Сара Маклейн. Распутник

   Она слишком разозлилась.
   – Это не твоя земля. Ты ее потерял. А я уже нашла себе мужа.
   Ему совсем не обязательно знать, что она не приняла предложение.
   Он остановился.
   – Ты замужем?
   Она снова замотала головой, торопливо отодвигаясь от него, пользуясь моментом, чтобы увеличить между ними расстояние.
   – Еще нет, но… очень скоро. И мы будем жить долго и счастливо здесь, на нашей земле.
   Да что с ней такое? Слова вылетели сами, порывисто и быстро, и забрать их обратно уже невозможно.
   Он снова надвинулся на нее, на этот раз очень сосредоточенно.
   – Все до единого мужчины в Лондоне мечтают о Фальконвелле – если не ради земли, то просто чтобы взять надо мной верх.
   Если она начнет двигаться еще быстрее, то рухнет в снег, но попытка того стоила – Пенелопа внезапно очень занервничала. Что с ней случится, если он ее поймает? Она споткнулась о корень дерева, спрятавшийся под снегом, и, вскрикнув, полетела навзничь, широко раскинув руки в неуклюжей попытке удержаться на ногах.
   Он подскочил к ней, схватил своими большими сильными руками, поднял, прижал спиной к стволу большого дуба и прежде, чем Пенелопа смогла убежать, уперся обеими руками в ствол, удерживая, как в клетке.
   Мальчик, которого она помнила, исчез навсегда.
   А со сменившим его мужчиной шутки определенно плохи.
   Он оказался близко. Слишком близко. Наклонился к ней. Его дыхание овевало ей щеку, только усиливая тревогу. Пенелопа перестала дышать, слишком сосредоточившись на исходившем от него жа́ре, ожидая, что еще он скажет. Он понизил голос до шепота:
   – Чтобы заполучить его, они даже готовы жениться на перезрелой старой деве.
   И тогда она его возненавидела. Возненавидела его слова, обыденную жестокость, с которой он их произнес. Подступили слезы.
   Нет. Нет! Она не заплачет!
   Не перед этим животным, ничем не похожим на мальчика, которого она когда-то знала. Того, о возвращении которого так долго мечтала.
   Но не о таком возвращении.
   Она снова начала вырываться, лягаться, пнула его ногой в икру достаточно сильно, чтобы с удовлетворением услышать стон.
   – Пошел к черту! – прокричала Пенелопа, прекрасно понимая, что леди не ругаются, но не зная, как еще достучаться до этого жестокого незнакомца. – Что ты собрался сделать – оставить меня здесь, в снегу, чтобы я замерзла насмерть?
   – Нет. – Слово, произнесенное ей прямо в ухо, прозвучало мрачно и чуть слышно. Он легко удерживал ее, пришпиленную к стволу.
   Но Пенелопа не сдавалась.
   – Что тогда? Похитишь меня? Будешь держать заложницей, чтобы обменять на Фальконвелл?
   – Нет, хотя мысль не самая плохая. – Он стоял так близко, что она чуяла его запах, бергамот и можжевельник. Пенелопа замерла на мгновение, снова ощутив его дыхание на своей щеке. – У меня на уме кое-что похуже.
   Она застыла. Ведь не убьет же он ее?
   В конце концов, когда-то они были друзьями. Давным-давно, до того как он стал красивым, как дьявол, и таким же холодным. Нет, в два раза холоднее. Он ее не убьет. Но что же тогда?
   Он погладил кончиком пальца ее стройную шею. Палец словно обжигал. У нее перехватило дыхание от этого прикосновения… такое греховное тепло и почти невыносимое ощущение.
   – У тебя моя земля, Пенелопа, – прошептал он ей на ухо голосом низким, мелодичным, сбивающим с толку. Ее охватила тревожная дрожь. – И я хочу получить ее обратно.
   Не следовало сегодня вечером уходить из дома. Какая она все-таки дура.
