Страница:
Чужаки покинули стоянку утром, а в середине дня Семен явился с инспекцией. Среди немалого количества мусора, оставленного кытпейэ, трупа он не обнаружил. Мусор же представлял собой переломанные слеги от шатров, порванные или разрезанные покрышки жилищ и испорченную одежду. Это было сделано явно намеренно – по-видимому, таким образом кытпейэ переправили одежду и жилища в мир мертвых вслед за погибшими сородичами. Бродить среди всего этого хлама Семену быстро надоело, и он вышел на берег моря – чуть в стороне от моржового лежбища, чтобы лишний раз не тревожить животных, которым и так досталось.
Ветер слабо дул со стороны моря, прилив только начался, и Семен побрел вдоль кромки воды в сторону лежащей на пляже неразделанной туши убитого моржа. Он шел и думал о том, что в его родном мире даже в самом глухом месте море обильно представляет визитные карточки людей: поплавки и обрывки сетей, пластиковые упаковки и прочий мусор. Здесь же берег чист. Вон там волна, набегая на песок, переворачивает какой-то предмет, но он, конечно, к людям отношения не имеет.
Вскоре Семен обнаружил, что ошибся, – предмет представлял собой полуметровый сверток из оленьей шкуры мехом внутрь, обвязанный ремешками. Сверток обладал некоторой плавучестью, и, когда очередная волна перевернула его, Семен содрогнулся: ребенок. Мертвый.
«Вот такие детские кульки я видел у кытпейэ – это их рук дело. В жертву принесли или просто избавились? Сволочи… – Смотреть на море расхотелось, и Семен стал разглядывать чаек, галдящих над моржовой тушей. Сквозь их крики ему мерещился детский плач. – Чего они разорались? Сели бы да и клевали себе потихоньку. Как будто им кто-то мешает…»
Хлоп! – одна из птиц свалилась на землю. Хлоп! – еще одна закувыркалась в воздухе и упала на пляж.
«Из мелкашки кто-то стреляет. Снайпер, однако… – меланхолично подумал Семен и остановился, словно налетел на преграду. – Какая, к черту, мел-кашка?!»
Из-за моржовой туши показался маленький кривоногий человечек и, тяжело переваливаясь, побрел к подбитой птице. «Становится все смешнее, – мрачно усмехнулся Семен. – Это кто еще такой?!»
Человечек держал за крыло убитую чайку и смотрел на приближающегося Семена. Тот же думал о том, что таких кривых ног – колесообразных – не бывает ни у каких всадников. Это явно болезнь.
Когда между ними осталось метра три, человечек упал на колени и низко наклонил голову – жидкие седые волосенки сзади были заплетены в неряшливую косичку. Семен успел рассмотреть, что лицо у незнакомца монголоидного типа, морщинистое, с коричневато-серой блеклой кожей, волосы на верхней губе и на подбородке можно пересчитать поштучно, глаз между складок век почти не видно. Меховая рубаха в полтора раза шире, чем нужно, и к тому же протерта кое-где до дыр. Штаны не лучше, обуви нет вовсе. Руки, точнее кисти рук, выглядят ужасно – с вздутыми венами и шишкообразно увеличенными суставами пальцев.
«Старик, причем глубокий, – вздохнул Семен, опускаясь на корточки. – Знакомая песня: когда племени тяжко, избавляются от стариков и младенцев. И зачем я сюда пришел?!»
– На меня смотри! – приказал он. – Мне в глаза – говорить будем.
Старик поднял голову, и Семен, вглядываясь в щелки выцветших глаз, начал налаживать ментальный контакт.
– Твое имя, кличка, обозначение?
– Нгычэн.
– Ты кытпейэ?
– Я нгычэн.
– Очень приятно, – грустно усмехнулся Семен. – А я – Семхон Длинная Лапа, лоурин из рода Волка.
В глазах собеседника что-то мелькнуло – не то испуг, не то интерес.
– Волк?!
– Типа того. Мы все волки, но я еще и Семхон.
– А я – нгычэн. Ворон.
Контакт наладился – старик был почти спокоен, ничего, кажется, не боялся и испытывал слабый интерес к собеседнику. Разобраться с его личностью, однако, оказалось непросто. Нгычэн – это его кличка среди кытпейэ, которая обозначает былую принадлежность к иной общности – людей-воронов, то есть нгычэнов. Этой общности (племени? клана?) давно уже не существует – старик, вероятно, последний. Семен сразу же предположил, что «вороны» жили тут до прихода кытпейэ и были уничтожены или ассимилированы – примерно так и оказалось. Старик много лет прожил среди кытпейэ, но сохранил клеймо чужака. Сейчас он оказался уж слишком старым, и его оставили умирать.
– Какой же ты старый? – удивился Семен. – Вон, птицу подбил – я бы так не смог.
– Подбил… Когда близко – могу… Ты привел к людям мертвого воина – мужчину без рук. И заставил его взять. Два калеки – слишком много. Мне пришлось остаться.
– Та-ак! – почесал затылок Семен. – В каменном веке, как и в любом другом, ни одно благое дело не остается безнаказанным, это я знаю. Расскажи мне про своих «воронов»… И заодно как ты умудрился дожить до таких лет среди чужаков.
Пожалуй, Семен погорячился – слишком многого захотел от первого контакта. Но ему нужно было отвлечься – поскорее забыть плавающий в воде кожаный сверток и чтоб перестал мерещиться близкий детский плач. Он мало что понял из рассказа, да и правильно ли?
Какая-то общность людей-птиц действительно существовала. Она как-то была связана с водой – жили они не то в дельте реки, не то на озерах. Вполне возможно, что птицы если и не являлись их основной добычей, то играли важную роль в питании. Соответственно выработались специфические способы охоты – петли, силки, сети, «крутилки» и «шибалки». Тех мест уже нет (они изменились), как нет и нгычэнов. Кытпейэ переняли у них многое, но почти все быстро утратили. Теперь вот умирает искусство (магия) «шибалки». Этого старика и держали так долго в племени, потому что он был как бы последним настоящим носителем умирающего искусства исчезнувшего народа.
– …Только от демонов оно не помогло. Теперь, наверное, никому не нужно. Многие мальчишки умели, но они погибли. Новые вырастут не скоро…
– Сами виноваты… – буркнул Семен. Что такое «крутилка», он из объяснений понял – по-видимому, бола, а вот «шибалка»… – Покажи!
