Сборник Фантастики. Фантастические изобретения

   Открывая дверь проекционной, я услышал, как Майк ответил:
   - Не больше, чем мне!
   Из проекционной мне был виден только экран. Я прокрутил фильм, перемотал ленту и вернулся в зал.
   - Прежде чем мы продолжим разговор, - сказал я, - прочтите вот эту нотариально заверенную запись того, что говорили персонажи, которых вы сейчас видели. Их слова читались по движению губ.
   Раздавая им экземпляры стенограммы, я добавил:
   - Кстати, они, строго говоря, не “персонажи”, а вполне реальные люди. Я показал вам документальный фильм. Из стенограммы вы узнаете, о чем они говорили. Читайте. Мы с Майком привезли для вас кое-что. Пока мы принесем это из машины, вы успеете прочесть все.
   Майк помог внести аппарат в зал. Когда мы открыли дверь, Кеслер как раз швырнул стенограмму в экран. Листки рассыпались по полу, а он крикнул в ярости:
   - Что, здесь, собственно, происходит?
   Не обращая внимания ни на него, ни на остальных, мы установили аппарат возле ближайшего штепселя. Майк вопросительно поглядел на меня.
   - Ты что-нибудь предложишь?
   Я покачал головой и попросил Джонсона заткнуться на несколько минут. Майк открыл крышку и после секундного колебания начал настройку. Толчком в грудь я усадил Джонсона в кресло и погасил свет. Джонсон, глядя через мое плечо, ахнул. Я услышал, как Бернстайн негромко выругался от изумления, и обернулся посмотреть, что показывает им Майк.
   Это действительно производило впечатление. Он начал с точки над самой крышей лаборатории и продолжал стремительно подниматься в воздух все выше, пока Лос-Анджелес не превратился в крохотное пятнышко где-то внизу, в неизмеримой дали. На горизонте встала зубчатая линия Скалистых гор. Джонсон вцепился мне в локоть.
   - Что это? Что это? Хватит! - выкрикнул он.
   Майк выключил аппарат.
   Ну, ты можешь легко догадаться, что произошло дальше. Сначала они не верили ни своим глазам, ни терпеливым объяснениям Майка. Ему пришлось дважды снова включить аппарат и забраться довольно далеко в прошлое Кеслера. Тут они поверили.
   Мэрс курил без передышки, Бернстайн нервно крутил в пальцах золотой карандашик, Джонсон метался по залу, как тигр по клетке, а Кеслер сидел, молча уставившись на аппарат. Джонсон не переставая что-то бормотал себе под нос. Потом он остановился и потряс кулаком под носом у Майка.
   - Черт побери! Ты отдаешь себе отчет, что такое эта штука? Зачем вам понадобилось тратить время на эти фильмы? Вы же можете взять за горло весь мир! Если бы я знал…
   - Эд, да объясни же ему! - воззвал ко мне Майк.
   Я объяснил. Не помню, что именно я говорил. Да это и не важно. Во всяком случае, я сказал ему, как мы начали, какие планы наметили и что собираемся делать теперь. В заключение я сообщил ему, как мы собираемся использовать ленту, которую они только что видели. Он отскочил, как ужаленный змеей.
   - Это вам с рук не сойдет! Вас повесят… если только прежде не линчуют!
   - Конечно, но мы готовы рискнуть.
   Джонсон вцепился в свои редеющие волосы. Мэрс вскочил и подошел к нам.
   - Это действительно так? Вы действительно намерены снять такой фильм и показать его всему миру?
   - Вот именно, - кивнул я.
   - И лишиться всего, чего вы добились?
   Мэрс повернулся к остальным:
   - Нет, он не шутит.
   - Ничего не выйдет, - сказал Бернстайн.
   Начался бестолковый спор. Я пытался доказать им, что мы избрали единственно возможный путь.
   - В каком мире вы предполагаете жить? Или вам вообще жить надоело?
   - А сколько, по-вашему, нам останется жить, если мы сделаем такой фильм? - пробурчал Джонсон. - Вы ненормальные. А я нет. И я не стану совать голову в петлю.
   - Может быть, вы правы, а может быть, нет, - сказал Мэрс. - Может быть, вы свихнулись, а может быть, свихнулся я. Но я всегда говорил, что в один прекрасный день поставлю на карту все. А ты, Верни?
   Бернстайн сказал скептически:
   - Вы все видели, что принесла последняя война. Не знаю, поможет ли это, но попробовать надо. Считайте, что я с вами.
