Страница:
Во-первых, я хочу спросить возмущенно размахивающих руками министров: можно ли было доверить столь ответственный и важный пост человеку, показавшему на телеканале «Россия», как принято говорить, в прайм-тайме порнофильм с участием мужчины, похожего на генпрокурора Скуратова? В любой законопослушной стране место такому руководителю в тюрьме, а не в министерском кресле.
Во-вторых, о какой культурной политике в России может идти речь, если самые высококвалифицированные, зачастую прославленные, увенчанные академическими званиями деятели культуры (музейные работники, библиотекари, реставраторы, актеры и музыканты) получают зарплату в 2000 рублей? Разве можно сравнить их возможности к выживанию с благосостоянием министра-шоумена, получающего, по их понятиям, заоблачные вознаграждения за свои «культурные революции», направленные на преднамеренное растление аудитории, очернение русского культурного наследия и даже неприкрытую проповедь немецкого фашизма?
В-третьих, почему мы не услышали от Правительства РФ даже возгласа недоумения, когда г-н Швыдкой вместе со своим заместителем г-ном Хорошиловым и директором Эрмитажа г-ном Пиотровским втихую готовили преступный акт передачи в Германию шедевров Бременской коллекции? В одиночку с тогдашним главой думского Комитета по культуре H.H. Губенко удалось нам привлечь к этому делу Генпрокуратуру и добиться приостановления швыдковской вольницы. А почему правительство оставило без внимания самостийную выдачу тем же Пиотровским уникальных витражей XIV века из Мариенкирхе? Знаете ли, господа министры, во сколько эти витражи оцениваются? Почему по сей день не принял кабинет министров какого-либо решения по результам проверки Счетной палатой хранительской деятельности Государственного Эрмитажа? Руководивший этой комиссии Ю. Болдырев по сей день с документами в руках продолжает требовать привлечения к ответственности руководства Эрмитажа за пропажу многочисленных единиц хранения. Но почему-то ответственные лица хранят благородное театральное молчание. Я могу продолжать задавать вопросы еще и еще. Но ограничусь заявлением человека, почти полвека отдавшего любимому делу охраны культурного наследия и пропаганде ее высочайших творческих проявлений. Если правительство хочет, чтобы профессиональный, ответственный и принципиальный руководитель культурного ведомства A.C. Соколов смог внести полноценный вклад в улучшение нашей повседневной культурной жизни, пусть оно уберет с его дороги Швыдкого и К», не скрывающих своих псевдорыночных, фальшиво-либеральных настроений и по сей день руководствующихся разрушительными методами ельцинско-гайдаровско-чубайсовской вседозволенности. Тогда можно будет вздохнуть свободно и начать работать по уму, соблюдая столь необходимый законный смысл и продуктивную логику.
Идолы рукотворные
Пейзаж после битвы
Судьба русского пейзажа – тема, кажется, не самая актуальная, но она незримо связана с нашим духовным состоянием…
– Когда ты оказываешься наедине с природой, к тебе приходят самые сокровенные мысли, которые никогда не придут в голову в городской квартире или офисе. Поле, опушка, тропинка лесная или обрыв над рекой… Там ты становишься ближе к небу и начинаешь внимать самому главному.
Вот, казалось бы, не самая яркая земля – рязанская. Того, кто видел Север, рассвет на Онеге, Соловки и Кижи, Псков и Новгород, Ильмень и реку Великую, она вроде и поразить ничем не может. Но когда я оказался в районе Касимова, на Оке, то навсегда запомнил бесконечные песчаные плесы, луга с многоцветьем. И настолько этот пейзаж созвучен мягкому, приветливому характеру рязанцев. Это не Енисей, где дух захватывает сразу. Тут все тихо, плавно и очень соразмерно человеку.
– Просторы России, ее дали, без них не было бы нашей поэзии, наших песен и сказок. Мы были бы другими…
– Да, наши предки привыкли к простору до горизонта. Может, оттого нашей душе так тесно теперь в городах?..
Каждую весну я езжу в Суздаль, очень люблю суздальское ополье. Вот эти поля бесконечные, где, казалось бы, глаз должен заскучать, – ничего подобного! За каждым поворотом, за каждым спуском-подъемом открываются новые виды. Ополье от Суздаля до Юрьева Польского дышит русской историей. Юрьев Польской к Польше не имеет отношения, он назван так, потому что стоит в полях. От тамошнего пейзажа идет какая-то могучесть, откуда-то притекает уверенность в своих силах. Недаром в этих полях вырос Александр Васильевич Суворов. Для русской души очень важно это раздолье.
– Родившийся в курской деревне писатель-фронтовик Евгений Иванович Носов говорил, что может ощущать себя дома лишь на открытых холмах: «Мне подавай небеса от края до края, всю их устоявшуюся погожую синь…»
– Да, а я хоть и родился в Москве, но корни-то у меня деревенские. Поэтому и мне подавай и ополье суздальское, и бескрайние просторы Онежского озера, когда ты можешь сесть в лодку, поплыть и выйти на любом островке, оказаться рядом с часовенкой, посмотреть вдаль…
– Знаю, что раз в год вы приезжаете к храму Покрова на Нерли…
– Да, обязательно, и не устаю поражаться, с какой непостижимой, абсолютной точностью мастера русские выбирали места для возведения храмов. Такое впечатление, что перед тем, как взяться за строительство, они летали на каких-то летательных аппаратах, ведь только сверху можно сделать столь безупречный выбор. Плотники у нас на Севере до сих пор работают «как чувство и мера скажут». Вот это чувство и мера позволяли им ставить храмы так, что они будто не поставлены, а выросли, как вырастают леса, заливные луга… И Покров на Нерли, и Изборская крепость – они снятся. И, конечно, Ферапонтово, куда я приехал первый раз в 1961 году. Там был легендарный хранитель Валентин Иванович Вьюшин. Он многие годы вместе с женой и дочкой сторожил Рождественский собор с бесценными фресками. Когда он открыл мне двери и я впервые увидел фрески Дионисия, они поразили меня удивительной сохранностью, я даже Вьюшина спросил: «А это не новодел?» Он говорит: «Что-о-о? А еще специалист называется!»
