Я слушала, не перебивая и не задавая вопросов
– А дурачок Егерев уже сотни миллионов греб. При этом по документам у него самого только сорок девять процентов компании, да и теми он вынужден был поделиться с тем самым евросынком. Егерев продолжал пользоваться доверенностью, выписанной на пятьдесят один процент акций твоим отцом. Это противозаконно, разумеется, так как после смерти доверителя доверенность стала недействительной, а все права перешли по завещанию наследникам, то есть тебе. Но Егерев просто не предъявил никаких документов о кончине мажоритарного владельца, а гибралтарские власти, разумеется, не проверяют, живы ли в каждый момент времени акционеры зарегистрированных компаний. Поэтому три первых года, срок действия доверенности, он ощущал себя совсем свободным, а потом просто подделывал документы в той самой конторе, в которой служил раньше «подай-принеси». Поленился, слава богу, перевести бизнес на фирму-двойника. Так что ты мало того что хозяйка бизнеса, но его еще можешь на долгие года за решетку упрятать. Запомни! Но этого, может быть, никто бы и не узнал, если бы наш Арсений Натанович совсем не одурел. Он вдруг перестал рассчитываться с Колей Сидоровым и вообще потребовал пересмотра условий. Генерал Сидоров, понятное дело, насчет коммерческой стороны своей деятельности до поры до времени держал в курсе только самый узкий круг. Ведь люди из его ведомства тоже крутились в этом бизнесе. Ему еще кое-кто из еще более высоких генералов помогал и помогает склады по всей Восточной Европе вычищать. Не бесплатно, понятное дело! О больших друзьях Коли Сидорова пока умолчим для ясности. Люди эти взрослые, состоявшиеся, удивились они действиями гражданина Егерева до крайности и предложили мне провести с товарищем разъяснительную работу. Получается, что ты, дорогая моя, та самая фигура, которая не только нам нужна. Можно и без тебя было все обделать, разумеется. Но зачем? Ты по закону – главный акционер. И мы с тобой привыкли друг друга понимать? Правильно?
– А какова роль Семена?
– Чисто коммерческая. Клиентов он ищет в Африке, Юго-Восточной Азии, Латинской Америке. Он иностранец. Здесь ему больше вертеться нечего. Но его начальство тоже контрактов хочет – на модернизацию всего нашего хлама под западные стандарты. Так что Шимон в деле.
– А здесь что у нас за офис?
В этот момент в кабинет вошел строевым шагом Антон с подносом в руках. Крепкий эспрессо и печенье были очень кстати. Отвечая на мой вопрос о нашей общей фирме, Игорь Борисович ухмыльнулся свойственным ему образом:
– «Золотого теленка» все читали. Так вот, у нас почти что фирма «Рога и копыта» имени Остапа Бендера. Хотя и не совсем, нужно сказать. Дело в том, что практически все, что мы поставляем или комплектуем запчастями, было изготовлено еще в СССР. Сам товар, как я уже сказал, за рубежом. Но это же – техника. Она имеет свои сроки годности, ресурсы. Необходимо что-то менять, досылать, ремонтировать. И клиент должен знать, что после покупки может рассчитывать на сервис и обеспечение расходными материалами. А это все уже далеко не всегда в Польше или в Венгрии есть. Приходится что-то докупать у производителей. Географически заводы, до сих пор производящие комплектующие и осуществляющие сборку и ремонт военной техники, расположены в основном в России и на Украине… В Украине, как теперь принято говорить… у них, там. И разумеется, покупатель хочет иметь все документы и сертификаты, подтверждающие пригодность получаемого товара. Причем выданные в стране происхождения. Иногда можно обойтись формальным продлением ресурсов и сроков хранения. Что-то, как я уже говорил, придется завозить для ремонта и обслуживания. Это, так сказать, одна сторона нашей деятельности. Этим преимущественно стану заниматься я и мои люди. Другая часть работы будет на тебе. Необходимо иметь в качестве прикрытия статус торговой компании. Мы должны присутствовать на рынках стран третьего мира. Именно они – потребители нашего основного товара. Не в США же наши старые «МиГи» отправлять! А в интересующих нас царствах-государствах все военные поставки делаются как? Правильно! С учетом интересов сторон, принимающих решения. То есть за взятки. Сами чиновники у тебя денег никогда не возьмут – это поручается обычно неофициальным агентам из числа местных бизнесменов. Эти ребята занимаются своим бизнесом – торгуют у нас индийским чаем, тайским рисом, персидскими коврами, китайскими вазами. Но самый большой их куш – доля от взяток за импорт в их собственную страну военной продукции. Вот таких ребят мы будем здесь выявлять, холить-лелеять и дружить с ними взасос. Это – твоя часть чемодана. А кроме того, ты будешь по полному своему праву регулировать деятельность Егерева. Ты – формально, разумеется, – главный владелец его бизнеса за рубежом. Он отныне будет лишь наемным генеральным директором с небольшим пакетом акций в кармане. Поняла?
– То есть, прикрываясь чаем и кофе, мы становимся просто торговцами оружием? – переспросила я. – Но, насколько я понимаю, это и опасно, и вообще как-то…
Этот мой вопрос немало раздражил Игоря Борисовича. Но, блеснув глазами, он, как всегда, сохранил холодное спокойствие.
– Во-первых, – он начал загибать пальцы, – что касается торговли оружием, так именно этим занимался твой любимый Сема-Шимон. И не надо притворяться, что ты в нем видела исключительно продавца гондонов и тестиков. Во-вторых, нам насрать, что там все эти черные, желтые и прочие пупырчатые друг с другом будут делать. В-третьих, лучше пусть купят у нас самолет за три миллиона баксов, чем у китайцев сто тысяч «калашниковых» за те же деньги. Самолет им только для престижа и грохота нужен, а из «калашей» реально убивают. Мы никакой стрельбой, патронами, снарядами и прочей дрянью заниматься не планируем. Пока, во всяком случае! И кстати! Это и есть как раз одна из тем, по которым мы достанем Егерева. А то он совсем ох… от жадности – за всякое г… хватается, мудило! В-четвертых, если кого и будут сажать, то не акционеров, то есть тебя, а все этого же мудака, возомнившего себя олигархом. И наконец, в-пятых! Тебя никто не спрашивает, готова ли ты всем этим заниматься. Нечего, блин, рожу кривить!