   Если только она выживет, то больше вообще никогда не выйдет из дома.
   Пенелопа, закрыв глаза, покачала головой, пытаясь справиться с сумбуром эмоций:
   – Я не могу ее тебе вернуть.
   Он провел ладонью по ее руке долгим ласкательным движением, крепко обхватил запястье.
   – Зато я могу ее взять.
   Она открыла глаза и наткнулась на его взгляд, черный в этой тьме.
   – Что это значит?
   – Это значит, моя милая, – с насмешливой нежностью произнес он, – что нам придется пожениться.
   Вот теперь Пенелопу пронзило шоком, а Майкл перекинул ее через плечо и направился через рощу к Фальконвелл-Мэнору.
 
   «Дорогой М.!
   Просто не верится, что ты не рассказал мне, что тебя назначили старостой класса, и мне пришлось узнать об этом от твоей матери (она тобой очень гордится). Я потрясена и ошеломлена тем, что ты не захотел со мной поделиться… а то, что ты умудряешься не хвалиться этим направо и налево, меня очень впечатлило.
   Должно быть, ты кучу всего не рассказываешь мне про школу. Я жду.
   Всегда терпеливая П.
   Нидэм-Мэнор, февраль 1814 года».
 
   «Дорогая П.!
   Боюсь, староста класса – не такое уж высокое звание для первого года обучения. Я все еще вынужден подчиняться прихотям более старших учеников. Но не переживай – когда меня назначат старостой в следующем году, я буду бесстыдно бахвалиться.
   Рассказов и правда куча… но не для девочек.
   М.
   Итон-колледж, февраль 1814 года».
 
   Борн представлял себе не меньше дюжины сценариев, оканчивающихся тем, что он утаскивает Пенелопу от отца и семьи и женится на ней, чтобы вернуть себе свою землю. Он планировал соблазнение и принуждение и даже (в самом крайнем случае) насильственное похищение.
   Но ни один из этих сценариев не включал в себя засыпанную снегом женщину со склонностью к опасным поступкам и почти полным отсутствием здравого смысла, которая сама подойдет к нему глухой морозной январской ночью в Суррее. Она избавила его от многих хлопот.
   Естественно, было бы глупо заглядывать в зубы этому дареному коню.
   Поэтому он забрал ее с собой.
   – Ты скотина!
   Борн поморщился. Она колотила его кулаками по спине, размахивала ногами, и только их неудобное положение спасало его от того, чтобы расстаться с наиболее критичными деталями собственной анатомии. Хватило бы и одного удачного пинка.
   – Сейчас же поставь меня на землю!
   Он проигнорировал ее требование, напротив, перехватил одной рукой ее ноги и подтолкнул ее повыше. Она запищала и крепко вцепилась в его пальто, чтобы удержать равновесие. Борн снова положил ее на плечо, с удовольствием отметив сдавленное «о-о-о-й!», когда плечо врезалось в ее мягкий живот.
   Похоже, леди не особенно довольна тем, как разворачиваются события ночи.
   – У тебя что, проблемы со слухом? – язвительно осведомилась она.
   Он не ответил.
   Ему это и не требовалось. Она сама отлично заполняла тишину своим бормотанием.
   – Не стоило мне уходить из дома… Господь свидетель, знай я, что наткнусь на тебя, заперла бы все окна и двери и послала бы за констеблем… только подумать… а ведь я и вправду обрадовалась, когда увидела тебя!
   Она обрадовалась, увидев его, ее смех походил на солнечный свет, а возбуждение казалось осязаемым. Он запретил себе думать о том, когда в последний раз кто-нибудь радовался встрече с ним. Главное – вернуть свою землю. Землю, где он родился, а до него – его отец, и отец отца, и дальше, дальше, поколение за поколением, слишком много, чтобы сосчитать.
   Землю, которую он потерял, но поклялся, что обретет вновь.
   Любой ценой.
   Даже если эта цена – женитьба.
