Словом, мне было нетрудно объяснить себе, почему я хочу остаться на «Морской птице». Человек так устроен – чего не может позволить себе просто для удовольствия, легко позволяет ради дела, вот и я выкрутился.
Долгое пребывание на зачарованном корабле оказало на меня удивительное воздействие: я сам не заметил, как стал обходиться почти без еды, и потребность во сне испытывал все реже, и мерзнуть совсем перестал, словно сам был одним из призраков, наделенным, в отличие от товарищей, счастливой способностью не исчезать при свете дня.
За несколько дюжин лет в моей бороде не прибавилось ни единого седого волоса, да и чувствовал я себя так, словно мне по-прежнему нет тридцати. Все это я замечал, конечно, принимал, можно сказать, как должное, но предпочитал не обсуждать – даже с Джоном. Может быть, не хотел услышать, что назад, в мир живых, мне давно уже нет дороги, хотя, положа руку на сердце, и думать забыл о возвращении.
С кораблем нашим тем временем тоже происходили удивительные вещи. «Морская птица» понемногу менялась. Я хочу сказать, менялся ее внешний облик – таким образом, что корабль наш всегда выглядел более-менее современным, а не исторической реликвией, каковой, строго говоря, является. Перемены происходили постепенно и столь незаметно, что, если бы не Джон, который посоветовал мне к ним приглядеться, я бы, пожалуй, спохватился не раньше, чем «Морская птица» стала самым настоящим пароходом, – тогда, помню, мы все вздрогнули, но и к этому быстро привыкли, конечно.
Историй о наших странствиях на «Морской птице» хватит еще на несколько сотен вечеров. Не следует спешить, времени у нас с вами предостаточно. По крайней мере, на свой счет я уже давно не сомневаюсь. Но самое главное – с чего все для меня началось – я вам рассказал. Скоро сумерки, самое время принять решение – или вы сейчас вернетесь на берег, или останетесь, но тогда уж, будьте добры, не поднимайте шума, если вам покажется, будто на палубе толпятся тени. Я понимаю, до сих пор вам не доводилось иметь с ними дела, но придется держать себя в руках. С тех пор как ребята научились становиться невидимыми, проблем такого рода обычно не возникает, но иногда им надоедает эта игра. К тому же их невидимость – всего лишь любезность, а вовсе не обязанность; нам с вами не следует забывать, кто тут настоящие хозяева.
Так что думайте, думайте.
На каникулах после третьего, кажется, курса я впервые оказалась здесь в качестве волонтера; объявление о наборе было вывешено на кафедре, но почти полностью скрыто за кофейным автоматом, думаю, никто, кроме меня, его не заметил, и я бы не заметила, если бы Феликс не принялся объяснять мне устройство аппарата, слушать было ужасно скучно, уйти – невежливо, и я озиралась по сторонам в поисках хоть какого-нибудь развлечения…
…первые три тысячи лет я жила весело и беззаботно…
…и мама, конечно, рассчитывала, что я найду работу в библиотеке где-нибудь на соседней улице…
Если я скажу, что эта история началась, когда Публий Овидий Назон высмеял мое первое выступление в сенате, такое признание прозвучит, прямо скажем, несколько не к месту, поэтому придется отказаться от правды ради достоверности и придумать какое-нибудь иное начало…
После войны я долго не мог найти себе занятия по душе…
…поначалу я был уверен – еще немного, боги одумаются и мы все-таки вернемся домой, никто не скитается вечно; «поначалу» – это лет тридцать примерно. Да, я несокрушимый оптимист…
В университет я поступила за компанию с подружкой, специализацию выбирала за компанию с моим тогдашним бойфрендом, из-за него я и на кафедре осталась, и ушла потом тоже за компанию, уже не с ним, с другим человеком; такое начало, согласитесь, совсем не предвещало, что однажды я сверну в сторону и пойду собственным путем, да еще и столь уверенной походкой, но люди, к счастью, меняются. Для того, наверное, и придумали человеческую жизнь, чтобы можно было меняться…
…и дух носился над водами…
…спрашиваю: вы это серьезно? – а она улыбается, качает головой, говорит: конечно несерьезно, это же только ты у нас такая серьезная, что хоть плачь, но несерьезно – не значит «неправда», поэтому…
…по крайней мере, когда я умер, никто не плакал…
…и так меня эти злющие тетки достали, что я решила твердо: в библиотеку больше ни ногой, никогда, лучше уж дворником, хотя тоже ничего хорошего, конечно…
Отец надеялся, что я стану инженером; впрочем, «надеялся» – это неверно сказано, ему в голову не приходило, что я могу найти себе какое-то другое занятие…
…я потом чуть ли не каждый день в эту арку совалась, благо по дороге, и, что ты думаешь, не было там никакой библиотеки. Только пункт приема стеклотары, да и тот почти всегда закрыт. Я удивлялась – как это они так стремительно закрылись? И почему объявление для читателей не повесили с новым адресом? Ужасно переживала, что не могу вернуть им книгу. Книга отличная, конечно, но оставлять ее себе как-то нехорошо. Если бы это был подарок, они бы так и сказали, я думаю, а тут формуляр завели, записали, значит, надо вернуть…
…огненными буквами, натурально…
Вообще-то я пришла сюда, чтобы подарить книги, то есть сперва явилась просто поглазеть, как все, и мне очень понравилось, особенно читальный зал на открытой палубе и музыкальная комната с наушниками. А потом я увидела объявление, что благотворительный фонд «Морская птица» с благодарностью примет в дар любые книги на любых языках, и побежала домой, потому что только вчера мы с отцом весь день разбирали книжный шкаф и выяснили, что некоторые книги у нас в двух, а то и в трех экземплярах, отложили их, чтобы раздать, и еще целую стопку детективов, их же нельзя читать второй раз, потому что совершенно невозможно забыть, кто убийца, и какой тогда смысл?..