Ну, это уже слишком! Я поставила чашку, встала и, посмотрев ему прямо в глаза, процедила сквозь зубы:
– Знаете ли, господин Чертков, я не думаю, что беседа в таком тоне и в таких выражениях будет способствовать нашей успешной работе!
В голове моей вертелись совсем другие слова. Он это понял и решил не обострять разговор без всякого резона.
– Сама знаешь, где мы живем. – Тон Игоря Борисовича был почти примирительным. – И я, кстати, носом не водил и лишних вопросов не задавал, когда тебя надо было из тюрьмы вытаскивать. И с Иссой этим твоим по просьбе Семена разобрались, конечно, но и тебе придется играть по правилам… А правила у нас хоть и не писаные, но строгие!
Образовалась непродолжительная пауза.
– В общем, так, – сказал Чертков, вставая со своего кресла. – Егерев сейчас здесь. Приехал договариваться, чтобы ему здесь открыли зеленую улицу и за красивые глаза решали его проблемы со всей документацией. Да, еще он, долбоеб, сообразил потребовать от Николая Васильевича, организовавшего весь этот бизнес, «умерить», как он выразился, свои аппетиты и аппетиты его друзей из Министерства обороны. Он даже не понимает, о чем и о ком говорит, урод! Его направили к нам, и моя задача вправить ему мозги, познакомить с тобой и показать на то место возле параши, где его ждут не дождутся! Твое появление будет для него большим сюрпризом. Он-то уверен, что ты не в курсе, да и вообще хрен знает где, не при делах и без крыши. В течение часа он должен приехать и наконец узнать, что он никто и звать его никак. Иди к себе. Я позову. Надеюсь, ты очень хорошо понимаешь – выбора у тебя нет!
Честно говоря, все сказанное моим бывшим сотрудником, а теперь партнером, да еще и начальником, было, что называется, ударом грома средь ясного неба. Неба ясного, я, правда, давно не видела и тишиной не помню, когда в последний раз наслаждалась. Так что сравнение, наверное, не вполне удачное… Главное, чего я не могла понять, становлюсь я теперь настоящим торговцем оружием или нет. Выбора, как мне только что сказали, у меня не оставалось, но все равно хотелось убедить себя, что ничего плохого я делать не стану. Взять, например, Семена. Я, конечно, понимала, что основной его бизнес – поставка стрелкового оружия российскому спецназу, ОМОНу и так далее. Но разве это плохо? Или, во всяком случае, однозначно ли это плохо? Так или иначе, лучше или хуже, но все эти формирования предназначены для искоренения преступности в нашей стране. Да, разумеется, далеко не всегда они действуют в интересах этого самого государства! Да, мы все знаем, что самое совершенное оружие порой исчезает со складов спецслужб и перекочевывает в карманы преступников. Но нельзя же отвечать за все зло в этом мире! К тому же мне объяснили, что никакими минами и снарядами мы заниматься не будем и поставки все будут только в государства, не подпадающие под эмбарго. А это значит, все эти голопузые африканские детки без ног и без рук не будут иметь к нам никакого отношения! Наоборот, мы будем участвовать в их защите! Успокоив несколько свою совесть, я вздохнула с облегчением. И вообще, мне не оставили выбора. За считаные недели меня вытащили из тюрьмы, и теперь я должна отрабатывать! У меня достаточно денег для того, чтобы отдать весь бизнес, открыть какую-нибудь школу подводного плавания на Красном море, жить спокойно и счастливо без проблем и забот. Но мне не дают этого сделать – я должна отрабатывать свою свободу! Не более чем полминуты я шла от Черткова к своему кабинету, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы осознать себя невинной заложницей обстоятельств. Как говорил небезызвестный Дейл Карнеги, каждому человеку очень важно осознавать свою доброту и свою значимость. В доброте своей обычно никто не сомневается, а что касается значимости… Во всяком случае, я ощущала, что переход от тестов на беременность и презервативов с усиками к самолетам и вертолетам является гигантским шагом в моей деловой карьере.
Истребив в себе беспокойство и неуверенность, я принялась осваивать свой кабинет. Кроме того, необходимо было познакомиться как следует со своей пока единственной сотрудницей – Ириной. Интересно, правду ли сказал Чертков, что она лесбиянка? Впрочем, я понимала, что это не самая подходящая тема для первого дня совместной работы.
Через сорок минут позвонил Антон и хорошо поставленным голосом доложил, что меня ждут.
Беседа с новоиспеченным олигархом уже началась и проходила не в самом кабинете Черткова, а в небольшой переговорной. Игорь Борисович почему-то выбрал себе место на самом краешке стола. Во главе восседал крупный нескладный мужчина в дорогом синем костюме и галстуке кричащего зеленого цвета. Лицом Арсений Натанович чем-то напоминал нашего несчастного Рому. Он был крайне важен и напыщен. При разговоре его нижняя губа брезгливо оттопыривалась, а изо рта вылетали белые капли слюны. На мой приход и приветствие он никак не отреагировал. Я поняла, что ему про меня еще не рассказали, и я для него пока лишь офисная пыль. Игорь Борисович, наоборот, прямо-таки засветился при моем появлении радостью и счастьем. Будто сам не обзывал меня час назад! Он жестом пригласил меня сесть рядом с собой и вновь изобразил на своем лице крайнюю степень внимания. Егерев держал речь. Здесь же находились двое его сотрудников: педерастического вида француз, как я поняла – юрист, и тощая блондинка без бровей, сисек и попы – переводчица. Она все время подправляла лежащий перед бизнесменом диктофон, который тот то и дело сталкивал с места, хаотично двигая руками. Судя по всему, господин Егерев дорожил каждым своим словом и требовал записывать все, что произносит, словно это величайшая историческая ценность. Кроме заботы о диктофоне, девица выполняла и свои непосредственные профессиональные обязанности: противным шепотом переводила речь босса юристу. Тот важно кивал, подобострастно поглядывая на вещающего шефа.