   – Ты не можешь просто тащить меня, как… как… овцу!
   Он на долю секунды приостановился.
   – Овцу?
   Пенелопа замолчала, очевидно, переосмысливая сравнение.
   – Иногда фермеры носят своих овец на плечах, – пояснила она.
   – Никогда не видел, но ты живешь в деревне дольше, чем я, значит… если ты говоришь, что я обращаюсь с тобой, как с овцой, так оно и есть. Если это тебя хоть как-то утешит, у меня нет намерения тебя стричь.
   – Ни малейшего утешения! – колко отрезала она. – И я скажу тебе еще раз! Поставь! Меня! На землю!
   Она снова начала изгибаться и едва не выскользнула из его хватки, причем одна пятка оказалась в опасной близости от самой ценной детали его анатомии.
   Он закряхтел и сжал ее крепче.
   – Прекрати.
   Подняв руку, он чувствительно шлепнул ее по заднице. Пенелопа оцепенела.
   – Ты не… я не могу… Ты меня ударил!
   Он пинком распахнул заднюю дверь, ведущую в кухню Фальконвелла, и вошел внутрь. Поставив фонарь на ближайший стол, опустил Пенелопу на пол в центре темного помещения.
   – Во-первых, мне казалось, мы уже решили, что я не джентльмен. Это судно отплыло давным-давно. Во-вторых, ты будешь сильно удивлена, узнав, что джентльмены делают со своими женами и от чего леди получают удовольствие.
   Она негромко ахнула. Борн направился туда, где чуть раньше оставил бутылку виски. Он как следует приложился к выпивке, с наслаждением глядя, как ее шокирует его поведение, вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел ей в глаза. При этом не произнес ни слова, радуясь тому, как его молчание ее бесит.
   После длинной паузы она провозгласила:
   – Ты не можешь меня похитить!
   – Как я уже сказал у озера, в мои намерения не входит тебя похищать. – Он наклонился, чтобы их лица оказались вровень. – Я намерен жениться на тебе, милая.
   Она долго смотрела на него.
   – Я ухожу.
   – Не получится.
   – Я же не связана! И могу уйти, если хочу.
   – Веревки – это для любителей. – Он прислонился к буфету. – Можешь попытаться.
   Она шагнула, собираясь протиснуться мимо него. Он не двинулся с места, и она остановилась, не желая к нему прикасаться.
   Мелькнуло воспоминание о ее теплой руке на его холодной щеке. Очевидно, ее поведение там, у озера, было вызвано удивлением.
   И удовольствием. Почему нет?
   Интересно, что еще она может сделать инстинктивно, в ответ на удовольствие? Мелькнула картинка – белокурые волосы разметались по темным шелковым простыням, холодные голубые глаза зажглись изумлением, а он дает возможность чопорной, правильной Пенелопе мельком познакомиться с темным, пьянящим наслаждением.
   Он едва не поцеловал ее там, в темноте. Началось все с попытки запугать ее, начать методично компрометировать тихую, непритязательную Пенелопу Марбери. Но сейчас, стоя в пустой кухне, он гадал, какова она на вкус. Как ее дыхание будет овевать его кожу. Как она будет лежать рядом с ним. Обвившись вокруг него.
   – Это глупо.
   Ее слова вернули его в настоящее.
   – Ты уверена, что не хочешь выпить?
   Ее глаза широко распахнулись.
   – Я… нет!
   Она раздраженно фыркнула.
   – Майкл…
   Отвратительно слышать свое имя из ее уст.
   Нет, это неправда.
   – Борн.
   Она посмотрела ему в глаза.
   – Борн… ты уже доказал мне все, что хотел. – Он с любопытством молчал, и она настойчиво продолжила: – Я поняла, что глупо бродить по лесу по ночам, что на меня могли напасть, могли меня похитить или даже еще хуже. И я готова признать, что ты преподал мне заслуженный урок.
   – Как великодушно с твоей стороны.