…до шестидесяти лет я не знал грамоты; правда, один знакомый монах научил меня писать свое имя, и я, помню, очень гордился этим умением…
Мама рассказывала, когда я родилась, в небе была радуга в три дуги, и одни соседки говорили, что это хорошая примета, а другие, напротив, поджимали губы, дескать, вертихвостка вырастет; собственно, все они были правы, одно другому совершенно не мешает…
…и дух носился над водами…
В детстве, когда меня спрашивали, кем я хочу стать, я неизменно отвечала: матросом! Первые несколько лет взрослые умилялись моей наивности, потом стали осторожно объяснять, что девочек в матросы не берут, поэтому лучше бы придумать что-нибудь другое, – ну и пожалуйста, я перестала говорить, что хочу стать матросом, но это вовсе не означает, будто я перестала хотеть…
…и говорит: «Какая ты красивая», а я не знаю, плакать тут или смеяться, потому что мне пятьдесят три года, нос картошкой и как минимум десять лишних килограммов…
…позарез надо было уехать, все равно куда…
Еще когда этот корабль впервые появился у нас в бухте, я подумал, что надо будет как-нибудь попроситься туда на полгодика, им же наверняка нужны волонтеры, жаль, прямо сейчас не получится, но вряд ли эту лавочку вот так сразу и прикроют, так что время терпит…
…заговорила, и вот тут я понял, что мне конец, если уж до говорящих крыс дело дошло…
…тогда я еще жила под водой и думала, так будет всегда…
Если я сейчас назову вам тему моей диссертации, вы содрогнетесь; впрочем, нет, не содрогнетесь, а, толкаясь локтями, столпитесь у компьютера, чтобы переписать ее в свои дневники, на радость приятелям…
…что за дурость, говорю, как такое вообще могло прийти в голову – устраивать на корабле библиотеку, зачем?!.
…совершенно уверен, что моя жизнь закончилась…
Все началось с того…
И дух мой носился над водами.
Кэти Тренд
Нина Хеймец
Долгое пребывание на зачарованном корабле оказало на меня удивительное воздействие: я сам не заметил, как стал обходиться почти без еды, и потребность во сне испытывал все реже, и мерзнуть совсем перестал, словно сам был одним из призраков, наделенным, в отличие от товарищей, счастливой способностью не исчезать при свете дня.
За несколько дюжин лет в моей бороде не прибавилось ни единого седого волоса, да и чувствовал я себя так, словно мне по-прежнему нет тридцати. Все это я замечал, конечно, принимал, можно сказать, как должное, но предпочитал не обсуждать – даже с Джоном. Может быть, не хотел услышать, что назад, в мир живых, мне давно уже нет дороги, хотя, положа руку на сердце, и думать забыл о возвращении.
С кораблем нашим тем временем тоже происходили удивительные вещи. «Морская птица» понемногу менялась. Я хочу сказать, менялся ее внешний облик – таким образом, что корабль наш всегда выглядел более-менее современным, а не исторической реликвией, каковой, строго говоря, является. Перемены происходили постепенно и столь незаметно, что, если бы не Джон, который посоветовал мне к ним приглядеться, я бы, пожалуй, спохватился не раньше, чем «Морская птица» стала самым настоящим пароходом, – тогда, помню, мы все вздрогнули, но и к этому быстро привыкли, конечно.
Историй о наших странствиях на «Морской птице» хватит еще на несколько сотен вечеров. Не следует спешить, времени у нас с вами предостаточно. По крайней мере, на свой счет я уже давно не сомневаюсь. Но самое главное – с чего все для меня началось – я вам рассказал. Скоро сумерки, самое время принять решение – или вы сейчас вернетесь на берег, или останетесь, но тогда уж, будьте добры, не поднимайте шума, если вам покажется, будто на палубе толпятся тени. Я понимаю, до сих пор вам не доводилось иметь с ними дела, но придется держать себя в руках. С тех пор как ребята научились становиться невидимыми, проблем такого рода обычно не возникает, но иногда им надоедает эта игра. К тому же их невидимость – всего лишь любезность, а вовсе не обязанность; нам с вами не следует забывать, кто тут настоящие хозяева.
Так что думайте, думайте.
* * *
Или так.На каникулах после третьего, кажется, курса я впервые оказалась здесь в качестве волонтера; объявление о наборе было вывешено на кафедре, но почти полностью скрыто за кофейным автоматом, думаю, никто, кроме меня, его не заметил, и я бы не заметила, если бы Феликс не принялся объяснять мне устройство аппарата, слушать было ужасно скучно, уйти – невежливо, и я озиралась по сторонам в поисках хоть какого-нибудь развлечения…
…первые три тысячи лет я жила весело и беззаботно…
…и мама, конечно, рассчитывала, что я найду работу в библиотеке где-нибудь на соседней улице…
Если я скажу, что эта история началась, когда Публий Овидий Назон высмеял мое первое выступление в сенате, такое признание прозвучит, прямо скажем, несколько не к месту, поэтому придется отказаться от правды ради достоверности и придумать какое-нибудь иное начало…
После войны я долго не мог найти себе занятия по душе…
…поначалу я был уверен – еще немного, боги одумаются и мы все-таки вернемся домой, никто не скитается вечно; «поначалу» – это лет тридцать примерно. Да, я несокрушимый оптимист…
В университет я поступила за компанию с подружкой, специализацию выбирала за компанию с моим тогдашним бойфрендом, из-за него я и на кафедре осталась, и ушла потом тоже за компанию, уже не с ним, с другим человеком; такое начало, согласитесь, совсем не предвещало, что однажды я сверну в сторону и пойду собственным путем, да еще и столь уверенной походкой, но люди, к счастью, меняются. Для того, наверное, и придумали человеческую жизнь, чтобы можно было меняться…
…и дух носился над водами…
…спрашиваю: вы это серьезно? – а она улыбается, качает головой, говорит: конечно несерьезно, это же только ты у нас такая серьезная, что хоть плачь, но несерьезно – не значит «неправда», поэтому…
…по крайней мере, когда я умер, никто не плакал…
…и так меня эти злющие тетки достали, что я решила твердо: в библиотеку больше ни ногой, никогда, лучше уж дворником, хотя тоже ничего хорошего, конечно…
Отец надеялся, что я стану инженером; впрочем, «надеялся» – это неверно сказано, ему в голову не приходило, что я могу найти себе какое-то другое занятие…
…я потом чуть ли не каждый день в эту арку совалась, благо по дороге, и, что ты думаешь, не было там никакой библиотеки. Только пункт приема стеклотары, да и тот почти всегда закрыт. Я удивлялась – как это они так стремительно закрылись? И почему объявление для читателей не повесили с новым адресом? Ужасно переживала, что не могу вернуть им книгу. Книга отличная, конечно, но оставлять ее себе как-то нехорошо. Если бы это был подарок, они бы так и сказали, я думаю, а тут формуляр завели, записали, значит, надо вернуть…
…огненными буквами, натурально…
Вообще-то я пришла сюда, чтобы подарить книги, то есть сперва явилась просто поглазеть, как все, и мне очень понравилось, особенно читальный зал на открытой палубе и музыкальная комната с наушниками. А потом я увидела объявление, что благотворительный фонд «Морская птица» с благодарностью примет в дар любые книги на любых языках, и побежала домой, потому что только вчера мы с отцом весь день разбирали книжный шкаф и выяснили, что некоторые книги у нас в двух, а то и в трех экземплярах, отложили их, чтобы раздать, и еще целую стопку детективов, их же нельзя читать второй раз, потому что совершенно невозможно забыть, кто убийца, и какой тогда смысл?..
