Страница:
Я защелкнула крышку ящика и порывисто прижала к себе ледяной металл. Как же не хотелось расставаться с мамой.
– У твоего внука, – продолжала я, – с недавних пор на душе кошки скребут. Его приятели – все сплошь жесткие, крутые двенадцатилетки – постановили, что отныне они, пожалуй, могут разговаривать с девчонками. Джейсону жилось куда проще, когда девчонки были одним большим Врагом. Несчастный ребенок опасается, как бы за разговорами не последовали поцелуи. Мне просто не хватает духу открыть ему глаза, что случается послепоцелуев. А избирательная кампания Фрэнклина набирает обороты, и скоро я закручусь как белка в колесе. Придется помогать ему днем и ночью. Вообще-то мне только на пользу пойдет чем-нибудь заняться. С тех пор как похоронила Сару-Джейн и бросила курить, живу как в тумане. Двух слов толком связать не в силах. Ну, кажется, сколько лет уже работаю в газете – так неужели трудно раз в неделю накропать сотню-другую вшивых слов? Верно, нетрудно. А вот нормальные слова – с этим у меня нелады.
Слезы градом катились на крышку ящика, и я задумчиво размазывала их пальцем, выводя на металле мокрые узоры.
– Знаешь, я вроде начинаю понимать, что пережил отец после твоей смерти. Ощущение, будто со всего маху налетела на мель. Или болтаюсь бревном на воде, и несет меня по течению неведомо куда... Мне одиноко, мама... Мне отчаянно одиноко. А время ни черта не лечит. И я просто не представляю, как мне жить дальше...
– Это высобрались худеть? – Необъятная толстуха, высившаяся над конторкой, выглядела словно туша жертвенной коровы на алтаре. Она самозабвенно раскрашивала ногти в малиновый цвет и оторвалась от этого занятия только для того, чтобы недоверчиво осмотреть меня с головы до ног.
На столешнице, возле ее локтя, в открытой коробке лежали аппетитные пончики.
– Не подскажете, где это? (А может, и пончиком поделишься? Хоть куснуть бы...)
– По коридору налево, – равнодушно буркнула она и замахала рукой, чтобы лак скорее просох. Точно отгоняла меня, как муху. – И вниз по лестнице!
В конце коридора я уперлась в колышущуюся стену из мощных женских спин и крупнокалиберных задниц. Все это подобие слоновьего стада размеренно двигалось в нужном мне направлении. Ну и картина – толстухи идут на пикник.
Вот они усядутся под деревом, расстелят крахмальные салфетки и вывалят из корзин горы снеди: сливочно-нежный утиный паштет с фисташковой корочкой, хрустящий французский батон, большой круг жирного острого сыра, бутыль легкого вина, грозди сладкого, как сахар, винограда...
Еда. В последнее время я только о ней и думала – кроме разве что тех минут, когда мечтала о сигарете. Если двадцать пять лет высмаливать по три пачки в день, а потом внезапно бросить, поневоле полезешь на стену.
Стадо слоних томительно долго спускалось по лестнице. Нога за ногу плелась за ними и я, вслушиваясь в болтовню и пытаясь уловить настроение подруг по несчастью. Что, черт возьми, они испытывают, идя на собрание? Волнение? Тоску? Душевный подъем? Отчаяние? К сожалению, никто не мог объяснить мне это. Да что с вами, дорогие мои? Подскажите, чего мне ждать от пикника? Надо ли прикупить крахмальную салфетку и влиться в ваши мощные ряды или лучше смыться отсюда по-тихому – к своему кухонному дивану, коробке конфет и занимательному чтиву?
Увы, я понапрасну вострила уши. Слонихи лишь перебрасывались ничего не значащими фразами и вяло переставляли ноги. Процессия неспешно, словно сытая змея, вилась по узкому лестничному пролету куда-то вниз.
– Чувствую себя Орфеем на пути в ад, – не утерпев, шепнула я ближайшей даме. Та с опаской оглянулась и вежливо растянула губы в жалкой улыбке.
Да ладно, милочка, шутка, может, и глупая, но не настолько же! Где же ты, Сара-Джейн?
–Забавно... – послышался вдруг роскошный голос, певучий и звучный. Я обернулась и едва не свалилась с лестницы – от изумления. Передо мной была поистине женщина-гора. Она едва протискивалась через проход, где легко разошлись бы двое встречных. От щек до щиколоток ее драпировала безбрежная развевающаяся хламида в “огурцах”, и я едва отогнала наваждение – вот сейчас ваятель сдернет покровы и передо мной предстанет не одна фигура, а целая скульптурная группа.
Чудо-женщина, мучительно переваливаясь, переползала со ступеньки на ступеньку. Помню, я так ковыляла на девятом месяце, когда ноги отекали и живот перевешивал все прочее. Какой кошмар – годами жить словно на сносях. Женщина навалилась боком на перила и замерла, отдуваясь. Толстухи, идущие за ней, нетерпеливо напирали, но своротить препятствие не могли.
– Как по-вашему, Орфей тоже пытался поставить заслон лишнему весу? – Я решила занять несчастную беседой. Ведь наверняка чертовски тоскливо ощущать себя помехой для всех.
– Какая разница? – Необъятное тело всколыхнулось и вновь отдалось многотрудному спуску. – Что жир сгонять, что Аида[2] уламывать – все одно, чистый ад!
Одолев последнюю ступеньку, она опять остановилась, а я устремилась вслед за остальными. Пахло сыростью и цементом. Над головой угрожающе нависал низкий потолок, изъеденный глубокими трещинами. Из них сочилась вода, и ржавые капли звонко шлепались на пол или кому-нибудь на макушку. Оригинальный декор довершали мутные трубки неоновых ламп – чудом цепляясь за растрескавшийся потолок, словно фантастические паразиты, они мигали и надсадно гудели. Вокруг нашей скорбной процессии метались тени.
Я содрогнулась, жуть пробрала меня насквозь через весь мой растущий подкожный жир. Живой меня отсюда не выпустят. Вот идиотка, надо было хоть прощальную записку черкнуть. Что-нибудь вроде “Умерла за впалые щеки” – белой глазурью по шоколадной заливке именинного торта, который я испекла сегодня для Джейсона. Одна беда: шоколадную заливку я сожрала. Подчистую. Не со зла, это вышло как-то само собой.
