Страница:
«Как они красивы, — подумал Силин, — как монеты.» И невольно мысли его снова вернулись к коллекции, в памяти своей он перебирал одну монету за другой. Постепенно все звезды превратилась в монеты, они подрагивали, вращаясь вокруг своей оси, даже слегка позванивали. Под этот перезвон Нумизмат постепенно погрузился в сон. На лице его застыла улыбка счастья. Во сне он тоже видел свою коллекцию.
— Там к вам какая-то дама пришла, — объявила несколько туповатая чухонка.
— Что ещё за дама? Приём окончен, ты же знаешь!
— Я ей так и сказала, но она не уходит. Одета прилично.
— Ну хорошо, веди! — раздражённым тоном велел профессор, а сам подумал: «Кто бы это ни был, потребую, чтобы пришла завтра. Черт знает что! И большевики, и нэпманы — все считают себя хозяевами жизни и приходят на приём, когда им заблагорассудится!»
Раздражение Мезенцева можно было понять. Хотя петербургское руководство большевиков благоволило к профессору и охотно пользовалось его услугами, но бесцеремонность, свойственная этой хамоватой публике, всегда коробила старого врача. В своё время он врачевал даже членов императорской фамилии и привык к совсем иным манерам и нравам. А тут ещё этот новый класс буржуев-нуворишей… У Мезенцева сложилось впечатление, что те спешили успеть все: разбогатели и теперь, как свиньи в луже, желают купаться в роскоши и разврате. Болезни новых господ происходили от чрезмерной похоти, обжорства и страха потерять все это.
Несмотря на своё раздражение, профессор встал, когда в кабинет вошла женщина. Одета она была по нынешней моде: короткое синего цвета платье чуть прикрывало колени, свободный покрой не обозначивал талии, на голове круглая шляпка без полей, но с синей ленточкой в тон платью. Пожалуй, выбивалась из этого стиля Коко Шанель только сумочка в руках дамы — она казалась для неё слишком большой. Профессор сразу определил возраст посетительницы: около пятидесяти. Чувствовалось, что женщина когда-то была очень хороша собой, высокого роста, с красивой фигурой, волосы коротко стрижены.
— Добрый вечер, сударыня. — Раздражение профессора проявилось только в некоторой сухости голоса, сказывался врождённый такт и воспитание истинного интеллигента. — Я сожалею, но приём на сегодня у меня закончен, но я мог бы принять вас завтра с утра.
— Я знаю, что вы закончили приём, поэтому и пришла, — довольно резким тоном оборвала его посетительница. Усевшись в кресло, она закинула ногу на ногу и спросила у ошеломлённого врача: — Вы меня не узнаете, Павел Николаевич?
Профессор машинальным жестом включил настольную лампу, всмотрелся в лицо женщины. Глаза его расширились.
— Боже мой! Лизавета Викентьевна, княгиня!…
— Давайте без титулов, доктор. По нынешним временам это не актуально.
— Да-да, вы правы! — закивал головой врач. Стремительно выскочив из-за стола, он подбежал к двери и закрыл её на ключ.
Гостья с усмешкой наблюдала за действиями хозяина дома.
— Что, по-прежнему опасаетесь бурного темперамента Нины Андреевны? — спросила она.
— Нина Андреевна умерла в восемнадцатом, от испанки.
— Извините, я не знала.
— Сейчас у меня другая жена, ребёнку два года, — пояснил профессор, усаживаясь за стол. Он пододвинул гостье коробку папирос: — Вы по-прежнему курите?
— Да, старые привычки, знаете ли, трудно изживаются.
Закурив, Щербатова похвалила табак.
— Хорошее зелье, давно я не курила ничего подобного.
Княгиня смаковала каждую затяжку, а Мезенцев с горечью думал о том, что время делает с людьми. Когда-то у него с этой женщиной был потрясающий роман! Начался он в девятьсот шестом, княгиня тогда уже овдовела, Мезенцев же был молод, благополучен и популярен как врач. Высокого роста, худой, но очень подвижный, он производил на дам неотразимое впечатление своим чуть демоническим лицом: большие тёмные глаза, высокий лоб, небольшая бородка эспаньолкой. Пришла как-то на приём к нему и княгиня Щербатова. Ей было уже за тридцать, но хороша она была необыкновенно: божественная фигура, чистая белая кожа, короткий, чуть вздёрнутый носик и необычные глаза цвета тёмного уральского малахита. Тогда он, помнится, нашёл у неё только лёгкое переутомление да дамский психоз, типичный для одиноких женщин.
— Вам надо на время забыть про все коммерческие дела, куда-нибудь съездить, например, в Париж, летом — в Ниццу. Ну и… выйти замуж или хотя бы завести любовника.
Смех княгини прозвучал серебряным колокольчиком. Она откинулась назад, раскинула свои дивные руки на спинку дивана и, отсмеявшись, сказала:
— Хорошо, доктор, так и быть, я согласна.
Мезенцев не устоял. Роман их длился долго, то затихая, то вспыхивая вновь. Жена устраивала доктору грандиозные скандалы, он божился, что все кончено, раз и навсегда. Но возвращалась из своих бесконечных деловых поездок Лизавета Викентьевна, Мезенцев слышал в трубке её серебристый смех и мчался к ней, как бабочка к нектару.
Лишь война смогла прервать эту затянувшуюся и мучительную для обоих связь. Профессора сразу призвали в армию, сначала начальником санитарного поезда, затем повысили до главного медика целого фронта. Волею судеб Мезенцева прибило к большевистскому берегу. Более того, он вошёл в элиту докторов, врачующих верхушку революционеров. Самого Ленина довелось консультировать после покушения Фанни Каплан. О судьбе же Щербатовой-Бураевой до него доходили странные слухи, больше похожие на легенды.
— Где же вы были все это время, Лиза? Что с вами стало?
Женщина невесело улыбнулась:
— О, чего только не довелось испытать, куда только судьба меня не заносила!
От былого серебра в голосе не осталось и следа, глаза словно выцвели. По лицу чувствовалось, что княгиня заново переживает все случившееся.
— Революция застала меня на юге, в Ростове. Я спокойно могла бы уехать из страны, но по дурости своей ввязалась во всю эту заваруху. Чем могла помогала белому движению. Сначала деньгами, потом влезла с головой в армейскую жизнь, построила на собственном заводе бронепоезд и моталась на нем по всему фронту, то отступая, то наступая. Прошла через всю грязь и пот, вплоть до отступления в Крым в двадцатом. Непременно бы эвакуировалась с Врангелем, но подхватила сыпняк и провалялась в бреду все это жуткое время. Слава Богу, после тифа меня мало кто узнает, а то бы давно расстреляли ещё тогда, в Крыму… Что было потом? Скиталась по России, лишь бы не узнали, не выдали ЧК. Вспоминать неохота. Крупные города обходила стороной: слишком многие там знали меня в лицо. Все больше по сёлам да по станицам. Дольше всего задержалась на Дону, учительствовала, и все ждала, что снова полыхнёт вольный Дон, но… Раздобыла новые документы — слава Богу, мир не без добрых людей. И вот вчера добралась до Петербурга.
— Но это опасно! — вырвалось у Мезенцева.
— Я знаю, но я здесь ненадолго.
Княгиня решительным жестом загасила в пепельнице окурок, вздохнула и начала разговор о самом главном.
— Павел Николаевич, мне нужны деньги, много денег. Я понимаю, что глупо ради прошлых интимных отношений требовать что-то теперь, поэтому я предлагаю вам вот это.
Она достала из своей сумочки небольшую чёрную шкатулочку и чёрную же старинного вида тетрадь.
— Я помню, что вы увлекались нумизматикой, вот почему я пришла к вам. Только вы можете понять истинную ценность этой монеты, к тому же это единственное, что у меня осталось от моих миллионов. Прочтите эту тетрадь.
Рассмотрев монету и полистав тетрадь, Мезенцев изменился в лице, выскочил из кабинета и вскоре вернулся с толстым каталогом и лупой. Гостья слышала, как в коридоре он сказал кому-то: «Ужинать не буду, садитесь без меня». Профессор настолько увлёкся изучением новой монеты, что совсем забыл о хозяйке уникума. А та в это время думала о нем. «Да, постарел ты, Паша. Высох, поседел. Уже не тот испанский змей-искуситель, конкистадор. И бородёнка поредела. Скорее донкихот. Хорошо устроился и при этой власти, я бы так не смогла. И новая жена ни разу не постучала в кабинет, значит, теперь ты командуешь в доме, а не она».
Наконец профессор оторвался от тетради и сказал скорее сам себе, чем Елизавете Викентьевне:
— Да, впечатляет. Похоже, это единственный константиновский рубль, оставшийся в частных руках в России. Насколько я знаю, три остальных монеты, Великого князя Сергея Александровича, принца Александра Гессенского и Великого князя Георгия Михайловича, вывезены за рубеж. Остались лишь два экземпляра: один в Эрмитаже, а тот что раньше принадлежал Александру Второму, — в Историческом музее. Как же вам удалось сохранить его в такое время?
— Это не моя заслуга, — призналась женщина. — Я отдала её на хранение своей няньке. Она переехала в Москву, я её нашла за неделю до смерти, успела. Ещё немного, и она бы исчезла без следа. Во многом это памятная вещица. Слишком много она перевернула в нашей жизни. Это было такое потрясение: смерть отца, его предсмертная записка, эта тетрадь… Скромная благородная барышня узнает, что её обожаемый отец не всегда был такой честный. К сожалению, мой муж тоже не оказался идеальным мужчиной. Года через три после свадьбы он охладел ко мне. По долгу службы он частенько оставлял меня: морские походы, учения. Вскоре я узнала, что в каждом морском порту у него была своя пассия. К тому же он пристрастился к карточной игре, дела на заводах шли все хуже, многие из них уже не приносили прибыли. Миллионы отца таяли как снег, на Андрея надежды не было, пришлось самой ввязываться во все дела. Первые три года я только училась. Финансы, банки, кредиты, технология производства. К тому же в это время родился Николай. Тяжело пришлось, но, видно, что-то мне передалось от отца. Ещё через три года все мои предприятия приносили устойчивый доход. С Андреем мы по-прежнему жили словно на разных планетах. У меня рудники, шахты, заводы. А у него море, карты, женщины.
Не выдержав, Бураева закурила снова, затем продолжила:
— Грешно признаться, но когда меня известили, что мой муж погиб в Цусимском сражении на броненосце «Бородино», я испытала некоторое облегчение. Для него это была достойная смерть, а для меня — избавление. Потом я встретила вас. Признаться, ни о чем прошедшем я не жалею. Это были лучшие годы моей жизни. Павел Николаевич, мне нужно пятьсот червонцев.
Мезенцев невольно крякнул. Даже для него это была солидная сумма.
— Я объясню зачем, — продолжила княгиня. — Сейчас многие возвращаются из эмиграции, ну, вы, наверное, слышали, Алексей Толстой вернулся, генерал Слащов, вот бы я никогда не подумала, что такое возможно. Я его хорошо знаю по обороне Крыма, дезертиров вешал пачками. И вот один из вернувшихся там, в Москве, непостижимым образом узнал меня. Слава Богу, он оказался благородным человеком, иначе я давно сидела бы на Лубянке. Кроме того, он принёс мне потрясающую новость. Оказывается, мой сын Николай жив. В своё время мне сказали, что его расстреляли чуть ли не с самим адмиралом Колчаком. На самом деле ему удалось бежать из Иркутска. Через Китай и Японию он перебрался в Америку, а оттуда уже в Париж. Работает таксистом, как большинство русских офицеров. Женился на француженке, у них даже есть сын. Такое внезапное воскрешение сына и появление внука ошеломило меня. Уже два месяца я не нахожу себе места. Я как-то уже смирилась, что умру в России по своей воле, по воле Бога или других людей, какая разница. Просто я поняла, что все наши жертвы были абсолютно напрасны. Народ сам себе выбрал царя по образу и подобию своему. Народу-хаму на престоле нужен и царь-хам, неважно, как его зовут — Владимир, Лев или Иосиф. Я хочу в Париж к сыну, к внуку. Подержать его на руках, а там и умереть не страшно. Меня свели с людьми, которые могут провести нас через финскую границу. Но стоит это дорого. Поэтому я и прошу такую сумму.
Зеленые глаза княгини, чуточку выцветшие за годы лихолетий, смотрели на Мезенцева не мигая, пристально и строго. Профессор и в прежние времена очень не любил этот взгляд. Создавалось полное впечатление, что вместо красивой и томной женщины, только что млевшей в его объятиях, появлялась строгая и властная Хозяйка. Смешался он и сейчас.
— Да, конечно, можете не сомневаться, Лизавета Викентьевна. Сейчас принесу.
Он ушёл в соседнюю комнату и вскоре вернулся с деньгами. Передавая их княгине, он спросил:
— Надеюсь, это дело верное? Проводник надёжен?
— Да, он уже давно занимается этим делом.
Когда она укладывала деньги в сумку, Мезенцев заметил в ней блеснувший воронёной сталью револьвер.
— Куда теперь? — спросил врач.
— На вокзал. Через полчаса поезд, это недалеко, говорят, километрах в пяти от Выборга. Завтра я стану свободной.
Мезенцев сам проводил её до двери, на прощанье Елизавета Викентьевна поцеловала его в щеку.
— Спасибо, Павел. Знаешь, я ни на секунду не сомневалась в тебе.
Закрыв дверь, Мезенцев вернулся в кабинет, подошёл к окну и увидел, как его гостья переходит улицу. Она очень спешила, все поглядывала на часы и не заметила то, что увидел профессор. Дворник соседнего дома по фамилии Кузоватый, до того мирно стоявший со своей метлой, завидя проходящую мимо женщину, вдруг переменился в лице и даже выронил скрученную уже было самокрутку. У Мезенцева все похолодело в душе. Кузоватый и в царские времена считался первейшим стукачом, не оставил он этого ремесла и при новой власти.
«Донесёт, без сомнения донесёт! — с ужасом подумал Мезенцев. — А из старых жильцов в нашем доме остался только я. Про наш роман с Бураевой в Петербурге знали многие. Они поймут, что княгиня приходила ко мне.»
Елизавета Викентьевна заметила только внешние перемены в облике своего любовника. На самом деле профессор давно уже сломался и внутренне. Он слишком близко знал власти предержащие нынешнего режима. Помнил серого невзрачного палача Урицкого, лечил опухшего жабообразного Зиновьева. Людям этой формации ничего не стоило послать под нож гильотины полстраны. Что значит для них жизнь одного, хотя и очень хорошего врача?! И тогда его многочисленная горячо любимая семья останется без кормильца. Больше всего Мезенцев любил своего сына, позднюю радость, наследника фамилии.
Два часа профессор провёл в тягчайших душевных муках. Наконец он снял трубку телефона и сказал робким, не похожим на свой обычный голосом:
— Барышня, мне ОГПУ. Соедините меня с товарищем Глебом Бокием…
Вырезка из газеты:
14. УТРО НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ЛЮБВИ.
ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ
Мезенцев. 1924 год.
В шестом часу вечера профессор Мезенцев закончил приём больных у себя на квартире, но засиделся в кабинете, раздумывая над сложным случаем последнего пациента. Он перебрал несколько монографий, но было похоже, что клиент его обречён. Тут в дверь постучали, затем появилось плоское, как блин, лицо Агафьи, прислуги.— Там к вам какая-то дама пришла, — объявила несколько туповатая чухонка.
— Что ещё за дама? Приём окончен, ты же знаешь!
— Я ей так и сказала, но она не уходит. Одета прилично.
— Ну хорошо, веди! — раздражённым тоном велел профессор, а сам подумал: «Кто бы это ни был, потребую, чтобы пришла завтра. Черт знает что! И большевики, и нэпманы — все считают себя хозяевами жизни и приходят на приём, когда им заблагорассудится!»
Раздражение Мезенцева можно было понять. Хотя петербургское руководство большевиков благоволило к профессору и охотно пользовалось его услугами, но бесцеремонность, свойственная этой хамоватой публике, всегда коробила старого врача. В своё время он врачевал даже членов императорской фамилии и привык к совсем иным манерам и нравам. А тут ещё этот новый класс буржуев-нуворишей… У Мезенцева сложилось впечатление, что те спешили успеть все: разбогатели и теперь, как свиньи в луже, желают купаться в роскоши и разврате. Болезни новых господ происходили от чрезмерной похоти, обжорства и страха потерять все это.
Несмотря на своё раздражение, профессор встал, когда в кабинет вошла женщина. Одета она была по нынешней моде: короткое синего цвета платье чуть прикрывало колени, свободный покрой не обозначивал талии, на голове круглая шляпка без полей, но с синей ленточкой в тон платью. Пожалуй, выбивалась из этого стиля Коко Шанель только сумочка в руках дамы — она казалась для неё слишком большой. Профессор сразу определил возраст посетительницы: около пятидесяти. Чувствовалось, что женщина когда-то была очень хороша собой, высокого роста, с красивой фигурой, волосы коротко стрижены.
— Добрый вечер, сударыня. — Раздражение профессора проявилось только в некоторой сухости голоса, сказывался врождённый такт и воспитание истинного интеллигента. — Я сожалею, но приём на сегодня у меня закончен, но я мог бы принять вас завтра с утра.
— Я знаю, что вы закончили приём, поэтому и пришла, — довольно резким тоном оборвала его посетительница. Усевшись в кресло, она закинула ногу на ногу и спросила у ошеломлённого врача: — Вы меня не узнаете, Павел Николаевич?
Профессор машинальным жестом включил настольную лампу, всмотрелся в лицо женщины. Глаза его расширились.
— Боже мой! Лизавета Викентьевна, княгиня!…
— Давайте без титулов, доктор. По нынешним временам это не актуально.
— Да-да, вы правы! — закивал головой врач. Стремительно выскочив из-за стола, он подбежал к двери и закрыл её на ключ.
Гостья с усмешкой наблюдала за действиями хозяина дома.
— Что, по-прежнему опасаетесь бурного темперамента Нины Андреевны? — спросила она.
— Нина Андреевна умерла в восемнадцатом, от испанки.
— Извините, я не знала.
— Сейчас у меня другая жена, ребёнку два года, — пояснил профессор, усаживаясь за стол. Он пододвинул гостье коробку папирос: — Вы по-прежнему курите?
— Да, старые привычки, знаете ли, трудно изживаются.
Закурив, Щербатова похвалила табак.
— Хорошее зелье, давно я не курила ничего подобного.
Княгиня смаковала каждую затяжку, а Мезенцев с горечью думал о том, что время делает с людьми. Когда-то у него с этой женщиной был потрясающий роман! Начался он в девятьсот шестом, княгиня тогда уже овдовела, Мезенцев же был молод, благополучен и популярен как врач. Высокого роста, худой, но очень подвижный, он производил на дам неотразимое впечатление своим чуть демоническим лицом: большие тёмные глаза, высокий лоб, небольшая бородка эспаньолкой. Пришла как-то на приём к нему и княгиня Щербатова. Ей было уже за тридцать, но хороша она была необыкновенно: божественная фигура, чистая белая кожа, короткий, чуть вздёрнутый носик и необычные глаза цвета тёмного уральского малахита. Тогда он, помнится, нашёл у неё только лёгкое переутомление да дамский психоз, типичный для одиноких женщин.
— Вам надо на время забыть про все коммерческие дела, куда-нибудь съездить, например, в Париж, летом — в Ниццу. Ну и… выйти замуж или хотя бы завести любовника.
Смех княгини прозвучал серебряным колокольчиком. Она откинулась назад, раскинула свои дивные руки на спинку дивана и, отсмеявшись, сказала:
— Хорошо, доктор, так и быть, я согласна.
Мезенцев не устоял. Роман их длился долго, то затихая, то вспыхивая вновь. Жена устраивала доктору грандиозные скандалы, он божился, что все кончено, раз и навсегда. Но возвращалась из своих бесконечных деловых поездок Лизавета Викентьевна, Мезенцев слышал в трубке её серебристый смех и мчался к ней, как бабочка к нектару.
Лишь война смогла прервать эту затянувшуюся и мучительную для обоих связь. Профессора сразу призвали в армию, сначала начальником санитарного поезда, затем повысили до главного медика целого фронта. Волею судеб Мезенцева прибило к большевистскому берегу. Более того, он вошёл в элиту докторов, врачующих верхушку революционеров. Самого Ленина довелось консультировать после покушения Фанни Каплан. О судьбе же Щербатовой-Бураевой до него доходили странные слухи, больше похожие на легенды.
— Где же вы были все это время, Лиза? Что с вами стало?
Женщина невесело улыбнулась:
— О, чего только не довелось испытать, куда только судьба меня не заносила!
От былого серебра в голосе не осталось и следа, глаза словно выцвели. По лицу чувствовалось, что княгиня заново переживает все случившееся.
— Революция застала меня на юге, в Ростове. Я спокойно могла бы уехать из страны, но по дурости своей ввязалась во всю эту заваруху. Чем могла помогала белому движению. Сначала деньгами, потом влезла с головой в армейскую жизнь, построила на собственном заводе бронепоезд и моталась на нем по всему фронту, то отступая, то наступая. Прошла через всю грязь и пот, вплоть до отступления в Крым в двадцатом. Непременно бы эвакуировалась с Врангелем, но подхватила сыпняк и провалялась в бреду все это жуткое время. Слава Богу, после тифа меня мало кто узнает, а то бы давно расстреляли ещё тогда, в Крыму… Что было потом? Скиталась по России, лишь бы не узнали, не выдали ЧК. Вспоминать неохота. Крупные города обходила стороной: слишком многие там знали меня в лицо. Все больше по сёлам да по станицам. Дольше всего задержалась на Дону, учительствовала, и все ждала, что снова полыхнёт вольный Дон, но… Раздобыла новые документы — слава Богу, мир не без добрых людей. И вот вчера добралась до Петербурга.
— Но это опасно! — вырвалось у Мезенцева.
— Я знаю, но я здесь ненадолго.
Княгиня решительным жестом загасила в пепельнице окурок, вздохнула и начала разговор о самом главном.
— Павел Николаевич, мне нужны деньги, много денег. Я понимаю, что глупо ради прошлых интимных отношений требовать что-то теперь, поэтому я предлагаю вам вот это.
Она достала из своей сумочки небольшую чёрную шкатулочку и чёрную же старинного вида тетрадь.
— Я помню, что вы увлекались нумизматикой, вот почему я пришла к вам. Только вы можете понять истинную ценность этой монеты, к тому же это единственное, что у меня осталось от моих миллионов. Прочтите эту тетрадь.
Рассмотрев монету и полистав тетрадь, Мезенцев изменился в лице, выскочил из кабинета и вскоре вернулся с толстым каталогом и лупой. Гостья слышала, как в коридоре он сказал кому-то: «Ужинать не буду, садитесь без меня». Профессор настолько увлёкся изучением новой монеты, что совсем забыл о хозяйке уникума. А та в это время думала о нем. «Да, постарел ты, Паша. Высох, поседел. Уже не тот испанский змей-искуситель, конкистадор. И бородёнка поредела. Скорее донкихот. Хорошо устроился и при этой власти, я бы так не смогла. И новая жена ни разу не постучала в кабинет, значит, теперь ты командуешь в доме, а не она».
Наконец профессор оторвался от тетради и сказал скорее сам себе, чем Елизавете Викентьевне:
— Да, впечатляет. Похоже, это единственный константиновский рубль, оставшийся в частных руках в России. Насколько я знаю, три остальных монеты, Великого князя Сергея Александровича, принца Александра Гессенского и Великого князя Георгия Михайловича, вывезены за рубеж. Остались лишь два экземпляра: один в Эрмитаже, а тот что раньше принадлежал Александру Второму, — в Историческом музее. Как же вам удалось сохранить его в такое время?
— Это не моя заслуга, — призналась женщина. — Я отдала её на хранение своей няньке. Она переехала в Москву, я её нашла за неделю до смерти, успела. Ещё немного, и она бы исчезла без следа. Во многом это памятная вещица. Слишком много она перевернула в нашей жизни. Это было такое потрясение: смерть отца, его предсмертная записка, эта тетрадь… Скромная благородная барышня узнает, что её обожаемый отец не всегда был такой честный. К сожалению, мой муж тоже не оказался идеальным мужчиной. Года через три после свадьбы он охладел ко мне. По долгу службы он частенько оставлял меня: морские походы, учения. Вскоре я узнала, что в каждом морском порту у него была своя пассия. К тому же он пристрастился к карточной игре, дела на заводах шли все хуже, многие из них уже не приносили прибыли. Миллионы отца таяли как снег, на Андрея надежды не было, пришлось самой ввязываться во все дела. Первые три года я только училась. Финансы, банки, кредиты, технология производства. К тому же в это время родился Николай. Тяжело пришлось, но, видно, что-то мне передалось от отца. Ещё через три года все мои предприятия приносили устойчивый доход. С Андреем мы по-прежнему жили словно на разных планетах. У меня рудники, шахты, заводы. А у него море, карты, женщины.
Не выдержав, Бураева закурила снова, затем продолжила:
— Грешно признаться, но когда меня известили, что мой муж погиб в Цусимском сражении на броненосце «Бородино», я испытала некоторое облегчение. Для него это была достойная смерть, а для меня — избавление. Потом я встретила вас. Признаться, ни о чем прошедшем я не жалею. Это были лучшие годы моей жизни. Павел Николаевич, мне нужно пятьсот червонцев.
Мезенцев невольно крякнул. Даже для него это была солидная сумма.
— Я объясню зачем, — продолжила княгиня. — Сейчас многие возвращаются из эмиграции, ну, вы, наверное, слышали, Алексей Толстой вернулся, генерал Слащов, вот бы я никогда не подумала, что такое возможно. Я его хорошо знаю по обороне Крыма, дезертиров вешал пачками. И вот один из вернувшихся там, в Москве, непостижимым образом узнал меня. Слава Богу, он оказался благородным человеком, иначе я давно сидела бы на Лубянке. Кроме того, он принёс мне потрясающую новость. Оказывается, мой сын Николай жив. В своё время мне сказали, что его расстреляли чуть ли не с самим адмиралом Колчаком. На самом деле ему удалось бежать из Иркутска. Через Китай и Японию он перебрался в Америку, а оттуда уже в Париж. Работает таксистом, как большинство русских офицеров. Женился на француженке, у них даже есть сын. Такое внезапное воскрешение сына и появление внука ошеломило меня. Уже два месяца я не нахожу себе места. Я как-то уже смирилась, что умру в России по своей воле, по воле Бога или других людей, какая разница. Просто я поняла, что все наши жертвы были абсолютно напрасны. Народ сам себе выбрал царя по образу и подобию своему. Народу-хаму на престоле нужен и царь-хам, неважно, как его зовут — Владимир, Лев или Иосиф. Я хочу в Париж к сыну, к внуку. Подержать его на руках, а там и умереть не страшно. Меня свели с людьми, которые могут провести нас через финскую границу. Но стоит это дорого. Поэтому я и прошу такую сумму.
Зеленые глаза княгини, чуточку выцветшие за годы лихолетий, смотрели на Мезенцева не мигая, пристально и строго. Профессор и в прежние времена очень не любил этот взгляд. Создавалось полное впечатление, что вместо красивой и томной женщины, только что млевшей в его объятиях, появлялась строгая и властная Хозяйка. Смешался он и сейчас.
— Да, конечно, можете не сомневаться, Лизавета Викентьевна. Сейчас принесу.
Он ушёл в соседнюю комнату и вскоре вернулся с деньгами. Передавая их княгине, он спросил:
— Надеюсь, это дело верное? Проводник надёжен?
— Да, он уже давно занимается этим делом.
Когда она укладывала деньги в сумку, Мезенцев заметил в ней блеснувший воронёной сталью револьвер.
— Куда теперь? — спросил врач.
— На вокзал. Через полчаса поезд, это недалеко, говорят, километрах в пяти от Выборга. Завтра я стану свободной.
Мезенцев сам проводил её до двери, на прощанье Елизавета Викентьевна поцеловала его в щеку.
— Спасибо, Павел. Знаешь, я ни на секунду не сомневалась в тебе.
Закрыв дверь, Мезенцев вернулся в кабинет, подошёл к окну и увидел, как его гостья переходит улицу. Она очень спешила, все поглядывала на часы и не заметила то, что увидел профессор. Дворник соседнего дома по фамилии Кузоватый, до того мирно стоявший со своей метлой, завидя проходящую мимо женщину, вдруг переменился в лице и даже выронил скрученную уже было самокрутку. У Мезенцева все похолодело в душе. Кузоватый и в царские времена считался первейшим стукачом, не оставил он этого ремесла и при новой власти.
«Донесёт, без сомнения донесёт! — с ужасом подумал Мезенцев. — А из старых жильцов в нашем доме остался только я. Про наш роман с Бураевой в Петербурге знали многие. Они поймут, что княгиня приходила ко мне.»
Елизавета Викентьевна заметила только внешние перемены в облике своего любовника. На самом деле профессор давно уже сломался и внутренне. Он слишком близко знал власти предержащие нынешнего режима. Помнил серого невзрачного палача Урицкого, лечил опухшего жабообразного Зиновьева. Людям этой формации ничего не стоило послать под нож гильотины полстраны. Что значит для них жизнь одного, хотя и очень хорошего врача?! И тогда его многочисленная горячо любимая семья останется без кормильца. Больше всего Мезенцев любил своего сына, позднюю радость, наследника фамилии.
Два часа профессор провёл в тягчайших душевных муках. Наконец он снял трубку телефона и сказал робким, не похожим на свой обычный голосом:
— Барышня, мне ОГПУ. Соедините меня с товарищем Глебом Бокием…
Вырезка из газеты:
«Нашими доблестными пограничниками в районе финской границы пресечена попытка группы бывших буржуев перебраться в их капиталистический рай. В завязавшейся перестрелке все четверо перебежчиков были убиты, в том числе одна женщина. Лёгкое ранение получил красноармеец Семёнов. Слава нашим недремлющим стражам границы!»
14. УТРО НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ЛЮБВИ.
Силин проснулся ещё ночью, от холода. Его удивили две вещи: небо, затянутое сплошной пеленой и не пропускающее блеска звёзд, и то, что он кое-что запомнил из сна. Какие-то обрывки, что-то, связанное с его любимой монетой, лица людей, мужчины и женщины, некоторые фразы, даже запах хорошего табака. Раньше от него ускользало все, оставалась лишь досада, что он не может ничего вспомнить.
Приподняв голову, Нумизмат осмотрелся, все было спокойно, тихо. Достав из сумки свой термос, он напился кофе и с большей бодростью стал ожидать рассвета.
Сергея он разбудил с первыми лучами зари. Тот хорошо выспался, воспрял духом. Про Марину этого сказать было нельзя. Нахохлившейся птичкой она наблюдала, как мужики раскочегаривают примус.
— Марин, не грусти, все будет нормально, мы прорвёмся! — попробовал подбодрить её супруг, но девушка словно не услышала его слов. Так же молча она ела приевшуюся китайскую лапшу, ковырялась с ней дольше всех, от кофе отказалась совсем. Чуть задержал их Силин, впервые за многие дни побрившийся и сменивший свою грязную одежду на все новенькое. Теперь в его облике не осталось ничего угрожающего или ужасного. Сергей преображение попутчика воспринял как должное, но Марина насупилась ещё больше.