…до шестидесяти лет я не знал грамоты; правда, один знакомый монах научил меня писать свое имя, и я, помню, очень гордился этим умением…
Мама рассказывала, когда я родилась, в небе была радуга в три дуги, и одни соседки говорили, что это хорошая примета, а другие, напротив, поджимали губы, дескать, вертихвостка вырастет; собственно, все они были правы, одно другому совершенно не мешает…
…и дух носился над водами…
В детстве, когда меня спрашивали, кем я хочу стать, я неизменно отвечала: матросом! Первые несколько лет взрослые умилялись моей наивности, потом стали осторожно объяснять, что девочек в матросы не берут, поэтому лучше бы придумать что-нибудь другое, – ну и пожалуйста, я перестала говорить, что хочу стать матросом, но это вовсе не означает, будто я перестала хотеть…
…и говорит: «Какая ты красивая», а я не знаю, плакать тут или смеяться, потому что мне пятьдесят три года, нос картошкой и как минимум десять лишних килограммов…
…позарез надо было уехать, все равно куда…
Еще когда этот корабль впервые появился у нас в бухте, я подумал, что надо будет как-нибудь попроситься туда на полгодика, им же наверняка нужны волонтеры, жаль, прямо сейчас не получится, но вряд ли эту лавочку вот так сразу и прикроют, так что время терпит…
…заговорила, и вот тут я понял, что мне конец, если уж до говорящих крыс дело дошло…
…тогда я еще жила под водой и думала, так будет всегда…
Если я сейчас назову вам тему моей диссертации, вы содрогнетесь; впрочем, нет, не содрогнетесь, а, толкаясь локтями, столпитесь у компьютера, чтобы переписать ее в свои дневники, на радость приятелям…
…что за дурость, говорю, как такое вообще могло прийти в голову – устраивать на корабле библиотеку, зачем?!.
…совершенно уверен, что моя жизнь закончилась…
Все началось с того…
И дух мой носился над водами.
Кэти Тренд
Второй помощник
Да, я немножко аутичен. У нас в семье все такие, кроме мамы. Сестра вот вообще молчит, я-то хоть пишу.
К счастью, в морской колледж экзамены были в основном письменные. Устный я чуть не завалил, но экзаменаторы дали себе труд заглянуть в мои бумажки, убедились, что там все в порядке, списали на нервотрепку – и приняли меня.
У нас был учебный корабль, выходили мы на нем каждое лето; и как-то само собой получилось, что и после выпуска попал я вторым штурманом на учебную шхуну. Не принадлежащая никакой школе, шхуна сама по себе, деревянный парусник «Шарлотта-Анна». Каждый может попробоваться. Сначала волонтером, потом, если понравится, и матросом. Команда на этой лодке менялась очень часто: зарплата маленькая, жизнь тяжелая. Да и волонтеры – придут с горящими глазами, отработают зиму, сходят в море на месяц – ищи их свищи. А я вообще трудно схожусь с людьми, мне привыкнуть надо, я и с вещами так – одни ботинки десять лет могу носить, год только привыкаю, потом не могу расстаться. И потому на волонтерском корабле было мне трудно. Хорошо было только на спокойных ночных вахтах, когда все свободные руки разлеглись на юте и смотрят на звезды, рулевой напряженно вглядывается в компас, а я стою на трапике из штурманской рубки и время от времени называю цифры. Да и подружиться толком на таком корабле не с кем. Мне нравился капитан – он излучал спокойствие, а мне это важно, я вообще излишне чувствителен к людским эмоциям, но как же дружить с капитаном. Коллеги мои, первый и третий вахтенный штурманы, были совсем еще молодыми ребятами, из навигацкой школы, они постоянно соревновались, и с ними дружбы не вышло. Кроме них, в профессиональной команде были боцман – огромная тетка с замашками суровой мамаши, питавшая ко мне, в силу небольшого моего роста, материнские чувства; двое механиков, их я почти и не видел; кок – длинный, тощий энтузиаст своего дела, он был мне симпатичен, но мы не находили общих тем для разговора: его интересовали рецепты блюд, меня – штурманские карты, парусина, смола. Шхуну я полюбил: наша красавица кокетливо скрипела мне на ночных вахтах, а я гладил ее по планширю, как старательную лошадь. Я уже не мыслил с нею расстаться, потому что все другое оказалось бы только хуже, и жизнь начала казаться мне довольно унылой штукой.
Однажды в Бресте, на парусном фестивале, стоял я на швартовном понтоне, проверяя, правильно ли наши детишки завели кранцы. Кормовые хорошо, а вот носовой, круглый, как всегда, чуть промазал и, шевельнись моя красотка, мог бы и выскочить. Я уцепился за вант-путенсы, вспрыгнул на кранец, потоптался на нем и продавил его вниз, под палубный настил понтона, – и оттуда, с кранца, увидел, как в бухту входит большой исторический линейный корабль, двухпалубный, с подобранными на гитовы парусами – под мотором. Носовая фигура у него была – огромная чайка, под которой вились резные листья, хвостатые русалки и глазастые рыбы. Этого корабля я не знал. Исторических реплик такого размера в мире не так много: австралийский «Эндевор», английские «Гранд-тюрк» и «Золотая лань», шведский «Гётеборг», с некоторой натяжкой – русский «Штандарт», ну тогда уж можно и «Тимоти» вспомнить, мал, да удал, – и еще несколько, не больше двадцати по всему миру. В Бресте собирались они все, раз в четыре года. Этого я никогда не видел. С бака резво подали носовой швартов, на понтоне его приняли, протянули остальные швартовы – черные, гладкие.
С нашего трапа как раз спускался вразвалочку наш капитан с какой-то коробкой, обитой красным бархатом, под мышкой.
– Кэп, – спросил я его, указывая на только что ошвартовавшегося соседа, – это что?
– А, зацепило? – сказал капитан. – Это «Морская птица», корабль-библиотека.
– Почему библиотека?! – изумился я.
– Да зайди сам спроси, это же морская легенда, недосуг мне ее тебе сейчас пересказывать. Библиотека плавучая, книжки на всех языках, в свободное время можешь зайти почитать.