Большая цифра “12”, выписанная на торте, получилась немного криво. Пришлось соскоблить неудачную надпись и слизать ее прямо с ножа. Пустяки, решила я, сделаю новую, и взялась за кондитерский мешочек. Пока трудилась над цифрами, где-то в недрах моей утробы пробудились и хором завыли тысячи голодных чертей: “Еще, еще!” Тогда я вылизала глубокую миску, в которой готовила глазурь, и оба венчика от миксера. Оставалось одно – тщательно подобрать пальцем крупинки шоколада с боковин торта.
Этим преступным путем я незаметно добралась и до верха. И что вы думаете? Оказалось, что в этом вот месте слой шоколада слишком толстый, а тут совсем неровный. Понятно, что таким образом я очень скоро доскребла до бисквита и в ужасе спохватилась, только когда обнаружила, что прежде радовавшая глаз блестящая глазурь напоминает вспаханное поле.
Я вздохнула и с облегчением позволила себе прикончить остатки шоколада – ну не оставлять же их. Заново оформить торт до ужина я уже не успела. Так что теперь надо бы заскочить в магазин за шоколадом. Если, конечно, вырвусь отсюда живой.
Наконец наша нестройная колонна втянулась в огромный зал. Вдаль уходили бесконечные ряды деревянных креслиц – узеньких, словно в детском театре. Между рядами металась всклокоченная толстуха, яростно грохоча откидными сиденьями, на которые тотчас падали входящие. Зал перегораживал длинный стол, за которым сидела симпатичная особа, пропускавшая жаждущих похудеть через короткую процедуру.
Она сноровисто взвешивала клиенток на напольных весах, принимала у них денежные чеки, выхватывала из огромной папки персональные карточки, вписывала в них вес и, наконец, оделяла каждую ярким буклетом.
Я покорно пристроилась в очередь. Женщина, стоявшая передо мной, вдруг оглянулась и посетовала:
– Никогда не встречала более депрессивного заслона.
– И не говорите! – Я выразительно закатила глаза, подыгрывая шутнице.
Вот-вот кинусь наутек. Нет, до конца мне этот ужас не вытерпеть.
–Я Флоренс, – и она энергично сунула мне руку. Сухая теплая ладонь, пожатие сильное, но не грубое, – как видно, Флоренс не из тех воинствующих феминисток, что ненавидят в себе женщин. – Я из пригорода, – продолжала она. – Терпеть не могу это дурацкое взвешивание! Норовлю под благовидным предлогом остаться дома в такие дни. Но сегодня улизнуть не удалось, дочка выходит замуж, и нужно подобрать ткань на свадебное платье. А я знаю один магазинчик в центре... Боже, какое там кружево, а шифон...
Я улыбалась, кивала и не слышала ни слова. Флоренс тарахтела, а я просто “выключила” звук. Эту технологию я отработала до совершенства еще на своей бабушке, наверняка побившей все мировые рекорды по неумолчной болтовне. За все годы, что она растила меня (и говорила, и говорила без остановки), ей ни разу не удалось засечь, что я ее не слушаю. А уж на что была приметливая! И как готовила... Горы шоколадного печенья и трубочек с кремом... Оладьи с изюмом, сладкий сироп...
Очередь продвигалась еле-еле, потому что многие завсегдатаи задерживались у стола поболтать с сотрудницей. Темы удручали однообразием. Что и сколько они ели на этой неделе. На каких гуляли свадьбах, крестинах, обрезаниях и как “вели себя” за столом – разумно или не очень. До двери рукой подать, мелькнула мысль, еще не поздно выскочить в коридор и испариться.
Флоренс вдруг перестала журчать. Похоже, спросила о какой-нибудь чепухе и никак не возьмет в толк, отчего я не тороплюсь с ответом. На такой случай у меня припасен особый прием – “Соринка”. Я вполне убедительно всхлипнула и прикрыла ладонью глаз.
– Что такое, что случилось?
– В глаз что-то попало... Не менее убедительно корчась, я запрокинула голову, моргая как свихнувшаяся сова.
– Только не трите! Дайте-ка я посмотрю.
Она деловито выхватила из сумочки упаковку гигиенических салфеток, извлекла одну и скрутила из нее фитилек. Воистину, каждая порядочная женщина владеет собственным рецептом коктейля с мартини, способом избавления от икоты и соринок в глазах. Ладно, пусть похлопочет немного.
– Вроде ничего нет... – обескураженно протянула она, обследовав покорно подставленный глаз.
– По-моему, тоже. – Я моргнула еще пару раз для порядка. – Здесь такой плохой свет!
Оглядев зал, словно прозревший слепец, я воззрилась на свою спасительницу с выражением немого восторга.
– Как рукой сняло! Флоренс, вы прямо волшебница!
– Ах, ну что вы. Такой пустяк! Всегда рада помочь. Муж смеется, что я вторая Флоренс Найтингейл[3]. Да вот не далее как на прошлой неделе...
Спасите, сигарету! Только чтобы очухаться. Хотя бы разок затянуться, а не то я просто свихнусь!
Но здесь не курил никто. Изуверские плакаты “Просим воздержаться от курения в зале” висели на каждой стене, и все воздерживались, ни одна не рискнула взбунтоваться против идиотского запрета. Своих сигарет при мне не было, так что оставалось обежать всех толстух и обнюхать каждую. Как почувствую запах несвежей пепельницы, въевшийся в волосы и одежду, отброшу последний стыд и поклянчу сигаретку.
– Так, вы у нас кто?
Шестое чувство шепнуло, что вопрос обращен ко мне. Неутомимая служительница улыбалась из-за кипы бумажек и проспектов.
– Новенькая?
Нет, уже слегка поношенная.
–Да, – поспешила ответить я, старательно лучась энтузиазмом. – В первый раз.
– Вижу, пришли с подругой? – Она по-свойски улыбнулась, кивнув в сторону Флоренс. Та, с ненавистью косясь на весы, лихорадочно стягивала кольца, браслеты, туфли, едва ли не юбку – словом, все, что снималось, лишь бы весить хоть на несколько граммов меньше.
– Нет-нет, я одна!
Служительница всем своим видом выразила счастье, что в их ряды влился новый член, после чего перешла к деловым моментам:
– Выпишите чек, вот наш прейскурант. Цифра вверху – первый взнос. Еженедельная плата поменьше. Конечно, если не станете пропускать занятия. Иначе в следующий раз придется платить вдвое – то есть за пропущенное тоже. Маленькая хитрость, чтобы заставить вас заниматься регулярно.
