Страница:
По авторитетному мнению Кэтлин, это было полное дерьмо в подарочной упаковке.
Тут меня осенило. Ведь сама Кэтлин живет по этому же безумному расписанию – вскакивает ни свет ни заря, мчится на тренировку, вкалывает весь день в своей конторе, – а личная жизнь в полном ажуре. Неужто не выматывается?
– Выматываюсь, еще как, – спокойно возразила суперженщина. – К трем часам дня я выжатый лимон. Поэтому каждый день, около трех, скрываюсь в кабинете – и на боковую. Срочные звонки, клиенты, землетрясение, конец света – в этот час меня нет ни для кого и ни для чего. У сотрудников строжайшие инструкции не лезть ко мне в эти часы. Под страхом смерти.
Оставалось печально развести руками. Опыт Кэтлин для меня не годился. Завалиться спать средь бела дня? Немыслимо. Во время беременности я пару-тройку раз пробовала прилечь днем, но тут же вскакивала, пристыженная и виноватая.
– Чувство вины – вот что губит твою личную жизнь, – веско заключила Кэтлин.
– Мою личную жизнь губит жирная задница.
– Ладно, учтем поправку. Чувство вины из-за жирной задницы. Моя задница жирнее раза в три, а в постели я дам фору кому угодно. И все мои толстые приятельницы, вместо того чтобы терзаться виной, ценят в себе женщин и не боятся экспериментов. Вот только Пит... – Тут Кэтлин от души расхохоталась. – Знаешь, Пит разочарован. Грозит, что, если я осмелюсь еще похудеть, он подыщет себе “настоящую женщину”. Всегда предпочитал крупнокалиберных.
– И тебя это не смущает?
– Пустяки! Любил меня необъятную, полюбит и стройную. Плевала я на его угрозы. А когда слишком уж разворчится, слегка придушу в объятиях и уволоку в постель.
По части нежных чувств Кэтлин была убежденной сторонницей бури и натиска. Прямая противоположность мне – я не любительница проявлять фантазию и самостоятельность в постели. Она же неуклонно шлифовала свое мастерство и пополняла домашнюю коллекцию загадочных для меня “пособий” и “подручных средств”.
Вот и сейчас амазонка в очередной раз заманивала меня в свой любимый секс-шоп. Это-де разовьет мою эрудицию. Я, по обыкновению, заартачилась.
– Брось, не съедят тебя там!
– Фрэнклин не из таких...
– Все мужики из таких.
Мне не доводилось встречать ее приятеля Пита, но подозреваю, что он сутки напролет валяется на постели в блаженной истоме. Но собственного мужа я как-никак знаю лучше, чем опытная Кэтлин. Если вздумаю приволочь домой “игрушки для взрослых”, он заподозрит какой-то подвох, и только. Я ведь порядочная мать семейства, а не сексуальная маньячка. Понятное дело, интересно хоть одним глазком взглянуть на секс-шоп. Но всему есть предел.
– Ты ведь журналистка. Утоли тайное любопытство своих читателей!
– Вряд ли Кэмерон одобрит статью на такую тему.
– Кто знает? Ты ведь теперь в вечном поиске “нестандартных сюжетов”. Так пошли со мной, получишь свой сюжет.
Я предпочла отмолчаться.
Последние метры дались еле-еле. Сердце бухало, отдаваясь разом во всем теле, воздух застревал в горле, ступни пылали. Голени ломило и жгло так, словно их телега переехала. Черт с тобой, Кэтлин, может, я и соглашусь заскочить в твой идиотский магазин! Но только если и вправду наскребу там на репортаж. Что до моего брака, тут срочно требуются средства более радикальные. И все зависит только от меня.
У двери Кэтлин помедлила, закусив губу и напряженно обдумывая что-то. Ясно, собирается в очередной раз сразить меня. Решившись наконец, она объявила с мрачной торжественностью:
– Продолжай, если угодно, винить себя в крахе ваших постельных отношений, Барбара Энн Аверс. Списывай холодность мужа на свой лишний вес. Но бьюсь об заклад...
– Лучше молчи!
– ... Что Фрэнклин завел любовницу.
Да что она знает о Фрэнклине? Она даже не встречала его ни разу!
–Барбара, меня угораздило выскочить замуж за такого вот Фрэнклина по имени Джордж. Если муж неисправимый ходок налево, поневоле научишься распознавать его хитрости. А мой бывший ознакомил меня с колоссальным репертуаром.
Опершись о дерево, Кэтлин разминала икроножные мышцы. Несмотря на бушевавшую во мне бурю, пришлось последовать ее примеру. Буря бурей, но без растяжки я просто буду хромать. Вцепившись в дерево, я скрежетала зубами от страданий физических и душевных. Фрэнклин не такой, как ее развратные мужики. Впредь буду держать язык за зубами.
– Кэтлин, Кэтлин, ну как тебе это втолковать? Нет никакого краха. Есть временные трудности.
Избирательная кампания Фрэнклина и мои тренировки не желают совпадать по расписанию, только и всего. Вот спровадим детей в лагерь, и на восемь недель дом останется в полнейшем нашем распоряжении. Я смогу опробовать на муже свои чары когда угодно и где угодно, хоть на лестнице. Увидишь, это будут божественные недели. Растрясу жир, устрою интимные ужины на пляже под луной, освою эротический массаж.
Кэтлин с сочувственным вниманием выслушала мое пророчество и погладила по плечу:
– Моя дорогая, в иных случаях бессильны даже чудотворцы.
Я молча втолкнула ее в двери пыточного застенка, прикрывающегося вывеской “Оздоровительный центр «Наутилус», и с унылым вздохом принялась за обязательный комплекс упражнений, покончив с добровольным самоистязанием за двадцать минут. Оставались еще подъемы тела из положения лежа. Повалившись вверх ногами на доску по соседству с Кэтлин, я закинула руки за голову и запыхтела.
Беспощадные слова “Фрэнклин завел любовницу” сегодня впервые прозвучали вслух. Но как невыносимо это похоже на правду! Слова пульсировали в памяти, разъедали мозги.
Мне до смерти хотелось обсудить наболевшее, но юные тренерши так врубили “Рокс-радио”, что уши закладывало, как на взлетной полосе. Тут уж не до интимных разговоров. Я знаками объяснила Кэтлин, что забегу умыться. Она осталась, желая пройти весь комплекс упражнений по второму кругу. И это женщина, которая прежде ненавидела все виды спорта? Я решительно не узнавала Кэтлин.
Душевая встретила меня бескомпромиссно яркимосвещением и зеркалом во всю стену. В нем отразился тяжелый шар на ножках, увенчанный перекошенной от ужаса физиономией Барбары Аверс.