И бодро покатился вверх по трапу на пирс, по случаю отлива нависавший над нами, как крыша городского дома. А я рассеянно принялся набивать трубку, выпустил вант-путенс и скатился с кранца хорошо не в воду, где ходили молчаливые, как я, сомы, а просто на понтон.
Я курил и разглядывал великолепный корабль. Мастерская работа. Чем-то похож на шведскую «Васу», но явно гораздо, гораздо мореходнее. И уж точно прошел куда больше, чем те жалкие полторы мили. Сплошной качественный дуб, даже мачты дубовые, на что уж, кажется, только шведы и отваживались, обводы изящные, реи на топенантах выверены в линеечку, штаги обтянуты, ванты просмолены – не придерешься. А ведь моторы прячутся внутри неплохие, хотя на вид и не скажешь. И все в резьбе – где положено и где не положено. Грота-галсы проходят сквозь львиные морды. Кормовая галерея вьется, как решетка особняка в стиле ар-нуво. Что они копировали? Где такое делают?
Я и сам не заметил, как перебрался на их понтон и подошел к незнакомому борту совсем близко. Там пиратского вида девушка бодро командовала установкой трапа. Наконец трап встал на свое место, матросы привычно обтянули леера и бодро взлетели на свою палубу, девушка обернулась ко мне и спросила, почему-то ехидно:
– Что, нравится?
– Да, – смог выдавить я.
– А ты, я вижу, романтик! Во что ты нас превратил?
– Я? Не понял.
– Это же «Морская птица», – произнесла девушка таким тоном, словно бы название корабля все мне объяснило.
– И что?
– Да ты же разглядываешь наш корабль добрых полчаса. Он уже весь стал таким, как ты хочешь. А что, мне нравится. Я Сандра, второй помощник. – Она протянула мне узкую шершавую руку и прищурилась.
– Йоз. Тоже секонд.
– Ух ты! – восхитилась она. – Вахта фока, да? У тебя сколько народу в вахте?
– Тринадцать.
– Х-хе! А у меня четверо. Заходи в гости! У тебя же свободное время будет вечером, с восьми, да? А у нас как раз лекция будет о литературных мистификациях, очкарик наш читает. Ты вообще читать любишь?
Я кивнул.
– Значит, тебе будет интересно. Если ты английский хорошо знаешь, очкарик – он довольно быстро говорит. Но это еще что, вот Гроган – это вообще конец света, он помощник боцмана, у него мама была валлийка, папа – шотландец, и это такая классическая каша во рту, что его родная мама не поняла бы, если бы жива была. Он и при жизни не отличался разборчивостью дикции. Если ты хочешь услышать настоящую английскую речь, тебе обязательно нужно услышать, как говорит наш капитан. Куда там принцам! Хотя разве что принц Эндрю с ним сравнится. Но только правильностью произношения. Слушай, я совсем тебя заболтала, а ты все молчишь.
– Ничего, – разрешил я, – болтай.
Сандра, коллега моя, оказалась на редкость легким собеседником, несмотря на непрекращающийся речевой поток. На эмоциональном уровне с ней было просто. Ну, как с сестрой – если бы сестра говорила. Потому мы решили выкурить еще по трубочке, хороший повод постоять без дела, даже и на вахте.
– У нас, наверное, скоро перемены будут, – говорила она между затяжек, – старпом наш в капитаны метит. Мы нашли пароход с забавной историей возле Фиджи и взяли его в качестве приза. «Джоита» называется. Так что, когда закончится фестиваль, мы все будем учиться. Третий наш учиться не хочет – дети у него, ему бы с ними побыть, пока у нас стоянка будет. Нам бы секонд не помешал. Ты как, со своей «Шарлотты» уходить не собираешься?
– Мы же только познакомились, – удивился я, – а ты уже зовешь.
– Ну я так, на всякий случай, – пожала плечами Сандра и покрутила в ухе массивное кольцо, – вдруг ты хочешь борт сменить. Ты имей в виду, если что.
Тут я вспомнил, что хоть уже и раздал все команды на вахту, но кэпа-то на борту нет, значит, там должен быть я; распрощался с говорливой Сандрой и вернулся на борт.
Вечером сходить на лекцию не вышло: был общий парусный парад, проход по бухтам Бреста под парусами, освещенными разноцветными прожекторами. Я искал глазами «Морскую птицу» и не находил: везде были резные и расписные борта, разноцветные паруса, все сливалось в сплошную затканную парусиной и переплетенную снастями массу. Вдруг передо мной мелькнуло хохочущее лицо Сандры, и то, что на миг показалось мне стоящим у понтона пассажирским пароходом, обернулось гладким дубовым бортом со знакомыми уже львиными мордами. Мы разошлись бортами, и я помахал Сандре в ответ.
Кульминация фестиваля – переход из Бреста в Дюарнане, всей трехтысячной армадой кораблей, яхт, лодок и лодочек. В этот раз было пасмурно, хороших фотографий не получится, все затягивает дымка, и силуэт «Морской птицы» на горизонте казался летучим голландцем. Но надо сказать, огромный тримаран «Оранж», похожий на великанскую детскую игрушку, выглядел еще более странным. «Морская птица»… что-то мне напоминает это название. Плохо я книжки читал. Это же в самом деле легенда… и капитан у них, с правильной английской речью, – Дэви Джонс? Да нет, это про другой корабль, что-то там тоже было на Д-Д. А, Джон Дарем! Неужто тот самый корабль? В море полно странностей.
В Дюарнане мы успели пришвартоваться первыми. Но к четырем утра, когда меня разбудили на вахту, оказалось, что мы стоим уже четвертыми, потому что нечаянно заняли место местных рыбаков, которые вернулись с лова и подвинули бесполезный учебный парусник. Капитан решил, что стоять четвертыми невыгодно, мы снялись с места и отправились восвояси, и я так и не узнал, что такое корабль-библиотека.
Предложение Сандры грызло меня всю дорогу – и потом, уже осенью, когда волонтеры разошлись и мы принялись устраиваться на зимовку и расснащать нашу лодку. Я сообразил, что так и не выяснил порт приписки «Морской птицы», а спрашивать у капитана было бы неловко – как-никак я собирался его покинуть. Да, в самом деле, я вдруг сообразил, что уже все решил, только еще не знал, как я это устрою. Идти домой мне не хотелось, и я часто оставался на ночную вахту почти в одиночестве, с двумя-тремя матросами. Однажды, совершенно отчаявшись найти разумный путь, я написал записку, запечатал ее в бутылку из-под «Бехеровки» и швырнул в Балтийское море. У меня только и было надежды на мощное течение Зунда, что пронесет мое послание адресату. Я писал не Сандре, а прямо капитану Дарему – предлагал свои услуги в качестве второго штурмана. Осталось только надеяться, что легенду я вспомнил правильно.
