Я резко повернулся на пятках.
- Пошел вон! - сказал я Арбитру. Что толку пытаться быть вежливым с таким ничтожеством?
- Мистер Смит! - закричал он мне вслед. - Мистер Смит! Пожалуйста, мистер Смит!..
Не обращая на его вопли внимания, я продолжал спускаться с холма.
Слева я заметил смутные очертания белого фермерского дома, обнесенного тоже выбеленным забором. Однако часть забора была повалена. В окнах дома горел свет, во дворе топтались лошади. Здесь должен был находиться штаб генерала Мида [Мид Джордж Гордон - генерал федералистов, командующий Потомакской армией; осуществлял руководство действиями войск северян в битве под Геттисбергом], и сам генерал мог быть тут. Стоило подойти - и я мог бы взглянуть на него.
Но я не подошел. Я зашагал дальше по склону холма. Ибо этот Мид не был подлинным Мидом - не больше, чем этот дом был настоящим домом, а разбитое орудие - настоящей пушкой. Все это было лишь жестокой игрой, хотя и чрезвычайно убедительной - настолько, что там, на вершине, я на секунду уловил, что представляет собой настоящее, историческое поле битвы.
Вокруг раздавались голоса, слышался звук шагов, временами я улавливал взглядом смутные человеческие фигуры, спешащие куда-то - то ли с поручением, то ли, скорее, по собственным делам.
Спуск стал круче, и я увидел, что оканчивается он оврагом, края которого поросли мелколесьем.
Под деревьями горел костер.
Я попытался свернуть в сторону, поскольку не хотел ни с кем встречаться, но я подошел слишком близко, чтобы не оказаться обнаруженным. Из-под ног у меня покатились и посыпались на дно оврага камешки, и тут же послышался резкий оклик.
Я остановился и замер.
- Кто здесь? - снова прокричал тот же голос.
- Друг, - глуповато отозвался я, не зная, что еще придумать.
Свет костра блеснул на поднятом ружейном стволе.
- Не надо, Джед, не дергайся, - произнес голос с характерным протяжным выговором. - Ребов поблизости быть не может, а если бы вдруг оказались - то были бы полны миролюбия.
- Я просто хотел убедиться, и все, - сказал Джед. - После нынешнего дня я не хочу ничем рисковать.
- Полегче, дружище, - сказал я, подходя к костру. - Я вовсе не реб.
Оказавшись на свету, я остановился, предоставляя им возможность рассмотреть меня. Их было трое - двое сидели у костра, а третий стоял с ружьем в руках.
- Вы не из наших, - проговорил стоящий, которого, по-видимому, звали Джедом. - Кто же вы, мистер?
- Меня зовут Хортон Смит. Я газетчик.
- Подумать только! - сказал тот, с протяжным выговором. - Подходите и присаживайтесь у огонька, коли есть время.
- Время найдется.
- Мы можем вам обо всем порассказать, - проговорил тот, что до сих пор хранил молчание. - Мы как раз в самой заварухе оказались. В аккурат рядом с рощей.
- Погодите, - возразил протяжноголосый. - Нечего нам ему рассказывать. Я уже встречал этого джентльмена. Он был с нами. Может, даже все время. Я видел его, а потом стало так припекать, что уже ни на что не обращал внимания.
Я подошел поближе к костру. Джед прислонил мушкет к сливовому дереву и вернулся на свое место возле огня.
- Мы поджариваем бекон, - сказал он, указывая на сковородку, стоявшую на угольях, выгребенных из костра. - И если вы голодны - учтите, у нас его много.
- Только вы должны быть очень голодным, - заметил другой, - иначе этого никак не переварить.
- Полагаю, что голоден достаточно, - я вошел в круг света и присел на корточки. Рядом со сковородой, на которой жарилась свинина, стоял дымящийся кофейник. Я вдохнул аромат. - Кажется, я пропустил обед. Да и завтрак тоже.
- Тогда вы, может, с этим и справитесь, - проговорил Джед. - У нас найдется и пара сухарей в придачу, так что я приготовлю вам сандвич.
- Конечно, - добавил протяжноголосый, - сперва нужно как следует постучать ими обо что-нибудь, чтобы выколотить червей. Если вы не хотите употребить их в качестве свежего мяса, разумеется.
- Скажите-ка, мистер, - вмешался третий, - мне кажется, или вам звездануло по маковке?
Я поднес руку к голове, и пальцы снова стали липкими.
- Оглушило ненадолго, - ответил я. - Недавно пришел в себя. Осколком, наверное.
- Майк, - обратился к протяжноголосому Джед, - почему бы вам с Асой [Имечко у солдата диковинное, но отнюдь не является причудой автора или ошибкой переводчика. В большинстве своем протестанты, американцы любили давать детям библейские имена, в том числе - и такие редкие. Желающие убедиться пусть заглянут в 14-ю главу 2-й Книги Паралипоменон Ветхого завета.] не промыть рану и не посмотреть, так ли она страшна? А я тем временем налью ему кофе. Вероятно, он сможет с ним управиться.
- Все в порядке, - сказал я. - Это просто царапина.
- Лучше взглянуть, - возразил Майк. - А когда пойдете дальше шагайте вниз, к Тэйнтаунской дороге. Пройдете по ней немного на юг, и там отыщете костоправа. Он может шлепнуть на рану какой-нибудь дряни, чтобы не началась гангрена.
Джед протянул мне кружку крепкого и горячего кофе. Я глотнул - и обжег язык. Тем временем Майк с поистине женской нежностью обрабатывал мне голову, промывая рану смоченным водой из его фляжки носовым платком.
- Действительно, царапина, - проговорил он. - Только кожу ссадило. Но на вашем месте я бы все-таки наведался к костоправу.
- Непременно, - пообещал я.
Самое удивительное заключалось в том, что эти трое собравшихся у костра действительно верили, будто они солдаты Союза. Они не играли. Они были теми, кем им полагалось быть. Вероятно, они могли быть чем угодно еще - или, вернее, сила (если это была сила), способная стать материей и формой, могла принять какое угодно обличье. Но, обретая форму какого-то определенного существа, она полностью воссоздавала его - со всеми присущими ему признаками, целями и желаниями. Возможно, вскоре эти материализации вернутся в свое первоначальное элементарное состояние, субстанцию, готовую в любой миг обрести иную форму и другую суть, но пока это были настоящие солдаты Союза, только что сражавшиеся на перепаханном бомбардировкой склоне холма.
- Вот и все, что я могу сделать, - садясь, проговорил Майк. - У меня нет даже чистой тряпицы, чтобы перевязать вам голову. Но отыщите дока, и он вмиг все путем обтяпает.
- А вот и сандвич, - сказал Джед, протягивая две галеты с зажатым между ними куском жареного бекона. - Червей я выколотил. Думаю, почти всех.
Это было весьма неаппетитное на вид блюдо, а сухарь оказался твердым как раз настолько, как я об этом читал, но я был голоден, а сандвич являл собой пищу, и я стал трудиться над ним. Джед приготовил сандвичи остальным, и мы молча принялись за них - молча потому, что лишь полностью сосредоточенный на процессе поглощения пищи человек был в состоянии управиться с такого рода пищей. Кофе остыл достаточно, чтобы можно было пить, и помог мне одолеть сухарь.
Наконец мы одержали и эту победу, и Джед налил нам еще по кружке кофе, Майк достал старенькую трубку и рылся в карманах до тех пор, пока не наскреб достаточно табаку, чтобы набить ее. Он прикурил от горящей ветки, вытащенной из костра.
- Газетчик, - проговорил он. - Из Нью-Йорка, должно быть?
Я покачал головой. Нью-Йорк был слитком близко. Кто-то из них мог по случайности встречаться с каким-нибудь нью-йоркским журналистом.
- Из Лондона, - ответил я. - "Таймс".
- А говорите вы не как англичане, - заметил Аса. - У них такой уморительный акцент.
- Я много лет не был в Англии. Прижился здесь.
Это не объясняло, конечно, каким образом человек ухитрился потерять свой английский акцент, но на некоторое время помогло.
В армии Ли есть англичане, - сказал Джед. - Фримантл [английский подполковник Фримантл был прикомандирован к штабу генерала Ли в качестве наблюдателя] или как-то вроде. Полагаю, вы его знаете?
- Слышал, - отозвался я. - Но встречаться не приходилось.
Они становились слишком любопытными. По-дружески, конечно, но уж чересчур. Однако продолжать они не стали. Слишком много было других тем для разговора.
- Когда будете писать статью, - поинтересовался Майк, - что вы думаете сказать о Миде?
- Ну, пока еще не знаю, - ответил я. - Просто еще не успел подумать об этом толком. Разумеется, он одержал здесь блестящую победу. Подпустил южан поближе. Сыграл в их же игру. Прочная оборона и...
- Может, оно и так... - Джед сплюнул. - Да только у него нет стиля. Мак [Джед имеет в виду Джорджа Бринтона Мак-Клеллана (1826 - 1885), генерала с блестящим послужным списком, бывшего американским наблюдателем во время Крымской войны, отличившегося в Мексиканской кампании, а во время Гражданской войны в 1861 - 1862 годах являвшегося главнокомандующим войсками Союза, пока его не отстранил президент Линкольн. Поражения он и впрямь терпел, но в войсках пользовался большой популярностью - солдаты называли его Маком, Маленьким Маком (роста он был наполеоновского) и даже (не из-за этого ли?) Маленьким Наполеоном.] - другое дело, вот уж у кого стиль есть.
- Оно, конечно, стиль, - откликнулся Аса. - Да только с ним нас всегда били. Хорошо хоть разок оказаться в победителях, скажу я вам. - Он посмотрел на меня поверх костра. - Ведь мы победили, как вы думаете?
- Уверен, - сказал я. - Поутру Ли отступит. Может быть, даже отступает сейчас.
- Не все так думают, - заметил Майк. - Я тут перекинулся словечком кой с кем из Миннесотского отряда. Так они считают, что эти чокнутые ребы попытаются еще раз.
- Не думаю, - возразил Джед. - Сегодня мы перебили им хребет. Черт возьми, они поднимались на холм, точно на параде маршировали. Прямо на нас шли, прямо на пушечные стволы. А мы палили по ним, как по мишеням. Всегда говорили, что Ли - генерал умный, да только вот что я вам скажу: генерала, который под огнем гонит солдат вверх по склону, как стадо по пастбищу, умным не назовешь.
- Вот так же и Бернсайд под Фредериксбергом [Аса подразумевает крупнейшее в истории Гражданской войны поражение северян - состоявшуюся 13 декабря 1862 года битву под Фредериксбергом, где федералисты во главе с командующим Потомакской армией генералом Эмброузом Эвереттом Бернсайдом (1824 - 1881) потеряли почти 20 тысяч человек, что впятеро превосходило потери южан], - заметил Аса.
- А Бернсайд и не был умным. - Джед сплюнул. - Никто этого и не говорил.
Я допил кофе, раскрутил оставшуюся на дне гущу и длинным язычком выплеснул ее в костер. Джед потянулся за котелком.
- Спасибо, хватит, - сказал я. - Мне пора идти.
Уходить не хотелось. Я предпочел бы остаться и поболтать с ними еще часок у костра. Так уютно было сидеть у разведенного на дне оврага огня...
Но в глубине души я понимал, что лучше уйти отсюда поскорее. Уйти от этих людей и с этого поля боя до того, как что-нибудь случится. Осколок пролетел достаточно близко. Теоретически я пребывал сейчас в безопасности, конечно, однако не доверял ни этой земле, ни Арбитру. Чем быстрей я уйду, тем лучше.
Я встал.
- Спасибо за ужин. Это было как раз то, чего мне не хватало.
- Куда же вы теперь?
- Думаю прежде всего поискать доктора.
- На вашем месте я бы так и сделал, - кивнул Джед.
Я повернулся и пошел, каждую секунду ожидая, что меня позовут обратно. Но они не позвали, и я, спотыкаясь, выбрался из оврага к погрузился в ночную тьму.
В памяти у меня сохранилась в общих чертах карта этих мест, и по пути я прикидывал, куда лучше всего направиться. Не на Тэйнтаунскую дорогу, разумеется, - она казалась мне слишком близкой к полю битвы. Я пересеку ее и пойду на восток - до тех пор, пока не доберусь до Балтиморской заставы, а оттуда поверну на юго-восток.
В сущности, я и сам не знал, о чем беспокоюсь. В этом неестественном мире одно место было ничуть не хуже любого другого. В действительности я никуда не шел, а просто блуждал по кругу. По словам Дьявола, Кэти находилась в безопасности, вернувшись в нормальный человеческий мир, однако он ни словом не обмолвился о том, как вернуться туда другому человеку, - вдобавок, я был совершенно не уверен в правдивости его слов относительно Кэти. Он был слишком коварен, чтобы ему можно было доверять.
Добравшись до конца оврага, я вышел в долину. Передо мной лежала Тэйнтаунская дорога. Неподалеку от нее виднелись здесь и там бивачные костры. В темноте я налетел на нечто теплое, поросшее шерстью - и оно фыркнуло на меня. Я отпрянул, но тут же понял, что передо мной лошадь, привязанная к перекладине уцелевшей изгороди.
Лошадь повела ушами и мягко, тихонько заржала. Вероятно, она долго простояла здесь и была испугана - я ощутил, как обрадовалась она появлению человека. Лошадь была под седлом, а на месте ее удерживала накинутая на перекладину уздечка.
- Привет, коняга, - сказал я. - Соскучился, приятель?
Лошадь неуверенно пофыркивала; я шагнул к ней и похлопал по шее. Повернув голову, она ткнулась в меня носом.
Отступив, я огляделся, но никого поблизости не заметил. Тогда я отвязал уздечку, перекинул ее через лошадиную шею и неуклюже забрался в седло. Похоже, ей это понравилось.
Тэйнтаунская дорога оказалась загромождена множеством фургонов, но я пробрался между ними, никем не замеченный, а потом направил лошадь на юго-восток, и она пустилась бежать легкой рысцой.
На пути мне встречались небольшие группы тащившихся куда-то людей, однажды пришлось объезжать артиллерийскую батарею на марше, но постепенно движение становилось все разреженнее; потом я достиг, наконец, Балтиморской заставы, миновал ее - и лошадь понесла меня прочь от Геттисберга.
16
Как и следовало ожидать, в нескольких милях от Геттисберга дорога кончилась - так же, как там, в горах Саут-Маунтин, когда мы с Кэти оказались перенесены сюда, и шоссе бесследно исчезло, оставив вместо себя лишь наезженные тележными колесами колеи. Балтиморская застава, Тэйнтаунская и все остальные дороги и, может быть, сам Геттисберг были не больше, чем декорацией для батальной сцены, и стоило мне покинуть поле битвы - надобность в них тут же исчезла.
Как только дорога пропала, я оставил всякие попытки выбирать маршрут, позволив лошади идти куда заблагорассудится. Не зная, куда направиться, я предоставил лошади сделать выбор вместо меня. В конце концов, никакой определенной цели у меня не было. Мне просто казалось, что лучше убраться подальше отсюда.
И вот теперь, трясясь в седле теплой и звездной летней ночью, я впервые с тех пор, как оказался в этом мире, получил возможность поразмыслить. Я восстановил в памяти все, происшедшее после того, как я свернул с автострады на извилистую дорогу, ведшую к Пайлот-Нобу; я задавался множеством вопросов - обо всем, что случилось потом, но готовых ответов не находил. Когда это стало окончательно ясно, я осознал, что ищу ответы исключительно затем, чтобы спасти собственную человеческую логику, и понял всю бесплодность этих попыток. В свете всего, что я теперь знал, не было оснований считать, что человеческая логика - это инструмент, которым можно будет пользоваться и впредь. Я вынужден был признать, что единственно возможное объяснение можно было почерпнуть лишь из соображений, изложенных в записках моего старого друга.
Итак, существует некий мир, в котором, между прочим, я сейчас нахожусь, мир, где сила-субстанция воображения (что за неуклюжий термин!) становится исходным материалом, из которого может быть создана новая материя - или ее видимость, или даже новая ее концепция. Некоторое время я ломал голову в поисках формулировки, способной исчерпывающе описать и объяснить ситуацию, сведя всяческие "может быть" и "если" к приемлемому соотношению, но это была безнадежная затея, и чтобы покончить с ней, я в конце концов просто подобрал подходящий ярлык - Воображенный Мир. Это было трусливым отступлением, но, возможно, впоследствии кто-нибудь подберет лучшее определение.
Итак, вот он, этот мир, выкованный из всех фантазий, всех самообманов, всех легенд и волшебных сказок, всех измышлений и традиций человеческой расы. И в этом мире обитают - бегают, прячутся, крадутся все существа, которые могли быть созданы воображением всех вечно занятых умов легкомысленных приматов - с того самого момента, как первый из них появился на свет. Здесь (каждую ночь или только в канун Рождества?) проезжает в своих запряженных оленями санях Санта-Клаус. Где-то здесь (каждую ночь или только в канун Дня Всех Святых?) на каменистой горной дороге погоняет свою клячу Икебод Крейн, отчаянно пытаясь достичь волшебного мостика раньше, чем Всадник Без Головы сможет швырнуть в него тыкву, притороченную у седла [подробности этой леденящей душу истории можно почерпнуть в новелле американского писателя Вашингтона Ирвинга (1783 - 1859) "Легенда о Сонной Лощине"]. Здесь крадется по кентуккийским лугам с длинным ружьем на плече Дэниел Бун [Бун Дэниел (1734 - 1820) - один из первых американских поселенцев в Кентукки, был среди инициаторов захвата индейских земель; но в данном случае гораздо важнее, что он стал популярным персонажем американского фольклора]. Здесь бродит Песчаный Человек, и танцуют джигу на коньке крыши отвратительные, ухмыляющиеся существа. Здесь повторяется (лишь в особых случаях? или длится всегда?) битва при Геттисберге - но не та, что была в действительности, а рыцарское, великолепное, галантное и почти бескровное представление, каким по прошествии времени и рисуется оно в общественном сознании. А возможно, здесь происходят и другие битвы - из тех великих и кровавых, значение которых со временем не теряется, а растет. Ватерлоо и Марафон, Шилох [Разыгравшаяся 6 апреля 1862 года близ города Шилоха в Тенесси битва одна из самых кровопролитных в истории Гражданской войны: обе сражавшихся стороны вместе потеряли в ней 24 тысячи человек. Сейчас на этом месте организован Национальный военный парк], Конкорд-Бридж [близ Конкорд-Бриджа, неподалеку от Бостона, 19 апреля 1775 года произошло самое первое сражение Войны за независимость] и Аустерлиц, а в будущем, когда они тоже станут историей, - бессмысленные и бесчеловечные сражения Первой и Второй мировых войн, Кореи и Вьетнама. А со временем частью этого мира станут к тому же - если уже не стали - и Ревущие Двадцатые, с их енотовыми шубами, фалдами и карманными фляжками, с их сухим законом и гангстерами, чьи автоматы так удобно укладывались в скрипичные футляры.
Все, о чем человек мог подумать или думал достаточно долго, - все безумие и разум, злобность и шутовство, все радости и печали всех людей, от первобытной пещеры до наших дней, - все, сформировавшееся в их сознании, обрело в этом мире плоть.
Конечно, с позиций холодной человеческой логики все это могло показаться безумием, но оно существовало здесь, вокруг меня. Я ехал верхом по местам, подобных которым не сыщешь нигде на Земле, ибо это была волшебная страна, замороженная светом звезд тех созвездий, ни одного из которых нельзя было бы отыскать в небе человеческой Земли. Вокруг меня простирался невозможный мир, где дурацкие пословицы становятся законами, где нет места логике, целиком построенный на не подчиняющемся логике воображении.
Лошадь продолжала бежать, временами переходя на шаг, если местность становилась труднопроходимой, но потом сразу же вновь поднимаясь в рысь. Голова у меня все еще побаливала; я пощупал - и пальцы снова стали липкими; однако я ощущал, что ссадина начинает подсыхать; в целом, похоже, все должно было обойтись. Во всяком случае, я чувствовал себя куда лучше, чем можно было предполагать, и ехал в сиянии звезд по этой холодной местности, ощущая полное удовлетворение.
Разумеется, если не считать того, что в любой момент я мог повстречать кого-нибудь из странных обитателей этого фантастического мира; впрочем, никто из них не показывался. Лошадь, наконец, отыскала дорогу получше и вновь припустила быстрей. Миля за милей оставались позади, а воздух становился холоднее. Временами я видел вдалеке редкие жилища, которые трудно было как следует разглядеть, хотя одно из них напоминало форт, окруженный высоким бревенчатым палисадом, - в таких поселялись продвигавшиеся на Запад переселенцы, добравшись до новых земель в Кентукки. Временами в отдалении мелькали во тьме звездной ночи огоньки, но понять, что они представляли собой, было совершенно невозможно.
Внезапно лошадь резко остановилась, и я лишь по счастливой случайности не перелетел через ее голову. Только что она беспечно шла рысью, как всем довольная, беззаботная лошадь, и остановка была неожиданной - со скольжением на прямых ногах. Уши ее повернулись вперед, ноздри раздувались, словно она почуяла что-то во тьме впереди.
Она в ужасе заржала, прыгнула вбок с тропы, развернулась на задних ногах и бешеным галопом помчалась в лес. Я усидел на ее спине только потому, что успел вовремя броситься ей на шею, вцепившись руками в гриву, и хорошо сделал, ибо сучья неизбежно раскроили бы мне череп, останься я по-прежнему прямо сидеть в седле.
Лошадиное чутье намного превосходило человеческие возможности, поскольку лишь в лесу я услышал донесшийся сзади мяукающий звук, окончившийся сочным шлепком, и уловил пришедший с порывом ветра запах падали; затем позади раздались треск и хруст - словно нас догоняло огромное, неуклюжее и ужасное тело.
Отчаянно цепляясь за лошадиную гриву, я украдкой оглянулся и краешком глаза заметил преследующую нас болезненно-зеленую тварь.
И вдруг, так быстро, что я не мог ни о чем заподозрить, пока это не произошло, лошадь подо мной растворилась. Она исчезла, словно никогда и не существовала, а я приземлился - поначалу на ноги, но потом опрокинулся и проехался на заду по лесной глине добрую дюжину футов, пока не перевалился через край откоса и не покатился по склону на дно. Я был потрясен и исцарапан, но все же смог подняться на ноги и посмотреть в ту сторону, откуда продиралось ко мне сквозь чащу зеленое чудовище.
Я точно знал, что произошло, предвидел это и был к этому готов, но ехать верхом казалось так привычно и удобно, и я как-то упустил из виду неизбежность окончания геттисбергского спектакля. Но вот он завершился - и все эти пока еще живые люди на склонах и вершинах холмов, разбросанные по полю мертвые тела, разбитые пушки и невыпущенные ядра, боевые знамена и все остальное, собранное для воспроизведения битвы, - все это просто исчезло. Пьеса кончилась, актеры и сама сцена Перестали существовать, а поскольку лошадь, на которой я ехал, была частью этой игры - она исчезла тоже.
Я был оставлен один в этой маленькой, наклонной долине, пролегавшей через лес, один на один с омерзительной зеленью, бушевавшей позади, омерзительной на вид и распространяющей столь же омерзительный смрад, ужасный запах гнилостного разложения. Тварь мяукала теперь еще более злобно, и эти звуки перемежались хлюпаньем и жутким чириканьем, буквально раздиравшим мне внутренности. Сейчас, остановившись и обратившись к нему лицом, я понял, что оно представляет собою - существо, выдуманное Лавкрафтом [Лавкрафт Говард Филипс (1890 - 1937) - американский писатель-фантаст, признанный мастер литературы ужасного и сверхъестественного. А с зеленым чудовищем можно поближе познакомиться, прочитав его роман "Зов Ктулху" (1928)], пожиратель мира, вышедший из мифов Ктулху, Древнейшее, для кого земля долго пребывала запретной, а теперь оно вернулось, мучимое отвратительным голодом вампира, который не только обдерет плоть с костей, но и заставит оцепенеть душу, жизнь и разум того, кого захватит в плен своим безымянным ужасом.
И ужас нахлынул на меня - волосы на затылке встали дыбом, судорожно извивался кишечник, тошнота подступала к горлу, и я чувствовал, что лишаюсь всего человеческого; но в то же время ощущал и гнев - именно этот гнев, я уверен, и сохранил мне рассудок. "Проклятый Арбитр, - подумал я, грязный, маленький, коварный обманщик! Разумеется, он ненавидит меня - и имеет на это право, ибо я побил его, и не раз, а дважды, и еще я с презрением отвернулся от него и ушел, когда он сидел на колесе разбитой пушки и звал меня. Но правило есть правило, - говорил я себе, - и я играл по этим правилам - так, как сам Арбитр их понимал, - и теперь по праву должен находиться вне опасности."
Зеленоватый свет стал ярче - смертоносная, болезненная зелень - но я все еще не мог определить форму преследующего меня существа. Кладбищенский запах усилился, забив мне горло и заполнив ноздри, я пытался не дышать, но безуспешно - из всего, что мне пришлось испытать, этот запах был, несомненно, самым ужасным.
Затем, совершенно неожиданно, я увидел эту тварь, приближавшуюся ко мне, пробираясь между деревьями, - неясно, ибо черные стволы рассекали силуэт на части. Но тем не менее глазам моим предстало достаточно, чтобы запомнить до конца дней. Возьмите чудовищную, раздувающуюся жабу, добавьте немного от плюющейся ящерицы и еще кое-что от змеи - и вы получите приблизительное, весьма отдаленное представление. Тварь была гораздо отвратительнее, настолько, что это не поддается описанию.
Захлебываясь этим смрадом, задыхаясь от зловония, я повернулся на подгибающихся от страха ногах, чтобы бежать, - и в тот же миг земля ушла из-под меня, а потом ударила прямо в лицо. Я понял, что лежу на какой-то твердой поверхности - с исцарапанным лицом и руками и, похоже, с выбитым зубом в придачу.
Но зловоние пропало, стало светлее, причем это был не тот мертвенный зеленый свет, а немного придя в себя, я обнаружил, что вместе со смрадом исчез и лес.
Я осознал, что лежу на бетонной поверхности, и меня пронзил новый страх. Что это? Взлетная полоса? Автострада?
Я встал, потрясенно оглядывая длинную полосу бетона. Это было скоростное шоссе, и я находился как раз на середине проезжей части. Однако мне ничто не угрожало. Ни одна машина не мчалась прямо на меня. То есть машины здесь, разумеется, были, но - неподвижные. Они просто стояли.
- Пошел вон! - сказал я Арбитру. Что толку пытаться быть вежливым с таким ничтожеством?
- Мистер Смит! - закричал он мне вслед. - Мистер Смит! Пожалуйста, мистер Смит!..
Не обращая на его вопли внимания, я продолжал спускаться с холма.
Слева я заметил смутные очертания белого фермерского дома, обнесенного тоже выбеленным забором. Однако часть забора была повалена. В окнах дома горел свет, во дворе топтались лошади. Здесь должен был находиться штаб генерала Мида [Мид Джордж Гордон - генерал федералистов, командующий Потомакской армией; осуществлял руководство действиями войск северян в битве под Геттисбергом], и сам генерал мог быть тут. Стоило подойти - и я мог бы взглянуть на него.
Но я не подошел. Я зашагал дальше по склону холма. Ибо этот Мид не был подлинным Мидом - не больше, чем этот дом был настоящим домом, а разбитое орудие - настоящей пушкой. Все это было лишь жестокой игрой, хотя и чрезвычайно убедительной - настолько, что там, на вершине, я на секунду уловил, что представляет собой настоящее, историческое поле битвы.
Вокруг раздавались голоса, слышался звук шагов, временами я улавливал взглядом смутные человеческие фигуры, спешащие куда-то - то ли с поручением, то ли, скорее, по собственным делам.
Спуск стал круче, и я увидел, что оканчивается он оврагом, края которого поросли мелколесьем.
Под деревьями горел костер.
Я попытался свернуть в сторону, поскольку не хотел ни с кем встречаться, но я подошел слишком близко, чтобы не оказаться обнаруженным. Из-под ног у меня покатились и посыпались на дно оврага камешки, и тут же послышался резкий оклик.
Я остановился и замер.
- Кто здесь? - снова прокричал тот же голос.
- Друг, - глуповато отозвался я, не зная, что еще придумать.
Свет костра блеснул на поднятом ружейном стволе.
- Не надо, Джед, не дергайся, - произнес голос с характерным протяжным выговором. - Ребов поблизости быть не может, а если бы вдруг оказались - то были бы полны миролюбия.
- Я просто хотел убедиться, и все, - сказал Джед. - После нынешнего дня я не хочу ничем рисковать.
- Полегче, дружище, - сказал я, подходя к костру. - Я вовсе не реб.
Оказавшись на свету, я остановился, предоставляя им возможность рассмотреть меня. Их было трое - двое сидели у костра, а третий стоял с ружьем в руках.
- Вы не из наших, - проговорил стоящий, которого, по-видимому, звали Джедом. - Кто же вы, мистер?
- Меня зовут Хортон Смит. Я газетчик.
- Подумать только! - сказал тот, с протяжным выговором. - Подходите и присаживайтесь у огонька, коли есть время.
- Время найдется.
- Мы можем вам обо всем порассказать, - проговорил тот, что до сих пор хранил молчание. - Мы как раз в самой заварухе оказались. В аккурат рядом с рощей.
- Погодите, - возразил протяжноголосый. - Нечего нам ему рассказывать. Я уже встречал этого джентльмена. Он был с нами. Может, даже все время. Я видел его, а потом стало так припекать, что уже ни на что не обращал внимания.
Я подошел поближе к костру. Джед прислонил мушкет к сливовому дереву и вернулся на свое место возле огня.
- Мы поджариваем бекон, - сказал он, указывая на сковородку, стоявшую на угольях, выгребенных из костра. - И если вы голодны - учтите, у нас его много.
- Только вы должны быть очень голодным, - заметил другой, - иначе этого никак не переварить.
- Полагаю, что голоден достаточно, - я вошел в круг света и присел на корточки. Рядом со сковородой, на которой жарилась свинина, стоял дымящийся кофейник. Я вдохнул аромат. - Кажется, я пропустил обед. Да и завтрак тоже.
- Тогда вы, может, с этим и справитесь, - проговорил Джед. - У нас найдется и пара сухарей в придачу, так что я приготовлю вам сандвич.
- Конечно, - добавил протяжноголосый, - сперва нужно как следует постучать ими обо что-нибудь, чтобы выколотить червей. Если вы не хотите употребить их в качестве свежего мяса, разумеется.
- Скажите-ка, мистер, - вмешался третий, - мне кажется, или вам звездануло по маковке?
Я поднес руку к голове, и пальцы снова стали липкими.
- Оглушило ненадолго, - ответил я. - Недавно пришел в себя. Осколком, наверное.
- Майк, - обратился к протяжноголосому Джед, - почему бы вам с Асой [Имечко у солдата диковинное, но отнюдь не является причудой автора или ошибкой переводчика. В большинстве своем протестанты, американцы любили давать детям библейские имена, в том числе - и такие редкие. Желающие убедиться пусть заглянут в 14-ю главу 2-й Книги Паралипоменон Ветхого завета.] не промыть рану и не посмотреть, так ли она страшна? А я тем временем налью ему кофе. Вероятно, он сможет с ним управиться.
- Все в порядке, - сказал я. - Это просто царапина.
- Лучше взглянуть, - возразил Майк. - А когда пойдете дальше шагайте вниз, к Тэйнтаунской дороге. Пройдете по ней немного на юг, и там отыщете костоправа. Он может шлепнуть на рану какой-нибудь дряни, чтобы не началась гангрена.
Джед протянул мне кружку крепкого и горячего кофе. Я глотнул - и обжег язык. Тем временем Майк с поистине женской нежностью обрабатывал мне голову, промывая рану смоченным водой из его фляжки носовым платком.
- Действительно, царапина, - проговорил он. - Только кожу ссадило. Но на вашем месте я бы все-таки наведался к костоправу.
- Непременно, - пообещал я.
Самое удивительное заключалось в том, что эти трое собравшихся у костра действительно верили, будто они солдаты Союза. Они не играли. Они были теми, кем им полагалось быть. Вероятно, они могли быть чем угодно еще - или, вернее, сила (если это была сила), способная стать материей и формой, могла принять какое угодно обличье. Но, обретая форму какого-то определенного существа, она полностью воссоздавала его - со всеми присущими ему признаками, целями и желаниями. Возможно, вскоре эти материализации вернутся в свое первоначальное элементарное состояние, субстанцию, готовую в любой миг обрести иную форму и другую суть, но пока это были настоящие солдаты Союза, только что сражавшиеся на перепаханном бомбардировкой склоне холма.
- Вот и все, что я могу сделать, - садясь, проговорил Майк. - У меня нет даже чистой тряпицы, чтобы перевязать вам голову. Но отыщите дока, и он вмиг все путем обтяпает.
- А вот и сандвич, - сказал Джед, протягивая две галеты с зажатым между ними куском жареного бекона. - Червей я выколотил. Думаю, почти всех.
