Страница:
— Ты помнишь, где он находится? — спросила она.
— Думаю, что помню, — ответил я.
Однако я все-таки проскочил мимо, и пришлось возвращаться назад. Вот наконец и он — ни вывески, ни огонька, ни души вокруг.
— Куплен и закрыт, — сказал я. — Закрыт безо всяких проволочек. Это тебе не многоквартирный дом, где нужно предупреждать жильцов заранее.
— Ты так считаешь? — спросила Джой. — По-твоему, этот мотель купил Этвуд?
— А иначе зачем было его закрывать? — в свою очередь, спросил я. — Тебе не кажется, что, будь у него другой хозяин, он был бы открыт? При нынешнем-то спросе.
Я свернул на дорогу, которая некруто спускалась к строениям мотеля. Свет фар скользнул по стоявшей перед одним из блоков машине.
— Нас уже кто-то опередил, — заметила Джой.
— Не волнуйся, — сказал я. — Все в порядке.
Я проехал двор и затормозил, осветив фарами другую машину. Сквозь затуманенное дождем стекло на нас с испугом смотрели бледные, с расплывшимися контурами лица. Немного повременив, я вылез из машины. У той машины открылась дверца со стороны водителя, и показался какой-то мужчина. Он направился ко мне, шагая в веере света наших фар.
— Вы ищете, где бы переночевать? — спросил он. — Напрасный труд — везде все занято.
Это был средних лет мужчина, хорошо одетый, хотя его платье нуждалось в глажке. На нем было новое пальто, шляпа из дорогого магазина, а под пальто элегантный деловой костюм. Ботинки его были свежевычищены, и их облепили блестящие бусинки дождевых капель.
— Я знаю точно, что нигде нет мест, — продолжал он. — Я уже справлялся. И не только сегодня — я занимаюсь этим каждый вечер.
Я молча кивнул, чувствуя, как мои внутренности сжимаются в плотный, твердый комок. От его вида у меня тоскливо защемило сердце. Вот и еще один бездомный.
— Сэр, — проговорил он, — вы не объясните мне, что сейчас творится на свете? Вы ведь не полицейский, правда? Впрочем, это не имеет значения.
— Нет, я не фараон, — сказал я.
Судя по его тону, он находился почти на грани истерики — у него был голос человека, который вот-вот рухнет под тяжестью свалившихся на него невзгод. Человека, на глазах у которого день за днем постепенно разваливался его личный, сколоченный им мирок, а он бил бессилен этому помешать.
— Я в том же положении, что и вы, — сказал я. — Ищу конюшню.
Мне почему-то вдруг вспомнилось, как Джой назвала мотель постоялым двором.
Сейчас подобная острота была явно не к месту, но он, видимо, этого не заметил.
— Мое имя — Джон Куинн, — представился он. — Я вице-президент страховой компании. Зарабатываю около сорока тысяч в год, и, как видите, мне негде жить, негде укрыть маю семью от дождя. Если, конечно, не считать машины.
Он заглянул мне в глаза.
— Обхохотаться можно, — проговорил он. — Ну, смейтесь же!
— Мне не до смеху, — сказал я.
— Почти год назад мы продали свой дом, — продолжал Куинн. — На условии долгосрочной аренды. Мне предложили за него такую цену, о которой я и не мечтал. Понимаете, мы собирались купить дом побольше. Семья ведь росла. Нам очень не хотелось продавать наш старый дом. Он был такой уютный. Да и привыкли мы к нему. Но нам стало в нем тесновато.
Я кивнул. Все та же история.
— Послушайте, — сказал я, — хватит нам мокнуть под дождем.
Но он словно оглох. Он испытывал неодолимую потребность выговориться. Его распирало от желания излить душу. Верно, я был первым человеком, с которым он мог по-настоящему поделиться, — человеком, который, как и он, рыскал по городу в поисках пристанища.
— Разве мы могли предположить, что так получится? — продолжал он. — Нам казалось, что все очень просто. При наличии договора о долгосрочной аренде у нас впереди было достаточно времени, чтобы подыскать себе подходящий дом. Но мы его так и не нашли. Нам, конечно, попадались объявления. Но мы всегда опаздывали. Приедешь, а дом уже продан. Тогда мы обратились к строительным подрядчикам, но никто из них не брался выстроить дом раньше, чем через два года. Одному или двум я даже попытался дать взятку, на безрезультатно. Все в один голос твердили, что завалены заказами. Многие нахватали до ста подрядов, а то и больше. Что-то невероятное, правда?
— Да, просто не верится, — согласился я.
— По их словам, сумей они нанять больше рабочих, они бы выполнили мой заказ. Но рабочих нет и в помине. Все они заняты. Ни один не сидит сложа руки. Мы попросили продлить срок нашего пребывания в доме сперва на месяц, потом на два, и наконец — на три, но пришел день, когда мы уже обязаны были передать собственность владельцу. Я предложил покупателю пять тысяч отступного, если он аннулирует сделку, но получил отказ. Он сказал, что очень сожалеет, но дом им куплен и этот дом ему нужен. Напомнил, что дал мне три месяца сверх договоренного срока. И, бесспорно, был прав.
Нам некуда было податься. У нас нет родственников, у которых можно попросить приюта. Во всяком случае, в этом городе. Мы, правда, могли бы отослать детей в деревню к какой-то дальней родне, но нам очень не хотелось разбивать семью, а кроме того, кое-кто из этих родственников сам оказался в затруднительном положении. У нас, конечно, полно друзей, но ведь друзей не попросишь, чтобы они разделили с тобой свой дом. Не дай бог, чтобы они вообще узнали, в какую ты попал переделку. Тут уж гордость не позволит пожаловаться. Из последних сил изображаешь полное благополучие в надежде, что все образуется.
Я, конечно, перебрал все возможности. Отели и мотели забиты до отказа. Свободных квартир нет. Я пытался купить трейлер. [1]Так оказалось, что нужно записаться в очередь. Великий боже, список желающих на пять лет вперед!
— Поэтому-то вас и занесло сюда сегодня ночью, — подытожил я.
— Да, — подтвердил он. — Мы не на улице, и то спасибо. Тут хоть тебя не будят проезжающие мимо машины. И нет пешеходов. Но как же это тяжко. Особенно для жены и ребятишек. Скоро месяц, как мы живем в этой машине. Когда повезет, едим в ресторанах, но обычно в них яблоку негде упасть. Большей же частью мы питаемся в кинотеатрах, в тех, что на открытом воздухе, а иногда покупаем какую-нибудь провизию, выезжаем за город и устраиваем пикник. Когда-то пикники были развлечением, но прошли те времена. Теперь даже детям они не в радость. Мы пользуемся туалетами заправочных станций. Белье стираем в прачечных самообслуживания. Каждое утро я езжу на работу; потом жена отвозит детей в школу. А пока они в школе, мечется по городу в поисках жилья. К концу рабочего дня они все заезжают за мной в контору, и мы отправляемся искать место, где можно перекусить.