Ответ пришел уже зимой. Зима выдалась на редкость холодная, нашу бухту сковало льдом, редкие зимние волонтеры, хохоча и падая, играли на гладком прозрачном льду в футбол. Я вышел на лед – сквозь него было видно, как в бухте ходит косяками какая-то рыба, – и медленно, лелея недавно отбитое колено, пошел к горловине бухты. Меня привлек какой-то мелкий черный предмет, вмороженный в лед совсем недалеко от кромки, где лед, по идее, мог бы меня уже и не держать. Но лед выдержал – или я не тяжел. Это оказалась горловина бутылки. Разумеется, на иррациональный вопрос я мог получить только иррациональный ответ, и могу сказать, что капитан Дарем меня переплюнул: я-то свою бутылку отправил хотя бы по течению, а капитан книжного голландца не усложняет себе жизнь такими частностями. После того как я едва не сломал кортик, но бутылку добыл, выяснилось, что в ней и вправду письмо, повернутое к стеклу моим именем и адресом. Открыть ее удалось только на камбузе, подержав горлышко под горячей водой. В письме в довольно витиеватых выражениях говорилось, что кандидатура моя капитана вполне устраивает и в начале марта корабль будет меня ждать в Эльсиноре, в Дании.
Надо ли говорить, что я немедленно отправился в офис за расчетом. Полученных денег хватило как раз на билет до Эльсинора.
Мой пароход ошвартовался на пассажирском причале, и уже оттуда я увидел вычурный силуэт «Морской птицы», синевато светящийся на фоне темной громады Кронборга. Я, кажется, боялся к нему подойти: до меня дошло, что это не в гости, это навсегда, – получится ли у меня? Привыкну ли я к нему? Было воскресенье, день всеобщего эльсинорского обмена. Все обочины были уставлены лишними вещами, можно пройти и выбрать себе что-нибудь для дома: кресло, коврик, да хоть компьютер. Так что к кораблю моей мечты я подкрадывался окольными путями, по маленьким переулкам, разглядывая в полутьме аккуратно разложенный по брусчатке скарб. Уже у самого корабля я зацепился взглядом за стопку книг – без заглавий, в «мраморных» библиотечных переплетах. Не заглядывая под корешки, я хватанул всю стопку и пошел вперед уже смелее: я не просто так, я с подарком.
– Ага! – прорезал ночную тишину ликующий вопль. – А мы уж заждались! – Сандра, похожая уже не на пиратского матроса, а на пиратского капитана – в вышитом камзольчике, при кортике, в треуголке, метнулась ко мне через безлюдную ночную улицу. – Пойдем-пойдем, капитан тебя ждет. Тебе такая каютка приготовлена – представляю, во что ты ее превратишь, с твоим-то воображением! Ого, ты уже и книжки подобрал? Ну-ка, дай глянуть… О, Джебран! Вот умница. У нас как раз Джебрана по-английски нет, только по-арабски, Ахмед притащил… Вот не знаю, зачем нам Меллвил в датском переводе, видимо, скоро надо ждать в гости датчанина… А знаешь что, сейчас с капитаном все уладишь – пойдем тут побродим, по воскресеньям в Эльсиноре много интересного. А я сразу поняла, что ты на этом пароходе приехал, – как только увидела, что борта львами порастают. Мы, правда, с тех пор как Хансен на «Джоиту» перешел, почти всегда парусник, но львы – это твоя визитная карточка. Это, наверное, ваша чешская национальная особенность – или твоя личная? Ах, ну да, у тебя же не было раньше шанса проверить. Так, что тут у тебя еще? О, а вот эта по-голландски…
Сандра говорила и говорила до самой капитанской каюты, по одной забирая у меня найденные книжки, а я шел по палубе обретенного корабля и думал, что, пожалуй, к этому кораблю я все-таки привыкну.
Так оно и вышло.
К счастью, в морской колледж экзамены были в основном письменные. Устный я чуть не завалил, но экзаменаторы дали себе труд заглянуть в мои бумажки, убедились, что там все в порядке, списали на нервотрепку – и приняли меня.
У нас был учебный корабль, выходили мы на нем каждое лето; и как-то само собой получилось, что и после выпуска попал я вторым штурманом на учебную шхуну. Не принадлежащая никакой школе, шхуна сама по себе, деревянный парусник «Шарлотта-Анна». Каждый может попробоваться. Сначала волонтером, потом, если понравится, и матросом. Команда на этой лодке менялась очень часто: зарплата маленькая, жизнь тяжелая. Да и волонтеры – придут с горящими глазами, отработают зиму, сходят в море на месяц – ищи их свищи. А я вообще трудно схожусь с людьми, мне привыкнуть надо, я и с вещами так – одни ботинки десять лет могу носить, год только привыкаю, потом не могу расстаться. И потому на волонтерском корабле было мне трудно. Хорошо было только на спокойных ночных вахтах, когда все свободные руки разлеглись на юте и смотрят на звезды, рулевой напряженно вглядывается в компас, а я стою на трапике из штурманской рубки и время от времени называю цифры. Да и подружиться толком на таком корабле не с кем. Мне нравился капитан – он излучал спокойствие, а мне это важно, я вообще излишне чувствителен к людским эмоциям, но как же дружить с капитаном. Коллеги мои, первый и третий вахтенный штурманы, были совсем еще молодыми ребятами, из навигацкой школы, они постоянно соревновались, и с ними дружбы не вышло. Кроме них, в профессиональной команде были боцман – огромная тетка с замашками суровой мамаши, питавшая ко мне, в силу небольшого моего роста, материнские чувства; двое механиков, их я почти и не видел; кок – длинный, тощий энтузиаст своего дела, он был мне симпатичен, но мы не находили общих тем для разговора: его интересовали рецепты блюд, меня – штурманские карты, парусина, смола. Шхуну я полюбил: наша красавица кокетливо скрипела мне на ночных вахтах, а я гладил ее по планширю, как старательную лошадь. Я уже не мыслил с нею расстаться, потому что все другое оказалось бы только хуже, и жизнь начала казаться мне довольно унылой штукой.
Однажды в Бресте, на парусном фестивале, стоял я на швартовном понтоне, проверяя, правильно ли наши детишки завели кранцы. Кормовые хорошо, а вот носовой, круглый, как всегда, чуть промазал и, шевельнись моя красотка, мог бы и выскочить. Я уцепился за вант-путенсы, вспрыгнул на кранец, потоптался на нем и продавил его вниз, под палубный настил понтона, – и оттуда, с кранца, увидел, как в бухту входит большой исторический линейный корабль, двухпалубный, с подобранными на гитовы парусами – под мотором. Носовая фигура у него была – огромная чайка, под которой вились резные листья, хвостатые русалки и глазастые рыбы. Этого корабля я не знал. Исторических реплик такого размера в мире не так много: австралийский «Эндевор», английские «Гранд-тюрк» и «Золотая лань», шведский «Гётеборг», с некоторой натяжкой – русский «Штандарт», ну тогда уж можно и «Тимоти» вспомнить, мал, да удал, – и еще несколько, не больше двадцати по всему миру. В Бресте собирались они все, раз в четыре года. Этого я никогда не видел. С бака резво подали носовой швартов, на понтоне его приняли, протянули остальные швартовы – черные, гладкие.
С нашего трапа как раз спускался вразвалочку наш капитан с какой-то коробкой, обитой красным бархатом, под мышкой.
– Кэп, – спросил я его, указывая на только что ошвартовавшегося соседа, – это что?
– А, зацепило? – сказал капитан. – Это «Морская птица», корабль-библиотека.
– Почему библиотека?! – изумился я.
– Да зайди сам спроси, это же морская легенда, недосуг мне ее тебе сейчас пересказывать. Библиотека плавучая, книжки на всех языках, в свободное время можешь зайти почитать.
И бодро покатился вверх по трапу на пирс, по случаю отлива нависавший над нами, как крыша городского дома. А я рассеянно принялся набивать трубку, выпустил вант-путенс и скатился с кранца хорошо не в воду, где ходили молчаливые, как я, сомы, а просто на понтон.
Я курил и разглядывал великолепный корабль. Мастерская работа. Чем-то похож на шведскую «Васу», но явно гораздо, гораздо мореходнее. И уж точно прошел куда больше, чем те жалкие полторы мили. Сплошной качественный дуб, даже мачты дубовые, на что уж, кажется, только шведы и отваживались, обводы изящные, реи на топенантах выверены в линеечку, штаги обтянуты, ванты просмолены – не придерешься. А ведь моторы прячутся внутри неплохие, хотя на вид и не скажешь. И все в резьбе – где положено и где не положено. Грота-галсы проходят сквозь львиные морды. Кормовая галерея вьется, как решетка особняка в стиле ар-нуво. Что они копировали? Где такое делают?
Я и сам не заметил, как перебрался на их понтон и подошел к незнакомому борту совсем близко. Там пиратского вида девушка бодро командовала установкой трапа. Наконец трап встал на свое место, матросы привычно обтянули леера и бодро взлетели на свою палубу, девушка обернулась ко мне и спросила, почему-то ехидно:
– Что, нравится?
– Да, – смог выдавить я.
– А ты, я вижу, романтик! Во что ты нас превратил?
– Я? Не понял.
– Это же «Морская птица», – произнесла девушка таким тоном, словно бы название корабля все мне объяснило.
– И что?
– Да ты же разглядываешь наш корабль добрых полчаса. Он уже весь стал таким, как ты хочешь. А что, мне нравится. Я Сандра, второй помощник. – Она протянула мне узкую шершавую руку и прищурилась.
– Йоз. Тоже секонд.
– Ух ты! – восхитилась она. – Вахта фока, да? У тебя сколько народу в вахте?
– Тринадцать.
– Х-хе! А у меня четверо. Заходи в гости! У тебя же свободное время будет вечером, с восьми, да? А у нас как раз лекция будет о литературных мистификациях, очкарик наш читает. Ты вообще читать любишь?
Я кивнул.
– Значит, тебе будет интересно. Если ты английский хорошо знаешь, очкарик – он довольно быстро говорит. Но это еще что, вот Гроган – это вообще конец света, он помощник боцмана, у него мама была валлийка, папа – шотландец, и это такая классическая каша во рту, что его родная мама не поняла бы, если бы жива была. Он и при жизни не отличался разборчивостью дикции. Если ты хочешь услышать настоящую английскую речь, тебе обязательно нужно услышать, как говорит наш капитан. Куда там принцам! Хотя разве что принц Эндрю с ним сравнится. Но только правильностью произношения. Слушай, я совсем тебя заболтала, а ты все молчишь.
– Ничего, – разрешил я, – болтай.
Сандра, коллега моя, оказалась на редкость легким собеседником, несмотря на непрекращающийся речевой поток. На эмоциональном уровне с ней было просто. Ну, как с сестрой – если бы сестра говорила. Потому мы решили выкурить еще по трубочке, хороший повод постоять без дела, даже и на вахте.
– У нас, наверное, скоро перемены будут, – говорила она между затяжек, – старпом наш в капитаны метит. Мы нашли пароход с забавной историей возле Фиджи и взяли его в качестве приза. «Джоита» называется. Так что, когда закончится фестиваль, мы все будем учиться. Третий наш учиться не хочет – дети у него, ему бы с ними побыть, пока у нас стоянка будет. Нам бы секонд не помешал. Ты как, со своей «Шарлотты» уходить не собираешься?
– Мы же только познакомились, – удивился я, – а ты уже зовешь.
– Ну я так, на всякий случай, – пожала плечами Сандра и покрутила в ухе массивное кольцо, – вдруг ты хочешь борт сменить. Ты имей в виду, если что.
Тут я вспомнил, что хоть уже и раздал все команды на вахту, но кэпа-то на борту нет, значит, там должен быть я; распрощался с говорливой Сандрой и вернулся на борт.
Вечером сходить на лекцию не вышло: был общий парусный парад, проход по бухтам Бреста под парусами, освещенными разноцветными прожекторами. Я искал глазами «Морскую птицу» и не находил: везде были резные и расписные борта, разноцветные паруса, все сливалось в сплошную затканную парусиной и переплетенную снастями массу. Вдруг передо мной мелькнуло хохочущее лицо Сандры, и то, что на миг показалось мне стоящим у понтона пассажирским пароходом, обернулось гладким дубовым бортом со знакомыми уже львиными мордами. Мы разошлись бортами, и я помахал Сандре в ответ.
Кульминация фестиваля – переход из Бреста в Дюарнане, всей трехтысячной армадой кораблей, яхт, лодок и лодочек. В этот раз было пасмурно, хороших фотографий не получится, все затягивает дымка, и силуэт «Морской птицы» на горизонте казался летучим голландцем. Но надо сказать, огромный тримаран «Оранж», похожий на великанскую детскую игрушку, выглядел еще более странным. «Морская птица»… что-то мне напоминает это название. Плохо я книжки читал. Это же в самом деле легенда… и капитан у них, с правильной английской речью, – Дэви Джонс? Да нет, это про другой корабль, что-то там тоже было на Д-Д. А, Джон Дарем! Неужто тот самый корабль? В море полно странностей.
В Дюарнане мы успели пришвартоваться первыми. Но к четырем утра, когда меня разбудили на вахту, оказалось, что мы стоим уже четвертыми, потому что нечаянно заняли место местных рыбаков, которые вернулись с лова и подвинули бесполезный учебный парусник. Капитан решил, что стоять четвертыми невыгодно, мы снялись с места и отправились восвояси, и я так и не узнал, что такое корабль-библиотека.
Предложение Сандры грызло меня всю дорогу – и потом, уже осенью, когда волонтеры разошлись и мы принялись устраиваться на зимовку и расснащать нашу лодку. Я сообразил, что так и не выяснил порт приписки «Морской птицы», а спрашивать у капитана было бы неловко – как-никак я собирался его покинуть. Да, в самом деле, я вдруг сообразил, что уже все решил, только еще не знал, как я это устрою. Идти домой мне не хотелось, и я часто оставался на ночную вахту почти в одиночестве, с двумя-тремя матросами. Однажды, совершенно отчаявшись найти разумный путь, я написал записку, запечатал ее в бутылку из-под «Бехеровки» и швырнул в Балтийское море. У меня только и было надежды на мощное течение Зунда, что пронесет мое послание адресату. Я писал не Сандре, а прямо капитану Дарему – предлагал свои услуги в качестве второго штурмана. Осталось только надеяться, что легенду я вспомнил правильно.
Ответ пришел уже зимой. Зима выдалась на редкость холодная, нашу бухту сковало льдом, редкие зимние волонтеры, хохоча и падая, играли на гладком прозрачном льду в футбол. Я вышел на лед – сквозь него было видно, как в бухте ходит косяками какая-то рыба, – и медленно, лелея недавно отбитое колено, пошел к горловине бухты. Меня привлек какой-то мелкий черный предмет, вмороженный в лед совсем недалеко от кромки, где лед, по идее, мог бы меня уже и не держать. Но лед выдержал – или я не тяжел. Это оказалась горловина бутылки. Разумеется, на иррациональный вопрос я мог получить только иррациональный ответ, и могу сказать, что капитан Дарем меня переплюнул: я-то свою бутылку отправил хотя бы по течению, а капитан книжного голландца не усложняет себе жизнь такими частностями. После того как я едва не сломал кортик, но бутылку добыл, выяснилось, что в ней и вправду письмо, повернутое к стеклу моим именем и адресом. Открыть ее удалось только на камбузе, подержав горлышко под горячей водой. В письме в довольно витиеватых выражениях говорилось, что кандидатура моя капитана вполне устраивает и в начале марта корабль будет меня ждать в Эльсиноре, в Дании.
Надо ли говорить, что я немедленно отправился в офис за расчетом. Полученных денег хватило как раз на билет до Эльсинора.
Мой пароход ошвартовался на пассажирском причале, и уже оттуда я увидел вычурный силуэт «Морской птицы», синевато светящийся на фоне темной громады Кронборга. Я, кажется, боялся к нему подойти: до меня дошло, что это не в гости, это навсегда, – получится ли у меня? Привыкну ли я к нему? Было воскресенье, день всеобщего эльсинорского обмена. Все обочины были уставлены лишними вещами, можно пройти и выбрать себе что-нибудь для дома: кресло, коврик, да хоть компьютер. Так что к кораблю моей мечты я подкрадывался окольными путями, по маленьким переулкам, разглядывая в полутьме аккуратно разложенный по брусчатке скарб. Уже у самого корабля я зацепился взглядом за стопку книг – без заглавий, в «мраморных» библиотечных переплетах. Не заглядывая под корешки, я хватанул всю стопку и пошел вперед уже смелее: я не просто так, я с подарком.
– Ага! – прорезал ночную тишину ликующий вопль. – А мы уж заждались! – Сандра, похожая уже не на пиратского матроса, а на пиратского капитана – в вышитом камзольчике, при кортике, в треуголке, метнулась ко мне через безлюдную ночную улицу. – Пойдем-пойдем, капитан тебя ждет. Тебе такая каютка приготовлена – представляю, во что ты ее превратишь, с твоим-то воображением! Ого, ты уже и книжки подобрал? Ну-ка, дай глянуть… О, Джебран! Вот умница. У нас как раз Джебрана по-английски нет, только по-арабски, Ахмед притащил… Вот не знаю, зачем нам Меллвил в датском переводе, видимо, скоро надо ждать в гости датчанина… А знаешь что, сейчас с капитаном все уладишь – пойдем тут побродим, по воскресеньям в Эльсиноре много интересного. А я сразу поняла, что ты на этом пароходе приехал, – как только увидела, что борта львами порастают. Мы, правда, с тех пор как Хансен на «Джоиту» перешел, почти всегда парусник, но львы – это твоя визитная карточка. Это, наверное, ваша чешская национальная особенность – или твоя личная? Ах, ну да, у тебя же не было раньше шанса проверить. Так, что тут у тебя еще? О, а вот эта по-голландски…
Сандра говорила и говорила до самой капитанской каюты, по одной забирая у меня найденные книжки, а я шел по палубе обретенного корабля и думал, что, пожалуй, к этому кораблю я все-таки привыкну.
Так оно и вышло.
Нина Хеймец
Необыкновенное путешествие почтальона Якоба Брента
11 октября 199* года дела заставили меня спешно отправиться в Прагу. Я прилетел утренним рейсом. До переговоров, в которых я должен был участвовать, оставалось несколько часов, и я решил воспользоваться случаем и осмотреть город, где прежде, так уж сложилось, никогда не бывал. Выйдя из метро неподалеку от Народного театра, я пошел по набережной в сторону Карлова моста, однако внезапно начавшийся ливень нарушил мои планы, вынудив меня укрыться в ближайшем кафе, названия которого я уже не помню.
В этот ранний час кафе было полупустым. Я выбрал столик у окна, с видом на Влтаву, заказал стакан крепкого чаю и, должно быть, задремал. Во всяком случае, я не видел, как оказавшийся рядом со мной за столиком человек вошел в кафе. Думаю, я проснулся от звука его голоса.
– Простите, что я вас потревожил, – сказал незнакомец, – пожалуйста, позвольте мне присоединиться к вам. Это единственное место в кафе, откуда можно наблюдать за рекой.
Должен сказать, что его просьба поначалу действительно показалась мне несколько бестактной. Человек я замкнутый, если не сказать нелюдимый. Дождь все усиливался, и перспектива провести ближайшие полчаса, а то и час в обществе непрошеного собеседника не радовала меня.
– Понимаете, мне необходимо видеть, какие суда проплывают по реке, – произнес он, не дождавшись моего ответа. – Я встречаю корабль, один корабль, он должен здесь появиться.
Ему было на вид лет семьдесят, а может быть, и больше. Усы были неровно подстрижены, на пиджаке недоставало пуговицы. Он с трудом превозмогал одышку.
– Надеюсь, я не отниму у вас много времени, – продолжил этот человек, словно прочитав мои мысли. – Я только должен увидеть «Морскую птицу». На ней уплыл мой отец.
«Только этого мне и не хватало», – подумал я с тоской. Однако присущая мне вежливость взяла верх, и я задал незнакомцу вопрос, на который он, как я сейчас предполагаю, втайне рассчитывал.
– Ваш отец был моряком? – спросил я.
– Мой отец был почтальоном, – ответил мой собеседник. И продолжил, не замечая моего замешательства: – К сожалению, я не успел узнать его как следует. Когда он уплыл от нас, мне было три года. Иногда мне кажется, что я помню его. Я закрываю глаза и пытаюсь восстановить в памяти его лицо. Вместо лица я вижу пятно, но зато я довольно четко помню его фуражку – черную, с синим околышем, лакированным ремешком и кокардой Почтового управления.
– Вы говорите, что ваш отец уплыл на корабле, который назывался «Морская птица», и с тех пор вы никогда его не видели?
– Именно так, – подтвердил мой собеседник, – и, к сожалению, я толком не знаю, что с ним стало.
Человек вдруг внимательно посмотрел на меня, словно взвешивая, можно ли доверить мне историю, которую он начал было рассказывать. Он облокотился на спинку кресла и закурил.
– Я родился в маленьком портовом городе, на берегу Балтийского моря, – произнес он наконец. – Его название вам ни о чем не скажет. Когда мои родители поженились, папе было тридцать шесть лет, а маме – двадцать восемь. Я был поздним ребенком. Братьев и сестер у меня не было. В нашем городке было лишь одно почтовое отделение, там и работал мой отец. По утрам он разносил по домам почту, а после обеда принимал в конторе посетителей. Мама моя была учительницей музыки. Как они познакомились, мне неизвестно. Тем утром, позавтракав, отец отправился в порт. Он должен был доставить посылку на корабль, причаливший накануне вечером. Позднее мама рассказывала мне, что помнит, о какой посылке шла речь. Это был небольшой деревянный ящик. По его крышке тянулась сделанная с помощью трафарета чернильная надпись: «Книги. Не кантовать». Адрес, напротив, был написан изящным, старомодным почерком: название городка, порт, пароход «Морская птица». Отец приладил посылку на багажник велосипеда, махнул нам с мамой фуражкой и уехал. Больше мы его никогда не видели.
В этот ранний час кафе было полупустым. Я выбрал столик у окна, с видом на Влтаву, заказал стакан крепкого чаю и, должно быть, задремал. Во всяком случае, я не видел, как оказавшийся рядом со мной за столиком человек вошел в кафе. Думаю, я проснулся от звука его голоса.
– Простите, что я вас потревожил, – сказал незнакомец, – пожалуйста, позвольте мне присоединиться к вам. Это единственное место в кафе, откуда можно наблюдать за рекой.
Должен сказать, что его просьба поначалу действительно показалась мне несколько бестактной. Человек я замкнутый, если не сказать нелюдимый. Дождь все усиливался, и перспектива провести ближайшие полчаса, а то и час в обществе непрошеного собеседника не радовала меня.
– Понимаете, мне необходимо видеть, какие суда проплывают по реке, – произнес он, не дождавшись моего ответа. – Я встречаю корабль, один корабль, он должен здесь появиться.
Ему было на вид лет семьдесят, а может быть, и больше. Усы были неровно подстрижены, на пиджаке недоставало пуговицы. Он с трудом превозмогал одышку.
– Надеюсь, я не отниму у вас много времени, – продолжил этот человек, словно прочитав мои мысли. – Я только должен увидеть «Морскую птицу». На ней уплыл мой отец.
«Только этого мне и не хватало», – подумал я с тоской. Однако присущая мне вежливость взяла верх, и я задал незнакомцу вопрос, на который он, как я сейчас предполагаю, втайне рассчитывал.
– Ваш отец был моряком? – спросил я.
– Мой отец был почтальоном, – ответил мой собеседник. И продолжил, не замечая моего замешательства: – К сожалению, я не успел узнать его как следует. Когда он уплыл от нас, мне было три года. Иногда мне кажется, что я помню его. Я закрываю глаза и пытаюсь восстановить в памяти его лицо. Вместо лица я вижу пятно, но зато я довольно четко помню его фуражку – черную, с синим околышем, лакированным ремешком и кокардой Почтового управления.
– Вы говорите, что ваш отец уплыл на корабле, который назывался «Морская птица», и с тех пор вы никогда его не видели?
– Именно так, – подтвердил мой собеседник, – и, к сожалению, я толком не знаю, что с ним стало.
Человек вдруг внимательно посмотрел на меня, словно взвешивая, можно ли доверить мне историю, которую он начал было рассказывать. Он облокотился на спинку кресла и закурил.
– Я родился в маленьком портовом городе, на берегу Балтийского моря, – произнес он наконец. – Его название вам ни о чем не скажет. Когда мои родители поженились, папе было тридцать шесть лет, а маме – двадцать восемь. Я был поздним ребенком. Братьев и сестер у меня не было. В нашем городке было лишь одно почтовое отделение, там и работал мой отец. По утрам он разносил по домам почту, а после обеда принимал в конторе посетителей. Мама моя была учительницей музыки. Как они познакомились, мне неизвестно. Тем утром, позавтракав, отец отправился в порт. Он должен был доставить посылку на корабль, причаливший накануне вечером. Позднее мама рассказывала мне, что помнит, о какой посылке шла речь. Это был небольшой деревянный ящик. По его крышке тянулась сделанная с помощью трафарета чернильная надпись: «Книги. Не кантовать». Адрес, напротив, был написан изящным, старомодным почерком: название городка, порт, пароход «Морская птица». Отец приладил посылку на багажник велосипеда, махнул нам с мамой фуражкой и уехал. Больше мы его никогда не видели.