Страница:
Почувствовал, как треснул и раскололся передний зуб. В общем-то, мелочь, зуб я восстановлю. Гораздо неприятнее было то, что я прилип к намороженному металлу, прицепился, как заглотивший мормышку окунь, повис, как сопли на морозе.
Груша очень смеялась. Барков пытался мне помочь, но Груша зыркнула на него тяжелым взглядом, и Барков отступился.
Кувалда, точно маятник, выписывала в воздухе дуги, и я болтался за ней. Вцепившись еще и руками – чтобы она не оторвала мне по случаю губы.
Выручил меня Карасюк. Он остановил своей могучей рукой молот, затем щелкнул пальцами, и кто-то сунул ему в руку чашку горячего какао. Карасюк вылил его на кувалду, и я отлип, свалившись на пол, как опавший лист сакуры.
– Теперь Петруха, – сказал Карасюк.
Карасюк запустил свою машину смерти, и Барков приступил к процедуре.
С ним кувалда обошлась милостивее. Он не прилип к ней. Она как-то легко чмокнула его и отскочила в сторону. То ли Барков был более искушен в подобных вопросах, то ли ему просто повезло. Одним словом, он не пострадал.
Груша захлопала в ладоши. Я поглядел в ее сторону. Она стояла у стены. К моему удивлению, Груша тоже курила. Такую же самодельную папиросу. С явным удовольствием причем курила.
– Поздравляю! – громко сказал Карасюк. – Теперь следующий этап.
Карасюк щелкнул языком. Груша шагнула к нам, поглядела оценивающе и сунула в зубы по длиннющей толстой папиросе, свернутой из оберточной бумаги.
– Мох с Европы, – прокомментировала она. – Карасюк его сам выращивает. Настоящий мерзлотный табак. Курите, засранцы!
Я не понял, кем она нас обозвала. Видимо, последнее слово тоже было из словаря настоящих гляциологов. Груша состроила угрюмое выражение лица, а Карасюк распалил плазменную горелку.
Мы с Барковым подожгли папиросы, затянулись. У меня перехватило дыхание, а глаза чуть не выскочили. Легкие свернулись и долго не могли развернуться, пока Карасюк не подошел ко мне и не влупил по спине своей мощной ладонью. Тогда я выдохнул горячую дымную струю. У Баркова сразу выдохнуть не получилось, и Карасюку пришлось стукнуть его два раза.
– Теперь легче будет, – успокоила Груша.
На самом деле, вторая затяжка уже не вызвала таких спазмов, как первая. Гляциологи смотрели на нас с одобрением. Видимо, курение папирос входило в стандартную программу гляциологического бытия. Или скрашивало его, то самое бытие.
– До конца должны докурить, пеструшки! – распоряжалась Груша. – До конца!
Пришлось докуривать гадость. Не скажу, что было приятно. Вообще, посвящение в мерзлотники оказалось бессмысленной и бесполезной процедурой. Физические муки, впрочем, как оказалось, подошли к концу. Зато начались муки душевные.
– Теперь гимн, – заявил Карасюк и выхватил из-за спины неожиданную гитару.
И все запели.
Сам гимн я не очень запомнил – очень тошнило и кружилась голова. Но самое интересное – я тоже что-то пел. Передо мной медленно вращалось крупное лицо Груши, а в голове вертелись простые, но берущие за душу, мужественные слова: «Крепись, гляциолог, держись, гляциолог…»
Мы проорали гимн два раза, после чего Груша смилостивилась и отпустила нас.
Барков, пошатываясь, отправился к себе, а я задержался зачем-то на полпути. Наверное, мне захотелось какао, спасительного напитка, точно не помню. Я отправился обратно и едва не наткнулся на Грушу и Карасюка. Они стояли в коридоре и громко разговаривали. Так громко, что даже издали я все услышал. Совершенно случайно. Абсолютно и совершенно случайно получилось!
Сначала они рассуждали о дальних перспективах их деятельности – обсуждали, как будет хорошо, когда они добурятся до океана и найдут жизнь. Ну а потом перешли к перспективам краткосрочным. Про нас с Барковым они не говорили, однако по некоторым признакам у меня сложилось впечатление, что Груша собирается проторчать на Европе долго. До самой осени. И, само собой, ей понадобятся помощники. Чтобы работать ломом и буром.
Мне очень скучно стало. Очень. Я даже про какао забыл. Побрел понуро в свою конуру, кинулся в койку.
Однако после антифриза не спалось. Внутри все горело и пучилось. И после кувалды мне не спалось – язык вылезал изо рта, и все время хотелось его выплюнуть. К тому же язык болел. Да и папироса на меня не очень хорошо подействовала – голова кружилась и кружилась. И еще мысли были мрачные. Не выходил у меня из головы энтузиазм Груши, которая собиралась проторчать здесь еще месяц. Не нашла, видите ли, своих бактерий! Она не нашла бактерий, а мне в их ледовых рудниках загибаться? Нет, такая перспектива мне совсем не улыбается, у меня впереди законные каникулы. И мне их хочется провести в каком-нибудь более теплом месте. И вообще, я уже перевоспитался трудом, теперь я профессиональный гляциолог, осталось только татуировку сделать.
Интересно, у Груши есть татуировка?
Я крутился в койке, маялся и маялся. Ничто не помогало. Тогда я включил проекцию дождя на ночном балтийском пляже. Однако даже дождь не помогал, а скорее наоборот – каждая капля била по голове, как дурацкая кувалда. И я решил прогуляться. Так, побродить по ночным «кишкам» станции.
Выглянул в коридор. И тут же увидел Баркова.
Барков стоял у стены и смотрел на часы на стене. Часы светились загадочным синим светом. Я даже подумал, что Барков впал в каталепсию, но он потряс головой и направился в сторону Центра управления комплексом «Пири».
Я за ним.
Честно говоря, сначала я подумал, что Барков лунатик. Что процедура посвящения на него не очень хорошо подействовала, вот он и загулял. Но очень скоро я понял, что лунатизмом тут и не пахнет. Потому что Барков останавливался возле каждых встречных часов, глядел на них и явно что-то прикидывал.
Я следовал за ним на расстоянии и прятался за углами. Впрочем, Барков был погружен в думы и меня не замечал совсем. Судя по всему, направлялся он именно к Центру управления.
Точно, к Центру. Барков остановился перед входом и снова поглядел на часы над дверями. Опаздывает куда, что ли?
Барков кивнул сам себе и прислонился к стене, будто плохо ему стало.
А потом случилась чрезвычайно странная вещь. Барков сунул руку в карман и достал маленькую красную коробочку. Встряхнул ее, сдвинул крышку и выудил двумя пальцами такую же красную капсулу.