— Ну что, поедем? — спросил голосом, полным энтузиазма, Козлов.
— Сейчас я выйду на дорогу, посмотрю что почём, если все нормально, то дам тебе знать, — предложил Михаил.
Дорога оказалась всего-то в пятидесяти метрах. Судя по разбитому асфальту, вела она к какому-то колхозу. За все утро Силин расслышал лишь утробный рокот грузовика, да кто-то промчался на мотоцикле с пробитым глушителем.
Постояв с минутку на шоссе, просмотрев и прослушав округу, Михаил сунул два пальца в рот и громко свистнул. Через пару минут негромко заурчал двигатель «газели», Нумизмат поправил на плече свою сумку-неразлучницу. Скошенная кабина машины уже показалась из леса, когда внимание Силина привлёк какой-то посторонний звук. Он повернул голову налево и в ту же секунду из-за поворота метрах в двухстах от них показался стремительно нёсшийся автомобиль. Это была бежевая «шестёрка» с помятой облицовкой и выбитой левой фарой.
— Назад! — крикнул Силин, отчаянно махая рукой.
Сергей также увидел машину преследователей, включил заднюю скорость, но, видно, сделал это слишком резко, и двигатель заглох. А бежевый «жигуленок» неотвратимо приближался, было видно, как внутри салона оживлённо задвигались люди. Жбан все-таки выследил убийц своего брата. Звериное чутьё заставило его остаться вчера здесь, в районе, где он потерял строптивую «газель». Как ни уговаривали его подельники ехать дальше, Жбан упрямо продолжал курсировать по единственному просёлку, куда могли свернуть его кровники. И он угадал, подсёк их на выезде, как карася на крючке.
Силин рванулся было к заглохшей машине, затем остановился и, выхватив из кармана пистолет, поднял его двумя руками, поймал на мушку тёмную фигуру водителя и нажал на спуск.
Когда первая пуля ударила в ветровое стекло «жигулей», расстояние до стрелявшего составляло не более сорока метров и с каждой секундой неудержимо сокращалось. Нумизмат продолжал вести огонь, упрямо стараясь удержать прыгающую мушку на том месте, где должен располагаться шофёр. Попал он или нет, Силин не знал. Густая сеть трещин покрыла стекло. Выплюнув последнюю пулю из обоймы, пистолет замолк. Казалось, что машина сейчас собьёт Нумизмата, отскочить он не успевал. Но случилось чудо: «шестёрка» вильнула, шины засвистели на заносе. Миновав остолбеневшего Михаила, автомобиль по диагонали пронёсся ещё метров тридцать, завалился набок и перевернулся вверх колёсами в противоположном кювете.
Двигатель «шестёрки» заглох, в наступившей тишине было слышно, как продолжают крутиться колёса машины. Силин, переведя дух, махнул рукой Сергею: давай, дескать, выезжай. Но в этот момент со стороны «шестёрки» послышались удары, звон разбитого стекла, а потом загремели и выстрелы.
Услышав свист пуль над головой, Силин стремительно рванулся в сторону кювета и упал в него прежде, чем ошеломлённые катастрофой бандиты успели получше прицелиться. Лёжа на спине, он лихорадочно искал у себя в кармане запасную обойму, потом вспомнил, что патроны лежат в сумке. А со стороны противоположного кювета в его сторону уже бежали двое, стреляя на ходу.
«Кажется, все!» — мелькнуло в голове у Нумизмата. Но в этот момент рядом, со стороны «газели», загремели ответные выстрелы.
«Серёжка!» — понял Силин, открыл молнию и начал лихорадочно шарить в сумке. Когда он сменил обойму и выглянул на дорогу, она была пуста. Сергей от волнения ни в кого не попал, но шуганул обоих бандитов, заставив их снова попадать в кювет.
Разобравшись в обстановке, Нумизмат, пригнувшись, пробежал к машине и вытащил из кабины словно окаменевшую Маринку. От ужаса она ничего не соображала, очутившись на земле, кинулась было бежать не за машину, а на дорогу, хорошо, Силин успел её ухватить за руку и убрать из зоны обстрела.
— Куда, дура, здесь сиди! — прикрикнул на Маринку Нумизмат и осторожно выглянул из-за кабины. Тотчас же две пули прошили капот, а где-то за «газелью» солидно бабахнул пистолет Сергея.
«Одиночными стреляет, молодец», — мысленно похвалил «личного шофёра» Нумизмат. Больше высовываться из-за машины он не стал. Оглянувшись по сторонам, Михаил запрыгнул на борт, а оттуда уже со змеиной грацией проскользнул на тент. Приготовив пистолет, Силин осторожно приподнялся, поймал на мушку голову одного из бандитов, что-то рассматривающего на другой стороне дороги, — а они были метрах в двадцати, не больше, и выстрелил. По тому, как дёрнулась и исчезла голова «дорожного стервятника», Нумизмат понял, что попал.
— Серёга, один готов, — крикнул он водителю. — У тебя сколько патронов осталось?
Через пару секунд тот ответил:
— Один.
— Лови ещё обойму, — Приподнявшись, Михаил бросил в сторону парня обойму, и тут же две пули пропороли под ним брезент. Чертыхнувшись, Силин перекатился левей, а затем и совсем спрыгнул с кузова. Дождавшись, когда начнёт стрелять Сергей, он проскочил открытое пространство одним броском и упал рядом с шофёром.
— Ты как, цел?
— Да, а вы?
— Я тоже. Маринка за машиной. Сколько их было?
— Двое. Сейчас стреляет только один.
— Ага, понятно. Давай сделаем как в кино. Ты прижмёшь его к земле, а я проскачу на ту сторону и возьму его сбоку.
Увы, как в кино не получилось. Когда они приготовились по-голливудски рвануться вперёд, то увидели на противоположной стороне за дорогой, уже у самого леса, фигуру бегущего человека.
— Ах ты, падла, уйдёт! — скрипнул зубами Силин и трижды выстрелил вдогонку последнему бандиту.
— Да черт с ним, пусть бежит, — попробовал остановить его Сергей. — Мы все равно сейчас уедем.
— А ты что, возвращаться из Москвы не хочешь? — спросил Нумизмат. — Если он ещё таких же братков приведёт? Нет, я его возьму. Готовь машину!