   Она продолжила, будто он ее и не прерывал, обходя его по кругу. Он передвинулся, по-прежнему закрывая ей выход. Пенелопа остановилась, и в ее голубых глазах мелькнуло что-то, что он определил как бессильную досаду.
   – Кроме того, я готова закрыть глаза на вопиющее нарушение этикета – на то, что ты физически вынудил меня покинуть общественное место и оказаться в совершенно неподобающем… и к тому же слишком уединенном.
   – Еще не забудь, что я тебя отшлепал.
   – И это тоже. Абсолютно… совершенно… сверх всякой меры неприлично.
   – Похоже, с правилами приличия ты продвинулась недалеко.
   Она замерла, и Борн мгновенно понял, что задел за живое. В глубине души шевельнулось что-то неприятное, но он подавил это.
   Пусть он собирается жениться на ней, но уж волноваться за нее он не намерен.
   – Боюсь, у меня на тебя большие планы, Пенелопа, и сегодня ночью ты никуда не уйдешь. – Он протянул ей бутылку виски и заговорил со всей серьезностью: – Выпей. Это поможет тебе продержаться до завтра.
   – А что случится завтра?
   – Завтра мы поженимся.

Глава 4

   Пенелопа выхватила у него из руки бутылку виски, подумав, что не помешает к ней как следует приложиться. Похоже, нет более удачной минуты, чтобы начать вести жизнь пьяницы.
   – Я за тебя не выйду!
   – Боюсь, это дело решенное.
   Вспыхнуло негодование.
   – Ну уж нет, никакое не решенное!
   Она прижала бутылку к груди и стала протискиваться мимо него к двери. Он не шелохнулся. Пенелопа остановилась почти вплотную к нему, задев его плащом, и посмотрела прямо в серьезные карие глаза, отказываясь подчиняться этому смехотворному требованию.
   – Отойдите, лорд Борн. Я возвращаюсь домой. Вы сумасшедший.
   Он приподнял раздражающую ее темную бровь и насмешливо произнес:
   – Какой тон. Боюсь, я не в настроении двигаться. Тебе придется найти другой выход.
   – Не заставляй меня делать то, о чем я потом пожалею.
   – А зачем сожалеть? – Он поднял руку и одним теплым пальцем приподнял ее подбородок. – Бедная Пенелопа. Так боится риска.
   – Я не боюсь риска. И тебя не боюсь.
   Темная бровь изогнулась.
   – Нет?
   – Нет.
   Он склонился к ней. Близко. Слишком близко. Настолько, что ее обволокло ароматом бергамота и можжевельника. Настолько, что она заметила очаровательный коричневый оттенок его глаз.
   – Докажи.
   Голос его прозвучал низко и хрипло, и по ее спине пробежала дрожь возбуждения.
   Он подошел еще ближе, достаточно близко, чтобы прикоснуться – достаточно близко для того, чтобы жар его тела согрел ее в промерзшей комнате. Пальцы его зарылись в волосы у нее на затылке, удерживая Пенелопу на месте, он навис над ней, угрожая. Обещая.
   Словно он ее хочет.
   Словно он пришел специально за ней.
   Что, безусловно, не так.
   Если бы не Фальконвелл, он бы здесь не появился.
   И ей пойдет только на пользу, если она будет об этом помнить.
   Он хочет ее не больше, чем хотели все прочие мужчины, встретившиеся на ее пути. Он такой же, как и остальные.
   Но будь она проклята, если он лишит ее единственного шанса. Пенелопа подняла руки (в левой она крепко держала бутылку виски) и толкнула его изо всей силы – пусть недостаточно, чтобы сдвинуть с места мужчину такого роста и сложения, но на ее стороне был элемент неожиданности. Он отшатнулся назад, она проскочила мимо и почти добежала до кухонной двери, но Борн уже восстановил равновесие, метнулся за ней, схватил за руку со словами:
   – Ну нет, ничего у тебя не выйдет! – И резко повернул к себе.
