Страница:
Пес породы ротвейлер, гулявший в одном ошейнике, мгновенно почуял неладное. Нунчаки возникли из вшитого в пиджак чехла словно сами собой – тогда он кинулся на меня. Я позволил псу прыгнуть (мимо, разумеется!), и пока он разворачивался, озлобленный неудачей, ударил серией: но носу, по затылку, по хребту. Он словно споткнулся, застыл на секунду, оторопевший. По собачьему носу – это очень больно, это дико. Я нанес последний, акцентированный удар нунчаками – снова по хребту. Хрустнуло. Ноги у зверя подломились.
– Что вы творите?! – завизжал профессор.
Жалобно скуля, псина поползла обратно к хозяину. Привык побеждать, тупая башка? Привык ломать слабых? Отвыкай. А хозяин уже бежал прочь с воплем:
– Помогите!
Кто же вас услышит в такое время и в таком месте, профессор? Белые ночи только-только начались, светло и пусто. Мертвый дворик, стиснутый равнодушными стенами. Ночь с пятницы на субботу. Кто же вам поможет?
Двумя прыжками я догнал его, свалил на песок и стреножил при помощи собачьего поводка, торчавшего у него из кармана.
– Что вам нужно? – выл он, пока я работал. Но лишь достав специально взятый из дому диктофон, лишь включив пленку на запись, я открыл врагу свой голос.
– Вы знакомы с госпожой Барской? – спросил я.
– Вас подослал ее муж? – сразу сориентировался он. – Подождите, здесь явное недоразумение!
И я понял, что выбрал верную мишень. И покатился допрос: вопрос-ответ, вопрос-ответ…
Я вынул из гинеколога правду. Бывают ситуации, когда методы не важны – важна сама правда. Эта ситуация называется войной.
Нужные мне ответы были получены, а враг, прошептав напоследок: «Не делайте этого», – лишился чувств… Он потерял сознание! Он ушел на темную сторону своей Реальности, став для меня недосягаемым.
Это был знак. Оказывается, Высшее милосердие распространяется даже на таких недолюдей. И тогда я обнял его петушиную шею цепочкой моих нунчак. «Признай всё, как добро, и обретешь Добро», – прочитал я вместо отходной молитвы цитату из Во Го, довершил начатое и удалился, оставив орудие казни на трупе – как клеймо мастера…
Следующий урок
Я должен не дышать, иначе я совру
Во Го
4. Коан о строгом учителе, пощадившем бабочку
– Ваш муж тут давеча клялся, что полностью доверяет жене.
– Спасибо, я в этом не сомневаюсь.
– Сказать, почему доверяет?
– Вы можете говорить все, что пожелаете, хоть стихи читать, хоть рэп. Кстати, что у вас с голосом?
– Голоса у меня нет и больше не будет. Такое бывает, когда концы отдаешь.
– Вах! Я и забыла.
– Ваш муж доверяет жене только потому, что проверяет каждый ее шаг. Как в поговорке.
– Я женщина восточная, ваших поговорок не знаю…
Прекрасна, как богиня. Возлежит на ковре в своем углу. Мечет молнии, одна из которых вдруг попадает в меня. Я пытаюсь встать с кресла, я встаю, но силуэт женщины раздваивается. Облепивший меня рой «мушек» вспыхивает, сгорая… Темнота обрушивается, как бетонная плита.
А потом я вижу прекрасное женское лицо – над собой.
– Всем по местам! – хриплю я, отталкиваясь от ковра рукой. – Учитель еще не подох!
Лицо улетает в сторону.
Я понимаю, что лежу. Лежал. Обморок длился секунду, не больше, и все же… Финал близок. Это очевидно.
– Вы так странно дышите, – озабоченно говорит Идея Шакировна. – Все это время, не только сейчас. Вам действительно плохо?
Если противник увидел ваше дыхание – вы проиграли, таков закон единоборств…
– Я почти мертв, – говорю я равнодушно (равнодушно ли?). – Вчера, в перерыве торжественного мероприятия, где мы якобы случайно встретились, ваш супруг отравил меня. И то, что он до сих пор боится сознаться в этом, сути дела не меняет.
Лицо богини непроницаемо. Мы смотрим на Щюрика. Тот стоит, закрыв глаза, и еле заметно покачивается.