Большая часть моих новых килограммов расположилась между грудью и коленями. В лучшие мои времена бедра никогда не доставляли хлопот, теперь же неудержимо перли во все стороны. Живот колыхался волнами, в которых обреченно барахтался пупок, и никакие приседания и наклоны не могли остановить это колыхание. А вот и последнее “приобретение” – над коленями нависли рыхлые подушки, словно излишки бедер пытались сползти на щиколотки.
Я согнулась над раковиной. Здесь тоже висело зеркало, и отражение моего лица сулило не больше радостей, чем отражение тела. На прошлой неделе, в собственной ванной, я впервые обнаружила у себя второй подбородок. Вернее, так, мелькнула какая-то тень, настолько стремительно я отскочила тогда от зеркала. Проверять, ясное дело, не стала.
В нашей ванной нелады со светом. Пожалуй, напишу статью о культуре освещения. О том, как с помощью светильников – или их отсутствия – проявлять тактичность к гостям старше тридцати. Свяжусь с дизайнерами, проконсультируюсь с психологами об особенностях зрительного восприятия. А что, недурная идея, добавлю ее в свои “Задумки”.
Рядом что-то зашевелилось, и я осторожно скосила глаза. Полуодетый скелет женского пола приник к зеркалу, раскрашивая помадой усохшую кожу вокруг ротового отверстия. Наши взгляды встретились, и ввалившиеся глаза изможденного призрака расширились от изумления.
– Барбара?
Голос звучал как у обдолбанной. Я нехотя кивнула и резким движением отхватила из держателя бумажное полотенце, чтобы вытереть руки. И все же понятия не имею, кто эта несчастная.
– Я Джоэлль. Джоэлль Тёрнер.
Дикий взгляд лихорадочно метался по моему лицу, на губах блуждала ухмылка.
Но Джоэлль Тёрнер, которую я помнила по светским раутам и загородным клубам, не имела ничего общего с этим существом – то была тихая, мягкая толстуха, молчаливая, застенчивая.
– Джоэлль? Тебя не узнать! Ты выглядишь (как кусок куриного помета, как ходячая мумия, как тысячелетняя руина, как высосанный пауком сухой мушиный трупик!)...как-то непривычно.
Она залилась безумным смехом, от которого мне стало не по себе.
– Правда, обалденно? Я только что с весов – уже сбросила двадцать восемь килограммов и сто пятьдесят четыре грамма! Охренеть!
Я проникновенно улыбнулась, прикидывая, могла ли светская дама напиться в такую рань.
– Потрясающе, Джоэлль. Уж я – то знаю, чего это стоит.
Только сейчас она вынырнула из самоупоения и по-настоящему разглядела меня. Кошмарное лицо омрачилось разочарованием, крохотный безгубый рот жалостливо скривился.
– Барби, дорогая... Что с тобой стряслось?
Она стремительно выбросила сморщенную птичью лапку, ухватила меня и с заговорщицким видом подтащила к себе. Лапка нырнула в косметичку и выудила оттуда пузырек с таблетками. Призрак Джоэлль всунул пузырек мне в ладонь и торжествующе провозгласил:
– Вот, три раза в день за полчаса до еды!
– Очень мило, Джоэлль, но я уже глотала таблетки. Пустой номер.
Я попыталась вернуть сомнительный дар, но Джоэлль стискивала мою руку, не давая разжать пальцы.
– Ты о том дерьме, что валяется в любой аптеке?
Я поежилась. Та, прежняя Джоэлль ни за что не сказала бы “дерьмо”. Эта лихо подмигнула мне и обдала горячим возбужденным шепотом:
– Такое без рецепта не купишь. Тут все без обмана, на себе проверила. Разуй глаза, полюбуйся!
Она отцепилась от меня, оставив на коже глубокие следы от ногтей, и кокетливо повернулась. Крохотные кружевные трусики жалко болтались на плоской деревянной заднице. Опавшая старушечья грудь свисала как у козы.
– Великолепно, – выдавила я.
Свихнулась. И лучше ее не злить. Придется взять эту отраву, а потом выкинуть при первой жевозможности, чтобы не поддаться соблазну. Выкинуть прежде, чем превращусь во вторую Джоэлль. Рассыпаясь в благодарностях, я припрятала пузырек.
– Да, вот это тоже возьми, помогает.
Я боязливо развернула потертый рекламный листок. “Супердиета Калифорнийского Института Сердечных Болезней!” – кричал заголовок.
– Спасибо, спасибо, спасибо, – забормотала я, пятясь к выходу. Прочь из этой комнаты ужасов, прочь от чучела, которое в прошлой жизни было женщиной по имени Джоэлль Тёрнер, а теперь смотрелось чудовищной пародией на мой собственный вожделенный идеал.
Оторвав Кэтлин от тренажера, я ринулась домой.
– И что, думаешь звонить в Калифорнийский институт? – осведомилась она по дороге, выслушав мой нервный отчет о макабрическом видении в туалете.
– По-твоему, это шарлатанство?
– Перечитай-ка помедленнее.
Мы отбежали в сторону, к железнодорожной насыпи. Я развернула рекламный листок и выразительно огласила список дозволенных продуктов. Документ поражал воображение – к числу “диетических” относились и хот-доги, и сливочное мороженое, и соленые чипсы. Кэтлин пренебрежительно махнула рукой:
– Еще большее идиотство, чем та “чудодейственная” яичная диета!
Я не стала спорить, молча сложила рекламку и сунула поглубже в карман. Кэтлин – не ясновидящая, тоже может ошибаться. Позвоню, от меня не убудет. В кармане пальцы наткнулись на пузырек волшебных таблеток, и после секундного колебания я решилась поведать и о них. Кэтлин рассмеялась:
– Давай, глотай, моя дорогая! Эти невинные леденцы – верный пропуск в дурдом.
– Зато похудею.
Удивительно, однако меня уже не тянуло избавиться от подарка сумасшедшей. Положение отчаянное, терять-то нечего, да и риска особого нет. Такой, как Джоэлль Тёрнер, я в любом случае не стану, ведь вешу чуть больше семидесяти. В прежней Джоэлль было куда больше.
– Ты ведь не собираешься жрать эту дрянь? – осведомилась Кэтлин подозрительно спокойным тоном.
– Кэтлин, уж ты-то должна понять, что...
Меткий удар выбил склянку у меня из руки. Пузырек звякнул и раскололся об асфальт; яркие шарики рассыпались.
– Вот потянешь на сто пятьдесят кило, идиотка, тогда и будешь плакаться.
– Спятила? Это лекарство пьют тысячи людей. У нас с Джоэлль один и тот же врач, он бы не стал прописывать ничего опасного.
– Отрава это, а не лекарство!
– Тебе-то что? Ты мне кто, надзирательница?
– Нет, подруга.
Я пожирала волшебные пилюли тоскливым взглядом. Их еще можно спасти – осторожно выбрать из осколков, обтереть... Но злобная фурия, провозгласившая себя моей подругой, вновь прочла мои мысли. В ту же секунду таблетки захрустели под подошвами кроссовок. На миг мне смертельно захотелось ее ударить.
