— Бросить оружие! Поднять руки!
Зычный голос, силу которого на плацу в гарнизоне прапорщик сдерживал, прозвучал с пугающей громкостью, пронесся над увалами и вернулся назад глухим эхом:
— Руки! Уки! Ки!
Команду Гусь подкрепил ещё одной очередью. И тут же автоматы простучали со стороны, где находились сержанты. Демонстрация огневой мощи оказалась действенной.
— Не стреляйте, сдаемся!
Голос, прозвеневший в истошном накале, обнажил ужас, который испытывал кричавший.
— Бросить оружие! — повторил команду Гусь. — Поднять руки! — Затем последовало ещё одно, отнюдь не уставное предупреждение. — Иначе посеку автоматами, гавно такая!
Четверо неизвестных в армейском камуфляже побросали карабины и вскинули руки. Прапорщик выбежал из-за дерева на открытое место.
— Ложись! — Гусь повел автоматом, и пули, разбрызгивая в стороны колючки прошлогодней хвои, прочертили строчку перед ногами браконьеров. Те дружно бросились на землю.
— Руки в стороны! Ноги развести! — Гусь выкрикивал команды одну за другой, при этом не избегал и метода активного убеждения — носком ботинка врубал строптивым и непонятливым по ребрам.
Когда четыре мужика распластались на земле, как шкуры медведей, выложенные для сушки, Гусь повернулся к первым подбежавшему ему на подмогу Караваеву.
— Обыщи их!
Караваев довольно умело обшарил чужие карманы, потрогал ноги через брючины. Нашел три охотничьих билета, две зажигалки, коробку спичек, три начатые пачки сигарет и два больших ножа, английского производства.
— Все, товарищ прапорщик, — доложил он, передавая Гусю трофеи.
Гусь подошел к типу, лежавшему посередине. Подковырнул ботинком под бок.
— Зачем стреляли?
— Думали охотинспекция.
— Значит, завалить инспектора в тайге дело законное?
— Нет, мы в людей не целились. Стреляли в воздух. Чтобы попугать. В таких случаях инспектора на рожон не лезут. Это уж так заведено.
— Значит в воздух? Ну, ну. Тебя отвести к дереву, в которое ты влупил жакан?
Браконьер не ответил.
— И на что вы тут охотились? — спросил Федотыч. Он уже заметил стоявшую в стороне большую плетеную корзину с крышкой. — На мышей?
Федотыч подошел к корзине и открыл её. Заглянув внутрь. Потом сунул туда руку и вытащил на свет птицу, спеленутую широким бинтом, чтобы не махала крыльями.
— Глянь, Леонид, что они вытворяют.
Гусю птица понравилась. Глаза, оттененные темными пятнами, смотрели внимательно и вместе с тем сурово. Верх головы, спина, крылья и хвост были темно-серыми, на светлой груди виднелись похожие на капли пестрины. Хищный крючковатый нос с выступом, напоминавшим зуб, крупные ноздри придавали птице характерную внешность.
— Сокол? — спросил Гмыза.
— Точно, — подтвердил Федотыч, с восторгом смотревший на птицу. — Сапсан. Охотник. Падаль не подбирает. А вот в воздухе от него не уйдут ни голубь, ни ворона, ни утка.
— Гусей тоже бьет? — Рогоза задал вопрос нейтральным голосом со взглядом абсолютно невинным. Но прапорщик все понял сразу.
— Я те дам, — сказал он. — Я те дам гусей. Гуси никого не боятся и никому не поддаются. Понял?
— Гусей он не бьет, — поддержал приятеля Федотыч и подморгнул сержантам. — Гусь птица серьезная.
— Значит, браконьеры соколов ловят? — спросил Рогоза. — Зачем?
— Прибыльное дело. Их продают скупщикам, по крайней мере, по пятьсот долларов за штуку. Те контрабандой везут птиц за границу. Арабские шейхи в эмиратах за них отваливают большие деньги. Короче, грабят нашу природу без стыда и совести. Скоро соколов в Сибири начисто изведут. Как извели их в России.
Федотыч распеленал птицу и подкинул её вверх. Сокол взмахнул крыльями, стремительно взлетел и унесся вдаль. За ним последовали ещё три птицы, томившихся в корзине. Рогоза яростно растоптал плетенку и отшвырнул её остатки пинком.
— Все ясно, — сказал Гусь, подтолкнув ногой в бок одного из браконьеров. — Теперь остается решить, что с вами делать. Как ты думаешь, сержант?
Гусь сознательно не называл фамилий.
— А чо решать? — Рогоза по лицу прапорщика уже понял, какой ответ тому должен понравиться. — Урыть их тут и всего делов.
— Верная мысль, — похвалил Гусь. — Я тоже склоняюсь к этому. Сделай обоснование.
— Вооруженное нападение на армейский патруль. Разве этого мало?
— Правильно мыслишь, сынок. — Гусь был доволен. — Только нужно приговор сформулировать так: «не спровоцированное вооруженное нападение на военный патруль в зоне чрезвычайного положения». И поставим на этом точку.
Федотыч, привалившись спиной к вековой сосне, прятал улыбку в усы: ну, Гусь! Прапорщик поставил ногу на задницу браконьера, который лежал с правого края ряда.
— Ты самый строптивый, первым выстрелил в нас, с тебя и начнем.
— Товарищи, — браконьер встал на колени. — Вы шутите?
— Ага, — сказал Гусь мрачно и стволом автомата приподнял браконьеру подбородок. — А ты, когда стрелял, тоже шутил? Думал, тебя простят?
— Товарищи… — голос мужика дрогнул. — Не надо…
— Ты ещё добавь: «я больше не буду».
Голос Гуся явно накалялся, и даже Федотыч теперь не мог понять играет его друг или на самом деле заводится. Последнее ничего хорошего не сулило.
Стараясь понять, что происходит, Федотыч пристально поглядел на Гуся. Тот угадал невысказанный вслух вопрос и едва заметно подморгнул приятелю: мол, все в порядке, не бойся. И тогда, несколько успокоившись, Федотыч предложил:
— Леня, может, все же отпустим их?
— Ты тоже туда, гуманист? Тебя они чуть не убили. Кто из них — не мне разбираться. По-хорошему это должно было сделать следствие. Но у меня чрезвычайные полномочия по борьбе с бандитизмом. В конце концов, кто-то должен учить людей порядку?
— Нет, — сказал Караваев, вступая игру, — пусть живут.
— Смотрите, можете отпускать. Но я от вас отойду. — Гусь говорил голосом униженного товарищами человека. — Глаза б мои не видели этот бардак. Учти, если бы не мое к тебе уважение, Федотыч, я бы их уже давно расхлопал. Так что весь грех теперь лежит на тебе.
Гусь закинул автомат за плечо и отошел в сторону. Сержанты продолжали держать браконьеров под прицелом. Федотыч взял один из трех карабинов, лежавших под комлем кедра, разрядил его и протянул браконьеру в армейской камуфляжной куртке.
— Встань и разбей.
— Вы что?! Такие деньги. Кто за него мне заплатит?
Гусь шагнул вперед.
— Я что вам говорил? Все же проще их всех занести в расход. — Он сдернул автомат с плеча. — А карабины я сам сломаю.
— Погоди, — остановил его Федотыч успокаивающим жестом. — Человек не знает, что оружие у задержанных браконьеров конфискуется. Я даю ему возможность самому решать — разбить карабин или его заберем мы.
— А! — подбадривая себя диким криком, браконьер схватил оружие за ствол, и щечкой приклада и ударил по дереву, возле которого стоял. Цевье лопнуло, отлетело в сторону.
— Теперь ты, — Федотыч протянул следующий карабин самому молодому из кампании. — Видел, как это делается?..
Возня с браконьерами задержала группу на четыре часа. Еще полчаса ушло на то, чтобы подзаправиться. Потом они шли три часа без передышек. Первым сдал Гусь: судорога свела ему ногу.
— Федотыч, — Гусь присел на камень и стал растирать правую голень, — ты случаем не Сусанин? Заведешь нас в дебри и с концами…
— Испугался? — Федотыч ударил ботинком по гальке, лежавшей на склоне, и та покатилась вниз, увлекая за собой другие. — Я такой, Леня. А вы, орлы? — он повернулся к сержантам. — Тоже выдохлись?
— Не-ка, нам никак нельзя, — сказал Гмыза бодрым голосом и скромно потупил глаза. — Иначе нас товарищ прапорщик загонит, куда Макар телят не гонял. Он у нас тоже такой.
Гусь понял иронию, которую вложил в свои слова Гмыза и, если бы это происходило в гарнизоне, наверняка, пошел на резкость, оборвал, осадил солдата («ишь, гавно такая»), но сейчас он смотрел на ребят иными глазами. Потому сказал укоризненно с той же долей иронии, что и сержант:
— Ладно, друг Гмыза, я тебе это припомню. Кормишь вас, бережешь, не спишь по ночам…
— Вы же спите, — ввязался в разговор Рогоза.
— Ты что, за мной следишь? Может я просто лежу с закрытыми глазами. И думаю о вашем благополучии.
— Не, — снова возразил Рогоза. — Прошлую ночь вы храпели, как трактор.
Гусь кончил растирать ногу и встал.
— Вот, Федотыч, жди от них благодарности. Ради вас, раздолбаи, я себя не щажу, а вы… — В чем именно упрекал Гусь сержантов, каждый из них должен был догадаться сам. — Ладно, пошли дальше.
Ночевали они в узкой расселине между скал, которая хорошо укрывала от ветра. Чтобы поддерживать всю ночь огонь костра, всем пришлось хорошо потрудиться. До самой темноты они собирали сучья, которых в редколесье оказалось не так уж много. Потом срубили две сухие сосенки и нарубили из них полешек. Зато до утра, хотя на скалы лег иней, в их убежище сохранялось какое-то подобие тепла.
С утра ещё два часа они двигались с увала на увал, приближаясь к перевалу через главное препятствие, стоявшее на их пути — через хребет Урман. Седловину, к которой они стремились, можно было разглядеть издали. Ее образовало могучее тектоническое давление, надвигавшее друг на друга огромные базальтовые глыбы двух сопок. Но силы земли в какой-то момент иссякли, и между крутых стен остался узкий проход. Потом время усилиями солнца, ветров, дождей и морозов выгладило откосы, зализало их и сделало щель похожей на седло, к перегибу которого с востока тянулся глубокий желоб с гладкими бортами и дном, вылизанными ливневыми потоками.
— Поднимаемся здесь, — сказал Федотыч. — Главное не навернуться — камень скользкий.
— Пройдем, — пообещал Гусь и повернулся к сержантам. — Кто попробует упасть — вломлю на всю катушку.
— Гавно такая, — добавил Рогоза, открыто глядя в глаза прапорщику.
— Вот именно, — согласился тот. — Пошли.
Они были в метрах в двухстах от седловины, когда на землю набежала тень.
Гусь поднял глаза. Черная туча, выползавшая из-за гребня, закрыла солнце. И сразу в лицо задул ветер. Сперва он был легким и пробегал над горами осторожно, будто искал дорогу. Зашумели кроны деревьев. Потом поток воздуха окреп, стал упругим и порывистым. Снизу, откуда группа только что пришла, донесся гул потревоженной тайги. Заскрипели, закачались вековые кедры и сосны. Удары ветра зло трепали вершины берез. Внизу, не выдержав штормового напора, начали громко трещать и ломаться деревья.
Плотные серые тучи, которые за собой с подвыванием тащил свирепый ветер вершин, несли в тугих клубах струи дождя. Воздух быстро похолодел, будто где-то рядом открылись двери огромного ледника, и наружу вырвалось дыхание зимы. За хребтом шибанула искра молнии, и все вокруг осветилось мертвенно-синим светом электросварки.
— Быстрей, мужики! — прикрикнул Федотыч. — Шуруй, шуруй ногами!
— Успеем, — возразил Гмыза, который по его виду уже и без того в немалой мере устал.
— Я те успею! — Федотыч был в тревоге. — Сейчас сюда рванется поток.
И в самом деле, вскоре им под ноги хлынула вода. Идти сразу стало труднее. Казалось, что в горах прорвалась плотина, и вода текла по склонам, смывая с них все, что плохо лежало — сломанные ветки, сухую листву, мелкие камни.
Только теперь Гусь понял, что голая полоса земли, тянувшаяся вверх по склону, по которой они долгое время шли, и которую он принял за дорогу, на самом деле была ложем потока, скатывавшегося в низину после дождей. Оттого-то здесь и не было грунта — его давно смыло, потому вода неслась по плитам доломита, выстилавших склон.
— Вперед! Вперед! — поторапливал Федотыч. — Надо выйти на водораздел. Быстрее!
Чем выше они поднимались, тем слабее становился напор воды, устремлявшийся им под ноги. Зато внизу потоки бушевали, что было сил. Оттуда, из лощины, доносился грохот двигавшихся камней, бурление струй, ломавшихся и падавших в воду деревьев.
Когда до гребня оставалось немного, Федотыч остановился и ладонью сгреб с лица воду.
— Все, оторвались. Можно передохнуть.
Скажи такое горожанин, попавший под дождь на улице и не имеющий возможности найти укрытие, его бы сочли ненормальным. Подсохнуть или переждать дождь, промокший насквозь житель города, старается под крышей. Но в горах, в тайге, где самое густое дерево в ливень не подарит сухости, а ноги дрожат, и дыхание перехватывает от усталости, отдохнуть можно и под дождем.
Гроза уходила на восток. Молнии сверкали где-то вдали и оттуда доносились обвальные удары грома.
Погода ломалась на их глазах. Едва край висевших над хребтом туч уполз в сторону, теряя в скалах серые обрывки тумана, с запада в промытый до блеска мир хлынуло солнце. И сразу стало жарко. Камни, ещё не потерявшие влажного блеска, начали нагреваться и курились паром. Даль подрагивала в зыбком мареве.
— Ребята, — сказал Федотыч, — дальше пойдете одни. Вон, видите блеск? Это река. Аркун. Жмите точно на запад. Тут по прямой километров тридцать. По земле — все семьдесят. Не так уж много. Важно не сковырнуться со склона. Внизу — будет ровнее.
— Может пойдешь с нами? — спросил Гусь.
Федотыч пальцами обеих рук распушил бороду, чтобы быстрее сохла.
— Не, мужики, не могу. Как говорят, рад бы в рай, да грехи не пускают. Вы уж сами…
Рассвет наползал медленно, лениво. В просветах между деревьями высвечивалось небо, чистое, голубое, но это не особенно радовало. Голод подсасывал под ложечкой, в пустых кишках бродили газы, и низ живота временами пропарывала острая резь.
Макс подхватил мешок, но он показался ему более тяжелым, нежели вчера.
— Зараза! — прошипел он, ругая в первую очередь самого себя. И в самом деле, на кой надо было ему прихватывать эти три кисета с мелочью. Что теперь с ними делать? Сколько можно таскать железо с собой?
Макс опустил сидорок на землю, распустил завязку и вытащил наружу кулек с двухрублевиками. Хотел вынуть и второй, но передумал. Остальные два кисета с пятерками он решил не оставлять.
Бросить мешок с мелочью там, где ночевал, у него не хватило сил. Как-никак это были деньги, которые он добыл с таким риском, потом тащил на себе километров тридцать. Хотя ждать появления в этих местах людей, которые ищут украденные деньги, не приходилось, оставлять добычу на открытом месте, или даже малую её часть было жалко.
Макс опустился на корточки, ножом вырыл под корнями лиственницы ямку, втоптал в неё мешочек с монетами, засыпал сверху землей и хвоей. Потом ножом сделал затес на стволе дерева. Он был уверен, что никогда не вернется в эти места, а если и вернется, то, вряд ли сумеет в тайге отыскать нужное дерево, но спрятанная добыча успокаивала его: лучше все пусть пропадет, чем достанется другим на халяву.
К полудню Макс вышел к речушке, которая преградила ему дорогу. Он сверился с картой и обрадовано вздохнул. Синяя тонкая жилка, пересекавшая зеленый массив лесов, тянулась на запад к Аркуну. До него оставалось совсем немного — километров двадцать.
Солнце клонилось к закату. Далекие облака снизу казались розовыми. Кое-где лучи пронизывали их насквозь и вверх поднимались прямые столбы света. Речушка, умиротворившая нрав, после того как спала дождевая вода, ворчливо бурлила на перекатах.
Тропа, которую скорее всего натоптали звери, тянулась вдоль потока, повторяя его изгибы. В темных заводях с высокого берега можно было разглядеть, как мелькают быстрые тени хариусов. Но о том, чтобы взять их без удочки или сетки-накидки не стоило даже мечтать.
К полудню Макс вышел в долину Аркуна. Таежный массив кончался на крутояре, а дальше лежали зеленые пространства, по которым, лениво извиваясь, блестела широкая лента реки Аркун, похожая на застывший поток стекла. Солнечные блики играли на перекатах. За излучиной темнела синеватая кромка дальних лесов. В небе чистом и безоблачном парили две птицы. Кто они — орлы, коршуны или соколы Макс не знал. Летая, птицы то сближались, то расходились в стороны по дугам огромного круга. Вольные смелые птицы. И он, Макс Чикин, такой же смелый и вольный…
И главное — он дошел!
Настроение сразу изменилось: не зря гнул себя, заставлял мучиться, терпеть усталость и голод. Теперь-то уж он прорвется в места, о которых столько мечтал. С его-то деньгами достать лодку не составит труда. А уж на реке его никто искать не будет.
Макс присел на бугре под кривой сосной, которую искорежила жизнь на продуваемой всеми ветрами опушке.
Пробираясь через тайгу, он наслаждался сознанием того, что богат. Теперь пришел черед насладиться видом своей добычи. Он поставил сидорок между ног, запустил в него руку, вынул две пачки денег. Положил их перед собой на траву одну на другую.
Вот оно — богатство!
И ни на миг его не встревожили воспоминания о том, как это богатство добыто. Для сильного человека, который борется за то, чтобы стать богаче других, средства достижения цели не имеют значения. Все моральные запреты не стоят ничего, когда речь заходит о приобретении миллионов. Так уж устроен мир, что в нем все разделено и по крохам расползлось по карманам миллионов страдальцев. Значит, чтобы стать богатым, надо порастрясти всех, у кого есть деньги. А чтобы пойти на такое нельзя связывать себя дурацкими понятиями о чести и морали.
Вон, луноликий Гайдар, пришедший во власть в помятом костюмчике, выпотрошил карманы сограждан и что? Сам стал богатеньким буржуином, оставаясь внуком литературного большевистского комиссара. Его поругивают, проклинают, а ему все по херу — мурмулетки при нем. Чем хуже он, Максим Чикин? Да ничем. Еще через пару дней, он вырвется по Аркуну к жилым местам, подальше от Красноборска, рванет в Россию и на все, что было в прошлом, положит с прибором. А там, в большом мире, за такие бабки, какие у него сейчас, можно податься и на теплые моря, и в дальние страны. Представить только — Макс на борту теплохода плывет на Кипр… Эх, денежки вы мои, мурмулетки, капусточка…
Макс взял пачку сторублевок. Взвесил её на ладони, наслаждаясь удовольствием чувствовать вес плотно притиснутых друг к другу бумажек. Приложил пачку к щеке, подержал немного. Потом попытался вытащить из упаковки одну банкноту, не разрывая бандеролек. Не получилось. Тогда он разорвал ленточку упаковки сбоку и вытащил купюру наружу.
Первым делом поднес бумажку к носу и понюхал. Она пахла свежей краской, как пахнут новые, ещё не гулявшие по карманам деньги. От тех, которые пошли по рукам и уже изрядно потерты пальцами, нередко несет тошнотворным духом блевотины.
Макс поднял купюру к уху и потряс ею. Бумага приятно загремела. Должно быть, именно за свойство денежной бумаги издавать специфический звук рубли в кои-то времена прозвали «хрустами».
Насладившись запахом и звуком сотенного билета, Макс стал его рассматривать. Восхитился изобретательностью тех, кто рисует дензнаки. Надо же так ухитриться: слева снизу вверх по бумажке идут ромбы, у которых верхняя половина белая, нижняя — сине-серая. С оборота такие же ромбы, но они уже находятся справа, и цвета у них другие — низ белый, верх — хаки. И вроде бы ничего больше, а поглядишь на свет и вдруг видишь циферки «100» и буковки «ЦРБ», — как такую мелочь ухитряются закатать внутрь бумаги?
Вздохнув, Макс аккуратно уложил пачки соток в сидорок и вынул оттуда банку тушенки. Голод давал о себе знать, но Макс был доволен: он не поддавался спазмам желудка и за четыре дня съел только две банки консервов из четырех.
Поев, он решил произвести небольшую разведку. Для этого надо было хорошо припрятать лишний груз, который мог помешать ему — вещевой мешок с деньгами и автомат. На всякий непредвиденный случай у него оставался пистолет.
Макс огляделся. Неподалеку от себя увидел пень и рухнувшую сосну. Они могли стать хорошим ориентиром. А если сделать от них двадцать шагов в сторону берега, то на противоположной стороне реки виден створный навигационный знак. Все отлично, отыскать место заначки будет нетрудно.
Макс штык-ножом углубил яму, образованную вырванным из земли корневищем упавшего дерева, положил в неё вещмешок и загреб все это красным береговым песком. Автомат он подсунул под ствол сосны так, чтобы его прикрыли разлапистые ветви. Осмотрелся. Убедился, что припрятанные вещи обнаружить нельзя, сунул пистолет под брючный пояс за спину, как это обычно делают гангстеры в американских фильмах, одернул куртку и двинулся к реке.
Он прошел всего метров триста, когда за кустами тальника увидел причаленную к берегу моторную лодку, и двух мужчин, сидевших у костра. Над огнем висел казанок, в котором что-то варилось. На брезенте, который был брошен на землю, стояла бутылка водки, лежал хлеб, зеленый лук, огурцы.
Макс шел к рыбакам спокойно, усилием воли сдерживая желание побежать — от костра тянуло дурманящим запахом варева, а жрать ему, несмотря на только что проглоченную тушенку, хотелось страшно. Не есть, а именно жрать. Дали бы ему кость с остатками мяса, он бы стал её грызть, урча как пес. Так ему самому, во всяком случае, казалось.
Рыбаки в серых ватниках, подпоясанные патронташами, увидев Макса, спускавшегося по небольшому зеленому склону в их направлении, одновременно взялись за ружья и положили их на колени. Макс это заметил и внутренне выругался. Такая реакция рыбаков могла иметь только два объяснения. Либо это врожденная присущая жителям таежных мест настороженность, либо местное население уже предупреждено о возможности встречи с вооруженным дезертиром. Но как бы то ни было, поворачивать назад и уходить было делом бессмысленным и даже опасным, поскольку неизбежно усилило бы подозрения.
— Здравствуйте! — сказал Макс, подойдя к костру. Сам в это время, будто решив почесаться, протянул руку за спину.
Однако таежники не горожане, которые могли лопухнуться в самой критической ситуации. Одно из ружей, которое держал бородатый, судя по внешности более пожилой, рыбак, поднялось и почти уперлось в грудь Макса.
— Алексеич, общупай солдатика. А ты, сынок, подними грабки. Не бойся, мы не укусим.
«Вот и припух», — подумал Макс убито, но попытки выдернуть из-за пояса пистолет не сделал. Было видно — такое движение обойдется ему дороже. Приподнял руки, позволяя себя обыскать.
— Хо, Матвеич, да у него пушка!
Рыбак, обстукавший ладонями Макса от плеч до пяток, вытащил из-за его спины «Макарыча».
— Еще что-нибудь есть? — спросил бородатый, не опуская ружья.
— Вроде бы пусто.
— Садись на пенек, солдат, — предложил бородатый и подтолкнул Макса стволами в грудь. — Жрать будешь?
Макс облизал губы. С убитым видом ответил:
— Можно бы… не откажусь…
— Алексеич, — приказал бородатый, — плесни гостю ушицы. Пусть поест. Заодно поговорим.
Макс дрожащими руками взял алюминиевую миску. Поставил на колени.
— Ты кто такой? — спросил его бородатый, так и не выпускавший ружья из рук.
— Солдат.
— Гляди-кось, Алексеич, — он солдат. И откуда же такой фрукт появился в этих местах? Убег со службы, что ли? Значит, дезертир?
Макс ответил не задумываясь:
— Наоборот. Мы дезертира ищем.
— Ты один его ловить вышел?
— Нет, нас группа. Я с ними разминулся в лесу. Да вот и вышел на вас.
— Допустим, поверили. А почему не бритый?
Макс тронул щеку, щетина кололась.
— Четверо суток в лесу.
— Хероватый у тебя командир. Право слово. — Бородатый укоризненно покачал головой. — А если две недели проходите? Обрастете шерстью и в берлоги полезете?
Макс с раздражением подумал, что Бородатый, если судить по его поведению и рассуждениям — бывший офицер и впарить ему свою версию будет непросто. Все же решил попробовать.
— Собирались по тревоге. Спешили. Некогда было брать бритву…
— Значит, вместо автомата в спешке прихватил «Макарова»?
— Нет.
— Откуда же он у тебя?
— Положен по штату.
— С каких это пор солдат вооружают пистолетами?
Врать так врать по крупному. Авось пронесет.
— У нас во внутренних войсках вооружают.
— Какой у него номер?
— У кого?
— У твоего «Макарова»?
Макс опустил глаза.
— Не помню.
— Значит, ствол не твой. Я пятнадцать лет назад со службы уволился, а номер своего пистолета помню. А ты, Алексеич?
— Как дважды два.
— Ладно, солдат, доедай. Я тебе верю мало, потому поедешь с нами в Поречье. Там с тобой разберутся.
— Мне нельзя уходить отсюда, — скрипя зубами от злости, Макс пытался отстоять свои права. — Придет группа, а меня нет…
— Перебьются. Из Поречья тебя подбросят в город. А в случае чего, мы ответим…
— Не поеду, — Макс решил стоять на своем.
— Это ты зря, малыш, — Бородатый покачал головой. — Алексееич, спеленай-ка неразумного.
Неожиданно сильный удар в челюсть, опрокинул Макса на землю. В глазах поплыли красные двоящиеся круги.
— Лежи, лежи, — рыбак легко опрокинул поверженного солдата на живот — ну, и силища! — завернул руки за спину и стянул их обрывком сыромятного ремешка, который ему бросил Бородатый. — И не надо, милок, дергаться. Мы вот верши вытащим и почапаем по холодку до места.
Зычный голос, силу которого на плацу в гарнизоне прапорщик сдерживал, прозвучал с пугающей громкостью, пронесся над увалами и вернулся назад глухим эхом:
— Руки! Уки! Ки!
Команду Гусь подкрепил ещё одной очередью. И тут же автоматы простучали со стороны, где находились сержанты. Демонстрация огневой мощи оказалась действенной.
— Не стреляйте, сдаемся!
Голос, прозвеневший в истошном накале, обнажил ужас, который испытывал кричавший.
— Бросить оружие! — повторил команду Гусь. — Поднять руки! — Затем последовало ещё одно, отнюдь не уставное предупреждение. — Иначе посеку автоматами, гавно такая!
Четверо неизвестных в армейском камуфляже побросали карабины и вскинули руки. Прапорщик выбежал из-за дерева на открытое место.
— Ложись! — Гусь повел автоматом, и пули, разбрызгивая в стороны колючки прошлогодней хвои, прочертили строчку перед ногами браконьеров. Те дружно бросились на землю.
— Руки в стороны! Ноги развести! — Гусь выкрикивал команды одну за другой, при этом не избегал и метода активного убеждения — носком ботинка врубал строптивым и непонятливым по ребрам.
Когда четыре мужика распластались на земле, как шкуры медведей, выложенные для сушки, Гусь повернулся к первым подбежавшему ему на подмогу Караваеву.
— Обыщи их!
Караваев довольно умело обшарил чужие карманы, потрогал ноги через брючины. Нашел три охотничьих билета, две зажигалки, коробку спичек, три начатые пачки сигарет и два больших ножа, английского производства.
— Все, товарищ прапорщик, — доложил он, передавая Гусю трофеи.
Гусь подошел к типу, лежавшему посередине. Подковырнул ботинком под бок.
— Зачем стреляли?
— Думали охотинспекция.
— Значит, завалить инспектора в тайге дело законное?
— Нет, мы в людей не целились. Стреляли в воздух. Чтобы попугать. В таких случаях инспектора на рожон не лезут. Это уж так заведено.
— Значит в воздух? Ну, ну. Тебя отвести к дереву, в которое ты влупил жакан?
Браконьер не ответил.
— И на что вы тут охотились? — спросил Федотыч. Он уже заметил стоявшую в стороне большую плетеную корзину с крышкой. — На мышей?
Федотыч подошел к корзине и открыл её. Заглянув внутрь. Потом сунул туда руку и вытащил на свет птицу, спеленутую широким бинтом, чтобы не махала крыльями.
— Глянь, Леонид, что они вытворяют.
Гусю птица понравилась. Глаза, оттененные темными пятнами, смотрели внимательно и вместе с тем сурово. Верх головы, спина, крылья и хвост были темно-серыми, на светлой груди виднелись похожие на капли пестрины. Хищный крючковатый нос с выступом, напоминавшим зуб, крупные ноздри придавали птице характерную внешность.
— Сокол? — спросил Гмыза.
— Точно, — подтвердил Федотыч, с восторгом смотревший на птицу. — Сапсан. Охотник. Падаль не подбирает. А вот в воздухе от него не уйдут ни голубь, ни ворона, ни утка.
— Гусей тоже бьет? — Рогоза задал вопрос нейтральным голосом со взглядом абсолютно невинным. Но прапорщик все понял сразу.
— Я те дам, — сказал он. — Я те дам гусей. Гуси никого не боятся и никому не поддаются. Понял?
— Гусей он не бьет, — поддержал приятеля Федотыч и подморгнул сержантам. — Гусь птица серьезная.
— Значит, браконьеры соколов ловят? — спросил Рогоза. — Зачем?
— Прибыльное дело. Их продают скупщикам, по крайней мере, по пятьсот долларов за штуку. Те контрабандой везут птиц за границу. Арабские шейхи в эмиратах за них отваливают большие деньги. Короче, грабят нашу природу без стыда и совести. Скоро соколов в Сибири начисто изведут. Как извели их в России.
Федотыч распеленал птицу и подкинул её вверх. Сокол взмахнул крыльями, стремительно взлетел и унесся вдаль. За ним последовали ещё три птицы, томившихся в корзине. Рогоза яростно растоптал плетенку и отшвырнул её остатки пинком.
— Все ясно, — сказал Гусь, подтолкнув ногой в бок одного из браконьеров. — Теперь остается решить, что с вами делать. Как ты думаешь, сержант?
Гусь сознательно не называл фамилий.
— А чо решать? — Рогоза по лицу прапорщика уже понял, какой ответ тому должен понравиться. — Урыть их тут и всего делов.
— Верная мысль, — похвалил Гусь. — Я тоже склоняюсь к этому. Сделай обоснование.
— Вооруженное нападение на армейский патруль. Разве этого мало?
— Правильно мыслишь, сынок. — Гусь был доволен. — Только нужно приговор сформулировать так: «не спровоцированное вооруженное нападение на военный патруль в зоне чрезвычайного положения». И поставим на этом точку.
Федотыч, привалившись спиной к вековой сосне, прятал улыбку в усы: ну, Гусь! Прапорщик поставил ногу на задницу браконьера, который лежал с правого края ряда.
— Ты самый строптивый, первым выстрелил в нас, с тебя и начнем.
— Товарищи, — браконьер встал на колени. — Вы шутите?
— Ага, — сказал Гусь мрачно и стволом автомата приподнял браконьеру подбородок. — А ты, когда стрелял, тоже шутил? Думал, тебя простят?
— Товарищи… — голос мужика дрогнул. — Не надо…
— Ты ещё добавь: «я больше не буду».
Голос Гуся явно накалялся, и даже Федотыч теперь не мог понять играет его друг или на самом деле заводится. Последнее ничего хорошего не сулило.
Стараясь понять, что происходит, Федотыч пристально поглядел на Гуся. Тот угадал невысказанный вслух вопрос и едва заметно подморгнул приятелю: мол, все в порядке, не бойся. И тогда, несколько успокоившись, Федотыч предложил:
— Леня, может, все же отпустим их?
— Ты тоже туда, гуманист? Тебя они чуть не убили. Кто из них — не мне разбираться. По-хорошему это должно было сделать следствие. Но у меня чрезвычайные полномочия по борьбе с бандитизмом. В конце концов, кто-то должен учить людей порядку?
— Нет, — сказал Караваев, вступая игру, — пусть живут.
— Смотрите, можете отпускать. Но я от вас отойду. — Гусь говорил голосом униженного товарищами человека. — Глаза б мои не видели этот бардак. Учти, если бы не мое к тебе уважение, Федотыч, я бы их уже давно расхлопал. Так что весь грех теперь лежит на тебе.
Гусь закинул автомат за плечо и отошел в сторону. Сержанты продолжали держать браконьеров под прицелом. Федотыч взял один из трех карабинов, лежавших под комлем кедра, разрядил его и протянул браконьеру в армейской камуфляжной куртке.
— Встань и разбей.
— Вы что?! Такие деньги. Кто за него мне заплатит?
Гусь шагнул вперед.
— Я что вам говорил? Все же проще их всех занести в расход. — Он сдернул автомат с плеча. — А карабины я сам сломаю.
— Погоди, — остановил его Федотыч успокаивающим жестом. — Человек не знает, что оружие у задержанных браконьеров конфискуется. Я даю ему возможность самому решать — разбить карабин или его заберем мы.
— А! — подбадривая себя диким криком, браконьер схватил оружие за ствол, и щечкой приклада и ударил по дереву, возле которого стоял. Цевье лопнуло, отлетело в сторону.
— Теперь ты, — Федотыч протянул следующий карабин самому молодому из кампании. — Видел, как это делается?..
Возня с браконьерами задержала группу на четыре часа. Еще полчаса ушло на то, чтобы подзаправиться. Потом они шли три часа без передышек. Первым сдал Гусь: судорога свела ему ногу.
— Федотыч, — Гусь присел на камень и стал растирать правую голень, — ты случаем не Сусанин? Заведешь нас в дебри и с концами…
— Испугался? — Федотыч ударил ботинком по гальке, лежавшей на склоне, и та покатилась вниз, увлекая за собой другие. — Я такой, Леня. А вы, орлы? — он повернулся к сержантам. — Тоже выдохлись?
— Не-ка, нам никак нельзя, — сказал Гмыза бодрым голосом и скромно потупил глаза. — Иначе нас товарищ прапорщик загонит, куда Макар телят не гонял. Он у нас тоже такой.
Гусь понял иронию, которую вложил в свои слова Гмыза и, если бы это происходило в гарнизоне, наверняка, пошел на резкость, оборвал, осадил солдата («ишь, гавно такая»), но сейчас он смотрел на ребят иными глазами. Потому сказал укоризненно с той же долей иронии, что и сержант:
— Ладно, друг Гмыза, я тебе это припомню. Кормишь вас, бережешь, не спишь по ночам…
— Вы же спите, — ввязался в разговор Рогоза.
— Ты что, за мной следишь? Может я просто лежу с закрытыми глазами. И думаю о вашем благополучии.
— Не, — снова возразил Рогоза. — Прошлую ночь вы храпели, как трактор.
Гусь кончил растирать ногу и встал.
— Вот, Федотыч, жди от них благодарности. Ради вас, раздолбаи, я себя не щажу, а вы… — В чем именно упрекал Гусь сержантов, каждый из них должен был догадаться сам. — Ладно, пошли дальше.
Ночевали они в узкой расселине между скал, которая хорошо укрывала от ветра. Чтобы поддерживать всю ночь огонь костра, всем пришлось хорошо потрудиться. До самой темноты они собирали сучья, которых в редколесье оказалось не так уж много. Потом срубили две сухие сосенки и нарубили из них полешек. Зато до утра, хотя на скалы лег иней, в их убежище сохранялось какое-то подобие тепла.
С утра ещё два часа они двигались с увала на увал, приближаясь к перевалу через главное препятствие, стоявшее на их пути — через хребет Урман. Седловину, к которой они стремились, можно было разглядеть издали. Ее образовало могучее тектоническое давление, надвигавшее друг на друга огромные базальтовые глыбы двух сопок. Но силы земли в какой-то момент иссякли, и между крутых стен остался узкий проход. Потом время усилиями солнца, ветров, дождей и морозов выгладило откосы, зализало их и сделало щель похожей на седло, к перегибу которого с востока тянулся глубокий желоб с гладкими бортами и дном, вылизанными ливневыми потоками.
— Поднимаемся здесь, — сказал Федотыч. — Главное не навернуться — камень скользкий.
— Пройдем, — пообещал Гусь и повернулся к сержантам. — Кто попробует упасть — вломлю на всю катушку.
— Гавно такая, — добавил Рогоза, открыто глядя в глаза прапорщику.
— Вот именно, — согласился тот. — Пошли.
Они были в метрах в двухстах от седловины, когда на землю набежала тень.
Гусь поднял глаза. Черная туча, выползавшая из-за гребня, закрыла солнце. И сразу в лицо задул ветер. Сперва он был легким и пробегал над горами осторожно, будто искал дорогу. Зашумели кроны деревьев. Потом поток воздуха окреп, стал упругим и порывистым. Снизу, откуда группа только что пришла, донесся гул потревоженной тайги. Заскрипели, закачались вековые кедры и сосны. Удары ветра зло трепали вершины берез. Внизу, не выдержав штормового напора, начали громко трещать и ломаться деревья.
Плотные серые тучи, которые за собой с подвыванием тащил свирепый ветер вершин, несли в тугих клубах струи дождя. Воздух быстро похолодел, будто где-то рядом открылись двери огромного ледника, и наружу вырвалось дыхание зимы. За хребтом шибанула искра молнии, и все вокруг осветилось мертвенно-синим светом электросварки.
— Быстрей, мужики! — прикрикнул Федотыч. — Шуруй, шуруй ногами!
— Успеем, — возразил Гмыза, который по его виду уже и без того в немалой мере устал.
— Я те успею! — Федотыч был в тревоге. — Сейчас сюда рванется поток.
И в самом деле, вскоре им под ноги хлынула вода. Идти сразу стало труднее. Казалось, что в горах прорвалась плотина, и вода текла по склонам, смывая с них все, что плохо лежало — сломанные ветки, сухую листву, мелкие камни.
Только теперь Гусь понял, что голая полоса земли, тянувшаяся вверх по склону, по которой они долгое время шли, и которую он принял за дорогу, на самом деле была ложем потока, скатывавшегося в низину после дождей. Оттого-то здесь и не было грунта — его давно смыло, потому вода неслась по плитам доломита, выстилавших склон.
— Вперед! Вперед! — поторапливал Федотыч. — Надо выйти на водораздел. Быстрее!
Чем выше они поднимались, тем слабее становился напор воды, устремлявшийся им под ноги. Зато внизу потоки бушевали, что было сил. Оттуда, из лощины, доносился грохот двигавшихся камней, бурление струй, ломавшихся и падавших в воду деревьев.
Когда до гребня оставалось немного, Федотыч остановился и ладонью сгреб с лица воду.
— Все, оторвались. Можно передохнуть.
Скажи такое горожанин, попавший под дождь на улице и не имеющий возможности найти укрытие, его бы сочли ненормальным. Подсохнуть или переждать дождь, промокший насквозь житель города, старается под крышей. Но в горах, в тайге, где самое густое дерево в ливень не подарит сухости, а ноги дрожат, и дыхание перехватывает от усталости, отдохнуть можно и под дождем.
Гроза уходила на восток. Молнии сверкали где-то вдали и оттуда доносились обвальные удары грома.
Погода ломалась на их глазах. Едва край висевших над хребтом туч уполз в сторону, теряя в скалах серые обрывки тумана, с запада в промытый до блеска мир хлынуло солнце. И сразу стало жарко. Камни, ещё не потерявшие влажного блеска, начали нагреваться и курились паром. Даль подрагивала в зыбком мареве.
— Ребята, — сказал Федотыч, — дальше пойдете одни. Вон, видите блеск? Это река. Аркун. Жмите точно на запад. Тут по прямой километров тридцать. По земле — все семьдесят. Не так уж много. Важно не сковырнуться со склона. Внизу — будет ровнее.
— Может пойдешь с нами? — спросил Гусь.
Федотыч пальцами обеих рук распушил бороду, чтобы быстрее сохла.
— Не, мужики, не могу. Как говорят, рад бы в рай, да грехи не пускают. Вы уж сами…
***
На четвертый день пути, по расчетам Макса и судя по топокарте, в которую он часто заглядывал, до выхода в долину Аркуна оставалось совсем немного. Но голод и усталость, накопившиеся за последнее время, давали о себе знать. Несмотря на изнеможение, он плохо спал, часто просыпался и лежал в темноте, подрагивая от холода. В голову приходили тревожные мысли о том, что все его предприятие обречено на провал и лучше его было не затевать.Рассвет наползал медленно, лениво. В просветах между деревьями высвечивалось небо, чистое, голубое, но это не особенно радовало. Голод подсасывал под ложечкой, в пустых кишках бродили газы, и низ живота временами пропарывала острая резь.
Макс подхватил мешок, но он показался ему более тяжелым, нежели вчера.
— Зараза! — прошипел он, ругая в первую очередь самого себя. И в самом деле, на кой надо было ему прихватывать эти три кисета с мелочью. Что теперь с ними делать? Сколько можно таскать железо с собой?
Макс опустил сидорок на землю, распустил завязку и вытащил наружу кулек с двухрублевиками. Хотел вынуть и второй, но передумал. Остальные два кисета с пятерками он решил не оставлять.
Бросить мешок с мелочью там, где ночевал, у него не хватило сил. Как-никак это были деньги, которые он добыл с таким риском, потом тащил на себе километров тридцать. Хотя ждать появления в этих местах людей, которые ищут украденные деньги, не приходилось, оставлять добычу на открытом месте, или даже малую её часть было жалко.
Макс опустился на корточки, ножом вырыл под корнями лиственницы ямку, втоптал в неё мешочек с монетами, засыпал сверху землей и хвоей. Потом ножом сделал затес на стволе дерева. Он был уверен, что никогда не вернется в эти места, а если и вернется, то, вряд ли сумеет в тайге отыскать нужное дерево, но спрятанная добыча успокаивала его: лучше все пусть пропадет, чем достанется другим на халяву.
К полудню Макс вышел к речушке, которая преградила ему дорогу. Он сверился с картой и обрадовано вздохнул. Синяя тонкая жилка, пересекавшая зеленый массив лесов, тянулась на запад к Аркуну. До него оставалось совсем немного — километров двадцать.
Солнце клонилось к закату. Далекие облака снизу казались розовыми. Кое-где лучи пронизывали их насквозь и вверх поднимались прямые столбы света. Речушка, умиротворившая нрав, после того как спала дождевая вода, ворчливо бурлила на перекатах.
Тропа, которую скорее всего натоптали звери, тянулась вдоль потока, повторяя его изгибы. В темных заводях с высокого берега можно было разглядеть, как мелькают быстрые тени хариусов. Но о том, чтобы взять их без удочки или сетки-накидки не стоило даже мечтать.
К полудню Макс вышел в долину Аркуна. Таежный массив кончался на крутояре, а дальше лежали зеленые пространства, по которым, лениво извиваясь, блестела широкая лента реки Аркун, похожая на застывший поток стекла. Солнечные блики играли на перекатах. За излучиной темнела синеватая кромка дальних лесов. В небе чистом и безоблачном парили две птицы. Кто они — орлы, коршуны или соколы Макс не знал. Летая, птицы то сближались, то расходились в стороны по дугам огромного круга. Вольные смелые птицы. И он, Макс Чикин, такой же смелый и вольный…
И главное — он дошел!
Настроение сразу изменилось: не зря гнул себя, заставлял мучиться, терпеть усталость и голод. Теперь-то уж он прорвется в места, о которых столько мечтал. С его-то деньгами достать лодку не составит труда. А уж на реке его никто искать не будет.
Макс присел на бугре под кривой сосной, которую искорежила жизнь на продуваемой всеми ветрами опушке.
Пробираясь через тайгу, он наслаждался сознанием того, что богат. Теперь пришел черед насладиться видом своей добычи. Он поставил сидорок между ног, запустил в него руку, вынул две пачки денег. Положил их перед собой на траву одну на другую.
Вот оно — богатство!
И ни на миг его не встревожили воспоминания о том, как это богатство добыто. Для сильного человека, который борется за то, чтобы стать богаче других, средства достижения цели не имеют значения. Все моральные запреты не стоят ничего, когда речь заходит о приобретении миллионов. Так уж устроен мир, что в нем все разделено и по крохам расползлось по карманам миллионов страдальцев. Значит, чтобы стать богатым, надо порастрясти всех, у кого есть деньги. А чтобы пойти на такое нельзя связывать себя дурацкими понятиями о чести и морали.
Вон, луноликий Гайдар, пришедший во власть в помятом костюмчике, выпотрошил карманы сограждан и что? Сам стал богатеньким буржуином, оставаясь внуком литературного большевистского комиссара. Его поругивают, проклинают, а ему все по херу — мурмулетки при нем. Чем хуже он, Максим Чикин? Да ничем. Еще через пару дней, он вырвется по Аркуну к жилым местам, подальше от Красноборска, рванет в Россию и на все, что было в прошлом, положит с прибором. А там, в большом мире, за такие бабки, какие у него сейчас, можно податься и на теплые моря, и в дальние страны. Представить только — Макс на борту теплохода плывет на Кипр… Эх, денежки вы мои, мурмулетки, капусточка…
Макс взял пачку сторублевок. Взвесил её на ладони, наслаждаясь удовольствием чувствовать вес плотно притиснутых друг к другу бумажек. Приложил пачку к щеке, подержал немного. Потом попытался вытащить из упаковки одну банкноту, не разрывая бандеролек. Не получилось. Тогда он разорвал ленточку упаковки сбоку и вытащил купюру наружу.
Первым делом поднес бумажку к носу и понюхал. Она пахла свежей краской, как пахнут новые, ещё не гулявшие по карманам деньги. От тех, которые пошли по рукам и уже изрядно потерты пальцами, нередко несет тошнотворным духом блевотины.
Макс поднял купюру к уху и потряс ею. Бумага приятно загремела. Должно быть, именно за свойство денежной бумаги издавать специфический звук рубли в кои-то времена прозвали «хрустами».
Насладившись запахом и звуком сотенного билета, Макс стал его рассматривать. Восхитился изобретательностью тех, кто рисует дензнаки. Надо же так ухитриться: слева снизу вверх по бумажке идут ромбы, у которых верхняя половина белая, нижняя — сине-серая. С оборота такие же ромбы, но они уже находятся справа, и цвета у них другие — низ белый, верх — хаки. И вроде бы ничего больше, а поглядишь на свет и вдруг видишь циферки «100» и буковки «ЦРБ», — как такую мелочь ухитряются закатать внутрь бумаги?
Вздохнув, Макс аккуратно уложил пачки соток в сидорок и вынул оттуда банку тушенки. Голод давал о себе знать, но Макс был доволен: он не поддавался спазмам желудка и за четыре дня съел только две банки консервов из четырех.
Поев, он решил произвести небольшую разведку. Для этого надо было хорошо припрятать лишний груз, который мог помешать ему — вещевой мешок с деньгами и автомат. На всякий непредвиденный случай у него оставался пистолет.
Макс огляделся. Неподалеку от себя увидел пень и рухнувшую сосну. Они могли стать хорошим ориентиром. А если сделать от них двадцать шагов в сторону берега, то на противоположной стороне реки виден створный навигационный знак. Все отлично, отыскать место заначки будет нетрудно.
Макс штык-ножом углубил яму, образованную вырванным из земли корневищем упавшего дерева, положил в неё вещмешок и загреб все это красным береговым песком. Автомат он подсунул под ствол сосны так, чтобы его прикрыли разлапистые ветви. Осмотрелся. Убедился, что припрятанные вещи обнаружить нельзя, сунул пистолет под брючный пояс за спину, как это обычно делают гангстеры в американских фильмах, одернул куртку и двинулся к реке.
Он прошел всего метров триста, когда за кустами тальника увидел причаленную к берегу моторную лодку, и двух мужчин, сидевших у костра. Над огнем висел казанок, в котором что-то варилось. На брезенте, который был брошен на землю, стояла бутылка водки, лежал хлеб, зеленый лук, огурцы.
Макс шел к рыбакам спокойно, усилием воли сдерживая желание побежать — от костра тянуло дурманящим запахом варева, а жрать ему, несмотря на только что проглоченную тушенку, хотелось страшно. Не есть, а именно жрать. Дали бы ему кость с остатками мяса, он бы стал её грызть, урча как пес. Так ему самому, во всяком случае, казалось.
Рыбаки в серых ватниках, подпоясанные патронташами, увидев Макса, спускавшегося по небольшому зеленому склону в их направлении, одновременно взялись за ружья и положили их на колени. Макс это заметил и внутренне выругался. Такая реакция рыбаков могла иметь только два объяснения. Либо это врожденная присущая жителям таежных мест настороженность, либо местное население уже предупреждено о возможности встречи с вооруженным дезертиром. Но как бы то ни было, поворачивать назад и уходить было делом бессмысленным и даже опасным, поскольку неизбежно усилило бы подозрения.
— Здравствуйте! — сказал Макс, подойдя к костру. Сам в это время, будто решив почесаться, протянул руку за спину.
Однако таежники не горожане, которые могли лопухнуться в самой критической ситуации. Одно из ружей, которое держал бородатый, судя по внешности более пожилой, рыбак, поднялось и почти уперлось в грудь Макса.
— Алексеич, общупай солдатика. А ты, сынок, подними грабки. Не бойся, мы не укусим.
«Вот и припух», — подумал Макс убито, но попытки выдернуть из-за пояса пистолет не сделал. Было видно — такое движение обойдется ему дороже. Приподнял руки, позволяя себя обыскать.
— Хо, Матвеич, да у него пушка!
Рыбак, обстукавший ладонями Макса от плеч до пяток, вытащил из-за его спины «Макарыча».
— Еще что-нибудь есть? — спросил бородатый, не опуская ружья.
— Вроде бы пусто.
— Садись на пенек, солдат, — предложил бородатый и подтолкнул Макса стволами в грудь. — Жрать будешь?
Макс облизал губы. С убитым видом ответил:
— Можно бы… не откажусь…
— Алексеич, — приказал бородатый, — плесни гостю ушицы. Пусть поест. Заодно поговорим.
Макс дрожащими руками взял алюминиевую миску. Поставил на колени.
— Ты кто такой? — спросил его бородатый, так и не выпускавший ружья из рук.
— Солдат.
— Гляди-кось, Алексеич, — он солдат. И откуда же такой фрукт появился в этих местах? Убег со службы, что ли? Значит, дезертир?
Макс ответил не задумываясь:
— Наоборот. Мы дезертира ищем.
— Ты один его ловить вышел?
— Нет, нас группа. Я с ними разминулся в лесу. Да вот и вышел на вас.
— Допустим, поверили. А почему не бритый?
Макс тронул щеку, щетина кололась.
— Четверо суток в лесу.
— Хероватый у тебя командир. Право слово. — Бородатый укоризненно покачал головой. — А если две недели проходите? Обрастете шерстью и в берлоги полезете?
Макс с раздражением подумал, что Бородатый, если судить по его поведению и рассуждениям — бывший офицер и впарить ему свою версию будет непросто. Все же решил попробовать.
— Собирались по тревоге. Спешили. Некогда было брать бритву…
— Значит, вместо автомата в спешке прихватил «Макарова»?
— Нет.
— Откуда же он у тебя?
— Положен по штату.
— С каких это пор солдат вооружают пистолетами?
Врать так врать по крупному. Авось пронесет.
— У нас во внутренних войсках вооружают.
— Какой у него номер?
— У кого?
— У твоего «Макарова»?
Макс опустил глаза.
— Не помню.
— Значит, ствол не твой. Я пятнадцать лет назад со службы уволился, а номер своего пистолета помню. А ты, Алексеич?
— Как дважды два.
— Ладно, солдат, доедай. Я тебе верю мало, потому поедешь с нами в Поречье. Там с тобой разберутся.
— Мне нельзя уходить отсюда, — скрипя зубами от злости, Макс пытался отстоять свои права. — Придет группа, а меня нет…
— Перебьются. Из Поречья тебя подбросят в город. А в случае чего, мы ответим…
— Не поеду, — Макс решил стоять на своем.
— Это ты зря, малыш, — Бородатый покачал головой. — Алексееич, спеленай-ка неразумного.
Неожиданно сильный удар в челюсть, опрокинул Макса на землю. В глазах поплыли красные двоящиеся круги.
— Лежи, лежи, — рыбак легко опрокинул поверженного солдата на живот — ну, и силища! — завернул руки за спину и стянул их обрывком сыромятного ремешка, который ему бросил Бородатый. — И не надо, милок, дергаться. Мы вот верши вытащим и почапаем по холодку до места.