Страница:
— Один сопляк, которого до этого уже не раз привлекали за кражу машин. Крал их только для того, чтобы покататься. Проедет несколько кварталов, потом бросит машину и смоется.
— Дело дрянь.
— Куда уж. А вы все-таки за рулем?
— Это моя машина, — вставила Джой.
— Вы, сударыня, были с ним весь вечер?
— Мы вместе поужинали, — ответила Джой. — И с тех пор я с ним не расставалась.
Умница девочка, подумал я. Ничего не говори этому фараону. Он только все испакостит.
— Вы ждали в машине, пока он с собакой был наверху?
Джой кивнула.
— Сдается мне, — проговорил Лиггет, — что сегодня вечером по соседству с вашим домом произошла какая-то потасовка. Вам что-нибудь об этом известно?
— Ровным счетом ничего, — ответила Джой.
— Не обращайте на него внимания, — вмешался Джо. — Он душу вымотает вопросами. У него все на подозрении. Это служба у него такая.
— Черт знает что, — возмутился Лиггет, — Надо же — вы двое замешаны в таком количестве историй, а чисты как новорожденные.
— На том стоим, — заметила Джой.
— Как вы оказались у озера? — спросил Лиггет.
— Просто поехали прокатиться, — ответил я.
— Вместе с собакой?
— Конечно. Мы взяли ее с собой. С ней не соскучишься.
На крюке, куда его повесил Стирлинг, пакета не было: насколько мне удалось заметить, его не было нигде. А оглядеться как следует я не мог, не рискуя привлечь внимание Лиггета.
— Вам придется поехать в полицию, — сказал мне Лиггет. — Вам обоим. Нужно уточнить кое-какие обстоятельства.
— Старик в курсе, — вмешался Джо. — Ему позвонили из отдела городских новостей сразу же после твоего звонка в лабораторию.
— Спасибо, Джо, — поблагодарил я его. — Надеюсь, мы сумеем за себя постоять.
Однако в душе у меня не было той уверенности, которую я вложил в это заявление. Ведь если мы все вместе спустимся вниз и Пес начнет трепаться, а Лиггет его услышит, не оберешься неприятностей. К тому же в машине лежала винтовка с полупустым магазином и следами недавних выстрелов на внутренней поверхности ствола, выстрелов, которые я произвел по той машине. Мне здорово придется попотеть, объясняя, во что я стрелял и почему вообще брал с собой винтовку. В одном кармане у меня лежал заряженный пистолет, а другой бил набит винтовочными и пистолетными патронами. Никто, ни один добропорядочный гражданин, — если у него совесть чиста и благие намерения — не станет разгуливать с заряженным пистолетом в кармане, возя с собой в машине заряженную винтовку.
Было еще много кой-чего, на чем они могли поймать нас. Более чем достаточно. Хотя бы тот телефонный звонок — когда Джой позвонила Стирлингу. Если сыщики взялись за дело всерьез, без дураков, они скоро понюхают про этот звонок. И наверняка какой-нибудь сосед Джой, выскочивший на тот жуткий гвалт, заметил стоявшую перед ее домом машину и видел, как она на полной скорости рванула по улице.
Быть может, подумал я, нам следовало бы сообщить Лиггету побольше сведений. Или в своих ответах быть с ним пооткровеннее. Ведь стоит ему только захотеть, он запросто уличит нас во лжи.
Однако если б мы пошли по этому пути, если б мы сказали ему хоть четверть правды, уж тут-то они бы обязательно продержали нас в участке несколько часов, чтобы всласть позубоскалить над нашим рассказом или попытаться подыскать этим фактам какое-нибудь солидное, вполне современное объяснение.
Впрочем, возможно, так оно и будет, сказал я себе, все это еще вполне может произойти, но, пока мы держим язык за зубами, еще есть надежда на какой-нибудь неожиданный поворот событий.
Когда я в тот свой приезд открыл коробку с винтовочными патронами, часть их высыпалась на пол. И их поднял Стирлинг. Но как он ими распорядился — отдал их мне, положил себе в карман или на лабораторный стол? Я попытался вспомнить, но не мог, хоть режь меня на куски. Если эти патроны нашли полицейские, им нетрудно будет увязать винтовку в моей машине с лабораторией, что еще больше усилит их подозрения.
Если б мне только дали время, подумал я, я бы все объяснил. Но времени у меня не было, а сейчас такое объяснение само по себе повлечет за собой мышиную возню расследований и допросов, пронизанных непробойным скептицизмом. Поэтому, когда я решу, что пора все рассказать людям, я выберу не полицейский участок, а более подходящее место.
Я отлично сознавал, что мне одному не расхлебать эту кашу. Но я обязан был найти человека, которому это под силу. И уж кому-кому, а полиции такой орешек не по зубам.
Я стоял, исподтишка оглядывая лабораторию, отыскивая глазами пакет. И вдруг увидел нечто другое — на какой-то миг тут появилось что-то еще. Уголком глаза я заметил какое-то движение и зримый образ — сознание мое зафиксировало мимолетное вороватое движение в раковине, и у меня создалось отчетливое впечатление, что из раковины на секунду высунулась любопытствующая голова огромного черного червя.
— Ну как, пошли, что ли? — спросил Лиггет.
— О, конечно, — согласился я.
Я взял Джой за руку — ее бил озноб, но внешне это не было заметно; я почувствовал это только, когда прикоснулся к ней.
— Успокойся, девочка, — сказал я. — Лейтенант только возьмет показания, и все.
— С вас обоих, — уточнил Лиггет.
— И с собаки тоже? — спросил я.
Он оскорбился. Я понял это по его виду. Черт дернул меня за язык.
Мы направились к двери. Когда мы уже подошли к самому дорогу, раздался голос Джо:
— Ты уверен, Паркер, что тебе нечего передать со мной Старику?
Я быстро обернулся — лицом к нему и лейтенанту — и одарил их обоих улыбкой.
— Ни полслова, — отчеканил я.
Мы вышли в коридор: Джо шел за нами, а сыщик замыкал шествие. Он захлопнул за собой дверь, и я услышал, как щелкнул замок.
— Поезжайте в центр, — сказал Лиггет, — К полицейскому управлению. А я следом за вами, в своей машине.
— Благодарю, — сказал я.
Мы спустились по лестнице и, выйдя из парадного, сошли по ступенькам на тротуар.
— Пес, — шепнула мне Джой.
— Я заткну ему глотку, — успокоил я ее.
А как же иначе? На какое-то время он должен превратиться в самого обыкновенного добродушного нечленораздельно ворчащего пса. Неприятностей хватало и без его разглагольствований.
Но мы напрасно беспокоились.
Заднее сиденье пустовало. Пса и след простыл.
24
25
— Дело дрянь.