На ладони старика лежал кусок кожи, свисали ремешки. Семен взял, стал рассматривать. «Ничего нового – обычная ременная праща. Такие я видел у убитых кытпейэ: два узких ремня, привязанных к овальной кожаной закладке. На конце одного петелька, которая надевается на средний палец, на конце другого – узелок. Он отпускается в момент броска. Все предельно просто. Кроме одного: дед с полутора десятков метров сбивал из этой штуки чаек! Влет! А у меня и в нужную сторону камень не всегда летел…»
– Что ты мне свои ремешки показываешь?! Я их уже видел. Ты покажи, как кидаешь! На ваших воинов мне смотреть было некогда.
Старик с трудом поднялся на ноги. При этом в суставах у него что-то хрустнуло. Расправил пращу, петельку надел на средний палец правой руки, узелок зажал между большим и указательным пальцем. Поднял с земли камень, осмотрел его и бросил. Поднял другой – почти окатанный голыш размером с куриное яйцо. Вложил камень в закладку и прижал большим пальцем.
Ноги он расставил чуть шире плеч, левую руку вытянул вперед так, что зажатый в закладке камень оказался на уровне глаз. Правую руку с ремешками в пальцах тоже поднял и согнул: вперед смотрел локоть, а натянутая праща оказалась с левой стороны головы. Он как бы целился, наводя камень на мишень.
Ремешки еще больше натянулись и… выстрел!
Да-да, именно выстрел, а не бросок! С довольно громким хлопком!
Деталей Семен, конечно, не рассмотрел. Вроде бы левая рука отпустила закладку с камнем, а правая сделала стремительный мах.
Дедок собрал распущенную пращу в ладонь, потер поясницу и заковылял к добыче – до убитой птицы (перед смертью она чистила клюв на камне) было не менее 30 метров.
У ошарашенного этим действом Семена возникло сразу две мысли: где-то он про такую технику читал. И вторая: так не бывает! Всякое там прицеливание – бутафория! Какой смысл что-то куда-то наводить, если снаряд пойдет с другого места?!
– Покажи еще раз! – попросил он. – Только медленно! И птиц не бей – я тебе сейчас мишень поставлю!
Семен побежал к невысокой известковой скале, намереваясь водрузить на нее камень или обломок бревна, валяющийся у основания.
Добежал, нагнулся и… замер.
Это был не камень и не обломок. Сверток знакомого вида. И он шевелился!
Плохо соображая, что делает, Семен протянул руку и пальцем отогнул край шкуры. Сморщенное, посиневшее от натуги детское личико…
– Да, – кивнул старик. – Всех сосунков оставили.
– Какого черта?! Почему?!
– Они все равно умрут зимой… Лучше отдать Уткэ…
– Ур-роды! Где они?! Сколько их было?!
– Не знаю… Вон там есть, и там…
Довольно долго Семен бегал по пляжу и орал на разных языках:
– Всех собрали?! Всех?! Или еще где-то есть?! Где?! Где?!
Потом он немного успокоился, отдышался и почти вернул себе способность соображать. Трое младенцев были живы. Правда, кричать уже не могли.
Так круто Семен не влипал давно…
– Старик, я бы оставил тебя подыхать здесь, но… Но мне одному не дотащить их. Пошли!
– Зачем? Не мучай нас…
– Заткнись! На стоянке две тетки недавно родили – у них молока полно!
– Демоны…
– Какие к черту демоны?! У меня сына родного питекантроп вскормила! Давай, шевелись быстрее! Надо же так попасть…
Быстро передвигаться Нгычэн не мог – что-то у него было не в порядке с ногами. Семенов мат ускорению не способствовал – старик его не боялся. До поселка они добрались уже в сумерках.
Дополнительную нагрузку неандертальские мамаши приняли безропотно. Детский плач звучал над морем всю ночь.
Утром один ребенок был мертв, а у двух других – мальчика и девочки – сильный понос. Семен решил, что это непереносимость чужого молока и они обречены. Сделать он ничего не мог – только маяться и ждать.
К концу вторых суток вроде бы наступило улучшение. Дня через четыре Семен всерьез поверил, что дети, пожалуй, будут жить.
Нгычэна Семен поселил в своей норе на уступе, а сам переехал в зимнюю землянку наверху. Она была еще не достроена, но переезд все равно неизбежен – зима не за горами.
Глава 14
Ветер слабо дул со стороны моря, прилив только начался, и Семен побрел вдоль кромки воды в сторону лежащей на пляже неразделанной туши убитого моржа. Он шел и думал о том, что в его родном мире даже в самом глухом месте море обильно представляет визитные карточки людей: поплавки и обрывки сетей, пластиковые упаковки и прочий мусор. Здесь же берег чист. Вон там волна, набегая на песок, переворачивает какой-то предмет, но он, конечно, к людям отношения не имеет.
Вскоре Семен обнаружил, что ошибся, – предмет представлял собой полуметровый сверток из оленьей шкуры мехом внутрь, обвязанный ремешками. Сверток обладал некоторой плавучестью, и, когда очередная волна перевернула его, Семен содрогнулся: ребенок. Мертвый.
«Вот такие детские кульки я видел у кытпейэ – это их рук дело. В жертву принесли или просто избавились? Сволочи… – Смотреть на море расхотелось, и Семен стал разглядывать чаек, галдящих над моржовой тушей. Сквозь их крики ему мерещился детский плач. – Чего они разорались? Сели бы да и клевали себе потихоньку. Как будто им кто-то мешает…»
Хлоп! – одна из птиц свалилась на землю. Хлоп! – еще одна закувыркалась в воздухе и упала на пляж.
«Из мелкашки кто-то стреляет. Снайпер, однако… – меланхолично подумал Семен и остановился, словно налетел на преграду. – Какая, к черту, мел-кашка?!»
Из-за моржовой туши показался маленький кривоногий человечек и, тяжело переваливаясь, побрел к подбитой птице. «Становится все смешнее, – мрачно усмехнулся Семен. – Это кто еще такой?!»
Человечек держал за крыло убитую чайку и смотрел на приближающегося Семена. Тот же думал о том, что таких кривых ног – колесообразных – не бывает ни у каких всадников. Это явно болезнь.
Когда между ними осталось метра три, человечек упал на колени и низко наклонил голову – жидкие седые волосенки сзади были заплетены в неряшливую косичку. Семен успел рассмотреть, что лицо у незнакомца монголоидного типа, морщинистое, с коричневато-серой блеклой кожей, волосы на верхней губе и на подбородке можно пересчитать поштучно, глаз между складок век почти не видно. Меховая рубаха в полтора раза шире, чем нужно, и к тому же протерта кое-где до дыр. Штаны не лучше, обуви нет вовсе. Руки, точнее кисти рук, выглядят ужасно – с вздутыми венами и шишкообразно увеличенными суставами пальцев.