Мы выдержали месяц такой жизни, — добавил он. — Но долго мы так не протянем. Дети все спрашивают, когда у нас снова будет дом, да и зима на пороге, Мы не сможем жить в машине, когда грянут морозы и пойдет снег. Если мы не подыщем себе жилья, придется уехать в какой-нибудь другой город, где можно найти дом, квартиру, что угодно — мы согласны почти на любое помещение. Я буду вынужден уйти с работы и…
— Переезд вам ничего не даст, — перебил я. — Ехать некуда. Везде одно и то же.
— Мистер! — воскликнул Куинн высоким, срывающимся от отчаяния голосом. — Объясните мне, в чем дело? Что все-таки происходит?
— Кто его знает, — пожал я плечами. Не мог же я сказать ему правду. Ему и без того было тошно. Для него лучше, если он проведет эту ночь в неведении.
Так вот оно и будет, подумал я. Повсеместно. Население земного шара превратится в кочевников, которые будут скитаться в надежде набрести на места получше, а таких мест уже днем с огнем не сыщешь. Вначале они будут кочевать семьями, потом, возможно, объединятся в племена. Со временем многих сгонят в резервации или специально для них отведенные области типа резерваций, ибо только при этом условии уцелевшие правительства сумеют оказать им хоть какую-нибудь помощь. Но до самого конца не переведутся бродяги, которые будут остервенело биться за крышу над головой и всеми правдами и неправдами раздобывать себе пропитание. Вначале, в первом порыве бешенства, им, быть может, посчастливится захватить какие-нибудь жилые строения — свои собственные дома или чужие, неважно. На первых порах они будут драться за пищу, воровать продукты, припрятывать запасы. Но все жилища пришельцы постепенно либо сожгут, либо разрушат каким-нибудь иным способом. Они превратят их в руины, пользуясь своим неограниченным правом собственности, и едва ли этому можно будет помешать, поскольку они будут действовать втихую. И с чистой совестью — ведь, как полноправные владельцы этих домов, они сочтут такое обращение со своей собственностью вполне законным, и пожарам не будет конца. И нет на них никакой управы, а если и есть, то сразу ее не найдешь. Ведь с Этвудами не вступишь врукопашную, не дашь бой кегельным шарам. Их можно только ненавидеть. Их трудно изловить, не менее трудно уничтожить, и у них всегда поблизости есть крысиная нора, через которую они могут улизнуть в другой мир.
И придет время, когда, не останется больше жилых строений, кончится пища, хотя вопреки всему человек, возможно, еще будет кое-как влачить жалкое существование. Но из каждой тысячи людей останется только один, и когда наступит этот день, пришельцы окончательно выиграют войну, которой на самом деле и не было. И человек из хозяина планеты превратится в затравленное животное.
— Мистер, — прервал молчание Куинн, — я не знаю вашего имени.
— Меня зовут Грейвс, — сказал я.
— Так что же вы скажете, Грейвс? Что будем делать дальше?
— То, что вам следовало сделать с самого начала, — ответил я. — Мы с вами сейчас взломаем дверь и войдем в помещение. Вы и ваша семья будете спать под крышей, вам будет где готовить себе пищу, и вы приобретете собственный туалет.
— Но это же незаконное вторжение! — вскричал он.
Вот так, подумал я. Даже на грани отчаяния человек не теряет уважения к законам, охраняющим право собственности. Не кради, не вторгайся в чужие владения, не прикасайся к тому, что принадлежит другому. Из-за этого-то мы и оказались сейчас в таком положении. Именно из-за них, из-за этих законов, столь почитаемых, что мы слепо подчиняемся им даже тогда, когда они, обернувшись ловушкой, отнимают у нас право первородства.
— Вы ведь хотите, чтобы ваши дети спали под крышей, — сказал я. — Вам нужно место, где вы могли бы побриться.
— А вдруг кто-нибудь окажется поблизости и…
— Если кто-нибудь явится и попытается выставить вас за дверь, пустите в ход пистолет.
— У меня нет пистолета, — возразил он.
— Так достаньте, — посоветовал я. — Утром первым делом раздобудьте себе оружие.
И я подивился, как легко и незаметно из гражданина, свято соблюдающего законы, я превратился в другого человека, человека, готового написать новый закон и защищать его до последней капли крови.
29
30
— Думаю, что помню, — ответил я.
Однако я все-таки проскочил мимо, и пришлось возвращаться назад. Вот наконец и он — ни вывески, ни огонька, ни души вокруг.
— Куплен и закрыт, — сказал я. — Закрыт безо всяких проволочек. Это тебе не многоквартирный дом, где нужно предупреждать жильцов заранее.
— Ты так считаешь? — спросила Джой. — По-твоему, этот мотель купил Этвуд?
— А иначе зачем было его закрывать? — в свою очередь, спросил я. — Тебе не кажется, что, будь у него другой хозяин, он был бы открыт? При нынешнем-то спросе.
Я свернул на дорогу, которая некруто спускалась к строениям мотеля. Свет фар скользнул по стоявшей перед одним из блоков машине.
— Нас уже кто-то опередил, — заметила Джой.
— Не волнуйся, — сказал я. — Все в порядке.
Я проехал двор и затормозил, осветив фарами другую машину. Сквозь затуманенное дождем стекло на нас с испугом смотрели бледные, с расплывшимися контурами лица. Немного повременив, я вылез из машины. У той машины открылась дверца со стороны водителя, и показался какой-то мужчина. Он направился ко мне, шагая в веере света наших фар.
— Вы ищете, где бы переночевать? — спросил он. — Напрасный труд — везде все занято.
Это был средних лет мужчина, хорошо одетый, хотя его платье нуждалось в глажке. На нем было новое пальто, шляпа из дорогого магазина, а под пальто элегантный деловой костюм. Ботинки его были свежевычищены, и их облепили блестящие бусинки дождевых капель.
— Я знаю точно, что нигде нет мест, — продолжал он. — Я уже справлялся. И не только сегодня — я занимаюсь этим каждый вечер.
Я молча кивнул, чувствуя, как мои внутренности сжимаются в плотный, твердый комок. От его вида у меня тоскливо защемило сердце. Вот и еще один бездомный.
— Сэр, — проговорил он, — вы не объясните мне, что сейчас творится на свете? Вы ведь не полицейский, правда? Впрочем, это не имеет значения.