Арсений Натанович скомкал какую-то предшествующую моему появлению фразу, обтер рукавом пиджака обметанный белым рот и обратился непосредственно к Черткову:
– Я ничего не хочу и не буду обсуждать с вами. Не тот, сами понимаете, уровень! Я настаиваю, чтобы вы поняли, что мой визит на вашу, с позволения сказать, фирму – это только знак вежливости по отношению к условно… назовем это так, к условно уважаемым людям. Вы понимаете это?
Игорь Борисович, улыбаясь, покивал головой. Я достаточно знала Черткова, чтобы понимать: ничего хорошего его доброжелательные кивки не сулят. Чтобы убедиться в этом, нужно было только взглянуть в его холодные, стальные глаза. Но у все более раздувающегося от собственной важности Егерева ума на это не хватало. Инстинкт самосохранения бизнесмена был подавлен осознанием собственного величия, и он продолжал хамить.
– Но, увы, даже они, эти люди, что послали меня, не понимают, что и для них я уже перешел на самую высшую ступень не только в бизнесе, но и в политике. Я уже давно не на их уровне! Таких, как я, в мире единицы: собственно, я, Билл Гейтс и еще там парочка всяких других. Чего тут говорить! Мой бизнес – это бизнес мирового уровня. Я помногу живу в Париже и часто бываю в Елисейском дворце. Приезжая в Лондон, я встречаюсь с этой… с английской королевой… ну…
– С Елизаветой Второй! – писклявым голосом подсказала ему переводчица.
– Да, правильно, с Елизаветой Второй! Просто вылетело ее имя из головы – всех не упомнишь! Вы, надеюсь, меня понимаете?
Игорь Борисович изобразил на своем лице полное понимание того, что бизнесмен Егерев не может помнить имена всех королев, добивающихся возможности с ним пообщаться.
– Правильно! Вы – здравомыслящий человек! И вы, извиняюсь, знаете свое место! А эти, наши, точнее ваши, знакомые чиновники, заметьте, среднего, очень среднего уровня чиновники из Министерства обороны, пытаются указывать мне, мне, Арсению Егереву, с кем мне договариваться о распределении прибылей в моем, напоминаю, в моем бизнесе!
Он делано рассмеялся. Вслед за ним визгливо хихикнула переводчица, и понимающе улыбнулся педик-юрист. Егерев был явно удовлетворен, что его величие не вызвало ни у кого сомнений.
– Ну, что вы на это скажете? – спросил он Черткова.
Игорь Борисович, не меняя выражения лица, привстал, протянул руку, взял диктофон, на который до настоящего момента записывалась речь Арсения Натановича, и поднес его к своим губам. Это действие, надо сказать, вызвало некоторое удивление и самого Егерева, и его свиты. Что такого мог сказать этот человек, чтобы оно было достойно сохраняться в веках вместе с откровениями великого Арсения Егерева?! А Чертков тем временем направил свой жесткий взгляд прямо в глаза бизнесмена и абсолютно спокойно, можно даже сказать сочувственно, спросил его:
– Ты что, с детства такой мудак или просто забыл, как хозяйская з… пахнет?!
Ночной кошмар
– А дурачок Егерев уже сотни миллионов греб. При этом по документам у него самого только сорок девять процентов компании, да и теми он вынужден был поделиться с тем самым евросынком. Егерев продолжал пользоваться доверенностью, выписанной на пятьдесят один процент акций твоим отцом. Это противозаконно, разумеется, так как после смерти доверителя доверенность стала недействительной, а все права перешли по завещанию наследникам, то есть тебе. Но Егерев просто не предъявил никаких документов о кончине мажоритарного владельца, а гибралтарские власти, разумеется, не проверяют, живы ли в каждый момент времени акционеры зарегистрированных компаний. Поэтому три первых года, срок действия доверенности, он ощущал себя совсем свободным, а потом просто подделывал документы в той самой конторе, в которой служил раньше «подай-принеси». Поленился, слава богу, перевести бизнес на фирму-двойника. Так что ты мало того что хозяйка бизнеса, но его еще можешь на долгие года за решетку упрятать. Запомни! Но этого, может быть, никто бы и не узнал, если бы наш Арсений Натанович совсем не одурел. Он вдруг перестал рассчитываться с Колей Сидоровым и вообще потребовал пересмотра условий. Генерал Сидоров, понятное дело, насчет коммерческой стороны своей деятельности до поры до времени держал в курсе только самый узкий круг. Ведь люди из его ведомства тоже крутились в этом бизнесе. Ему еще кое-кто из еще более высоких генералов помогал и помогает склады по всей Восточной Европе вычищать. Не бесплатно, понятное дело! О больших друзьях Коли Сидорова пока умолчим для ясности. Люди эти взрослые, состоявшиеся, удивились они действиями гражданина Егерева до крайности и предложили мне провести с товарищем разъяснительную работу. Получается, что ты, дорогая моя, та самая фигура, которая не только нам нужна. Можно и без тебя было все обделать, разумеется. Но зачем? Ты по закону – главный акционер. И мы с тобой привыкли друг друга понимать? Правильно?
– А какова роль Семена?
– Чисто коммерческая. Клиентов он ищет в Африке, Юго-Восточной Азии, Латинской Америке. Он иностранец. Здесь ему больше вертеться нечего. Но его начальство тоже контрактов хочет – на модернизацию всего нашего хлама под западные стандарты. Так что Шимон в деле.
– А здесь что у нас за офис?