— Куда уж. А вы все-таки за рулем?
— Это моя машина, — вставила Джой.
— Вы, сударыня, были с ним весь вечер?
— Мы вместе поужинали, — ответила Джой. — И с тех пор я с ним не расставалась.
Умница девочка, подумал я. Ничего не говори этому фараону. Он только все испакостит.
— Вы ждали в машине, пока он с собакой был наверху?
Джой кивнула.
— Сдается мне, — проговорил Лиггет, — что сегодня вечером по соседству с вашим домом произошла какая-то потасовка. Вам что-нибудь об этом известно?
— Ровным счетом ничего, — ответила Джой.
— Не обращайте на него внимания, — вмешался Джо. — Он душу вымотает вопросами. У него все на подозрении. Это служба у него такая.
— Черт знает что, — возмутился Лиггет, — Надо же — вы двое замешаны в таком количестве историй, а чисты как новорожденные.
— На том стоим, — заметила Джой.
— Как вы оказались у озера? — спросил Лиггет.
— Просто поехали прокатиться, — ответил я.
— Вместе с собакой?
— Конечно. Мы взяли ее с собой. С ней не соскучишься.
На крюке, куда его повесил Стирлинг, пакета не было: насколько мне удалось заметить, его не было нигде. А оглядеться как следует я не мог, не рискуя привлечь внимание Лиггета.
— Вам придется поехать в полицию, — сказал мне Лиггет. — Вам обоим. Нужно уточнить кое-какие обстоятельства.
— Старик в курсе, — вмешался Джо. — Ему позвонили из отдела городских новостей сразу же после твоего звонка в лабораторию.
— Спасибо, Джо, — поблагодарил я его. — Надеюсь, мы сумеем за себя постоять.
Однако в душе у меня не было той уверенности, которую я вложил в это заявление. Ведь если мы все вместе спустимся вниз и Пес начнет трепаться, а Лиггет его услышит, не оберешься неприятностей. К тому же в машине лежала винтовка с полупустым магазином и следами недавних выстрелов на внутренней поверхности ствола, выстрелов, которые я произвел по той машине. Мне здорово придется попотеть, объясняя, во что я стрелял и почему вообще брал с собой винтовку. В одном кармане у меня лежал заряженный пистолет, а другой бил набит винтовочными и пистолетными патронами. Никто, ни один добропорядочный гражданин, — если у него совесть чиста и благие намерения — не станет разгуливать с заряженным пистолетом в кармане, возя с собой в машине заряженную винтовку.
Было еще много кой-чего, на чем они могли поймать нас. Более чем достаточно. Хотя бы тот телефонный звонок — когда Джой позвонила Стирлингу. Если сыщики взялись за дело всерьез, без дураков, они скоро понюхают про этот звонок. И наверняка какой-нибудь сосед Джой, выскочивший на тот жуткий гвалт, заметил стоявшую перед ее домом машину и видел, как она на полной скорости рванула по улице.
Быть может, подумал я, нам следовало бы сообщить Лиггету побольше сведений. Или в своих ответах быть с ним пооткровеннее. Ведь стоит ему только захотеть, он запросто уличит нас во лжи.
Однако если б мы пошли по этому пути, если б мы сказали ему хоть четверть правды, уж тут-то они бы обязательно продержали нас в участке несколько часов, чтобы всласть позубоскалить над нашим рассказом или попытаться подыскать этим фактам какое-нибудь солидное, вполне современное объяснение.
Впрочем, возможно, так оно и будет, сказал я себе, все это еще вполне может произойти, но, пока мы держим язык за зубами, еще есть надежда на какой-нибудь неожиданный поворот событий.
Когда я в тот свой приезд открыл коробку с винтовочными патронами, часть их высыпалась на пол. И их поднял Стирлинг. Но как он ими распорядился — отдал их мне, положил себе в карман или на лабораторный стол? Я попытался вспомнить, но не мог, хоть режь меня на куски. Если эти патроны нашли полицейские, им нетрудно будет увязать винтовку в моей машине с лабораторией, что еще больше усилит их подозрения.
Если б мне только дали время, подумал я, я бы все объяснил. Но времени у меня не было, а сейчас такое объяснение само по себе повлечет за собой мышиную возню расследований и допросов, пронизанных непробойным скептицизмом. Поэтому, когда я решу, что пора все рассказать людям, я выберу не полицейский участок, а более подходящее место.
Я отлично сознавал, что мне одному не расхлебать эту кашу. Но я обязан был найти человека, которому это под силу. И уж кому-кому, а полиции такой орешек не по зубам.
Я стоял, исподтишка оглядывая лабораторию, отыскивая глазами пакет. И вдруг увидел нечто другое — на какой-то миг тут появилось что-то еще. Уголком глаза я заметил какое-то движение и зримый образ — сознание мое зафиксировало мимолетное вороватое движение в раковине, и у меня создалось отчетливое впечатление, что из раковины на секунду высунулась любопытствующая голова огромного черного червя.
— Ну как, пошли, что ли? — спросил Лиггет.
— О, конечно, — согласился я.
Я взял Джой за руку — ее бил озноб, но внешне это не было заметно; я почувствовал это только, когда прикоснулся к ней.
— Успокойся, девочка, — сказал я. — Лейтенант только возьмет показания, и все.
— С вас обоих, — уточнил Лиггет.
— И с собаки тоже? — спросил я.
Он оскорбился. Я понял это по его виду. Черт дернул меня за язык.
Мы направились к двери. Когда мы уже подошли к самому дорогу, раздался голос Джо:
— Ты уверен, Паркер, что тебе нечего передать со мной Старику?
Я быстро обернулся — лицом к нему и лейтенанту — и одарил их обоих улыбкой.
— Ни полслова, — отчеканил я.
Мы вышли в коридор: Джо шел за нами, а сыщик замыкал шествие. Он захлопнул за собой дверь, и я услышал, как щелкнул замок.
— Поезжайте в центр, — сказал Лиггет, — К полицейскому управлению. А я следом за вами, в своей машине.
— Благодарю, — сказал я.
Мы спустились по лестнице и, выйдя из парадного, сошли по ступенькам на тротуар.
— Пес, — шепнула мне Джой.
— Я заткну ему глотку, — успокоил я ее.
А как же иначе? На какое-то время он должен превратиться в самого обыкновенного добродушного нечленораздельно ворчащего пса. Неприятностей хватало и без его разглагольствований.
Но мы напрасно беспокоились.
Заднее сиденье пустовало. Пса и след простыл.
24
Лейтенант провел нас в какую-то комнатушку, чуть побольше каморки, и оставил одних.
— Я на минутку, — бросил он, уходя.
В комнате стояли небольшой стол и несколько неудобных стульев. Она была какой-то безликой, холодной, и в ней гнетуще пахло плесенью.