— Нет, я не фараон, — сказал я.
Судя по его тону, он находился почти на грани истерики — у него был голос человека, который вот-вот рухнет под тяжестью свалившихся на него невзгод. Человека, на глазах у которого день за днем постепенно разваливался его личный, сколоченный им мирок, а он бил бессилен этому помешать.
— Я в том же положении, что и вы, — сказал я. — Ищу конюшню.
Мне почему-то вдруг вспомнилось, как Джой назвала мотель постоялым двором.
Сейчас подобная острота была явно не к месту, но он, видимо, этого не заметил.
— Мое имя — Джон Куинн, — представился он. — Я вице-президент страховой компании. Зарабатываю около сорока тысяч в год, и, как видите, мне негде жить, негде укрыть маю семью от дождя. Если, конечно, не считать машины.
Он заглянул мне в глаза.
— Обхохотаться можно, — проговорил он. — Ну, смейтесь же!
— Мне не до смеху, — сказал я.
— Почти год назад мы продали свой дом, — продолжал Куинн. — На условии долгосрочной аренды. Мне предложили за него такую цену, о которой я и не мечтал. Понимаете, мы собирались купить дом побольше. Семья ведь росла. Нам очень не хотелось продавать наш старый дом. Он был такой уютный. Да и привыкли мы к нему. Но нам стало в нем тесновато.
Я кивнул. Все та же история.
— Послушайте, — сказал я, — хватит нам мокнуть под дождем.
Но он словно оглох. Он испытывал неодолимую потребность выговориться. Его распирало от желания излить душу. Верно, я был первым человеком, с которым он мог по-настоящему поделиться, — человеком, который, как и он, рыскал по городу в поисках пристанища.
— Разве мы могли предположить, что так получится? — продолжал он. — Нам казалось, что все очень просто. При наличии договора о долгосрочной аренде у нас впереди было достаточно времени, чтобы подыскать себе подходящий дом. Но мы его так и не нашли. Нам, конечно, попадались объявления. Но мы всегда опаздывали. Приедешь, а дом уже продан. Тогда мы обратились к строительным подрядчикам, но никто из них не брался выстроить дом раньше, чем через два года. Одному или двум я даже попытался дать взятку, на безрезультатно. Все в один голос твердили, что завалены заказами. Многие нахватали до ста подрядов, а то и больше. Что-то невероятное, правда?
— Да, просто не верится, — согласился я.
— По их словам, сумей они нанять больше рабочих, они бы выполнили мой заказ. Но рабочих нет и в помине. Все они заняты. Ни один не сидит сложа руки. Мы попросили продлить срок нашего пребывания в доме сперва на месяц, потом на два, и наконец — на три, но пришел день, когда мы уже обязаны были передать собственность владельцу. Я предложил покупателю пять тысяч отступного, если он аннулирует сделку, но получил отказ. Он сказал, что очень сожалеет, но дом им куплен и этот дом ему нужен. Напомнил, что дал мне три месяца сверх договоренного срока. И, бесспорно, был прав.
Нам некуда было податься. У нас нет родственников, у которых можно попросить приюта. Во всяком случае, в этом городе. Мы, правда, могли бы отослать детей в деревню к какой-то дальней родне, но нам очень не хотелось разбивать семью, а кроме того, кое-кто из этих родственников сам оказался в затруднительном положении. У нас, конечно, полно друзей, но ведь друзей не попросишь, чтобы они разделили с тобой свой дом. Не дай бог, чтобы они вообще узнали, в какую ты попал переделку. Тут уж гордость не позволит пожаловаться. Из последних сил изображаешь полное благополучие в надежде, что все образуется.
Я, конечно, перебрал все возможности. Отели и мотели забиты до отказа. Свободных квартир нет. Я пытался купить трейлер. [1]Так оказалось, что нужно записаться в очередь. Великий боже, список желающих на пять лет вперед!
— Поэтому-то вас и занесло сюда сегодня ночью, — подытожил я.
— Да, — подтвердил он. — Мы не на улице, и то спасибо. Тут хоть тебя не будят проезжающие мимо машины. И нет пешеходов. Но как же это тяжко. Особенно для жены и ребятишек. Скоро месяц, как мы живем в этой машине. Когда повезет, едим в ресторанах, но обычно в них яблоку негде упасть. Большей же частью мы питаемся в кинотеатрах, в тех, что на открытом воздухе, а иногда покупаем какую-нибудь провизию, выезжаем за город и устраиваем пикник. Когда-то пикники были развлечением, но прошли те времена. Теперь даже детям они не в радость. Мы пользуемся туалетами заправочных станций. Белье стираем в прачечных самообслуживания. Каждое утро я езжу на работу; потом жена отвозит детей в школу. А пока они в школе, мечется по городу в поисках жилья. К концу рабочего дня они все заезжают за мной в контору, и мы отправляемся искать место, где можно перекусить.
Мы выдержали месяц такой жизни, — добавил он. — Но долго мы так не протянем. Дети все спрашивают, когда у нас снова будет дом, да и зима на пороге, Мы не сможем жить в машине, когда грянут морозы и пойдет снег. Если мы не подыщем себе жилья, придется уехать в какой-нибудь другой город, где можно найти дом, квартиру, что угодно — мы согласны почти на любое помещение. Я буду вынужден уйти с работы и…
— Переезд вам ничего не даст, — перебил я. — Ехать некуда. Везде одно и то же.
— Мистер! — воскликнул Куинн высоким, срывающимся от отчаяния голосом. — Объясните мне, в чем дело? Что все-таки происходит?
— Кто его знает, — пожал я плечами. Не мог же я сказать ему правду. Ему и без того было тошно. Для него лучше, если он проведет эту ночь в неведении.
Так вот оно и будет, подумал я. Повсеместно. Население земного шара превратится в кочевников, которые будут скитаться в надежде набрести на места получше, а таких мест уже днем с огнем не сыщешь. Вначале они будут кочевать семьями, потом, возможно, объединятся в племена. Со временем многих сгонят в резервации или специально для них отведенные области типа резерваций, ибо только при этом условии уцелевшие правительства сумеют оказать им хоть какую-нибудь помощь. Но до самого конца не переведутся бродяги, которые будут остервенело биться за крышу над головой и всеми правдами и неправдами раздобывать себе пропитание. Вначале, в первом порыве бешенства, им, быть может, посчастливится захватить какие-нибудь жилые строения — свои собственные дома или чужие, неважно. На первых порах они будут драться за пищу, воровать продукты, припрятывать запасы. Но все жилища пришельцы постепенно либо сожгут, либо разрушат каким-нибудь иным способом. Они превратят их в руины, пользуясь своим неограниченным правом собственности, и едва ли этому можно будет помешать, поскольку они будут действовать втихую. И с чистой совестью — ведь, как полноправные владельцы этих домов, они сочтут такое обращение со своей собственностью вполне законным, и пожарам не будет конца. И нет на них никакой управы, а если и есть, то сразу ее не найдешь. Ведь с Этвудами не вступишь врукопашную, не дашь бой кегельным шарам. Их можно только ненавидеть. Их трудно изловить, не менее трудно уничтожить, и у них всегда поблизости есть крысиная нора, через которую они могут улизнуть в другой мир.