Последние слова Силин крикнул уже на ходу. Быстро перебежав дорогу, он вломился в осенний чахлый лес и метрах в тридцати от себя заметил последнего из бандитов. Тот сильно припадал на левую ногу: одна из пуль Нумизмата все-таки чирканула его по бедру. Оглянувшись, он заметил Силина, вскинул пистолет и выстрелил в его сторону, но пуля ушла выше. Нумизмат же не стрелял, он понимал, что бандит никуда от него не уйдёт.
Так они и продвигались вперёд. Еле ковыляющий «дорожный стервятник» время от времени останавливался и стрелял в сторону своего преследователя, Силин же патронов не тратил, но неумолимо сокращал расстояние. Погоня продолжалась не долго. Отчаянно продиравшийся сквозь густой подлесок и кустарник последний волонтёр Жбана неожиданно для себя вывалился на открытое поле. Лес кончился, дальше до горизонта расстилалась чёрная пашня. На секунду раненый опешил, затем оглянулся. Увидев, что его загонщик уже совсем близко, вскинул пистолет, выстрелил, и тут же затвор откинуло назад, оголив ствол. Это был последний патрон, а Силин все шёл. Отбросив пистолет в сторону, бандит, от страха забыв про боль, кинулся очертя голову бежать, но быстро увяз в разбухшем от дождей чернозёме и упал на четвереньки. При этом боль так полоснула его, что он застонал, обхватил руками раненое бедро и перекатился на спину, встретившись глазами с уже поднявшим пистолет Нумизматом. Силин стрелял с опушки леса, не заходя на пашню, и пулю он положил точно между обезумевших глаз своей жертвы.
— Ну вот, — пробормотал он себе под нос. — Быстро и справедливо. Ни суда, ни следствия.
Назад он возвращался неторопливо, по-прежнему продолжая видеть перед собой эти нечеловеческие глаза бандита.
«Как они все боятся смерти! А что смерть? Это даже не жизнь, бесчувствие и все. Жить гораздо страшнее.»
«Газель» уже стояла на дороге, но Сергей с озабоченным видом возился в моторе.
— Что там? — спросил Силин. — Серьёзно?
— Да нет… вот и все. Сейчас поедем.
— А где Марина? — удивился Силин, не видя девушки.
— Вон идёт, — Сергей кивнул в сторону леса. — Живот от страха прихватило.
Действительно, от ближайших деревьев отделилась тонкая фигурка девушки, вскоре она подошла к мужчинам. Лицо её было более чем бледным, Сергей, как раз закончивший ремонт, обнял девушку за плечи и весёлым голосом спросил:
— Ты что такая смурная, Маринка?..
Он хотел добавить что-то ещё, но не успел. Откуда-то сзади треснул пистолетный выстрел, девушка вздрогнула и начала оседать. А выстрелы все продолжали звучать, пули свистели рядом, пролетали выше, рикошетили об асфальт и с воем летели дальше.
Приподняв голову, Нумизмат осмотрелся, все было спокойно, тихо. Достав из сумки свой термос, он напился кофе и с большей бодростью стал ожидать рассвета.
Сергея он разбудил с первыми лучами зари. Тот хорошо выспался, воспрял духом. Про Марину этого сказать было нельзя. Нахохлившейся птичкой она наблюдала, как мужики раскочегаривают примус.
— Марин, не грусти, все будет нормально, мы прорвёмся! — попробовал подбодрить её супруг, но девушка словно не услышала его слов. Так же молча она ела приевшуюся китайскую лапшу, ковырялась с ней дольше всех, от кофе отказалась совсем. Чуть задержал их Силин, впервые за многие дни побрившийся и сменивший свою грязную одежду на все новенькое. Теперь в его облике не осталось ничего угрожающего или ужасного. Сергей преображение попутчика воспринял как должное, но Марина насупилась ещё больше.
— Ну что, поедем? — спросил голосом, полным энтузиазма, Козлов.
— Сейчас я выйду на дорогу, посмотрю что почём, если все нормально, то дам тебе знать, — предложил Михаил.
Дорога оказалась всего-то в пятидесяти метрах. Судя по разбитому асфальту, вела она к какому-то колхозу. За все утро Силин расслышал лишь утробный рокот грузовика, да кто-то промчался на мотоцикле с пробитым глушителем.
Постояв с минутку на шоссе, просмотрев и прослушав округу, Михаил сунул два пальца в рот и громко свистнул. Через пару минут негромко заурчал двигатель «газели», Нумизмат поправил на плече свою сумку-неразлучницу. Скошенная кабина машины уже показалась из леса, когда внимание Силина привлёк какой-то посторонний звук. Он повернул голову налево и в ту же секунду из-за поворота метрах в двухстах от них показался стремительно нёсшийся автомобиль. Это была бежевая «шестёрка» с помятой облицовкой и выбитой левой фарой.
— Назад! — крикнул Силин, отчаянно махая рукой.
Сергей также увидел машину преследователей, включил заднюю скорость, но, видно, сделал это слишком резко, и двигатель заглох. А бежевый «жигуленок» неотвратимо приближался, было видно, как внутри салона оживлённо задвигались люди. Жбан все-таки выследил убийц своего брата. Звериное чутьё заставило его остаться вчера здесь, в районе, где он потерял строптивую «газель». Как ни уговаривали его подельники ехать дальше, Жбан упрямо продолжал курсировать по единственному просёлку, куда могли свернуть его кровники. И он угадал, подсёк их на выезде, как карася на крючке.
Силин рванулся было к заглохшей машине, затем остановился и, выхватив из кармана пистолет, поднял его двумя руками, поймал на мушку тёмную фигуру водителя и нажал на спуск.
Когда первая пуля ударила в ветровое стекло «жигулей», расстояние до стрелявшего составляло не более сорока метров и с каждой секундой неудержимо сокращалось. Нумизмат продолжал вести огонь, упрямо стараясь удержать прыгающую мушку на том месте, где должен располагаться шофёр. Попал он или нет, Силин не знал. Густая сеть трещин покрыла стекло. Выплюнув последнюю пулю из обоймы, пистолет замолк. Казалось, что машина сейчас собьёт Нумизмата, отскочить он не успевал. Но случилось чудо: «шестёрка» вильнула, шины засвистели на заносе. Миновав остолбеневшего Михаила, автомобиль по диагонали пронёсся ещё метров тридцать, завалился набок и перевернулся вверх колёсами в противоположном кювете.
Двигатель «шестёрки» заглох, в наступившей тишине было слышно, как продолжают крутиться колёса машины. Силин, переведя дух, махнул рукой Сергею: давай, дескать, выезжай. Но в этот момент со стороны «шестёрки» послышались удары, звон разбитого стекла, а потом загремели и выстрелы.
Услышав свист пуль над головой, Силин стремительно рванулся в сторону кювета и упал в него прежде, чем ошеломлённые катастрофой бандиты успели получше прицелиться. Лёжа на спине, он лихорадочно искал у себя в кармане запасную обойму, потом вспомнил, что патроны лежат в сумке. А со стороны противоположного кювета в его сторону уже бежали двое, стреляя на ходу.
«Кажется, все!» — мелькнуло в голове у Нумизмата. Но в этот момент рядом, со стороны «газели», загремели ответные выстрелы.
«Серёжка!» — понял Силин, открыл молнию и начал лихорадочно шарить в сумке. Когда он сменил обойму и выглянул на дорогу, она была пуста. Сергей от волнения ни в кого не попал, но шуганул обоих бандитов, заставив их снова попадать в кювет.
Разобравшись в обстановке, Нумизмат, пригнувшись, пробежал к машине и вытащил из кабины словно окаменевшую Маринку. От ужаса она ничего не соображала, очутившись на земле, кинулась было бежать не за машину, а на дорогу, хорошо, Силин успел её ухватить за руку и убрать из зоны обстрела.
— Куда, дура, здесь сиди! — прикрикнул на Маринку Нумизмат и осторожно выглянул из-за кабины. Тотчас же две пули прошили капот, а где-то за «газелью» солидно бабахнул пистолет Сергея.
«Одиночными стреляет, молодец», — мысленно похвалил «личного шофёра» Нумизмат. Больше высовываться из-за машины он не стал. Оглянувшись по сторонам, Михаил запрыгнул на борт, а оттуда уже со змеиной грацией проскользнул на тент. Приготовив пистолет, Силин осторожно приподнялся, поймал на мушку голову одного из бандитов, что-то рассматривающего на другой стороне дороги, — а они были метрах в двадцати, не больше, и выстрелил. По тому, как дёрнулась и исчезла голова «дорожного стервятника», Нумизмат понял, что попал.
— Серёга, один готов, — крикнул он водителю. — У тебя сколько патронов осталось?
Через пару секунд тот ответил:
— Один.
— Лови ещё обойму, — Приподнявшись, Михаил бросил в сторону парня обойму, и тут же две пули пропороли под ним брезент. Чертыхнувшись, Силин перекатился левей, а затем и совсем спрыгнул с кузова. Дождавшись, когда начнёт стрелять Сергей, он проскочил открытое пространство одним броском и упал рядом с шофёром.
— Ты как, цел?
— Да, а вы?
— Я тоже. Маринка за машиной. Сколько их было?
— Двое. Сейчас стреляет только один.
— Ага, понятно. Давай сделаем как в кино. Ты прижмёшь его к земле, а я проскачу на ту сторону и возьму его сбоку.
Увы, как в кино не получилось. Когда они приготовились по-голливудски рвануться вперёд, то увидели на противоположной стороне за дорогой, уже у самого леса, фигуру бегущего человека.
— Ах ты, падла, уйдёт! — скрипнул зубами Силин и трижды выстрелил вдогонку последнему бандиту.
— Да черт с ним, пусть бежит, — попробовал остановить его Сергей. — Мы все равно сейчас уедем.
— А ты что, возвращаться из Москвы не хочешь? — спросил Нумизмат. — Если он ещё таких же братков приведёт? Нет, я его возьму. Готовь машину!
Последние слова Силин крикнул уже на ходу. Быстро перебежав дорогу, он вломился в осенний чахлый лес и метрах в тридцати от себя заметил последнего из бандитов. Тот сильно припадал на левую ногу: одна из пуль Нумизмата все-таки чирканула его по бедру. Оглянувшись, он заметил Силина, вскинул пистолет и выстрелил в его сторону, но пуля ушла выше. Нумизмат же не стрелял, он понимал, что бандит никуда от него не уйдёт.
Так они и продвигались вперёд. Еле ковыляющий «дорожный стервятник» время от времени останавливался и стрелял в сторону своего преследователя, Силин же патронов не тратил, но неумолимо сокращал расстояние. Погоня продолжалась не долго. Отчаянно продиравшийся сквозь густой подлесок и кустарник последний волонтёр Жбана неожиданно для себя вывалился на открытое поле. Лес кончился, дальше до горизонта расстилалась чёрная пашня. На секунду раненый опешил, затем оглянулся. Увидев, что его загонщик уже совсем близко, вскинул пистолет, выстрелил, и тут же затвор откинуло назад, оголив ствол. Это был последний патрон, а Силин все шёл. Отбросив пистолет в сторону, бандит, от страха забыв про боль, кинулся очертя голову бежать, но быстро увяз в разбухшем от дождей чернозёме и упал на четвереньки. При этом боль так полоснула его, что он застонал, обхватил руками раненое бедро и перекатился на спину, встретившись глазами с уже поднявшим пистолет Нумизматом. Силин стрелял с опушки леса, не заходя на пашню, и пулю он положил точно между обезумевших глаз своей жертвы.
— Ну вот, — пробормотал он себе под нос. — Быстро и справедливо. Ни суда, ни следствия.
Назад он возвращался неторопливо, по-прежнему продолжая видеть перед собой эти нечеловеческие глаза бандита.
«Как они все боятся смерти! А что смерть? Это даже не жизнь, бесчувствие и все. Жить гораздо страшнее.»
«Газель» уже стояла на дороге, но Сергей с озабоченным видом возился в моторе.
— Что там? — спросил Силин. — Серьёзно?
— Да нет… вот и все. Сейчас поедем.
— А где Марина? — удивился Силин, не видя девушки.
— Вон идёт, — Сергей кивнул в сторону леса. — Живот от страха прихватило.
Действительно, от ближайших деревьев отделилась тонкая фигурка девушки, вскоре она подошла к мужчинам. Лицо её было более чем бледным, Сергей, как раз закончивший ремонт, обнял девушку за плечи и весёлым голосом спросил:
— Ты что такая смурная, Маринка?..
Он хотел добавить что-то ещё, но не успел. Откуда-то сзади треснул пистолетный выстрел, девушка вздрогнула и начала оседать. А выстрелы все продолжали звучать, пули свистели рядом, пролетали выше, рикошетили об асфальт и с воем летели дальше.