– Класс! – Кэтлин просияла и заплясала вокруг меня в шутовской боксерской стойке. – Ну, опять раскисла? Да разозлись ты как следует, пойди до конца хоть раз в жизни! Чем ты рискуешь?
– Да пошла ты... – Я убито поплелась прочь. Она не унималась – вертелась вокруг, тяжело наскакивала, толкала в бок, теребила.
– Давай, ответь! Боишься, что осатанею, надаю тебе по шее?
Я перешла на рысцу, запрещая себе снисходить до дурацкой игры. Насмешливые возгласы Кэтлин атаковали меня, словно крохотные стрелы.
– Заткнись!
– Так, уже лучше.
– Отвяжись!
Она схватила меня за руки, встряхнула, развернула лицом к себе:
– А если и дома плюнешь на притворство и пойдешь до конца? Что тогда станет самой страшной карой? Что он уйдет, верно? Что бросит? Знаешь, это было бы не так уж плохо.
Привокзальная улица заполнялась людьми. Я орала на Кэтлин, а мимо неслась на штурм электрички плотная и злая от недосыпа толпа. Сорвав голос, я метнулась под опускающийся шлагбаум, прыжками преодолела пути, скатилась по насыпи – прочь от равнодушного человечества, от вероломной подруги, в свою безопасную темную нору.
Сзади жизнерадостным вихрем снова налетела Кэтлин, проскочившая рельсы прямо перед поездом.
– Выходит, мне больше нельзя брать твои кубики и игрушечную машинку?
Захлебываясь слезами и смехом, я добрела до парка и повалилась на молодую травку. Деловитые утренние прохожие изумленно выкатывали глаза, а я все ревела и ревела на могучем плече Кэтлин.
Дома я отправилась прямиком в спальню и недрогнувшей рукой вытащила обрывок бумаги из-под стопки поваренных книг.
У секретарши “Детективного агентства Хэлси” оказался нормальный, приветливый голос, совершенно не вязавшийся с представлениями о заряженных кольтах и пальбе в грязных переулках. К сожалению, сам мистер Хэлси был в отъезде до семнадцатого числа. Я представилась Барбарой Марлоу, журналисткой газеты “Глоб”, задумавшей серию репортажей о частном сыске. Секретарша, образец профессионализма, задала единственный вопрос: назначу я встречу прямо сейчас или перезвоню, когда вернется ее начальник?
– Сейчас! – решила я, сознательно отрезая себе пути к отступлению.
Мы оговорили детали и распрощались. Я застыла над ежедневником, задумчиво грызя ручку. Интервью еще не скоро. Может, к этому времени мне и впрямь захочется написать статью о частном сыске. Идея устроить за Фрэнклином слежку отдавалась во мне нешуточной тошнотой. Вряд ли я на такое решусь. Но важно другое – заставив себя набрать телефонный номер и назначив встречу с детективом, я совершила огромный шаг, первый шаг после долгих лет покорной летаргии.
Зажав в кулаке находки, я ввалилась в кухню. Фрэнклин обнимал детей.
– Оо, как же я буду скучать! – Он заметил меня. – Ты дала им деньги?
– Нет. Нас особо предупреждали, что в лагере...
Фрэнклин передразнил:
– Их, видите ли, особо предупреждали! Нельзя же без гроша на карманные расходы.
Он эффектным жестом извлек бумажник и захрустел парой свеженьких двадцаток. Дети в восторге сцапали добычу, осыпав папочку добавочной порцией поцелуев.
Я стояла в полном обалдении – вот уж не ожидала от мужа такого предательства. Рикки и Джейсон, дружно забыв о моем присутствии, уже подхватывали с пола рюкзаки и сумки. Пора было грузиться. Лишь тогда глухая зубная боль подсказала мне, что неплохо бы разжать челюсти. Черт с тобой, Фрэнклин, я смолчу. Я на два месяца провожаю детей в лагерь, и меньше всего мне сейчас нужен скандал. Но наедине мы с тобой обязательно поговорим.
Дети схватились за ручки огромной спортивной сумки и поволокли ее к машине. Фрэнклин, поигрывая старательно вылепленными мышцами, непринужденно взвалил на плечо вторую сумку. Мне же, не глядя, приказал оттащить спальные мешки.
– Да, сэр! Так точно, сэр! – Я щелкнула подметками разношенных домашних туфель и переместилась к двери на один крохотный шажок. А вдруг что забыла? Прыжок назад. И снова – шаг вперед, шаг назад, подскок. И – и раз-два-три, раз-два-три...
– Барбара! – рявкнул мой командир. – Пошевеливайся!
Спохватившись, я сунула под мышку свою сумочку, закинула за плечи детские рюкзачки, сгребла в охапку спальные мешки. Уже на крыльце, запирая дверь, явственно ощутила, как сильно пропахла потом. Плевать! Сразу по возвращении залягу в горячую ванну, а дальше по полной программе – гидромассаж, маска, маникюр, подправлю брови, намажу ноги депилятором. Два месяца наедине с мужем. Марафон самых утонченных услад, уж я за этим прослежу. Готовься, Фрэнклин.
У машины Фрэнклин и дети душили друг друга в объятиях. Я обомлела – это выглядело как полное и окончательное прощание. Выходит, он не собирается провожать Рикки и Джейсона до автобуса?
– Хочешь, чтобы я чувствовал себя виноватым, Барби?
– Бред какой-то... Разве я тебя в чем-то виню?
Мой беспомощный лепет оборвала Рикки:
– У папы собрание! – Она смотрела на меня как на умственно отсталую склеротичку. – Это нужно для выборов, – отчетливо, по складам, разъяснил Джейсон таким тоном, каким посвященный разговаривает с полным профаном. В штабе Фрэнклина он исполнял роль главного раздавальщика значков “Скроен для руководства”.
Что-то во мне напряглось и задрожало. Фрэнклин мог бы предупредить... Но что бы мне это дало? Ровным счетом ничего. Может, немного тепла и внимания. И уж конечно, в момент прояснилась бы тайна века – с какой радости традиционно неряшливый воскресный Фрэнклин сегодня превратился в воплощение великосветской элегантности.
– Разве не предупредил? Прости. – Он хладнокровно поскреб несуществующее пятнышко на шикарных льняных брюках.
Мне так и не удалось перехватить его взгляд. Нет, Фрэнклин не отворачивался и глаз не прятал, он просто не видел меня. Я затолкала обиду поглубже.
– Так созвонись, перенеси собрание.
– Мы не в обиде. Папа занят, мы все понимаем. – Рикки бесцеремонно сорвала с меня свой рюкзак и зашвырнула его к заднему стеклу машины.
– Точно, – поддержал сестру Джейсон. – И потом, папа ведь приедет в родительский день.
Вообще-то я тоже приеду. А надо будет, так и пешком прибегу. Но я – это так, довесок... Я – не папа.