И придет время, когда, не останется больше жилых строений, кончится пища, хотя вопреки всему человек, возможно, еще будет кое-как влачить жалкое существование. Но из каждой тысячи людей останется только один, и когда наступит этот день, пришельцы окончательно выиграют войну, которой на самом деле и не было. И человек из хозяина планеты превратится в затравленное животное.
— Мистер, — прервал молчание Куинн, — я не знаю вашего имени.
— Меня зовут Грейвс, — сказал я.
— Так что же вы скажете, Грейвс? Что будем делать дальше?
— То, что вам следовало сделать с самого начала, — ответил я. — Мы с вами сейчас взломаем дверь и войдем в помещение. Вы и ваша семья будете спать под крышей, вам будет где готовить себе пищу, и вы приобретете собственный туалет.
— Но это же незаконное вторжение! — вскричал он.
Вот так, подумал я. Даже на грани отчаяния человек не теряет уважения к законам, охраняющим право собственности. Не кради, не вторгайся в чужие владения, не прикасайся к тому, что принадлежит другому. Из-за этого-то мы и оказались сейчас в таком положении. Именно из-за них, из-за этих законов, столь почитаемых, что мы слепо подчиняемся им даже тогда, когда они, обернувшись ловушкой, отнимают у нас право первородства.
— Вы ведь хотите, чтобы ваши дети спали под крышей, — сказал я. — Вам нужно место, где вы могли бы побриться.
— А вдруг кто-нибудь окажется поблизости и…
— Если кто-нибудь явится и попытается выставить вас за дверь, пустите в ход пистолет.
— У меня нет пистолета, — возразил он.
— Так достаньте, — посоветовал я. — Утром первым делом раздобудьте себе оружие.
И я подивился, как легко и незаметно из гражданина, свято соблюдающего законы, я превратился в другого человека, человека, готового написать новый закон и защищать его до последней капли крови.
29
Солнечный свет косыми полосками пробивался в щели между планками жалюзи, падая в тишину, покой и тепло комнаты, которую я не сразу узнал.
Я неподвижно лежал, полузакрыв глаза, ни о чем не думая, ни над чем не ломая голову, только наслаждаясь этим своим состоянием. Солнечный свет, тишина, мягкая постель и едва уловимый запах духов.
А ведь такими духами, мелькнуло у меня, душилась Джой.
— Джой! — позвал я, быстро сев в кровати, — я вдруг все вспомнил: и ночь, и дождь, и все, что произошло накануне.
Дверь в соседнюю комнату была открыта настежь, но никто не откликнулся.
— Джой! — снова крикнул я, выбираясь из постели.
Спустив с кровати ноги, я ощутил холодное прикосновение пола, а из неплотно прикрытого окна дул прохладный ветерок.
Я подошел к двери и заглянул в соседнюю комнату. Постель после ночи была не прибрана, только кое-как прикрыта одеялом. Джой там не было. И тут я увидел приколотую к двери булавкой записку.
Я сорвал ее и прочел:
«Паркер, милый, я беру машину и уезжаю в редакцию. Нужно доредактировать статью для воскресного номера. Вернусь после полудня. Кстати, где то самое хваленое мужское начало? Ты даже не пытался подгрести ко мне с нескромным предложением. Джой».
Я вернулся в свою комнату и, не выпуская из рук записки, присел на край кровати. Мои брюки, пиджак и рубашка были развешаны на стуле, а под ним на полу стояли ботинки с засунутыми в них носками. В одном углу стояла винтовка, которую я прихватил из лаборатории Стирлинга. Я вспомнил, что она оставалась в машине. Должно быть, перед тем как уехать в редакцию, Джой перенесла ее из машины в комнату.
«Вернусь после полудня» — написала она в записке. И кровать ее была не застелена. Словно она приняла как должное, что отныне мы будем жить именно так. Словно иного образа жизни не существует вообще. Словно она уже приспособилась к происшедшим переменам.
И возможно, что вначале человек приспособится к новым условиям с такой же легкостью, радуясь всему, что хоть как-то избавит его от трудностей и горечи разбитых надежд. Но за этой первой кратковременной ассимиляцией придут гнев, ожесточение, осознание утраты и ощущение полной безнадежности.
Джой вернулась в редакцию, чтобы поработать над статьей для воскресного номера. Мой сосед продолжал ездить в свою страховую компанию — даже теперь, когда трещал по швам его личный мирок. Все это, конечно, объяснимо — ведь человек должен есть, человек должен как-то существовать, должен иметь деньги. Но за этим, наверно, скрывалось нечто гораздо большее, подумал я. Для человека это было средством — быть может, единственным оставшимся в его распоряжении средством — сохранить привычную рутину, внушить себе, что жизнь изменилась не полностью, что кое-какие из старых, давно заведенных порядков остались нетронутыми.
А я? — спросил я себя. Что теперь делать мне?
Я мог вернуться в редакцию, сесть за свой стол и до отъезда в командировку настрочить еще несколько статей. Мне как-то даже чудно было думать об этой поездке — она полностью вылетела у меня из головы. Будто сама идея ее была для меня новостью, будто раньше я даже не знал о ней, а если и знал, то так давно, что вполне естественно было о ней забыть.
Я мог поехать в редакцию, но, собственно, с какой целью? Чтобы написать статьи, которые никто никогда не прочтет, статьи для газеты, которую через несколько дней, быть может, перестанут выпускать?
Труд, бесполезный до чертиков. Настолько бесполезный, что о нем и думать-то не хотелось. Возможно, что именно потому никто не пожелает меня выслушать — если люди о чем-то не знают, они избавлены от необходимости об этом думать.
Я выпустил из пальцев записку Джой, и она, затрепетав, медленно опустилась на пол. Я протянул руку и взял со стула рубашку. Я, правда, еще не решил, что мне делать, но так или иначе, прежде чем я за что-нибудь возьмусь, мне следовало одеться.