   - Кеслер?
   Он повертел головой:
   - Детские штучки! Кто собирается жить вечно? Кто согласится упустить такой шанс?
   Джонсон поднял руки.
   - Будем надеяться, что нас запрут в одну палату. Уж сходить с ума, так всем вместе.
   Вот так.
   Мы взялись за работу, охваченные общим порывом надежды. Через четыре месяца чтецы по губам кончили свою часть. Тут незачем рассказывать, как они относились к тому, что ежедневно Соренсон заносил на бумагу под их диктовку. Ради их же душевного спокойствия мы не сообщили им, что мы намерены сделать с записями, а когда они кончили, мы отослали их в Мексику, где Джонсон снял небольшое ранчо. Они могли нам еще понадобиться.
   Пока копировщики трудились сверхурочно, Мэрс вообще не знал отдыха. Газеты и радио кричали о том, что премьера нашего нового фильма состоится одновременно во всех крупнейших городах мира. И это будет последняя картина, которую нам потребуется сделать. Слово “потребуется” приводило в недоумение и интриговало. Мы разжигали любопытство, отказываясь сообщить хоть что-нибудь о содержании. Премьера состоялась в воскресенье. А в понедельник разразилась буря.
   Хотел бы я знать, сколько копий этого фильма сохранилось в настоящее время? Сколько копии избежало конфискации и сожжения? Это был фильм о двух мировых войнах, показанных с нелестной откровенностью, с упором на факты, которые до сих пор можно было лишь с трудом отыскать в нескольких книгах, запрятанных в темных уголках библиотек. Мы показали и назвали поименно поджигателей войны, тех, кто цинично лгал своим народам, тех, кто, лицемерно взывая к патриотизму, обрекал на смерть миллионы. Мы показали тайных предателей нашей страны и таких же предателей в стане наших противников двуликих Янусов, до той поры не разоблаченных. Наши чтецы по губам поработали хорошо: это были уже не догадки, не предположения, основанные на разрозненных и искаженных сведениях, сохранившихся в архивах, а дела и слова, которые нельзя было ни замаскировать, ни отрицать.
   В Европе фильм был снят с экранов на первый или на второй день. (Между прочим, Мэрс потратил сотни тысяч долларов на взятки, чтобы добиться выпуска фильма на экраны без предварительной цензуры.)
   Но там, где фильм запрещался или уничтожался, тут же появлялись письменные его изложения и начинался тайный показ контрабандно добытых копий.
   У нас в Штатах федеральное правительство, под яростным нажимом прессы и радио вынужденное “принять меры”, беспрецедентным образом запретило какие бы то ни было демонстрации нашего фильма, чтобы “содействовать благополучию страны, обеспечить внутреннее спокойствие и сохранить дружеские отношения с иностранными державами”.
   Мы в это время находились в Мексике - на ранчо, которое Джонсон снял для наших чтецов по губам. Джонсон нервно расхаживал по комнате - мы слушали речь генерального прокурора Соединенных Штатов:
   - …и, наконец, сегодня мексиканскому правительству была направлена нота следующего содержания. Я зачитываю: “Правительство Соединенных Штатов просит о немедленном аресте и экстрадикции нижеперечисленных лиц:
   Эдуарда Джозефа Левковича, известного как Лефко. (Первый в списке! Даже рыба могла бы избежать неприятностей, если бы держала язык за зубами!)
   Мигеля Хосе Сапаты Лавьяды. (Майк заложил ногу за ногу.)
   Эдварда Ли Джонсона. (Джонсон швырнул сигару на пол и рухнул в кресло.)
   Роберта Честера Мэрса. (Мэрс закурил сигарету. Его лицо подергивалось.)
   Бенджамина Лайонела Бернстайна. (Он улыбнулся кривой улыбкой и закрыл глаза).
   Карла Вильгельма Кеслера. (Свирепое ругательство.)
   Вышеуказанные лица подлежат суду по обвинениям, включающим преступный сговор, подстрекательство к мятежу, подозрение в государственной измене…”
   Я выключил приемник и сказал, не обращаясь ни к кому в частности:
   - Ну?
   Бернстайн открыл глаза.
   - Мексиканская полиция, вероятно, уже мчится сюда. Проще вернуться самим и поглядеть, чем все это кончится.
   Мы вернулись. Агенты ФБР встретили нас на границе. Я думаю, за нашим процессом следили газеты, радио и телевидение всего мира. К нам не допускали никого, кроме нашего адвоката. Сэмуэлс прилетел из Калифорнии, но ему удалось добиться свидания с нами только через неделю. Он велел нам не отвечать ни на какие вопросы репортеров, если паче чаяния кто-нибудь из них пробьется к нам.