Мы с детьми забрались в машину, три дверцы захлопнулись со звуком пушечного выстрела. В салоне моментально сгустилось давящее облако взаимного недовольства. Обычно Рикки и Джейсон дрались за право ехать на переднем сиденье. Теперь они чинно уселись на заднее и в понуром молчании уставились каждый в свое окно. Рикки даже не попыталась завладеть водительским местом. Они, часом, не заболели?
Дорога промелькнула незаметно, мы уже въезжали на место сбора – просторную площадь перед торговым центром.
– Не провожай нас, – небрежно бросила Рикки. Да уж, невыносимая горечь разлуки так и перла из нее.
– Как это так? Обязательно провожу.
Джейсон ринулся на подмогу сестре:
– Провожают только малышню. Матери всех наших не собираются махать платочками и всякое такое.
Я затормозила, рванула ручник и развернулась к ним, насколько позволяло сиденье.
– Так. И что все это значит?
– Ничего, – ответила Рикки невинным тоном, но с холодной усмешкой. – Просто не обращайся с нами как с новорожденными, ладно? И вообще, в лагерь мы ездим каждый год, могла бы уже привыкнуть. Просто высади нас, и все, отправляйся по своим делам.
Я едва не расплакалась от жалости. Бедные дети. Пока родители выясняют отношения, они чувствуют себя заброшенными и лишними. Надо ли объяснять, что у меня нет и не может быть никаких более важных дел, чем проводить их в летний лагерь? А все Фрэнклин. Из-за какого-то дурацкого собрания наплевал на детей.
– Не обижайтесь на отца. Он вас очень-очень любит и...
– А то мы не знаем! – с вызовом бросила Рикки. – Папа тут вовсе ни при чем!
Меня больно резанули и тон, и саркастическое выражение. Я уже не требовала объяснений – я робко попросила о них. И допросилась.
– Все, хватит! Можешь считать, мы ничего не говорили. Мы-то надеялись тебе угодить, избавить от тяжелой повинности. Ты ведь ненавидишь ждать, вечно ноешь, сколько это съедает времени! У врача, у стоматолога, в нашей секции по плаванию, в магазинах!
Я содрогнулась – голосом Рикки меня отчитывал Фрэнклин. Его интонации, его агрессивность, его злая ирония...
Растерянная и присмиревшая, я тронула педаль газа и медленно вырулила на стоянку. Мы приехали одними из первых – на месте сбора стояло всего несколько машин. Я и двигатель заглушить не успела, как дети выскочили из салона, едва не оторвали дверцу багажника и принялись вышвыривать наружу сумки, рюкзаки, мешки и теннисные ракетки. Матросы на тонущем корабле не столь поспешно вычерпывают воду из трюма. Я потерянно наблюдала за разгрузкой. Ладно, они уже не младенцы, они растут и жаждут самостоятельности. Разве я вправе подрезать им крылья?
Я следила за детьми в зеркало заднего вида и вдруг поймала в нем свое отражение. Боже... Два прыща – один на переносице, второй на подбородке – пылали и переливались на бледном от недосыпа лице. Собственно, это были единственные яркие пятна, все прочее просто сливалось в один помятый блин.
Утром я так замоталась, что до макияжа руки не дошли. Нет, я не проспала – встала на рассвете, чтоб и вещи сложить не торопясь, и себя привести в порядок. Но Фрэнклин сунул мне свои брюки и потребовал срочно их погладить. “Что, прямо сейчас?” – удивилась я. В ответ он кинулся собственноручно раскладывать гладильную доску и даже воткнул в розетку утюг. Я встала к доске и принялась старательно утюжить упрямую льняную ткань. Пусть эти выглаженные брюки окажутся моим первым крохотным шажком к спасению нашего брака. Полная дура – тогда я еще верила, что он поедет их провожать.
Я перетряхнула сумку. В косметичке есть маскировочный карандаш. И тут меня подкосило кошмарное видение: маленькая цветастая сумочка лежит на кухонном столе. Придавленная отчаянием, я так и сникла. Ну конечно, Рикки вытащила косметичку из моей сумки и, стянув помаду, бросила на стол. Что за странный характер – никогда ничего не положит на место.
Стоянка быстро заполнялась. В галдящей оживленной толпе то и дело мелькали знакомые лица, хорошо изученные за годы школьных праздников, собраний, экскурсий. Разведенные супруги прибывали по отдельности и тут же воссоединялись, хотя бы до отъезда автобусов. Прогулять мероприятие не посмел ни один, опасаясь прослыть равнодушным и холодным родителем.
Многие явились с новыми супругами, подружками, ухажерами, а те приволокли и собственных детей. Вся эта “нечистая” публика робко жалась по салонам автомашин, оплачивая одним часом неловкости восемь недель абсолютной свободы. Забавно – именно в полных семьях нашлись отщепенцы, что предпочли проводам партию в гольф, стрельбу по тарелочкам, говорильню в избирательном комитете.
Я прошлась пятерней по свалявшимся волосам, зацепилась зазубренным ногтем и оторвала половину. Чертыхнувшись, вгрызлась в остаток. Яркое летнее солнце прожектором било в салон, заливая безжалостным светом каждую складку, каждую пору на коже, подчеркивая морщины, прыщи, заросшие брови, блеклые ресницы и предменструальную отечность. Ведь это именно предменструальная отечность – три дня, и все пройдет, правда? Я с ненавистью своротила на сторону зеркало и схватилась за ключи. Надо убираться отсюда. Что меня держит?
Сунула ключ в зажигание и оцепенела. Здравый смысл, обида, решимость – все растворилось в концентрированной кислоте моей вселенской вины. Я не поцеловала детей на прощанье. Если этого не поправить, то четыре следующие недели я буду заниматься одним-единственным делом – есть себя поедом. Пусть Рикки блеснула незаурядным талантом стервы, а Джейсон держался как пойманный в плен индеец, я безумно хочу обнять их обоих и поцеловать.
Я опустила стекло и принялась энергично махать. Кричать и сигналить опасно – привлеку лишнее внимание. А уж покинуть безопасное нутро автомобиля... Лучше сразу сделать харакири.
В открытое окно ворвался свежий утренний воздух, оттенив запах пота и гнусный привкус во рту. Зубы. Я забыла почистить зубы! Это противоречило всем законам мироздания – я всегдачистила зубы, в любых обстоятельствах. Как меня угораздило высунуть нос из дому в таком неприглядном виде? Ну конечно, я ведь рассчитывала на Фрэнклина, вот и расслабилась, махнула рукой на собственную внешность. И о чем, черт возьми, ты думала, Барбара? Надеялась укрыться за спиной своего великолепного мужа?
Тут меня осенило. Ведь сама Кэтлин живет по этому же безумному расписанию – вскакивает ни свет ни заря, мчится на тренировку, вкалывает весь день в своей конторе, – а личная жизнь в полном ажуре. Неужто не выматывается?