Я вышел на крыльцо — стоял теплый, солнечный день, скорее летний, чем осенний. Дождя как не бывало, на дворе было сухо, только кое-где сохранились маленькие лужицы, как доказательство того, что он все-таки недавно шел.
Я взглянул на часы — было уже около полудня.
Машина страховщика стояла перед соседним блоком, но ни его самого, ни его близких нигде не было видно. Вероятно, по субботам он не работал, и семья спала допоздна. Как раз то, что им необходимо. подумал я, небольшой подкрепляющий отдых под крышей.
В конце улицы я разглядел вывеску ресторана и понял, что голоден. Там, наверно, есть телефон, а мне нужно позвонить Джой.
В ресторане было душновато и не слишком чисто, но он был переполнен. Я пробрался к стойке и, подождав, пока какой-то посетитель покончил с едой, захватил освободившийся табурет.
Я дал заказ подошедшей официантке, встал и протолкался сквозь толпу в угол к телефонной будке. Я втиснулся в нее и закрыл за собой дверь. Опустил монету, набрал номер и попросил телефонистку соединить меня с Джой.
— Ну как, отредактировала свою статью? — спросил я ее.
— Соня ты, соня, — промурлыкала она. — Ты давно встал?
— Только что. Как дела?
— Гэвин рвет и мечет. Поступили кое-какие интересные сведения, а он не может их использовать.
— Что-нибудь о…
— Не знаю, — ответила Джой, видимо поняв, о чем я собираюсь спросить. — Возможно. В банках обнаружена недостача денег. Известно, что…
— Недостача денег?! Так ведь Дау только вчера мне говорил, что банки забиты деньгами.
— Наверно, так оно и было, — сказала она. — Но с тех пор картина изменилась, Еще вчера в полдень деньги были на месте, а вечером к закрытию огромные суммы просто-напросто исчезли.
— И ни из кого слова не вытянешь, — предположил я.
— Точно. От тех, кого Гэвину и Дау удалось поймать, толку не добьешься. Они ничего не знают. Со многими же — с теми, кто поважнее и посолиднее, они вообще не могут связаться. Сам знаешь, как обстоит дело с банковскими служащими в субботу. Их разве найдешь?
— Где уж, — согласился- я. — Кто на рыбалке, кто в гольф играет.
— Паркер, ты думаешь, что тут не обошлось без Этвуда?
— Не знаю, — ответил н. — Но меня бы это ничуть не удивило. Попробую навести справки.
— Интересно, как? — насторожившись, спросила она.
— Я мог бы съездить в усадьбу «Белмонт». Этвуд ведь предлагал…
— Мне это не нравится, — резко перебила она. — Ты однажды уже там побывал.
— Я не стану нарываться на неприятности. С Этвудом я как-нибудь управлюсь.
— У тебя нет машины.
— Я возьму такси.
— На такси у тебя нет денег.
— Шофер отвезет меня туда и привезет обратно, — сказал я. — На обратном пути я могу заехать в редакцию, получить деньги и расплатиться с ним.
— Все-то ты продумал, — заметила она.
— Ну, во всяком случае, почти все.
Продумал ли я вообще хоть что-нибудь, спросил я себя, повесив трубку.
Я неподвижно лежал, полузакрыв глаза, ни о чем не думая, ни над чем не ломая голову, только наслаждаясь этим своим состоянием. Солнечный свет, тишина, мягкая постель и едва уловимый запах духов.
А ведь такими духами, мелькнуло у меня, душилась Джой.
— Джой! — позвал я, быстро сев в кровати, — я вдруг все вспомнил: и ночь, и дождь, и все, что произошло накануне.
Дверь в соседнюю комнату была открыта настежь, но никто не откликнулся.
— Джой! — снова крикнул я, выбираясь из постели.
Спустив с кровати ноги, я ощутил холодное прикосновение пола, а из неплотно прикрытого окна дул прохладный ветерок.
Я подошел к двери и заглянул в соседнюю комнату. Постель после ночи была не прибрана, только кое-как прикрыта одеялом. Джой там не было. И тут я увидел приколотую к двери булавкой записку.
Я сорвал ее и прочел:
«Паркер, милый, я беру машину и уезжаю в редакцию. Нужно доредактировать статью для воскресного номера. Вернусь после полудня. Кстати, где то самое хваленое мужское начало? Ты даже не пытался подгрести ко мне с нескромным предложением. Джой».
Я вернулся в свою комнату и, не выпуская из рук записки, присел на край кровати. Мои брюки, пиджак и рубашка были развешаны на стуле, а под ним на полу стояли ботинки с засунутыми в них носками. В одном углу стояла винтовка, которую я прихватил из лаборатории Стирлинга. Я вспомнил, что она оставалась в машине. Должно быть, перед тем как уехать в редакцию, Джой перенесла ее из машины в комнату.
«Вернусь после полудня» — написала она в записке. И кровать ее была не застелена. Словно она приняла как должное, что отныне мы будем жить именно так. Словно иного образа жизни не существует вообще. Словно она уже приспособилась к происшедшим переменам.
И возможно, что вначале человек приспособится к новым условиям с такой же легкостью, радуясь всему, что хоть как-то избавит его от трудностей и горечи разбитых надежд. Но за этой первой кратковременной ассимиляцией придут гнев, ожесточение, осознание утраты и ощущение полной безнадежности.
Джой вернулась в редакцию, чтобы поработать над статьей для воскресного номера. Мой сосед продолжал ездить в свою страховую компанию — даже теперь, когда трещал по швам его личный мирок. Все это, конечно, объяснимо — ведь человек должен есть, человек должен как-то существовать, должен иметь деньги. Но за этим, наверно, скрывалось нечто гораздо большее, подумал я. Для человека это было средством — быть может, единственным оставшимся в его распоряжении средством — сохранить привычную рутину, внушить себе, что жизнь изменилась не полностью, что кое-какие из старых, давно заведенных порядков остались нетронутыми.
А я? — спросил я себя. Что теперь делать мне?
Я мог вернуться в редакцию, сесть за свой стол и до отъезда в командировку настрочить еще несколько статей. Мне как-то даже чудно было думать об этой поездке — она полностью вылетела у меня из головы. Будто сама идея ее была для меня новостью, будто раньше я даже не знал о ней, а если и знал, то так давно, что вполне естественно было о ней забыть.
Я мог поехать в редакцию, но, собственно, с какой целью? Чтобы написать статьи, которые никто никогда не прочтет, статьи для газеты, которую через несколько дней, быть может, перестанут выпускать?
Труд, бесполезный до чертиков. Настолько бесполезный, что о нем и думать-то не хотелось. Возможно, что именно потому никто не пожелает меня выслушать — если люди о чем-то не знают, они избавлены от необходимости об этом думать.