Был удивительный осенний день, голубое небо, золотое солнце, и, когда осенний воздух вошел вместе со мной в храм с улицы, я увидел, что фрески стали продолжением пейзажа. Все эти чистые осенние цвета были в палитре Дионисия.
– Николай Рубцов, побывавший в Ферапонтове примерно в одно время с вами, пережил такое же потрясение. Помните его стихотворение:
И безымянные древнерусские мастера, и славные на весь мир русские писатели – все воспитывались на природе. Гениальность Ломоносова возросла на холмогорских просторах. Как тянуло Пушкина, Тургенева к своим местам! Как дорожил своим тобольским детством Менделеев! А чеховская «Степь»! И что бы нам оставил Лев Толстой, не будь Ясной Поляны?..
Я очень верю в известное выражение «впитать с молоком матери». По маме мы брянские. Бабушкина деревня называлась Савчино, это близ Дядьково. Она немного в низинке стоит, и в войну немцы поначалу проехали мимо нее и только через пару месяцев туда вошли. К счастью, они ее не сожгли, и я пацаном провел там не одно лето.
Страшно об этом говорить, но сегодня русский пейзаж – это часто заброшенные деревни, оставленные дома. Я много езжу по провинции. За четверть века деревня сильно изменилась, а более всего за последние пятнадцать лет. Недавно ехал из Суздаля в Иваново и увидел совершенно брошенную деревню. Причем дома неплохие, и чувствуется, что люди недавно ушли. Лежат оставленные гармони, посуда… Сердце останавливается, глядя на все это. Когда уходят люди, пейзаж не умирает, но пустеет. Он, быть может, будет по-прежнему красив, но без жилого тепла, без дымка над крышей все сиротеет.
– А в городах другая беда. Если после революции людей уплотняли в коммуналках, то сейчас уплотняют застройку. Гибнут дворы, где мы росли, исчезают сады и скверы. Пейзаж за нашими окнами порой меняется буквально за ночь. Могут вырыть котлован там, где накануне шелестела красавица липа и под ее кроной играли дети, сидели на скамеечке бабушки. Палисадник, за которым ухаживало несколько поколений, снесут в несколько секунд, если он помешает строительству автостоянки. Окно, в которое еще вчера смотрело солнце, может оказаться навсегда в тени нового дома. А ведь для скольких стариков, инвалидов, малых детей окно это весь их пейзаж, весь воздух, вся природа!
– Почти десять лет я тяжело болел, и все эти годы провел у одного окна. И это окно с видом на скромный московский дворик охватывало для меня весь мир… Надо называть вещи своими именами: те, кто сейчас в безрассудной алчности рушит устоявшийся микромир наших дворов, уничтожает зеленые легкие городов, совершает преступление, которое должно караться по закону. Увы, закон у нас почему-то на стороне богатого и наглого.
Людей доводят до отчаяния. Если бы на то была возможность, многие уже бросили бы городскую жизнь навсегда. Этим летом я познакомился на Соловках с Антониной Алексеевной Сошиной, замечательной сотрудницей тамошнего музея. Очень современная женщина, красивая. Сейчас приехала в столицу на пару месяцев поработать в архиве и говорит мне: «Живу в Москве только надеждой на то, что я уеду отсюда…» И я, старый москвич, ее понимаю.
– А что происходит сейчас с обликом провинциальных русских городов?
– Страдают прежде всего уникальные деревянные города. Еще четверть века назад я писал о гибели деревянного узорочья Вологды, и там по-прежнему тяжелая картина. К счастью, сохраняется старый Суздаль. В Ярославле памятники тоже ухожены. В Новгороде новое строительство удается пока сдерживать за пределами Софийской и Торговой стороны. Правда, неподалеку от кремля, рядом с археологическим раскопом, прямо над обрывом строят чудовищные особняки. Но самое страшное происходит со Псковом. Его просто уничтожают. Там ведут строительство рядом с кремлем, в тридцати метрах от уникальной церкви Богоявления с Запсковья XV века. Своды самой церкви проваливаются, обрушился придел. А ведь это памятник не меньшего значения, чем Парфенон. В Пскове закатывают в бетон землю, погребая огромные территории, где еще не было археологических раскопок. Там хотят строить гостиницу у Гремячей башни и у церкви Косьмы и Дамиана XVI века, чтобы все это вошло в гостиничный комплекс и было приманкой для туристов. Псков сейчас вызывает не меньше тревоги, чем когда его освободили от фашистских захватчиков. И это не для красного словца я говорю.
– Вы, наверное, слышали о том, что происходит вокруг Мураново, там хотят построить элитный коттеджный поселок прямо под окнами музея, погубить тот уголок природы, который вдохновлял Тютчева и Боратынского…
– А им все равно – Мураново, Абрамцево, Архангельское… Они даже не знают, с какими великими именами связаны эти места. Они просто ищут, где престижнее, где удобнее. Построить свой дом вплотную к уникальному памятнику – такого никогда не могли бы себе позволить ни Третьяковы, ни Бахрушины, ни Щукины… Все, на что способны нынешние господа в области жизнеустройства, можно видеть сейчас на Рублево-Успенском шоссе, на Николиной горе. Я там не был лет десять, а недавно приехал и не узнал окрестностей. Там уничтожена огромная часть подмосковной земли и заповедных лесов. Гибнет Москва-река. Жуткие проблемы с отходами. Один вид бездарных особняков, которых сейчас там настроили, просто кричит об их криминальном происхождении и бедственной художественной невоспитанности.
– Как вы относитесь к тому, что Москву и Питер планируют застроить сверхвысотными зданиями?
– В последние два века во многих городах мира спорили по поводу высотных сооружений. Всем известна история с Эйфелевой башней в Париже. Она вызывала у многих возмущение. Сейчас у нас ссылаются на эту историю и говорят, что вот и московские башни будут радовать будущие поколения. Но простите, в центре Парижа одна Эйфелева башня и стоит, да еще одна высотка близ бульвара Распай. Все остальные небоскребы вынесены на окраину Парижа.