Я наблюдал.
Барков зажал капсулу зубами, раздавил и проглотил.
Он что, больной? Зачем ему какие-то таблетки…
А Барков вдруг исчез!
Я чуть не ойкнул вслух. Никогда не слыхал про подобные штуки. Какой-то модификатор оптической плотности, наверное, что-то из арсенала черных егерей…
Я не знал, что делать, смотрел просто.
Центр управления был пуст – через прозрачные двери было видно. Автоматика у нас работает без сбоев, поэтому никто никогда по ночам не дежурит. Но вход закрыт. Так, старинный порядок безопасности, защита от дураков.
Зачем Барков растворился? Пройти внутрь хотел? Но зачем?
Кресло за ближайшим пультом крутанулось, кто-то его толкнул…
От удивления я, наверное, позеленел.
Ай да пилюля! Ай да черные егеря! Она модифицирует не только оптическую плотность, но еще и все остальные показатели модифицирует! Автоматика дверей реагирует на теплоту тела, на сердцебиение, даже на вес, а Барков не просто исчез из виду, он еще из остального мира исчез. И прошел сквозь стену.
Шевельнулись еще несколько кресел, Барков явно пробирался к главному терминалу. Центр управления на «Пири» небольшой, архитектуры стандартной, как везде. Круглый потолок из прозрачного пластика – на самом деле экран, как в планетарии, а вокруг галерея. На нее я и поспешил, главный терминал просматривается только оттуда.
Барков сидел за центральным пультом. Самого его было не видно, но монитор, который надевали на голову, сказочным образом висел в воздухе.
Зачем ему это нужно? Если интересно, можно ведь днем прийти, никто слова не скажет…
Может, он хочет устроить столкновение кораблей? Для чего? Да и невозможно… Что же тогда его в компьютере интересует?
А вдруг Барков антропофоб? Вдруг он ненавидит людей и планирует поднять восстание роботов?
Только какие на Европе роботы… Хотя роботы могут быть не на Европе, а на одном из кораблей. Барков их активизирует, они вырвутся на свободу и… И ничего не произойдет. Восстание роботов поднять нельзя. Я едва не рассмеялся собственной глупости. Вот ведь чушь лезет в голову.
Больше никаких идей относительно странной барковской деятельности у меня не было.
Монитор висел в воздухе минут десять, затем вернулся на пульт. Видимо, Барков узнал все, что ему было нужно. И направился к выходу, что было видно по крутящимся креслам.
Тайна! Первый раз в жизни я столкнулся с Тайной. В голове тут же пронеслись картинки: многочисленные секретные коридоры, загадочные шифры, плащи, кинжалы и другая фантастическая беллетристика. Мне стало жутко интересно. Просто жутчайше. Так интересно, что у меня даже в носу защекотало! Барков что-то задумал. Тайное. Возможно…
И тут я понял. Барков тоже хочет отсюда удрать. Куда подальше.
А Барков хочет удрать на Землю, он смотрел расписание стартов. Или на дальние рубежи. Хочет потихоньку пробраться на борт и так же потихоньку слинять. Скажем, на Зарю. С Европы ведь стартуют грузовики на Зарю, тут наверху есть грузовой порт, кажется…
Хм, с такими пилюлями Баркову на любой грузовик пробраться ничего не стоит.
Я выждал минут пять и спустился вниз. Дверь в Центр управления была открыта – автоматика сбоила, видимо, проход через стену на нее не очень хорошо повлиял.
А почему тогда Барков мне не сказал про то, что собирается сбежать?
Ну да, понятно… Мы же с ним не друзья, не приятели, так… недавно знакомы. А все ребята с «Блэйка» подозрительные и недоверчивые…
Хочет удрать с Европы?
Я тоже.
Хоть куда, главное – подальше отсюда. Подальше от Груши. Пусть сама ломом машет, она девушка здоровая.
Глава 4
Груша очень смеялась. Барков пытался мне помочь, но Груша зыркнула на него тяжелым взглядом, и Барков отступился.
Кувалда, точно маятник, выписывала в воздухе дуги, и я болтался за ней. Вцепившись еще и руками – чтобы она не оторвала мне по случаю губы.
Выручил меня Карасюк. Он остановил своей могучей рукой молот, затем щелкнул пальцами, и кто-то сунул ему в руку чашку горячего какао. Карасюк вылил его на кувалду, и я отлип, свалившись на пол, как опавший лист сакуры.
– Теперь Петруха, – сказал Карасюк.
Карасюк запустил свою машину смерти, и Барков приступил к процедуре.
С ним кувалда обошлась милостивее. Он не прилип к ней. Она как-то легко чмокнула его и отскочила в сторону. То ли Барков был более искушен в подобных вопросах, то ли ему просто повезло. Одним словом, он не пострадал.
Груша захлопала в ладоши. Я поглядел в ее сторону. Она стояла у стены. К моему удивлению, Груша тоже курила. Такую же самодельную папиросу. С явным удовольствием причем курила.
– Поздравляю! – громко сказал Карасюк. – Теперь следующий этап.
Карасюк щелкнул языком. Груша шагнула к нам, поглядела оценивающе и сунула в зубы по длиннющей толстой папиросе, свернутой из оберточной бумаги.
– Мох с Европы, – прокомментировала она. – Карасюк его сам выращивает. Настоящий мерзлотный табак. Курите, засранцы!
Я не понял, кем она нас обозвала. Видимо, последнее слово тоже было из словаря настоящих гляциологов. Груша состроила угрюмое выражение лица, а Карасюк распалил плазменную горелку.
Мы с Барковым подожгли папиросы, затянулись. У меня перехватило дыхание, а глаза чуть не выскочили. Легкие свернулись и долго не могли развернуться, пока Карасюк не подошел ко мне и не влупил по спине своей мощной ладонью. Тогда я выдохнул горячую дымную струю. У Баркова сразу выдохнуть не получилось, и Карасюку пришлось стукнуть его два раза.
– Теперь легче будет, – успокоила Груша.
На самом деле, вторая затяжка уже не вызвала таких спазмов, как первая. Гляциологи смотрели на нас с одобрением. Видимо, курение папирос входило в стандартную программу гляциологического бытия. Или скрашивало его, то самое бытие.
– До конца должны докурить, пеструшки! – распоряжалась Груша. – До конца!
Пришлось докуривать гадость. Не скажу, что было приятно. Вообще, посвящение в мерзлотники оказалось бессмысленной и бесполезной процедурой. Физические муки, впрочем, как оказалось, подошли к концу. Зато начались муки душевные.