Я выпустил из пальцев записку Джой, и она, затрепетав, медленно опустилась на пол. Я протянул руку и взял со стула рубашку. Я, правда, еще не решил, что мне делать, но так или иначе, прежде чем я за что-нибудь возьмусь, мне следовало одеться.
Я вышел на крыльцо — стоял теплый, солнечный день, скорее летний, чем осенний. Дождя как не бывало, на дворе было сухо, только кое-где сохранились маленькие лужицы, как доказательство того, что он все-таки недавно шел.
Я взглянул на часы — было уже около полудня.
Машина страховщика стояла перед соседним блоком, но ни его самого, ни его близких нигде не было видно. Вероятно, по субботам он не работал, и семья спала допоздна. Как раз то, что им необходимо. подумал я, небольшой подкрепляющий отдых под крышей.
В конце улицы я разглядел вывеску ресторана и понял, что голоден. Там, наверно, есть телефон, а мне нужно позвонить Джой.
В ресторане было душновато и не слишком чисто, но он был переполнен. Я пробрался к стойке и, подождав, пока какой-то посетитель покончил с едой, захватил освободившийся табурет.
Я дал заказ подошедшей официантке, встал и протолкался сквозь толпу в угол к телефонной будке. Я втиснулся в нее и закрыл за собой дверь. Опустил монету, набрал номер и попросил телефонистку соединить меня с Джой.
— Ну как, отредактировала свою статью? — спросил я ее.
— Соня ты, соня, — промурлыкала она. — Ты давно встал?
— Только что. Как дела?
— Гэвин рвет и мечет. Поступили кое-какие интересные сведения, а он не может их использовать.
— Что-нибудь о…
— Не знаю, — ответила Джой, видимо поняв, о чем я собираюсь спросить. — Возможно. В банках обнаружена недостача денег. Известно, что…
— Недостача денег?! Так ведь Дау только вчера мне говорил, что банки забиты деньгами.
— Наверно, так оно и было, — сказала она. — Но с тех пор картина изменилась, Еще вчера в полдень деньги были на месте, а вечером к закрытию огромные суммы просто-напросто исчезли.
— И ни из кого слова не вытянешь, — предположил я.
— Точно. От тех, кого Гэвину и Дау удалось поймать, толку не добьешься. Они ничего не знают. Со многими же — с теми, кто поважнее и посолиднее, они вообще не могут связаться. Сам знаешь, как обстоит дело с банковскими служащими в субботу. Их разве найдешь?
— Где уж, — согласился- я. — Кто на рыбалке, кто в гольф играет.
— Паркер, ты думаешь, что тут не обошлось без Этвуда?
— Не знаю, — ответил н. — Но меня бы это ничуть не удивило. Попробую навести справки.
— Интересно, как? — насторожившись, спросила она.
— Я мог бы съездить в усадьбу «Белмонт». Этвуд ведь предлагал…
— Мне это не нравится, — резко перебила она. — Ты однажды уже там побывал.
— Я не стану нарываться на неприятности. С Этвудом я как-нибудь управлюсь.
— У тебя нет машины.
— Я возьму такси.
— На такси у тебя нет денег.
— Шофер отвезет меня туда и привезет обратно, — сказал я. — На обратном пути я могу заехать в редакцию, получить деньги и расплатиться с ним.
— Все-то ты продумал, — заметила она.
— Ну, во всяком случае, почти все.
Продумал ли я вообще хоть что-нибудь, спросил я себя, повесив трубку.
30
Окно было закрыто — первое, что бросилось мне в глаза. Прошлой ночью, удирая отсюда, я оставил его открытым, хотя у меня тогда возникло странное ощущение, что, несмотря ни на что, мне нужно вернуться и закрыть его.
Но сейчас это окно было плотно прикрыто, и все окна занавешены изнутри; я попытался вспомнить, были ли на них занавеси накануне, да так и не вспомнил.
Дом, старый и мрачный, купался в бледных лучах солнца, а с востока, с берега озера, доносился отдаленный плеск волн. Я стоял и смотрел на дом, внушая себе, что мне здесь нечего бояться. Что это самый обыкновенный старый дом, который, разомлев, греет на солнце свои дряхлые кости.
— Хотите, чтобы я вас подождал? — спросил шофер.
— Я ненадолго, — ответил я.
— Смотрите, дело ваше, хозяин. Мне-то все равно. Счетчик ведь щелкает.
Я направился по вымощенной кирпичом дорожке к дому. Под подошвами у меня хрустели опавшие сухие листья.
Вначале я попытаюсь проникнуть в дом через дверь, решил я. Как добропорядочный, цивилизованный человек. А если на мой звонок никто не выйдет, я, как в прошлый раз, влезу в окно. Шофер, конечно, изведется от любопытства, пытаясь понять, что я замыслил. Ну и черт с ним. Его дело дождаться меня и отвезти обратно в город, а остальное его не касается.
Впрочем, подумал я, кто-то ведь закрыл окно, и сейчас оно может оказаться запертым. Но это меня не остановит. Меня уже ничто не могло остановить. Однако я сознавал, что, даже будь у меня время на размышление, все равно я не сумел бы объяснить, почему так рвался попасть в этот дом и зачем мне вдруг понадобилось встретиться с Этвудом. Интуиция? — спросил я себя. Джой что-то говорила о человеческой интуиции — или это говорил Этвуд? Я не мог вспомнить, кто из них.
Я поднялся по ступенькам, нажал на кнопку звонка и немного подождал. Едва я протянул палец, чтобы позвонить еще раз, за дверью в прихожей послышались шаги.
Тут я вспомнил, что, когда я приезжал сюда прошлой ночью, звонок был испорчен. Он еле держался и завихлялся у меня под пальцем, когда я пытался звонить.
Но сейчас он был в полной исправности, окно было закрыто, а в прихожей звучали шаги, направлявшиеся к двери.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась девушка в строгом черно-белом одеянии горничной.
Я прирос к месту, вытаращив на нее глаза.
Горничная стояла неподвижно, выжидающе, с дерзким видом смотрела на меня,
— Я надеялся увидеть мистера Этвуда, — наконец выдавил я.
— Не будете ли вы так любезны войти в дом, сэр? — спросила она.
Я вступил в вестибюль: тут тоже произошли большие перемены. Прошлой ночью дом казался заброшенным, везде лежал толстый слой пыли, а стоявшая здесь мебель была закрыта чехлами. Сейчас он приобрел вполне жилой вид. Пыль исчезла, деревянные панели и кафельные плитки пола сверкали чистотой. В сиротливом одиночестве стояла пустая старинная вешалка для одежды, а рядом с ней — зеркало в рост человека, блестевшее после недавнего мытья.