В этот момент в кабинет вошел строевым шагом Антон с подносом в руках. Крепкий эспрессо и печенье были очень кстати. Отвечая на мой вопрос о нашей общей фирме, Игорь Борисович ухмыльнулся свойственным ему образом:
– «Золотого теленка» все читали. Так вот, у нас почти что фирма «Рога и копыта» имени Остапа Бендера. Хотя и не совсем, нужно сказать. Дело в том, что практически все, что мы поставляем или комплектуем запчастями, было изготовлено еще в СССР. Сам товар, как я уже сказал, за рубежом. Но это же – техника. Она имеет свои сроки годности, ресурсы. Необходимо что-то менять, досылать, ремонтировать. И клиент должен знать, что после покупки может рассчитывать на сервис и обеспечение расходными материалами. А это все уже далеко не всегда в Польше или в Венгрии есть. Приходится что-то докупать у производителей. Географически заводы, до сих пор производящие комплектующие и осуществляющие сборку и ремонт военной техники, расположены в основном в России и на Украине… В Украине, как теперь принято говорить… у них, там. И разумеется, покупатель хочет иметь все документы и сертификаты, подтверждающие пригодность получаемого товара. Причем выданные в стране происхождения. Иногда можно обойтись формальным продлением ресурсов и сроков хранения. Что-то, как я уже говорил, придется завозить для ремонта и обслуживания. Это, так сказать, одна сторона нашей деятельности. Этим преимущественно стану заниматься я и мои люди. Другая часть работы будет на тебе. Необходимо иметь в качестве прикрытия статус торговой компании. Мы должны присутствовать на рынках стран третьего мира. Именно они – потребители нашего основного товара. Не в США же наши старые «МиГи» отправлять! А в интересующих нас царствах-государствах все военные поставки делаются как? Правильно! С учетом интересов сторон, принимающих решения. То есть за взятки. Сами чиновники у тебя денег никогда не возьмут – это поручается обычно неофициальным агентам из числа местных бизнесменов. Эти ребята занимаются своим бизнесом – торгуют у нас индийским чаем, тайским рисом, персидскими коврами, китайскими вазами. Но самый большой их куш – доля от взяток за импорт в их собственную страну военной продукции. Вот таких ребят мы будем здесь выявлять, холить-лелеять и дружить с ними взасос. Это – твоя часть чемодана. А кроме того, ты будешь по полному своему праву регулировать деятельность Егерева. Ты – формально, разумеется, – главный владелец его бизнеса за рубежом. Он отныне будет лишь наемным генеральным директором с небольшим пакетом акций в кармане. Поняла?
– То есть, прикрываясь чаем и кофе, мы становимся просто торговцами оружием? – переспросила я. – Но, насколько я понимаю, это и опасно, и вообще как-то…
Этот мой вопрос немало раздражил Игоря Борисовича. Но, блеснув глазами, он, как всегда, сохранил холодное спокойствие.
– Во-первых, – он начал загибать пальцы, – что касается торговли оружием, так именно этим занимался твой любимый Сема-Шимон. И не надо притворяться, что ты в нем видела исключительно продавца гондонов и тестиков. Во-вторых, нам насрать, что там все эти черные, желтые и прочие пупырчатые друг с другом будут делать. В-третьих, лучше пусть купят у нас самолет за три миллиона баксов, чем у китайцев сто тысяч «калашниковых» за те же деньги. Самолет им только для престижа и грохота нужен, а из «калашей» реально убивают. Мы никакой стрельбой, патронами, снарядами и прочей дрянью заниматься не планируем. Пока, во всяком случае! И кстати! Это и есть как раз одна из тем, по которым мы достанем Егерева. А то он совсем ох… от жадности – за всякое г… хватается, мудило! В-четвертых, если кого и будут сажать, то не акционеров, то есть тебя, а все этого же мудака, возомнившего себя олигархом. И наконец, в-пятых! Тебя никто не спрашивает, готова ли ты всем этим заниматься. Нечего, блин, рожу кривить!
Ну, это уже слишком! Я поставила чашку, встала и, посмотрев ему прямо в глаза, процедила сквозь зубы:
– Знаете ли, господин Чертков, я не думаю, что беседа в таком тоне и в таких выражениях будет способствовать нашей успешной работе!
В голове моей вертелись совсем другие слова. Он это понял и решил не обострять разговор без всякого резона.
– Сама знаешь, где мы живем. – Тон Игоря Борисовича был почти примирительным. – И я, кстати, носом не водил и лишних вопросов не задавал, когда тебя надо было из тюрьмы вытаскивать. И с Иссой этим твоим по просьбе Семена разобрались, конечно, но и тебе придется играть по правилам… А правила у нас хоть и не писаные, но строгие!
Образовалась непродолжительная пауза.
– В общем, так, – сказал Чертков, вставая со своего кресла. – Егерев сейчас здесь. Приехал договариваться, чтобы ему здесь открыли зеленую улицу и за красивые глаза решали его проблемы со всей документацией. Да, еще он, долбоеб, сообразил потребовать от Николая Васильевича, организовавшего весь этот бизнес, «умерить», как он выразился, свои аппетиты и аппетиты его друзей из Министерства обороны. Он даже не понимает, о чем и о ком говорит, урод! Его направили к нам, и моя задача вправить ему мозги, познакомить с тобой и показать на то место возле параши, где его ждут не дождутся! Твое появление будет для него большим сюрпризом. Он-то уверен, что ты не в курсе, да и вообще хрен знает где, не при делах и без крыши. В течение часа он должен приехать и наконец узнать, что он никто и звать его никак. Иди к себе. Я позову. Надеюсь, ты очень хорошо понимаешь – выбора у тебя нет!