– Выматываюсь, еще как, – спокойно возразила суперженщина. – К трем часам дня я выжатый лимон. Поэтому каждый день, около трех, скрываюсь в кабинете – и на боковую. Срочные звонки, клиенты, землетрясение, конец света – в этот час меня нет ни для кого и ни для чего. У сотрудников строжайшие инструкции не лезть ко мне в эти часы. Под страхом смерти.
Оставалось печально развести руками. Опыт Кэтлин для меня не годился. Завалиться спать средь бела дня? Немыслимо. Во время беременности я пару-тройку раз пробовала прилечь днем, но тут же вскакивала, пристыженная и виноватая.
– Чувство вины – вот что губит твою личную жизнь, – веско заключила Кэтлин.
– Мою личную жизнь губит жирная задница.
– Ладно, учтем поправку. Чувство вины из-за жирной задницы. Моя задница жирнее раза в три, а в постели я дам фору кому угодно. И все мои толстые приятельницы, вместо того чтобы терзаться виной, ценят в себе женщин и не боятся экспериментов. Вот только Пит... – Тут Кэтлин от души расхохоталась. – Знаешь, Пит разочарован. Грозит, что, если я осмелюсь еще похудеть, он подыщет себе “настоящую женщину”. Всегда предпочитал крупнокалиберных.
– И тебя это не смущает?
– Пустяки! Любил меня необъятную, полюбит и стройную. Плевала я на его угрозы. А когда слишком уж разворчится, слегка придушу в объятиях и уволоку в постель.
По части нежных чувств Кэтлин была убежденной сторонницей бури и натиска. Прямая противоположность мне – я не любительница проявлять фантазию и самостоятельность в постели. Она же неуклонно шлифовала свое мастерство и пополняла домашнюю коллекцию загадочных для меня “пособий” и “подручных средств”.
Вот и сейчас амазонка в очередной раз заманивала меня в свой любимый секс-шоп. Это-де разовьет мою эрудицию. Я, по обыкновению, заартачилась.
– Брось, не съедят тебя там!
– Фрэнклин не из таких...
– Все мужики из таких.
Мне не доводилось встречать ее приятеля Пита, но подозреваю, что он сутки напролет валяется на постели в блаженной истоме. Но собственного мужа я как-никак знаю лучше, чем опытная Кэтлин. Если вздумаю приволочь домой “игрушки для взрослых”, он заподозрит какой-то подвох, и только. Я ведь порядочная мать семейства, а не сексуальная маньячка. Понятное дело, интересно хоть одним глазком взглянуть на секс-шоп. Но всему есть предел.
– Ты ведь журналистка. Утоли тайное любопытство своих читателей!
– Вряд ли Кэмерон одобрит статью на такую тему.
– Кто знает? Ты ведь теперь в вечном поиске “нестандартных сюжетов”. Так пошли со мной, получишь свой сюжет.
Я предпочла отмолчаться.
Последние метры дались еле-еле. Сердце бухало, отдаваясь разом во всем теле, воздух застревал в горле, ступни пылали. Голени ломило и жгло так, словно их телега переехала. Черт с тобой, Кэтлин, может, я и соглашусь заскочить в твой идиотский магазин! Но только если и вправду наскребу там на репортаж. Что до моего брака, тут срочно требуются средства более радикальные. И все зависит только от меня.
У двери Кэтлин помедлила, закусив губу и напряженно обдумывая что-то. Ясно, собирается в очередной раз сразить меня. Решившись наконец, она объявила с мрачной торжественностью:
– Продолжай, если угодно, винить себя в крахе ваших постельных отношений, Барбара Энн Аверс. Списывай холодность мужа на свой лишний вес. Но бьюсь об заклад...
– Лучше молчи!
– ... Что Фрэнклин завел любовницу.
Да что она знает о Фрэнклине? Она даже не встречала его ни разу!
–Барбара, меня угораздило выскочить замуж за такого вот Фрэнклина по имени Джордж. Если муж неисправимый ходок налево, поневоле научишься распознавать его хитрости. А мой бывший ознакомил меня с колоссальным репертуаром.
Опершись о дерево, Кэтлин разминала икроножные мышцы. Несмотря на бушевавшую во мне бурю, пришлось последовать ее примеру. Буря бурей, но без растяжки я просто буду хромать. Вцепившись в дерево, я скрежетала зубами от страданий физических и душевных. Фрэнклин не такой, как ее развратные мужики. Впредь буду держать язык за зубами.
– Кэтлин, Кэтлин, ну как тебе это втолковать? Нет никакого краха. Есть временные трудности.
Избирательная кампания Фрэнклина и мои тренировки не желают совпадать по расписанию, только и всего. Вот спровадим детей в лагерь, и на восемь недель дом останется в полнейшем нашем распоряжении. Я смогу опробовать на муже свои чары когда угодно и где угодно, хоть на лестнице. Увидишь, это будут божественные недели. Растрясу жир, устрою интимные ужины на пляже под луной, освою эротический массаж.
Кэтлин с сочувственным вниманием выслушала мое пророчество и погладила по плечу:
– Моя дорогая, в иных случаях бессильны даже чудотворцы.
Я молча втолкнула ее в двери пыточного застенка, прикрывающегося вывеской “Оздоровительный центр «Наутилус», и с унылым вздохом принялась за обязательный комплекс упражнений, покончив с добровольным самоистязанием за двадцать минут. Оставались еще подъемы тела из положения лежа. Повалившись вверх ногами на доску по соседству с Кэтлин, я закинула руки за голову и запыхтела.
Беспощадные слова “Фрэнклин завел любовницу” сегодня впервые прозвучали вслух. Но как невыносимо это похоже на правду! Слова пульсировали в памяти, разъедали мозги.
Мне до смерти хотелось обсудить наболевшее, но юные тренерши так врубили “Рокс-радио”, что уши закладывало, как на взлетной полосе. Тут уж не до интимных разговоров. Я знаками объяснила Кэтлин, что забегу умыться. Она осталась, желая пройти весь комплекс упражнений по второму кругу. И это женщина, которая прежде ненавидела все виды спорта? Я решительно не узнавала Кэтлин.
Душевая встретила меня бескомпромиссно яркимосвещением и зеркалом во всю стену. В нем отразился тяжелый шар на ножках, увенчанный перекошенной от ужаса физиономией Барбары Аверс.
Большая часть моих новых килограммов расположилась между грудью и коленями. В лучшие мои времена бедра никогда не доставляли хлопот, теперь же неудержимо перли во все стороны. Живот колыхался волнами, в которых обреченно барахтался пупок, и никакие приседания и наклоны не могли остановить это колыхание. А вот и последнее “приобретение” – над коленями нависли рыхлые подушки, словно излишки бедер пытались сползти на щиколотки.