– Теперь гимн, – заявил Карасюк и выхватил из-за спины неожиданную гитару.
И все запели.
Сам гимн я не очень запомнил – очень тошнило и кружилась голова. Но самое интересное – я тоже что-то пел. Передо мной медленно вращалось крупное лицо Груши, а в голове вертелись простые, но берущие за душу, мужественные слова: «Крепись, гляциолог, держись, гляциолог…»
Мы проорали гимн два раза, после чего Груша смилостивилась и отпустила нас.
Барков, пошатываясь, отправился к себе, а я задержался зачем-то на полпути. Наверное, мне захотелось какао, спасительного напитка, точно не помню. Я отправился обратно и едва не наткнулся на Грушу и Карасюка. Они стояли в коридоре и громко разговаривали. Так громко, что даже издали я все услышал. Совершенно случайно. Абсолютно и совершенно случайно получилось!
Сначала они рассуждали о дальних перспективах их деятельности – обсуждали, как будет хорошо, когда они добурятся до океана и найдут жизнь. Ну а потом перешли к перспективам краткосрочным. Про нас с Барковым они не говорили, однако по некоторым признакам у меня сложилось впечатление, что Груша собирается проторчать на Европе долго. До самой осени. И, само собой, ей понадобятся помощники. Чтобы работать ломом и буром.
Мне очень скучно стало. Очень. Я даже про какао забыл. Побрел понуро в свою конуру, кинулся в койку.
Однако после антифриза не спалось. Внутри все горело и пучилось. И после кувалды мне не спалось – язык вылезал изо рта, и все время хотелось его выплюнуть. К тому же язык болел. Да и папироса на меня не очень хорошо подействовала – голова кружилась и кружилась. И еще мысли были мрачные. Не выходил у меня из головы энтузиазм Груши, которая собиралась проторчать здесь еще месяц. Не нашла, видите ли, своих бактерий! Она не нашла бактерий, а мне в их ледовых рудниках загибаться? Нет, такая перспектива мне совсем не улыбается, у меня впереди законные каникулы. И мне их хочется провести в каком-нибудь более теплом месте. И вообще, я уже перевоспитался трудом, теперь я профессиональный гляциолог, осталось только татуировку сделать.
Интересно, у Груши есть татуировка?
Я крутился в койке, маялся и маялся. Ничто не помогало. Тогда я включил проекцию дождя на ночном балтийском пляже. Однако даже дождь не помогал, а скорее наоборот – каждая капля била по голове, как дурацкая кувалда. И я решил прогуляться. Так, побродить по ночным «кишкам» станции.
Выглянул в коридор. И тут же увидел Баркова.
Барков стоял у стены и смотрел на часы на стене. Часы светились загадочным синим светом. Я даже подумал, что Барков впал в каталепсию, но он потряс головой и направился в сторону Центра управления комплексом «Пири».
Я за ним.
Честно говоря, сначала я подумал, что Барков лунатик. Что процедура посвящения на него не очень хорошо подействовала, вот он и загулял. Но очень скоро я понял, что лунатизмом тут и не пахнет. Потому что Барков останавливался возле каждых встречных часов, глядел на них и явно что-то прикидывал.
Я следовал за ним на расстоянии и прятался за углами. Впрочем, Барков был погружен в думы и меня не замечал совсем. Судя по всему, направлялся он именно к Центру управления.
Точно, к Центру. Барков остановился перед входом и снова поглядел на часы над дверями. Опаздывает куда, что ли?
Барков кивнул сам себе и прислонился к стене, будто плохо ему стало.
А потом случилась чрезвычайно странная вещь. Барков сунул руку в карман и достал маленькую красную коробочку. Встряхнул ее, сдвинул крышку и выудил двумя пальцами такую же красную капсулу.
Я наблюдал.
Барков зажал капсулу зубами, раздавил и проглотил.
Он что, больной? Зачем ему какие-то таблетки…
А Барков вдруг исчез!
Я чуть не ойкнул вслух. Никогда не слыхал про подобные штуки. Какой-то модификатор оптической плотности, наверное, что-то из арсенала черных егерей…
Я не знал, что делать, смотрел просто.
Центр управления был пуст – через прозрачные двери было видно. Автоматика у нас работает без сбоев, поэтому никто никогда по ночам не дежурит. Но вход закрыт. Так, старинный порядок безопасности, защита от дураков.
Зачем Барков растворился? Пройти внутрь хотел? Но зачем?
Кресло за ближайшим пультом крутанулось, кто-то его толкнул…
От удивления я, наверное, позеленел.
Ай да пилюля! Ай да черные егеря! Она модифицирует не только оптическую плотность, но еще и все остальные показатели модифицирует! Автоматика дверей реагирует на теплоту тела, на сердцебиение, даже на вес, а Барков не просто исчез из виду, он еще из остального мира исчез. И прошел сквозь стену.
Шевельнулись еще несколько кресел, Барков явно пробирался к главному терминалу. Центр управления на «Пири» небольшой, архитектуры стандартной, как везде. Круглый потолок из прозрачного пластика – на самом деле экран, как в планетарии, а вокруг галерея. На нее я и поспешил, главный терминал просматривается только оттуда.
Барков сидел за центральным пультом. Самого его было не видно, но монитор, который надевали на голову, сказочным образом висел в воздухе.
Зачем ему это нужно? Если интересно, можно ведь днем прийти, никто слова не скажет…
Может, он хочет устроить столкновение кораблей? Для чего? Да и невозможно… Что же тогда его в компьютере интересует?
А вдруг Барков антропофоб? Вдруг он ненавидит людей и планирует поднять восстание роботов?
Только какие на Европе роботы… Хотя роботы могут быть не на Европе, а на одном из кораблей. Барков их активизирует, они вырвутся на свободу и… И ничего не произойдет. Восстание роботов поднять нельзя. Я едва не рассмеялся собственной глупости. Вот ведь чушь лезет в голову.
Больше никаких идей относительно странной барковской деятельности у меня не было.
Монитор висел в воздухе минут десять, затем вернулся на пульт. Видимо, Барков узнал все, что ему было нужно. И направился к выходу, что было видно по крутящимся креслам.
Тайна! Первый раз в жизни я столкнулся с Тайной. В голове тут же пронеслись картинки: многочисленные секретные коридоры, загадочные шифры, плащи, кинжалы и другая фантастическая беллетристика. Мне стало жутко интересно. Просто жутчайше. Так интересно, что у меня даже в носу защекотало! Барков что-то задумал. Тайное. Возможно…
И тут я понял. Барков тоже хочет отсюда удрать. Куда подальше.