«Старик, причем глубокий, – вздохнул Семен, опускаясь на корточки. – Знакомая песня: когда племени тяжко, избавляются от стариков и младенцев. И зачем я сюда пришел?!»
– На меня смотри! – приказал он. – Мне в глаза – говорить будем.
Старик поднял голову, и Семен, вглядываясь в щелки выцветших глаз, начал налаживать ментальный контакт.
– Твое имя, кличка, обозначение?
– Нгычэн.
– Ты кытпейэ?
– Я нгычэн.
– Очень приятно, – грустно усмехнулся Семен. – А я – Семхон Длинная Лапа, лоурин из рода Волка.
В глазах собеседника что-то мелькнуло – не то испуг, не то интерес.
– Волк?!
– Типа того. Мы все волки, но я еще и Семхон.
– А я – нгычэн. Ворон.
Контакт наладился – старик был почти спокоен, ничего, кажется, не боялся и испытывал слабый интерес к собеседнику. Разобраться с его личностью, однако, оказалось непросто. Нгычэн – это его кличка среди кытпейэ, которая обозначает былую принадлежность к иной общности – людей-воронов, то есть нгычэнов. Этой общности (племени? клана?) давно уже не существует – старик, вероятно, последний. Семен сразу же предположил, что «вороны» жили тут до прихода кытпейэ и были уничтожены или ассимилированы – примерно так и оказалось. Старик много лет прожил среди кытпейэ, но сохранил клеймо чужака. Сейчас он оказался уж слишком старым, и его оставили умирать.
– Какой же ты старый? – удивился Семен. – Вон, птицу подбил – я бы так не смог.
– Подбил… Когда близко – могу… Ты привел к людям мертвого воина – мужчину без рук. И заставил его взять. Два калеки – слишком много. Мне пришлось остаться.
– Та-ак! – почесал затылок Семен. – В каменном веке, как и в любом другом, ни одно благое дело не остается безнаказанным, это я знаю. Расскажи мне про своих «воронов»… И заодно как ты умудрился дожить до таких лет среди чужаков.
Пожалуй, Семен погорячился – слишком многого захотел от первого контакта. Но ему нужно было отвлечься – поскорее забыть плавающий в воде кожаный сверток и чтоб перестал мерещиться близкий детский плач. Он мало что понял из рассказа, да и правильно ли?
Какая-то общность людей-птиц действительно существовала. Она как-то была связана с водой – жили они не то в дельте реки, не то на озерах. Вполне возможно, что птицы если и не являлись их основной добычей, то играли важную роль в питании. Соответственно выработались специфические способы охоты – петли, силки, сети, «крутилки» и «шибалки». Тех мест уже нет (они изменились), как нет и нгычэнов. Кытпейэ переняли у них многое, но почти все быстро утратили. Теперь вот умирает искусство (магия) «шибалки». Этого старика и держали так долго в племени, потому что он был как бы последним настоящим носителем умирающего искусства исчезнувшего народа.
– …Только от демонов оно не помогло. Теперь, наверное, никому не нужно. Многие мальчишки умели, но они погибли. Новые вырастут не скоро…
– Сами виноваты… – буркнул Семен. Что такое «крутилка», он из объяснений понял – по-видимому, бола, а вот «шибалка»… – Покажи!
На ладони старика лежал кусок кожи, свисали ремешки. Семен взял, стал рассматривать. «Ничего нового – обычная ременная праща. Такие я видел у убитых кытпейэ: два узких ремня, привязанных к овальной кожаной закладке. На конце одного петелька, которая надевается на средний палец, на конце другого – узелок. Он отпускается в момент броска. Все предельно просто. Кроме одного: дед с полутора десятков метров сбивал из этой штуки чаек! Влет! А у меня и в нужную сторону камень не всегда летел…»
– Что ты мне свои ремешки показываешь?! Я их уже видел. Ты покажи, как кидаешь! На ваших воинов мне смотреть было некогда.
Старик с трудом поднялся на ноги. При этом в суставах у него что-то хрустнуло. Расправил пращу, петельку надел на средний палец правой руки, узелок зажал между большим и указательным пальцем. Поднял с земли камень, осмотрел его и бросил. Поднял другой – почти окатанный голыш размером с куриное яйцо. Вложил камень в закладку и прижал большим пальцем.
Ноги он расставил чуть шире плеч, левую руку вытянул вперед так, что зажатый в закладке камень оказался на уровне глаз. Правую руку с ремешками в пальцах тоже поднял и согнул: вперед смотрел локоть, а натянутая праща оказалась с левой стороны головы. Он как бы целился, наводя камень на мишень.
Ремешки еще больше натянулись и… выстрел!
Да-да, именно выстрел, а не бросок! С довольно громким хлопком!
Деталей Семен, конечно, не рассмотрел. Вроде бы левая рука отпустила закладку с камнем, а правая сделала стремительный мах.
Дедок собрал распущенную пращу в ладонь, потер поясницу и заковылял к добыче – до убитой птицы (перед смертью она чистила клюв на камне) было не менее 30 метров.
У ошарашенного этим действом Семена возникло сразу две мысли: где-то он про такую технику читал. И вторая: так не бывает! Всякое там прицеливание – бутафория! Какой смысл что-то куда-то наводить, если снаряд пойдет с другого места?!
– Покажи еще раз! – попросил он. – Только медленно! И птиц не бей – я тебе сейчас мишень поставлю!
Семен побежал к невысокой известковой скале, намереваясь водрузить на нее камень или обломок бревна, валяющийся у основания.
Добежал, нагнулся и… замер.
Это был не камень и не обломок. Сверток знакомого вида. И он шевелился!
Плохо соображая, что делает, Семен протянул руку и пальцем отогнул край шкуры. Сморщенное, посиневшее от натуги детское личико…
– Да, – кивнул старик. – Всех сосунков оставили.
– Какого черта?! Почему?!
– Они все равно умрут зимой… Лучше отдать Уткэ…
– Ур-роды! Где они?! Сколько их было?!
– Не знаю… Вон там есть, и там…
Довольно долго Семен бегал по пляжу и орал на разных языках:
– Всех собрали?! Всех?! Или еще где-то есть?! Где?! Где?!
Потом он немного успокоился, отдышался и почти вернул себе способность соображать. Трое младенцев были живы. Правда, кричать уже не могли.