   Пенелопу захлестнула досада.
   – Отпусти меня!
   – Не могу, – просто сказал он. – Ты мне нужна.
   – Ради Фальконвелла?
   Он ничего не ответил. Это и не требовалось.
   Пенелопа сделала глубокий вдох. Он ее компрометирует. Словно сейчас Средневековье. Словно она всего лишь движимое имущество. Словно сама по себе она ничего не стоит, а важна лишь земля, прилагающаяся к ее руке в браке.
   При этой мысли Пенелопа замерла, испытывая горькое разочарование.
   Он хуже всех остальных.
   – Что ж, тебе не повезло, – произнесла она, – так как я уже сговорена.
   – Не после сегодняшней ночи! – отрезал он. – Никто не женится на тебе после того, как ты проведешь ночь со мной наедине.
   Вроде бы следовало ожидать от этих слов чего-то зловещего. Намек на опасность. Но они прозвучали как простая констатация факта. Он был худшим из распутников. Завтра ее репутация разлетится в клочки.
   Он отнял у нее право выбора.
   В точности как чуть раньше сделал отец.
   Или как герцог Лейтон много лет назад.
   Мужчина снова загнал ее в западню.
   – Ты его любишь?
   Вопрос помешал разгореться раздражению.
   – Прошу прощения?
   – Своего жениха. Воображаешь, что влюблена в него? – Слова прозвучали насмешливо, словно любовь и Пенелопа представляли собой совершенно смехотворное сочетание. – Витаешь в облаках от счастья?
   – Это имеет какое-то значение?
   Она его удивила. Изумление мелькнуло в его глазах, но он тут же скрестил на груди руки и поднял бровь.
   – Ни в малейшей степени.
   По кухне пролетел порыв холодного ветра. Пенелопа поплотнее закуталась в плащ. Майкл заметил это и пробормотал что-то резкое себе под нос – Пенелопа предположила, что подобные слова не используются в приличном обществе. Он снял пальто, сюртук, аккуратно сложил их и положил на край большой раковины, затем подошел к громадному дубовому столу, расположенному посреди кухни. У стола не хватало одной ножки, а в изрубленную столешницу был воткнут топор. В нормальной обстановке Пенелопа удивилась бы испорченному предмету мебели, но в этот вечер мало что можно было назвать нормальным. Прежде чем она придумала, что сказать, Борн выдернул топор и обернулся к ней. В свете фонаря его лицо казалось сплошными углами.
   – Отойди подальше.
   Этот человек привык, чтобы ему повиновались. Он не стал дожидаться и проверять, ослушалась ли она его, просто поднял топор над головой. Пенелопа вжалась в угол темного помещения, а он с силой обрушился на несчастный стол. От удивления она не могла отвести от него взгляда. У Пенелопы расширились глаза, когда свет фонаря выхватил его ноги и то, как шерстяные брюки плотно облегают мощные бедра. Она не должна замечать… не должна обращать внимания на такую очевидную… мужественность.
   Но она в жизни не видела подобных ног. В жизни не думала, что они могут быть такими… неотразимыми.
   Последний удар завершился фонтаном разлетающихся щепок, ножка подвернулась, массивный стол накренился, и один его конец рухнул на пол. Майкл отбросил топор в сторону, взял голыми руками ножку стола и вырвал ее.
   Затем повернулся к Пенелопе, похлопывая ножкой по левой ладони.
   – Получилось, – объявил он.
   Как будто ожидал чего-то другого.
   – Браво, – отозвалась она, не зная, что еще сказать.
   Борн положил деревяшку на широкое плечо.
   – Ты не воспользовалась шансом сбежать.
   Пенелопа застыла.
   – Нет. Не воспользовалась. Но это не имеет значения. Я за тебя не выйду.
   Он расправил манжеты, аккуратно застегнул пуговицы и стряхнул с рукава влажное пятно.
   – Это не обсуждается.