Я согнулась над раковиной. Здесь тоже висело зеркало, и отражение моего лица сулило не больше радостей, чем отражение тела. На прошлой неделе, в собственной ванной, я впервые обнаружила у себя второй подбородок. Вернее, так, мелькнула какая-то тень, настолько стремительно я отскочила тогда от зеркала. Проверять, ясное дело, не стала.
В нашей ванной нелады со светом. Пожалуй, напишу статью о культуре освещения. О том, как с помощью светильников – или их отсутствия – проявлять тактичность к гостям старше тридцати. Свяжусь с дизайнерами, проконсультируюсь с психологами об особенностях зрительного восприятия. А что, недурная идея, добавлю ее в свои “Задумки”.
Рядом что-то зашевелилось, и я осторожно скосила глаза. Полуодетый скелет женского пола приник к зеркалу, раскрашивая помадой усохшую кожу вокруг ротового отверстия. Наши взгляды встретились, и ввалившиеся глаза изможденного призрака расширились от изумления.
– Барбара?
Голос звучал как у обдолбанной. Я нехотя кивнула и резким движением отхватила из держателя бумажное полотенце, чтобы вытереть руки. И все же понятия не имею, кто эта несчастная.
– Я Джоэлль. Джоэлль Тёрнер.
Дикий взгляд лихорадочно метался по моему лицу, на губах блуждала ухмылка.
Но Джоэлль Тёрнер, которую я помнила по светским раутам и загородным клубам, не имела ничего общего с этим существом – то была тихая, мягкая толстуха, молчаливая, застенчивая.
– Джоэлль? Тебя не узнать! Ты выглядишь (как кусок куриного помета, как ходячая мумия, как тысячелетняя руина, как высосанный пауком сухой мушиный трупик!)...как-то непривычно.
Она залилась безумным смехом, от которого мне стало не по себе.
– Правда, обалденно? Я только что с весов – уже сбросила двадцать восемь килограммов и сто пятьдесят четыре грамма! Охренеть!
Я проникновенно улыбнулась, прикидывая, могла ли светская дама напиться в такую рань.
– Потрясающе, Джоэлль. Уж я – то знаю, чего это стоит.
Только сейчас она вынырнула из самоупоения и по-настоящему разглядела меня. Кошмарное лицо омрачилось разочарованием, крохотный безгубый рот жалостливо скривился.
– Барби, дорогая... Что с тобой стряслось?
Она стремительно выбросила сморщенную птичью лапку, ухватила меня и с заговорщицким видом подтащила к себе. Лапка нырнула в косметичку и выудила оттуда пузырек с таблетками. Призрак Джоэлль всунул пузырек мне в ладонь и торжествующе провозгласил:
– Вот, три раза в день за полчаса до еды!
– Очень мило, Джоэлль, но я уже глотала таблетки. Пустой номер.
Я попыталась вернуть сомнительный дар, но Джоэлль стискивала мою руку, не давая разжать пальцы.
– Ты о том дерьме, что валяется в любой аптеке?
Я поежилась. Та, прежняя Джоэлль ни за что не сказала бы “дерьмо”. Эта лихо подмигнула мне и обдала горячим возбужденным шепотом:
– Такое без рецепта не купишь. Тут все без обмана, на себе проверила. Разуй глаза, полюбуйся!
Она отцепилась от меня, оставив на коже глубокие следы от ногтей, и кокетливо повернулась. Крохотные кружевные трусики жалко болтались на плоской деревянной заднице. Опавшая старушечья грудь свисала как у козы.
– Великолепно, – выдавила я.
Свихнулась. И лучше ее не злить. Придется взять эту отраву, а потом выкинуть при первой жевозможности, чтобы не поддаться соблазну. Выкинуть прежде, чем превращусь во вторую Джоэлль. Рассыпаясь в благодарностях, я припрятала пузырек.
– Да, вот это тоже возьми, помогает.
Я боязливо развернула потертый рекламный листок. “Супердиета Калифорнийского Института Сердечных Болезней!” – кричал заголовок.
– Спасибо, спасибо, спасибо, – забормотала я, пятясь к выходу. Прочь из этой комнаты ужасов, прочь от чучела, которое в прошлой жизни было женщиной по имени Джоэлль Тёрнер, а теперь смотрелось чудовищной пародией на мой собственный вожделенный идеал.
Оторвав Кэтлин от тренажера, я ринулась домой.
– И что, думаешь звонить в Калифорнийский институт? – осведомилась она по дороге, выслушав мой нервный отчет о макабрическом видении в туалете.
– По-твоему, это шарлатанство?
– Перечитай-ка помедленнее.
Мы отбежали в сторону, к железнодорожной насыпи. Я развернула рекламный листок и выразительно огласила список дозволенных продуктов. Документ поражал воображение – к числу “диетических” относились и хот-доги, и сливочное мороженое, и соленые чипсы. Кэтлин пренебрежительно махнула рукой:
– Еще большее идиотство, чем та “чудодейственная” яичная диета!
Я не стала спорить, молча сложила рекламку и сунула поглубже в карман. Кэтлин – не ясновидящая, тоже может ошибаться. Позвоню, от меня не убудет. В кармане пальцы наткнулись на пузырек волшебных таблеток, и после секундного колебания я решилась поведать и о них. Кэтлин рассмеялась:
– Давай, глотай, моя дорогая! Эти невинные леденцы – верный пропуск в дурдом.
– Зато похудею.
Удивительно, однако меня уже не тянуло избавиться от подарка сумасшедшей. Положение отчаянное, терять-то нечего, да и риска особого нет. Такой, как Джоэлль Тёрнер, я в любом случае не стану, ведь вешу чуть больше семидесяти. В прежней Джоэлль было куда больше.
– Ты ведь не собираешься жрать эту дрянь? – осведомилась Кэтлин подозрительно спокойным тоном.
– Кэтлин, уж ты-то должна понять, что...
Меткий удар выбил склянку у меня из руки. Пузырек звякнул и раскололся об асфальт; яркие шарики рассыпались.
– Вот потянешь на сто пятьдесят кило, идиотка, тогда и будешь плакаться.
– Спятила? Это лекарство пьют тысячи людей. У нас с Джоэлль один и тот же врач, он бы не стал прописывать ничего опасного.
– Отрава это, а не лекарство!
– Тебе-то что? Ты мне кто, надзирательница?
– Нет, подруга.
Я пожирала волшебные пилюли тоскливым взглядом. Их еще можно спасти – осторожно выбрать из осколков, обтереть... Но злобная фурия, провозгласившая себя моей подругой, вновь прочла мои мысли. В ту же секунду таблетки захрустели под подошвами кроссовок. На миг мне смертельно захотелось ее ударить.
– Класс! – Кэтлин просияла и заплясала вокруг меня в шутовской боксерской стойке. – Ну, опять раскисла? Да разозлись ты как следует, пойди до конца хоть раз в жизни! Чем ты рискуешь?