Это было весьма неаппетитное на вид блюдо, а сухарь оказался твердым как раз настолько, как я об этом читал, но я был голоден, а сандвич являл собой пищу, и я стал трудиться над ним. Джед приготовил сандвичи остальным, и мы молча принялись за них - молча потому, что лишь полностью сосредоточенный на процессе поглощения пищи человек был в состоянии управиться с такого рода пищей. Кофе остыл достаточно, чтобы можно было пить, и помог мне одолеть сухарь.
Наконец мы одержали и эту победу, и Джед налил нам еще по кружке кофе, Майк достал старенькую трубку и рылся в карманах до тех пор, пока не наскреб достаточно табаку, чтобы набить ее. Он прикурил от горящей ветки, вытащенной из костра.
- Газетчик, - проговорил он. - Из Нью-Йорка, должно быть?
Я покачал головой. Нью-Йорк был слитком близко. Кто-то из них мог по случайности встречаться с каким-нибудь нью-йоркским журналистом.
- Из Лондона, - ответил я. - "Таймс".
- А говорите вы не как англичане, - заметил Аса. - У них такой уморительный акцент.
- Я много лет не был в Англии. Прижился здесь.
Это не объясняло, конечно, каким образом человек ухитрился потерять свой английский акцент, но на некоторое время помогло.
В армии Ли есть англичане, - сказал Джед. - Фримантл [английский подполковник Фримантл был прикомандирован к штабу генерала Ли в качестве наблюдателя] или как-то вроде. Полагаю, вы его знаете?
- Слышал, - отозвался я. - Но встречаться не приходилось.
Они становились слишком любопытными. По-дружески, конечно, но уж чересчур. Однако продолжать они не стали. Слишком много было других тем для разговора.
- Когда будете писать статью, - поинтересовался Майк, - что вы думаете сказать о Миде?
- Ну, пока еще не знаю, - ответил я. - Просто еще не успел подумать об этом толком. Разумеется, он одержал здесь блестящую победу. Подпустил южан поближе. Сыграл в их же игру. Прочная оборона и...
- Может, оно и так... - Джед сплюнул. - Да только у него нет стиля. Мак [Джед имеет в виду Джорджа Бринтона Мак-Клеллана (1826 - 1885), генерала с блестящим послужным списком, бывшего американским наблюдателем во время Крымской войны, отличившегося в Мексиканской кампании, а во время Гражданской войны в 1861 - 1862 годах являвшегося главнокомандующим войсками Союза, пока его не отстранил президент Линкольн. Поражения он и впрямь терпел, но в войсках пользовался большой популярностью - солдаты называли его Маком, Маленьким Маком (роста он был наполеоновского) и даже (не из-за этого ли?) Маленьким Наполеоном.] - другое дело, вот уж у кого стиль есть.
- Оно, конечно, стиль, - откликнулся Аса. - Да только с ним нас всегда били. Хорошо хоть разок оказаться в победителях, скажу я вам. - Он посмотрел на меня поверх костра. - Ведь мы победили, как вы думаете?
- Уверен, - сказал я. - Поутру Ли отступит. Может быть, даже отступает сейчас.
- Не все так думают, - заметил Майк. - Я тут перекинулся словечком кой с кем из Миннесотского отряда. Так они считают, что эти чокнутые ребы попытаются еще раз.
- Не думаю, - возразил Джед. - Сегодня мы перебили им хребет. Черт возьми, они поднимались на холм, точно на параде маршировали. Прямо на нас шли, прямо на пушечные стволы. А мы палили по ним, как по мишеням. Всегда говорили, что Ли - генерал умный, да только вот что я вам скажу: генерала, который под огнем гонит солдат вверх по склону, как стадо по пастбищу, умным не назовешь.
- Вот так же и Бернсайд под Фредериксбергом [Аса подразумевает крупнейшее в истории Гражданской войны поражение северян - состоявшуюся 13 декабря 1862 года битву под Фредериксбергом, где федералисты во главе с командующим Потомакской армией генералом Эмброузом Эвереттом Бернсайдом (1824 - 1881) потеряли почти 20 тысяч человек, что впятеро превосходило потери южан], - заметил Аса.
- А Бернсайд и не был умным. - Джед сплюнул. - Никто этого и не говорил.
Я допил кофе, раскрутил оставшуюся на дне гущу и длинным язычком выплеснул ее в костер. Джед потянулся за котелком.
- Спасибо, хватит, - сказал я. - Мне пора идти.
Уходить не хотелось. Я предпочел бы остаться и поболтать с ними еще часок у костра. Так уютно было сидеть у разведенного на дне оврага огня...
Но в глубине души я понимал, что лучше уйти отсюда поскорее. Уйти от этих людей и с этого поля боя до того, как что-нибудь случится. Осколок пролетел достаточно близко. Теоретически я пребывал сейчас в безопасности, конечно, однако не доверял ни этой земле, ни Арбитру. Чем быстрей я уйду, тем лучше.
Я встал.
- Спасибо за ужин. Это было как раз то, чего мне не хватало.
- Куда же вы теперь?
- Думаю прежде всего поискать доктора.
- На вашем месте я бы так и сделал, - кивнул Джед.
Я повернулся и пошел, каждую секунду ожидая, что меня позовут обратно. Но они не позвали, и я, спотыкаясь, выбрался из оврага к погрузился в ночную тьму.
В памяти у меня сохранилась в общих чертах карта этих мест, и по пути я прикидывал, куда лучше всего направиться. Не на Тэйнтаунскую дорогу, разумеется, - она казалась мне слишком близкой к полю битвы. Я пересеку ее и пойду на восток - до тех пор, пока не доберусь до Балтиморской заставы, а оттуда поверну на юго-восток.
В сущности, я и сам не знал, о чем беспокоюсь. В этом неестественном мире одно место было ничуть не хуже любого другого. В действительности я никуда не шел, а просто блуждал по кругу. По словам Дьявола, Кэти находилась в безопасности, вернувшись в нормальный человеческий мир, однако он ни словом не обмолвился о том, как вернуться туда другому человеку, - вдобавок, я был совершенно не уверен в правдивости его слов относительно Кэти. Он был слишком коварен, чтобы ему можно было доверять.
Добравшись до конца оврага, я вышел в долину. Передо мной лежала Тэйнтаунская дорога. Неподалеку от нее виднелись здесь и там бивачные костры. В темноте я налетел на нечто теплое, поросшее шерстью - и оно фыркнуло на меня. Я отпрянул, но тут же понял, что передо мной лошадь, привязанная к перекладине уцелевшей изгороди.
Лошадь повела ушами и мягко, тихонько заржала. Вероятно, она долго простояла здесь и была испугана - я ощутил, как обрадовалась она появлению человека. Лошадь была под седлом, а на месте ее удерживала накинутая на перекладину уздечка.
- Привет, коняга, - сказал я. - Соскучился, приятель?
Лошадь неуверенно пофыркивала; я шагнул к ней и похлопал по шее. Повернув голову, она ткнулась в меня носом.
Отступив, я огляделся, но никого поблизости не заметил. Тогда я отвязал уздечку, перекинул ее через лошадиную шею и неуклюже забрался в седло. Похоже, ей это понравилось.
Тэйнтаунская дорога оказалась загромождена множеством фургонов, но я пробрался между ними, никем не замеченный, а потом направил лошадь на юго-восток, и она пустилась бежать легкой рысцой.
На пути мне встречались небольшие группы тащившихся куда-то людей, однажды пришлось объезжать артиллерийскую батарею на марше, но постепенно движение становилось все разреженнее; потом я достиг, наконец, Балтиморской заставы, миновал ее - и лошадь понесла меня прочь от Геттисберга.
16
Как и следовало ожидать, в нескольких милях от Геттисберга дорога кончилась - так же, как там, в горах Саут-Маунтин, когда мы с Кэти оказались перенесены сюда, и шоссе бесследно исчезло, оставив вместо себя лишь наезженные тележными колесами колеи. Балтиморская застава, Тэйнтаунская и все остальные дороги и, может быть, сам Геттисберг были не больше, чем декорацией для батальной сцены, и стоило мне покинуть поле битвы - надобность в них тут же исчезла.
Как только дорога пропала, я оставил всякие попытки выбирать маршрут, позволив лошади идти куда заблагорассудится. Не зная, куда направиться, я предоставил лошади сделать выбор вместо меня. В конце концов, никакой определенной цели у меня не было. Мне просто казалось, что лучше убраться подальше отсюда.
И вот теперь, трясясь в седле теплой и звездной летней ночью, я впервые с тех пор, как оказался в этом мире, получил возможность поразмыслить. Я восстановил в памяти все, происшедшее после того, как я свернул с автострады на извилистую дорогу, ведшую к Пайлот-Нобу; я задавался множеством вопросов - обо всем, что случилось потом, но готовых ответов не находил. Когда это стало окончательно ясно, я осознал, что ищу ответы исключительно затем, чтобы спасти собственную человеческую логику, и понял всю бесплодность этих попыток. В свете всего, что я теперь знал, не было оснований считать, что человеческая логика - это инструмент, которым можно будет пользоваться и впредь. Я вынужден был признать, что единственно возможное объяснение можно было почерпнуть лишь из соображений, изложенных в записках моего старого друга.
Итак, существует некий мир, в котором, между прочим, я сейчас нахожусь, мир, где сила-субстанция воображения (что за неуклюжий термин!) становится исходным материалом, из которого может быть создана новая материя - или ее видимость, или даже новая ее концепция. Некоторое время я ломал голову в поисках формулировки, способной исчерпывающе описать и объяснить ситуацию, сведя всяческие "может быть" и "если" к приемлемому соотношению, но это была безнадежная затея, и чтобы покончить с ней, я в конце концов просто подобрал подходящий ярлык - Воображенный Мир. Это было трусливым отступлением, но, возможно, впоследствии кто-нибудь подберет лучшее определение.
Итак, вот он, этот мир, выкованный из всех фантазий, всех самообманов, всех легенд и волшебных сказок, всех измышлений и традиций человеческой расы. И в этом мире обитают - бегают, прячутся, крадутся все существа, которые могли быть созданы воображением всех вечно занятых умов легкомысленных приматов - с того самого момента, как первый из них появился на свет. Здесь (каждую ночь или только в канун Рождества?) проезжает в своих запряженных оленями санях Санта-Клаус. Где-то здесь (каждую ночь или только в канун Дня Всех Святых?) на каменистой горной дороге погоняет свою клячу Икебод Крейн, отчаянно пытаясь достичь волшебного мостика раньше, чем Всадник Без Головы сможет швырнуть в него тыкву, притороченную у седла [подробности этой леденящей душу истории можно почерпнуть в новелле американского писателя Вашингтона Ирвинга (1783 - 1859) "Легенда о Сонной Лощине"]. Здесь крадется по кентуккийским лугам с длинным ружьем на плече Дэниел Бун [Бун Дэниел (1734 - 1820) - один из первых американских поселенцев в Кентукки, был среди инициаторов захвата индейских земель; но в данном случае гораздо важнее, что он стал популярным персонажем американского фольклора]. Здесь бродит Песчаный Человек, и танцуют джигу на коньке крыши отвратительные, ухмыляющиеся существа. Здесь повторяется (лишь в особых случаях? или длится всегда?) битва при Геттисберге - но не та, что была в действительности, а рыцарское, великолепное, галантное и почти бескровное представление, каким по прошествии времени и рисуется оно в общественном сознании. А возможно, здесь происходят и другие битвы - из тех великих и кровавых, значение которых со временем не теряется, а растет. Ватерлоо и Марафон, Шилох [Разыгравшаяся 6 апреля 1862 года близ города Шилоха в Тенесси битва одна из самых кровопролитных в истории Гражданской войны: обе сражавшихся стороны вместе потеряли в ней 24 тысячи человек. Сейчас на этом месте организован Национальный военный парк], Конкорд-Бридж [близ Конкорд-Бриджа, неподалеку от Бостона, 19 апреля 1775 года произошло самое первое сражение Войны за независимость] и Аустерлиц, а в будущем, когда они тоже станут историей, - бессмысленные и бесчеловечные сражения Первой и Второй мировых войн, Кореи и Вьетнама. А со временем частью этого мира станут к тому же - если уже не стали - и Ревущие Двадцатые, с их енотовыми шубами, фалдами и карманными фляжками, с их сухим законом и гангстерами, чьи автоматы так удобно укладывались в скрипичные футляры.
Все, о чем человек мог подумать или думал достаточно долго, - все безумие и разум, злобность и шутовство, все радости и печали всех людей, от первобытной пещеры до наших дней, - все, сформировавшееся в их сознании, обрело в этом мире плоть.
Конечно, с позиций холодной человеческой логики все это могло показаться безумием, но оно существовало здесь, вокруг меня. Я ехал верхом по местам, подобных которым не сыщешь нигде на Земле, ибо это была волшебная страна, замороженная светом звезд тех созвездий, ни одного из которых нельзя было бы отыскать в небе человеческой Земли. Вокруг меня простирался невозможный мир, где дурацкие пословицы становятся законами, где нет места логике, целиком построенный на не подчиняющемся логике воображении.
Лошадь продолжала бежать, временами переходя на шаг, если местность становилась труднопроходимой, но потом сразу же вновь поднимаясь в рысь. Голова у меня все еще побаливала; я пощупал - и пальцы снова стали липкими; однако я ощущал, что ссадина начинает подсыхать; в целом, похоже, все должно было обойтись. Во всяком случае, я чувствовал себя куда лучше, чем можно было предполагать, и ехал в сиянии звезд по этой холодной местности, ощущая полное удовлетворение.