   Пенелопа попыталась урезонить его:
   – Из тебя получится ужасный муж.
   – Я никогда и не говорил, что буду хорошим.
   – Значит, ты готов обречь меня на несчастливое замужество?
   – Если придется. Хотя твоя несчастливая жизнь не является моей прямой целью, если это тебя утешит.
   Пенелопа моргнула. А ведь он говорит серьезно. Этот разговор происходит на самом деле.
   – И предполагается, что это убедит меня принять твои ухаживания?
   Он небрежно пожал плечом:
   – Я не собираюсь дурачить самого себя и думать, будто целью брака является счастье одного или обоих супругов. Мой план состоит в том, чтобы снова присоединить земли Фальконвелла к имению. К несчастью для тебя, для этого нам требуется пожениться. Из меня не получится хороший муж, но при этом я не испытываю ни малейшего желания держать тебя в ежовых рукавицах.
   У Пенелопы просто челюсть отвалилась. Он даже не пытается изобразить доброту. Интерес. Заботу. Она захлопнула рот.
   – Понятно.
   Борн продолжал:
   – Ты можешь делать все, что пожелаешь и когда пожелаешь. У меня достаточно денег, чтобы оплачивать то, чем любят заниматься женщины твоего типа, и не важно, чем именно.
   – Женщины моего типа?
   – Старые девы, мечтающие о большем.
   В комнате словно не осталось воздуха. Какой ужасное, неприятное и абсолютно точное описание! Старая дева, мечтающая о большем… Словно сегодня вечером он стоял в ее гостиной и слушал, как Томми предлагает ей руку и сердце. И видел, как ее душа наполняется разочарованием и надеждами на что-то большее.
   На что-то другое.
   Ну что ж, это определенно совершенно другое.
   Он протянул к ней руку, провел пальцем по щеке, и она вздрогнула от этого прикосновения.
   – Не надо.
   – Ты выйдешь за меня замуж, Пенелопа.
   Она резко отдернула голову, подальше от него, не желая, чтобы он к ней прикасался.
   – Это почему же?
   – Потому, милая, – и в его голосе прозвучало темное обещание, когда он склонился еще ближе, ведя сильным, теплым пальцем по ее шее, по обнаженной коже над платьем, и сердце ее заколотилось еще быстрее, а дыхание сделалось прерывистым, – что никто никогда не поверит, будто я не скомпрометировал тебя целиком и полностью.
   Он сжал край платья и одним мощным рывком разорвал его вместе с сорочкой пополам, обнажив ее до самой талии. Пенелопа ахнула, уронила бутылку и вцепилась в края платья. Виски расплескалось по ее груди.
   – Ты… ты…
   – Можешь не спешить, милая, – лениво протянул он, отступив назад и любуясь делом своих рук. – Я подожду, пока ты не подыщешь нужное слово.
   Пенелопа прищурилась. Слово ей не требовалось, ей требовался хлыст.
   И она сделала то единственное, до чего смогла додуматься. Рука взлетела вверх сама по себе и соприкоснулась с его щекой с громким хлопком – этот звук показался бы ей весьма удовлетворительным, не будь она так жестоко унижена.
   Его голова от удара дернулась, ладонь тотчас же прижалась к щеке, где уже расцветало красное пятно. Пенелопа снова отступила назад, к двери. Голос ее дрожал:
   – Я никогда… никогда… не выйду за человека вроде тебя. Неужели ты забыл, каким был? Забыл, каким мог стать? Можно подумать, тебя вырастили волки!
   Она повернулась и сделала то, что должна была сделать сразу же, как только увидела, что он идет ей навстречу.
   Побежала.
   Рывком распахнув дверь, Пенелопа слепо помчалась по снегу в сторону Нидэм-Мэнора, но успела пробежать всего несколько ярдов, когда он схватил ее сзади одной словно стальной рукой и легко оторвал от земли. Только тут она закричала:
   – Отпусти меня! Животное! Помогите!