Я не стала уподобляться Флоренс и предпочла взойти на весы, не раздеваясь. Тогда разница между сегодняшним и будущим взвешиванием окажется более впечатляющей, ведь уже к следующему занятию я порядочно сброшу. Докажу этим аморфным теткам, что даже малая толика силы воли способна творить с фигурой чудеса.
Тем временем меня обмерили. При росте 160 сантиметров я потянула на пятьдесят шесть килограммов с хвостиком. Еще бы. Ведь мало того что уничтожила весь шоколад с праздничного торта, по пути сюда заглянула в закусочную: кофе, апельсиновый сок, яйцо и к нему ржаные тосты с маслом и пара сосисок. Когда с обмерами было покончено, я задумчиво побрела в зал. Где бы пристроиться? В первом ряду оживленно щебетали какие-то дамочки, обряженные в разноцветные вариации одного и того же спортивного костюма. Между прочим, их даже нельзя было назвать тучными – так, всего несколько лишних килограмм. Пожалуй, от них можно услышать что-нибудь полезное. Я села во втором ряду и затаилась.
– Как тебе обеды “У Лайлы”?
– Салаты просто отвратные!
– Зато какие цыплята жареные – объедение!
Желудок скрутило немыслимым узлом. При любом упоминании о пище меня одолевал никотиновый голод, который тут же выпускал на свободу бешеную потребность в еде. Мое нравственное падение набирало обороты, я разлагалась прямо на глазах.
Гурманки без устали делились своими гастрономическими воспоминаниями. Я отключила их (спасибо, бабушка!) и уткнулась в буклет, которым одарила меня весовщица. По мнению “Заслона”, “нормальные колебания” моего веса лежали в промежутке от пятидесяти двух до шестидесяти одного килограмма. В этих пределах любой вес объявлялся допустимым.
Я напрягла воображение и представила себя весом в шестьдесят с лишним кило. И это допустимо? Интересно, для кого? В пустую клеточку, озаглавленную “Ваша цель”, я решительно вписала “52”. Не страшно, с пятидесяти двух до своих нормальных сорока восьми уж как-нибудь сама доголодаюсь.
В другой брошюре подробно перечислялись блюда, какие можно есть в первую неделю. Надо же, до чего безобидная диета – да здесь почти все мои любимые лакомства! В черный список угодили только три неудачника – сухое белое вино, пончики и молочный шоколад. Вместо запрещенных блюд следовало выбрать другие, менее вредоносные. Этой благой цели служила бесконечная таблица, в которую я и погрузилась поначалу с детской увлеченностью.
Система замены продуктов оказалась чертовски хитроумной. Плод изощренного, если не извращенного ума! Как шпион в стане врага, я приступила к дешифровке. Итак, пятьдесят шесть с половиной грамм куриной грудки содержат одну единицу белка... Ага, на день мне полагается не больше шести таких единиц, значит, в итоге получаем... Черт, три квадратных литра чернил – вот что мы получаем! И кто только выдумал всю эту муть?
Мудреная бухгалтерия – мой домашний крест – грозным призраком замаячила перед внутренним взором. Вспомнился муж и его презрительное замечание. Я окончательно скисла. Неужели он все-таки прав? Узнав о моих планах податься сюда, Фрэнклин холодно обронил, мол, на кой черт мне это сдалось? Немного силы воли, и от лишнего веса следа не останется. А главное, тратиться не придется.
Густая волна тяжелых вечерних духов накрыла меня с головой и вернула к действительности. По моему ряду, чудом втиснувшись в узкий проход, перемещалась немыслимая масса набивных “огурцов”; ткань величественно колыхалась под бренчание бесчисленных браслетов. На меня надвигалась женщина-гора, отставшая на дальних подступах к залу.
Теперь, при нормальном освещении, я могла рассмотреть ее лицо. Полное, гладкое, ни намека на скулы – и все же оно выдерживало испытание ярким светом на все десять баллов. Нежная прозрачная кожа, живой, проницательный взгляд ярко-голубых глаз, потрясающие ресницы. И все это в обрамлении буйной черной гривы.
Незнакомка держалась естественно, с достоинством, с полным сознанием собственной красоты. Так и хотелось дернуть ее за рукав и полюбопытствовать, скольких еще красавиц она прячет под своей необъятной хламидой. Вроде не мое это дело, но я вдруг обрадовалась: здесь ее тело сделают прекрасным, под стать лицу.
Она осторожно опустилась на соседнее место и поначалу долго скрипела сиденьем, очевидно устраиваясь поудобнее. Потом занялась своей огромной матерчатой сумкой: то пыталась подсунуть ее под локоть, то шлепала на пол и тут же тяжело нагибалась за ней, пристраивала на коленях, а однажды даже умудрилась потерять ее в складках собственного одеяния.
Время от времени это удивительное создание принималось рыться в недрах сумки, поочередно выуживая оттуда ручку, дезодорант, крохотную записную книжку и прочее барахло, затем многострадальная торба снова возвращалась на пол, и хозяйка энергично пинала ее ногой, загоняя под стул. В конце концов она повесила сумку на спинку чужого стула и утомленно задышала, любуясь результатом.
И все это под бряцание украшений и в растревоженном облаке удушливо-сладкого аромата. Я сидела ни жива ни мертва.
Неожиданно она обернулась ко мне и обнаружила на моей физиономии вполне естественное изумление – глаза вытаращены, челюсть отвисла. Но лицо ее тем не менее озарилось мягкой, всепонимающей улыбкой.
– С моей комплекцией не так-то просто угнездиться. Будем знакомы, я Кэтлин.
– Барбара.
– Впервые угодила в этот гадюшник?
Я растерялась. Неужели так заметно, что я новичок?
Кэтлин кивнула на брошюру “Первая неделя диеты”, которую я нервно теребила в руках:
– Полное дерьмо! Ни за что не поверю, что хоть одна распоследняя идиотка читала это по доброй воле.
Я решила поддержать беседу с бывалым человеком. Судя по ее осведомленности, она варится здесь не первую неделю.
– Месяца три, – нехотя подтвердила Кэтлин, сразу погрустнев.
– И как успехи?
Не стоило задавать этот вопрос. Кэтлин неопределенно дернула головой и поспешно отвела взгляд в сторону. Да уж, такта у меня не больше, чем у разыгравшегося щенка. Едва перекинулись парой слов, а уже лезу поковыряться в наболевшем.
– Доброе утро!
Поставленный голос председательницы перекрыл гудение голосов в большом зале. Мы ответили нестройным хором, как первоклассницы.