А Барков хочет удрать на Землю, он смотрел расписание стартов. Или на дальние рубежи. Хочет потихоньку пробраться на борт и так же потихоньку слинять. Скажем, на Зарю. С Европы ведь стартуют грузовики на Зарю, тут наверху есть грузовой порт, кажется…
Хм, с такими пилюлями Баркову на любой грузовик пробраться ничего не стоит.
Я выждал минут пять и спустился вниз. Дверь в Центр управления была открыта – автоматика сбоила, видимо, проход через стену на нее не очень хорошо повлиял.
А почему тогда Барков мне не сказал про то, что собирается сбежать?
Ну да, понятно… Мы же с ним не друзья, не приятели, так… недавно знакомы. А все ребята с «Блэйка» подозрительные и недоверчивые…
Хочет удрать с Европы?
Я тоже.
Хоть куда, главное – подальше отсюда. Подальше от Груши. Пусть сама ломом машет, она девушка здоровая.
Глава 4
Отрыв
Воскресенье было у нас рабочим днем. А сегодня даже хуже. Груша погнала нас в свои пещеры раньше на целый час, мотивировав тем, что надо интенсифицировать поиски. Мы ищем-ищем, а найти ничего не можем, не даются бактерии в руки, хоть тресни.
Ее заявление не улучшило мне настроения. Косвенно оно подтверждало услышанное мною вчера – коварная Груша планирует запереть нас тут надолго.
Весь день мы махали тяжелым железом в ледяных гротах, к вечеру мне хотелось упасть и уснуть, но Груша была полна сил. И потащила нас в кают-компанию, где два часа мы пели хором под гитару гляциологические песни, пили густой кофе и занимались армрестлингом. Я чуть не помер от всего этого. И от скуки.
Вернулся к себе в каюту уже в девять часов по времени комплекса «Пири», уселся на койку и едва не уснул, даже несмотря на кофе.
Но спать было нельзя, надо было караулить. Поэтому я хорошенько натер себе уши и приготовился к ожиданию.
Ожидание получилось долгим, шаги по коридору прошлепали лишь через четыре часа – Барков дожидался, пока все уснут. Я осторожно выглянул в коридор.
Ну конечно же! Точно он, Барков. С рюкзаком, в комбинезоне, на поясном ремне болтается стеклянный пузырь шлема. Шагал Петр в направлении лифтов. Я оказался прав.
У меня никакого рюкзака не было, и я отправился за Барковым налегке. Как на Европу.
Только забежал в свою каюту за шлемом. Шлем долго не пристегивался к комбинезону, не попадал в пазы, но в конце концов я справился.
И тоже поспешил к лифтам, мысленно радуясь: прощай, Европа!
Поднялся на лифте. Вестибюль блока «Поверхность» был пуст. Шумели кондиционеры, ветерок гонял скомканные бумажки, Баркова не было видно – видимо, уже ушел к шлюзам. Он опережал меня, по моим прикидкам, уже где-то на полкилометра, однако я не спешил – вряд ли Барков все спланировал впритык, наверняка запасец имеется. К тому же от шлюза до транзитного порта далеко, и я надеялся Баркова догнать до того, как он успеет забраться в трюм какого-нибудь грузовика.
Так и случилось.
Я вышел на поверхность. Юпитер занимал почти все пространство, был почти везде, куда бы я ни смотрел. Он был огромным, розово-желтым и пялился на меня своим знаменитым глазом Большого Пятна. Я машинально сжался, мне показалось, что сейчас мы рухнем в слоистый розовый студень. Так всем кажется, кто оказывается на Европе впервые. Некоторые потом даже во сне просыпаются от страха – им кажется, что они падают на самую большую планету.
Справа было залитое красноватым цветом ровное поле. И там квадратами чернели большие автоматические грузовые корабли.
Транзитный порт. Сюда корабли приходят с Земли, тестируются, перегружаются, затем отправляются на дальние рубежи. И наоборот.
Здесь перевалочный пункт.
По розовой ледяной глади бодро шагала небольшая фигурка. Она одолела уже половину расстояния между шлюзом и первыми кораблями, минут за десять одолеет и вторую. Я задвинулся в тень шлюзового козырька – ни к чему, чтобы Барков меня углядел.
Он управился за восемь. Через восемь минут, когда Барков исчез за крайним грузовым кораблем, я выскочил из-под козырька. Мне тянуть время было незачем, и я побежал. Между шлюзом и грузовиками было около километра, я пробежал это расстояние за четыре минуты. И сразу увидел Баркова. Он бродил мимо гигантских прямоугольников грузовиков, всматривался в бортовые номера. Видимо, искал нужный. Я решил держаться поодаль. Барков, кажется, не подозревал, что за ним идет слежка, бродил открыто.
Транзитный порт работал в автоматическом режиме. Туда-сюда сновали роботы-погрузчики, летали платформы с разным жизненно важным в дальнем космосе барахлом, мигали какие-то лампы. Вся техника совершенно не обращала внимания на меня и на Баркова.
Барков не торопился и действовал планомерно. Он прошел мимо одного ряда кораблей, затем мимо второго и третьего, но ничего для себя подходящего не обнаружил.
Я оглянулся в сторону базы. Сейчас, конечно, ночь, все приличные люди спят, и никому даже и в голову не взбредет, что кто-то решил заняться прогулками при свете луны. Точнее – при свете Юпитера. Никому не взбредет, кроме Груши. Ей-то может. К тому же она отличается зверской подозрительностью. Возможно, уже сейчас ее больной мозг подает сигналы: «Сбежали, сбежали, сбежали…» А Барков медлил.
Хотя нет, он уже не медлил. Уверенной походкой Барков направлялся сейчас к кораблю, который стоял чуть в стороне от других.
Корабль был совсем обычный с виду, как десятки его приятелей вокруг. Этакий квадратный торт на четырех квадратных ножках. Но Барков двигал именно к нему. Я спрятался за пузатой пластиковой бочкой и стал наблюдать.
Откуда-то, я не заметил откуда, появилась погрузочная платформа с большим черным контейнером. Барков оказался на ее пути, платформа замигала возмущенными огоньками, и Барков уступил ей дорогу. Платформа подъехала под погрузочный терминал корабля, из днища выставилась рамка, платформа задвинула на нее контейнер, и через минуту он с обязательным миганием исчез в брюхе корабля. Барков продолжал стоять чуть в сторонке.
Я знал, что обычный, негрузовой шлюз находится на корабле рядом с грузовым. Но Барков к нему не спешил. Он стоял. Наклонил голову к земле. Ко льду то есть. Ритмично притоптывал ногой. Притоптывал-притоптывал – и исчез. Я уже не удивился. Понятно. Ни один грузовой корабль не пропустит на борт человека. А вот если с пилюлькой…
Погрузочная рамка появилась снова.