– Все это к тому, – продолжаю я, – что вам пора понять свое положение. Любой взбрык, и я с чистой совестью положу вас всех. И даже убегать после этого не стану. Лягу здесь же, в компании с остывающими телами, и дождусь неизбежного.
Чтобы снова не грохнуться, я держусь за дверной косяк. Стою, согнувшись в поясе. Пустой желудок тяжел, как гиря. Пустой кишечник вот-вот лопнет от натуги. Мочевой пузырь тоже вроде бы не заполнен, однако помочиться хочется дико, и нечем, черт возьми, сколько я не пытался! Что это: дизурия, анурия? А-а, плевать…
– Какие страшные вещи вы говорите, – откликается женщина после некоторого размышления. – Чем вы отравлены?
– Сначала думал – вытяжкой из бледной поганки или даже чистыми аманитотоксинами. Но теперь ясно, что это, скорее всего, ботулический токсин.
– Ботулизм?! Димочка, я наблюдаю за вами вот уже минут двадцать, и мне, как медику, кажется, что вы ошибаетесь. Все-таки я долгое время в инфекционном отделении проработала. Я могла бы вас осмотреть, с вашего разрешения… Но не буду, не буду спорить. Хотя, между нами, ботулизм – это нечеловечески страшная симптоматика… Неужели вы всерьез допускаете, что квалификации этого человека, – показывает она на мужа, – достаточно для таких сложных манипуляций с патогенной фауной и флорой? Он же экономист по образованию!.. Вы не позволите взглянуть в ваши зрачки?
И спазмы отпускают меня. Нелепость ее вопросов приносит желанное облегчение. Я распрямляюсь. Азарт вскипает во мне, как уха в чане рыбака.
Азарт мы изымаем при помощи марли. Добавляем честь воина и снова кипятим. Добавляем благородный кураж, вливаем полстакана крепчайшей мудрости и поджигаем. Вся муть, поднявшаяся со дна, вспыхивает и сгорает. «Тройная» уха готова. Чистый продукт. Совершенство.
– Начало второго урока, – объявляю я. – Идея Шакировна, вы готовы?
– К чему?
– К усвоению нового материала. Слишком уж много вы, как медик, не знаете о своем «экономисте». Меня осматривать, большое спасибо, не надо. Давайте-ка лучше мы вместе убедимся, КАК он вам доверяет.
Подзываю женщину и раскручиваю на ее глазах телефонную трубку.
– Видите штучку? – вынимаю я крохотную микросхему. – Думаете, деталь от телефона? Проверьте – все работает и без нее. Это закладка, Идея Шакировна. «Жучок».
– В каком смысле? – теряется она.
– Подслушивающее устройство. Господин Барский имел странное хобби – прослушивать собственный телефон. А также всю квартиру целиком. Думаю, если порыться немного, можно найти похожие штучки и в других местах – на кухне, в столовой, в детской, и уж конечно – в спальне… Будем рыться?
– Не надо.
Она с интересом поглядывает на Щюрика.
– Как вы думаете, зачем он устроил эту студию звукозаписи?
– Я у него потом спрошу.
– Так он вам и признался! Мне, вон, два часа признаться не может. Я сделаю это за него.
– Дим
А
с, – громко и отчетливо произносит Щюрик. – Ты же никогда не был подлецом.
– Да и ты, вроде, до сих пор никого не убивал. Итак, подъехал однажды наш герой к Вите Неживому с несколько щекотливой просьбой. Жена, говорит, к родне в Баку улетает и категорически не хочет, чтобы ее провожали. И вот очень хотелось бы знать, как она прибудет в аэропорт – не с провожатым ли? А то, может, она договорилась встретиться там с кем-нибудь? Может, вообще не одна в полет отправится?.. Поможем, сказал добрый Витя. «Семерочники» всегда не прочь подработать, если клиент свой. Встанет эта небольшая услуга… Триста баксов на группу, ну еще ящик пива в машину, если ребятам ждать придется… Надо ли продолжать?
Я прервался, чтобы хоть как-то восстановиться. Мне, педагогу, трудно говорить? Я выдержу это испытание… Женщина молча отошла в свой угол, сползла по стене на ковер и села, неотрывно глядя в пол.
– Отлично. В обговоренную заранее минуту приняла группа заказанного фигуранта. Вас, Идея Шакировна. Довели до аэропорта, усадили в самолет. Даже на фотопленку процесс снимали, чтоб у заказчика никаких вопросов. А в «наружке», между прочим, среди фотографов такие профи есть, настоящие снайперы, с любого расстояния лицо в толпе отыщут и зафиксируют. Это мне Кожух рассказал. Они так и называются: «снайперы». Короче, никаких посторонних «лиц» вокруг фигуранта не обнаружилось, женщина как приехала одна в аэропорт, так одна и улетела. Чистенькая. О чем клиенту и было доложено. Каково продолжение этой истории? Наш герой не успокоился. Все свои баксы, тайком заработанные и припрятанные от жены, выложил он, чтоб спецтехнику закупить. Опять же через Витю, естественно. И чтоб его обучили, как этой техникой пользоваться. Несколько уроков, и он сам себе «наружка-семерка». Когда жена вернулась от родни, все было готово к новой счастливой жизни.
– Я этого вашего Витю в ночном горшке утоплю, если он когда-нибудь в больницу загремит, – глухо молвит старшая медсестра.
Все-таки мне удалось пробить ее броню! «Идея Шакировна – шокирована…» Забавная игра слов. Кому, как не учителю литературы, подмечать такие лексические казусы.
– И правильно, – соглашаюсь я. – Неживой мне выдал по секрету страшную тайну. Лично ему, когда требуется, ребята из «семерки» ту же работу за сотню баксов делают. Триста – это для «лохов» и «чайников»…
– Я вам не верю, – перебивает она меня. – Ложь.
– Тогда поверьте своей брошке. Снимите, снимите ее!
Она не двигается. Керамическая брошь в форме бабочки, однажды присевшая к ней на кофту, остается в неприкосновенности.
– Английская булавка, с помощью которой ваша бабочка крепится к одежде, – объясняю я, – вставлена в специальное углубление и залита смолой. Отстегните, посмотрите. (
Ничего не происходит.) Но если расковырять эту смолу, в ней обнаружится весьма чувствительный приборчик, который Витя устанавливал собственноручно. Этакая капелька. А еще можно поискать – знаете где? – за подкладкой вашей сумочки, это уж совсем несложно.
– Прекратите, – требует дама.
Или просит.
К общению с ней трудно приспособиться – привыкнуть нужно, медленно врастать. Чем, собственно, последние несколько лет я и занимался – то в мечтах, то навещая ее на рабочем посту…
Я перемещаюсь к окну, стараясь не споткнуться, и выглядываю во двор. Джип Щюрика – на прежнем месте.
– Приемная аппаратура у него в машине, – раскрываю я тайну. – Он ставил авто неподалеку от Волошинской больницы и слушал, слушал, чем там жена занимается… Невероятно романтичная история.
Пижонский знак «№1» притягивает мое внимание. Короткий ряд воспоминаний приходит и уходит. А ведь когда-то этот парень и вправду был номером один. Что время с ним сделало? Что время с каждым из нас сделало?
Зеркальная гладь прошлого:
…Все и всегда ты делал сам. Даже несмотря на свою вечную невезучесть. И руку, бросая снежок, ты ломал, и очки в выгребную яму ронял… Но чего мы только не вытворяли в отсутствие твоих родителей – если б знали они, из дому боялись бы на минуточку выйти! Ты был лидером, а я – так, привесок, подпевка. Хвостик. По двенадцать лет нам было…
Кидали мы порох на раскаленную сковородку – не горстями, конечно, Боже упаси! По одной, по две, по три порошинки за раз, не больше. Ослепительные искры взлетали к потолку, как праздничный фейерверк. Микроскопические ракеты. Завораживающее зрелище. Порох изымался из полусгнивших патронов времен Второй Мировой, которые мы собирали летом на полях былых сражений. Железо сгнивало, а порох почему-то нет. Вынув начинку из гильзы, мы ее сушили. Немецкий порох – маленькие пластиночки квадратной формы. Советский – маленькие колбаски-цилиндрики. Советский летал заметно лучше, и потому ценился выше. Ты кидал боезапас на сковородку и преспокойно стоял рядом, наблюдал. Я кидал и отбегал в сторону, боясь, что искра в глаз попадет, – или пугливо приседал возле плиты, – но ты никогда надо мной не смеялся.
И вот однажды выменял ты где-то здоровенный авиационный патрон, более похожий на снаряд. Может, и вправду снаряд? Сантиметров десять в длину. И пороху, должно быть, там было немеряно, и порох, должно быть, там какой-то особый, новый… Это был праздник. Патрон на удивление хорошо сохранился, никаких следов коррозии. И гильза, и пуля – устрашающей заостренной формы. Как подступиться к нему, как вскрыть?.. Вынуть пулю, предложил я. Плоскогубцами. Зажать гильзу в тисках – и… Сказано – сделано. Ты прикручиваешь тиски к папиному письменному столу, закрепляешь в них патрон, а я – жмусь на диване в противоположном конце комнаты. Ты дергаешь пулю плоскогубцами, дергаешь – ноль эффекта. Прикипело, выносишь ты приговор. Надо по краям оббить. Идиот, кричу я, вдруг она разрывная? Лучше в самой гильзе дыру проделать и весь порох ссыпать. Чем проделать? Да хоть гвоздем. Патрон уже закреплен, молоток и гвозди – в ящике под шкафом… И работа закипает вновь. Ты колотишь молотком по гвоздю, пробивая в гильзе дыру, а я бегаю по комнате с одной мыслью: лишь бы не грохнуло.
Как вдруг… Готово! – радуешься ты. Смотрим. Отверстие, увы, получилось с загнутыми внутрь краями – хоть и немаленькое оно, порох никак не желает высыпаться. Порох-то здесь и вправду был особенный – необычайно крупные такие колбаски. Не вытряхивались, зараза! Надо пилить, сказал тогда я в отчаянии. Взять ножовку по металлу… Работал, разумеется, опять ты, а я выскочил из комнаты. Очень хотелось сбежать из квартиры, но стыд не позволил. Минут пять длилась эта пытка, и капризный патрон сдался-таки! Слышу – зовешь ты меня. Увидел я результат наших совместных трудов и чуть в штаны не наделал со страху. Что ж ты, идиот, говорю, так близко от пули пилил?! Кто же знал, что она такая длинная, улыбаешься ты. А пуля, между прочим, на самом деле оказалась непростой – некое серое вещество было залито в оболочку. Пошла бы ножовка буквально на миллиметр левее… К тому же металл в месте распила раскалился – не дотронуться.
Вот в такие опасные игры, было время, мы с тобой играли…
Порох, добытый из авиационного патрона, как выяснилось, летать со сковородки наотрез отказался. Просто сгорал, издевательски шипя – и всё удовольствие. Полный облом. Мучения были напрасны. Но дело совсем в другом. В тот раз – да, обошлось, и даже твоя врожденная невезучесть решила постоять в сторонке, хихикая в кулак. Через неделю стало ясно, почему.
Через неделю мы с тобой взялись осуществить в ванной запуск баллистической ракеты из наземного положения…
* * *
Время стремительно уходит, я чувствую это каждой клеткой умирающей плоти. Признание – вот катарсис, который нам всем нужен. Катарсис, дети – это очищение. Поэтому я вынимаю диктофон и включаю запись на воспроизведение. Некоторое время слушаем молча.
– Голоса персонажей всем известны? – уточняю на всякий случай.
Идея Шакировна едва сдерживается, чтобы не вскочить.
– Вы его что, пытали? – атакует она меня. – Почему Андрей Гаврилович так странно слова выговаривает?
У нее почти истерика. Да что там, истерика и есть. Впервые вижу, чтобы эта стальная женщина потеряла самообладание. Еще мгновение, и она снова бросится на меня…
– Нет, просто у него песок во рту, – максимально спокойно вру я. – Перед интервью мы с ним немножко по земле покатались. В остальном – все в рамках закона.
Бдительность, Клочков, бдительность. Третий глаз, «спинной мозг»… Дослушиваем запись без приключений, и я выключаю диктофон.
– Дальше, – сипло просит Щюрик.
– Дальше профессора не стало, – говорю я. – Это случилось уже без слов.
Они осмысливают услышанное. Я жду. Время стремительно уходит…
– Ты, вообще, понял, о чем была речь? – обращаюсь я к Щюрику.
Барский тупо молчит. Куриная кожа его так называемого лица быстро приобретает гнилушный оттенок.
– Это ложь! – кричит женщина. – Я не знаю, что это за трюк, но это же чушь собачья!
Кого она хочет убедить? Меня? Или своего недоделка-мужа? Я решительно возвращаю себе инициативу. Я вновь обращаюсь к мужчине, только к нему, ибо для него и были сохранены эти предсмертные откровения.
– Да, Щюрик, да. Несмотря на технические ухищрения, ты проморгал, что половая связь между твоей женой и господином Русских все-таки существовала. И не только потому, что это случалось довольно редко. Он имел Идею Шакировну в гинекологическом кресле, идиотик ты мой! Игра у них была, у профессора и медсестры – якобы осмотр. «В доктора». Медсестра подыгрывала похотливому козлу. Главное, на полном серьезе, никаких смешков или, там, оргастических стонов! Какая гадость… Нравилась ли ей эта игра? Может, и нравилась, выгоды-то для нее вроде бы никакой. А ты, растяпа, если и ловил в свой приемник каждое слово, думал – работают люди… Эй, Равновесие-то держи, держи!
Женщина встает.
– Всем понятно, что это фальшивка, – брезгливо цедит она. – У вас навязчивая идея, Димочка. Вы силой заставила Андрея Гавриловича оклеветать и себя, и других. Зачем?
Лучше ей было этого не говорить. Лучше ей было не швырять в меня вопрос «зачем».
– Повернитесь, – прошу я.
– Что?
– Спиной ко мне.
Исполнено без возражений. Лишь плечами гневно передернула. «Навязчивая Идея»… Я подхожу сзади и обнимаю ее.
Время застывает.
Реакция женщины непредсказуема. Она не вздрагивает, не возмущается, не спрашивает: «Что это значит». Она просто сползает обратно на пол, ускользая из моих неловких объятий. Я присаживаюсь рядом.
– Раздевайтесь, – говорю я ей. Она как будто не удивляется:
– Зачем?
Опять «зачем»!
– Вы не верите в «жучков»? Поищем вместе. Может, тогда и в диктофонную запись поверите.
– Отчего же, в «жучков» я готова поверить. А диктофонная запись все равно не для меня приготовлена. Какая разница, верю я в нее или нет?
– Вы, медики, – привожу я новый аргумент, – люди двойных стандартов. Вы с удовольствием осматриваете всех, кого пожелаете. «С удовольствием» – это ваше выражение, припоминаете? Так почему бы кому-то не осмотреть и вас? С тем же чувством.
– Не хочу, – отвечает она резко.
Ну что ж… Я принимаю решение. Я угрожающе распрямляюсь.
– Рассказать, что сейчас сделает смертник, взявший в заложники эту семью? Он посадит вашего мужа на диван. Рядом посадит вас. Вы оба – связанные и беспомощные. Потом он найдет нож, в лезвие которого вы, сударыня, глядитесь вместо зеркала… кстати, этот нож – не выдумка? Я не заметил у вас в доме ни одного обычного зеркала… хотя, неважно. Что потом? Я… то есть он, маньяк-смертник, разложит на ваших коленях вашего же единственного ребенка, чтобы вы наблюдали хирургическую операцию в деталях…
– Да хватит! – обрывает меня Идея Шакировна. – Что за книжные зверства… – неуверенной рукой она берется за пуговицы своей кофточки.
Она мне подчиняется!
– Леонид, ни в коем случае не снимай бак! – садит Щюрик из главного калибра. Слова взрываются, как снаряды. Он зажмуривается с таким ожесточением, что лицо его сворачивается в пространстве – словно пожирает само себя. Искусная компьютерная анимация.
Мальчик под баком что-то неслышно бормочет.
– Юбку тоже, – скучно напоминаю я. – И все остальное.
– Если вы дотронетесь до меня, – громко (для мужа?) предупреждает меня моя новая ученица, – то, боюсь, вам придется исполнить все свои угрозы. Боюсь, чувство брезгливости сильнее моего страха. Но ведь у… убивать нас всех… вряд ли ваша цель?
Что ты знаешь о моей цели, богиня, мысленно усмехаюсь я. Что ты знаешь о цепях, сковавших мучительный ряд наших перерождений? Истязала ли ты себя в поисках того Лучезарного кулака, которым разбиваются невидимые цепи?
Поэтому – разденься и ступай за мной, куда бы я ни позвал…
– Догола, уважаемая Идея Шакировна, – укоризненно говорю я и, пока она устраняет недоделки, сообщаю классу: – Контрольная работа! Вспоминаем весь пройденный материал!
Увожу женщину в детскую комнату. По ходу дела зачитываю текст из записной книжки – вместо задания:
– Раз болезни и женщины существуют, надо ими переболеть. Идите к постелям больных и женщин. И те, и другие ищут лишь того, кто способен перенять их Карму…
Щюрик, оставшийся в спальне, издает звуки, мало похожие на человеческие.
Ида шагает впереди меня – каменная, восхитительно неестественная. Как часто я воображал это роскошное тело, которым так и не смог обладать! Вот сейчас – воспользоваться бы… Какая злая ирония. Организм мой необратимо отравлен. И кем? Ее же мужем… Первое, что любая интоксикация убивает в мужчине – это половую функцию. Так природа защищается от нездорового воспроизводства. Что же говорить о моем запредельном случае?
– Прикройся чем-нибудь, – разрешаю я, когда мы остаемся одни.
Она потрясена. Не верит своим ушам.
– И так тошнит, – поясняю я. – И без тебя.
Из кроватки выдернута простыня – взлетает под потолок и стремительно закручивается вокруг ожившей статуи, скрывая от глаз никчемные подробности. Все, конец эротическому эпизоду. Пронесшийся по комнате ветерок приносит некоторое облегчение.
– Неужели этот кошмар только из-за того, что я тебе
не дала? – осторожно начинает Ида.
Более убогого высказывания я не мог вообразить.
Моя Идея, сделанная из плоти и крови, вдруг оказывается маленькой и пустой, ненастоящей. А ведь я всегда произносил это могучее слово с прописной буквы…
– Когда-то я был уверен, что познать женщину своей мечты, это шаг к самосовершенствованию, – по возможности ровно отвечаю ей. – Но когда ты…
не дала… я понял, что отказаться от тебя – куда б
О
льший шаг, настоящий рывок.
– Тогда зачем этот трагифарс? – она поправляет простыню на груди. Я отвожу взгляд. Не хватало еще, чтобы меня и вправду стошнило.
– Когда ты выбрала себе в мужья урода, я подумал, что ты тоже занимаешься познанием себя. Твой выбор – это был дзен такой глубины, до которой даже я в то время еще не доныривал.
– Дзен? – пользуется она сменой темы. – Это твоя философия?
– Ни в коем случае. Дзен – состояние, а философия – всего лишь наука. Ну, в общем, теперь это неважно… Ты любишь Барского?
– Любишь? – удивляется Ида. – Я – его. Безо всяких «любишь». Не так ты спрашиваешь.
– А как надо?
– Надо: «Ты чья?»
Мне весело от ее наивности. Иллюзии относительно госпожи Барской и без того уже рассыпались в труху, но я все же достаю драгоценную книжку, открываю нужный текст:
...
«То, что кажется твоим – не твое, то, что кажется не твоим – ничье. Какие могут быть претензии у человека на атом золота? Почему же он претендует на личное обладание сотнями миллиардов подобных атомов?»
– Смешно. Кто это сказал?
– Неважно. Последний вопрос: почему именно Щюрик? Ей-богу, до сих пор не могу этого понять.
– Тебе правду?
Правду ли мне? Ох… А для чего еще я принес и принял столько страшных жертв, как не ради этого простого слова?
И женщина открывает мне правду. У Щюрика, ты не поверишь, феноменально волосатый глютеус! Весь целиком, как у зверя… Глютеус? Ну, это… зад по-русски. И не только зад! Абсолютно безволосая голова декомпенсирована растительностью в других, интимных местах. Медсестра со стажем, она никогда в жизни такого не видела. Тем он и взял ее – раз и навсегда… Будущие супруги познакомились, когда Щюрик попал в инфекционное отделение – с тяжелым гриппом. Была эпидемия. Всем поступающим автоматически пенициллин вводить начинали, чтобы осложнений не было. «Куда здесь колоть-то?» – растерялась молоденькая медсестра Ида, увидев редкостную попу нового пациента… Все отделение приходило полюбоваться на диковину. Простой врач-инфекционист Андрей Гаврилович Русских, который в то время еще не стал профессором и не взял под себя отделение гинекологии, – и даже лечащим врачом Щюрика не был, – тоже приходил, расспрашивал… Вот какая она бывает, правда.
Сильная женщина, ставшая чьим-то атомом – из-за секундного помешательства. Порочный врач, любящий чудеса и диковины… Сочетается ли все это?