– Все вы сегодня просто неотразимы! – обрадовала она собравшихся и, поощрительно улыбнувшись, раскрыла видавший виды блокнот. Листы были сплошь оклеены журнальными вырезками, картинками и еще какими-то бумажками-как мне показалось, рецептами. Долистав до нужной страницы, она предъявила нам фотографию необъятной толстухи во весь разворот. Пока я рассматривала бесформенные бока и слоновьи ноги модели, хозяйка снимка непринужденно заметила:
– Кстати, информация для новеньких. Это я, собственной персоной, – двадцать кило тому назад!
Зал дружно грянул аплодисментами. Героиня встала и с довольной улыбкой неспешно повертелась, демонстрируя себя со всех сторон. Контраст с фотографией был разительный. Меня невольно начала захватывать стихия всеобщего энтузиазма.
– Вот такой, милые дамы, я проходила девять лет, девять месяцев и двадцать дней. Наша программа действительнопомогает. Я – живое тому подтверждение.
Мы снова взорвались овациями. Едва не отбив ладони, я схватилась за блокнот. Наша руководительница начала разъяснять суть методики. Нужно записать все в подробностях, не пропустить бы самое важное.
Перспективы открывались просто радужные. На носу лето – идеальная пора для желающих похудеть. Плавание великолепно подтягивает фигуру. Опять же, именно летом так хочется быть стройной! Тучные в жару прямо-таки обливаются потом, да и в бикини выглядят, мягко говоря, неважно.
Торопливо перелистывая очередную убористо исписанную страничку, я мельком взглянула на свою соседку. Кэтлин обмякла в кресле – голова подозрительно склонилась к плечу, блокнот лежит на коленях, ручка вот-вот выскользнет из расслабленных пальцев. Но любоваться на все это было некогда, ораторша буквально забрасывала нас всевозможными идеями, испытанными способами перебить голод и полезными советами.
Никогда я не чувствовала себя столь окрыленной – разве только в тот упоительный день, когда бабушка вела меня за руку первый раз в первый класс. Сейчас меня переполняли тот же энтузиазм и то же страстное желание учиться новому. Пускай это первая диета в моей жизни, я справлюсь! Я действительно созрела для самого серьезного голодания. Черт возьми, ведь все так просто и очевидно! И чего я так убиваюсь из-за пары несчастных килограммов?
Излив на нас водопад информации, руководительница энергично хлопнула в ладоши – знак к началу нового “урока”. Когда зал угомонился, она с радостью провозгласила:
– А теперь, дорогие мои, разбейтесь на пары, кто с кем сидит, и обсудите, каким видом спорта хотели бы... нет, непременно будете заниматься!
Я тотчас обернулась к Кэтлин, намереваясь начать разговор, но... Уронив голову, отчего лицо занавесилось волосами, она спала глубоким, мирным сном безгрешного ребенка. Могучая грудь мерно вздымалась и опускалась, как вольная океанская волна.
Оглядев остальных “одноклассниц”, я приуныла: все уже шептались попарно, одна я томилась в одиночестве. Что ж, придется, как ни жаль, вырвать Кэтлин из сновидений. А ведь как сладко посапывает. Ангел, да и только. Впрочем, вряд ли она будет в претензии – не надеется же похудеть во сне.
Однако хватать едва знакомую женщину и трясти что есть силы было как-то неловко. Я встала и довольно бесцеремонно продралась мимо сони к столу нашей наставницы – якобы затем, чтобы разжиться фирменной ручкой с логотипом “Заслона”. На обратном пути обнаружила, что Кэтлин проснулась и хлопала ресницами, бессмысленно тараща глаза. До нее с явным трудом доходило, где она, собственно говоря, находится.
Теперь я уже осторожно пробралась на свое место и обратилась к страдалице:
– Так чем займемся?
Кэтлин оживилась, глаза загорелись.
– А ты чем хотела бы?
– Вообще-то я предпочитаю ходьбу. Вернее, предпочитала, пока... (Где ты, Сара-Джейн?)Пока у меня была спутница.
– Может, лучше аэробика? – предложила Кэтлин.
– Тоска!
– А бег трусцой?
– Что ты, это же вредно для суставов!
– Как насчет плавания?
– Уже пробовала... Вообще-то ничего, почти приятно. Вот только залезать в воду... Жуткая минута! Прыгаю с бортика, и над моим нежным, теплым телом смыкается мерзкая, мокрая, холодная вода! Брр, содрогаюсь при одном воспоминании.
– Могу подсказать бассейн, где вода всегда теплее двадцати шести градусов, – вкрадчиво промурлыкала эта иезуитка.
– Я как раз туда и ходила!
Мы рассмеялись – сколько можно прикидываться серьезными! Теперь настал черед Кэтлин исповедоваться.
– Что касается спорта, тут я – сама беспристрастность: все виды ненавижу одинаково.
И ее красноречие иссякло. Понурясь, Кэтлин щелкала шариковой ручкой, шуршала страницами блокнота и наконец взорвалась:
– Проклятье, о чем вообще разговор? Ну какой, к чертовой матери, спорт! Назови мне хотя бы одно-единственное терпимое упражнение – ведь это всегда или пытка, или занудство, или бессмысленная трата времени, а то и денег!
– А секс?
Вот это да, я обезоружила ее.
Кэтлин вздернула брови, обдумывая нестандартную идею, и уголки ее рта поползли кверху в заинтересованной улыбке.
– А что, неплохо... Скажем, полчаса без передышки, самое меньшее? Три раза в неделю! Как тебе?
Господи, бедный Фрэнклин... Последнее время он столько вкалывает, где уж ему наскрести целых полчаса. Разве только научится одновременно ублажать жену и крутить педали велотренажера!
Нас уже поторапливали. Еще две минуты на обсуждение в парах, потом – общая беседа.
– Ну же, Кэтлин, решай! Выбери наименьшее зло.
– Ага, между петлей и веревкой!
Пока она мучительно напрягала мозги, хмурясь и покусывая губы, я исподтишка рассматривала ее. Надо же, как хороша, дух захватывает! Сара-Джейн тоже была красива – от макушки до шеи. Просто в голове не укладывается, как можно так себя запустить! Эх, будь у меня такое лицо... На все готова, лишь бы тело не уступало лицу! Сара-Джейн тоже становилась безвольной тряпкой, едва примечала что-нибудь съедобное. Виду я не подавала, но порой меня это невероятно сердило. В конце концов, она ведь курила – дымила как паровоз.