   - Газет вам не дают? Тем лучше… Зачем только вы все это затеяли! Могли бы, кажется, предвидеть!
   Я объяснил.
   Он только рот раскрыл:
   - Вы все сошли с ума?
   Он никак не хотел поверить, что такой аппарат действительно существует. В конце концов его убедила полная согласованность изложения событий каждым из нас. (Он говорил с нами по отдельности, так как мы сидели в одиночках.) Когда он опять вернулся ко мне, у него голова шла кругом.
   - И на этом вы хотите строить свою защиту?
   Я покачал головой.
   - Нет. Я знаю, что мы виновны во всевозможных преступлениях, если рассматривать ситуацию с определенной точки зрения. Но существует и другой взгляд…
   Он вскочил.
   - Вам нужен не адвокат, а врач! Я приду еще раз. Мне необходимо сначала собраться с мыслями.
   - Сядьте! Что вы скажете об этом?
   И я изложил ему свой план.
   - Я думаю… Я не знаю, что я думаю! Не знаю. Я приду еще раз. А пока мне нужно глотнуть свежего воздуха!
   И он ушел.
   Наш процесс начался с обычных ушатов помоев, которые принято выливать на обвиняемых, чтобы представить их отпетыми негодяями. (Почтенные дельцы, которых мы когда-то шантажировали, давно уже получили назад все свои деньги, и теперь у них хватило здравого смысла промолчать, так что единственная по-настоящему неблаговидная история в нашем прошлом осталась суду неизвестной. Возможно, они опасались, что у нас сохранились кое-какие негативы.) Мы сидели в зале Дворца правосудия и с большим интересом слушали печальную повесть, которую излагал прокурор.
   Мы преднамеренно и злокозненно оклеветали великих людей, которые бескорыстно и самоотверженно посвятили себя служению общественному благу; мы бессмысленно поставили под угрозу традиционно дружеские отношения с другими странами, извращенно излагая вымышленные события; мы издевались над мужеством и подвигами тех, кто славно пал на поле брани, и вообще смущали умы и сеяли смятение.
   Каждое новое обвинение вызывало одобрительную реакцию солиднейшей публики, заполнившей зал - высокопоставленные чиновники, влиятельные промышленники и финансисты, представители иностранных держав. На процесс смогли попасть даже далеко не все конгрессмены, и места были предоставлены только депутатам самых больших штатов. Как видишь, нашему защитнику пришлось выступать перед аудиторией, настроенной более чем враждебно. Однако Сэмуэлс наделен тем невозмутимым чувством юмора, которое обычно сопутствует глубочайшей уверенности в себе, и я не сомневаюсь, что ему нравилось стоять перед вершителями судеб нашей страны, зная, какой сюрприз их ждет. И он подвел под них мину с большим искусством. Начал он так:
   - Мы считаем, что на подобные обвинения может быть только один ответ, и мы считаем, что одного ответа будет достаточно. Вы видели фильм, о котором идет речь. Возможно, вы заметили то, что было названо “поразительным сходством актеров с изображаемыми ими государственными деятелями”, которые в фильме были названы своими действительными именами. Возможно, вы обратили внимание на жизненность всех деталей. Я еще вернусь к этому позже. Наш первый свидетель, я полагаю, внесет ясность, как именно мы намерены опровергать обвинения, выдвинутые прокурором.
   Он вызвал первого свидетеля. Вернее, свидетельницу.
   - Ваше имя и фамилия?
   - Мерседес Мария Гомес.
   - Будьте добры, немного громче.
   - Мерседес Мария Гомес.
   - Род занятий?
   - До прошлого года я была учительницей в Аризонской школе для глухонемых. Я учила глухорожденных детей говорить. И читать по губам.
   - А сами вы читаете по губам, мисс Гомес?
   - Я с пятнадцати лет страдаю полной глухотой.
   - Говорящих на каких языках вы способны понимать, мисс Гомес?
   - На английском и испанском.
   По просьбе Сэмуэлса был проведен судебный эксперимент: мексиканский офицер, личность которого была подтверждена послом его страны, находившимся среди публики, взял Библию на испанском языке, ушел в глубину зала, открыл ее наугад и начал читать вслух. Хотя воцарилась мертвая тишина, до скамьи свидетелей, как могли убедиться прокурор и судьи, не доносилось ни звука. Сэмуэлс сказал:
   - Мисс Гомес, возьмите, пожалуйста, бинокль и, если можно, повторите суду, что здесь читает этот офицер.
