрелась в левую щеку, пытаясь найти ту предательскую ямочку, но так ее и не обнаружила.
Более того, сколько Пенелопа ни всматривалась в это новое суровое лицо, она не могла увидеть в нем мальчика, которого когда-то знала. Если бы не глаза, она бы и вовсе не поверила, что это он.
– Как печально, – негромко прошептала она.
Он услышал.
– Печально что?
Она покачала головой, глядя ему в глаза, единственное, что осталось в нем знакомым.
– Он исчез.
– Кто?
– Мой друг.
Пенелопа и представить не могла, что такое возможно, но его лицо внезапно сделалось еще жестче, еще суровее, еще опаснее и словно подернулось тенью. У нее мелькнула мысль, что она зашла слишком далеко. Он по-прежнему не двигался, наблюдая за ней мрачным взглядом, похоже, замечавшим все.
Все инстинкты кричали – уходи! Быстро! И никогда не возвращайся. Но она осталась.
– И сколько времени ты пробудешь в Суррее? – Он не ответил. Она шагнула к нему, понимая, что лучше этого не делать. – В доме вообще ничего нет.
Он проигнорировал и это. Пенелопа решительно продолжала:
– А где ты спишь?
Порочная темная бровь взметнулась вверх.
– Что за вопрос? Ты приглашаешь меня к себе в постель?
Слова обожгли неприкрытой грубостью. Пенелопа замерла, словно от физического удара, и немного помолчала, не сомневаясь, что он извинится.
Тишина.
– Ты изменился.
– Вероятно, тебе следует вспомнить это, когда ты в следующий раз помчишься на поиски полуночных приключений.
В нем не осталось ничего от того Майкла, которого она когда-то знала.
Пенелопа повернулась и направилась в черноту, в ту сторону, где стоял Нидэм-Мэнор, но, пройдя всего несколько футов, вернулась назад. Он так и не шелохнулся.
– Я в самом деле была счастлива увидеть тебя.
Она снова повернулась и зашагала в сторону дома, чувствуя, как холод проникает глубоко в кости, но опять вернулась назад, не в силах удержаться от последней язвительной реплики:
– И, Майкл… – Она не видела его глаз, но мгновенно поняла, что он смотрит на нее. Слушает. – Ты на моей земле.
Она пожалела о своих словах сразу же, как только произнесла их, – они вырвались от досады и раздражения, приправленных желанием обидеть, более подходящим скверному, испорченному ребенку, чем женщине двадцати восьми лет.
И пожалела еще сильнее, когда он метнулся к ней, как волк в ночи.
– Твоя земля? Вот как?
Это прозвучало мрачно и угрожающе. Пенелопа невольно отступила назад.
– Д-да.
– Ты и твой отец думаете, что сможете подцепить для тебя мужа с помощью моей земли?
Он знает.
Пенелопа постаралась подавить грусть, охватившую ее, когда она поняла, что он появился здесь ради Фальконвелла. А не ради нее. Он подходил все ближе и ближе, а Пенелопа пятилась, чувствуя, как перехватило дыхание, и пытаясь двигаться так же быстро, как и он. Бесполезно. Она замотала головой. Нужно отказаться от своих слов. Кинуться к нему и успокоить. Умиротворить дикого зверя, загонявшего ее в глубокий снег. Но ничего этого она делать не стала.