Джой взглянула на меня, и я понял, что ей страшно, но она изо всех сил храбрится.
— Что ж теперь делать? — спросила она.
— Понятия не имею, — ответил я, И добавил: — Прости, что я впутал тебя в эту историю.
— Но мы ведь не сделали ничего дурного, — возразила она.
В этом- то и крылась вся нелепость создавшейся ситуации. Мы не сделали ничего дурного, а вместе с тем завязли по уши, и хотя могли вполне обоснованно объяснить все события, таким объяснениям никто не поверит.
— Я бы не отказалась хлебнуть чего-нибудь покрепче, — сказала Джой.
Наши желания совпадали, но я промолчал.
Мы все сидели и сидели, а секунды тащились, еле волоча ноги; разговор не клеился, и было очень муторно.
Сгорбившись, я сидел на стуле и думал о Кэрлтоне Стирлинге, о том, каким он был замечательным парнем и как мне будет не хватать моих набегов на лабораторию, когда я неожиданно врывался к нему, наблюдал, как он работает, и слушал его рассуждения.
Должно быть, Джой думала о том же, потому что она вдруг спросила:
— Ты считаешь, что его кто-то убил?
— Не кто-то, — поправил я. — Что-то. Я не сомневался, что его прикончили те самые существа, которых я принес ему в полиэтиленовом мешке. Я переступил дорог лаборатории, неся смерть одному из своих самых близких друзей.
— Ты казнишь себя, — произнесла Джой. — Брось, тут нет твоей вины. Откуда ты мог знать?
Что правда, то правда, знать мне было неоткуда, но это служило слабым утешением.
Открылась дверь, и в комнату вошел Старик. Один, без сопровождения.
— Поехали, — сказал он. — Все улажено. Вы здесь больше никому не нужны.
Мы встали и направились к двери.
Я смотрел на него с некоторым замешательством. Он коротко хохотнул.
— Я не нажимал ни на какие тайные пружины, — проговорил он. — Не использовал ни капли влияния. Ни на кого не давил.
— Тогда в чем же дело?
— В заключении медицинского эксперта, — сказал он. — Причиной смерти признан приступ стенокардии.
— Но ведь у Стирлинга было здоровое сердце, — возразил я.
— Видишь ли, им больше не за что было уцепиться. А они ведь обязаны дать какое-то заключение.
— Давайте переменим обстановку, — попросила Джой. — Это помещение действует мне на нервы.
— Поедем в редакцию, — сказал Старик, обращаясь ко мне, — и опрокинем по стаканчику. Мне нужно обсудить с тобой парочку вопросов. Вы с нами, Джой, или вам не терпится вернуться домой?
Джой вздрогнула.
— Я поеду с вами, — поспешно ответила она.
Я сразу понял, почему она так встревожилась. Ей до смерти не хотелось возвращаться в тот дом и слушать, как копошатся во дворе эти твари, слышать их возню, даже если их уже там нет.
— Посадите к себе Джой, — сказал я Старику, — а я поведу ее машину.
Выйдя из участка, мы едва перебросились несколькими словами. Я ожидал, что Старик начнет расспрашивать меня о взрыве машины, да и не только об этом, но он почти не открывал рта.
Он не разговорился даже в лифте, когда мы поднимались на его этаж. Войдя в свой кабинет, он прямым ходом направился к шкафчику с напитками и достал бутылки.
— Тебе виски, Паркер, — вспомнил он. — А что вам, Джой?
— То же самое, — ответила она.
Он наполнил стаканы и подал их нам. Потом, вместо того чтобы усесться за свой письменный стол, опустился на стул рядом с нами. Вероятно, этим он хотел дать нам понять, что сейчас он с нами на равных — не босс, а такой же, как и мы, рядовой сотрудник газеты. Подчас он доходил до смешного, стараясь продемонстрировать свою скромность, но бывали, конечно, времена, когда скромностью от него и не пахло.
Он явно хотел о чем-то поговорить со мной, но все никак не решался начать. А я не пошел ему навстречу. Сидел спокойно, потягивая виски: пусть-ка сам выкручивается как может. Интересно, подумал я, что именно ему известно, и имеет ли он хоть малейшее представление о том, что сейчас творится на свете.
И вдруг меня осенило, что в заключении судебно-медицинской экспертизы, возможно, и речи не было ни о каком приступе стенокардии, что Старик оказал на полицию немалое давление и бился он за нас по той простой причине, что понял — или предположил, — что мне кое-что известно и эти сведения могут оказаться для него достаточно ценными, чтобы ради них вызволить меня из полиции.
— Ну и денек, — проговорил он.
Я согласился, что день выдался нелегкий.
Он промямлил что-то о тупости полицейских, и я, утвердительно хмыкнув, дал понять, что придерживаюсь того же мнения.
Наконец он таки взял быка за рога.
— Паркер, — произнес он, — ты разнюхал что-то очень важное.
— Вполне возможно, — отозвался я. — Только не знаю, что вы имеете в виду.
— Наверное, до такой степени важное, что кое-кто был бы не прочь отправить тебя на тот свет.
— Кто-то и впрямь пытался, — согласился я.
— Можешь мне довериться, — про ворковал он. — Если нужно сохранить это в тайне, я помогу тебе.
— Я пока ничего не могу вам сказать, — произнес я. — Потому что, стоит мне об этом заговорить, вы решите, что я не в своем уме. Вы не поверите ни одному моему слову. Эти сведения таковы, что я смогу сообщить их кому-нибудь только после того, как раздобуду побольше доказательств.
Он изобразил на лице изумление.
— Так вот, значит, насколько это серьезно, — протянул он.
— Именно настолько, — подтвердил я.
У меня язык чесался все ему рассказать. Я жаждал с кем-нибудь поделиться. Изнемогал от желания разделить с кем-нибудь свою тревогу и страх, но только с тем, кто охотно мне поверит и с той же охотой попытается принять какие-то меры против надвигающейся опасности.
— Босс, — сказал я, — вы можете побороть в себе неверие? Можете поручиться, что готовы признать хотя бы возможность всего того, о чем я вам расскажу?
— А ты меня испытай, — предложил он.
— К черту, этого мне недостаточно.
— Ну, ладно, тогда по рукам.
— Как бы вы отреагировали, если б я сказал, что на Земле сейчас находятся пришельцы с какой-то далекой звезды и эти пришельцы скупают Землю?
— Я бы счел тебя душевнобольным, — ледяным тоном ответил он.
Он принял это за неуместную шутку.
Я встал и поставил стакан на письменный стол.
— Этого я и боялся, — произнес я. — Я предвидел такой ответ.
Джой тоже поднялась.
— Пошли, Паркер, — сказала она. — Нам тут делать нечего.