   Она отчаянно лягалась и даже сумела пнуть его в бедро. Он грязно выругался у нее над ухом.
   – Прекрати драться, гарпия!
   Ни за что на свете, даже ради спасения собственной жизни! Пенелопа удвоила усилия.
   – Помогите! Кто-нибудь!
   – Здесь на целую милю нет ни одной живой души. А дальше все спят.
   Эти слова только подстегнули ее. Он уже притащил ее назад в кухню, но невольно застонал, потому что Пенелопа локтем угодила ему под ребра.
   – Поставь меня сейчас же! – изо всех сил завопила она прямо ему в ухо.
   Борн не остановился, только подхватил со стола фонарь и отрубленную от стола ножку.
   – Нет.
   Пенелопа продолжала сопротивляться, но он держал ее крепко.
   – И как ты намерен это осуществить? – едко спросила она. – Изнасилуешь меня здесь, в своем пустом доме, а потом вернешь к родителям слегка попорченную?
   Он нес ее по длинному коридору, с одной стороны которого виднелись деревянные перила, отмечавшие площадку черной лестницы для слуг. В них Пенелопа и вцепилась изо всех своих сил. Он остановился, дожидаясь, когда она отцепится, и заговорил поразительно терпеливым тоном:
   – Я не насилую женщин. Во всяком случае, если они не попросят меня об этом сами.
   Услышав это, Пенелопа призадумалась. Ее сердце заныло. Ему на нее наплевать. Он ее не хочет. И ставит ее настолько низко, что даже и притвориться не желает. Изобразить интерес. Попытаться ее соблазнить.
   Использует ее ради Фальконвелла.
   А Томми разве нет?
   Конечно, да. Томми заглянул ей в глаза, но увидел не их голубизну, а всего лишь синеву суррейского неба над Фальконвеллом. Конечно, он еще увидел в ней своего друга, но сделал свое предложение не поэтому.
   По крайней мере Майкл повел себя честно.
   – Это лучшее предложение, какое ты можешь получить, Пенелопа, – негромко произнес он, и она услышала в его голосе настойчивость. И поверь, это не самое ужасное, что я в своей жизни сделал.
   Этим словам следовало бы прозвучать надменно. Или хотя бы бесстрастно. Но они прозвучали просто честно. И еще в них промелькнуло что-то такое… Пенелопа даже не была уверена, что расслышала это. Точнее, она просто не позволила себе это уловить.
   Но перила все-таки отпустила, и Борн поставил ее на ступеньки.
   Она в самом деле обдумывает это. Как сумасшедшая.
   В самом деле представляет себе, каково это – выйти замуж за нового, странного Майкла. Да только не может она себе этого представлять. Не может даже начать думать о том, каково оно – выйти замуж за мужчину, который, не задумываясь, хватает топор и рубит на кусочки кухонный стол. И утаскивает вопящих женщин в заброшенный дом.
   Одно тут несомненно – это никак нельзя назвать нормальным браком для светской женщины.
   Пенелопа посмотрела ему прямо в глаза (благодаря тому, что он поставил ее на несколько ступенек выше себя).
   – Если я за тебя выйду, моя репутация будет погублена.
   – Главная тайна общества в том, что эта «гибель» не так ужасна, как ее пытаются представить. Ты получишь свободу, которая прилагается к погубленной репутации, а это не так уж мало.
   Пенелопа помотала головой:
   – Дело же не только во мне. Репутация моих сестер тоже пострадает. Если мы с тобой поженимся, им уже никогда не найти удачную партию. Общество будет думать, что их… так же просто втянуть в скандал… как и меня.
   – Твои сестры – не моя забота.
   – Зато моя!
   Он вскинул бровь.
   – Ты уверена, что в твоем положении можешь выдвигать требования?
   Она уверена не была. Никоим образом. Но все равно расправила плечи, не желая отступать.
   – Ты забыл, что ни один викарий в Британии не сочетает нас браком, если у алтаря я скажу «нет»!