Щелоков Александр Александрович. Черный трибунал

   — Издевашься? — спросил Андрей оскорбленно. — Ну, ну, учитель. Валяй. Тем более у меня с училища первый разряд по стрельбе...
   — Понимаю твой тон. — Катрич говорил мягко, не очень серьезно. — Только мы с тобой не в тир поедем...
 
   Расставшись с Катричем, Андрей подался на Темрюкскую улицу по адресу, который дал ему дядя Ваня. Жарко палило солнце. Голову припекало, и Андрей пожалел, что не захватил спортивную кепочку. Он потрогал макушку, размышляя, не сделать ли колпак из газеты, которую уже прочитал и собирался еще минуту назад оставить в ближайшей мусорной урне.
   Темрюкская оказалась тихой деревенской линией, во многом сохранившей следы патриархальной старины. Проезжая часть ее, выложенная в кои-то времена булыжником, поросла зеленой травкой, а вдоль тротуара возвышались рядки серой от пыли полыни и лебеды. Дома, в равной мере кирпичные и бревенчатые, выглядели старичками, которые по недоразумению пережили свой век и сами о том не ведают. Маленькие окошки, герань на подоконниках. Низкие скамеечки у наружных стен, чтобы было где коротать летние душные вечера, наблюдая за жизнью улицы и ловя дуновение свежего воздуха, долетавшего сюда от реки. Пряча приметы старости, фасады повили дикий виноград и плющ.
   Среди старых домов на большом, захламленном строительным мусором пустыре возвышался восьмиэтажный дом. Здесь он выглядел примерно с такой же уместностью, как красная заплата на заднице черных штанов — декоративно, но крайне неестественно. Андрей сразу понял — это именно то здание, которое ему нужно.
   Из небольшого проулка вышла молодая женщина и двинулась впереди в ту же сторону, куда шел Андрей. Он одним взглядом охватил сразу всю ее — стройные, крепкие ноги, тонкую, изящную талию, округлые, плавно покачивающиеся бедра, темные, блестящие волосы, уложенные на затылке в тяжелый пучок.
   Андрей непроизвольно прибавил шаг. Охотничий инстинкт мужчины и естественное любопытство неизменно заставляли его догонять женщин, чем-то привлекших внимание со спины. Поравнявшись, он заглядывал им в лица, чтобы сопоставить предположения с действительностью. Разочарования случались часто. Природа безжалостна и не всегда милостива к людям, особенно к женщинам.
   Он вспомнил, как отец шутя говорил, что для создания мужчины не надо ни особых материалов, ни старания. Набрал кривых ног, волосатых рук, приобрел два десятка яиц и кило сосисок — этого вполне хватит на то, чтобы слепить целое стрелковое отделение мужиков. А вот сотворить женщину... Отец обычно при этих словах возводил глаза к небу и просящим жестом возносил вверх обе руки. У женщины все должно быть на своем месте — от ноготка на мизинце до последней волосинки на голове. Женщина — венец и чудо природы...
   Дальше отец в рассуждениях не шел и обычно глядел на мать. А она поистине обладала красотой неимоверной, и отцу не требовалось других доказательств.
   Андрей догнал незнакомку у самого пустыря.
   — Извините, вы не скажете, где дом четырнадцать?
   Она обернулась. Он увидел ее глаза, большие, карие, нет, если точнее, то черные, блестящие, как агаты, обрамленные пушистымиресницами. Они сверкнули искрой живого света, доброжелательные, озорные, и улыбка, легкая, светлая, тронула полные губы.
   — Пойдемте, я провожу...
   Миновав пустырь, они дошли до восьмиэтажки.
   — Это дом четырнадцать, — сказала она. — Вам в какую квартиру? Здесь три подъезда.
   — В двадцать пятую.
   — Это по пути. Я покажу.
   Снова живым светом блеснули ее глаза, и улыбка тронула губы. Они вошли в подъезд. Подошли к лифту. Кнопку пришлось нажимать три раза подряд, пока она не залипла. Кабина тронулась. Скрипя и дергаясь, лифт потащил их на седьмой этаж.
   — Как вас зовут? — спросил Андрей.
   Она улыбнулась.
   — Странно. Я ждала, что вы спросите гораздо раньше. Обычно военные более решительные.
   — Почему вы решили, что я военный?
   Она смерила его смеющимся взглядом.
   — Не отрицайте. У вас выправка и глаза строгие. Командирские.
   — Что еще вы можете угадать? — спросил он иронично.
   — Что еще? Вы офицер. Скорее старший лейтенант. Лейтенанты не такие серьезные, а капитаны обычно постарше...
   — Все же как вас зовут? — спросил он, скрывая растерянность.
   Лифт остановился, двери открылись.
   — Приехали, — сказала она и первой вышла на лестничную клетку. Подошла к двери с номером «25» на эмалированной табличке, достала ключи, открыла. — Входите!
   — Да, но я... — смешался Андрей от такой неожиданности.
   — Знаю, вы не ко мне. — Она засмеялась звонко, открыто. — Папа! К тебе пришли! Встречай!
   Из глубины квартиры вышел хозяин, одетый по-домашнему просто. Вгляделся в Андрея и спросил недоверчиво:
   — Вы Бураков? Андрей? Очень приятно. Где вы встретились с Наташей?
   Михаил Васильевич походил на брата и в то же время был не полной, а увеличенной копией — пошире в плечах, повыше ростом, с более крупной головой и высоким лбом. Не меняя хмурого выражения, Михаил Васильевич еще раз оглядел Андрея, пожал протянутую руку и предложил:
   — Давайте пройдем в беседку. Там нам будет удобнее. Они вышли на балкон, затянутый тенистым шатром дикого винограда. Здесь стояли столик и два кресла, плетенные из лозы, скорее всего плоды хозяйского рукоделия.
   — Садитесь, — предложил хозяин. Они устроились друг против друга.
   — Значит, вы Бураков? А вот на отца не похожи.
   — Говорят, я в материнского деда.
   — Простите, нет ли у вас документа?
   Андрей пожал плечами, не совсем понимая, что так беспокоит хозяина, и вынул удостоверение.
   Михаил Васильевич осмотрел фотографию, прочитал записи, удовлетворенно кивнул.
   — Вы извините, но дело такое...
   — Все нормально, — сказал Андрей. — Мне дядя Ваня сказал, будто вы знаете подробности...
   Михаил Васильевич нервно встал, подошел к двери, притворил ее. Вернулся на место. Сказал, понизив голос:
   — Какие там подробности? Так, кое-что. Если даже не меньше...
   — Мне интересно все.
   — Для чего, извините? — спросил Михаил Васильевич озабоченно. — Если для сообщения милиции, то я давать показаний не стану. От всего открещусь. Мне своя голова дорога...
   — Вы чего-то боитесь?
   — Боюсь, — ответил хозяин и снова встал. — Разве случай с вашим отцом не доказательство? А он как-никак полковник был. Теперь сравните: а кто я? Старший сержант зааса. Вот. — Михаил Васильевич большим пальцем отмерил на мизинце полногтевого сустава и показал Андрею. — Блоха. Прижмут и раздавят.
   — Хорошо, — сказал Андрей.
   Хозяин поерзал, устраиваясь поудобнее в кресле. Положил руку на столик, придвинулся поближе к гостю. Спросил:
   — Вы с Мудраком знакомы?
   — Нет. Майор начал служить с отцом, когда я уже был в Забайкалье.
   — Значит, ничего не потеряли. А я этого мудака вожу. Каждый день. Иван — вашего отца, я — майора. Сперва мы ездили на «уазике», потом ту машину списали. Должность моя сохранилась. Стал возить майора на его собственной.
   — Он что, сам не водит?
   — Водить самому — одно, — вразумляюще пояснил Костров. — Иметь собственного водителя — другое.
   Он замолчал. Андрей понимал, что подгонять собеседника при таком разговоре не стоит.
   — Дней за десять до случая с полковником, — после паузы продолжал Костров, — я вез майора на Южнопортовскую товарную станцию. По дороге остановились у Казачьего бульвара. Мудрак приказал: «Подождем немного. У меня деловая встреча. Когда к нам подойдут, выйди минут на десять. Посиди в скверике. Я потом позову».
   Костров говорил тяжело, обдумывая каждое слово, и буквально выдавливал фразу, будто через силу.
   — Потом подъехала машина. Из нее вылез кавказец. Пока он садился к Мудраку, я ушел в сквер. Минут двадцать гулял, пока меня не позвал майор. Мы поехали. Потом я привез майора домой обедать. Он взял сумку. Сказал мне: «Подожди» — и ушел. Я ведь деньги получаю большей частью за то, что жду. В машине удобно. Включил магнитофон. Неожиданно вместо музыки пошел разговор. Сперва хотел выключить, потом подумал, что будет трепаться хмырь из кулинарного техникума, и оставил. Оказалось, совсем не он. Я даже испугался.
   — Что же это было?
   — Запись разговора майора с кавказцем.
   — О чем же они говорили, если вас испугало?
   — Кавказец спросил: «Кто тэбэ мэшает, майор? » Он говорил с сильным акцентом, и его трудно спутать. Мудрак засмеялся: « Будто не знаешь — кто! Недобитые партократы». Я к этому слову уже привык и отнесся без удивления. Оно ровным счетом ничего не означает. И Горбачев партократ, и Ельцин. Наверное, и кавказец их так же воспринял. Он сказал: «Ты нэ круты, майор. Меня нэ интэрэсует политика. Ты говоры, кого убрать для дэла. Я убэру. И нэ бойса замарат руки. Когда получишь денги, купишь всякого мыла — отмоэшьса. Называй фамилию». Тогда Мудрак покряхтел и сказал: «Главный стопор — Бураков». Кавказец обрадовался: «Тужился, тужился, наконэц родыл. Ну, ладно, Буракова можешь в расчэт не брать. Мои рэбята его пасут и завтра, самое большее послезавтра — сдэлают».
   — Он так и сказал «сдэлают» или как-то иначе?
   — Точно, как я говорю: «сдэлают». Когда вашего отца положили, а Ивана ранили, я сразу понял, о чем шел разговор. Вот и все, собственно...
   Костров откинулся на спинку кресла и вытер лоб рукой. Андрей потрясенно молчал. Если все происходило именно так, как ему рассказано, значит, убийство отца каким-то образом связано с Мудраком. Но чем отец мог мешать майору? Представить, что тот претендует на оставшуюся свободной должность, — значит совсем не знать армейских порядков. Ни при живом отце, ни без него майору такая возможность продвинуться не светила. На подобное место, как у отца, назначала своих людей Москва, а у нее выбор куда как велик, и бывший начальник вооружения дивизии из провинциальной глубинки майор Мудрак вряд ли не понимал этого. Что же тогда встало между ним и отцом?
   — Как вы думаете, Михаил Васильевич, — спросил Андрей, — чем мог мешать майору отец? Почему тот назвал его главным стопором?
   — Не знаю, — развел руками Костров. — Все, что слышал, — я рассказал. Большего не знаю и знать не хочу. Вы уж извините, Андрей.
   Откровенный страх опять звучал в словах Михаила Васильевича. Он, по всей видимости, передался ему от дяди Вани, а тот уже имел основания бояться. Человек, хоть раз взглянувший в дуло, направленное на него, не скоро отходит от замораживающего ужаса смерти.
   — Кто этот кавказец? — спросил Андрей, пытаясь уточнить хоть какие-то детали той странной встречи. — Вы его раньше видели?
   — Никогда.
   — Но с майором, судя по всему, он знаком давно. Так?
   — Похоже на то.
   — В каком часу он подъехал к скверу?
   — Примерно в половине одиннадцатого.
   — Сколько длилась их беседа?
   — Я уже говорил. Минут двадцать...
   — Давно в машине майора магнитофон?
   — Нет, купил он его совсем недавно. Я сам его монтировал.
   — Как майор объяснил его необходимость?
   — Зачем объяснять? Я ж не совсем дурак. Он принес, я приладил. И все. Ежу ясно — для чего. Когда мы ездили, майор часто включал трясучку.
   — Что это?
   — Трясучка? Так я называю музыку. Рок.
   — Вы, уходя, глушили двигатель?
   — Нет, уже жарко, а у нас кондиционер. Без него в машине не усидишь.
   — Значит, майор мог спокойно вести запись?
   — Думаю, так оно и было. — И сразу, без перехода, Костров спросил: — Чайку попьете?
   — Спасибо.
   Андрей встал. В тот же миг дверь приоткрылась. Пахнуло дорогими духами. В беседку заглянула Наташа:
   — Пап, я ухожу. У меня дела.
   — Позвольте вас проводить, — предложил Андрей.
   Она улыбнулась, сверкнув глазами.
   — Позволяю. Высокие офицеры — моя слабость. Верно, папа?
   Они дошли до остановки троллейбуса.
   — Вам куда? — спросила Наташа.
   — Разве мы не вместе? — Андрей сделал удивленное лицо. — Я же вас провожаю...
   — Вы всегда так напористы с женщинами?
   — Нет, только в этот раз. Вы мне очень нравитесь.
   — Это признание?
   — Конечно.
   — Хорошо. Мы едем в художественную галерею. У меня там встреча.
   — Он что, художник? — осененный внезапной догадкой, поинтересовался Андрей.
   — Да, но вам это ничем не грозит. Я ведь сказала — мне нравятся высокие офицеры. Кстати, вы слыхали о художнике Васильеве? Андрей напряг память. Удивляя самого себя, сказал:
   — О Федоре Александровиче? Наташа изумленно приподняла брови:
   — Браво, поручик! Я просто потрясена. Покажите мне еще офицера, который бы помнил о Федоре Александровиче!
   — Я его запомнил потому, что на многих его картинах есть лужи, — сказал Андрей так, будто оправдывался.
   — Теперь у вас будет возможность познакомиться с другим Васильевым. С Константином. Этого вы тоже никогда не забудете...
   — Ревную к такой рекламе, — признался Андрей.
   — Не надо. Его уже нет в живых.
   Андрей давно не бывал в городской художественной галерее, и потому в памяти оставалось то, что видел там еще в школьном возрасте: белые, блестящие двери со сверкающими бронзовыми ручками, старинный паркет, светящийся воском, высокие потолки, украшенные ажурной лепниной, — мир добрый, гостеприимный, торжественный. Сейчас, войдя под тихие своды, он даже усомнился: туда ли они пришли? Выщербленные, поцарапанные ступени парадной лестницы — должно быть, по ней волокли какой-то тяжелый предмет, и он своим весом безжалостно крошил старинный мрамор — без слов свидетельствовали о бесхозности и небрежении. Следы запустения и убогости с первых шагов бросались в глаза тем, кто приходил сюда прикоснуться к истории и культуре. Дверные бронзовые ручки тронула неумолимая зелень — спутник нужды и безвременья. Белая эмаль на филенках и подоконниках потрескалась и местами лупилась.
   У входа сидела сгорбленная женщина с наброшенной на плечи пуховой шалью. В одном лице она являла кассира, торговавшего билетами, и контролера, который пропускал посетителей в залы.
   — Здравствуйте, — сказал Андрей, и женщина, подняв голову, удивленно взглянула на него поверх очков. Сюда, должно быть, теперь входили не здороваясь. Дух перемен диктовал новые правила поведения, а по ним «господам» не обязательно замечать присутствие, суету и угодливость обслуги.
   Они вошли в первый зал, и прямо перед входом Андрей увидел картину. Остановился перед полотном ошеломленный.
   На фоне зимнего русского леса художник изобразил могучего мужчину в полушубке. Он стоял на морозе с непокрытой головой, и темные, с проседью волосы ниспадали на лохматый воротник. Пронзительно голубые глаза, окруженные лучиками мудрых морщинок, смотрели на Андрея с испытующим вниманием. Человек — назвать его мужиком у Андрея не хватило духу, — рыцарь, смелый, умный, гордый, не способный подчиняться ни давлению обстоятельств, ни напору чуждой воли, был настоящим русичем. Кто он? Лесоруб с топором на правом плече, который пришел в лес заготовить дров для дома и баньки, или крестьянин-партизан, затаившийся в чаще, неподалеку от дороги, по которой вот-вот пройдут враги? Художник не хотел до конца прояснять свои замыслы, и название картины «Северный орел» одинаково красноречиво помогало представить зрителю облик лесоруба-богатыря и витязя-патриота.
   А рядом, до боли томя и волнуя душу, висело оправленное в раму из березовых плах, с сохранившейся по краям берестой, полотно «Ожидание». С него на Андрея сквозь заиндевелое, схваченное морозным узором оконце, из темноты горницы, освещенной трепетным пламенем восковой свечи, смотрели умные, печальные и ждущие глаза прекрасной женщины с толстой русой косой, которая живым золотом лилась и стекала по ее левому плечу.
   Чего ждала она, русская дева-красавица? Только ли скорого возвращения суженого? А может быть, то сама истерзанная страданиями Россия у морозного окна ожидала гонца с поля брани с вестью о том, что наконец-то отбито нашествие черной рати, решившей опутать сильные плечи народа-богатыря тенетами, опоить его зеленым зельем, скрутить и бросить к своим ногам? Где же он, этот гонец? Спешит ли или запаздывает? А может, уже лежит где-то вдалеке, проколотый дамасской сталью купленного на Востоке кинжала и спрятанного до поры до времени под полой?
   — Что молчите? — спросила Наташа.
   Андрей взглянул на нее с удивлением. Спросил:
   — Кто? Я?
   — Извините, нет. Я спросила вон того старичка, с которым мы пришли сюда вместе.
   Андрей тряхнул головой, будто отгонял наваждение.
   Они провели в музее два часа. Потом Андрей проводил Наташу домой. Довел до подъезда, посадил в лифт, дождался, пока кабина тронется.
   Когда он вышел из подъезда, к нему откуда ни возьмись навстречу шагнул кавказского облика парень, скорее всего армянин.
   — Послушай, ты, — сказал он, бесцеремонно хватая Андрея за рукав, — эту бабу оставь, пока тебе не сломали шею...
   Андрея сбило с толку слово «баба», которое он никак не мог связать с Наташей. Он переспросил:
   — Не понял, что за баба?
   Кавказец ощерил белые ровные зубы.
   — Ах, дорогой, «баба» не интеллигентно, верно? Так я имэл в виду дэвушку.
   — Если дэвушку, — теперь Андрей понял все и стал подражать акценту кавказца, — то давай вали отсюда по холодку. Мои дэвушки — нэ твое дэло.
   — Смотри. Тебя пэрдупэрдили. Чтобы потом бэз обыды.
   Андрей сгреб парня за грудки, рывком притянул к себе. Сказал, понизив голос до хрипловатого шепота:
   — Слушай, ты, дитя гор. Дуй сейчас же бегом. И больше мне на глаза не попадайся.
   Он увидел, как в безысходной ярости перекосилось чужое лицо, расширились и без того крупные зрачки. Андрей резко оттолкнул кавказца, и тот ткнулся спиной в стену дома.
   — Ты понял, абрек?
   Кавказец поправил курточку, сунул руки в карманы, отошел в сторону. Пройдя с десяток шагов, обернулся:
   — Мы эщэ встрэтимся. Запомни!
   — Запомню, — пообещал Андрей и засмеялся.
   Вечером, беседуя с Катричем по телефону, как бы между делом, он рассказал о своем приключении. К его удивлению, Катрич шутливого тона не принял и к рассказу отнесся крайне серьезно.
   — Ты сделал три ошибки, — выговорил он Андрею с досадой. — Во-первых, не придал значения этому случаю. Мы взялись за дело, в котором любую случайность надо рассматривать как действия противника. Во-вторых, тянуть кого-либо на себя за грудки — непростительное мальчишество даже для мастера спорта. В подобных случаях следует поворачивать человека спиной к себе. В-третьих, ты его даже не обыскал. Это вообще непростительно. Он мог отойти на два шага и всадить в тебя пулю. Да что — пулю, плеснул бы струю из газового баллончика, и чихал бы ты до сих пор...
   Андрей засмеялся. Страхи Катрича казались ему преувеличенными.

26 апреля. Пятница. г. Придонск

   В восьмом часу утра задребезжал дверной звонок. Натянув брюки и сунув босые ноги в тапочки, Андрей вышел в прихожую. Звонок повторился — настойчивый, требовательный.
   Сбросив цепочку, Андрей щелкнул замком, распахнул дверь и отступил к простенку. В квартиру вошел мужчина среднего роста с рыжей кудлатой шевелюрой. Остановился растерянно, не замечая хозяина. Андрей, оказавшийся за его спиной, закрыл дверь.
   — Вам кого?
   Вошедший обернулся. Теперь Андрей мог хорошо разглядеть его. Это был толстяк лет сорока, обремененный брюхом, которое перевисало через брючный ремень. Он чем-то напоминал пластилиновую фигурку, вылепленную мультипликатором для фильма о гномах. Крупная круглая голова, вялые, вислые, как у бульдога, губы, над ними нос, похожий на нежинский огурец — такой же неровный и пупырчатый. Красная борода, каленые щеки, уши, исковерканные неведомой силой... Все утрированно, карикатурно.
   — Вы Бураков? Андрей? — спросил пузан, выставив указательный палец пистолетом. — Я Золотцев. Адвокат. У меня к вам поручение от одного из моих клиентов.
   — Нельзя было прийти пораньше? — спросил Андрей язвительно. — Что там за поручение?
   — Думаю, вас оно заинтересует, — пообещал адвокат и достал из кармана плотный пакет, обернутый в черную фотографическую бумагу. Положил на ладонь, как на чашу весов. — Мой клиент выражает вам свое соболезнование по случаю гибели отца. Он считает, что печальное происшествие произошло вследствие роковой ошибки. Руководствуясь гуманной идеей и исходя из дружеских чувств, мой клиент поручил передать вам двести тысяч рублей. Наличными. — Последнее слово из уст адвоката прозвучало торжественно, как сообщение о государственной награде. — Он же советует вам прекратить всякий розыск по известному делу. Результата это не даст, а вот опасности для вас здесь таятся большие... Теперь возьмите. Можете пересчитать.
   Золотцев протянул пакет Андрею. Тот демонстративно заложил руки за спину. Спросил, не скрывая злости:
   — Вы думаете, у меня не хватит решимости сейчас же позвонить в милицию и придержать вас здесь, пока не приедут?
   Золотцев иронически улыбнулся:
   — Хватит, конечно, но будет это не очень умно. И если точнее, то очень неумно. Что вы скажете, когда здесь появится милиция?
   — Скажу, что вы предлагали мне взятку...
   — Боже, и это говорит офицер несокрушимой и легендарной! О какой взятке может идти речь, если вы не должностное лицо?
   — Я найду, что сказать, будьте уверены!
   — Не надо, Бураков. Даже не пытайтесь состязаться со мной в делах, в которых я съел собаку. Вы, например, уверены, что знаете обо всех, кому был должен деньги ваш отец и кто должен ему? Вот видите — вы уже пас. Между тем деньги, которые я предлагаю вам, возвращает семье погибшего полковника честный должник. Он сам выехал за границу на постоянное жительство и поручил мне вручить деньги кредитору.
   — Кто этот таинственный должник? — спросил Андрей горячо. — Вы можете назвать его фамилию?
   — Не будьте чрезмерно любопытны. Многознайство не в ваших интересах. Если вы будете копать слишком глубоко, на свет выглянут факты, которые бросят тень на честное имя вашего отца. Вы именно этого добиваетесь? Учтите, большие деньги не любят, когда ими шуршат у всех на виду.
   — Убирайтесь! — яростно бросил Андрей. — И чтоб ноги вашей здесь больше не было! Вон!
   — Ухожу, ухожу. — Золотцев направился к выходу. У самой двери он положил пакет на тумбочку. — Все же пересчитайте.
   Андрей схватил пачку и швырнул ее на лестничную клетку вслед за вышедшим из квартиры адвокатом. Тяжелый сверток глухо ударился о бетон. Золотцев шумно вздохнул, нагнулся, поднял деньги.
   — А вот это вы уже зря, Бураков. Зря и глупо. Я был уверен, что вы умнее... Деньгами так не швыряются. Особенно такими. Андрей рванул дверь и захлопнул ее со стуком. Последние слова адвоката он уже не слыхал.
   В десять позвонил Катрич. Спросил озабоченно:
   — Как там у тебя?
   Андрей понял — капитан говорит из неудобного места и распространяться не может. Ответил столь же коротко:
   — Есть новости. Загляни.
   — Буду минут через двадцать, — пообещал Катрич. Однако в назначенный срок не появился и вместо этого еще раз позвонил:
   — Я из автомата. Можешь рассказать, что там у тебя?
   Андрей изложил события, происшедшие утром. Катрич слушал, не перебивая. Андрею несколько раз даже казалось, что линия умолкала, и он спрашивал: «Ты где?» «Говори, говори», — подбадривал его Катрич и снова умолкал. Обоюдный разговор возник, когда Андрей назвал фамилию адвоката.
   — Золотцев? — переспросил Катрич. — Фигура известная. На нем пробы негде ставить.
   — Что ж его тогда не возьмут за мокрое место? — спросил Андрей.
   — А оттого и не возьмут, что место мокрое, — рука соскальзывает. Точно известно: он консультирует уголовников, а попробуй докажи.
   — Значит, я тебе о нем зря рассказал?
   — Вовсе нет. Теперь мне кое-что стало понятней. Скажу больше:
   ты подачку не взял и теперь тебе хотят нацепить «хвост».
   — Что ты имеешь в виду?
   — А то, что когда я двинул с автобуса прямиком к твоему дому, то засек типа в кепочке. Пригляделся — старый знакомый. Колян Компот. Исполнитель мелких паскудных акций. Кому шило в бок воткнуть. Кому затылок кастетом погладить. Короче, глушит не до конца, но жестоко. Сейчас он явно отслеживает твой подъезд. Ты готов выйти? Готов? Тогда давай, выходи. Шагай спокойно, не торопись. Глазей по сторонам. Короче, ты беспечно гуляешь. Одно условие — не оборачивайся. Привольный переулок знаешь?
   — Что за вопрос.
   — Отлично. Свернешь туда. Иди посередине мостовой. Там машины не ходят. Затем налево, на Торговую. Не доходя пожарки, перейди на правую сторону, сбавь шаг до самого малого. Мне надо, чтобы ты от угла Матросской до десятого дома шел не меньше трех минут. Перед десятым домом на стене укреплено табло «Берегись автомобиля». Заходи под арку. Понял?
   Быстро собравшись, Андрей вышел из дому и сразу засек, как от квасного ларька к калитке лениво двинулся высокий парень в джинсах и красной майке с рукавами. Голову его прикрывала черная кепочка спортивного покроя. Он держал руки в карманах, смотрел в стороны, но во всей его фигуре ощущалась напряженность.
   Андрей не пошел к калитке, а сразу свернул за угол дома, чтобы выйти в Аксаковский переулок через ворота у бойлерной. Его маневр привел парня в джинсах в замешательство. Он мгновенно утратил показную неторопливость, быстрым шагом вошел во двор и двинулся за Андреем. Сомнений не оставалось: это «хвост».
   Андрей шел медленно, не торопясь, не оглядываясь. Знал: Катрич держит «хвост» и не выпустит его из виду.
   Впервые со дня возвращения в родной город Андрей шел по центральной улице, имея возможность вглядеться в облик нового времени. На ступеньках подземного перехода сидели нищие — какие-то цыганского вида старухи с изможденными черными лицами. Рядом, спеленутые в тугие кульки, лежали сонные младенцы. Чтобы они не вякали, не просили есть и пить, их, должно быть, предварительно пичкали транквилизаторами. Прохожие большей частью безучастно проходили мимо, хотя кое-кто задерживался и от щедрот своих или великой наивности бросал на разложенную тряпицу смятые бумажки. Вдоль бровки тротуара, сужая и без того неширокий проход, возвышались «комки» — разномастные лавки — пивные будки, газетные киоски, керосиновые ларьки — теснились один к одному, придавая центральной улице жалкий вид. Так, должно быть, выглядят разорившиеся господа, еще надевающие перед выходом в город цилиндры и фраки, но уже не имеющие ничего, кроме штопаных джинсиков. И это уродство никого не задевало, не беспокоило даже главного архитектора города, который в былые времена строго требовал убрать с проспекта металлические урны, поскольку они «не вписывались в облик города, вступившего в фазу развитого социализма».