Честно говоря, все сказанное моим бывшим сотрудником, а теперь партнером, да еще и начальником, было, что называется, ударом грома средь ясного неба. Неба ясного, я, правда, давно не видела и тишиной не помню, когда в последний раз наслаждалась. Так что сравнение, наверное, не вполне удачное… Главное, чего я не могла понять, становлюсь я теперь настоящим торговцем оружием или нет. Выбора, как мне только что сказали, у меня не оставалось, но все равно хотелось убедить себя, что ничего плохого я делать не стану. Взять, например, Семена. Я, конечно, понимала, что основной его бизнес – поставка стрелкового оружия российскому спецназу, ОМОНу и так далее. Но разве это плохо? Или, во всяком случае, однозначно ли это плохо? Так или иначе, лучше или хуже, но все эти формирования предназначены для искоренения преступности в нашей стране. Да, разумеется, далеко не всегда они действуют в интересах этого самого государства! Да, мы все знаем, что самое совершенное оружие порой исчезает со складов спецслужб и перекочевывает в карманы преступников. Но нельзя же отвечать за все зло в этом мире! К тому же мне объяснили, что никакими минами и снарядами мы заниматься не будем и поставки все будут только в государства, не подпадающие под эмбарго. А это значит, все эти голопузые африканские детки без ног и без рук не будут иметь к нам никакого отношения! Наоборот, мы будем участвовать в их защите! Успокоив несколько свою совесть, я вздохнула с облегчением. И вообще, мне не оставили выбора. За считаные недели меня вытащили из тюрьмы, и теперь я должна отрабатывать! У меня достаточно денег для того, чтобы отдать весь бизнес, открыть какую-нибудь школу подводного плавания на Красном море, жить спокойно и счастливо без проблем и забот. Но мне не дают этого сделать – я должна отрабатывать свою свободу! Не более чем полминуты я шла от Черткова к своему кабинету, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы осознать себя невинной заложницей обстоятельств. Как говорил небезызвестный Дейл Карнеги, каждому человеку очень важно осознавать свою доброту и свою значимость. В доброте своей обычно никто не сомневается, а что касается значимости… Во всяком случае, я ощущала, что переход от тестов на беременность и презервативов с усиками к самолетам и вертолетам является гигантским шагом в моей деловой карьере.
Истребив в себе беспокойство и неуверенность, я принялась осваивать свой кабинет. Кроме того, необходимо было познакомиться как следует со своей пока единственной сотрудницей – Ириной. Интересно, правду ли сказал Чертков, что она лесбиянка? Впрочем, я понимала, что это не самая подходящая тема для первого дня совместной работы.
Через сорок минут позвонил Антон и хорошо поставленным голосом доложил, что меня ждут.
Беседа с новоиспеченным олигархом уже началась и проходила не в самом кабинете Черткова, а в небольшой переговорной. Игорь Борисович почему-то выбрал себе место на самом краешке стола. Во главе восседал крупный нескладный мужчина в дорогом синем костюме и галстуке кричащего зеленого цвета. Лицом Арсений Натанович чем-то напоминал нашего несчастного Рому. Он был крайне важен и напыщен. При разговоре его нижняя губа брезгливо оттопыривалась, а изо рта вылетали белые капли слюны. На мой приход и приветствие он никак не отреагировал. Я поняла, что ему про меня еще не рассказали, и я для него пока лишь офисная пыль. Игорь Борисович, наоборот, прямо-таки засветился при моем появлении радостью и счастьем. Будто сам не обзывал меня час назад! Он жестом пригласил меня сесть рядом с собой и вновь изобразил на своем лице крайнюю степень внимания. Егерев держал речь. Здесь же находились двое его сотрудников: педерастического вида француз, как я поняла – юрист, и тощая блондинка без бровей, сисек и попы – переводчица. Она все время подправляла лежащий перед бизнесменом диктофон, который тот то и дело сталкивал с места, хаотично двигая руками. Судя по всему, господин Егерев дорожил каждым своим словом и требовал записывать все, что произносит, словно это величайшая историческая ценность. Кроме заботы о диктофоне, девица выполняла и свои непосредственные профессиональные обязанности: противным шепотом переводила речь босса юристу. Тот важно кивал, подобострастно поглядывая на вещающего шефа.
Арсений Натанович скомкал какую-то предшествующую моему появлению фразу, обтер рукавом пиджака обметанный белым рот и обратился непосредственно к Черткову:
– Я ничего не хочу и не буду обсуждать с вами. Не тот, сами понимаете, уровень! Я настаиваю, чтобы вы поняли, что мой визит на вашу, с позволения сказать, фирму – это только знак вежливости по отношению к условно… назовем это так, к условно уважаемым людям. Вы понимаете это?
Игорь Борисович, улыбаясь, покивал головой. Я достаточно знала Черткова, чтобы понимать: ничего хорошего его доброжелательные кивки не сулят. Чтобы убедиться в этом, нужно было только взглянуть в его холодные, стальные глаза. Но у все более раздувающегося от собственной важности Егерева ума на это не хватало. Инстинкт самосохранения бизнесмена был подавлен осознанием собственного величия, и он продолжал хамить.
– Но, увы, даже они, эти люди, что послали меня, не понимают, что и для них я уже перешел на самую высшую ступень не только в бизнесе, но и в политике. Я уже давно не на их уровне! Таких, как я, в мире единицы: собственно, я, Билл Гейтс и еще там парочка всяких других. Чего тут говорить! Мой бизнес – это бизнес мирового уровня. Я помногу живу в Париже и часто бываю в Елисейском дворце. Приезжая в Лондон, я встречаюсь с этой… с английской королевой… ну…
– С Елизаветой Второй! – писклявым голосом подсказала ему переводчица.
– Да, правильно, с Елизаветой Второй! Просто вылетело ее имя из головы – всех не упомнишь! Вы, надеюсь, меня понимаете?
Игорь Борисович изобразил на своем лице полное понимание того, что бизнесмен Егерев не может помнить имена всех королев, добивающихся возможности с ним пообщаться.
– Правильно! Вы – здравомыслящий человек! И вы, извиняюсь, знаете свое место! А эти, наши, точнее ваши, знакомые чиновники, заметьте, среднего, очень среднего уровня чиновники из Министерства обороны, пытаются указывать мне, мне, Арсению Егереву, с кем мне договариваться о распределении прибылей в моем, напоминаю, в моем бизнесе!
Он делано рассмеялся. Вслед за ним визгливо хихикнула переводчица, и понимающе улыбнулся педик-юрист. Егерев был явно удовлетворен, что его величие не вызвало ни у кого сомнений.
– Ну, что вы на это скажете? – спросил он Черткова.