Кэтлин недовольно поерзала в кресле и со вздохом пробурчала:
– У твоего внука, – продолжала я, – с недавних пор на душе кошки скребут. Его приятели – все сплошь жесткие, крутые двенадцатилетки – постановили, что отныне они, пожалуй, могут разговаривать с девчонками. Джейсону жилось куда проще, когда девчонки были одним большим Врагом. Несчастный ребенок опасается, как бы за разговорами не последовали поцелуи. Мне просто не хватает духу открыть ему глаза, что случается послепоцелуев. А избирательная кампания Фрэнклина набирает обороты, и скоро я закручусь как белка в колесе. Придется помогать ему днем и ночью. Вообще-то мне только на пользу пойдет чем-нибудь заняться. С тех пор как похоронила Сару-Джейн и бросила курить, живу как в тумане. Двух слов толком связать не в силах. Ну, кажется, сколько лет уже работаю в газете – так неужели трудно раз в неделю накропать сотню-другую вшивых слов? Верно, нетрудно. А вот нормальные слова – с этим у меня нелады.
Слезы градом катились на крышку ящика, и я задумчиво размазывала их пальцем, выводя на металле мокрые узоры.
– Знаешь, я вроде начинаю понимать, что пережил отец после твоей смерти. Ощущение, будто со всего маху налетела на мель. Или болтаюсь бревном на воде, и несет меня по течению неведомо куда... Мне одиноко, мама... Мне отчаянно одиноко. А время ни черта не лечит. И я просто не представляю, как мне жить дальше...
* * *
– Простите, где занятия группы “Заслон лишнему весу”?– Это высобрались худеть? – Необъятная толстуха, высившаяся над конторкой, выглядела словно туша жертвенной коровы на алтаре. Она самозабвенно раскрашивала ногти в малиновый цвет и оторвалась от этого занятия только для того, чтобы недоверчиво осмотреть меня с головы до ног.
На столешнице, возле ее локтя, в открытой коробке лежали аппетитные пончики.
– Не подскажете, где это? (А может, и пончиком поделишься? Хоть куснуть бы...)
– По коридору налево, – равнодушно буркнула она и замахала рукой, чтобы лак скорее просох. Точно отгоняла меня, как муху. – И вниз по лестнице!
В конце коридора я уперлась в колышущуюся стену из мощных женских спин и крупнокалиберных задниц. Все это подобие слоновьего стада размеренно двигалось в нужном мне направлении. Ну и картина – толстухи идут на пикник.
Вот они усядутся под деревом, расстелят крахмальные салфетки и вывалят из корзин горы снеди: сливочно-нежный утиный паштет с фисташковой корочкой, хрустящий французский батон, большой круг жирного острого сыра, бутыль легкого вина, грозди сладкого, как сахар, винограда...
Еда. В последнее время я только о ней и думала – кроме разве что тех минут, когда мечтала о сигарете. Если двадцать пять лет высмаливать по три пачки в день, а потом внезапно бросить, поневоле полезешь на стену.
Стадо слоних томительно долго спускалось по лестнице. Нога за ногу плелась за ними и я, вслушиваясь в болтовню и пытаясь уловить настроение подруг по несчастью. Что, черт возьми, они испытывают, идя на собрание? Волнение? Тоску? Душевный подъем? Отчаяние? К сожалению, никто не мог объяснить мне это. Да что с вами, дорогие мои? Подскажите, чего мне ждать от пикника? Надо ли прикупить крахмальную салфетку и влиться в ваши мощные ряды или лучше смыться отсюда по-тихому – к своему кухонному дивану, коробке конфет и занимательному чтиву?
Увы, я понапрасну вострила уши. Слонихи лишь перебрасывались ничего не значащими фразами и вяло переставляли ноги. Процессия неспешно, словно сытая змея, вилась по узкому лестничному пролету куда-то вниз.
– Чувствую себя Орфеем на пути в ад, – не утерпев, шепнула я ближайшей даме. Та с опаской оглянулась и вежливо растянула губы в жалкой улыбке.
Да ладно, милочка, шутка, может, и глупая, но не настолько же! Где же ты, Сара-Джейн?
–Забавно... – послышался вдруг роскошный голос, певучий и звучный. Я обернулась и едва не свалилась с лестницы – от изумления. Передо мной была поистине женщина-гора. Она едва протискивалась через проход, где легко разошлись бы двое встречных. От щек до щиколоток ее драпировала безбрежная развевающаяся хламида в “огурцах”, и я едва отогнала наваждение – вот сейчас ваятель сдернет покровы и передо мной предстанет не одна фигура, а целая скульптурная группа.
Чудо-женщина, мучительно переваливаясь, переползала со ступеньки на ступеньку. Помню, я так ковыляла на девятом месяце, когда ноги отекали и живот перевешивал все прочее. Какой кошмар – годами жить словно на сносях. Женщина навалилась боком на перила и замерла, отдуваясь. Толстухи, идущие за ней, нетерпеливо напирали, но своротить препятствие не могли.
– Как по-вашему, Орфей тоже пытался поставить заслон лишнему весу? – Я решила занять несчастную беседой. Ведь наверняка чертовски тоскливо ощущать себя помехой для всех.
– Какая разница? – Необъятное тело всколыхнулось и вновь отдалось многотрудному спуску. – Что жир сгонять, что Аида[2] уламывать – все одно, чистый ад!
Одолев последнюю ступеньку, она опять остановилась, а я устремилась вслед за остальными. Пахло сыростью и цементом. Над головой угрожающе нависал низкий потолок, изъеденный глубокими трещинами. Из них сочилась вода, и ржавые капли звонко шлепались на пол или кому-нибудь на макушку. Оригинальный декор довершали мутные трубки неоновых ламп – чудом цепляясь за растрескавшийся потолок, словно фантастические паразиты, они мигали и надсадно гудели. Вокруг нашей скорбной процессии метались тени.
Я содрогнулась, жуть пробрала меня насквозь через весь мой растущий подкожный жир. Живой меня отсюда не выпустят. Вот идиотка, надо было хоть прощальную записку черкнуть. Что-нибудь вроде “Умерла за впалые щеки” – белой глазурью по шоколадной заливке именинного торта, который я испекла сегодня для Джейсона. Одна беда: шоколадную заливку я сожрала. Подчистую. Не со зла, это вышло как-то само собой.
Большая цифра “12”, выписанная на торте, получилась немного криво. Пришлось соскоблить неудачную надпись и слизать ее прямо с ножа. Пустяки, решила я, сделаю новую, и взялась за кондитерский мешочек. Пока трудилась над цифрами, где-то в недрах моей утробы пробудились и хором завыли тысячи голодных чертей: “Еще, еще!” Тогда я вылизала глубокую миску, в которой готовила глазурь, и оба венчика от миксера. Оставалось одно – тщательно подобрать пальцем крупинки шоколада с боковин торта.
Этим преступным путем я незаметно добралась и до верха. И что вы думаете? Оказалось, что в этом вот месте слой шоколада слишком толстый, а тут совсем неровный. Понятно, что таким образом я очень скоро доскребла до бисквита и в ужасе спохватилась, только когда обнаружила, что прежде радовавшая глаз блестящая глазурь напоминает вспаханное поле.
Я вздохнула и с облегчением позволила себе прикончить остатки шоколада – ну не оставлять же их. Заново оформить торт до ужина я уже не успела. Так что теперь надо бы заскочить в магазин за шоколадом. Если, конечно, вырвусь отсюда живой.
Наконец наша нестройная колонна втянулась в огромный зал. Вдаль уходили бесконечные ряды деревянных креслиц – узеньких, словно в детском театре. Между рядами металась всклокоченная толстуха, яростно грохоча откидными сиденьями, на которые тотчас падали входящие. Зал перегораживал длинный стол, за которым сидела симпатичная особа, пропускавшая жаждущих похудеть через короткую процедуру.
Она сноровисто взвешивала клиенток на напольных весах, принимала у них денежные чеки, выхватывала из огромной папки персональные карточки, вписывала в них вес и, наконец, оделяла каждую ярким буклетом.
Я покорно пристроилась в очередь. Женщина, стоявшая передо мной, вдруг оглянулась и посетовала:
– Никогда не встречала более депрессивного заслона.
– И не говорите! – Я выразительно закатила глаза, подыгрывая шутнице.
Вот-вот кинусь наутек. Нет, до конца мне этот ужас не вытерпеть.
–Я Флоренс, – и она энергично сунула мне руку. Сухая теплая ладонь, пожатие сильное, но не грубое, – как видно, Флоренс не из тех воинствующих феминисток, что ненавидят в себе женщин. – Я из пригорода, – продолжала она. – Терпеть не могу это дурацкое взвешивание! Норовлю под благовидным предлогом остаться дома в такие дни. Но сегодня улизнуть не удалось, дочка выходит замуж, и нужно подобрать ткань на свадебное платье. А я знаю один магазинчик в центре... Боже, какое там кружево, а шифон...
Я улыбалась, кивала и не слышала ни слова. Флоренс тарахтела, а я просто “выключила” звук. Эту технологию я отработала до совершенства еще на своей бабушке, наверняка побившей все мировые рекорды по неумолчной болтовне. За все годы, что она растила меня (и говорила, и говорила без остановки), ей ни разу не удалось засечь, что я ее не слушаю. А уж на что была приметливая! И как готовила... Горы шоколадного печенья и трубочек с кремом... Оладьи с изюмом, сладкий сироп...
Очередь продвигалась еле-еле, потому что многие завсегдатаи задерживались у стола поболтать с сотрудницей. Темы удручали однообразием. Что и сколько они ели на этой неделе. На каких гуляли свадьбах, крестинах, обрезаниях и как “вели себя” за столом – разумно или не очень. До двери рукой подать, мелькнула мысль, еще не поздно выскочить в коридор и испариться.
Флоренс вдруг перестала журчать. Похоже, спросила о какой-нибудь чепухе и никак не возьмет в толк, отчего я не тороплюсь с ответом. На такой случай у меня припасен особый прием – “Соринка”. Я вполне убедительно всхлипнула и прикрыла ладонью глаз.
– Что такое, что случилось?
– В глаз что-то попало... Не менее убедительно корчась, я запрокинула голову, моргая как свихнувшаяся сова.
– Только не трите! Дайте-ка я посмотрю.
Она деловито выхватила из сумочки упаковку гигиенических салфеток, извлекла одну и скрутила из нее фитилек. Воистину, каждая порядочная женщина владеет собственным рецептом коктейля с мартини, способом избавления от икоты и соринок в глазах. Ладно, пусть похлопочет немного.
– Вроде ничего нет... – обескураженно протянула она, обследовав покорно подставленный глаз.
– По-моему, тоже. – Я моргнула еще пару раз для порядка. – Здесь такой плохой свет!
Оглядев зал, словно прозревший слепец, я воззрилась на свою спасительницу с выражением немого восторга.
– Как рукой сняло! Флоренс, вы прямо волшебница!
– Ах, ну что вы. Такой пустяк! Всегда рада помочь. Муж смеется, что я вторая Флоренс Найтингейл[3]. Да вот не далее как на прошлой неделе...
Спасите, сигарету! Только чтобы очухаться. Хотя бы разок затянуться, а не то я просто свихнусь!
Но здесь не курил никто. Изуверские плакаты “Просим воздержаться от курения в зале” висели на каждой стене, и все воздерживались, ни одна не рискнула взбунтоваться против идиотского запрета. Своих сигарет при мне не было, так что оставалось обежать всех толстух и обнюхать каждую. Как почувствую запах несвежей пепельницы, въевшийся в волосы и одежду, отброшу последний стыд и поклянчу сигаретку.
– Так, вы у нас кто?
Шестое чувство шепнуло, что вопрос обращен ко мне. Неутомимая служительница улыбалась из-за кипы бумажек и проспектов.
– Новенькая?
Нет, уже слегка поношенная.
–Да, – поспешила ответить я, старательно лучась энтузиазмом. – В первый раз.
– Вижу, пришли с подругой? – Она по-свойски улыбнулась, кивнув в сторону Флоренс. Та, с ненавистью косясь на весы, лихорадочно стягивала кольца, браслеты, туфли, едва ли не юбку – словом, все, что снималось, лишь бы весить хоть на несколько граммов меньше.
– Нет-нет, я одна!
Служительница всем своим видом выразила счастье, что в их ряды влился новый член, после чего перешла к деловым моментам:
– Выпишите чек, вот наш прейскурант. Цифра вверху – первый взнос. Еженедельная плата поменьше. Конечно, если не станете пропускать занятия. Иначе в следующий раз придется платить вдвое – то есть за пропущенное тоже. Маленькая хитрость, чтобы заставить вас заниматься регулярно.
Я не стала уподобляться Флоренс и предпочла взойти на весы, не раздеваясь. Тогда разница между сегодняшним и будущим взвешиванием окажется более впечатляющей, ведь уже к следующему занятию я порядочно сброшу. Докажу этим аморфным теткам, что даже малая толика силы воли способна творить с фигурой чудеса.
Тем временем меня обмерили. При росте 160 сантиметров я потянула на пятьдесят шесть килограммов с хвостиком. Еще бы. Ведь мало того что уничтожила весь шоколад с праздничного торта, по пути сюда заглянула в закусочную: кофе, апельсиновый сок, яйцо и к нему ржаные тосты с маслом и пара сосисок. Когда с обмерами было покончено, я задумчиво побрела в зал. Где бы пристроиться? В первом ряду оживленно щебетали какие-то дамочки, обряженные в разноцветные вариации одного и того же спортивного костюма. Между прочим, их даже нельзя было назвать тучными – так, всего несколько лишних килограмм. Пожалуй, от них можно услышать что-нибудь полезное. Я села во втором ряду и затаилась.
– Как тебе обеды “У Лайлы”?
– Салаты просто отвратные!
– Зато какие цыплята жареные – объедение!
Желудок скрутило немыслимым узлом. При любом упоминании о пище меня одолевал никотиновый голод, который тут же выпускал на свободу бешеную потребность в еде. Мое нравственное падение набирало обороты, я разлагалась прямо на глазах.
Гурманки без устали делились своими гастрономическими воспоминаниями. Я отключила их (спасибо, бабушка!) и уткнулась в буклет, которым одарила меня весовщица. По мнению “Заслона”, “нормальные колебания” моего веса лежали в промежутке от пятидесяти двух до шестидесяти одного килограмма. В этих пределах любой вес объявлялся допустимым.
Я напрягла воображение и представила себя весом в шестьдесят с лишним кило. И это допустимо? Интересно, для кого? В пустую клеточку, озаглавленную “Ваша цель”, я решительно вписала “52”. Не страшно, с пятидесяти двух до своих нормальных сорока восьми уж как-нибудь сама доголодаюсь.
В другой брошюре подробно перечислялись блюда, какие можно есть в первую неделю. Надо же, до чего безобидная диета – да здесь почти все мои любимые лакомства! В черный список угодили только три неудачника – сухое белое вино, пончики и молочный шоколад. Вместо запрещенных блюд следовало выбрать другие, менее вредоносные. Этой благой цели служила бесконечная таблица, в которую я и погрузилась поначалу с детской увлеченностью.
Система замены продуктов оказалась чертовски хитроумной. Плод изощренного, если не извращенного ума! Как шпион в стане врага, я приступила к дешифровке. Итак, пятьдесят шесть с половиной грамм куриной грудки содержат одну единицу белка... Ага, на день мне полагается не больше шести таких единиц, значит, в итоге получаем... Черт, три квадратных литра чернил – вот что мы получаем! И кто только выдумал всю эту муть?
Мудреная бухгалтерия – мой домашний крест – грозным призраком замаячила перед внутренним взором. Вспомнился муж и его презрительное замечание. Я окончательно скисла. Неужели он все-таки прав? Узнав о моих планах податься сюда, Фрэнклин холодно обронил, мол, на кой черт мне это сдалось? Немного силы воли, и от лишнего веса следа не останется. А главное, тратиться не придется.
Густая волна тяжелых вечерних духов накрыла меня с головой и вернула к действительности. По моему ряду, чудом втиснувшись в узкий проход, перемещалась немыслимая масса набивных “огурцов”; ткань величественно колыхалась под бренчание бесчисленных браслетов. На меня надвигалась женщина-гора, отставшая на дальних подступах к залу.
Теперь, при нормальном освещении, я могла рассмотреть ее лицо. Полное, гладкое, ни намека на скулы – и все же оно выдерживало испытание ярким светом на все десять баллов. Нежная прозрачная кожа, живой, проницательный взгляд ярко-голубых глаз, потрясающие ресницы. И все это в обрамлении буйной черной гривы.
Незнакомка держалась естественно, с достоинством, с полным сознанием собственной красоты. Так и хотелось дернуть ее за рукав и полюбопытствовать, скольких еще красавиц она прячет под своей необъятной хламидой. Вроде не мое это дело, но я вдруг обрадовалась: здесь ее тело сделают прекрасным, под стать лицу.
Она осторожно опустилась на соседнее место и поначалу долго скрипела сиденьем, очевидно устраиваясь поудобнее. Потом занялась своей огромной матерчатой сумкой: то пыталась подсунуть ее под локоть, то шлепала на пол и тут же тяжело нагибалась за ней, пристраивала на коленях, а однажды даже умудрилась потерять ее в складках собственного одеяния.
Время от времени это удивительное создание принималось рыться в недрах сумки, поочередно выуживая оттуда ручку, дезодорант, крохотную записную книжку и прочее барахло, затем многострадальная торба снова возвращалась на пол, и хозяйка энергично пинала ее ногой, загоняя под стул. В конце концов она повесила сумку на спинку чужого стула и утомленно задышала, любуясь результатом.
И все это под бряцание украшений и в растревоженном облаке удушливо-сладкого аромата. Я сидела ни жива ни мертва.
Неожиданно она обернулась ко мне и обнаружила на моей физиономии вполне естественное изумление – глаза вытаращены, челюсть отвисла. Но лицо ее тем не менее озарилось мягкой, всепонимающей улыбкой.
– С моей комплекцией не так-то просто угнездиться. Будем знакомы, я Кэтлин.
– Барбара.
– Впервые угодила в этот гадюшник?
Я растерялась. Неужели так заметно, что я новичок?
Кэтлин кивнула на брошюру “Первая неделя диеты”, которую я нервно теребила в руках:
– Полное дерьмо! Ни за что не поверю, что хоть одна распоследняя идиотка читала это по доброй воле.
Я решила поддержать беседу с бывалым человеком. Судя по ее осведомленности, она варится здесь не первую неделю.
– Месяца три, – нехотя подтвердила Кэтлин, сразу погрустнев.
– И как успехи?
Не стоило задавать этот вопрос. Кэтлин неопределенно дернула головой и поспешно отвела взгляд в сторону. Да уж, такта у меня не больше, чем у разыгравшегося щенка. Едва перекинулись парой слов, а уже лезу поковыряться в наболевшем.
– Доброе утро!
Поставленный голос председательницы перекрыл гудение голосов в большом зале. Мы ответили нестройным хором, как первоклассницы.