   Она взяла бинокль и умело навела его на лицо офицера, который умолк и ждал сигнала, чтобы продолжать.
   - Я готова, - сказала она.
   Офицер возобновил чтение, и мисс Гомес громко, четко и уверенно начала говорить что-то непонятное - я испанского не знаю. Это продолжалось минуты две.
   Затем офицер подошел к судейскому столу, и стенографистка прочитала запись слов мисс Гомес.
   - Да, я читал именно это, - подтвердил офицер.
   Сэмуэлс предложил обвинению допросить свидетельницу, но эксперименты, поставленные прокурором, только подтвердили, что она одинаково хорошо читает по губам и английскую, и испанскую речь.
   Затем Сэмуэлс вызвал свидетелями и остальных наших чтецов по губам. После окончания их допроса председатель суда сказал, что в их квалификации он убедился, но не видит, какое отношение все это имеет к разбираемому делу. Сэмуэлс, сияя уверенной улыбкой, повернулся к нему:
   - Благодаря снисходительности суда и вопреки усилиям уважаемого представителя обвинения мы доказали поразительную точность, с какой можно читать по губам и с какой, в частности, читают представленные суду свидетели. Свою защиту мы будем строить, исходя из этой предпосылки и еще из одной, которую до этого момента мы не считали нужным делать достоянием гласности, а именно: рассматриваемый фильм отнюдь не представляет собой разыгранные актерами вымышленные события. В фильме были сняты не актеры, а непосредственно те люди, которые названы в нем их полными именами и фамилиями. В этом фильме нет ни единого “игрового” кадра, он носит чисто документальный характер и представляет собой ряд эпизодов, действительно имевших место и снимавшихся на пленку непосредственно, а затем смонтированных наиболее выигрышным способом!
   Зал изумленно зашумел, а прокурор растерянно выкрикнул:
   - Это нелепость! Какая могла быть документальная съемка…
   Не обращая внимания на шум и протесты, Сэмуэлс вызвал меня. После обычных предварительных вопросов мне было позволено дать объяснения так, как я хотел. Судьи, хотя и были настроены враждебно, вскоре так заинтересовались, что отклоняли все бесчисленные возражения, с которыми то и дело выступал прокурор. Насколько помню, я коротко изложил нашу историю и закончил примерно так:
   - Выбрали же мы такой путь потому, что ни я, ни мистер Лавьяда не могли уничтожить его изобретение, так как оно все равно было бы неизбежно повторено. Мы не хотели и не хотим, чтобы этот аппарат секретно использовался нами самими или каким-нибудь узким кругом лиц в своекорыстных целях. - Тут я посмотрел на судью Бронсона, известного своими либеральными убеждениями. - Со времени последней войны все исследования в области атомной энергии ведутся под эгидой номинально гражданского органа, но в действительности “под защитой и руководством” армии и флота. Эти “защита и руководство”, как, несомненно, подтвердит любой компетентный физик, сводятся к дымовой завесе, за которой прячутся тупой консерватизм, глубочайшее невежество и бестолковость. Любая страна, если она, подобно нашей, по глупости сделает ставку на окостенелые формы милитаристского мышления, неизбежно должна отстать в развитии науки. Мы твердо убеждены, что даже малейший намек на потенциальные возможности открытия мистера Лавьяды при существующем в нашей стране режиме тут же привел бы к немедленной конфискации патента, если бы он его попробовал взять. Вот почему мистер Лавьяда не захотел взять патента и не возьмет его. Он, как и я, считает, что такое открытие не может принадлежать одному человеку, группе людей или даже целой стране - оно должно принадлежать всему миру, всему человечеству. Мы готовы доказать, что внутренней и внешней политикой как нашей страны, так и многих других нередко руководят из-за кулис тайные группировки, которые в своекорыстных целях проводят губительную политику и не щадят человеческих жизней.
   В зале стояло тяжелое, полное ненависти молчание.