– Да пошла ты... – Я убито поплелась прочь. Она не унималась – вертелась вокруг, тяжело наскакивала, толкала в бок, теребила.
– Давай, ответь! Боишься, что осатанею, надаю тебе по шее?
Я перешла на рысцу, запрещая себе снисходить до дурацкой игры. Насмешливые возгласы Кэтлин атаковали меня, словно крохотные стрелы.
– Заткнись!
– Так, уже лучше.
– Отвяжись!
Она схватила меня за руки, встряхнула, развернула лицом к себе:
– А если и дома плюнешь на притворство и пойдешь до конца? Что тогда станет самой страшной карой? Что он уйдет, верно? Что бросит? Знаешь, это было бы не так уж плохо.
Привокзальная улица заполнялась людьми. Я орала на Кэтлин, а мимо неслась на штурм электрички плотная и злая от недосыпа толпа. Сорвав голос, я метнулась под опускающийся шлагбаум, прыжками преодолела пути, скатилась по насыпи – прочь от равнодушного человечества, от вероломной подруги, в свою безопасную темную нору.
Сзади жизнерадостным вихрем снова налетела Кэтлин, проскочившая рельсы прямо перед поездом.
– Выходит, мне больше нельзя брать твои кубики и игрушечную машинку?
Захлебываясь слезами и смехом, я добрела до парка и повалилась на молодую травку. Деловитые утренние прохожие изумленно выкатывали глаза, а я все ревела и ревела на могучем плече Кэтлин.
Дома я отправилась прямиком в спальню и недрогнувшей рукой вытащила обрывок бумаги из-под стопки поваренных книг.
У секретарши “Детективного агентства Хэлси” оказался нормальный, приветливый голос, совершенно не вязавшийся с представлениями о заряженных кольтах и пальбе в грязных переулках. К сожалению, сам мистер Хэлси был в отъезде до семнадцатого числа. Я представилась Барбарой Марлоу, журналисткой газеты “Глоб”, задумавшей серию репортажей о частном сыске. Секретарша, образец профессионализма, задала единственный вопрос: назначу я встречу прямо сейчас или перезвоню, когда вернется ее начальник?
– Сейчас! – решила я, сознательно отрезая себе пути к отступлению.
Мы оговорили детали и распрощались. Я застыла над ежедневником, задумчиво грызя ручку. Интервью еще не скоро. Может, к этому времени мне и впрямь захочется написать статью о частном сыске. Идея устроить за Фрэнклином слежку отдавалась во мне нешуточной тошнотой. Вряд ли я на такое решусь. Но важно другое – заставив себя набрать телефонный номер и назначив встречу с детективом, я совершила огромный шаг, первый шаг после долгих лет покорной летаргии.
* * *
Напоследок я снова обежала весь дом – в десятый раз. Заскочила в каждую комнату, распахнула дверцы каждого шкафа, нырнула под каждую кровать. Не хватало, чтобы дети на восемь бесконечных недель лишились какой-нибудь важной чепухи. Действительно, нашлась пара забытых мелочей вроде запасной зубной щетки Джейсона и заколки Рикки. В результате уже в половине восьмого утра я вся была липкой от пота.Зажав в кулаке находки, я ввалилась в кухню. Фрэнклин обнимал детей.
– Оо, как же я буду скучать! – Он заметил меня. – Ты дала им деньги?
– Нет. Нас особо предупреждали, что в лагере...
Фрэнклин передразнил:
– Их, видите ли, особо предупреждали! Нельзя же без гроша на карманные расходы.
Он эффектным жестом извлек бумажник и захрустел парой свеженьких двадцаток. Дети в восторге сцапали добычу, осыпав папочку добавочной порцией поцелуев.
Я стояла в полном обалдении – вот уж не ожидала от мужа такого предательства. Рикки и Джейсон, дружно забыв о моем присутствии, уже подхватывали с пола рюкзаки и сумки. Пора было грузиться. Лишь тогда глухая зубная боль подсказала мне, что неплохо бы разжать челюсти. Черт с тобой, Фрэнклин, я смолчу. Я на два месяца провожаю детей в лагерь, и меньше всего мне сейчас нужен скандал. Но наедине мы с тобой обязательно поговорим.
Дети схватились за ручки огромной спортивной сумки и поволокли ее к машине. Фрэнклин, поигрывая старательно вылепленными мышцами, непринужденно взвалил на плечо вторую сумку. Мне же, не глядя, приказал оттащить спальные мешки.
– Да, сэр! Так точно, сэр! – Я щелкнула подметками разношенных домашних туфель и переместилась к двери на один крохотный шажок. А вдруг что забыла? Прыжок назад. И снова – шаг вперед, шаг назад, подскок. И – и раз-два-три, раз-два-три...
– Барбара! – рявкнул мой командир. – Пошевеливайся!
Спохватившись, я сунула под мышку свою сумочку, закинула за плечи детские рюкзачки, сгребла в охапку спальные мешки. Уже на крыльце, запирая дверь, явственно ощутила, как сильно пропахла потом. Плевать! Сразу по возвращении залягу в горячую ванну, а дальше по полной программе – гидромассаж, маска, маникюр, подправлю брови, намажу ноги депилятором. Два месяца наедине с мужем. Марафон самых утонченных услад, уж я за этим прослежу. Готовься, Фрэнклин.
У машины Фрэнклин и дети душили друг друга в объятиях. Я обомлела – это выглядело как полное и окончательное прощание. Выходит, он не собирается провожать Рикки и Джейсона до автобуса?
– Хочешь, чтобы я чувствовал себя виноватым, Барби?
– Бред какой-то... Разве я тебя в чем-то виню?
Мой беспомощный лепет оборвала Рикки:
– У папы собрание! – Она смотрела на меня как на умственно отсталую склеротичку. – Это нужно для выборов, – отчетливо, по складам, разъяснил Джейсон таким тоном, каким посвященный разговаривает с полным профаном. В штабе Фрэнклина он исполнял роль главного раздавальщика значков “Скроен для руководства”.
Что-то во мне напряглось и задрожало. Фрэнклин мог бы предупредить... Но что бы мне это дало? Ровным счетом ничего. Может, немного тепла и внимания. И уж конечно, в момент прояснилась бы тайна века – с какой радости традиционно неряшливый воскресный Фрэнклин сегодня превратился в воплощение великосветской элегантности.
– Разве не предупредил? Прости. – Он хладнокровно поскреб несуществующее пятнышко на шикарных льняных брюках.
Мне так и не удалось перехватить его взгляд. Нет, Фрэнклин не отворачивался и глаз не прятал, он просто не видел меня. Я затолкала обиду поглубже.
– Так созвонись, перенеси собрание.
– Мы не в обиде. Папа занят, мы все понимаем. – Рикки бесцеремонно сорвала с меня свой рюкзак и зашвырнула его к заднему стеклу машины.