Барков легко запрыгнул на нее, выдернул из боковой фермы маленькую техническую лесенку и вскарабкался по ней в грузовой люк. То есть я представил, как он все это сделал – Баркова видно не было, лесенка выдвинулась сама, и следы на инее образовались тоже самостоятельно.
А Барков исчез.
Я выставился из-за бочки, огляделся. Рамка была еще открыта. Вполне может быть, что рамка пропустит и меня. Вчера ведь двери в Центр управления почему-то передо мной открылись, значит, барковские пилюли как-то взламывали автоматику…
Расстояние в двести метров я преодолел со скоростью Бориса Чже, лучшего спринтера всех времен и народов. Терминал еще не успел закрыться, я подпрыгнул и заскочил на рамку. Лесенка была откинута, я ступил на нее, намереваясь уже вознестись в корабельные внутренности, но тут кто-то схватил меня за ногу.
Наверное, назойливый робот, подумал я. Ну сейчас я этому назойливому роботу сапогом засвечу в его железную физиономию…
– Ты куда собрался, Тимоня? – проворковал в моем шлеме сладенький голосок.
На три секунды я утратил сознание. А когда я вновь его обрел, то обнаружил себя сидящим на льду. Надо мной возвышалась она.
Груша!
Груша!!
Груша!!!
В комбинезоне с прищепками.
– Что ты тут делаешь? – спросила она с пристрастием.
Я промолчал.
Груша схватила меня за шиворот и рывком подняла на ноги.
– Я подозревала, что ты удрать собираешься! – Груша пролаяла так громко, что мне показалось, будто я услышал ее не только по интеркому шлема, но и через разделяющий нас вакуум. – Тимоня, что ты здесь делаешь?
– Я тут только посмотреть хотел… – попытался оправдаться я.
– А чего посмотреть? На железо тут смотреть? Или ты что-то замышлял? А ну-ка, признавайся…
Груша замолчала, а потом расхохоталась совершенно бесшабашным образом.
– Я поняла! – выкрикнула она сквозь смех. – Ты решил удрать, Тимоня. Но только такой идиот, как ты, мог решить, что можно удрать на грузовом корабле. Ты разве не знаешь – на грузовиках ведь действует протокол безопасности, ни один человек не может без специального разрешения пройти на грузовик. Ну ты и дурак, Тимоня!
– Сама ты дура! А еще инженер… Мы сидим под погрузочной рамкой, тебе это ничего не говорит? Да ты бы и на пять метров к кораблю не подошла, не то что к погрузочной рамке! Автоматика не работает!
– Как такое может быть? – растерялась Груша. – Я что-то не понимаю…
И тут же по периметру терминала побежали зеленые огоньки, что означало одно – старт.
– Что это? – Груша огляделась.
На самой рамке тоже замигали огни, в шлеме прозвучал приятный равнодушный женский голос:
– Внимание! Автоматический лихтер LC 274 начинает процедуру старта. Соблюдается протокол «Омега». Во избежание инцидентов предлагается всем отойти минимум на пять метров от лихтера. Внимание! Автоматический лихтер LC 274 начинает процедуру старта. Соблюдается протокол «Омега»…
– Что это? – повторила Груша.
– Что, что… Старт, дура! – сказал я.
Я резко распрямился и боднул Грушу в подбородок. Моя мучительница упала.
Грузовая рамка начала втягиваться.
– Сама целуйся со своей кувалдой! – крикнул я на прощание и запрыгнул на рамку.
Груша зашевелилась. Удивительно крепкая она, Груша. Другой бы еще валялся после такого удара, а она уже поднимается.
– Привет гляциологам! – добавил я.
Груша встала, помотала головой, как боксер после нокаута. Я на всякий случай отодвинулся вглубь. А то ведь у нее хватит ума меня за ногу цапнуть. Зубами.
И вдруг Аполлинария Грушневицкая подпрыгнула, уцепилась за рамку. Я попытался ее столкнуть – не получилось.
Корабль плавно пошел вверх.
– Спрыгивай, дура! – крикнул я. Но Груша была упорна. Она подтянулась и влезла уже наполовину.
– Прыгай же!
Груша выбросила вперед левую руку, ухватилась за техническую лесенку.
Рамка втягивалась. Еще минута, максимум полторы. И все.
Груша это поняла и все-таки попыталась спрыгнуть. Но тут прищепка с правого рукава застряла между ступеньками лесенки, комбинезон распустился, и Груша повисла на рукаве. Я попытался сдернуть рукав, но комбинезон зацепился крепко.
Рамка продолжала закрываться, автоматика грузового люка не работала. Сейчас терминал закроется окончательно, и Груше отрежет руки. Груша полетит вниз. Мы поднялись уже почти на триста метров, а Груша полетит вниз. Но не расшибется. Потому что она замерзнет по пути – комбинезон разгерметизируется. Вокруг ведь вакуум, и прежде чем долететь до поверхности Европы, Груша превратится в лед. Но еще раньше ее легкие взорвутся от вакуума. На лед Европы упадет другой лед, лед из Груши. Упадет и разлетится маленькими красными кусочками…
Это все я очень быстро подумал, представил.
Груша уставилась на меня выразительным взглядом. Попросить о помощи ей не позволяла ее гипертрофированная гордость, но зыркнула она пронзительно.
Я дернул Грушу вверх. Нет, комбинезон зацепился крепко.
Я потянул изо всех сил.
– У-р-ру! – промычала Груша.
Меня вдруг оттолкнули в сторону. Пустота меня оттолкнула.
Барков. Это был Барков. Невидимый. Он ругался. Какими-то незнакомыми, но явно страшными словами.
– Какого черта вы здесь? – рявкнул он уже понятно.
– Кто это? – завизжала Груша.
Невидимый нож срубил лесенку, пустота обхватила Грушу за голову и втащила ее на рамку. Секунд всего за пятнадцать до того, как терминал закрылся окончательно.
Груша стонала. Как бегемот в высохшем болоте. Непонятно, от чего. Наверное, от общей нервной перегрузки.
– Что вы тут делаете? – завопила пустота.
Из пустоты вывалился шлем.
– Я лежу, она стонет, – кратко ответил я.
– Так… – Груша перестала стонать, села на палубе, тоже свернула шлем и официальным голосом заявила: – А ну-ка, немедленно появись!
– Не могу сейчас, – ответила пустота. – Минуты через три.
– Минуты через три я вас раздавлю! – Груша поднялась на ноги. – И видимого, и невидимого! Разверните корабль!
– А я спрашиваю, – продолжал злиться невидимый Барков, – почему вы здесь?
– А я приказываю, – не слышала его Груша, – развернуть корабль! Немедленно! Немедленно разверните корабль!
Я рассмеялся. Прибрал шлем и опять рассмеялся. Идиотская ситуация: я между разгневанной дурой и невидимкой.
– Что ты смеешься? – рявкнула Груша. – Что тут смешного?
– Над тобой смеюсь, – сказал я. – Ты не пилот, ты гондольер какой-то… Гондольерша…
– Сам ты гондольер! – взбесилась Груша. – Ты вообще… Ты нас втравил… Думаешь, я не знаю, что нельзя изменить программу автоматического грузовика? Теперь мы будем лететь неизвестно куда! Когда этот объявится?
Я похлопал в ладоши.
– Ты догадливая, – улыбнулся я. – Только вовсе не…
Груша не пожелала дослушивать.
– Куда ты вообще нас затащил? – Она схватила меня за шею. И принялась совсем по-настоящему, так что у меня даже зубы затряслись, душить.
– Хватит! – громко попросил Барков.
Но Груша не собиралась прекращать, Груша душила.
– Хватит! – уже заорал Барков.
И проявился. Разом. Возник.
Руки на моей шее разжались.
– Давайте поговорим спокойно, – сказал Барков. – Спокойно! Все!
Груша согласно кивнула.
Ну и я тоже кивнул. А чего мне было беспокоиться? Напротив, мне надо было радоваться. Я покинул тоскливую, скучную, ледяную Европу и сейчас, скорее всего, направлялся на Зарю. То, что произошло, было вообще самое веселое из случившегося со мной за последнее время. Так что я был спокоен. И вообще нервничать в ближайшее время не собирался. Конец воспитанию трудом! На Заре никто не трудится! Заря – курорт для бездельников!
– Я буду спрашивать, а вы отвечайте, – строго сказал Барков. – Потом будете спрашивать вы. Вопрос первый. Как вы здесь оказались?
– Просто, – лучезарно ответил я. – Ты, значит, рванул на Зарю, а мне тут в пещерах прозябать? Нет уж, не дурак! Пусть наша красавица сама антифризом захлебывается…
– Я спрашиваю, не почему ты тут оказался, а как, – перебил меня Барков.
– Как-как… Проследил за тобой – вот и все. Нечего по ночам в Центр управления шастать…
Барков поморщился и повернулся к Груше.
– А я следила за ним, – охотно сообщила она. – Я думала, он что-то недоброе готовит. Таким, как он, доверять нельзя! А оказывается, все вот как… Оказывается, Тимоня следил за тобой. Так, значит, на корабль проник ты? Зачем?
– У меня… У меня были причины.
– Выходит, действительно ты… – разочарованно протянула Груша. – Почему, Петя?
Барков промолчал.
– Так… – Груша попунцовела. – Так…
Вот сейчас она была очень похожа на Гучковскую. Может, Груша – дочь Гучковской Майи Ивановны? Может, она тоже любительница перевоспитывать?
– Хм, землеройки затеяли побег… А мы вас в гляциологи посвятили… Мы уже почти нашли жизнь…
– Ты уже почти нашла жизнь, – перебил Грушу я. – А мы ее почти потеряли, зато чуть не приобрели остеохондроз и поясничную грыжу. Так что не надо тут сопли наворачивать!
– Куда идет это корыто? Я имею право знать. Или вы меня похитили? – с отвращением спросила Груша. Затем всхлипнула и по-борцовски повела плечами. – Если вы меня похитили, то я заявляю протест. Вы будете строго наказаны!
– Во дает! – восхитился я. – Сама прицепилась, а теперь еще недовольна. Да мы тебе жизнь спасли, между прочим! Ты бы Баркову хоть спасибо сказала!
– Требую немедленно сообщить мне пункт назначения! Куда идет корабль? Отвечайте! Или я… – Груша огляделась. – Или я…
Ее заявление не улучшило мне настроения. Косвенно оно подтверждало услышанное мною вчера – коварная Груша планирует запереть нас тут надолго.
Весь день мы махали тяжелым железом в ледяных гротах, к вечеру мне хотелось упасть и уснуть, но Груша была полна сил. И потащила нас в кают-компанию, где два часа мы пели хором под гитару гляциологические песни, пили густой кофе и занимались армрестлингом. Я чуть не помер от всего этого. И от скуки.
Вернулся к себе в каюту уже в девять часов по времени комплекса «Пири», уселся на койку и едва не уснул, даже несмотря на кофе.
Но спать было нельзя, надо было караулить. Поэтому я хорошенько натер себе уши и приготовился к ожиданию.
Ожидание получилось долгим, шаги по коридору прошлепали лишь через четыре часа – Барков дожидался, пока все уснут. Я осторожно выглянул в коридор.
Ну конечно же! Точно он, Барков. С рюкзаком, в комбинезоне, на поясном ремне болтается стеклянный пузырь шлема. Шагал Петр в направлении лифтов. Я оказался прав.
У меня никакого рюкзака не было, и я отправился за Барковым налегке. Как на Европу.
Только забежал в свою каюту за шлемом. Шлем долго не пристегивался к комбинезону, не попадал в пазы, но в конце концов я справился.
И тоже поспешил к лифтам, мысленно радуясь: прощай, Европа!
Поднялся на лифте. Вестибюль блока «Поверхность» был пуст. Шумели кондиционеры, ветерок гонял скомканные бумажки, Баркова не было видно – видимо, уже ушел к шлюзам. Он опережал меня, по моим прикидкам, уже где-то на полкилометра, однако я не спешил – вряд ли Барков все спланировал впритык, наверняка запасец имеется. К тому же от шлюза до транзитного порта далеко, и я надеялся Баркова догнать до того, как он успеет забраться в трюм какого-нибудь грузовика.
Так и случилось.
Я вышел на поверхность. Юпитер занимал почти все пространство, был почти везде, куда бы я ни смотрел. Он был огромным, розово-желтым и пялился на меня своим знаменитым глазом Большого Пятна. Я машинально сжался, мне показалось, что сейчас мы рухнем в слоистый розовый студень. Так всем кажется, кто оказывается на Европе впервые. Некоторые потом даже во сне просыпаются от страха – им кажется, что они падают на самую большую планету.
Справа было залитое красноватым цветом ровное поле. И там квадратами чернели большие автоматические грузовые корабли.
Транзитный порт. Сюда корабли приходят с Земли, тестируются, перегружаются, затем отправляются на дальние рубежи. И наоборот.
Здесь перевалочный пункт.
По розовой ледяной глади бодро шагала небольшая фигурка. Она одолела уже половину расстояния между шлюзом и первыми кораблями, минут за десять одолеет и вторую. Я задвинулся в тень шлюзового козырька – ни к чему, чтобы Барков меня углядел.
Он управился за восемь. Через восемь минут, когда Барков исчез за крайним грузовым кораблем, я выскочил из-под козырька. Мне тянуть время было незачем, и я побежал. Между шлюзом и грузовиками было около километра, я пробежал это расстояние за четыре минуты. И сразу увидел Баркова. Он бродил мимо гигантских прямоугольников грузовиков, всматривался в бортовые номера. Видимо, искал нужный. Я решил держаться поодаль. Барков, кажется, не подозревал, что за ним идет слежка, бродил открыто.
Транзитный порт работал в автоматическом режиме. Туда-сюда сновали роботы-погрузчики, летали платформы с разным жизненно важным в дальнем космосе барахлом, мигали какие-то лампы. Вся техника совершенно не обращала внимания на меня и на Баркова.
Барков не торопился и действовал планомерно. Он прошел мимо одного ряда кораблей, затем мимо второго и третьего, но ничего для себя подходящего не обнаружил.
Я оглянулся в сторону базы. Сейчас, конечно, ночь, все приличные люди спят, и никому даже и в голову не взбредет, что кто-то решил заняться прогулками при свете луны. Точнее – при свете Юпитера. Никому не взбредет, кроме Груши. Ей-то может. К тому же она отличается зверской подозрительностью. Возможно, уже сейчас ее больной мозг подает сигналы: «Сбежали, сбежали, сбежали…» А Барков медлил.
Хотя нет, он уже не медлил. Уверенной походкой Барков направлялся сейчас к кораблю, который стоял чуть в стороне от других.
Корабль был совсем обычный с виду, как десятки его приятелей вокруг. Этакий квадратный торт на четырех квадратных ножках. Но Барков двигал именно к нему. Я спрятался за пузатой пластиковой бочкой и стал наблюдать.
Откуда-то, я не заметил откуда, появилась погрузочная платформа с большим черным контейнером. Барков оказался на ее пути, платформа замигала возмущенными огоньками, и Барков уступил ей дорогу. Платформа подъехала под погрузочный терминал корабля, из днища выставилась рамка, платформа задвинула на нее контейнер, и через минуту он с обязательным миганием исчез в брюхе корабля. Барков продолжал стоять чуть в сторонке.
Я знал, что обычный, негрузовой шлюз находится на корабле рядом с грузовым. Но Барков к нему не спешил. Он стоял. Наклонил голову к земле. Ко льду то есть. Ритмично притоптывал ногой. Притоптывал-притоптывал – и исчез. Я уже не удивился. Понятно. Ни один грузовой корабль не пропустит на борт человека. А вот если с пилюлькой…
Погрузочная рамка появилась снова.
Барков легко запрыгнул на нее, выдернул из боковой фермы маленькую техническую лесенку и вскарабкался по ней в грузовой люк. То есть я представил, как он все это сделал – Баркова видно не было, лесенка выдвинулась сама, и следы на инее образовались тоже самостоятельно.
А Барков исчез.
Я выставился из-за бочки, огляделся. Рамка была еще открыта. Вполне может быть, что рамка пропустит и меня. Вчера ведь двери в Центр управления почему-то передо мной открылись, значит, барковские пилюли как-то взламывали автоматику…
Расстояние в двести метров я преодолел со скоростью Бориса Чже, лучшего спринтера всех времен и народов. Терминал еще не успел закрыться, я подпрыгнул и заскочил на рамку. Лесенка была откинута, я ступил на нее, намереваясь уже вознестись в корабельные внутренности, но тут кто-то схватил меня за ногу.
Наверное, назойливый робот, подумал я. Ну сейчас я этому назойливому роботу сапогом засвечу в его железную физиономию…
– Ты куда собрался, Тимоня? – проворковал в моем шлеме сладенький голосок.
На три секунды я утратил сознание. А когда я вновь его обрел, то обнаружил себя сидящим на льду. Надо мной возвышалась она.
Груша!
Груша!!
Груша!!!
В комбинезоне с прищепками.
– Что ты тут делаешь? – спросила она с пристрастием.
Я промолчал.
Груша схватила меня за шиворот и рывком подняла на ноги.
– Я подозревала, что ты удрать собираешься! – Груша пролаяла так громко, что мне показалось, будто я услышал ее не только по интеркому шлема, но и через разделяющий нас вакуум. – Тимоня, что ты здесь делаешь?
– Я тут только посмотреть хотел… – попытался оправдаться я.
– А чего посмотреть? На железо тут смотреть? Или ты что-то замышлял? А ну-ка, признавайся…
Груша замолчала, а потом расхохоталась совершенно бесшабашным образом.
– Я поняла! – выкрикнула она сквозь смех. – Ты решил удрать, Тимоня. Но только такой идиот, как ты, мог решить, что можно удрать на грузовом корабле. Ты разве не знаешь – на грузовиках ведь действует протокол безопасности, ни один человек не может без специального разрешения пройти на грузовик. Ну ты и дурак, Тимоня!
– Сама ты дура! А еще инженер… Мы сидим под погрузочной рамкой, тебе это ничего не говорит? Да ты бы и на пять метров к кораблю не подошла, не то что к погрузочной рамке! Автоматика не работает!
– Как такое может быть? – растерялась Груша. – Я что-то не понимаю…
И тут же по периметру терминала побежали зеленые огоньки, что означало одно – старт.
– Что это? – Груша огляделась.
На самой рамке тоже замигали огни, в шлеме прозвучал приятный равнодушный женский голос:
– Внимание! Автоматический лихтер LC 274 начинает процедуру старта. Соблюдается протокол «Омега». Во избежание инцидентов предлагается всем отойти минимум на пять метров от лихтера. Внимание! Автоматический лихтер LC 274 начинает процедуру старта. Соблюдается протокол «Омега»…
– Что это? – повторила Груша.
– Что, что… Старт, дура! – сказал я.
Я резко распрямился и боднул Грушу в подбородок. Моя мучительница упала.
Грузовая рамка начала втягиваться.
– Сама целуйся со своей кувалдой! – крикнул я на прощание и запрыгнул на рамку.
Груша зашевелилась. Удивительно крепкая она, Груша. Другой бы еще валялся после такого удара, а она уже поднимается.
– Привет гляциологам! – добавил я.
Груша встала, помотала головой, как боксер после нокаута. Я на всякий случай отодвинулся вглубь. А то ведь у нее хватит ума меня за ногу цапнуть. Зубами.
И вдруг Аполлинария Грушневицкая подпрыгнула, уцепилась за рамку. Я попытался ее столкнуть – не получилось.
Корабль плавно пошел вверх.
– Спрыгивай, дура! – крикнул я. Но Груша была упорна. Она подтянулась и влезла уже наполовину.
– Прыгай же!
Груша выбросила вперед левую руку, ухватилась за техническую лесенку.
Рамка втягивалась. Еще минута, максимум полторы. И все.
Груша это поняла и все-таки попыталась спрыгнуть. Но тут прищепка с правого рукава застряла между ступеньками лесенки, комбинезон распустился, и Груша повисла на рукаве. Я попытался сдернуть рукав, но комбинезон зацепился крепко.
Рамка продолжала закрываться, автоматика грузового люка не работала. Сейчас терминал закроется окончательно, и Груше отрежет руки. Груша полетит вниз. Мы поднялись уже почти на триста метров, а Груша полетит вниз. Но не расшибется. Потому что она замерзнет по пути – комбинезон разгерметизируется. Вокруг ведь вакуум, и прежде чем долететь до поверхности Европы, Груша превратится в лед. Но еще раньше ее легкие взорвутся от вакуума. На лед Европы упадет другой лед, лед из Груши. Упадет и разлетится маленькими красными кусочками…
Это все я очень быстро подумал, представил.
Груша уставилась на меня выразительным взглядом. Попросить о помощи ей не позволяла ее гипертрофированная гордость, но зыркнула она пронзительно.
Я дернул Грушу вверх. Нет, комбинезон зацепился крепко.
Я потянул изо всех сил.
– У-р-ру! – промычала Груша.
Меня вдруг оттолкнули в сторону. Пустота меня оттолкнула.
Барков. Это был Барков. Невидимый. Он ругался. Какими-то незнакомыми, но явно страшными словами.
– Какого черта вы здесь? – рявкнул он уже понятно.
– Кто это? – завизжала Груша.
Невидимый нож срубил лесенку, пустота обхватила Грушу за голову и втащила ее на рамку. Секунд всего за пятнадцать до того, как терминал закрылся окончательно.
Груша стонала. Как бегемот в высохшем болоте. Непонятно, от чего. Наверное, от общей нервной перегрузки.
– Что вы тут делаете? – завопила пустота.
Из пустоты вывалился шлем.
– Я лежу, она стонет, – кратко ответил я.
– Так… – Груша перестала стонать, села на палубе, тоже свернула шлем и официальным голосом заявила: – А ну-ка, немедленно появись!
– Не могу сейчас, – ответила пустота. – Минуты через три.
– Минуты через три я вас раздавлю! – Груша поднялась на ноги. – И видимого, и невидимого! Разверните корабль!
– А я спрашиваю, – продолжал злиться невидимый Барков, – почему вы здесь?
– А я приказываю, – не слышала его Груша, – развернуть корабль! Немедленно! Немедленно разверните корабль!
Я рассмеялся. Прибрал шлем и опять рассмеялся. Идиотская ситуация: я между разгневанной дурой и невидимкой.
– Что ты смеешься? – рявкнула Груша. – Что тут смешного?
– Над тобой смеюсь, – сказал я. – Ты не пилот, ты гондольер какой-то… Гондольерша…
– Сам ты гондольер! – взбесилась Груша. – Ты вообще… Ты нас втравил… Думаешь, я не знаю, что нельзя изменить программу автоматического грузовика? Теперь мы будем лететь неизвестно куда! Когда этот объявится?
Я похлопал в ладоши.
– Ты догадливая, – улыбнулся я. – Только вовсе не…
Груша не пожелала дослушивать.
– Куда ты вообще нас затащил? – Она схватила меня за шею. И принялась совсем по-настоящему, так что у меня даже зубы затряслись, душить.
– Хватит! – громко попросил Барков.
Но Груша не собиралась прекращать, Груша душила.
– Хватит! – уже заорал Барков.
И проявился. Разом. Возник.
Руки на моей шее разжались.
– Давайте поговорим спокойно, – сказал Барков. – Спокойно! Все!
Груша согласно кивнула.
Ну и я тоже кивнул. А чего мне было беспокоиться? Напротив, мне надо было радоваться. Я покинул тоскливую, скучную, ледяную Европу и сейчас, скорее всего, направлялся на Зарю. То, что произошло, было вообще самое веселое из случившегося со мной за последнее время. Так что я был спокоен. И вообще нервничать в ближайшее время не собирался. Конец воспитанию трудом! На Заре никто не трудится! Заря – курорт для бездельников!
– Я буду спрашивать, а вы отвечайте, – строго сказал Барков. – Потом будете спрашивать вы. Вопрос первый. Как вы здесь оказались?
– Просто, – лучезарно ответил я. – Ты, значит, рванул на Зарю, а мне тут в пещерах прозябать? Нет уж, не дурак! Пусть наша красавица сама антифризом захлебывается…
– Я спрашиваю, не почему ты тут оказался, а как, – перебил меня Барков.
– Как-как… Проследил за тобой – вот и все. Нечего по ночам в Центр управления шастать…
Барков поморщился и повернулся к Груше.
– А я следила за ним, – охотно сообщила она. – Я думала, он что-то недоброе готовит. Таким, как он, доверять нельзя! А оказывается, все вот как… Оказывается, Тимоня следил за тобой. Так, значит, на корабль проник ты? Зачем?
– У меня… У меня были причины.
– Выходит, действительно ты… – разочарованно протянула Груша. – Почему, Петя?
Барков промолчал.
– Так… – Груша попунцовела. – Так…
Вот сейчас она была очень похожа на Гучковскую. Может, Груша – дочь Гучковской Майи Ивановны? Может, она тоже любительница перевоспитывать?
– Хм, землеройки затеяли побег… А мы вас в гляциологи посвятили… Мы уже почти нашли жизнь…
– Ты уже почти нашла жизнь, – перебил Грушу я. – А мы ее почти потеряли, зато чуть не приобрели остеохондроз и поясничную грыжу. Так что не надо тут сопли наворачивать!
– Куда идет это корыто? Я имею право знать. Или вы меня похитили? – с отвращением спросила Груша. Затем всхлипнула и по-борцовски повела плечами. – Если вы меня похитили, то я заявляю протест. Вы будете строго наказаны!
– Во дает! – восхитился я. – Сама прицепилась, а теперь еще недовольна. Да мы тебе жизнь спасли, между прочим! Ты бы Баркову хоть спасибо сказала!
– Требую немедленно сообщить мне пункт назначения! Куда идет корабль? Отвечайте! Или я… – Груша огляделась. – Или я…