— Позвольте вашу шляпу и пальто, сэр, — сказала горничная. — Мадам в кабинете.
— Но этвуд? Ведь это Этвуд…
— Мистера Этвуда здесь нет, сэр.
Она взяла у меня из рук шляпу и приготовилась принять пальто.
Я снял его и отдал ей.
— Пожалуйте сюда, сэр, — пригласила она.
Дверь была открыта, и, переступив порог, я очутился в комнате, вдоль стен, которой с пола до потолка сплошными рядами поднимались заставленные книгами полки. У окна за письменным столом сидела блондинка, с которой я познакомился в баре, та самая, что вручила мне карточку, на которой было написано: «Мы покупаем все».
— Добрый день, мистер Грейвс, — произнесла она. — Рада вас видеть.
— Этвуд сказал мне…
— К сожалению, мистер Этвуд нас покинул.
— И вы, конечно, замените его.
Ледяное спокойствие и запах фиалок. Белокурая богиня отлично уживалась в ней с опытной секретаршей. И вдобавок она была еще существом из другого мира и крошечной, безупречно выполненной куколкой, которую я вчера держал в руках.
— Вас это удивляет, мистер Грейвс?
— Нет, — ответил я. — Сейчас нет. Возможно, раньше это меня поразило бы. Но не теперь.
— Вы пришли поговорить с мистером Этвудом. Мы надеялись, что вы придете. Нам нужны такие люди, как вы.
— Как рыбке зонтик, — заметил я.
— Вы не присядете, мистер Грейвс? И прошу вас, оставьте этот шутливый тон.
Я опустился на стул как раз напротив нее, по эту сторону стола.
— Как же мне себя вести? — спросил я. — Что, по-вашему, я должен потерять самообладание и зарыдать?
— От вас не требуется никакого особого поведения, — ответила она. — Пожалуйста, будьте самим собой, и только. Давайте побеседуем так, словно оба мы люди.
— К которым вы, естественно, не относитесь.
— Совершенно верно, мистер Грейвс.
Мы сидели, глядя друг на друга, и мне было дьявольски неловко. На ее бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул: прекрасное каменное лицо идола.
— Будь вы человеком иного склада, — произнесла она, — я попыталась бы заставить вас забыть, что я не принадлежу к человеческому роду. Но думаю, что с вами это не пройдет.
Я покачал головой.
— Мне тоже жаль, что это так, — сказал я. — Поверьте, я искренне сожалею об этом. Мне больше всего хотелось бы считать вас человеческим существом.
— Мистер Грейвс, если бы я была человеком, то из всех, доставшихся на мою долю комплиментов этот был бы самым приятным.
— А разве вы не человек?
— Пожалуй, я все равно расцениваю это как комплимент.
Я пристально посмотрел на нее. Меня озадачили не только ее слова, но и тон, которым она их произнесла.
— А вдруг в вас все-таки есть что-то человеческое?… — проговорил я.
— Нет, — сказала она. — Не будем себя обманывать, ни вы, ни я. В сущности, вы должны меня ненавидеть, полагаю, что так оно и есть. Хотя, может статься, ваша ненависть не столь уж интенсивна. А мне, по идее, полагалось бы испытывать к вам глубочайшее презрение, однако я погрешу против истины, если скажу, что я вас презираю. И тем не менее я считаю, что в нашей беседе мы оба должны по возможности проявить некоторое благоразумие.
— А к чему вам быть благоразумной по отношению ко мне? Есть же много других…
— Но вы ведь знаете о нас, мистер Грейвс, — сказала она. — Вы и еще несколько человек. И таких людей очень, очень мало. Мы бы удивились, узнав, как мало их наберется во всем мире.
— И я должен держать язык за зубами.
— Право, мистер Грейвс, уж кто-кто, а вы на этом собаку съели. На сегодняшний день сколько нашлось человек, готовых выслушать вас?
— Один-единственный, — признался я.
— И это наверняка девушка. Вы любите ее, а она любит вас.
Я кивнул.
— Вот видите, — сказала она. — Вам поверил только один человек — и то ваша возлюбленная.
— Пожалуй, вы правы.
Я чувствовал себя последним идиотом.
— Тогда перейдем к делу, — сказала она. — Предположим, мы дадим вам возможность заключить наивыгоднейшую сделку. Если б вы о нас не знали, мы бы не обратились к вам с этим предложением, но, поскольку вы достаточно осведомлены, нам терять нечего.
— Сделку? — тупо переспросил я.
— Ну конечно, — подтвердила она. — Вы получите… как это у вас называется? Акции на правах с учредителями. Я правильно выразилась?
— Но, может, в подобной сделке…
— Послушайте, мистер Грейвс. У вас не должно быть никаких иллюзий. Я подозреваю, что они еще сохранились у вас, но вам необходимо с ними расстаться. У вас нет никакой возможности нас остановить. Нас ничто не может остановить. Просто потому, что операция слишком далеко продвинулась. Предположим, было время, когда вам удалось бы справиться с нами. Но оно прошло. Уверяю вас, мистер Грейвс, уже слишком поздно.
Но сейчас это окно было плотно прикрыто, и все окна занавешены изнутри; я попытался вспомнить, были ли на них занавеси накануне, да так и не вспомнил.
Дом, старый и мрачный, купался в бледных лучах солнца, а с востока, с берега озера, доносился отдаленный плеск волн. Я стоял и смотрел на дом, внушая себе, что мне здесь нечего бояться. Что это самый обыкновенный старый дом, который, разомлев, греет на солнце свои дряхлые кости.
— Хотите, чтобы я вас подождал? — спросил шофер.
— Я ненадолго, — ответил я.
— Смотрите, дело ваше, хозяин. Мне-то все равно. Счетчик ведь щелкает.
Я направился по вымощенной кирпичом дорожке к дому. Под подошвами у меня хрустели опавшие сухие листья.
Вначале я попытаюсь проникнуть в дом через дверь, решил я. Как добропорядочный, цивилизованный человек. А если на мой звонок никто не выйдет, я, как в прошлый раз, влезу в окно. Шофер, конечно, изведется от любопытства, пытаясь понять, что я замыслил. Ну и черт с ним. Его дело дождаться меня и отвезти обратно в город, а остальное его не касается.