– Точно, – поддержал сестру Джейсон. – И потом, папа ведь приедет в родительский день.
Вообще-то я тоже приеду. А надо будет, так и пешком прибегу. Но я – это так, довесок... Я – не папа.
Мы с детьми забрались в машину, три дверцы захлопнулись со звуком пушечного выстрела. В салоне моментально сгустилось давящее облако взаимного недовольства. Обычно Рикки и Джейсон дрались за право ехать на переднем сиденье. Теперь они чинно уселись на заднее и в понуром молчании уставились каждый в свое окно. Рикки даже не попыталась завладеть водительским местом. Они, часом, не заболели?
Дорога промелькнула незаметно, мы уже въезжали на место сбора – просторную площадь перед торговым центром.
– Не провожай нас, – небрежно бросила Рикки. Да уж, невыносимая горечь разлуки так и перла из нее.
– Как это так? Обязательно провожу.
Джейсон ринулся на подмогу сестре:
– Провожают только малышню. Матери всех наших не собираются махать платочками и всякое такое.
Я затормозила, рванула ручник и развернулась к ним, насколько позволяло сиденье.
– Так. И что все это значит?
– Ничего, – ответила Рикки невинным тоном, но с холодной усмешкой. – Просто не обращайся с нами как с новорожденными, ладно? И вообще, в лагерь мы ездим каждый год, могла бы уже привыкнуть. Просто высади нас, и все, отправляйся по своим делам.
Я едва не расплакалась от жалости. Бедные дети. Пока родители выясняют отношения, они чувствуют себя заброшенными и лишними. Надо ли объяснять, что у меня нет и не может быть никаких более важных дел, чем проводить их в летний лагерь? А все Фрэнклин. Из-за какого-то дурацкого собрания наплевал на детей.
– Не обижайтесь на отца. Он вас очень-очень любит и...
– А то мы не знаем! – с вызовом бросила Рикки. – Папа тут вовсе ни при чем!
Меня больно резанули и тон, и саркастическое выражение. Я уже не требовала объяснений – я робко попросила о них. И допросилась.
– Все, хватит! Можешь считать, мы ничего не говорили. Мы-то надеялись тебе угодить, избавить от тяжелой повинности. Ты ведь ненавидишь ждать, вечно ноешь, сколько это съедает времени! У врача, у стоматолога, в нашей секции по плаванию, в магазинах!
Я содрогнулась – голосом Рикки меня отчитывал Фрэнклин. Его интонации, его агрессивность, его злая ирония...
Растерянная и присмиревшая, я тронула педаль газа и медленно вырулила на стоянку. Мы приехали одними из первых – на месте сбора стояло всего несколько машин. Я и двигатель заглушить не успела, как дети выскочили из салона, едва не оторвали дверцу багажника и принялись вышвыривать наружу сумки, рюкзаки, мешки и теннисные ракетки. Матросы на тонущем корабле не столь поспешно вычерпывают воду из трюма. Я потерянно наблюдала за разгрузкой. Ладно, они уже не младенцы, они растут и жаждут самостоятельности. Разве я вправе подрезать им крылья?
Я следила за детьми в зеркало заднего вида и вдруг поймала в нем свое отражение. Боже... Два прыща – один на переносице, второй на подбородке – пылали и переливались на бледном от недосыпа лице. Собственно, это были единственные яркие пятна, все прочее просто сливалось в один помятый блин.
Утром я так замоталась, что до макияжа руки не дошли. Нет, я не проспала – встала на рассвете, чтоб и вещи сложить не торопясь, и себя привести в порядок. Но Фрэнклин сунул мне свои брюки и потребовал срочно их погладить. “Что, прямо сейчас?” – удивилась я. В ответ он кинулся собственноручно раскладывать гладильную доску и даже воткнул в розетку утюг. Я встала к доске и принялась старательно утюжить упрямую льняную ткань. Пусть эти выглаженные брюки окажутся моим первым крохотным шажком к спасению нашего брака. Полная дура – тогда я еще верила, что он поедет их провожать.
Я перетряхнула сумку. В косметичке есть маскировочный карандаш. И тут меня подкосило кошмарное видение: маленькая цветастая сумочка лежит на кухонном столе. Придавленная отчаянием, я так и сникла. Ну конечно, Рикки вытащила косметичку из моей сумки и, стянув помаду, бросила на стол. Что за странный характер – никогда ничего не положит на место.
Стоянка быстро заполнялась. В галдящей оживленной толпе то и дело мелькали знакомые лица, хорошо изученные за годы школьных праздников, собраний, экскурсий. Разведенные супруги прибывали по отдельности и тут же воссоединялись, хотя бы до отъезда автобусов. Прогулять мероприятие не посмел ни один, опасаясь прослыть равнодушным и холодным родителем.
Многие явились с новыми супругами, подружками, ухажерами, а те приволокли и собственных детей. Вся эта “нечистая” публика робко жалась по салонам автомашин, оплачивая одним часом неловкости восемь недель абсолютной свободы. Забавно – именно в полных семьях нашлись отщепенцы, что предпочли проводам партию в гольф, стрельбу по тарелочкам, говорильню в избирательном комитете.
Я прошлась пятерней по свалявшимся волосам, зацепилась зазубренным ногтем и оторвала половину. Чертыхнувшись, вгрызлась в остаток. Яркое летнее солнце прожектором било в салон, заливая безжалостным светом каждую складку, каждую пору на коже, подчеркивая морщины, прыщи, заросшие брови, блеклые ресницы и предменструальную отечность. Ведь это именно предменструальная отечность – три дня, и все пройдет, правда? Я с ненавистью своротила на сторону зеркало и схватилась за ключи. Надо убираться отсюда. Что меня держит?
Сунула ключ в зажигание и оцепенела. Здравый смысл, обида, решимость – все растворилось в концентрированной кислоте моей вселенской вины. Я не поцеловала детей на прощанье. Если этого не поправить, то четыре следующие недели я буду заниматься одним-единственным делом – есть себя поедом. Пусть Рикки блеснула незаурядным талантом стервы, а Джейсон держался как пойманный в плен индеец, я безумно хочу обнять их обоих и поцеловать.
Я опустила стекло и принялась энергично махать. Кричать и сигналить опасно – привлеку лишнее внимание. А уж покинуть безопасное нутро автомобиля... Лучше сразу сделать харакири.
В открытое окно ворвался свежий утренний воздух, оттенив запах пота и гнусный привкус во рту. Зубы. Я забыла почистить зубы! Это противоречило всем законам мироздания – я всегдачистила зубы, в любых обстоятельствах. Как меня угораздило высунуть нос из дому в таком неприглядном виде? Ну конечно, я ведь рассчитывала на Фрэнклина, вот и расслабилась, махнула рукой на собственную внешность. И о чем, черт возьми, ты думала, Барбара? Надеялась укрыться за спиной своего великолепного мужа?