   - Слишком долго секретные договоры и ядовитая лживая пропаганда определяли мысли и чувства простых людей; слишком долго украшенные орденами воры грели руки, сидя на самых высоких должностях. Аппарат мистера Лавьяды делает предательство и ложь невозможными. И все наши фильмы были сняты ради достижения этой цели. Вначале нам нужны были деньги и известность, чтобы показать людям всего мира то, что, как мы знали, было истиной. Мы сделали все, что было в наших силах. А теперь бремя ответственности ложится уже не на нас, а на этот суд. Мы не виновны в измене, мы не виновны в клевете и обмане, мы не виновны ни в чем, кроме глубокого и искреннего желания служить человечеству. Мистер Лавьяда просил меня сообщить от его имени суду и всему миру, что его единственным желанием всегда было передать свое открытие в руки всего человечества, но до сих пор он не мог это осуществить.
   Судьи молча смотрели на меня. Зрители замерли на своих стульях, от души желая, чтобы меня без дальнейшего разбирательства пристрелили на месте. Под блестящими мундирами прятался страх и кипела злость, а репортеры строчили в блокнотах, как одержимые. У меня от напряжения пересохло в горле. Эти две речи, которые Сэмуэлс и я отрепетировали накануне, были искрой в пороховом складе. Что последует теперь?
   Сэмуэлс умело воспользовался паузой.
   - С разрешения суда я хотел бы указать, что мистер Лефко выступил сейчас с некоторыми заявлениями. Да, поразительными, но тем не менее они легко поддаются проверке, которая либо полностью подтвердит их, либо опровергнет. И она их подтвердит!
   Он вышел и через несколько минут вкатил в зал аппарат. Майк встал. Публика была явно разочарована. Сэмуэлс остановился прямо против судей и чуть-чуть отодвинулся, заметив, что телеоператоры наводят на него свои камеры.
   - Мистер Лавьяда и мистер Лефко покажут вам… Полагаю, обвинение не будет возражать?
   Он явно провоцировал прокурора, и тот было встал, нерешительно раскрыл рот, но передумал и снова сел.
   - С разрешения суда, - продолжал Сэмуэлс, - нам необходимо пустое пространство. Если судебный пристав будет так добр… Благодарю вас.
   Длинные столы были отодвинуты. Сэмуэлс продолжал стоять на прежнем месте. Взгляды всех присутствующих были устремлены на него, а он постоял так еще несколько секунд, а потом отошел к своему столу и сел, произнеся официальным тоном:
   - Мистер Лефко!
   Теперь все взгляды сосредоточились на нас с Майком, который молча встал возле своего аппарата. Я откашлялся и сказал:
   - Судья Бронсон…
   Он внимательно посмотрел на меня, а потом взглянул на Майка.
   - Я вас слушаю, мистер Лефко.
   - Ваша беспристрастность известна всем…
   Он недовольно нахмурился.
   - Не согласитесь ли вы послужить объектом для этого эксперимента, чтобы всякие подозрения о возможности обмана были заранее устранены?
   Он подумал, а потом медленно наклонил голову. Прокурор попробовал запротестовать, но его протест был отклонен.
   - Не назовете ли вы какое-нибудь место, где вы были в определенный день? Так, чтобы вы сами помнили все точно и в то же время могли бы с уверенностью утверждать, что там не было ни посторонних свидетелей, ни скрытых камер.
   Он задумался. Шли секунды. Минуты. Напряжение достигло предела. В горле у меня пересохло. Наконец, он сказал негромко:
   - Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Одиннадцатое ноября.
   Майк сделал знак, и я спросил:
   - Какой-нибудь точный час?
   Судья Бронсон посмотрел на Майка.
   - Ровно одиннадцать часов. Час, когда было объявлено перемирие… - После небольшой паузы он добавил: - Ниагарский водопад.
   Я услышал в полной тишине пощелкивание рукояток настройки, и Майк снова сделал мне знак.
   - Необходимо погасить свет. Смотреть следует на левую стену. Во всяком случае, в ту сторону. Мне кажется, если бы судья Кассел немного подвинулся… Мы уже готовы.
   Бронсон посмотрел на меня, а потом на левую стену.
   - Я готов.
   Люстры погасли. Телеоператоры раздраженно заворчали. Я тронул Майка за плечо.
   - Ну-ка, покажи им, Майк!
   Мы все в глубине души любим театральные эффекты, и Майк не составляет исключения. Внезапно ниоткуда возникли гигантские неподвижные каскады. Ниагара. Я кажется упоминал, что так и не научился преодолевать страх высоты. И мало кто от него свободен. Я услышал судорожные вздохи ужаса, когда прямо под нами разверзлась сверкающая бездна. Вниз, вниз, вниз, пока мы не оказались у самого края безмолвного водопада, жуткого в своем застывшем величии. Я знал, что Майк остановил время точно на одиннадцати часах. Он панорамировал на американский берег. Там стояло несколько туристов. Их замершие в самых неожиданных позах фигуры производили почти комическое впечатление. На земле белел снег, в воздухе висели снежные хлопья. Время остановилось. Бронсон почти крикнул:
   - Достаточно!
   Молодая пара - она и он. Длинные юбки, широкая армейская шинель, они стояли лицом к лицу, обнявшись. В темноте зашуршал рукав Майка, и они задвигались. Она плакала, а солдат улыбался. Она отвернулась, но он притянул ее к себе. Тут к ним подбежала другая пара, и все они весело схватились за руки.
   - Довольно! - хрипло сказал Бронсон.
   В зале вспыхнул свет, и несколько минут спустя заседание суда было отложено. С тех пор прошло больше месяца.
   Аппарат Майка у нас забрали, и нас охраняют солдаты. Пожалуй, это даже неплохо. Насколько нам известно, было сделано уже несколько попыток линчевать нас, и толпу удалось остановить только на соседней улице. На прошлой неделе мы смотрели, как внизу на улице беснуется седовласый фанатик. Его вопли были неудобопонятными, но кое-какие слова нам все-таки удалось разобрать: “Дьявол!… Антихристы!… Надругательство над Библией!… Надругательство… Надругательство… Надругательство…”
   Наверное, в городе нашлись бы люди, которые с удовольствием поджарили бы нас на костре, как исчадий ада. Хотел бы я знать, что думают предпринять руководители разных церквей теперь, когда истину можно узреть своими глазами. Найдутся ли специалисты, умеющие читать по губам арамейский язык, или коптский, или латынь? И чудо ли чудо, сотворенное с помощью механических средств?
   Дело принимает скверный оборот. Нас куда-то увезла. Куда именно, я не знаю, но только климат здесь жаркий, и, судя по полному отсутствию гражданских лиц, мы находимся в расположении какой-то воинской части. Мы понимаем, что нам угрожает. И эти записки, Джо, которые я начал, чтобы убить время, теперь оказались необходимым предисловием к той просьбе, с которой я намерен к тебе обратиться. Дочитай до конца, а потом быстрее за дело! Сейчас у нас нет возможности переслать тебе рукопись, а потому я пока продолжаю - чтобы скоротать время. Для этой же цели приведу несколько выдержек из газет.
   “Таблоид”: “…подобное оружие нельзя оставлять в бесчестных руках. Последний кинофильм этих двух негодяев показывает, как можно исказить и извратить изолированные и неправильно понятые события. Ни собственность, ни деловые договоры, ни личная жизнь не могут быть ограждены. Внешнюю политику нельзя будет…”
   “Таймс”: “…колонии на нашей стороне… ликвидации империи… бремя белых…”
   “Матэн”: “…законное место… возродить гордую Францию…”
   “Ничи-Ничи”: “…неопровержимо доказывает божественное происхождение…”
   “Детройт джорнэл”: “…под самым нашим носом… зловещей крепости на Ист-Уоррен… под строгим федеральным наблюдением… усовершенствованное нашими опытными инженерами могучее средство в руках учреждений, наблюдающих за исполнением закона… излишние обвинения в адрес политических и деловых кругов… Завтра - разоблачение…”
   “Оссерваторе романо”: “… Совет кардиналов… с минуты на минуту должно последовать заявление…”
   Джексоновский “Стар Клерион”: “…в надежных руках докажет всю ошибочность расового равенства…”
   Конечно, из газет мы могли почерпнуть только самое поверхностное и одностороннее представление о ситуации. Однако солдаты - тоже люди, а комнату убирает горничная, а обед приносят официанты. И кажется, мы все-таки знаем правду о том, что происходит.
   На улицах и в частных домах собираются митинги, два общества ветеранов изгнали свое руководство, семь губернаторов подали в отставку, три сенатора и десяток членов палаты представителей удалились от дел “по состоянию здоровья”, и настроение в стране самое тревожное. Ходят слухи, что конгресс спешно проводит поправку к конституции, запрещающую использование таких аппаратов частными лицами и какими бы то ни было организациями, кроме тех, которым будет выдано на это разрешение федеральным правительством. Говорят также, что по всей стране готовится марш на Вашингтон с требованием довести до конца наш процесс и установить, насколько верны предъявленные нам обвинения. По общему мнению, все газеты, радио и телевидение взяты под контроль ФБР и армией. Отовсюду в конгресс шлют петиции и требования, но они редко попадают по адресу.