Впрочем, подумал я, кто-то ведь закрыл окно, и сейчас оно может оказаться запертым. Но это меня не остановит. Меня уже ничто не могло остановить. Однако я сознавал, что, даже будь у меня время на размышление, все равно я не сумел бы объяснить, почему так рвался попасть в этот дом и зачем мне вдруг понадобилось встретиться с Этвудом. Интуиция? — спросил я себя. Джой что-то говорила о человеческой интуиции — или это говорил Этвуд? Я не мог вспомнить, кто из них.
Я поднялся по ступенькам, нажал на кнопку звонка и немного подождал. Едва я протянул палец, чтобы позвонить еще раз, за дверью в прихожей послышались шаги.
Тут я вспомнил, что, когда я приезжал сюда прошлой ночью, звонок был испорчен. Он еле держался и завихлялся у меня под пальцем, когда я пытался звонить.
Но сейчас он был в полной исправности, окно было закрыто, а в прихожей звучали шаги, направлявшиеся к двери.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась девушка в строгом черно-белом одеянии горничной.
Я прирос к месту, вытаращив на нее глаза.
Горничная стояла неподвижно, выжидающе, с дерзким видом смотрела на меня,
— Я надеялся увидеть мистера Этвуда, — наконец выдавил я.
— Не будете ли вы так любезны войти в дом, сэр? — спросила она.
Я вступил в вестибюль: тут тоже произошли большие перемены. Прошлой ночью дом казался заброшенным, везде лежал толстый слой пыли, а стоявшая здесь мебель была закрыта чехлами. Сейчас он приобрел вполне жилой вид. Пыль исчезла, деревянные панели и кафельные плитки пола сверкали чистотой. В сиротливом одиночестве стояла пустая старинная вешалка для одежды, а рядом с ней — зеркало в рост человека, блестевшее после недавнего мытья.
— Позвольте вашу шляпу и пальто, сэр, — сказала горничная. — Мадам в кабинете.
— Но этвуд? Ведь это Этвуд…
— Мистера Этвуда здесь нет, сэр.
Она взяла у меня из рук шляпу и приготовилась принять пальто.
Я снял его и отдал ей.
— Пожалуйте сюда, сэр, — пригласила она.
Дверь была открыта, и, переступив порог, я очутился в комнате, вдоль стен, которой с пола до потолка сплошными рядами поднимались заставленные книгами полки. У окна за письменным столом сидела блондинка, с которой я познакомился в баре, та самая, что вручила мне карточку, на которой было написано: «Мы покупаем все».
— Добрый день, мистер Грейвс, — произнесла она. — Рада вас видеть.
— Этвуд сказал мне…
— К сожалению, мистер Этвуд нас покинул.
— И вы, конечно, замените его.
Ледяное спокойствие и запах фиалок. Белокурая богиня отлично уживалась в ней с опытной секретаршей. И вдобавок она была еще существом из другого мира и крошечной, безупречно выполненной куколкой, которую я вчера держал в руках.
— Вас это удивляет, мистер Грейвс?
— Нет, — ответил я. — Сейчас нет. Возможно, раньше это меня поразило бы. Но не теперь.
— Вы пришли поговорить с мистером Этвудом. Мы надеялись, что вы придете. Нам нужны такие люди, как вы.
— Как рыбке зонтик, — заметил я.
— Вы не присядете, мистер Грейвс? И прошу вас, оставьте этот шутливый тон.
Я опустился на стул как раз напротив нее, по эту сторону стола.
— Как же мне себя вести? — спросил я. — Что, по-вашему, я должен потерять самообладание и зарыдать?
— От вас не требуется никакого особого поведения, — ответила она. — Пожалуйста, будьте самим собой, и только. Давайте побеседуем так, словно оба мы люди.
— К которым вы, естественно, не относитесь.
— Совершенно верно, мистер Грейвс.
Мы сидели, глядя друг на друга, и мне было дьявольски неловко. На ее бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул: прекрасное каменное лицо идола.
— Будь вы человеком иного склада, — произнесла она, — я попыталась бы заставить вас забыть, что я не принадлежу к человеческому роду. Но думаю, что с вами это не пройдет.
Я покачал головой.
— Мне тоже жаль, что это так, — сказал я. — Поверьте, я искренне сожалею об этом. Мне больше всего хотелось бы считать вас человеческим существом.
— Мистер Грейвс, если бы я была человеком, то из всех, доставшихся на мою долю комплиментов этот был бы самым приятным.
— А разве вы не человек?
— Пожалуй, я все равно расцениваю это как комплимент.
Я пристально посмотрел на нее. Меня озадачили не только ее слова, но и тон, которым она их произнесла.
— А вдруг в вас все-таки есть что-то человеческое?… — проговорил я.
— Нет, — сказала она. — Не будем себя обманывать, ни вы, ни я. В сущности, вы должны меня ненавидеть, полагаю, что так оно и есть. Хотя, может статься, ваша ненависть не столь уж интенсивна. А мне, по идее, полагалось бы испытывать к вам глубочайшее презрение, однако я погрешу против истины, если скажу, что я вас презираю. И тем не менее я считаю, что в нашей беседе мы оба должны по возможности проявить некоторое благоразумие.
— А к чему вам быть благоразумной по отношению ко мне? Есть же много других…
— Но вы ведь знаете о нас, мистер Грейвс, — сказала она. — Вы и еще несколько человек. И таких людей очень, очень мало. Мы бы удивились, узнав, как мало их наберется во всем мире.
— И я должен держать язык за зубами.
— Право, мистер Грейвс, уж кто-кто, а вы на этом собаку съели. На сегодняшний день сколько нашлось человек, готовых выслушать вас?
— Один-единственный, — признался я.
— И это наверняка девушка. Вы любите ее, а она любит вас.
Я кивнул.
— Вот видите, — сказала она. — Вам поверил только один человек — и то ваша возлюбленная.
— Пожалуй, вы правы.
Я чувствовал себя последним идиотом.
— Тогда перейдем к делу, — сказала она. — Предположим, мы дадим вам возможность заключить наивыгоднейшую сделку. Если б вы о нас не знали, мы бы не обратились к вам с этим предложением, но, поскольку вы достаточно осведомлены, нам терять нечего.
— Сделку? — тупо переспросил я.
— Ну конечно, — подтвердила она. — Вы получите… как это у вас называется? Акции на правах с учредителями. Я правильно выразилась?
— Но, может, в подобной сделке…
— Послушайте, мистер Грейвс. У вас не должно быть никаких иллюзий. Я подозреваю, что они еще сохранились у вас, но вам необходимо с ними расстаться. У вас нет никакой возможности нас остановить. Нас ничто не может остановить. Просто потому, что операция слишком далеко продвинулась. Предположим, было время, когда вам удалось бы справиться с нами. Но оно прошло. Уверяю вас, мистер Грейвс, уже слишком поздно.