Разумеется, если не считать того, что в любой момент я мог повстречать кого-нибудь из странных обитателей этого фантастического мира; впрочем, никто из них не показывался. Лошадь, наконец, отыскала дорогу получше и вновь припустила быстрей. Миля за милей оставались позади, а воздух становился холоднее. Временами я видел вдалеке редкие жилища, которые трудно было как следует разглядеть, хотя одно из них напоминало форт, окруженный высоким бревенчатым палисадом, - в таких поселялись продвигавшиеся на Запад переселенцы, добравшись до новых земель в Кентукки. Временами в отдалении мелькали во тьме звездной ночи огоньки, но понять, что они представляли собой, было совершенно невозможно.
Внезапно лошадь резко остановилась, и я лишь по счастливой случайности не перелетел через ее голову. Только что она беспечно шла рысью, как всем довольная, беззаботная лошадь, и остановка была неожиданной - со скольжением на прямых ногах. Уши ее повернулись вперед, ноздри раздувались, словно она почуяла что-то во тьме впереди.
Она в ужасе заржала, прыгнула вбок с тропы, развернулась на задних ногах и бешеным галопом помчалась в лес. Я усидел на ее спине только потому, что успел вовремя броситься ей на шею, вцепившись руками в гриву, и хорошо сделал, ибо сучья неизбежно раскроили бы мне череп, останься я по-прежнему прямо сидеть в седле.
Лошадиное чутье намного превосходило человеческие возможности, поскольку лишь в лесу я услышал донесшийся сзади мяукающий звук, окончившийся сочным шлепком, и уловил пришедший с порывом ветра запах падали; затем позади раздались треск и хруст - словно нас догоняло огромное, неуклюжее и ужасное тело.
Отчаянно цепляясь за лошадиную гриву, я украдкой оглянулся и краешком глаза заметил преследующую нас болезненно-зеленую тварь.
И вдруг, так быстро, что я не мог ни о чем заподозрить, пока это не произошло, лошадь подо мной растворилась. Она исчезла, словно никогда и не существовала, а я приземлился - поначалу на ноги, но потом опрокинулся и проехался на заду по лесной глине добрую дюжину футов, пока не перевалился через край откоса и не покатился по склону на дно. Я был потрясен и исцарапан, но все же смог подняться на ноги и посмотреть в ту сторону, откуда продиралось ко мне сквозь чащу зеленое чудовище.
Я точно знал, что произошло, предвидел это и был к этому готов, но ехать верхом казалось так привычно и удобно, и я как-то упустил из виду неизбежность окончания геттисбергского спектакля. Но вот он завершился - и все эти пока еще живые люди на склонах и вершинах холмов, разбросанные по полю мертвые тела, разбитые пушки и невыпущенные ядра, боевые знамена и все остальное, собранное для воспроизведения битвы, - все это просто исчезло. Пьеса кончилась, актеры и сама сцена Перестали существовать, а поскольку лошадь, на которой я ехал, была частью этой игры - она исчезла тоже.
Я был оставлен один в этой маленькой, наклонной долине, пролегавшей через лес, один на один с омерзительной зеленью, бушевавшей позади, омерзительной на вид и распространяющей столь же омерзительный смрад, ужасный запах гнилостного разложения. Тварь мяукала теперь еще более злобно, и эти звуки перемежались хлюпаньем и жутким чириканьем, буквально раздиравшим мне внутренности. Сейчас, остановившись и обратившись к нему лицом, я понял, что оно представляет собою - существо, выдуманное Лавкрафтом [Лавкрафт Говард Филипс (1890 - 1937) - американский писатель-фантаст, признанный мастер литературы ужасного и сверхъестественного. А с зеленым чудовищем можно поближе познакомиться, прочитав его роман "Зов Ктулху" (1928)], пожиратель мира, вышедший из мифов Ктулху, Древнейшее, для кого земля долго пребывала запретной, а теперь оно вернулось, мучимое отвратительным голодом вампира, который не только обдерет плоть с костей, но и заставит оцепенеть душу, жизнь и разум того, кого захватит в плен своим безымянным ужасом.
И ужас нахлынул на меня - волосы на затылке встали дыбом, судорожно извивался кишечник, тошнота подступала к горлу, и я чувствовал, что лишаюсь всего человеческого; но в то же время ощущал и гнев - именно этот гнев, я уверен, и сохранил мне рассудок. "Проклятый Арбитр, - подумал я, грязный, маленький, коварный обманщик! Разумеется, он ненавидит меня - и имеет на это право, ибо я побил его, и не раз, а дважды, и еще я с презрением отвернулся от него и ушел, когда он сидел на колесе разбитой пушки и звал меня. Но правило есть правило, - говорил я себе, - и я играл по этим правилам - так, как сам Арбитр их понимал, - и теперь по праву должен находиться вне опасности."
Зеленоватый свет стал ярче - смертоносная, болезненная зелень - но я все еще не мог определить форму преследующего меня существа. Кладбищенский запах усилился, забив мне горло и заполнив ноздри, я пытался не дышать, но безуспешно - из всего, что мне пришлось испытать, этот запах был, несомненно, самым ужасным.
Затем, совершенно неожиданно, я увидел эту тварь, приближавшуюся ко мне, пробираясь между деревьями, - неясно, ибо черные стволы рассекали силуэт на части. Но тем не менее глазам моим предстало достаточно, чтобы запомнить до конца дней. Возьмите чудовищную, раздувающуюся жабу, добавьте немного от плюющейся ящерицы и еще кое-что от змеи - и вы получите приблизительное, весьма отдаленное представление. Тварь была гораздо отвратительнее, настолько, что это не поддается описанию.
Захлебываясь этим смрадом, задыхаясь от зловония, я повернулся на подгибающихся от страха ногах, чтобы бежать, - и в тот же миг земля ушла из-под меня, а потом ударила прямо в лицо. Я понял, что лежу на какой-то твердой поверхности - с исцарапанным лицом и руками и, похоже, с выбитым зубом в придачу.
Но зловоние пропало, стало светлее, причем это был не тот мертвенный зеленый свет, а немного придя в себя, я обнаружил, что вместе со смрадом исчез и лес.
Я осознал, что лежу на бетонной поверхности, и меня пронзил новый страх. Что это? Взлетная полоса? Автострада?
Я встал, потрясенно оглядывая длинную полосу бетона. Это было скоростное шоссе, и я находился как раз на середине проезжей части. Однако мне ничто не угрожало. Ни одна машина не мчалась прямо на меня. То есть машины здесь, разумеется, были, но - неподвижные. Они просто стояли.