Старик набросился на меня:
— Да нет же, Паркер. Ты просто решил надо мной подшутить!
— Черта с два, — сказал я.
Мы вышли в коридор. Мне казалось, что он подойдет к двери и позовет нас обратно, но не тут-то было. Когда мы, не дожидаясь лифта, повернули к лестнице, я мельком увидел его через открытую дверь — он по-прежнему сидел на стуле, глядя нам вслед, словно раздумывая над тем, что лучше: затаить на нас обиду, или просто уволить, или, может, все-таки принять во внимание мои слова — а вдруг я сказал такое неспроста. Он показался мне маленьким и далеким. Словно я взглянул на него в перевернутый бинокль.
Чтобы спуститься в вестибюль, мы отсчитали ногами ступеньки трех лестничных маршей. Право, не знаю, почему мы не воспользовались лифтом. Нам это просто в голову не пришло. Вероятно, мы стремились побыстрее выбраться оттуда.
Улица встретила нас дождем. Тоскливый и холодный, он еще не вошел в силу и пока только слегка накрапывал.
Мы побрели к машине, и, подавленные, в нерешительности остановились перед ней, не зная, как быть дальше.
Я думал о той пакости, которая сидела тогда в моем стенном шкафу (я ведь толком так и не знал, что именно там скрывалось), и о том, какая участь постигла мою машину. Я не сомневался, что Джой в эту минуту вспомнились те твари, которые шастали вокруг ее дома и, возможно, рыскают там до сих пор, и независимо от того, есть они там или нет, ей еще долго будет слышаться их возня.
Она пододвинулась ко мне вплотную, и в этом промозглом мраке я молча обнял ее и крепче прижал к себе, подумав, что мы с ней точно заблудившиеся испуганные дети, ищущие друг у друга защиты от дождя. И охваченные страхом перед темнотой. Впервые в жизни охваченные страхом перед темнотой.
— Смотри, Паркер, — произнесла она.
Она протянула мне сложенную горстью кисть руки ладонью кверху, и я увидел у нее на ладони какой-то предмет, который она до этого прятала в кулаке.
Я наклонился, чтобы разглядеть его получше, и в тусклом свете уличного фонаря, стоявшего в конце квартала, увидел на ее ладони ключ.
— Это ключ от лаборатории Стирлинга — он торчал в замке, — проговорила она. — Когда все отвернулись, я потихоньку его вытащила. Этот недотепа сыщик, закрывая дверь, даже не подумал о ключе. Он так на тебя обиделся, что и не вспомнил о нем. За то, что ты спросил, не собирается ли он брать показания у собаки.
— Молодчина! — воскликнул я и, сжав ладонями ее лицо, поцеловал ее. Хотя, признаться, мне до сих пор непонятно, почему этот ключ привел меня тогда в такой восторг. Видно, потому, что в конечном итоге мы все-таки перехитрили представителя власти, выиграли какой-то ход в этой страшной, зловещей игре.
— Давай заглянем в лабораторию, — предложила Джой.
Я открыл дверцу и помог ей сесть в машину, потом, обойдя вокруг, сел за руль. Достал ключ, вставил его в замок зажигания и повернул, чтобы включить мотор. И когда мотор, закашляв, завелся, я инстинктивно попытался выдернуть ключ обратно, сознавая, впрочем, что уже слишком поздно.
Но ничего не случилось. Мотор мерно урчал, работал нормально как миленький. Никакой бомбы в машине не было.
Я покрылся испариной.
— Что с тобой, Паркер?
— Ничего.
Я включил передачу, отъехал от тротуара. И тут мне вспомнилось, как я заводил мотор, не думая ни о какой опасности, около усадьбы «Белмонт», перед зданием биологического факультета (откуда я отъезжал дважды), у полицейского участка — так что, возможно, это ничем не грозило. Может статься, что, однажды потерпев в чем-нибудь неудачу, кегельные шары никогда не прибегают к тому же методу вторично.
Я свернул на боковую улицу, держа путь к Университетской авеню.
— Может, это пустая затея, — сказала Джой. — Вдруг окажется, что парадное заперто.
— Когда мы уходили оттуда, оно было открыто, — возразил я.
— Но ведь сторож мог его потом запереть.
Однако он этого не сделал.
Мы беспрепятственно проникли в здание и, стараясь ступать как можно тише, поднялись по лестнице.
Мы подошли к лаборатории Стирлинга, и Джой протянула мне ключ. Немного повозившись, я наконец попал ключом в скважину, повернул его и распахнул дверь.
Мы вошли, и я закрыл за нами дверь. Щелкнул замок.
Комната была слабо освещена: на лабораторном столе мерцала крохотная спиртовка, которая — я был в этом уверен — раньше тут не горела. А у стола на высоком табурете восседала какая-то странно искривленная фигура.
— Добрый вечер, друзья, — произнесла фигура.
Я безошибочно узнал этот звучный, отлично поставленный голос.
На табурете сидел Этвуд.
— Я на минутку, — бросил он, уходя.
В комнате стояли небольшой стол и несколько неудобных стульев. Она была какой-то безликой, холодной, и в ней гнетуще пахло плесенью.
Джой взглянула на меня, и я понял, что ей страшно, но она изо всех сил храбрится.
— Что ж теперь делать? — спросила она.
— Понятия не имею, — ответил я, И добавил: — Прости, что я впутал тебя в эту историю.
— Но мы ведь не сделали ничего дурного, — возразила она.
В этом- то и крылась вся нелепость создавшейся ситуации. Мы не сделали ничего дурного, а вместе с тем завязли по уши, и хотя могли вполне обоснованно объяснить все события, таким объяснениям никто не поверит.
— Я бы не отказалась хлебнуть чего-нибудь покрепче, — сказала Джой.
Наши желания совпадали, но я промолчал.
Мы все сидели и сидели, а секунды тащились, еле волоча ноги; разговор не клеился, и было очень муторно.
Сгорбившись, я сидел на стуле и думал о Кэрлтоне Стирлинге, о том, каким он был замечательным парнем и как мне будет не хватать моих набегов на лабораторию, когда я неожиданно врывался к нему, наблюдал, как он работает, и слушал его рассуждения.
Должно быть, Джой думала о том же, потому что она вдруг спросила:
— Ты считаешь, что его кто-то убил?
— Не кто-то, — поправил я. — Что-то. Я не сомневался, что его прикончили те самые существа, которых я принес ему в полиэтиленовом мешке. Я переступил дорог лаборатории, неся смерть одному из своих самых близких друзей.
— Ты казнишь себя, — произнесла Джой. — Брось, тут нет твоей вины. Откуда ты мог знать?
Что правда, то правда, знать мне было неоткуда, но это служило слабым утешением.
Открылась дверь, и в комнату вошел Старик. Один, без сопровождения.
— Поехали, — сказал он. — Все улажено. Вы здесь больше никому не нужны.
Мы встали и направились к двери.
Я смотрел на него с некоторым замешательством. Он коротко хохотнул.
— Я не нажимал ни на какие тайные пружины, — проговорил он. — Не использовал ни капли влияния. Ни на кого не давил.
— Тогда в чем же дело?
— В заключении медицинского эксперта, — сказал он. — Причиной смерти признан приступ стенокардии.
— Но ведь у Стирлинга было здоровое сердце, — возразил я.
— Видишь ли, им больше не за что было уцепиться. А они ведь обязаны дать какое-то заключение.
— Давайте переменим обстановку, — попросила Джой. — Это помещение действует мне на нервы.
— Поедем в редакцию, — сказал Старик, обращаясь ко мне, — и опрокинем по стаканчику. Мне нужно обсудить с тобой парочку вопросов. Вы с нами, Джой, или вам не терпится вернуться домой?
Джой вздрогнула.
— Я поеду с вами, — поспешно ответила она.
Я сразу понял, почему она так встревожилась. Ей до смерти не хотелось возвращаться в тот дом и слушать, как копошатся во дворе эти твари, слышать их возню, даже если их уже там нет.
— Посадите к себе Джой, — сказал я Старику, — а я поведу ее машину.
Выйдя из участка, мы едва перебросились несколькими словами. Я ожидал, что Старик начнет расспрашивать меня о взрыве машины, да и не только об этом, но он почти не открывал рта.
Он не разговорился даже в лифте, когда мы поднимались на его этаж. Войдя в свой кабинет, он прямым ходом направился к шкафчику с напитками и достал бутылки.
— Тебе виски, Паркер, — вспомнил он. — А что вам, Джой?
— То же самое, — ответила она.
Он наполнил стаканы и подал их нам. Потом, вместо того чтобы усесться за свой письменный стол, опустился на стул рядом с нами. Вероятно, этим он хотел дать нам понять, что сейчас он с нами на равных — не босс, а такой же, как и мы, рядовой сотрудник газеты. Подчас он доходил до смешного, стараясь продемонстрировать свою скромность, но бывали, конечно, времена, когда скромностью от него и не пахло.
Он явно хотел о чем-то поговорить со мной, но все никак не решался начать. А я не пошел ему навстречу. Сидел спокойно, потягивая виски: пусть-ка сам выкручивается как может. Интересно, подумал я, что именно ему известно, и имеет ли он хоть малейшее представление о том, что сейчас творится на свете.
И вдруг меня осенило, что в заключении судебно-медицинской экспертизы, возможно, и речи не было ни о каком приступе стенокардии, что Старик оказал на полицию немалое давление и бился он за нас по той простой причине, что понял — или предположил, — что мне кое-что известно и эти сведения могут оказаться для него достаточно ценными, чтобы ради них вызволить меня из полиции.
— Ну и денек, — проговорил он.
Я согласился, что день выдался нелегкий.
Он промямлил что-то о тупости полицейских, и я, утвердительно хмыкнув, дал понять, что придерживаюсь того же мнения.
Наконец он таки взял быка за рога.
— Паркер, — произнес он, — ты разнюхал что-то очень важное.
— Вполне возможно, — отозвался я. — Только не знаю, что вы имеете в виду.
— Наверное, до такой степени важное, что кое-кто был бы не прочь отправить тебя на тот свет.
— Кто-то и впрямь пытался, — согласился я.
— Можешь мне довериться, — про ворковал он. — Если нужно сохранить это в тайне, я помогу тебе.
— Я пока ничего не могу вам сказать, — произнес я. — Потому что, стоит мне об этом заговорить, вы решите, что я не в своем уме. Вы не поверите ни одному моему слову. Эти сведения таковы, что я смогу сообщить их кому-нибудь только после того, как раздобуду побольше доказательств.
Он изобразил на лице изумление.
— Так вот, значит, насколько это серьезно, — протянул он.
— Именно настолько, — подтвердил я.
У меня язык чесался все ему рассказать. Я жаждал с кем-нибудь поделиться. Изнемогал от желания разделить с кем-нибудь свою тревогу и страх, но только с тем, кто охотно мне поверит и с той же охотой попытается принять какие-то меры против надвигающейся опасности.
— Босс, — сказал я, — вы можете побороть в себе неверие? Можете поручиться, что готовы признать хотя бы возможность всего того, о чем я вам расскажу?
— А ты меня испытай, — предложил он.
— К черту, этого мне недостаточно.
— Ну, ладно, тогда по рукам.
— Как бы вы отреагировали, если б я сказал, что на Земле сейчас находятся пришельцы с какой-то далекой звезды и эти пришельцы скупают Землю?
— Я бы счел тебя душевнобольным, — ледяным тоном ответил он.
Он принял это за неуместную шутку.
Я встал и поставил стакан на письменный стол.
— Этого я и боялся, — произнес я. — Я предвидел такой ответ.
Джой тоже поднялась.
— Пошли, Паркер, — сказала она. — Нам тут делать нечего.
Старик набросился на меня:
— Да нет же, Паркер. Ты просто решил надо мной подшутить!
— Черта с два, — сказал я.
Мы вышли в коридор. Мне казалось, что он подойдет к двери и позовет нас обратно, но не тут-то было. Когда мы, не дожидаясь лифта, повернули к лестнице, я мельком увидел его через открытую дверь — он по-прежнему сидел на стуле, глядя нам вслед, словно раздумывая над тем, что лучше: затаить на нас обиду, или просто уволить, или, может, все-таки принять во внимание мои слова — а вдруг я сказал такое неспроста. Он показался мне маленьким и далеким. Словно я взглянул на него в перевернутый бинокль.
Чтобы спуститься в вестибюль, мы отсчитали ногами ступеньки трех лестничных маршей. Право, не знаю, почему мы не воспользовались лифтом. Нам это просто в голову не пришло. Вероятно, мы стремились побыстрее выбраться оттуда.
Улица встретила нас дождем. Тоскливый и холодный, он еще не вошел в силу и пока только слегка накрапывал.
Мы побрели к машине, и, подавленные, в нерешительности остановились перед ней, не зная, как быть дальше.
Я думал о той пакости, которая сидела тогда в моем стенном шкафу (я ведь толком так и не знал, что именно там скрывалось), и о том, какая участь постигла мою машину. Я не сомневался, что Джой в эту минуту вспомнились те твари, которые шастали вокруг ее дома и, возможно, рыскают там до сих пор, и независимо от того, есть они там или нет, ей еще долго будет слышаться их возня.
Она пододвинулась ко мне вплотную, и в этом промозглом мраке я молча обнял ее и крепче прижал к себе, подумав, что мы с ней точно заблудившиеся испуганные дети, ищущие друг у друга защиты от дождя. И охваченные страхом перед темнотой. Впервые в жизни охваченные страхом перед темнотой.
— Смотри, Паркер, — произнесла она.
Она протянула мне сложенную горстью кисть руки ладонью кверху, и я увидел у нее на ладони какой-то предмет, который она до этого прятала в кулаке.
Я наклонился, чтобы разглядеть его получше, и в тусклом свете уличного фонаря, стоявшего в конце квартала, увидел на ее ладони ключ.
— Это ключ от лаборатории Стирлинга — он торчал в замке, — проговорила она. — Когда все отвернулись, я потихоньку его вытащила. Этот недотепа сыщик, закрывая дверь, даже не подумал о ключе. Он так на тебя обиделся, что и не вспомнил о нем. За то, что ты спросил, не собирается ли он брать показания у собаки.
— Молодчина! — воскликнул я и, сжав ладонями ее лицо, поцеловал ее. Хотя, признаться, мне до сих пор непонятно, почему этот ключ привел меня тогда в такой восторг. Видно, потому, что в конечном итоге мы все-таки перехитрили представителя власти, выиграли какой-то ход в этой страшной, зловещей игре.
— Давай заглянем в лабораторию, — предложила Джой.
Я открыл дверцу и помог ей сесть в машину, потом, обойдя вокруг, сел за руль. Достал ключ, вставил его в замок зажигания и повернул, чтобы включить мотор. И когда мотор, закашляв, завелся, я инстинктивно попытался выдернуть ключ обратно, сознавая, впрочем, что уже слишком поздно.
Но ничего не случилось. Мотор мерно урчал, работал нормально как миленький. Никакой бомбы в машине не было.
Я покрылся испариной.
— Что с тобой, Паркер?
— Ничего.
Я включил передачу, отъехал от тротуара. И тут мне вспомнилось, как я заводил мотор, не думая ни о какой опасности, около усадьбы «Белмонт», перед зданием биологического факультета (откуда я отъезжал дважды), у полицейского участка — так что, возможно, это ничем не грозило. Может статься, что, однажды потерпев в чем-нибудь неудачу, кегельные шары никогда не прибегают к тому же методу вторично.
Я свернул на боковую улицу, держа путь к Университетской авеню.
— Может, это пустая затея, — сказала Джой. — Вдруг окажется, что парадное заперто.
— Когда мы уходили оттуда, оно было открыто, — возразил я.
— Но ведь сторож мог его потом запереть.
Однако он этого не сделал.
Мы беспрепятственно проникли в здание и, стараясь ступать как можно тише, поднялись по лестнице.
Мы подошли к лаборатории Стирлинга, и Джой протянула мне ключ. Немного повозившись, я наконец попал ключом в скважину, повернул его и распахнул дверь.
Мы вошли, и я закрыл за нами дверь. Щелкнул замок.
Комната была слабо освещена: на лабораторном столе мерцала крохотная спиртовка, которая — я был в этом уверен — раньше тут не горела. А у стола на высоком табурете восседала какая-то странно искривленная фигура.
— Добрый вечер, друзья, — произнесла фигура.
Я безошибочно узнал этот звучный, отлично поставленный голос.
На табурете сидел Этвуд.
25
Мы застыли на месте, пожирая его глазами, а он вдруг захихикал. Возможно, он собирался разразиться хохотом, но из его горла вырвалось лишь жалкое хихиканье.
— Если я выгляжу несколько необычно, — сказал он, — то это потому, что я здесь не весь. Я частично вернулся домой.
Теперь, когда наши глаза немного привыкли к полумраку, мы разглядели его получше — он был скрючен, кривобок и как-то даже маловат для человека. Он был невероятно худ, одна рука короче другой, а лицо перекошено и деформировано. И однако же, одежда сидела на нем как влитая, словно была сшита с учетом всех его физических недостатков.
— На то есть еще одна причина, — заметил я. — Вы ведь лишились своей модели.
Я порылся в кармане пальто и выудил маленькую куклу, которую подобрал на полу в подвале усадьбы «Белмонт».
— Я далек от того, чтобы использовать это вам в ущерб, — сказал я.
Я швырнул ему куклу, и, несмотря на скудное освещение, он ловко поймал ее укороченной рукой. И едва кукла коснулась его пальцев, она моментально растворилась в нем, словно его тело или рука были ртом, который в мгновение ока всосал ее.
Его лицо обрело симметрию, руки сравнялись в длине, бесследно исчезла кривобокость. Но зато одежда теперь сидела на нем прескверно, а короткий рукав пиджака едва прикрывал половину руки. И он все еще был меньше, гораздо меньше того Этвуда, которого я помнил.
— Благодарю, - сказал он. — Это помогает. С ней значительно легче сохранять свой облик — не нужно так сосредоточиваться.
Рукав вырастал на глазах, постепенно закрывая руку. Менялась и остальная одежда, приспосабливаясь к новой форме его тела.
— Хлопот не оберешься с этой одеждой, — вскользь заметил он.
— Вот почему в вашей конторе, в той, что в центре города, собран такой богатый гардероб.
Это его слегка ошеломило, но он тут же опомнился.
— Ах да, ведь вы же и там побывали. Просто я запамятовал. Должен сказать, мистер Грейвс, что вы весьма оперативны.
— Профессиональное качество, — объяснил я.
— А кто это с вами?
— Простите, забыл вас представить. Мисс Кейн, мистер Этвуд.
Этвуд воззрился на нее.
— Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что никогда не встречал более бестолковой системы воспроизведения себе подобных, чем ваша, человеческая.
— А нам она нравится, — заявила Джой.
— Но она же такая нескладная и громоздкая, — возразил он. — Вернее, вы сами сделали ее такой, загромоздив обычаями и нравственными установками, Полагаю, что в других отношениях она безукоризненна.
— Вам это, конечно, не известно, — заметил я.
— Мистер Грейвс, — произнес он, — вам, должно быть, понятно, что, копируя ваши тела, мы вовсе не обязаны заниматься всеми видами деятельности, вытекающими из функций этих тел.
— Копируете наши тела, — проговорил я. — А может, кое-что еще? Скажем, бомбы, которые подкладывают в машины.
— Безусловно, — согласился он. — Это проще простого.
— Или капканы, которые устанавливают перед дверью?
— О, это тоже простой механизм. Как вы понимаете, в нем нетрудно разобраться. Вот если что посложнее — это уже не по нашей части.
— Но почему именно капкан? — спросил я. — Ведь вы себя этим выдали. До этого я даже не подозревал о вашем существовании. Мне и во сне не снилось, что на свете могут быть такие, как вы. Если бы не капкан…
— Вы бы все равно узнали о нас, — сказал он. — Вы из тех, кто способен сообразить, что к чему. Дело в том, что мы взяли вас на заметку. Мы изучили вас куда лучше, чем вы сами. Мы знали, на что вы способны и как, вероятнее всего, себя поведете. К тому же мы немного осведомлены о событиях ближайшего будущего. Правда, это бывает не всегда, но случается, что мы их можем предсказать. Есть ряд факторов…
— Да погодите вы, черт вас возьми, — перебил я его. — Вы говорите, что изучили меня. Но, конечно, не только меня, так ведь?
— Конечно. Мы знали кое-что о каждом из вас, о каждом, кто мог оказаться в таком положении, что рано или поздно догадался бы о нашем существовании. Сюда относятся репортеры, юристы, ряд чиновников государственных учреждений, крупнейшие промышленники и…
— И вы их всех разобрали по косточкам?
Он едва сдержал самодовольную усмешку.
— Всех без исключения.
— И взяли под прицел не только меня?
— Что за вопрос! Таких, как вы, оказалось не так уж мало.
— А потом появились капканы, бомбы и…
— О, самые разнообразные приспособления, — заверил он меня.
— Вы их убили! — взорвался я.
— Если вы настаиваете, назовем это так. Однако, чтобы вы не слишком фарисействовали, считаю своим долгом напомнить, что вы вернулись сейчас сюда с твердым намерением вылить в раковину какую-нибудь кислоту.
— Не спорю, — согласился я, — но теперь мне ясно, что это ничего бы не дало.
— Вполне возможно, — сказал Этвуд, — что вы бы меня уничтожили — если не полностью, то по крайней мере большую часть моей персоны. Я ведь сидел в канализационной трубе.
— Я бы избавился от вас, — сказал я. — Но не от остальных.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Уничтожишь вас, а ваше место займет другой Этвуд. Стоит только вам захотеть, и в любой момент может появиться другой Этвуд. Честно говоря, я не вижу смысла в бесконечном уничтожении Этвудов, если на случай необходимости у вас всегда есть под рукой запасной.
— Право, не знаю, — задумчиво проговорил Этвуд. — Никак не постигну вашу породу. В вас, людях, есть нечто не поддающееся определению и, по-моему, совершенно бессмысленное. Вы устанавливаете для себя правила поведения, кропотливо разрабатываете модели своих убогих социальных систем, но вы не систематизируете самих себя. В какой-то момент вы можете проявить поразительную глупость, а в следующую секунду блеснуть гениальным умом. И самый страшный ваш порок, самое в вас ужасное — это молчаливая, прочно въевшаяся в вас вера в судьбу. Не в чью-нибудь судьбу, а именно в вашу. Даже думать об этом и то противно.
— А вот вы — вы бы не затаили на меня зла, облей я вас кислотой, — заметил я.
— Отчасти вы правы, — согласился Этвуд.
— В том-то и разница, — сказал я, — та разница, которую вам не мешает принять во внимание. Я ненавижу вас — или вам подобных — за попытку убить меня. И в той же степени, а может, даже сильнее, я ненавижу вас за то, что вы убили моего друга.
— Докажите это, — вызывающим тоном потребовал Этвуд.
— Что значит докажите?
— Докажите, что я убил вашего друга. Насколько я понимаю, это истинно человеческий подход к такого рода вопросам. Вам удается безнаказанно совершать любые преступления, если никто не докажет, что это ваша работа. Кроме того, мистер Грейвс, вы смешиваете различные точки зрения. А они ведь меняются в зависимости от условий.
— Иными словами, есть места, где убийство не считается преступлением?
— Вот именно, — подтвердил Этвуд.
Судорожно мигало пламя спиртовки, и по комнате метались изменчивые тени. Я вдруг подумал, как обыденно и банально выглядит каша беседа — мы двое, обитатели разных планет и продукты совершенно несходных цивилизаций, разговариваем друг с другом так, словно оба мы люди. Возможно, это и так, потому что то, другое существо, кем бы оно ни было, приняло облик человека и усвоило человеческую речь, поступки и до некоторой степени даже человеческие взгляды. Интересно, подумал я, возникла бы подобная атмосфера, если б с нами разговаривал лежащий на табурете кегельный шар — как, скажем, беседовал с нами Пес, не двигая по-человечьи губами? И могло бы существо, которое пусть на краткий период, но все-таки стало Этвудом, рассуждать так легко и свободно, если б оно не впитало в себя колоссальное количество сведений — хотя бы самых поверхностных — о Земле и человеке?
Мне захотелось узнать, как долго находятся на Земле эти пришельцы и сколько их здесь. Быть может, долгие годы они не только терпеливо набирались заданий, но одновременно проникались самим духом Земли и человека, изучая социальные структуры, экономические системы и организацию финансов. Я прикинул, что на это, должно быть, потребовалось немало времени, потому что с самого начала им наверняка пришлось заниматься не одним только сбором самой информации: углубившись в лабиринт наших законов о собственности, наших правовых систем и коммерческих операций, они, вероятно, столкнулись с факторами не просто незнакомыми, а совершенно им чуждыми.
— Если я выгляжу несколько необычно, — сказал он, — то это потому, что я здесь не весь. Я частично вернулся домой.
Теперь, когда наши глаза немного привыкли к полумраку, мы разглядели его получше — он был скрючен, кривобок и как-то даже маловат для человека. Он был невероятно худ, одна рука короче другой, а лицо перекошено и деформировано. И однако же, одежда сидела на нем как влитая, словно была сшита с учетом всех его физических недостатков.
— На то есть еще одна причина, — заметил я. — Вы ведь лишились своей модели.
Я порылся в кармане пальто и выудил маленькую куклу, которую подобрал на полу в подвале усадьбы «Белмонт».
— Я далек от того, чтобы использовать это вам в ущерб, — сказал я.
Я швырнул ему куклу, и, несмотря на скудное освещение, он ловко поймал ее укороченной рукой. И едва кукла коснулась его пальцев, она моментально растворилась в нем, словно его тело или рука были ртом, который в мгновение ока всосал ее.
Его лицо обрело симметрию, руки сравнялись в длине, бесследно исчезла кривобокость. Но зато одежда теперь сидела на нем прескверно, а короткий рукав пиджака едва прикрывал половину руки. И он все еще был меньше, гораздо меньше того Этвуда, которого я помнил.
— Благодарю, - сказал он. — Это помогает. С ней значительно легче сохранять свой облик — не нужно так сосредоточиваться.
Рукав вырастал на глазах, постепенно закрывая руку. Менялась и остальная одежда, приспосабливаясь к новой форме его тела.
— Хлопот не оберешься с этой одеждой, — вскользь заметил он.
— Вот почему в вашей конторе, в той, что в центре города, собран такой богатый гардероб.
Это его слегка ошеломило, но он тут же опомнился.
— Ах да, ведь вы же и там побывали. Просто я запамятовал. Должен сказать, мистер Грейвс, что вы весьма оперативны.
— Профессиональное качество, — объяснил я.
— А кто это с вами?
— Простите, забыл вас представить. Мисс Кейн, мистер Этвуд.
Этвуд воззрился на нее.
— Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что никогда не встречал более бестолковой системы воспроизведения себе подобных, чем ваша, человеческая.
— А нам она нравится, — заявила Джой.
— Но она же такая нескладная и громоздкая, — возразил он. — Вернее, вы сами сделали ее такой, загромоздив обычаями и нравственными установками, Полагаю, что в других отношениях она безукоризненна.
— Вам это, конечно, не известно, — заметил я.
— Мистер Грейвс, — произнес он, — вам, должно быть, понятно, что, копируя ваши тела, мы вовсе не обязаны заниматься всеми видами деятельности, вытекающими из функций этих тел.
— Копируете наши тела, — проговорил я. — А может, кое-что еще? Скажем, бомбы, которые подкладывают в машины.
— Безусловно, — согласился он. — Это проще простого.
— Или капканы, которые устанавливают перед дверью?
— О, это тоже простой механизм. Как вы понимаете, в нем нетрудно разобраться. Вот если что посложнее — это уже не по нашей части.
— Но почему именно капкан? — спросил я. — Ведь вы себя этим выдали. До этого я даже не подозревал о вашем существовании. Мне и во сне не снилось, что на свете могут быть такие, как вы. Если бы не капкан…
— Вы бы все равно узнали о нас, — сказал он. — Вы из тех, кто способен сообразить, что к чему. Дело в том, что мы взяли вас на заметку. Мы изучили вас куда лучше, чем вы сами. Мы знали, на что вы способны и как, вероятнее всего, себя поведете. К тому же мы немного осведомлены о событиях ближайшего будущего. Правда, это бывает не всегда, но случается, что мы их можем предсказать. Есть ряд факторов…
— Да погодите вы, черт вас возьми, — перебил я его. — Вы говорите, что изучили меня. Но, конечно, не только меня, так ведь?
— Конечно. Мы знали кое-что о каждом из вас, о каждом, кто мог оказаться в таком положении, что рано или поздно догадался бы о нашем существовании. Сюда относятся репортеры, юристы, ряд чиновников государственных учреждений, крупнейшие промышленники и…
— И вы их всех разобрали по косточкам?
Он едва сдержал самодовольную усмешку.
— Всех без исключения.
— И взяли под прицел не только меня?
— Что за вопрос! Таких, как вы, оказалось не так уж мало.
— А потом появились капканы, бомбы и…
— О, самые разнообразные приспособления, — заверил он меня.
— Вы их убили! — взорвался я.
— Если вы настаиваете, назовем это так. Однако, чтобы вы не слишком фарисействовали, считаю своим долгом напомнить, что вы вернулись сейчас сюда с твердым намерением вылить в раковину какую-нибудь кислоту.
— Не спорю, — согласился я, — но теперь мне ясно, что это ничего бы не дало.
— Вполне возможно, — сказал Этвуд, — что вы бы меня уничтожили — если не полностью, то по крайней мере большую часть моей персоны. Я ведь сидел в канализационной трубе.
— Я бы избавился от вас, — сказал я. — Но не от остальных.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Уничтожишь вас, а ваше место займет другой Этвуд. Стоит только вам захотеть, и в любой момент может появиться другой Этвуд. Честно говоря, я не вижу смысла в бесконечном уничтожении Этвудов, если на случай необходимости у вас всегда есть под рукой запасной.
— Право, не знаю, — задумчиво проговорил Этвуд. — Никак не постигну вашу породу. В вас, людях, есть нечто не поддающееся определению и, по-моему, совершенно бессмысленное. Вы устанавливаете для себя правила поведения, кропотливо разрабатываете модели своих убогих социальных систем, но вы не систематизируете самих себя. В какой-то момент вы можете проявить поразительную глупость, а в следующую секунду блеснуть гениальным умом. И самый страшный ваш порок, самое в вас ужасное — это молчаливая, прочно въевшаяся в вас вера в судьбу. Не в чью-нибудь судьбу, а именно в вашу. Даже думать об этом и то противно.
— А вот вы — вы бы не затаили на меня зла, облей я вас кислотой, — заметил я.
— Отчасти вы правы, — согласился Этвуд.
— В том-то и разница, — сказал я, — та разница, которую вам не мешает принять во внимание. Я ненавижу вас — или вам подобных — за попытку убить меня. И в той же степени, а может, даже сильнее, я ненавижу вас за то, что вы убили моего друга.
— Докажите это, — вызывающим тоном потребовал Этвуд.
— Что значит докажите?
— Докажите, что я убил вашего друга. Насколько я понимаю, это истинно человеческий подход к такого рода вопросам. Вам удается безнаказанно совершать любые преступления, если никто не докажет, что это ваша работа. Кроме того, мистер Грейвс, вы смешиваете различные точки зрения. А они ведь меняются в зависимости от условий.
— Иными словами, есть места, где убийство не считается преступлением?
— Вот именно, — подтвердил Этвуд.
Судорожно мигало пламя спиртовки, и по комнате метались изменчивые тени. Я вдруг подумал, как обыденно и банально выглядит каша беседа — мы двое, обитатели разных планет и продукты совершенно несходных цивилизаций, разговариваем друг с другом так, словно оба мы люди. Возможно, это и так, потому что то, другое существо, кем бы оно ни было, приняло облик человека и усвоило человеческую речь, поступки и до некоторой степени даже человеческие взгляды. Интересно, подумал я, возникла бы подобная атмосфера, если б с нами разговаривал лежащий на табурете кегельный шар — как, скажем, беседовал с нами Пес, не двигая по-человечьи губами? И могло бы существо, которое пусть на краткий период, но все-таки стало Этвудом, рассуждать так легко и свободно, если б оно не впитало в себя колоссальное количество сведений — хотя бы самых поверхностных — о Земле и человеке?
Мне захотелось узнать, как долго находятся на Земле эти пришельцы и сколько их здесь. Быть может, долгие годы они не только терпеливо набирались заданий, но одновременно проникались самим духом Земли и человека, изучая социальные структуры, экономические системы и организацию финансов. Я прикинул, что на это, должно быть, потребовалось немало времени, потому что с самого начала им наверняка пришлось заниматься не одним только сбором самой информации: углубившись в лабиринт наших законов о собственности, наших правовых систем и коммерческих операций, они, вероятно, столкнулись с факторами не просто незнакомыми, а совершенно им чуждыми.