Так круто Семен не влипал давно…
– Старик, я бы оставил тебя подыхать здесь, но… Но мне одному не дотащить их. Пошли!
– Зачем? Не мучай нас…
– Заткнись! На стоянке две тетки недавно родили – у них молока полно!
– Демоны…
– Какие к черту демоны?! У меня сына родного питекантроп вскормила! Давай, шевелись быстрее! Надо же так попасть…
Быстро передвигаться Нгычэн не мог – что-то у него было не в порядке с ногами. Семенов мат ускорению не способствовал – старик его не боялся. До поселка они добрались уже в сумерках.
Дополнительную нагрузку неандертальские мамаши приняли безропотно. Детский плач звучал над морем всю ночь.
Утром один ребенок был мертв, а у двух других – мальчика и девочки – сильный понос. Семен решил, что это непереносимость чужого молока и они обречены. Сделать он ничего не мог – только маяться и ждать.
К концу вторых суток вроде бы наступило улучшение. Дня через четыре Семен всерьез поверил, что дети, пожалуй, будут жить.
Нгычэна Семен поселил в своей норе на уступе, а сам переехал в зимнюю землянку наверху. Она была еще не достроена, но переезд все равно неизбежен – зима не за горами.
Глава 14
ДОМОЙ
Больше никаких особенных катастроф ни осенью, с ее штормами, ни зимой, с морозами и метелями, не случилось. Возле дыхательных лунок люди пытались бить тюленей и нерпу. Занятие для неандертальцев оказалось весьма подходящим – часами сидеть неподвижно возле дырки во льду с гарпуном в руке было вполне в их духе. Добычи, пожалуй, не хватило бы на прокорм такого количества людей, но запасы всякой дряни были достаточно велики, а добавка сырого мяса избавляла от угрозы цинги. Семен, впрочем, в основном свежатиной и питался – не в сыром виде, конечно.
Сборку нарты и переучивание собак он поручил Лхойкиму и Килонгу. Получилось это у них довольно быстро, и Семен заставил их строить еще одну нарту – впрок. Сам же занялся делом более сложным и важным – байдарой.
Инженерно-технический подвиг начался с лазанья по залежам плавника и отбора подходящих (в смысле крепких и плотных) деревяшек. Таскать материал к жилищам Семен сам не стал, а заставил этим заниматься неандертальцев. После этого он приступил к созданию проекта большой морской лодки – десять метров длиной! Он назвал ее, конечно, «байдарой», хотя в ее конструкции обобщил все свои куцые познания об устройстве лодок подобного типа. Чертежей было много – на песке, потом на снегу, на камнях, на шкурах. По ходу дела пришлось ввести универсальную меру длины – сантиметр. Скорее всего, он немного отличался от настоящего, но придираться было некому. Суть идеи заключалась в том, чтобы каждую деталь не подгонять «по месту», а делать по заданному размеру. Собрать каркас на морозе невозможно, значит – нужно за зиму изготовить все элементы, которые соединятся вместе лишь весной. А элементов этих очень, очень много! Мачту, парус и соответствующую оснастку Семен решил не делать: вот уж это точно слабо!
Самое удивительное, что лодку весной действительно удалось собрать. Не обошлось, конечно, без переделок и подгонки, но в целом операция прошла успешно. Даже с обшивкой из моржовой кожи проблем почти не возникло. Гораздо труднее оказалось оборудовать место для хранения судна – не затаскивать же его каждый раз вверх по скалам. Пришлось ворочать камни и создавать этакий уступ в основании склона.
Как только просветы между льдинами стали достаточно широкими, лодку спустили на воду. Через 10–15 дней мучений добыча морского зверя стала регулярной, причем без Семенова участия. Моржей и тюленей было много, они опять двигались вместе со льдом куда-то на север. Семену же оставалось ловить с каноэ рыбу возле берега – для развлечения и разнообразия в питании. Ну, и размышлять, конечно: «Прошел год, и можно констатировать, что море кормит весьма обильно. Откуда тут столько зверя? Возможно, это вспышка рождаемости в последние годы за счет резкого увеличения кормовой базы. Постепенно все утрясется, и животных будет меньше. Это одна гипотеза. А вторая… Кто видел, кто знает, сколько было морского зверя до того, как человек стал его истреблять? Это ведь началось не в XIX веке – тогда всякие китобои-зверобои уже подчищали остатки в относительно труднодоступных местах. А в прибрежных водах Западной Европы морские млекопитающие были истреблены еще в первых веках нашей эры! И ведь, что самое обидное, кроме людей „циркумполярной цивилизации" никто не бил зверя ради еды. В основном ради жира и кож. В первую очередь ради жира. Техническая цивилизация „белого" человека почему-то веками испытывала жировой голод…»
Как ни лень было Семену, зимой он взял за правило ежедневно тренироваться – бегать и фехтовать пальмой. Терять форму ему не хотелось, особенно живя среди неандертальцев. Он и так рядом с ними часто чувствовал себя ущербным. Их мужчины могли непринужденно скакать с камня на камень, удерживая на плечах тушу приличного тюленя. Или, спускаясь к морю, спрыгивать с многометровых уступов.
Раз уж в поселке оказался туземец, Семен решил пристроить его к делу – чтоб не зря мясо ел. Неандертальскую девочку и троих мальчишек, стремительно превращающихся во взрослых мужчин, Семен заставил обеспечивать старика пищей и заодно (точнее, главным образом) изучать язык кытпейэ. Каждые несколько дней он проверял результаты и свирепо ругался и на учеников, и на учителя. Для себя же придумал новое физическое упражнение – на силу. Раз в день сажал старика к себе «на закорки» и спускался с ним по камням к морю. Потом, естественно, затаскивал обратно. На берегу Семен осваивал новую магию – пращи. Зачем ему это нужно, он не особенно задумывался – скорее всего, его просто заедало самолюбие: неужели к так и не освоенным первобытным «магиям» добавится еще одна?!
Самое смешное, что метание камней из пращи оказалось действительно магией – освоить технику можно за день, а вот научиться попадать в цель…
Способов крепления пращи к руке несколько: петля на среднем пальце, на четырех пальцах сразу или на запястье. Вариантов бросков еще больше: с одного маха или с раскруткой, всей рукой или кистью, в горизонтальной плоскости или в вертикальной, с разворотом корпуса или без такового. При броске могут быть задействованы обе руки или только одна – когда на левой щит. Семен избрал для себя то, что впервые увидел вблизи: крепеж – петелькой на пальце, а бросок – с одного маха. Воспользоваться готовым орудием не удалось – оказалось, что «стандартной» пращи не бывает, каждая подгоняется под габариты пользователя. В частности, длина сложенной для броска пращи должна соответствовать расстоянию от вытянутой вперед левой руки до согнутой в локте правой.
«Обучение, точнее овладение данной магией, можно разделить на два этапа – короткий и… бесконечный. Для начала нужно „бросок" превратить в „выстрел". Чем одно отличается от другого? В гребень встающей волны „брошенный" камень входит… скажем так, с плеском. А вот „выстреленный" снаряд, попадая в воду, издает характерный хлопок, похожий на чмоканье. Если это получается, остается пустяк – заставить камень поразить мишень».
Семен оказался прав, полагая, что объяснять, как целиться и в какой момент разжимать пальцы, бесполезно – это нужно чувствовать самому. Что-то получаться у него стало лишь к весне, да и то, как сказать…
«Требуется сродниться, усредниться, расслабиться и одновременно собраться. Нужно суметь почувствовать все сразу: руку, пальцы, ремень, расстояние, траекторию, камень. Этим и занимается стрелок во время бессмысленного, казалось бы, прицеливания – наведения снаряда на мишень. А в целом все очень просто – как показать пальцем на далекий предмет». Результаты стрельб получались довольно оригинальные – никакой кучности! То есть Семен или попадал «в десятку» (при правильном настрое), или безнадежно мазал.
Оказалось, что неприцельно закинуть камень пращой можно очень далеко, особенно с разворотом корпуса. Семен даже мерить расстояние не стал. А вот прицельно… В неподвижную полуметровую мишень Нгычэн не промахивался с полусотни метров. Семен решил, что для него это, пожалуй, предел возможного.
По состоянию природы Семен пытался понять, когда же следует отмечать годовщину их прибытия сюда: сначала казалось, что еще слишком рано, потом – уже поздно. Природа сама положила конец этим гаданиям – начался шторм. Он продолжался почти трое суток, а когда закончился, люди увидели в море странный предмет. Впрочем, странным он показался неандертальцам, поскольку Семен с такого расстояния ничего рассмотреть не смог. Предмет взяли на буксир и подтянули к берегу. Семен дождался отлива и пошел смотреть. Лучше бы он этого не делал…
Тщательно вырубленное изнутри бревно, обломанные, перепутанные жерди настила – совсем недавно (перед штормом?) все это было катамараном. Причем до боли знакомой конструкции – неандертальцы избегают вносить новшества, зато умеют с точностью воспроизводить то, что было создано однажды. «Может быть, это наш прошлогодний? – возникла успокоительная мысль. – Он лежал где-нибудь на скалах, а теперь его смыло волной и принесло? Увы, последний шторм был далеко не самым сильным за прошедший год, а ремни креплений выглядят относительно свежими…»
На другой день были обнаружены останки еще одного катамарана и отдельно плывущая перевернутая лодка-долбленка. Следы обработки древесины металлом были однозначны…
Семену хотелось верить, что люди успели высадиться на берег, а свои суда отдали во власть стихии: «Именно так мы сами поступили год назад. Трупов, опять же, не наблюдается… Но в устье реки и в бухте на протяжении очень многих километров высаживаться с таких плавсредств некуда. Требуется умение, навыки, знание обстановки. Требуется понимать, чем грозят волны и ветер. А трупы еще появятся – начнут разлагаться, всплывут, и их пригонит к берегу.
Получается, что конкретизированный миф в коллективном сознании неандертальцев продолжает жить и после нашего отбытия. Оставшиеся и, наверное, новоприбывшие всю зиму продолжали строить катамараны, а весной отправились в путь. И, надо полагать, все погибли. Вполне вероятно, что следующей весной пойдет новый караван, и еще, и еще… По сути, это плавание на тот свет. Среди моих спутников многие хорошо умеют (несколько лет учились!) обращаться с катамаранами, и все-таки мы уцелели по чистой случайности. У остальных шансов нет. Но сообщить им об этом нельзя – почта и телеграф в этом мире отсутствуют».
В последнем своем утверждении Семен оказался не совсем прав. Два дня спустя неандертальцы зачем-то ушли на байдаре далеко в глубину бухты. Там на скалах они обнаружили обломки еще одного катамарана и смогли их обследовать. Между палками настила застрял узкий глиняный кувшин. Его горлышко было закрыто куском кожи и завязано. Посудина треснула, но не развалилась. В таком виде ее Семену и доставили.
«Свободы для фантазии не осталось – предмет изготовлен в мастерской Головастика. Я даже знаю кем и зачем. По многолетней уже традиции ученик-подмастерье, чтобы получить право работать самостоятельно, должен сдать своеобразный экзамен: вылепить, просушить и успешно обжечь три посудины разной формы – округлый пузатый горшок, широкое плоскодонное блюдо и вот такой вот бутылкообразный кувшин. Данный экземпляр изготовлен отнюдь не великим мастером. Что внутри? Уж, наверное, не самогонка!»
Ремешок Семен разрезал, обрывок шкуры снял, перевернул сосуд, и на ладонь ему выпал свернутый кусок бересты – письмо!
Дух у Семена перехватило, руки предательски дрогнули…
Это действительно было письмо, причем довольно длинное, но… Но буквы отсутствовали – лишь их тени. То ли по трещине, то ли через крышку какое-то количество воды внутрь попало. Ее хватило, чтобы размыть совсем не влагостойкие самодельные чернила.
Эту рукопись Семен изучал несколько дней: всматривался в расплывчатые пятна чернил, в косом свете пытался различить вмятинки от кончика пера. Результаты оказались ничтожными. Не вызывало сомнений только одно: письмо адресовано ему, Семену. Первые три слова представляли собой обычное обращение и приветствие. В остальном тексте удалось разобрать слова: «старейшины», «мамонт», «лоурины», «темаги», «до свидания».
– И что это значит? – спросил Килонг.
– Вопрос поставлен правильно, – грустно усмехнулся Семен. – Не что написано, а что ЭТО значит. Это значит, что мне пора возвращаться.
– А мы?
– Надо подумать…
Собственно говоря, где-то там – в глубине души – Семен никогда и не сомневался, что здесь он временно. «Другое дело, я никак не ожидал, что данная экологическая ниша окажется столь удобной для неандертальцев, что они так естественно и быстро начнут приспосабливаться. Наверное, что-то и вправду совпало с их коллективным бессознательным. Они сильно изменились за этот год. Как? Наверное, у них исчезло тотальное, всеобщее чувство обреченности, безнадежности пребывания в этом мире. Это неосознанное общее чувство давило на меня с самого начала нашего общения, еще до катастрофы. А теперь оно исчезло. Точнее, начало исчезать еще осенью: они стали улыбаться! Все их бабы беременны, кроме тех, кто недавно родил – это когда ж такое было?! Строго говоря, после ввода в строй байдары я им как бы уже и не нужен». Последнее предположение вскоре получило подтверждение.
У входа в Семенову берлогу сидел пожилой неандерталец – среди сородичей он был, пожалуй, наиболее авторитетным, если такой термин можно применить к этим людям. То, что он тут сидел, означало наличие у него какого-то дела к Семену. Дело было не настолько срочным, чтоб беспокоить бхалласа, – можно и подождать, пока сам заметит.
– Чего хочешь? – спросил Семен.
– Металл, – протянул неандерталец массивную короткопалую ладонь. – Дай нам металл, чтобы пилить и резать дерево.
– Дам, – пообещал Семен, – только скажи сначала, что вы задумали.
– Будем делать вторую большую лодку.
– Хорошая мысль, правильная! – одобрил повелитель. – У меня есть еще одна для вас, не хуже. Тебе не кажется, что нас здесь слишком много? Может быть, стоит отселить часть людей в другое место?
Взгляд неандертальца и его «мысленный посыл» Семен расшифровал как удивление и недоумение. То есть получалось, что он в качестве свежей идеи преподносит нечто давно всем известное.
– И где же будет новая стоянка?
– Там, – показал неандерталец рукой в сторону бухты. – Сбоку от вон той полосатой скалы (что-то разглядеть вдали Семен и не пытался). Туда приходят мамонты моря (моржи), там есть дрова и мало ветра.
Казалось, оратор явно хотел добавить вопрос: «Почему ты не знаешь этого?» – но удержался из вежливости и закончил:
– Для новой стоянки нужна еще одна большая лодка. Без металла мы не успеем сделать ее до нового снега.
Пока Семен рылся по углам, собирая инструменты, ему пришла в голову простая мысль: «А действительно, почему я последний узнаю о появлении чужаков, о предстоящем переселении? Я что же, выпал из их информационного поля?! Стал чужим, как Хью, Лхойким и Килонг? Интересно…»
– Скажи мне, – попросил Семен, передавая мешок с железками, – как вы отнесетесь к тому, что я уйду? Хочу вернуться туда, откуда мы пришли.
Неандерталец пожал плечами и промолчал. Это молчание и жест Семен перевел так: «Плохо, но не смертельно». Ему стало еще интересней.
– Вы сможете обойтись без онокла, бхалласа и прочих моих сущностей?
– Онокл здесь, – спокойно ответил неандерталец. – Есть и будет.
«Та-ак, – озадаченно почесал затылок Семен, – опять начинаются трансцендентные непонятки. Стоит ли в них разбираться?»
– То есть онокл – это вроде как уже не я?
– Ты – сейчас (пока здесь).
– А если… Если я уйду, прерву свою связь с этим местом, то… То некто другой будет персонифицировать (представлять, воплощать, изображать, олицетворять) онокл?
– Конечно. Теперь (с некоторых пор) – да.
Семен чувствовал, что дальнейшие расспросы будут откровенной демонстрацией собственной некомпетентности. Впрочем, была надежда, что здесь никто не осмелится крикнуть (да и подумать!), что «царь-то ненастоящий!». Поэтому он спросил:
– Кто это? Ты можешь показать его?
– Да.
– Пошли!
По просьбе Семена младенца вытащили на свежий воздух и развернули. «Обычный неандертальский ребенок. Пол – мужской. В меру грязен и не очень криклив. Это, вероятно, один из тех детей, которые были зачаты и рождены здесь, на морском берегу. Впрочем, волосы довольно светлые, надбровные дуги выражены слабо, а подбородок немного выступает вперед. Для неандертальцев это нетипично. Правда, мне почти не с чем сравнивать – не так уж много я видел их младенцев. Может, с возрастом кроманьонские черты исчезнут? Или это сказалась смена питания в период вынашивания? Говорят, в морепродуктах много йода, а он полезен…»
Сборку нарты и переучивание собак он поручил Лхойкиму и Килонгу. Получилось это у них довольно быстро, и Семен заставил их строить еще одну нарту – впрок. Сам же занялся делом более сложным и важным – байдарой.
Инженерно-технический подвиг начался с лазанья по залежам плавника и отбора подходящих (в смысле крепких и плотных) деревяшек. Таскать материал к жилищам Семен сам не стал, а заставил этим заниматься неандертальцев. После этого он приступил к созданию проекта большой морской лодки – десять метров длиной! Он назвал ее, конечно, «байдарой», хотя в ее конструкции обобщил все свои куцые познания об устройстве лодок подобного типа. Чертежей было много – на песке, потом на снегу, на камнях, на шкурах. По ходу дела пришлось ввести универсальную меру длины – сантиметр. Скорее всего, он немного отличался от настоящего, но придираться было некому. Суть идеи заключалась в том, чтобы каждую деталь не подгонять «по месту», а делать по заданному размеру. Собрать каркас на морозе невозможно, значит – нужно за зиму изготовить все элементы, которые соединятся вместе лишь весной. А элементов этих очень, очень много! Мачту, парус и соответствующую оснастку Семен решил не делать: вот уж это точно слабо!
Самое удивительное, что лодку весной действительно удалось собрать. Не обошлось, конечно, без переделок и подгонки, но в целом операция прошла успешно. Даже с обшивкой из моржовой кожи проблем почти не возникло. Гораздо труднее оказалось оборудовать место для хранения судна – не затаскивать же его каждый раз вверх по скалам. Пришлось ворочать камни и создавать этакий уступ в основании склона.
Как только просветы между льдинами стали достаточно широкими, лодку спустили на воду. Через 10–15 дней мучений добыча морского зверя стала регулярной, причем без Семенова участия. Моржей и тюленей было много, они опять двигались вместе со льдом куда-то на север. Семену же оставалось ловить с каноэ рыбу возле берега – для развлечения и разнообразия в питании. Ну, и размышлять, конечно: «Прошел год, и можно констатировать, что море кормит весьма обильно. Откуда тут столько зверя? Возможно, это вспышка рождаемости в последние годы за счет резкого увеличения кормовой базы. Постепенно все утрясется, и животных будет меньше. Это одна гипотеза. А вторая… Кто видел, кто знает, сколько было морского зверя до того, как человек стал его истреблять? Это ведь началось не в XIX веке – тогда всякие китобои-зверобои уже подчищали остатки в относительно труднодоступных местах. А в прибрежных водах Западной Европы морские млекопитающие были истреблены еще в первых веках нашей эры! И ведь, что самое обидное, кроме людей „циркумполярной цивилизации" никто не бил зверя ради еды. В основном ради жира и кож. В первую очередь ради жира. Техническая цивилизация „белого" человека почему-то веками испытывала жировой голод…»
Как ни лень было Семену, зимой он взял за правило ежедневно тренироваться – бегать и фехтовать пальмой. Терять форму ему не хотелось, особенно живя среди неандертальцев. Он и так рядом с ними часто чувствовал себя ущербным. Их мужчины могли непринужденно скакать с камня на камень, удерживая на плечах тушу приличного тюленя. Или, спускаясь к морю, спрыгивать с многометровых уступов.
Раз уж в поселке оказался туземец, Семен решил пристроить его к делу – чтоб не зря мясо ел. Неандертальскую девочку и троих мальчишек, стремительно превращающихся во взрослых мужчин, Семен заставил обеспечивать старика пищей и заодно (точнее, главным образом) изучать язык кытпейэ. Каждые несколько дней он проверял результаты и свирепо ругался и на учеников, и на учителя. Для себя же придумал новое физическое упражнение – на силу. Раз в день сажал старика к себе «на закорки» и спускался с ним по камням к морю. Потом, естественно, затаскивал обратно. На берегу Семен осваивал новую магию – пращи. Зачем ему это нужно, он не особенно задумывался – скорее всего, его просто заедало самолюбие: неужели к так и не освоенным первобытным «магиям» добавится еще одна?!
Самое смешное, что метание камней из пращи оказалось действительно магией – освоить технику можно за день, а вот научиться попадать в цель…
Способов крепления пращи к руке несколько: петля на среднем пальце, на четырех пальцах сразу или на запястье. Вариантов бросков еще больше: с одного маха или с раскруткой, всей рукой или кистью, в горизонтальной плоскости или в вертикальной, с разворотом корпуса или без такового. При броске могут быть задействованы обе руки или только одна – когда на левой щит. Семен избрал для себя то, что впервые увидел вблизи: крепеж – петелькой на пальце, а бросок – с одного маха. Воспользоваться готовым орудием не удалось – оказалось, что «стандартной» пращи не бывает, каждая подгоняется под габариты пользователя. В частности, длина сложенной для броска пращи должна соответствовать расстоянию от вытянутой вперед левой руки до согнутой в локте правой.
«Обучение, точнее овладение данной магией, можно разделить на два этапа – короткий и… бесконечный. Для начала нужно „бросок" превратить в „выстрел". Чем одно отличается от другого? В гребень встающей волны „брошенный" камень входит… скажем так, с плеском. А вот „выстреленный" снаряд, попадая в воду, издает характерный хлопок, похожий на чмоканье. Если это получается, остается пустяк – заставить камень поразить мишень».
Семен оказался прав, полагая, что объяснять, как целиться и в какой момент разжимать пальцы, бесполезно – это нужно чувствовать самому. Что-то получаться у него стало лишь к весне, да и то, как сказать…
«Требуется сродниться, усредниться, расслабиться и одновременно собраться. Нужно суметь почувствовать все сразу: руку, пальцы, ремень, расстояние, траекторию, камень. Этим и занимается стрелок во время бессмысленного, казалось бы, прицеливания – наведения снаряда на мишень. А в целом все очень просто – как показать пальцем на далекий предмет». Результаты стрельб получались довольно оригинальные – никакой кучности! То есть Семен или попадал «в десятку» (при правильном настрое), или безнадежно мазал.
Оказалось, что неприцельно закинуть камень пращой можно очень далеко, особенно с разворотом корпуса. Семен даже мерить расстояние не стал. А вот прицельно… В неподвижную полуметровую мишень Нгычэн не промахивался с полусотни метров. Семен решил, что для него это, пожалуй, предел возможного.
По состоянию природы Семен пытался понять, когда же следует отмечать годовщину их прибытия сюда: сначала казалось, что еще слишком рано, потом – уже поздно. Природа сама положила конец этим гаданиям – начался шторм. Он продолжался почти трое суток, а когда закончился, люди увидели в море странный предмет. Впрочем, странным он показался неандертальцам, поскольку Семен с такого расстояния ничего рассмотреть не смог. Предмет взяли на буксир и подтянули к берегу. Семен дождался отлива и пошел смотреть. Лучше бы он этого не делал…
Тщательно вырубленное изнутри бревно, обломанные, перепутанные жерди настила – совсем недавно (перед штормом?) все это было катамараном. Причем до боли знакомой конструкции – неандертальцы избегают вносить новшества, зато умеют с точностью воспроизводить то, что было создано однажды. «Может быть, это наш прошлогодний? – возникла успокоительная мысль. – Он лежал где-нибудь на скалах, а теперь его смыло волной и принесло? Увы, последний шторм был далеко не самым сильным за прошедший год, а ремни креплений выглядят относительно свежими…»
На другой день были обнаружены останки еще одного катамарана и отдельно плывущая перевернутая лодка-долбленка. Следы обработки древесины металлом были однозначны…
Семену хотелось верить, что люди успели высадиться на берег, а свои суда отдали во власть стихии: «Именно так мы сами поступили год назад. Трупов, опять же, не наблюдается… Но в устье реки и в бухте на протяжении очень многих километров высаживаться с таких плавсредств некуда. Требуется умение, навыки, знание обстановки. Требуется понимать, чем грозят волны и ветер. А трупы еще появятся – начнут разлагаться, всплывут, и их пригонит к берегу.
Получается, что конкретизированный миф в коллективном сознании неандертальцев продолжает жить и после нашего отбытия. Оставшиеся и, наверное, новоприбывшие всю зиму продолжали строить катамараны, а весной отправились в путь. И, надо полагать, все погибли. Вполне вероятно, что следующей весной пойдет новый караван, и еще, и еще… По сути, это плавание на тот свет. Среди моих спутников многие хорошо умеют (несколько лет учились!) обращаться с катамаранами, и все-таки мы уцелели по чистой случайности. У остальных шансов нет. Но сообщить им об этом нельзя – почта и телеграф в этом мире отсутствуют».
В последнем своем утверждении Семен оказался не совсем прав. Два дня спустя неандертальцы зачем-то ушли на байдаре далеко в глубину бухты. Там на скалах они обнаружили обломки еще одного катамарана и смогли их обследовать. Между палками настила застрял узкий глиняный кувшин. Его горлышко было закрыто куском кожи и завязано. Посудина треснула, но не развалилась. В таком виде ее Семену и доставили.
«Свободы для фантазии не осталось – предмет изготовлен в мастерской Головастика. Я даже знаю кем и зачем. По многолетней уже традиции ученик-подмастерье, чтобы получить право работать самостоятельно, должен сдать своеобразный экзамен: вылепить, просушить и успешно обжечь три посудины разной формы – округлый пузатый горшок, широкое плоскодонное блюдо и вот такой вот бутылкообразный кувшин. Данный экземпляр изготовлен отнюдь не великим мастером. Что внутри? Уж, наверное, не самогонка!»
Ремешок Семен разрезал, обрывок шкуры снял, перевернул сосуд, и на ладонь ему выпал свернутый кусок бересты – письмо!
Дух у Семена перехватило, руки предательски дрогнули…
Это действительно было письмо, причем довольно длинное, но… Но буквы отсутствовали – лишь их тени. То ли по трещине, то ли через крышку какое-то количество воды внутрь попало. Ее хватило, чтобы размыть совсем не влагостойкие самодельные чернила.
Эту рукопись Семен изучал несколько дней: всматривался в расплывчатые пятна чернил, в косом свете пытался различить вмятинки от кончика пера. Результаты оказались ничтожными. Не вызывало сомнений только одно: письмо адресовано ему, Семену. Первые три слова представляли собой обычное обращение и приветствие. В остальном тексте удалось разобрать слова: «старейшины», «мамонт», «лоурины», «темаги», «до свидания».
– И что это значит? – спросил Килонг.
– Вопрос поставлен правильно, – грустно усмехнулся Семен. – Не что написано, а что ЭТО значит. Это значит, что мне пора возвращаться.
– А мы?
– Надо подумать…
Собственно говоря, где-то там – в глубине души – Семен никогда и не сомневался, что здесь он временно. «Другое дело, я никак не ожидал, что данная экологическая ниша окажется столь удобной для неандертальцев, что они так естественно и быстро начнут приспосабливаться. Наверное, что-то и вправду совпало с их коллективным бессознательным. Они сильно изменились за этот год. Как? Наверное, у них исчезло тотальное, всеобщее чувство обреченности, безнадежности пребывания в этом мире. Это неосознанное общее чувство давило на меня с самого начала нашего общения, еще до катастрофы. А теперь оно исчезло. Точнее, начало исчезать еще осенью: они стали улыбаться! Все их бабы беременны, кроме тех, кто недавно родил – это когда ж такое было?! Строго говоря, после ввода в строй байдары я им как бы уже и не нужен». Последнее предположение вскоре получило подтверждение.
У входа в Семенову берлогу сидел пожилой неандерталец – среди сородичей он был, пожалуй, наиболее авторитетным, если такой термин можно применить к этим людям. То, что он тут сидел, означало наличие у него какого-то дела к Семену. Дело было не настолько срочным, чтоб беспокоить бхалласа, – можно и подождать, пока сам заметит.
– Чего хочешь? – спросил Семен.
– Металл, – протянул неандерталец массивную короткопалую ладонь. – Дай нам металл, чтобы пилить и резать дерево.
– Дам, – пообещал Семен, – только скажи сначала, что вы задумали.
– Будем делать вторую большую лодку.
– Хорошая мысль, правильная! – одобрил повелитель. – У меня есть еще одна для вас, не хуже. Тебе не кажется, что нас здесь слишком много? Может быть, стоит отселить часть людей в другое место?
Взгляд неандертальца и его «мысленный посыл» Семен расшифровал как удивление и недоумение. То есть получалось, что он в качестве свежей идеи преподносит нечто давно всем известное.
– И где же будет новая стоянка?
– Там, – показал неандерталец рукой в сторону бухты. – Сбоку от вон той полосатой скалы (что-то разглядеть вдали Семен и не пытался). Туда приходят мамонты моря (моржи), там есть дрова и мало ветра.
Казалось, оратор явно хотел добавить вопрос: «Почему ты не знаешь этого?» – но удержался из вежливости и закончил:
– Для новой стоянки нужна еще одна большая лодка. Без металла мы не успеем сделать ее до нового снега.
Пока Семен рылся по углам, собирая инструменты, ему пришла в голову простая мысль: «А действительно, почему я последний узнаю о появлении чужаков, о предстоящем переселении? Я что же, выпал из их информационного поля?! Стал чужим, как Хью, Лхойким и Килонг? Интересно…»
– Скажи мне, – попросил Семен, передавая мешок с железками, – как вы отнесетесь к тому, что я уйду? Хочу вернуться туда, откуда мы пришли.
Неандерталец пожал плечами и промолчал. Это молчание и жест Семен перевел так: «Плохо, но не смертельно». Ему стало еще интересней.
– Вы сможете обойтись без онокла, бхалласа и прочих моих сущностей?
– Онокл здесь, – спокойно ответил неандерталец. – Есть и будет.
«Та-ак, – озадаченно почесал затылок Семен, – опять начинаются трансцендентные непонятки. Стоит ли в них разбираться?»
– То есть онокл – это вроде как уже не я?
– Ты – сейчас (пока здесь).
– А если… Если я уйду, прерву свою связь с этим местом, то… То некто другой будет персонифицировать (представлять, воплощать, изображать, олицетворять) онокл?
– Конечно. Теперь (с некоторых пор) – да.
Семен чувствовал, что дальнейшие расспросы будут откровенной демонстрацией собственной некомпетентности. Впрочем, была надежда, что здесь никто не осмелится крикнуть (да и подумать!), что «царь-то ненастоящий!». Поэтому он спросил:
– Кто это? Ты можешь показать его?
– Да.
– Пошли!
По просьбе Семена младенца вытащили на свежий воздух и развернули. «Обычный неандертальский ребенок. Пол – мужской. В меру грязен и не очень криклив. Это, вероятно, один из тех детей, которые были зачаты и рождены здесь, на морском берегу. Впрочем, волосы довольно светлые, надбровные дуги выражены слабо, а подбородок немного выступает вперед. Для неандертальцев это нетипично. Правда, мне почти не с чем сравнивать – не так уж много я видел их младенцев. Может, с возрастом кроманьонские черты исчезнут? Или это сказалась смена питания в период вынашивания? Говорят, в морепродуктах много йода, а он полезен…»