– Все вы сегодня просто неотразимы! – обрадовала она собравшихся и, поощрительно улыбнувшись, раскрыла видавший виды блокнот. Листы были сплошь оклеены журнальными вырезками, картинками и еще какими-то бумажками-как мне показалось, рецептами. Долистав до нужной страницы, она предъявила нам фотографию необъятной толстухи во весь разворот. Пока я рассматривала бесформенные бока и слоновьи ноги модели, хозяйка снимка непринужденно заметила:
– Кстати, информация для новеньких. Это я, собственной персоной, – двадцать кило тому назад!
Зал дружно грянул аплодисментами. Героиня встала и с довольной улыбкой неспешно повертелась, демонстрируя себя со всех сторон. Контраст с фотографией был разительный. Меня невольно начала захватывать стихия всеобщего энтузиазма.
– Вот такой, милые дамы, я проходила девять лет, девять месяцев и двадцать дней. Наша программа действительнопомогает. Я – живое тому подтверждение.
Мы снова взорвались овациями. Едва не отбив ладони, я схватилась за блокнот. Наша руководительница начала разъяснять суть методики. Нужно записать все в подробностях, не пропустить бы самое важное.
Перспективы открывались просто радужные. На носу лето – идеальная пора для желающих похудеть. Плавание великолепно подтягивает фигуру. Опять же, именно летом так хочется быть стройной! Тучные в жару прямо-таки обливаются потом, да и в бикини выглядят, мягко говоря, неважно.
Торопливо перелистывая очередную убористо исписанную страничку, я мельком взглянула на свою соседку. Кэтлин обмякла в кресле – голова подозрительно склонилась к плечу, блокнот лежит на коленях, ручка вот-вот выскользнет из расслабленных пальцев. Но любоваться на все это было некогда, ораторша буквально забрасывала нас всевозможными идеями, испытанными способами перебить голод и полезными советами.
Никогда я не чувствовала себя столь окрыленной – разве только в тот упоительный день, когда бабушка вела меня за руку первый раз в первый класс. Сейчас меня переполняли тот же энтузиазм и то же страстное желание учиться новому. Пускай это первая диета в моей жизни, я справлюсь! Я действительно созрела для самого серьезного голодания. Черт возьми, ведь все так просто и очевидно! И чего я так убиваюсь из-за пары несчастных килограммов?
Излив на нас водопад информации, руководительница энергично хлопнула в ладоши – знак к началу нового “урока”. Когда зал угомонился, она с радостью провозгласила:
– А теперь, дорогие мои, разбейтесь на пары, кто с кем сидит, и обсудите, каким видом спорта хотели бы... нет, непременно будете заниматься!
Я тотчас обернулась к Кэтлин, намереваясь начать разговор, но... Уронив голову, отчего лицо занавесилось волосами, она спала глубоким, мирным сном безгрешного ребенка. Могучая грудь мерно вздымалась и опускалась, как вольная океанская волна.
Оглядев остальных “одноклассниц”, я приуныла: все уже шептались попарно, одна я томилась в одиночестве. Что ж, придется, как ни жаль, вырвать Кэтлин из сновидений. А ведь как сладко посапывает. Ангел, да и только. Впрочем, вряд ли она будет в претензии – не надеется же похудеть во сне.
Однако хватать едва знакомую женщину и трясти что есть силы было как-то неловко. Я встала и довольно бесцеремонно продралась мимо сони к столу нашей наставницы – якобы затем, чтобы разжиться фирменной ручкой с логотипом “Заслона”. На обратном пути обнаружила, что Кэтлин проснулась и хлопала ресницами, бессмысленно тараща глаза. До нее с явным трудом доходило, где она, собственно говоря, находится.
Теперь я уже осторожно пробралась на свое место и обратилась к страдалице:
– Так чем займемся?
Кэтлин оживилась, глаза загорелись.
– А ты чем хотела бы?
– Вообще-то я предпочитаю ходьбу. Вернее, предпочитала, пока... (Где ты, Сара-Джейн?)Пока у меня была спутница.
– Может, лучше аэробика? – предложила Кэтлин.
– Тоска!
– А бег трусцой?
– Что ты, это же вредно для суставов!
– Как насчет плавания?
– Уже пробовала... Вообще-то ничего, почти приятно. Вот только залезать в воду... Жуткая минута! Прыгаю с бортика, и над моим нежным, теплым телом смыкается мерзкая, мокрая, холодная вода! Брр, содрогаюсь при одном воспоминании.
– Могу подсказать бассейн, где вода всегда теплее двадцати шести градусов, – вкрадчиво промурлыкала эта иезуитка.
– Я как раз туда и ходила!
Мы рассмеялись – сколько можно прикидываться серьезными! Теперь настал черед Кэтлин исповедоваться.
– Что касается спорта, тут я – сама беспристрастность: все виды ненавижу одинаково.
И ее красноречие иссякло. Понурясь, Кэтлин щелкала шариковой ручкой, шуршала страницами блокнота и наконец взорвалась:
– Проклятье, о чем вообще разговор? Ну какой, к чертовой матери, спорт! Назови мне хотя бы одно-единственное терпимое упражнение – ведь это всегда или пытка, или занудство, или бессмысленная трата времени, а то и денег!
– А секс?
Вот это да, я обезоружила ее.
Кэтлин вздернула брови, обдумывая нестандартную идею, и уголки ее рта поползли кверху в заинтересованной улыбке.
– А что, неплохо... Скажем, полчаса без передышки, самое меньшее? Три раза в неделю! Как тебе?
Господи, бедный Фрэнклин... Последнее время он столько вкалывает, где уж ему наскрести целых полчаса. Разве только научится одновременно ублажать жену и крутить педали велотренажера!
Нас уже поторапливали. Еще две минуты на обсуждение в парах, потом – общая беседа.
– Ну же, Кэтлин, решай! Выбери наименьшее зло.
– Ага, между петлей и веревкой!
Пока она мучительно напрягала мозги, хмурясь и покусывая губы, я исподтишка рассматривала ее. Надо же, как хороша, дух захватывает! Сара-Джейн тоже была красива – от макушки до шеи. Просто в голове не укладывается, как можно так себя запустить! Эх, будь у меня такое лицо... На все готова, лишь бы тело не уступало лицу! Сара-Джейн тоже становилась безвольной тряпкой, едва примечала что-нибудь съедобное. Виду я не подавала, но порой меня это невероятно сердило. В конце концов, она ведь курила – дымила как паровоз.
Кэтлин недовольно поерзала в кресле и со вздохом пробурчала: