Страница:
Навоз, он и есть навоз. Но в хозяйстве нужен. Потому не уволил Волков Волобуева за художества, только перевел в архив, скрыв от глаз посторонних. Пусть его находится под рукой.
Волков знал, что такой человек как Волобуев запросто сможет сделать виновного невиновным, невинного — виноватым.
Ведь что такое закон?
Закон это нижняя и верхняя планки, которые надо держать в уме, когда готовишь уголовное дело. Между этими точками — зона разгула юристов. От пяти до пятнадцати лет заключения — во, разбег, верно? Пусть Волобуев и поработает над выбором.
А вот судью губернатору придется подбирать самому. Чтобы сделать процесс управляемым, его надо передать в надежные руки. В надежные... А у кого из знакомых судей они такие?
Придется подсказать Немцеву одно имечко: Татьяна Викторовна Юдина. Только пойдет ли на авантюру мадам с безукоризненной репутацией? Жаль, конечно, но придется отдать в колоду губернатора неплохие козыри: в прокуратуре на Юдину есть компромат. И не просто сплетня, а материал весомый: мадам берет на лапу.
Впрочем, кто сейчас не берет? Только те, кому не дают. Потому Волков и не давал делу хода. А теперь, извините, Татьяна Викторовна, придется вас сдать. Мы вам, как говорится, вы — нам. Баш на баш. То на то. Может ли быть что-то понятнее?
И все равно Волков злился. Вроде бы умный мужик Немцев, не первый год женат на губернии, а как дешево купился. Разве можно столь опрометчиво зрелому политику объявлять народу, что поднял перчатку и принял вызов преступного мира? Неужели не ясно, сколь глупо обещать уложиться во взятые с потолка сроки, найти и покарать преступников по закону?
Вот теперь и крутись. Проще было бы дело закрыть, сунуть в долгий ящик годика на два, не обметать с корочек пыль, потом и вовсе списать в архив.
Сколько таких дел уже успела похоронить Москва! И дела какие — не о двух убитых бабах из дачного поселка. Клали людей с именами — одного, второго, третьего... А вот время прошло и почти все забылось. Теперь кладут других...
В области с таким потруднее. Особенно если губернатор связал всех обещанием. Теперь дело придется делать из ничего. Взять и бросить на заклание сына Немцева — не позволено. Значит на его место нужен дублер.
Эх, раздерись и тресни! Кто бы знал прокурорские трудности! Организовать процесс — не кулич слепить из песка. Нужен обвиняемый. Нужны свидетели, которые все разложат по полочкам и докажут вину обвиняемого. Трудно, ой трудно такое сделать, но никуда не уйдешь — придется. Вот ведь фуе-муе с бандурой!
Здание строилось на деньги ЦК КПСС для редакции областной газеты «Знамя труда», молодежного издания «Молодой коммунар», трех межрайонных многотиражек — «Трудовое знамя», «Красный стяг», «Вперед», для редакций областного телевидения и радиовещания, корреспондентских пунктов центральных московских газет.
С приходом к власти демократических сил статус областной прессы резко поднялся. Средства массовой информации перестали быть «подручными партии» и стали именоваться «четвертой властью». Такое преображение журналистам понравилось. Еще бы — власть!
Чтобы ярче подчеркнуть рождение новой силы, решением губернатора у прессы отобрали ее дом и переселили в него законодательное собрание области. Редакции разбежались по городу и осели там, где сумели найти подходящую, а самое главное — не очень дорогую крышу.
«Молодой коммунар» поселился в крошечном особняке, который раньше принадлежал Главлиту — строгой государственной конторе, правившей в области цензуру над мыслью, словом и буквой.
Новое время изрядно изменило мир областной прессы. Три межрайонные многотиражки благополучно скончались из-за острой финансовой недостаточности. «Знамя труда» изменило название и стало выходить как «Народная инициатива». Тираж газеты из-за неподъемных для подписчиков цен упал. Газета захирела.
Устоял в конкурентной борьбе только «Молодой коммунар», который не стал менять названия, хотя присовокупил к старому заголовку две крупные литеры «МК», как это сделали московские коллеги из известной газеты.
Главный редактор «МК» сумел уловить веянья времени, переборол в себе чистоплюйство, воспитанное комсомолом и коммунистической моралью. Решительно отбросив идейные шоры, он превратил газету в листок, щедро питавший читателей рассказами о криминальных событиях, о сексе, сплетнями из мира театра, кино, репортажами из жизни «новых русских».
Газета показала свою способность существовать самостоятельно. Ее девизом стали три буквы «С»: «событизация, сенсация, сексизация». Главный редактор в качестве эталона любил называть заметку «Собственный пес отгрыз хозяину мужское достоинство». В этом материале органически слились все три «С». Заметка попала на первую полосу газеты и вызвала немало разговоров в городе.
Правильный выбор направлений публикаций был высоко оценен в деловых кругах, и сразу нашлись спонсоры, решившие прибрать влиятельный орган к своим рукам.
Одним из удачных качеств главного редактора явилось умение безошибочно оценивать обстановку в криминальной среде и правящих кругах области. Там не существовало единого интереса, хотя цель — стремление к максимальной наживе за счет передела государственной собственности была единой.
Разные группы здесь боролись за влияние, сталкивались в кровавой борьбе, назначали и проводили разборки, истребляли конкурентов физически. В этой невидимой глазу подковерной борьбе принимали участие даже органы МВД и прокуратуры. Эти структуры боролись между собой за свои собственные интересы, хотя от посторонних взглядов это тщательно скрывалось.
Газета уверенно пользовалась своим положением стороннего наблюдателя. В редакцию то и дело попадали материалы, в которых одна группировка компрометировала другую. Такие сведения подкидывали то из милиции, то из прокуратуры, порой даже из службы безопасности. Публикации «МК» вызывали шумные скандалы. Газетчиков тащили в суд, грозили другими карами, но это лишь добавляло популярность изданию.
С редакцией «МК» сотрудничала известная в области журналистка Лариса Кисляк. Она уже много лет специализировалась на криминальной теме. Ее публикации всегда были на грани фола и становились сенсациями. Однажды, еще молодой сотрудницей районной газеты, Кисляк написала и тиснула очерк о майоре Ручкине. Материал конечно был проходной, даже сам Ручкин забыл о чем там говорилось, но повод для того, чтобы возобновить знакомство с Кисляк имелся. И он им решил воспользоваться.
Они договорились о встрече.
Ручкин пришел в редакцию пораньше — задолго до назначенного ему времени — по стариковски боялся опоздать. Оказалось, что Кисляк на месте не было. В общем зале редакции шло заседание.
Ручкин сел на стуле неподалеку от двери зала и углубился в газету, которую купил при входе в фирменном киоске «МК».
Поначалу Ручкин не прислушивался к тому, что говорилось в зале. Он в уме формулировал тезисы, чтобы коротко и емко изложить дело журналистке. Но голоса в зале вдруг стали звучать громче — кто-то вошел и не прикрыл за собой как следует двери.
Говорил мужчина. По манере чувствовалось — начальник. Он не просто объяснял собравшимся нечто для всех интересное, он давал указания.
— Мы не учебник этики. Мы — газета. Наша цель — читатель. Его надо бомбить и бомбить. Все вы уже привыкли хорошо есть и пить. Презентации. Аккредитации. Это естественно до тех пор, пока газету читают. Упадет интерес, снизится тираж — вы узнаете, что такое общественное забвение. Так почему главный редактор должен за всех вас думать? Почему? Разве это мое дело сочинять заголовки? За вас. Да, Гринштейн, не делайте такое лицо. За вас тоже...
— Разве я... — молодой женский голос явно пытался оправдаться.
— Не будем уточнять детали. — Главный редактор решительно пресек попытку возражения. — Вялый заголовок в газете — это смерть материалу. «Война и мир». «Тихий Дон». «Обломов» — это все нам не нужно. Да, и «Архипелаг ГУЛАГ» никто читать не станет. Наш заголовок должен бить читателя кулаком в морду, либо по яйцам.
В зале громко рассмеялись, и оживленный шум долго не стихал. Главный редактор не пытался никого успокаивать. Только когда эмоции поулеглись, он продолжил.
— Мне надоела ваша демонстрация целомудрия. Все, чему вас учили на факультете журналистики, пора забыть. Вам по двадцать, а пишете скучно, как Толстой в семьдесят лет. Вот вы, Юлечка. Что вы все время тянете юбку ниже колен? Вы перед артистами тоже скромничаете? Нет? Я не верю. Мне дали два ваших интервью с актерами и ни в одном я не нашел строк: «Артист, говоривший о великом и вечном, все время пялился на мои колени. Он так и жрал их глазами. Я видела, он умирал от желания содрать с меня трусы и юбку».
— Этого не было!
Женский голос, полный слез и возмущения прозвучал на высокой ноте, сорвался и смолк.
По залу прошелся шорох. Кто-то засмеялся. Кто-то захлопал в ладоши.
Редактор дождался тишины.
— Юлечка, милая, не надо казаться дурочкой. Ты же могла так подумать? Могла. Думать — твое конституционное право. Это обязанность профессионального журналиста — создавать скандалы, раздувать их. Тебе объяснить, как это делается? Нет? Тогда пойми — красивые колени, — а они у тебя красивые, — должны работать на газету.
В зале опять оживились.
— У кого есть интересные предложения?
— Павел Семенович, пришло забавное письмо, — голос девичий, звонкий. — Пишет некая гражданка Рубальская.
— И что она пишет?
— Вот. «Как мне быть, если мой муж гомоспециалист? В храм блаженства он предпочитает проникать не через парадный, а через задний, черный вход?..»
— Я понял, Вика. Понял. Прекрасная тема! Только подать ее нужно смачно. Организуйте беседу врача. Пусть расскажет все, что знает о храме блаженства и входах в него...
— Павел Семенович, у меня тоже тема.
Теперь инициативу постарался перехватить мужчина.
— Ну?
— Председатель правления областного общества глухих Смальц издал служебную инструкцию. В ней он запрещает сотрудникам критически отзываться о персоне председателя. Те, кто ведет такие разговоры, должны наказываться вплоть до увольнения.
— Макаров, ты это всерьез?
— Конечно.
— Тогда почему материал не у меня на столе? Таких самодуров, как этот Шмальц, нарушающих конституцию и основы демократии, надо стегать не стесняясь. Чтобы к вечеру статья была в секретариате. И не жалейте выражений...
Настроенность редактора на борьбу с теми, кто попирает права и свободы людей, показалась Ручкину добрым знаком. То, о чем он собирался сообщить газете, было куда опасней для общества, нежели выверты глупого чиновника Смальца.
Минут десять спустя, совещание, которое в редакциях по традиции называют летучкой, даже если оно длится три часа, окончилось.
Затопали ноги, застучали сдвигаемые с мест стулья. Как стадо бизонов, спешивших на водопой, из зала заседаний в коридор вывалилась толпа гангстеров печатного станка. Мимо Ручкина неслись мальчики, готовые при слове «сенсация» разгребать руками свежее дерьмо, и девочки, которым ради интересов профессии рекомендовалось повыше открывать свои ноги.
Кисляк сама узнала Ручкина. Подошла и спросила:
— Василий Иванович?
Ручкин вскочил со стула, заулыбался.
— Так точно, Лариса Сергеевна, я.
— Пройдем ко мне в кабинет. Кстати, Василий Иванович, вы мало изменились.
Ручкин заметно смутился.
— Что вы, куда там! Возраст не красит. А вот вы, Лариса Сергеевна, расцвели. Во всех отношениях: и внешне и творчески.
— Ну, ну, Василий Иванович, я ведь так чего доброго и поверю.
— Я совершенно искренне. Меня всегда поражала ваша смелость. Для женщины роль криминального репортера не совсем подходит. А вы...
Кисляк мило улыбнулась. Взяла со стола золоченую зажигалку, высекла огонь, прикурила, со вкусом затянулась
— Говорите, говорите, Василий Иванович. Комплименты всегда приятны.
Ручкин сделал недоуменное лицо.
— Почему комплименты, Лариса Сергеевна? Я, извините, читал большинство написанных вами материалов. Во всяком случае, так думаю. И скажу — вы никогда не мельчили. Я знаю, как такие выступления воспринимались властями...
— Милый Василий Иванович! — В голосе Кисляк прослушивалось неподдельное уважение к гостю. — Мне было бы неприятно обманывать вас. Очень неприятно. Тем более, что, судя по всему, вы сохранили удивительную наивность...
Последние слова резанули Ручкина по самолюбию. Он давно уже не считал себя наивным и не принимал на веру расхожие лозунги и обещания, которыми так любят швыряться политики. Постоянное общение с теневой стороной жизни позволило ему научиться ясно видеть идеологические подмалевки, которыми пропаганда приукрашивала действительность. И вдруг...
Однако ни смущения ни обиды Ручкин не показал.
— Возможно, Лариса Сергеевна. Все возможно. И все же мне кажется, вы кокетничаете. Ваши публикации в равной мере задевают интересы криминалитета и властей, которые так любят болтать о борьбе с преступностью.
— Я ожидала, Василий Иванович, что вы обидитесь на мои слова. Извините, если все же уязвила вас. — Она взглянула на часы. — Давайте о деле. Мне скоро надо уехать.
Ручкин подробно, с четкостью милицейского протокола изложил события, о которых предлагал написать в газете.
Кисляк слушала внимательно, ни разу не перебив рассказчика. Только когда он окончил, спросила:
— Если это не Вадим Васильев, то кто же убийца? Вы его не назвали. Я понимаю, в умолчании вся прелесть детектива, но в конце повествования имя преступника должно быть названо.
— Это Игорь Немцев. Сын губернатора. Сейчас он скрывается под девичьей фамилией матери и имеет паспорт на имя Игоря Мещерского.
Кисляк твердым мужским жестом задушила сигарету, прижав ее к пепельнице. Поджала губы. Подумала.
— Сволочь он, подонок! — Оценка прозвучала с предельной откровенностью. — Но, Василий Иванович, можете меня презирать, можете даже убить, только от предлагаемой публикации я вынуждена отказаться.
Прямота ответа поразила Ручкина. Он понял: его надежда на прессу рухнула. Единственный человек, который мог поднять голос в защиту Вадима Васильева, открыто испугался предложенной ему роли разоблачителя.
— Вы боитесь? — Ручкин хотел сказать «боитесь губернатора», но последнего слова не произнес. Оно и без того подразумевалось.
— Боюсь, но это сложнее, чем вы подумали.
— Что значит сложнее?
— Это со стороны кажется, что пресса может все, потому что ей позволено поступать по своему усмотрению. Но нам-то собственные возможности известны лучше. Есть потолок, выше которого газете не разрешено прыгать. И мы не прыгаем. Сегодня, к примеру, главный дал команду втюхать фельетон о председателе правления общества глухих Смальце. Этот болван написал инструкцию для аппарата правления. В ней указал, что любая критика сотрудниками действий председателя — это нарушение трудовой дисциплины. Могу заверить, что наш сотрудник вволю попляшет вокруг этой глупости. Теперь учтите, если бы подобное распоряжение написал губернатор или наш любимый мэр, мы бы подобный факт в упор не заметили.
— Однако вы даже президента страны щиплете за пятки. И ничего.
— Вы слыхали, кто такой господин Сагитов?
— Немного.
— Так вот мы щиплем президента, как вы сказали, ровно в той мере, в какой им бывает недоволен господин Сагитов.
— Он что, — Ручкин изумленно смотрел на Кисляк, — ваш начальник?! Вот не слыхал!
— Он больше, чем начальник. Он наш хозяин. Мы все еще по привычке говорим: «наша газета». А на деле она его. И те, кто тут работают, живут его милостью.
— Но вы же так смело бомбите коррупцию. Бьете всяческий криминал. Как же это можно, если над вами кто-то стоит?
— Над нами, Василий Иванович, стояли и будут стоять всегда. Раньше — обком партии. Теперь хозяин. Уйдет один, найдется другой. Нас могут продать, закрыть, что угодно...
— Неужели Сагитов читает все, что вы собираетесь дать в газете?
— Нет, для этого есть главный редактор. Он один точно знает, что Сагитову угодно, что — нет.
— А если все же попробовать?
— Не имеет смысла. Идти на диких зверей с холостыми патронами — это не проявление смелости. Это — безрассудство. Если угодно — глупость.
— Мы все же живем не в джунглях. Раскрывая глаза людям на правду, вы создаете общественное мнение. Ваши статьи как взрыв привлекают внимание общества. Будоражат его. Заставляют думать. Бороться...
— Как звучат мои статьи я знаю наверное лучше вас. Это обычные хлопки. Так бывает, когда разбивают бумажный пакет, надутый воздухом. Все поворачивают головы и тут же отворачиваются: гром не из тучи...
— И все равно народ о вас думает иначе.
— Народ? Не надо, Василий Иванович! Не обманывайте себя. Народа нет. Есть люди. И каждый из них стоит сам за себя. Надо прижечь огнем сто задниц сразу, чтобы эти сто человек дружно заорали в один голос. Но когда прижигают зады в индивидуальном порядке — на зрелище все придут посмотреть: интересно.
— Вы же четвертая власть!
— Ой, ой! — Кисляк притворно охнула. — Я в вас окончательно разочаруюсь. О какой четвертой власти вы говорите? О прессе? Побойтесь бога! Мы сейчас как никогда только представители второй древнейшей профессии.
Ручкин молчал.
— Василий Иванович, — Кисляк положила свою руку на его. Ладонь у нее была теплая, мягкая. А сама она выглядела усталой, измученной женщиной. — По-моему, у нас получился прямой и откровенный разговор. Так? Потому скажу вам то, чего никогда не сказала бы никому другому. Для начала один вопрос. У вас были случаи, когда задержанного вами человека кто-то не разрешал наказывать?
— Было и такое. — Ручкин угрюмо опустил голову. — Было.
— Так вот, еще вчера главный редактор приказал не лезть в судебное дело Вадима Васильева. Все будет выглядеть так, будто ни человека, ни такого дела не существует вообще. Вы понимаете?
— Что же делать? Неужели нельзя хоть как-то взорвать это молчание?
— Холостым патроном? Не выйдет.
— А гранатой?
Она пожала плечами.
— Гранатой? Это куда ни шло.
Немцев открыл корочки, начал чтение.
Вот она, не декларированная, а реальная власть! Вот она, тут. Он даже сжал кулак, положил его на стол перед собой и внимательно оглядел. Должно быть, также чувствовал себя Сталин, когда ему на стол клали дела политических противников. И было в них все, что имелось в деле, которое лежало перед Немцевым: ссылки на статьи законов, точные юридические формулировки обвинений, подписи прокуроров, следователей, экспертов...
А как иначе? Как управлять страной, областью, как командовать армией, как держать в кулаке толпу демагогов, кричащих о правах человека, о необходимости сохранять экологию, если ты не можешь настоять на своем? Он теперь это мог. Мог и знал об этом.
— Зачем это?! — Он рассерженно ткнул пальцем в только что прочитанный абзац.
— Леонид Викторович, подобный подход лучше всего свидетельствует о том, что следствие велось объективно. Это вполне оправданно.
Прокурор лучился доброжелательность и говорил мягко, будто убеждал капризного малолетнего сына любовницы, который не желал уйти погулять в момент, когда то потребовалось взрослым.
— Ты мне мозги не крути. — Немцев не умел сдаваться так просто. — В чем эта оправданность? С первых строк обвинительного заключения суду будет заявлено, что вины подсудимый не признает.
— Верно, но вы читайте дальше. — Прокурор тяжело вздохнул и вытер платком пот со лба. Доказывать что-либо начальству всегда было и остается делом неблагодарным. Но хуже всего то, что при любом несовпадении мнений, губернатор начинал подозревать самых близких к нему людей в злом умысле и пытался угадать, кто его пытается подсидеть.
Недовольно поправив очки на носу, Немцев продолжил чтение.
Волков знал, что такой человек как Волобуев запросто сможет сделать виновного невиновным, невинного — виноватым.
Ведь что такое закон?
Закон это нижняя и верхняя планки, которые надо держать в уме, когда готовишь уголовное дело. Между этими точками — зона разгула юристов. От пяти до пятнадцати лет заключения — во, разбег, верно? Пусть Волобуев и поработает над выбором.
А вот судью губернатору придется подбирать самому. Чтобы сделать процесс управляемым, его надо передать в надежные руки. В надежные... А у кого из знакомых судей они такие?
Придется подсказать Немцеву одно имечко: Татьяна Викторовна Юдина. Только пойдет ли на авантюру мадам с безукоризненной репутацией? Жаль, конечно, но придется отдать в колоду губернатора неплохие козыри: в прокуратуре на Юдину есть компромат. И не просто сплетня, а материал весомый: мадам берет на лапу.
Впрочем, кто сейчас не берет? Только те, кому не дают. Потому Волков и не давал делу хода. А теперь, извините, Татьяна Викторовна, придется вас сдать. Мы вам, как говорится, вы — нам. Баш на баш. То на то. Может ли быть что-то понятнее?
И все равно Волков злился. Вроде бы умный мужик Немцев, не первый год женат на губернии, а как дешево купился. Разве можно столь опрометчиво зрелому политику объявлять народу, что поднял перчатку и принял вызов преступного мира? Неужели не ясно, сколь глупо обещать уложиться во взятые с потолка сроки, найти и покарать преступников по закону?
Вот теперь и крутись. Проще было бы дело закрыть, сунуть в долгий ящик годика на два, не обметать с корочек пыль, потом и вовсе списать в архив.
Сколько таких дел уже успела похоронить Москва! И дела какие — не о двух убитых бабах из дачного поселка. Клали людей с именами — одного, второго, третьего... А вот время прошло и почти все забылось. Теперь кладут других...
В области с таким потруднее. Особенно если губернатор связал всех обещанием. Теперь дело придется делать из ничего. Взять и бросить на заклание сына Немцева — не позволено. Значит на его место нужен дублер.
Эх, раздерись и тресни! Кто бы знал прокурорские трудности! Организовать процесс — не кулич слепить из песка. Нужен обвиняемый. Нужны свидетели, которые все разложат по полочкам и докажут вину обвиняемого. Трудно, ой трудно такое сделать, но никуда не уйдешь — придется. Вот ведь фуе-муе с бандурой!
* * *
«Дом прессы» — так в Орловске на столичный манер называли здание модерновой архитектуры — стекло, бетон, унылый индустриальный фасад разливного цеха обычного пивзавода, подъезд с пандусами под огромным бетонным козырьком.Здание строилось на деньги ЦК КПСС для редакции областной газеты «Знамя труда», молодежного издания «Молодой коммунар», трех межрайонных многотиражек — «Трудовое знамя», «Красный стяг», «Вперед», для редакций областного телевидения и радиовещания, корреспондентских пунктов центральных московских газет.
С приходом к власти демократических сил статус областной прессы резко поднялся. Средства массовой информации перестали быть «подручными партии» и стали именоваться «четвертой властью». Такое преображение журналистам понравилось. Еще бы — власть!
Чтобы ярче подчеркнуть рождение новой силы, решением губернатора у прессы отобрали ее дом и переселили в него законодательное собрание области. Редакции разбежались по городу и осели там, где сумели найти подходящую, а самое главное — не очень дорогую крышу.
«Молодой коммунар» поселился в крошечном особняке, который раньше принадлежал Главлиту — строгой государственной конторе, правившей в области цензуру над мыслью, словом и буквой.
Новое время изрядно изменило мир областной прессы. Три межрайонные многотиражки благополучно скончались из-за острой финансовой недостаточности. «Знамя труда» изменило название и стало выходить как «Народная инициатива». Тираж газеты из-за неподъемных для подписчиков цен упал. Газета захирела.
Устоял в конкурентной борьбе только «Молодой коммунар», который не стал менять названия, хотя присовокупил к старому заголовку две крупные литеры «МК», как это сделали московские коллеги из известной газеты.
Главный редактор «МК» сумел уловить веянья времени, переборол в себе чистоплюйство, воспитанное комсомолом и коммунистической моралью. Решительно отбросив идейные шоры, он превратил газету в листок, щедро питавший читателей рассказами о криминальных событиях, о сексе, сплетнями из мира театра, кино, репортажами из жизни «новых русских».
Газета показала свою способность существовать самостоятельно. Ее девизом стали три буквы «С»: «событизация, сенсация, сексизация». Главный редактор в качестве эталона любил называть заметку «Собственный пес отгрыз хозяину мужское достоинство». В этом материале органически слились все три «С». Заметка попала на первую полосу газеты и вызвала немало разговоров в городе.
Правильный выбор направлений публикаций был высоко оценен в деловых кругах, и сразу нашлись спонсоры, решившие прибрать влиятельный орган к своим рукам.
Одним из удачных качеств главного редактора явилось умение безошибочно оценивать обстановку в криминальной среде и правящих кругах области. Там не существовало единого интереса, хотя цель — стремление к максимальной наживе за счет передела государственной собственности была единой.
Разные группы здесь боролись за влияние, сталкивались в кровавой борьбе, назначали и проводили разборки, истребляли конкурентов физически. В этой невидимой глазу подковерной борьбе принимали участие даже органы МВД и прокуратуры. Эти структуры боролись между собой за свои собственные интересы, хотя от посторонних взглядов это тщательно скрывалось.
Газета уверенно пользовалась своим положением стороннего наблюдателя. В редакцию то и дело попадали материалы, в которых одна группировка компрометировала другую. Такие сведения подкидывали то из милиции, то из прокуратуры, порой даже из службы безопасности. Публикации «МК» вызывали шумные скандалы. Газетчиков тащили в суд, грозили другими карами, но это лишь добавляло популярность изданию.
С редакцией «МК» сотрудничала известная в области журналистка Лариса Кисляк. Она уже много лет специализировалась на криминальной теме. Ее публикации всегда были на грани фола и становились сенсациями. Однажды, еще молодой сотрудницей районной газеты, Кисляк написала и тиснула очерк о майоре Ручкине. Материал конечно был проходной, даже сам Ручкин забыл о чем там говорилось, но повод для того, чтобы возобновить знакомство с Кисляк имелся. И он им решил воспользоваться.
Они договорились о встрече.
Ручкин пришел в редакцию пораньше — задолго до назначенного ему времени — по стариковски боялся опоздать. Оказалось, что Кисляк на месте не было. В общем зале редакции шло заседание.
Ручкин сел на стуле неподалеку от двери зала и углубился в газету, которую купил при входе в фирменном киоске «МК».
Поначалу Ручкин не прислушивался к тому, что говорилось в зале. Он в уме формулировал тезисы, чтобы коротко и емко изложить дело журналистке. Но голоса в зале вдруг стали звучать громче — кто-то вошел и не прикрыл за собой как следует двери.
Говорил мужчина. По манере чувствовалось — начальник. Он не просто объяснял собравшимся нечто для всех интересное, он давал указания.
— Мы не учебник этики. Мы — газета. Наша цель — читатель. Его надо бомбить и бомбить. Все вы уже привыкли хорошо есть и пить. Презентации. Аккредитации. Это естественно до тех пор, пока газету читают. Упадет интерес, снизится тираж — вы узнаете, что такое общественное забвение. Так почему главный редактор должен за всех вас думать? Почему? Разве это мое дело сочинять заголовки? За вас. Да, Гринштейн, не делайте такое лицо. За вас тоже...
— Разве я... — молодой женский голос явно пытался оправдаться.
— Не будем уточнять детали. — Главный редактор решительно пресек попытку возражения. — Вялый заголовок в газете — это смерть материалу. «Война и мир». «Тихий Дон». «Обломов» — это все нам не нужно. Да, и «Архипелаг ГУЛАГ» никто читать не станет. Наш заголовок должен бить читателя кулаком в морду, либо по яйцам.
В зале громко рассмеялись, и оживленный шум долго не стихал. Главный редактор не пытался никого успокаивать. Только когда эмоции поулеглись, он продолжил.
— Мне надоела ваша демонстрация целомудрия. Все, чему вас учили на факультете журналистики, пора забыть. Вам по двадцать, а пишете скучно, как Толстой в семьдесят лет. Вот вы, Юлечка. Что вы все время тянете юбку ниже колен? Вы перед артистами тоже скромничаете? Нет? Я не верю. Мне дали два ваших интервью с актерами и ни в одном я не нашел строк: «Артист, говоривший о великом и вечном, все время пялился на мои колени. Он так и жрал их глазами. Я видела, он умирал от желания содрать с меня трусы и юбку».
— Этого не было!
Женский голос, полный слез и возмущения прозвучал на высокой ноте, сорвался и смолк.
По залу прошелся шорох. Кто-то засмеялся. Кто-то захлопал в ладоши.
Редактор дождался тишины.
— Юлечка, милая, не надо казаться дурочкой. Ты же могла так подумать? Могла. Думать — твое конституционное право. Это обязанность профессионального журналиста — создавать скандалы, раздувать их. Тебе объяснить, как это делается? Нет? Тогда пойми — красивые колени, — а они у тебя красивые, — должны работать на газету.
В зале опять оживились.
— У кого есть интересные предложения?
— Павел Семенович, пришло забавное письмо, — голос девичий, звонкий. — Пишет некая гражданка Рубальская.
— И что она пишет?
— Вот. «Как мне быть, если мой муж гомоспециалист? В храм блаженства он предпочитает проникать не через парадный, а через задний, черный вход?..»
— Я понял, Вика. Понял. Прекрасная тема! Только подать ее нужно смачно. Организуйте беседу врача. Пусть расскажет все, что знает о храме блаженства и входах в него...
— Павел Семенович, у меня тоже тема.
Теперь инициативу постарался перехватить мужчина.
— Ну?
— Председатель правления областного общества глухих Смальц издал служебную инструкцию. В ней он запрещает сотрудникам критически отзываться о персоне председателя. Те, кто ведет такие разговоры, должны наказываться вплоть до увольнения.
— Макаров, ты это всерьез?
— Конечно.
— Тогда почему материал не у меня на столе? Таких самодуров, как этот Шмальц, нарушающих конституцию и основы демократии, надо стегать не стесняясь. Чтобы к вечеру статья была в секретариате. И не жалейте выражений...
Настроенность редактора на борьбу с теми, кто попирает права и свободы людей, показалась Ручкину добрым знаком. То, о чем он собирался сообщить газете, было куда опасней для общества, нежели выверты глупого чиновника Смальца.
Минут десять спустя, совещание, которое в редакциях по традиции называют летучкой, даже если оно длится три часа, окончилось.
Затопали ноги, застучали сдвигаемые с мест стулья. Как стадо бизонов, спешивших на водопой, из зала заседаний в коридор вывалилась толпа гангстеров печатного станка. Мимо Ручкина неслись мальчики, готовые при слове «сенсация» разгребать руками свежее дерьмо, и девочки, которым ради интересов профессии рекомендовалось повыше открывать свои ноги.
Кисляк сама узнала Ручкина. Подошла и спросила:
— Василий Иванович?
Ручкин вскочил со стула, заулыбался.
— Так точно, Лариса Сергеевна, я.
— Пройдем ко мне в кабинет. Кстати, Василий Иванович, вы мало изменились.
Ручкин заметно смутился.
— Что вы, куда там! Возраст не красит. А вот вы, Лариса Сергеевна, расцвели. Во всех отношениях: и внешне и творчески.
— Ну, ну, Василий Иванович, я ведь так чего доброго и поверю.
— Я совершенно искренне. Меня всегда поражала ваша смелость. Для женщины роль криминального репортера не совсем подходит. А вы...
Кисляк мило улыбнулась. Взяла со стола золоченую зажигалку, высекла огонь, прикурила, со вкусом затянулась
— Говорите, говорите, Василий Иванович. Комплименты всегда приятны.
Ручкин сделал недоуменное лицо.
— Почему комплименты, Лариса Сергеевна? Я, извините, читал большинство написанных вами материалов. Во всяком случае, так думаю. И скажу — вы никогда не мельчили. Я знаю, как такие выступления воспринимались властями...
— Милый Василий Иванович! — В голосе Кисляк прослушивалось неподдельное уважение к гостю. — Мне было бы неприятно обманывать вас. Очень неприятно. Тем более, что, судя по всему, вы сохранили удивительную наивность...
Последние слова резанули Ручкина по самолюбию. Он давно уже не считал себя наивным и не принимал на веру расхожие лозунги и обещания, которыми так любят швыряться политики. Постоянное общение с теневой стороной жизни позволило ему научиться ясно видеть идеологические подмалевки, которыми пропаганда приукрашивала действительность. И вдруг...
Однако ни смущения ни обиды Ручкин не показал.
— Возможно, Лариса Сергеевна. Все возможно. И все же мне кажется, вы кокетничаете. Ваши публикации в равной мере задевают интересы криминалитета и властей, которые так любят болтать о борьбе с преступностью.
— Я ожидала, Василий Иванович, что вы обидитесь на мои слова. Извините, если все же уязвила вас. — Она взглянула на часы. — Давайте о деле. Мне скоро надо уехать.
Ручкин подробно, с четкостью милицейского протокола изложил события, о которых предлагал написать в газете.
Кисляк слушала внимательно, ни разу не перебив рассказчика. Только когда он окончил, спросила:
— Если это не Вадим Васильев, то кто же убийца? Вы его не назвали. Я понимаю, в умолчании вся прелесть детектива, но в конце повествования имя преступника должно быть названо.
— Это Игорь Немцев. Сын губернатора. Сейчас он скрывается под девичьей фамилией матери и имеет паспорт на имя Игоря Мещерского.
Кисляк твердым мужским жестом задушила сигарету, прижав ее к пепельнице. Поджала губы. Подумала.
— Сволочь он, подонок! — Оценка прозвучала с предельной откровенностью. — Но, Василий Иванович, можете меня презирать, можете даже убить, только от предлагаемой публикации я вынуждена отказаться.
Прямота ответа поразила Ручкина. Он понял: его надежда на прессу рухнула. Единственный человек, который мог поднять голос в защиту Вадима Васильева, открыто испугался предложенной ему роли разоблачителя.
— Вы боитесь? — Ручкин хотел сказать «боитесь губернатора», но последнего слова не произнес. Оно и без того подразумевалось.
— Боюсь, но это сложнее, чем вы подумали.
— Что значит сложнее?
— Это со стороны кажется, что пресса может все, потому что ей позволено поступать по своему усмотрению. Но нам-то собственные возможности известны лучше. Есть потолок, выше которого газете не разрешено прыгать. И мы не прыгаем. Сегодня, к примеру, главный дал команду втюхать фельетон о председателе правления общества глухих Смальце. Этот болван написал инструкцию для аппарата правления. В ней указал, что любая критика сотрудниками действий председателя — это нарушение трудовой дисциплины. Могу заверить, что наш сотрудник вволю попляшет вокруг этой глупости. Теперь учтите, если бы подобное распоряжение написал губернатор или наш любимый мэр, мы бы подобный факт в упор не заметили.
— Однако вы даже президента страны щиплете за пятки. И ничего.
— Вы слыхали, кто такой господин Сагитов?
— Немного.
— Так вот мы щиплем президента, как вы сказали, ровно в той мере, в какой им бывает недоволен господин Сагитов.
— Он что, — Ручкин изумленно смотрел на Кисляк, — ваш начальник?! Вот не слыхал!
— Он больше, чем начальник. Он наш хозяин. Мы все еще по привычке говорим: «наша газета». А на деле она его. И те, кто тут работают, живут его милостью.
— Но вы же так смело бомбите коррупцию. Бьете всяческий криминал. Как же это можно, если над вами кто-то стоит?
— Над нами, Василий Иванович, стояли и будут стоять всегда. Раньше — обком партии. Теперь хозяин. Уйдет один, найдется другой. Нас могут продать, закрыть, что угодно...
— Неужели Сагитов читает все, что вы собираетесь дать в газете?
— Нет, для этого есть главный редактор. Он один точно знает, что Сагитову угодно, что — нет.
— А если все же попробовать?
— Не имеет смысла. Идти на диких зверей с холостыми патронами — это не проявление смелости. Это — безрассудство. Если угодно — глупость.
— Мы все же живем не в джунглях. Раскрывая глаза людям на правду, вы создаете общественное мнение. Ваши статьи как взрыв привлекают внимание общества. Будоражат его. Заставляют думать. Бороться...
— Как звучат мои статьи я знаю наверное лучше вас. Это обычные хлопки. Так бывает, когда разбивают бумажный пакет, надутый воздухом. Все поворачивают головы и тут же отворачиваются: гром не из тучи...
— И все равно народ о вас думает иначе.
— Народ? Не надо, Василий Иванович! Не обманывайте себя. Народа нет. Есть люди. И каждый из них стоит сам за себя. Надо прижечь огнем сто задниц сразу, чтобы эти сто человек дружно заорали в один голос. Но когда прижигают зады в индивидуальном порядке — на зрелище все придут посмотреть: интересно.
— Вы же четвертая власть!
— Ой, ой! — Кисляк притворно охнула. — Я в вас окончательно разочаруюсь. О какой четвертой власти вы говорите? О прессе? Побойтесь бога! Мы сейчас как никогда только представители второй древнейшей профессии.
Ручкин молчал.
— Василий Иванович, — Кисляк положила свою руку на его. Ладонь у нее была теплая, мягкая. А сама она выглядела усталой, измученной женщиной. — По-моему, у нас получился прямой и откровенный разговор. Так? Потому скажу вам то, чего никогда не сказала бы никому другому. Для начала один вопрос. У вас были случаи, когда задержанного вами человека кто-то не разрешал наказывать?
— Было и такое. — Ручкин угрюмо опустил голову. — Было.
— Так вот, еще вчера главный редактор приказал не лезть в судебное дело Вадима Васильева. Все будет выглядеть так, будто ни человека, ни такого дела не существует вообще. Вы понимаете?
— Что же делать? Неужели нельзя хоть как-то взорвать это молчание?
— Холостым патроном? Не выйдет.
— А гранатой?
Она пожала плечами.
— Гранатой? Это куда ни шло.
* * *
Леонид Викторович Немцев никогда не встречался с уголовными делами, которые подлежали передаче в суд. Потому он с интересом положил перед собой пухлую папку и провел по ней рукой, словно стирал пыль. Обратил внимание на хороший кожаный переплет, на четкий каллиграфический почерк, которым были выведены реквизиты. Он даже не подумал, что дела, с которыми не связаны интересы высокого областного начальства, выглядят не столь благородно. И переплетены они в дешевенькие папки из тонкого грязно-серого полукартона, и почерки, которыми заполнены документы, чаще всего торопливые, небрежные, неудобочитаемые.Немцев открыл корочки, начал чтение.
ПОСТАНОВЛЕНИЕНемцев нахмурился. Ему казалось, что с первых строк в деле должна была появиться фамилия виновного в преступлении человека, но ее почему-то не оказалось. Он нервно перелистнул страницу и сразу увидел то, что искал.
о возбуждении уголовного дела и принятии его к производству.
12 мая 1997 г. г. Орловск.
10 час. 15 мин.
Следователь по особо важным делам областной прокуратуры Волобуев И.К.
рассмотрел материалы УВД от 12 мая 1997 г. и
УСТАНОВИЛ:
10 мая 1997 г. около одного часу ночи не установленные лица совершили убийство гражданок Усачевой Галины Михайловны 1952 г. рождения и Усачевой Анны Сергеевны 1982 г. рождения по месту их жительства в дачном поселке Лужки Лужнецкого района.
Усматривая наличие достаточных данных, указывающих на признаки преступления, руководствуясь статьями 108, 109, 112, 126 и 129 УПК РСФСР
ПОСТАНОВИЛ:
1. Возбудить уголовное дело по ст. 105 часть вторая со значком "а" УК РФ.
2. Уголовное дело принять к своему производству и приступить к расследованию.
3.Копию настоящего постановления немедленно направить прокурору областной прокуратуры.
Следователь Волобуев И.К."
ПОСТАНОВЛЕНИЕНеожиданная мысль заставила Немцева внутренне улыбнуться.
г. Орловск.
Начальник следственного отдела прокуратуры области, рассмотрев материалы уголовного дела № 000823
УСТАНОВИЛ:
12 мая 1997 г. по подозрению в совершении преступления, предусмотренного статьей 105 часть вторая со значком "а" УК РФ, был задержан и доставлен в УВД гражданин Васильев Вадим Иванович 1980 г рождения.
Учитывая большой объем работы по настоящему уголовному делу, руководствуясь ст. 129 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР
ПОСТАНОВИЛ:
1. Создать по настоящему уголовному делу следственную группу из следователей ОВД Волобуева И.К. и Шанцева Г.С. Старшим группы назначается Волобуев И.К..."
Вот она, не декларированная, а реальная власть! Вот она, тут. Он даже сжал кулак, положил его на стол перед собой и внимательно оглядел. Должно быть, также чувствовал себя Сталин, когда ему на стол клали дела политических противников. И было в них все, что имелось в деле, которое лежало перед Немцевым: ссылки на статьи законов, точные юридические формулировки обвинений, подписи прокуроров, следователей, экспертов...
А как иначе? Как управлять страной, областью, как командовать армией, как держать в кулаке толпу демагогов, кричащих о правах человека, о необходимости сохранять экологию, если ты не можешь настоять на своем? Он теперь это мог. Мог и знал об этом.
«Утверждаю»Немцев снял очки, сунул золоченую заушину в рот. Посмотрел на прокурора.
Областной прокурор советник юстиции
А. Волков.
ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
по уголовному делу № 000823
по обвинению гражданина Васильева Вадима Ивановича в совершении преступления, предусмотренного ст. 105 ч.2 со значком "а" УК РФ.
Настоящее уголовное дело возбуждено областной прокуратурой по статье 105 ч.2 со значком "а" УК РФ в отношении гражданина Васильева Вадима Ивановича 1980г.рождения.
Поводом и основанием к возбуждению уголовного дела послужил материал предварительного расследования, проведенного на месте преступления сотрудниками областного управления внутренних дел и прокуратуры майором милиции Дрягиным В.В. и следователем по особо важным делам Волобуевьш И.К. В ходе следствия и по результатам дактилоскопической экспертизы личность обвиняемого определена как Васильев Вадим Иванович.
Расследованием по уголовному делу установлено, что находясь в состоянии наркотического опьянения Васильев В.И. приехал в микрорайон Лужки на дискотеку. Во время танцев он познакомился с Аллой Сергеевной Усачевой 1972 г. рождения, жительницей дачного поселка Лужки. Еще до окончания танцевального вечера обвиняемый Васильев В.И. ушел с дискотеки вместе с Усачевой А.С., сообщив своим приятелям Иреку Урусову и Захару Шахову, что идет провожать знакомую к ней домой.
Перед уходом в присутствии Урусова и Шахова Васильев В.И. принял дозу ЛСД, имевшую вид черного картонного квадрата, пропитанного наркотическим веществом.
Проводив Усачеву, Васильев вошел в дом, где пострадавшая проживала вместе с матерью Усачевой Галиной Михайловной 1952 г. рождения. В результате возникшей ссоры, находясь в состоянии тяжелого наркотического опьянения, с помощью самодельного ножа-финки, Васильев убил мать Усачеву Г.М. и ее дочь Усачеву А.С., нанеся им множественные проникающие ранения в область груди, живота и горла.
С места преступления Васильев скрылся и был задержан по месту жительства в ходе расследования.
Допрошенный в качестве обвиняемого свою вину в совершении преступления, предусмотренного ст. 105 часть 2 со значком "а" Васильев Вадим Иванович не признал и показал, что Усачеву А.С. не знал, в дачный поселок Лужки непровожал, в доме Усачевых не был и убийства двух женщин не совершал...
— Зачем это?! — Он рассерженно ткнул пальцем в только что прочитанный абзац.
— Леонид Викторович, подобный подход лучше всего свидетельствует о том, что следствие велось объективно. Это вполне оправданно.
Прокурор лучился доброжелательность и говорил мягко, будто убеждал капризного малолетнего сына любовницы, который не желал уйти погулять в момент, когда то потребовалось взрослым.
— Ты мне мозги не крути. — Немцев не умел сдаваться так просто. — В чем эта оправданность? С первых строк обвинительного заключения суду будет заявлено, что вины подсудимый не признает.
— Верно, но вы читайте дальше. — Прокурор тяжело вздохнул и вытер платком пот со лба. Доказывать что-либо начальству всегда было и остается делом неблагодарным. Но хуже всего то, что при любом несовпадении мнений, губернатор начинал подозревать самых близких к нему людей в злом умысле и пытался угадать, кто его пытается подсидеть.
Недовольно поправив очки на носу, Немцев продолжил чтение.
Предварительным следствием отказ Васильева В.И. от чистосердечного признания вины расценен как попытка уйти от ответственности за совершенное особо тяжкое преступление и помешать установлению истины по уголовному делу (листы дела 30-31).