Почему по старому Парижу такое наслаждение гулять? Да там все дома жилые, уютные. А у нас коренных москвичей выживают из центра, остается одна торговля, игорный бизнес, дорогие рестораны и офисы. Гибнет исторически сложившийся образ города, втискивают повсюду чудовищные постройки. Причем где – в ее сердце! Пропала Манежная площадь. Кощунственно нарушена святость места, где рядом Могила Неизвестного Солдата и Кремль. На Павелецкой набережной, рядом с Кремлем, громадина Дома музыки перекрывает весь вид. Не говорю уже о махине Петра, которая задавила центр Москвы. Те немногие старые московские особняки, что еще уцелели, совершенно теряются. Теперь с Воробьевых гор не разглядеть уже и храма Христа Спасителя. Одно радует: церкви в Москве привели в порядок.
К чести петербужцев надо сказать, что они решительнее москвичей защищают свой город. Вот сейчас там хотят рядом с Русским музеем построить какие-то богатые дома, но идет очень активная борьба с этим строительством. Губернатор Валентина Матвиенко очистила Невский от задавившей все рекламы, но заняла в отношении памятников зодчества странную позицию: мол, выбирайте: или особняк погибнет, или мы его продадим Абрамовичу.
Памятники так быстро не погибнут, а вот Абрамовичи их мгновенно уничтожат. Новым владельцам наплевать, куда они въезжают, им нужна земля в удобном месте. В Европе, если даже памятник переходит к частному владельцу, государство не даст нарушить его первозданность. Государство может вам бесплатно передать в аренду исторический памятник, но контракт будет таким, что вам даже мебель не дадут сдвинуть с места, а раз в полгода к вам будет приезжать комиссия и смотреть, правильно ли вы содержите здание, все ли в порядке.
– А что в русском искусстве происходит с пейзажем? Знаю, что не только в Москве, но и в провинции есть прекрасные художники-пейзажисты, мастера мирового уровня, а во Владимире и вовсе сложилась целая пейзажная школа…
– Для меня радость, когда я встречаю во Пскове или в Пушкинских горах студентов Петербургской академии художеств. Но, увы, пейзаж сейчас на задворках и в обучении студентов, и в самом искусстве. У нас были Федор Васильев, Левитан, Саврасов, Серов, Коровин, а позднее Крымов, Пластов, Рылов… Я уверен, что эта традиция не прервется. Люди устали от мишуры, от постмодерна, от выкрутасов. Мы вернемся к настоящему наследию. То, что сделали наши художники-пейзажисты в XIX—XX веках, это как античность, как помпейские фрески, как византийские иконы. Это не может умереть.
Записал Дмитрий Шеваров
Кому достанутся памятники архитектуры?
Во-вторых, о какой культурной политике в России может идти речь, если самые высококвалифицированные, зачастую прославленные, увенчанные академическими званиями деятели культуры (музейные работники, библиотекари, реставраторы, актеры и музыканты) получают зарплату в 2000 рублей? Разве можно сравнить их возможности к выживанию с благосостоянием министра-шоумена, получающего, по их понятиям, заоблачные вознаграждения за свои «культурные революции», направленные на преднамеренное растление аудитории, очернение русского культурного наследия и даже неприкрытую проповедь немецкого фашизма?
В-третьих, почему мы не услышали от Правительства РФ даже возгласа недоумения, когда г-н Швыдкой вместе со своим заместителем г-ном Хорошиловым и директором Эрмитажа г-ном Пиотровским втихую готовили преступный акт передачи в Германию шедевров Бременской коллекции? В одиночку с тогдашним главой думского Комитета по культуре H.H. Губенко удалось нам привлечь к этому делу Генпрокуратуру и добиться приостановления швыдковской вольницы. А почему правительство оставило без внимания самостийную выдачу тем же Пиотровским уникальных витражей XIV века из Мариенкирхе? Знаете ли, господа министры, во сколько эти витражи оцениваются? Почему по сей день не принял кабинет министров какого-либо решения по результам проверки Счетной палатой хранительской деятельности Государственного Эрмитажа? Руководивший этой комиссии Ю. Болдырев по сей день с документами в руках продолжает требовать привлечения к ответственности руководства Эрмитажа за пропажу многочисленных единиц хранения. Но почему-то ответственные лица хранят благородное театральное молчание. Я могу продолжать задавать вопросы еще и еще. Но ограничусь заявлением человека, почти полвека отдавшего любимому делу охраны культурного наследия и пропаганде ее высочайших творческих проявлений. Если правительство хочет, чтобы профессиональный, ответственный и принципиальный руководитель культурного ведомства A.C. Соколов смог внести полноценный вклад в улучшение нашей повседневной культурной жизни, пусть оно уберет с его дороги Швыдкого и К», не скрывающих своих псевдорыночных, фальшиво-либеральных настроений и по сей день руководствующихся разрушительными методами ельцинско-гайдаровско-чубайсовской вседозволенности. Тогда можно будет вздохнуть свободно и начать работать по уму, соблюдая столь необходимый законный смысл и продуктивную логику.
Идолы рукотворные
Отчего «памятник водке» оказался важнее бюста Станиславского
Мне, состоящему многие годы в президиуме Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, все чаще приходят запросы о правомочности повального воздвижения монументов, скульптурных групп и памятных знаков в различных уголках необъятной нашей Родины. Конечно, время на дворе окрашено революционными переменами и потрясениями, и тут уж без монументальной пропаганды не обойтись. Вспомните, какое значение придавал этому вождь первого в мире государства рабочих и крестьян. В стране дымились пожары Гражданской войны, голод уничтожал сотни тысяч жителей, а скульпторы наспех мастерили памятники знаменитым революционерам, писателям, философам, ученым. Даже персонажей церковной истории не забыли и, хотя бы в гипсе, увековечили социально близкого разрушителям России Иуду Искариота.
Хозяева сегодняшней жизни, празднуя балы в честь сомнительных удач, стараются как можно быстрее увековечить близких им по духу кумиров, забыв о том, что существует специальный параграф, узаконенный ЮНЕСКО, который не рекомендует устанавливать памятники деятелям культуры раньше чем через пятьдесят лет после их ухода из жизни. «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед», – писала Марина Цветаева. Слова юной поэтессы оказались пророческими, творчество ее стало классикой русской литературы наряду с шедеврами Пастернака, Ахматовой, Гумилева, Мандельштама. Но не им ставят памятники нынешние культуртрегеры. Забыты монументальными пропагандистами Станиславский, Шостакович. Тютчев отмечен лишь скромным бюстиком во дворе московской усадьбы. Зато облагодетельствовали центр Москвы шемякинскими изваяниями человеческих пороков, помещенных по соседству с Третьяковской галереей и памятником Илье Репину. Благодарный новым хозяевам господин Шемякин торопится увековечить память петербургского губернатора Собчака. Американский «земляк» Шемякина Эрнст Неизвестный задумал проект «Памятник водке». И это в древнем Угличе, где одна из страшных нынче проблем – пьянство. Впрочем, заокеанского «Микеланджело» не волнуют здешние проблемы. Тем более что прецедент имеется – болванчики в честь певца российского алкоголизма Венечки Ерофеева уже установлены на трассе Москва – Петушки. Виктор Астафьев, сам в молодые годы неравнодушный к рюмке, диву давался, видя прославление сошедшего с круга писателя. А еще один полуамериканец Евгений Евтушенко договорился до того, что Венечка пребывает в одном пантеоне с Гоголем…
В дореволюционной России наиболее значимые памятники строили на собиравшиеся народом пожертвования. Жертвователи вместе со знатоками выбирали лучший проект и наиболее полюбившегося скульптора. Монументы возводили с большими временными интервалами, помня о значимости увековечиваемого деятеля и важности события. Поэтому и остались знаковыми на века Медный всадник, Минин и Пожарский, опекушинский Пушкин, микешинское Тысячелетие России в Новгороде. Не апологет я тоталитарно-застойных времен, выпавших на нашу молодость, но не могу не признать, что всесильный Вучетич, обладавший неограниченными возможностями и властью, сработал всего три монументальных колосса: памятник воину-освободителю в берлинском Трептов-парке, железного Феликса и Родину-мать в Сталинграде. Поучиться бы нынешним суетливо плодовитым ваятелям такой сдержанности у «хозяина всея советской скульптуры».
Кто в чаду охватившей страну монументальной пропаганды зрит в исторические корни? Разве подумал конвейерный скульптор А. Рукавишников, сажая в неприличную позу у главного входа в Государственную библиотеку Федора Михайловича Достоевского, как скромный до болезненности писатель отнесся бы к идее быть дважды увековеченным, причем в первый раз блестящим монументом в Москве, где он только родился и жил маленьким мальчиком. А что бы сказал Михаил Афанасьевич Булгаков по поводу уничтожения Патриарших прудов несуразной «примусной» композицией того же скульптора в честь романа «Мастер и Маргарита»? Спасибо московским старожилам, легшим под колеса самосвала со строительными конструкциями и не давшим надругаться над заповедным местом.
А разве прислушались те, кто «облагораживает» Манежную площадь торговыми точками и фонтанами, к мнению истинных специалистов и хранителей исторической памяти? Разве подумали они, прежде чем дать щедрому дарителю Церетели плодить примитивный зверинец рядом со святая святых – Могилой Неизвестного Солдата, символизирующей жертвенный подвиг миллионов убиенных на полях Великой Отечественной?
Неужели не дрогнуло сердце у заказчиков и проектировщиков, когда смотрели они чертежи и планы экспозиции возводимого на Стрелке монструозного Петра? Ведь и неспециалисту было понятно, что это «восьмое чудо света» исказит облик столицы до неузнаваемости, загородит не только храм Христа Спасителя, но и сам Кремль невозможно будет разглядеть с Воробьевых гор.
Лукавый так и старается опошлить любое, даже самое светлое событие, каким два года назад стал, к примеру, 1100-летний юбилей Пскова. Напрасно пытались искусствоведы доказать местным властям, что глупо в рамках одного торжества открывать сразу два памятника основательнице города Святой Равноапостольной княгине Ольге с интервалом в один день. Возымел действие веский аргумент московских ваятелей 3. Церетели и В. Клыкова: монументы устанавливаются безвозмездно. Безвозмездно для Пскова, хотя одному Богу известно, сколько уйдет денег на затраты по установке и благоустройству. Но и самим «данайцам» дары их кто-то оплатит, ибо бесплатный сыр бывает лишь в мышеловке. Может, щедрым москвичам лучше отреставрировать разрушающиеся нерукотворные памятники Святой Ольге – древние псковские храмы?
Псков в катастрофическом положении, а состояние его архитектурных сокровищ сравнимо разве что с последствиями военных лет. Но у нас совсем забывают о том, что оставлено в наследство талантливейшими мастерами Древней Руси, и не гнушаются рядом с обветшавшими жемчужинами, а иногда и руинами ставить новенькие памятники, выглядящие словно заплата на драном кафтане. Сказано в Евангелии: «И никто к ветхой одежде не приставляет заплаты; ибо вновь пришитое отдерет от старого и дыра будет еще хуже».
Забывают современные скульпторы и их заказчики (да и знали ли?): церковные каноны исключали круглую скульптуру и установку памятников святым. Храм, икона, фреска, плоская резьба, мелкая пластика, книжные украшения – вот основной набор древнерусских мастеров. Мне понятно, что снятие запретов и отмена атеистических изуверств побудили современных художников приложить свое дарование к прославлению подвигов молельников и подвижников православных. Я приветствовал установку памятника Преподобному Сергию в Радонеже и даже помогал скульптору В. Клыкову преодолеть запреты на его открытие. Радовалось мое сердце, когда во дворе Марфо-Мариинской обители (где проработал четверть века) тот же мастер с чувством меры и такта поместил изящную скульптуру Святой Елизаветы – основательницы монастыря княгини Елизаветы Федоровны. А дальше пошел поточный метод изготовления штампованных поделок. И сегодня докатился этот поток до тихого поселка Борисоглебский Ярославской области, где рядом со стенами прославленного монастыря Святых Бориса и Глеба намереваются воздвигнуть очередной церетелевско-данайский дар – десятиметровые бронзовые изваяния Преподобного Иринарха, благословившего Дмитрия Пожарского на борьбу со смутой, и воина-монаха Пересвета. Как специалист по древнерусскому искусству, без малого полстолетия посвятивший спасению и реставрации церковного культурного наследия, я обращаюсь к тем, кто благословил впавшего в монументальный угар Церетели: остановите беспредел, вспомните о евангельской заплате на ветхой одежде Борисоглебского монастыря…
Хозяева сегодняшней жизни, празднуя балы в честь сомнительных удач, стараются как можно быстрее увековечить близких им по духу кумиров, забыв о том, что существует специальный параграф, узаконенный ЮНЕСКО, который не рекомендует устанавливать памятники деятелям культуры раньше чем через пятьдесят лет после их ухода из жизни. «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед», – писала Марина Цветаева. Слова юной поэтессы оказались пророческими, творчество ее стало классикой русской литературы наряду с шедеврами Пастернака, Ахматовой, Гумилева, Мандельштама. Но не им ставят памятники нынешние культуртрегеры. Забыты монументальными пропагандистами Станиславский, Шостакович. Тютчев отмечен лишь скромным бюстиком во дворе московской усадьбы. Зато облагодетельствовали центр Москвы шемякинскими изваяниями человеческих пороков, помещенных по соседству с Третьяковской галереей и памятником Илье Репину. Благодарный новым хозяевам господин Шемякин торопится увековечить память петербургского губернатора Собчака. Американский «земляк» Шемякина Эрнст Неизвестный задумал проект «Памятник водке». И это в древнем Угличе, где одна из страшных нынче проблем – пьянство. Впрочем, заокеанского «Микеланджело» не волнуют здешние проблемы. Тем более что прецедент имеется – болванчики в честь певца российского алкоголизма Венечки Ерофеева уже установлены на трассе Москва – Петушки. Виктор Астафьев, сам в молодые годы неравнодушный к рюмке, диву давался, видя прославление сошедшего с круга писателя. А еще один полуамериканец Евгений Евтушенко договорился до того, что Венечка пребывает в одном пантеоне с Гоголем…
В дореволюционной России наиболее значимые памятники строили на собиравшиеся народом пожертвования. Жертвователи вместе со знатоками выбирали лучший проект и наиболее полюбившегося скульптора. Монументы возводили с большими временными интервалами, помня о значимости увековечиваемого деятеля и важности события. Поэтому и остались знаковыми на века Медный всадник, Минин и Пожарский, опекушинский Пушкин, микешинское Тысячелетие России в Новгороде. Не апологет я тоталитарно-застойных времен, выпавших на нашу молодость, но не могу не признать, что всесильный Вучетич, обладавший неограниченными возможностями и властью, сработал всего три монументальных колосса: памятник воину-освободителю в берлинском Трептов-парке, железного Феликса и Родину-мать в Сталинграде. Поучиться бы нынешним суетливо плодовитым ваятелям такой сдержанности у «хозяина всея советской скульптуры».
Кто в чаду охватившей страну монументальной пропаганды зрит в исторические корни? Разве подумал конвейерный скульптор А. Рукавишников, сажая в неприличную позу у главного входа в Государственную библиотеку Федора Михайловича Достоевского, как скромный до болезненности писатель отнесся бы к идее быть дважды увековеченным, причем в первый раз блестящим монументом в Москве, где он только родился и жил маленьким мальчиком. А что бы сказал Михаил Афанасьевич Булгаков по поводу уничтожения Патриарших прудов несуразной «примусной» композицией того же скульптора в честь романа «Мастер и Маргарита»? Спасибо московским старожилам, легшим под колеса самосвала со строительными конструкциями и не давшим надругаться над заповедным местом.
А разве прислушались те, кто «облагораживает» Манежную площадь торговыми точками и фонтанами, к мнению истинных специалистов и хранителей исторической памяти? Разве подумали они, прежде чем дать щедрому дарителю Церетели плодить примитивный зверинец рядом со святая святых – Могилой Неизвестного Солдата, символизирующей жертвенный подвиг миллионов убиенных на полях Великой Отечественной?
Неужели не дрогнуло сердце у заказчиков и проектировщиков, когда смотрели они чертежи и планы экспозиции возводимого на Стрелке монструозного Петра? Ведь и неспециалисту было понятно, что это «восьмое чудо света» исказит облик столицы до неузнаваемости, загородит не только храм Христа Спасителя, но и сам Кремль невозможно будет разглядеть с Воробьевых гор.
Лукавый так и старается опошлить любое, даже самое светлое событие, каким два года назад стал, к примеру, 1100-летний юбилей Пскова. Напрасно пытались искусствоведы доказать местным властям, что глупо в рамках одного торжества открывать сразу два памятника основательнице города Святой Равноапостольной княгине Ольге с интервалом в один день. Возымел действие веский аргумент московских ваятелей 3. Церетели и В. Клыкова: монументы устанавливаются безвозмездно. Безвозмездно для Пскова, хотя одному Богу известно, сколько уйдет денег на затраты по установке и благоустройству. Но и самим «данайцам» дары их кто-то оплатит, ибо бесплатный сыр бывает лишь в мышеловке. Может, щедрым москвичам лучше отреставрировать разрушающиеся нерукотворные памятники Святой Ольге – древние псковские храмы?
Псков в катастрофическом положении, а состояние его архитектурных сокровищ сравнимо разве что с последствиями военных лет. Но у нас совсем забывают о том, что оставлено в наследство талантливейшими мастерами Древней Руси, и не гнушаются рядом с обветшавшими жемчужинами, а иногда и руинами ставить новенькие памятники, выглядящие словно заплата на драном кафтане. Сказано в Евангелии: «И никто к ветхой одежде не приставляет заплаты; ибо вновь пришитое отдерет от старого и дыра будет еще хуже».
Забывают современные скульпторы и их заказчики (да и знали ли?): церковные каноны исключали круглую скульптуру и установку памятников святым. Храм, икона, фреска, плоская резьба, мелкая пластика, книжные украшения – вот основной набор древнерусских мастеров. Мне понятно, что снятие запретов и отмена атеистических изуверств побудили современных художников приложить свое дарование к прославлению подвигов молельников и подвижников православных. Я приветствовал установку памятника Преподобному Сергию в Радонеже и даже помогал скульптору В. Клыкову преодолеть запреты на его открытие. Радовалось мое сердце, когда во дворе Марфо-Мариинской обители (где проработал четверть века) тот же мастер с чувством меры и такта поместил изящную скульптуру Святой Елизаветы – основательницы монастыря княгини Елизаветы Федоровны. А дальше пошел поточный метод изготовления штампованных поделок. И сегодня докатился этот поток до тихого поселка Борисоглебский Ярославской области, где рядом со стенами прославленного монастыря Святых Бориса и Глеба намереваются воздвигнуть очередной церетелевско-данайский дар – десятиметровые бронзовые изваяния Преподобного Иринарха, благословившего Дмитрия Пожарского на борьбу со смутой, и воина-монаха Пересвета. Как специалист по древнерусскому искусству, без малого полстолетия посвятивший спасению и реставрации церковного культурного наследия, я обращаюсь к тем, кто благословил впавшего в монументальный угар Церетели: остановите беспредел, вспомните о евангельской заплате на ветхой одежде Борисоглебского монастыря…
Пейзаж после битвы
О, сельские виды! О, дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Николай Рубцов
Судьба русского пейзажа – тема, кажется, не самая актуальная, но она незримо связана с нашим духовным состоянием…
– Когда ты оказываешься наедине с природой, к тебе приходят самые сокровенные мысли, которые никогда не придут в голову в городской квартире или офисе. Поле, опушка, тропинка лесная или обрыв над рекой… Там ты становишься ближе к небу и начинаешь внимать самому главному.
Вот, казалось бы, не самая яркая земля – рязанская. Того, кто видел Север, рассвет на Онеге, Соловки и Кижи, Псков и Новгород, Ильмень и реку Великую, она вроде и поразить ничем не может. Но когда я оказался в районе Касимова, на Оке, то навсегда запомнил бесконечные песчаные плесы, луга с многоцветьем. И настолько этот пейзаж созвучен мягкому, приветливому характеру рязанцев. Это не Енисей, где дух захватывает сразу. Тут все тихо, плавно и очень соразмерно человеку.
– Просторы России, ее дали, без них не было бы нашей поэзии, наших песен и сказок. Мы были бы другими…
– Да, наши предки привыкли к простору до горизонта. Может, оттого нашей душе так тесно теперь в городах?..
Каждую весну я езжу в Суздаль, очень люблю суздальское ополье. Вот эти поля бесконечные, где, казалось бы, глаз должен заскучать, – ничего подобного! За каждым поворотом, за каждым спуском-подъемом открываются новые виды. Ополье от Суздаля до Юрьева Польского дышит русской историей. Юрьев Польской к Польше не имеет отношения, он назван так, потому что стоит в полях. От тамошнего пейзажа идет какая-то могучесть, откуда-то притекает уверенность в своих силах. Недаром в этих полях вырос Александр Васильевич Суворов. Для русской души очень важно это раздолье.
– Родившийся в курской деревне писатель-фронтовик Евгений Иванович Носов говорил, что может ощущать себя дома лишь на открытых холмах: «Мне подавай небеса от края до края, всю их устоявшуюся погожую синь…»
– Да, а я хоть и родился в Москве, но корни-то у меня деревенские. Поэтому и мне подавай и ополье суздальское, и бескрайние просторы Онежского озера, когда ты можешь сесть в лодку, поплыть и выйти на любом островке, оказаться рядом с часовенкой, посмотреть вдаль…
– Знаю, что раз в год вы приезжаете к храму Покрова на Нерли…
– Да, обязательно, и не устаю поражаться, с какой непостижимой, абсолютной точностью мастера русские выбирали места для возведения храмов. Такое впечатление, что перед тем, как взяться за строительство, они летали на каких-то летательных аппаратах, ведь только сверху можно сделать столь безупречный выбор. Плотники у нас на Севере до сих пор работают «как чувство и мера скажут». Вот это чувство и мера позволяли им ставить храмы так, что они будто не поставлены, а выросли, как вырастают леса, заливные луга… И Покров на Нерли, и Изборская крепость – они снятся. И, конечно, Ферапонтово, куда я приехал первый раз в 1961 году. Там был легендарный хранитель Валентин Иванович Вьюшин. Он многие годы вместе с женой и дочкой сторожил Рождественский собор с бесценными фресками. Когда он открыл мне двери и я впервые увидел фрески Дионисия, они поразили меня удивительной сохранностью, я даже Вьюшина спросил: «А это не новодел?» Он говорит: «Что-о-о? А еще специалист называется!»
Был удивительный осенний день, голубое небо, золотое солнце, и, когда осенний воздух вошел вместе со мной в храм с улицы, я увидел, что фрески стали продолжением пейзажа. Все эти чистые осенние цвета были в палитре Дионисия.
– Николай Рубцов, побывавший в Ферапонтове примерно в одно время с вами, пережил такое же потрясение. Помните его стихотворение:
– Когда-то я реставрировал Деисусный чин. Снимал потемневшую олифу, и открывались одежды святых – голубые, розовые… Такие яркие, свежие краски. Жил я в Кижах, в домике на берегу озера, у самой воды. Как-то встал рано утром, часа в четыре, еще темно было, при лампе работал, а потом солнце вышло, я лампу выключил, поднял глаза и увидел, что передо мной, за окном, те же самые краски, что на иконе.
В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то Божье в земной красоте…
И безымянные древнерусские мастера, и славные на весь мир русские писатели – все воспитывались на природе. Гениальность Ломоносова возросла на холмогорских просторах. Как тянуло Пушкина, Тургенева к своим местам! Как дорожил своим тобольским детством Менделеев! А чеховская «Степь»! И что бы нам оставил Лев Толстой, не будь Ясной Поляны?..
Я очень верю в известное выражение «впитать с молоком матери». По маме мы брянские. Бабушкина деревня называлась Савчино, это близ Дядьково. Она немного в низинке стоит, и в войну немцы поначалу проехали мимо нее и только через пару месяцев туда вошли. К счастью, они ее не сожгли, и я пацаном провел там не одно лето.
Страшно об этом говорить, но сегодня русский пейзаж – это часто заброшенные деревни, оставленные дома. Я много езжу по провинции. За четверть века деревня сильно изменилась, а более всего за последние пятнадцать лет. Недавно ехал из Суздаля в Иваново и увидел совершенно брошенную деревню. Причем дома неплохие, и чувствуется, что люди недавно ушли. Лежат оставленные гармони, посуда… Сердце останавливается, глядя на все это. Когда уходят люди, пейзаж не умирает, но пустеет. Он, быть может, будет по-прежнему красив, но без жилого тепла, без дымка над крышей все сиротеет.
– А в городах другая беда. Если после революции людей уплотняли в коммуналках, то сейчас уплотняют застройку. Гибнут дворы, где мы росли, исчезают сады и скверы. Пейзаж за нашими окнами порой меняется буквально за ночь. Могут вырыть котлован там, где накануне шелестела красавица липа и под ее кроной играли дети, сидели на скамеечке бабушки. Палисадник, за которым ухаживало несколько поколений, снесут в несколько секунд, если он помешает строительству автостоянки. Окно, в которое еще вчера смотрело солнце, может оказаться навсегда в тени нового дома. А ведь для скольких стариков, инвалидов, малых детей окно это весь их пейзаж, весь воздух, вся природа!
– Почти десять лет я тяжело болел, и все эти годы провел у одного окна. И это окно с видом на скромный московский дворик охватывало для меня весь мир… Надо называть вещи своими именами: те, кто сейчас в безрассудной алчности рушит устоявшийся микромир наших дворов, уничтожает зеленые легкие городов, совершает преступление, которое должно караться по закону. Увы, закон у нас почему-то на стороне богатого и наглого.
Людей доводят до отчаяния. Если бы на то была возможность, многие уже бросили бы городскую жизнь навсегда. Этим летом я познакомился на Соловках с Антониной Алексеевной Сошиной, замечательной сотрудницей тамошнего музея. Очень современная женщина, красивая. Сейчас приехала в столицу на пару месяцев поработать в архиве и говорит мне: «Живу в Москве только надеждой на то, что я уеду отсюда…» И я, старый москвич, ее понимаю.
– А что происходит сейчас с обликом провинциальных русских городов?
– Страдают прежде всего уникальные деревянные города. Еще четверть века назад я писал о гибели деревянного узорочья Вологды, и там по-прежнему тяжелая картина. К счастью, сохраняется старый Суздаль. В Ярославле памятники тоже ухожены. В Новгороде новое строительство удается пока сдерживать за пределами Софийской и Торговой стороны. Правда, неподалеку от кремля, рядом с археологическим раскопом, прямо над обрывом строят чудовищные особняки. Но самое страшное происходит со Псковом. Его просто уничтожают. Там ведут строительство рядом с кремлем, в тридцати метрах от уникальной церкви Богоявления с Запсковья XV века. Своды самой церкви проваливаются, обрушился придел. А ведь это памятник не меньшего значения, чем Парфенон. В Пскове закатывают в бетон землю, погребая огромные территории, где еще не было археологических раскопок. Там хотят строить гостиницу у Гремячей башни и у церкви Косьмы и Дамиана XVI века, чтобы все это вошло в гостиничный комплекс и было приманкой для туристов. Псков сейчас вызывает не меньше тревоги, чем когда его освободили от фашистских захватчиков. И это не для красного словца я говорю.
– Вы, наверное, слышали о том, что происходит вокруг Мураново, там хотят построить элитный коттеджный поселок прямо под окнами музея, погубить тот уголок природы, который вдохновлял Тютчева и Боратынского…
– А им все равно – Мураново, Абрамцево, Архангельское… Они даже не знают, с какими великими именами связаны эти места. Они просто ищут, где престижнее, где удобнее. Построить свой дом вплотную к уникальному памятнику – такого никогда не могли бы себе позволить ни Третьяковы, ни Бахрушины, ни Щукины… Все, на что способны нынешние господа в области жизнеустройства, можно видеть сейчас на Рублево-Успенском шоссе, на Николиной горе. Я там не был лет десять, а недавно приехал и не узнал окрестностей. Там уничтожена огромная часть подмосковной земли и заповедных лесов. Гибнет Москва-река. Жуткие проблемы с отходами. Один вид бездарных особняков, которых сейчас там настроили, просто кричит об их криминальном происхождении и бедственной художественной невоспитанности.
– Как вы относитесь к тому, что Москву и Питер планируют застроить сверхвысотными зданиями?
– В последние два века во многих городах мира спорили по поводу высотных сооружений. Всем известна история с Эйфелевой башней в Париже. Она вызывала у многих возмущение. Сейчас у нас ссылаются на эту историю и говорят, что вот и московские башни будут радовать будущие поколения. Но простите, в центре Парижа одна Эйфелева башня и стоит, да еще одна высотка близ бульвара Распай. Все остальные небоскребы вынесены на окраину Парижа.
Почему по старому Парижу такое наслаждение гулять? Да там все дома жилые, уютные. А у нас коренных москвичей выживают из центра, остается одна торговля, игорный бизнес, дорогие рестораны и офисы. Гибнет исторически сложившийся образ города, втискивают повсюду чудовищные постройки. Причем где – в ее сердце! Пропала Манежная площадь. Кощунственно нарушена святость места, где рядом Могила Неизвестного Солдата и Кремль. На Павелецкой набережной, рядом с Кремлем, громадина Дома музыки перекрывает весь вид. Не говорю уже о махине Петра, которая задавила центр Москвы. Те немногие старые московские особняки, что еще уцелели, совершенно теряются. Теперь с Воробьевых гор не разглядеть уже и храма Христа Спасителя. Одно радует: церкви в Москве привели в порядок.
К чести петербужцев надо сказать, что они решительнее москвичей защищают свой город. Вот сейчас там хотят рядом с Русским музеем построить какие-то богатые дома, но идет очень активная борьба с этим строительством. Губернатор Валентина Матвиенко очистила Невский от задавившей все рекламы, но заняла в отношении памятников зодчества странную позицию: мол, выбирайте: или особняк погибнет, или мы его продадим Абрамовичу.
Памятники так быстро не погибнут, а вот Абрамовичи их мгновенно уничтожат. Новым владельцам наплевать, куда они въезжают, им нужна земля в удобном месте. В Европе, если даже памятник переходит к частному владельцу, государство не даст нарушить его первозданность. Государство может вам бесплатно передать в аренду исторический памятник, но контракт будет таким, что вам даже мебель не дадут сдвинуть с места, а раз в полгода к вам будет приезжать комиссия и смотреть, правильно ли вы содержите здание, все ли в порядке.
– А что в русском искусстве происходит с пейзажем? Знаю, что не только в Москве, но и в провинции есть прекрасные художники-пейзажисты, мастера мирового уровня, а во Владимире и вовсе сложилась целая пейзажная школа…
– Для меня радость, когда я встречаю во Пскове или в Пушкинских горах студентов Петербургской академии художеств. Но, увы, пейзаж сейчас на задворках и в обучении студентов, и в самом искусстве. У нас были Федор Васильев, Левитан, Саврасов, Серов, Коровин, а позднее Крымов, Пластов, Рылов… Я уверен, что эта традиция не прервется. Люди устали от мишуры, от постмодерна, от выкрутасов. Мы вернемся к настоящему наследию. То, что сделали наши художники-пейзажисты в XIX—XX веках, это как античность, как помпейские фрески, как византийские иконы. Это не может умереть.
Записал Дмитрий Шеваров
Кому достанутся памятники архитектуры?
Никто из имеющих деньги не стремится взять разрушенный памятник.
Я могу понять, что подтолкнуло чиновников поднять вопрос о приватизации памятников архитектуры. Государство наше сегодня находится в столь тяжелом экономическом положении, что ему очень хочется освободиться от памятников, реставрация которых требует основательных капиталовложений. Чиновники надеются, что новые хозяева сами все приведут в порядок и будут содержать свою собственность в должном виде. Но я ответственно заявляю, что олигархи быстрее уничтожат старую архитектуру, чем время.
Когда нынешние богатые люди приватизируют какой-нибудь шедевр архитектуры, они меньше всего думают о том, что это ПАМЯТНИК. Бизнесмены сразу приспосабливают его под свои нужды. Вы пройдитесь по Москве, посмотрите на особняки, городские усадьбы, взятые в частное пользование. Они доступны для публичного посещения? Нет, в них расположены офисы банков или каких-то контор – охрана, видеокамеры наблюдения, высокие заборы. Да, их отреставрировали, но нам с вами насладиться всеми особенностями нового архитектурного стиля уже вряд ли удастся.
В Италии, например, большинство уникальных памятников находится в частном владении. Один мой знакомый итальянец работает во Флоренции в банке, офис которого размещается в классическом палаццо XV века. Банк собрал потрясающую коллекцию произведений искусства, эта коллекция доступна для публичного осмотра. Вы можете себе представить, чтобы в «Альфа-банке» Гафин хотя бы однажды устроил подобную акцию?
Но не дай бог, флорентийские банкиры воткнут какую-нибудь кнопку в деревянные перекрытия этого палаццо. Банк заплатит гигантский штраф и лишится права владения. И так всюду. Поэтому, разрабатывая российский закон о приватизации памятников архитектуры, надо очень четко оговорить право государства контролировать любые действия новых владельцев исторической недвижимости.
Я могу понять, что подтолкнуло чиновников поднять вопрос о приватизации памятников архитектуры. Государство наше сегодня находится в столь тяжелом экономическом положении, что ему очень хочется освободиться от памятников, реставрация которых требует основательных капиталовложений. Чиновники надеются, что новые хозяева сами все приведут в порядок и будут содержать свою собственность в должном виде. Но я ответственно заявляю, что олигархи быстрее уничтожат старую архитектуру, чем время.
Когда нынешние богатые люди приватизируют какой-нибудь шедевр архитектуры, они меньше всего думают о том, что это ПАМЯТНИК. Бизнесмены сразу приспосабливают его под свои нужды. Вы пройдитесь по Москве, посмотрите на особняки, городские усадьбы, взятые в частное пользование. Они доступны для публичного посещения? Нет, в них расположены офисы банков или каких-то контор – охрана, видеокамеры наблюдения, высокие заборы. Да, их отреставрировали, но нам с вами насладиться всеми особенностями нового архитектурного стиля уже вряд ли удастся.
В Италии, например, большинство уникальных памятников находится в частном владении. Один мой знакомый итальянец работает во Флоренции в банке, офис которого размещается в классическом палаццо XV века. Банк собрал потрясающую коллекцию произведений искусства, эта коллекция доступна для публичного осмотра. Вы можете себе представить, чтобы в «Альфа-банке» Гафин хотя бы однажды устроил подобную акцию?
Но не дай бог, флорентийские банкиры воткнут какую-нибудь кнопку в деревянные перекрытия этого палаццо. Банк заплатит гигантский штраф и лишится права владения. И так всюду. Поэтому, разрабатывая российский закон о приватизации памятников архитектуры, надо очень четко оговорить право государства контролировать любые действия новых владельцев исторической недвижимости.