Игорь Борисович, не меняя выражения лица, привстал, протянул руку, взял диктофон, на который до настоящего момента записывалась речь Арсения Натановича, и поднес его к своим губам. Это действие, надо сказать, вызвало некоторое удивление и самого Егерева, и его свиты. Что такого мог сказать этот человек, чтобы оно было достойно сохраняться в веках вместе с откровениями великого Арсения Егерева?! А Чертков тем временем направил свой жесткий взгляд прямо в глаза бизнесмена и абсолютно спокойно, можно даже сказать сочувственно, спросил его:
– Ты что, с детства такой мудак или просто забыл, как хозяйская з… пахнет?!
Ночной кошмар
и не только
Нет людей, которые ничего не боятся. И у каждого страхи свои. Иногда они иррациональные, странные и даже смешные. Но от этого они не менее мучительны. Лично я боюсь ночных кошмаров. А точнее, одного конкретного кошмара, который периодически посещает меня во время, казалось бы, безмятежного сна. Ночной кошмар – понятие сугубо индивидуальное. У человека есть в глубинах подсознания нечто такое, что по неведомым причинам более прочих ужасов мира реального пугает его. И страх перед явлениями совершенно нереальными или же в настоящей жизни вовсе безобидными зачастую заполняет человеческий сон, превращая его из благостного отдыха в утомительное страдание, безмерно усугубляющее томление мятущегося духа.
Ужаснейшим видением, посещавшим мои сны с самой ранней юности, была гигантская стрекоза, а точнее, даже не сама стрекоза, но огромные сетчатые глаза ее. Стрекоза появляется внезапно и неотвратимо. Я сама не понимаю каждый раз, сон это или явь. Чудовищное насекомое надвигается на меня медленно, но неуклонно. И я, словно парализованная, наблюдаю свои собственные множественные отражения в сверкающих ячейках. Человеческое существо интуитивно воспринимает зрачки, направленные на него, как некое отражение – если и не души, то, по крайней мере, примитивного сознания живого организма. И мы находим или преданность в наивных глазах пса, или печаль во взгляде усталой лошади, или хотя бы злость и жажду крови в безжалостном остром взгляде изготовившейся для последнего прыжка пантеры. И мы знаем, что там, в глубине черепной коробки, не только у человека, но и у зверя есть мозг, пристанище сознания, на которое можно воздействовать добротой, твердостью или, по крайней мере, устрашением. За взглядом же стрекозы не стоит ничего. Мозг отсутствует. И нет прибежища даже малому осколку вселенского духа. Есть только голод, который и управляет живым автоматом. Сожрать и оставить потомство – это самый примитивный алгоритм жизни. В алгоритме этом почти нет условных блоков. Программа существования насекомого столь проста, что в ней даже не нашлось места для реальной заботы о сохранении собственной жизни, ибо слишком коротка и ничтожна сама эта… жизнь.
Стрекоза неумолимо надвигается. Остановить ее невозможно. В выпуклых глазах читается лишь безразличие абсолютно ко всему, в том числе и к собственной смерти. Помощь может прийти только извне – из реального мира. Кто-нибудь или что-нибудь должно вырвать меня из парализующего кошмара.
В этот раз спасение принес телефонный звонок. Семь тридцать утра. В другой раз я вместо «здрасьте» спросонья послала бы любого абонента туда, куда Макар телят не гонял. Но сейчас я схватилась за телефонную трубку, словно за спасательный круг. Мерзкая трель звонка прозвучала божественной фугой – ведь теперь я спасена от холодной безликой смерти!
– Слушаю вас! – прокричала я каким-то чужим срывающимся голосом. – Говорите же!
Звонила Оля Ильина, сестра моего Лени. Наконец-то! С момента своего освобождения я долгое время не могла связаться с семьей Ильиных. Только два дня назад я дозвонилась до Лениной сестры и сообщила ей свои новые телефоны. Говорить она тогда не смогла, так как была на занятиях, и обещала перезвонить. Она успела лишь сказать, что Леня сейчас в очередной раз обследуется в больнице – врачи решают, может ли ему помочь операция на шейном отделе позвоночника и каков риск при ее проведении. Ленин мобильник был практически всегда выключен, наверное, в связи с условиями, в которых он находился в своей палате, в кабинетах врачей и на процедурах.
Разговаривали мы недолго. Я с благодарностью приняла поздравления по случаю окончания своих мытарств, после чего она поделилась со мной не самыми приятными новостями. Леня не был парализован, но, вылезая из кресла-каталки, мог только несколько шагов пройти, опираясь на костыли или держась за стены. Врачи, не будучи уверены в пользе возможной операции, оценивали риск как очень высокий. Параллельно исследования выявили еще несколько скверных моментов. По мнению медиков, у Лени маловероятно восстановление нормальной рефлекторной деятельности в половой сфере. То есть, если перевести на русский язык, врачи считают, что он, скорее всего, останется на всю жизнь импотентом. А кроме того, занимаясь этой малоприятной проблемой, в ходе лабораторного обследования они установили, что, вне связи с произошедшим, мой любимый бесплоден – концентрация нормальных сперматозоидов в его семенной жидкости в десятки раз меньше нормы.
– Мне на все это плевать! – прокричала я Оле.
– А ему нет, – тихо ответила она. – Я никогда не представляла себе, что он может находиться в такой депрессии. От всего, что происходит со дня аварии, наши родители уже стали стариками.
Я слышала, как она плачет в трубку.
– Ты знаешь, мне к вам нельзя! Так привезите его мне! Я люблю его! Я сделаю его счастливым! – Я кричала в трубку так, что разбудила все свое семейство.
Через толстые стены до меня донесся плач Ромы. Мама в ночной рубашке ворвалась ко мне с испуганной Дашей на руках. Убедившись, что ее дочь жива и никто на нее не напал, она выскочила в коридор и побежала к Роме, уже во весь голос рыдающему за стеной.
– Мы скоро приедем в Москву, – сказала Оля.
– Ко мне! Он готов ехать ко мне?
– В Москве есть специалист по травмам позвоночника. Нам очень порекомендовали обратиться к нему до окончательного решения по операции. Хуже он не сделает. Он предлагает уникальную методу, по которой много лет назад исцелил самого себя. Он тоже в свое время получил ужасную травму, был парализован, а теперь и сам здоров как бык, и центр свой создал.
– Я жду, жду вас! – опять прокричала я. – Вам выслать билеты? Визы нужны? Скажи ему, что я люблю его! Я вылечу его! Я… мы его спасем! Я сделаю его счастливым!
Не самые лучшие новости услышала я от Оли, но почему-то мой оптимизм не только не угас, но, наоборот, укрепился. Я была совершенно уверена, что моего Леню спасут и он всегда будет со мной. Я не представляла себе его унылым депрессивным инвалидом в кресле-каталке. Что только не может случиться с человеком в этой жизни! Но все это – временно! Временно! Чего только не происходило со мной! Я взрослая женщина! У меня есть дочь, в конце концов! Но самым интимным воспоминанием в моей жизни до сих пор оставался тот первый поцелуй в коридоре уфимской военной комендатуры! Рефлексы! Половая сфера! Какая чушь! Противно слушать! Да на меня у него просто не может не встать! И если у него образуется хотя бы один нормальный сперматозоид, уж я-то смогу его пристроить как надо!
Так я размышляла, направляя на себя упругий сверкающий поток воды и беспрестанно переключая кран: горячая вода – холодная – горячая – холодная! Контрастный душ! Что может быть лучше для утренней промывки мозгов?!
На х… все эти диагнозы! К черту врачей! К черту анализы и кресло-каталку! Мы победим!
Я вылетела из ванной комнаты и буквально скатилась с лестницы в столовую.
– Быстро завтракать! – крикнула я маме, до сих пор не пришедшей в себя от моих воплей. – Жрать хочу! Жрать!
В состоянии лихорадочного возбуждения я плюхнулась на стул. На столе уже стоял Дашин корнфлекс и ряженка. Подхватив дочку, я усадила ее на колени и начала кормить. Даша, несомненно, любила меня изо всех сил, но она настолько привыкла к тому, что завтраком, обедом и ужином ее кормит бабушка, что моя инициатива вызвала у нее полнейшее недоумение и даже недовольство. Во-первых, я не надела на нее перед едой специальную «завтрачную» футболку, на которую можно капать и ряженкой, и шоколадом, и вообще чем угодно. Во-вторых, я вначале насыпала в тарелку корнфлекс, а уже только потом залила хлопья ряженкой. Оказывается, это было вопиющим нарушением сложившихся правил и традиций. Корнфлекс, оказывается, нужно насыпать поверх ряженки и только небольшими порциями, чтобы он не размокал и не терял свою хрусткость! Кроме того, вокруг горки корнфлекса надлежит насыпать немного изюма, но ни в коем случае все это не должно перемешиваться до попадания в рот. Даша осознала, что я абсолютно профнепригодна, и, заелозив попой, сползла с моих колен. Она не притронулась к испорченному блюду, решив, что лучше все же дождаться, когда освободится бабушка, и уж тогда можно будет получать удовольствие по полной программе. Я печально вздохнула и пошла помогать маме резать салат и заваривать чай. К столу приковылял на своих кривых ногах только что успокоившийся Рома и, не говоря ни слова, съел все то, что я неумело намешала для Даши. Вылизав тарелку, он подошел ко мне и, вместо слов, благодарно погладил меня по руке. Я чуть не заплакала. Впервые я осознала, что это создание, претендующее на то, чтобы считаться моим сводным братом, тоже по-своему дорого мне и тоже член моей семьи.
В дверь тихо постучали. Я направилась к дверям, но Евпатий уже сам без моей помощи прошел внутрь дома и, чинно поклонившись нам обеим, протянул маме плетеную корзинку, прикрытую расшитым льняным полотенцем.
Ужаснейшим видением, посещавшим мои сны с самой ранней юности, была гигантская стрекоза, а точнее, даже не сама стрекоза, но огромные сетчатые глаза ее. Стрекоза появляется внезапно и неотвратимо. Я сама не понимаю каждый раз, сон это или явь. Чудовищное насекомое надвигается на меня медленно, но неуклонно. И я, словно парализованная, наблюдаю свои собственные множественные отражения в сверкающих ячейках. Человеческое существо интуитивно воспринимает зрачки, направленные на него, как некое отражение – если и не души, то, по крайней мере, примитивного сознания живого организма. И мы находим или преданность в наивных глазах пса, или печаль во взгляде усталой лошади, или хотя бы злость и жажду крови в безжалостном остром взгляде изготовившейся для последнего прыжка пантеры. И мы знаем, что там, в глубине черепной коробки, не только у человека, но и у зверя есть мозг, пристанище сознания, на которое можно воздействовать добротой, твердостью или, по крайней мере, устрашением. За взглядом же стрекозы не стоит ничего. Мозг отсутствует. И нет прибежища даже малому осколку вселенского духа. Есть только голод, который и управляет живым автоматом. Сожрать и оставить потомство – это самый примитивный алгоритм жизни. В алгоритме этом почти нет условных блоков. Программа существования насекомого столь проста, что в ней даже не нашлось места для реальной заботы о сохранении собственной жизни, ибо слишком коротка и ничтожна сама эта… жизнь.
Стрекоза неумолимо надвигается. Остановить ее невозможно. В выпуклых глазах читается лишь безразличие абсолютно ко всему, в том числе и к собственной смерти. Помощь может прийти только извне – из реального мира. Кто-нибудь или что-нибудь должно вырвать меня из парализующего кошмара.
В этот раз спасение принес телефонный звонок. Семь тридцать утра. В другой раз я вместо «здрасьте» спросонья послала бы любого абонента туда, куда Макар телят не гонял. Но сейчас я схватилась за телефонную трубку, словно за спасательный круг. Мерзкая трель звонка прозвучала божественной фугой – ведь теперь я спасена от холодной безликой смерти!
– Слушаю вас! – прокричала я каким-то чужим срывающимся голосом. – Говорите же!
Звонила Оля Ильина, сестра моего Лени. Наконец-то! С момента своего освобождения я долгое время не могла связаться с семьей Ильиных. Только два дня назад я дозвонилась до Лениной сестры и сообщила ей свои новые телефоны. Говорить она тогда не смогла, так как была на занятиях, и обещала перезвонить. Она успела лишь сказать, что Леня сейчас в очередной раз обследуется в больнице – врачи решают, может ли ему помочь операция на шейном отделе позвоночника и каков риск при ее проведении. Ленин мобильник был практически всегда выключен, наверное, в связи с условиями, в которых он находился в своей палате, в кабинетах врачей и на процедурах.
Разговаривали мы недолго. Я с благодарностью приняла поздравления по случаю окончания своих мытарств, после чего она поделилась со мной не самыми приятными новостями. Леня не был парализован, но, вылезая из кресла-каталки, мог только несколько шагов пройти, опираясь на костыли или держась за стены. Врачи, не будучи уверены в пользе возможной операции, оценивали риск как очень высокий. Параллельно исследования выявили еще несколько скверных моментов. По мнению медиков, у Лени маловероятно восстановление нормальной рефлекторной деятельности в половой сфере. То есть, если перевести на русский язык, врачи считают, что он, скорее всего, останется на всю жизнь импотентом. А кроме того, занимаясь этой малоприятной проблемой, в ходе лабораторного обследования они установили, что, вне связи с произошедшим, мой любимый бесплоден – концентрация нормальных сперматозоидов в его семенной жидкости в десятки раз меньше нормы.
– Мне на все это плевать! – прокричала я Оле.
– А ему нет, – тихо ответила она. – Я никогда не представляла себе, что он может находиться в такой депрессии. От всего, что происходит со дня аварии, наши родители уже стали стариками.
Я слышала, как она плачет в трубку.
– Ты знаешь, мне к вам нельзя! Так привезите его мне! Я люблю его! Я сделаю его счастливым! – Я кричала в трубку так, что разбудила все свое семейство.
Через толстые стены до меня донесся плач Ромы. Мама в ночной рубашке ворвалась ко мне с испуганной Дашей на руках. Убедившись, что ее дочь жива и никто на нее не напал, она выскочила в коридор и побежала к Роме, уже во весь голос рыдающему за стеной.
– Мы скоро приедем в Москву, – сказала Оля.
– Ко мне! Он готов ехать ко мне?
– В Москве есть специалист по травмам позвоночника. Нам очень порекомендовали обратиться к нему до окончательного решения по операции. Хуже он не сделает. Он предлагает уникальную методу, по которой много лет назад исцелил самого себя. Он тоже в свое время получил ужасную травму, был парализован, а теперь и сам здоров как бык, и центр свой создал.
– Я жду, жду вас! – опять прокричала я. – Вам выслать билеты? Визы нужны? Скажи ему, что я люблю его! Я вылечу его! Я… мы его спасем! Я сделаю его счастливым!
Не самые лучшие новости услышала я от Оли, но почему-то мой оптимизм не только не угас, но, наоборот, укрепился. Я была совершенно уверена, что моего Леню спасут и он всегда будет со мной. Я не представляла себе его унылым депрессивным инвалидом в кресле-каталке. Что только не может случиться с человеком в этой жизни! Но все это – временно! Временно! Чего только не происходило со мной! Я взрослая женщина! У меня есть дочь, в конце концов! Но самым интимным воспоминанием в моей жизни до сих пор оставался тот первый поцелуй в коридоре уфимской военной комендатуры! Рефлексы! Половая сфера! Какая чушь! Противно слушать! Да на меня у него просто не может не встать! И если у него образуется хотя бы один нормальный сперматозоид, уж я-то смогу его пристроить как надо!
Так я размышляла, направляя на себя упругий сверкающий поток воды и беспрестанно переключая кран: горячая вода – холодная – горячая – холодная! Контрастный душ! Что может быть лучше для утренней промывки мозгов?!
На х… все эти диагнозы! К черту врачей! К черту анализы и кресло-каталку! Мы победим!
Я вылетела из ванной комнаты и буквально скатилась с лестницы в столовую.
– Быстро завтракать! – крикнула я маме, до сих пор не пришедшей в себя от моих воплей. – Жрать хочу! Жрать!
В состоянии лихорадочного возбуждения я плюхнулась на стул. На столе уже стоял Дашин корнфлекс и ряженка. Подхватив дочку, я усадила ее на колени и начала кормить. Даша, несомненно, любила меня изо всех сил, но она настолько привыкла к тому, что завтраком, обедом и ужином ее кормит бабушка, что моя инициатива вызвала у нее полнейшее недоумение и даже недовольство. Во-первых, я не надела на нее перед едой специальную «завтрачную» футболку, на которую можно капать и ряженкой, и шоколадом, и вообще чем угодно. Во-вторых, я вначале насыпала в тарелку корнфлекс, а уже только потом залила хлопья ряженкой. Оказывается, это было вопиющим нарушением сложившихся правил и традиций. Корнфлекс, оказывается, нужно насыпать поверх ряженки и только небольшими порциями, чтобы он не размокал и не терял свою хрусткость! Кроме того, вокруг горки корнфлекса надлежит насыпать немного изюма, но ни в коем случае все это не должно перемешиваться до попадания в рот. Даша осознала, что я абсолютно профнепригодна, и, заелозив попой, сползла с моих колен. Она не притронулась к испорченному блюду, решив, что лучше все же дождаться, когда освободится бабушка, и уж тогда можно будет получать удовольствие по полной программе. Я печально вздохнула и пошла помогать маме резать салат и заваривать чай. К столу приковылял на своих кривых ногах только что успокоившийся Рома и, не говоря ни слова, съел все то, что я неумело намешала для Даши. Вылизав тарелку, он подошел ко мне и, вместо слов, благодарно погладил меня по руке. Я чуть не заплакала. Впервые я осознала, что это создание, претендующее на то, чтобы считаться моим сводным братом, тоже по-своему дорого мне и тоже член моей семьи.
В дверь тихо постучали. Я направилась к дверям, но Евпатий уже сам без моей помощи прошел внутрь дома и, чинно поклонившись нам обеим, протянул маме плетеную корзинку, прикрытую расшитым льняным полотенцем.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента