Сэ Эжен. Агасфер (Вечный Жид) (том 1)

   - Видишь, мой друг, - начала госпожа Дюпон с замешательством: заметно было, что ее даже страшило повторять рассказы о таких ужасах. - Видишь... говорят, что она ни ногой в церковь... что она живет одна в каком-то языческом храме, в саду теткиного особняка... что ей прислуживают женщины в масках, одевающие ее языческой Богиней, а она их бьет и царапает целыми днями... потому что напивается допьяна... Не говоря уж о том, что она ночами напролет играет на громадном золотом охотничьем роге... нарочно, чтобы сводить с ума несчастную княгиню, которая в полном отчаянии от всего этого!..
   Управляющий громким взрывом хохота прервал речь жены.
   - Откуда ты все это выкопала? - спросил он, справившись с припадком смеха. - Кто тебе насказал подобных сказок?
   - Да жена Рене, которая ездила в Париж наниматься в кормилицы. Она была у госпожи Гривуа, своей крестной матери... а ты знаешь, что мадам Гривуа старшая горничная княгини Сен-Дизье... вот она-то все это и рассказала... а уж кому лучше знать, раз она так давно живет в доме!
   - Тонкая бестия эта мадам Гривуа!.. Ловкая была шельма в прежние годы... видала виды!.. а теперь, по примеру своей барыни, в святоши записалась!.. Вот уж правда-то, что каков поп, таков и приход!.. Ведь и сама-то княгиня; такая теперь святая недотрога, в свое время ловко кутила... нечего сказать... не стеснялась!.. Лет пятнадцать тому назад это была такая ветреница, что только держись! Небось, ты сама помнишь того красивого гусарского полковника, что стоял в Аббевиле? Помнишь, он еще служил в русской армии, когда эмигрировал... а потом Бурбоны после Реставрации дали ему полк?
   - Помню, помню! Экий у тебя злой язык, друг мой!
   - Отчего же злой? Я говорю истинную правду!.. Полковник вечно торчал в замке, и все говорили, что он в очень близких отношениях с княгиней, что не мешает ей теперь представляться святой!.. Славное было времечко!.. Всякий вечер или бал, или спектакль... А уж какой весельчак был этот полковник, как славно он играл на сцене!.. Я помню, раз...
   Дюпону не удалось докончить рассказ. В комнату вбежала толстая служанка в деревенском наряде и торопливо обратилась к своей госпоже:
   - Мадам... там какой-то господин приехал... ему нужно видеть месье Дюпона... Он на почтовых приехал из Сен-Валери... зовут его месье Роден...
   - Месье Роден! - воскликнул, вскочив с места, управляющий. - Зови его сюда... проси...
   Роден вошел в комнату. Он, по обыкновению, был одет более чем просто и смиренно раскланялся с Дюпоном и с его женой, которая тотчас же исчезла из комнаты, повинуясь знаку мужа.
   Безжизненное лицо Родена, тонкие, почти незаметные губы, крошечные глазки, полуприкрытые толстыми веками, почти нищенское платье... все это не располагало в его пользу. Но этот человек умел, когда нужно, с таким дьявольским искусством надеть на себя личину добродушия и прямоты, слова его дышали такой искренностью и лаской, что неприятное впечатление, производимое его отталкивающей внешностью, невольно исчезало, и он ловко вводил в заблуждение доверчивых людей, опутывая их совершенно незаметно своими вкрадчивыми, елейными, коварными речами. Уродливость и зло обладают такой же силой обольщения, как красота и добро!
   Честный Дюпон невольно с изумлением взглянул на появившегося странного господина. Его вид вовсе не вязался со строгими приказаниями и наставлениями о всяческом почете, предписанном управляющим княгини. Он даже не удержался и, еле скрывая изумление, спросил:
   - С вами ли, господин Роден, я имею честь говорить?
   - Да, месье!.. Вот вам еще письмо от управляющего княгини Сен-Дизье.
   - Не угодно ли вам, месье, погреться у камина, пока я прочитаю письмо; сегодня ужасная погода, - хлопотал услужливый управляющий. - Не прикажете ли чего закусить?
   - Благодарю вас, месье... весьма обязан... не хлопочите. Я должен через час уехать назад...
   Пока Дюпон читал письмо, Роден с любопытством оглядывал комнату; часто по самому незначительному признаку, по какой-нибудь мелочи в обстановке ему удавалось составить мнение о хозяевах дома и их характере. Здесь это было сделать невозможно.
   - Отлично, милостивый государь, - сказал Дюпон, прочитав письмо, господин управляющий приказывает мне оказать вам все требуемые вами услуги... Я готов. Что прикажете?
   - Мне многого не потребуется... я вас недолго буду затруднять...
   - Помилуйте, месье... это для меня честь, а не труд...
   - Ну, что вы говорите! Я знаю, как вы заняты. Достаточно войти в замок, чтобы по его порядку, по особенной чистоте понять вашу заботливость и усердие.
   - Вы мне льстите, месье... мне совестно, право...
   - Льстить! я... помилуйте! Подобная вещь и в голову не придет такому старому простаку, как я... Однако вернемся к делу. Имеется здесь комната под названием "зеленая комната"?
   - Да, месье. Это был прежде кабинет графа де Кардовилля.
   - Вы будете добры проводить меня туда?
   - К несчастью, месье, это невозможно... После смерти графа и после снятия печатей в эту комнату сложили множество бумаг и заперли дверь на ключ, который был увезен доверенным лицом княгини в Париж.
   - Ключи у меня, - сказал Роден, показывая два ключа, большой и маленький.
   - А! тогда дело другое... Вы приехали взять бумаги?
   - Да, некоторые из них... и, кроме того, небольшую шкатулку из кипариса с серебряным замком. Вы ее видали?
   - Да, месье, очень часто на письменном столе графа. Она стоит на том бюро, ключ от которого у вас в руках...
   - Значит, в соответствии с позволением княгини, вы не откажетесь провести меня в эту комнату?
   - Пожалуйте... А как здоровье княгини?
   - Слава Богу... она, по обыкновению, погружена в благочестие.
   - А мадемуазель Адриенна?
   - Увы! - подавленно и горестно вздохнул Роден.
   - Неужели с доброй мадемуазель Адриенной случилось какое-нибудь несчастье?
   - Что вы под этим подразумеваете?
   - Ну, болезнь, что ли.
   - К несчастью, она здорова... красива и здорова!..
   - К несчастью! - повторил с изумлением управитель.
   - Увы, да! Когда красота, здоровье и молодость соединены с таким непокорным и развращенным умом и характером, то лучше, если бы их не было!.. а то это лишний повод к погибели!.. Но, прошу вас... оставим этот разговор... поговорим о другом... мне слишком неприятна эта тема...
   И Роден, взволнованным голосом произнеся эти слова, смахнул с глаз левой рукой несуществующую слезу.
   Управитель слезы не видал, но движение заметил, а также слышал горестное волнение в голосе Родена... Он растрогался и продолжал:
   - Простите меня за нескромное любопытство... я не знал...
   - Нет, вы меня простите за неуместную, невольную чувствительность... Знаете, старики редко плачут... Но если бы вы видели отчаяние добрейшей княгини... а между тем она ведь ни в чем не виновата, кроме как в излишней доброте... и слабости к племяннице... в том, что недостаточно ее сдерживала... Но оставим этот разговор, милейший господин Дюпон...
   После нескольких минут молчания, справившись со своим волнением, Роден сказал:
   - Ну-с, я исполнил, значит, часть своего поручения, что касается "зеленой комнаты"; остается другая часть... Прежде чем я туда пойду, я должен вам напомнить об одной вещи, которую вы, быть может, давно забыли... Не помните ли вы, как здесь гостил лет пятнадцать или шестнадцать тому назад маркиз д'Эгриньи... гусарский полковник... стоявший с полком в Аббевиле?
   - Как же! Такой красивый офицер! Я даже недавно говорил о нем с женой! Такой веселый... он всех здесь забавлял своими затеями... И как прекрасно он играл на сцене... особенно разных волокит и шалопаев... знаете в "Двух Эдмондах". Он просто всех уморил со смеху в роли пьяного солдата... И какой у него был чудный голос!.. Он пел здесь в "Джоконде" так, как, пожалуй, и в Париже не споют...
   Роден, слушавший с любезной улыбкой Дюпона, сказал ему наконец:
   - Вы, значит, знаете и то, что после-ужасной дуэли с бешеным бонапартистом, генералом Симоном, маркиз д'Эгриньи (у которого в данную минуту я имею честь быть личным секретарем) променял саблю на рясу и сделался духовным лицом?
   - Как? Неужели?.. такой красивый полковник?
   - Да, этот красавец-полковник, храбрый, благородный, богатый, пользовавшийся в свете громадным успехом, все бросил, чтобы надеть черную рясу. И, несмотря на свое знатное имя, свои связи, положение, славу красноречивого проповедника, он и через четырнадцать лет остался тем же, чем и был: бедным, простым священником... вместо того, чтобы сделаться архиепископом или кардиналом, как многие другие, не имеющие ни его заслуг, ни его добродетелей, - Роден рассказывал все это так благодушно и уверенно, факты говорили сами за себя, что Дюпон невольно воскликнул:
   - Но ведь это совершенно бесподобно!..
   - Что же тут особенного? Господи! - продолжал Роден с наивным видом. Это абсолютно просто и понятно, когда знаешь, что за человек маркиз д'Эгриньи... Главное, впрочем, его качество - это никогда не забывать хороших людей, честных, верных и добросовестных... вот почему он вспомнил и о вас, господин Дюпон!
   - Как? Господин маркиз удостоил...
   - Три дня тому назад я получил от него письмо, где он говорит о вас.
   - Значит, он теперь в Париже?
   - Его там ждут со дня на день. Вот уже скоро три месяца, как он в Италии... за это время его поразило страшное несчастье: он потерял мать, умершую в одном из поместий княгини де Сен-Дизье.
   - Боже мой!.. я и не знал!..
   - Да, это для него тяжелое испытание, но надо уметь покоряться воле Провидения!
   - По какому поводу господин маркиз оказал мне честь, упомянув обо мне?
   - Сейчас я вам скажу... Во-первых, должен вас предупредить, что замок продан... Накануне моего отъезда из Парижа была подписана купчая...
   - Ах, месье... вы вновь пробудили во мне тревогу!
   - Как так?
   - Да я боюсь, что новый владелец не захочет меня оставить управляющим.
   - Видите, как славно, я ведь только что собирался с вами потолковать об этом месте...
   - Неужели, месье? Разве так можно устроить?
   - Конечно... Зная, как вами интересуется господин маркиз, я, конечно, употреблю все силы, чтобы оставить вас здесь... я сделаю все возможное...
   - Ах, месье! как я вам благодарен... вот уж поистине сам Бог вас сюда привел!
   - Вы мне льстите!.. Однако, должен вам сказать, обязан поставить одно условие... без которого я не смогу вам быть полезен...
   - Помилуйте, я готов исполнить... прошу вас, говорите скорей...
   - Особа, которой принадлежит теперь замок, некто госпожа де ла Сент-Коломб. Имя этой почтенной...
   - Как, месье, так это она купила замок?.. госпожа де ла Сент-Коломб?
   - Разве вы ее знаете?
   - Да... она приезжала сюда с неделю тому назад осмотреть поместье... Моя жена утверждает, что эта дама принадлежит к высшему обществу... но, между нами сказать... судя по некоторым ее словечкам... я...
   - Вы очень проницательны, господин Дюпон... Госпожа де ла Сент-Коломб знатной дамой сроду не бывала... Мне кажется, она просто была модисткой в Пале-Рояле. Видите, я говорю вам вполне откровенно.
   - Но она похвалялась, что ее постоянно посещали знатные и важные особы.
   - Вероятно, чтобы заказать жене шляпку!.. Во всяком случае, она скопила большие деньги... и, будучи до сего времени, к несчастью, очень безразличной... или даже хуже того... к спасению своей души... в последнее время она, благодаря Богу, ступила на путь истинный... Это, конечно, не может не внушить к ней самого глубокого почтения, потому что ничего не может быть выше искреннего раскаяния... особо, если оно прочно... Но вот для укрепления ее на пути истинном нам и нужна ваша помощь, господин Дюпон!
   - Моя помощь?.. Что же я могу сделать?..
   - Многое. И вот каким образом. Как вам известно, в замке нет церкви... На совершенно равном от него расстоянии находятся два прихода... Госпожа де ла Сент-Коломб, желая сделать между ними выбор, конечно, обратится за советом к вам и к вашей жене как к местным старожилам...
   - О! Совет немудрено дать! Лучше аббата Даникура человека на свете нет!
   - Вот об этом-то и следует умолчать!
   - Но как же?
   - Напротив, надо всеми силами расхваливать священника из другого прихода, из Руавиля; необходимо, чтобы госпожа де ла Сент-Коломб избрала в духовники его...
   - Но почему именно его?
   - Почему? А вот почему: если вы убедите госпожу де ла Сент-Коломб сделать желаемый мною выбор, то место управителя останется за вами... Я вам это обещаю, а я умею держать обещания!
   - Я не сомневаюсь в этом, - ответил Дюпон, смущенный авторитетным тоном Родена, - но мне бы желательно знать, почему...
   - Позвольте... еще одно словечко, - прервал его Роден. - Я веду игру открытую и объясню вам причины настоятельного требования... Я не хочу, чтобы вы хоть минуту думали, что тут какая-нибудь интрига. Напротив, желаю сделать доброе дело. Священником в Руавиле, о котором я вас прошу, очень интересуется маркиз д'Эгриньи. Это очень бедный человек, и на его руках старуха-мать. Если бы он взял на себя обязанность руководить госпожой де ла Сент-Коломб, никто бы усерднее его не занялся делом спасения ее души, в этом порукой его благочестие и терпение... а кроме того, небольшая денежная помощь богатой особы дала бы ему возможность усладить последние дни старухи-матери. Вот вам и весь секрет! Когда я узнал, что дама покупает данное имение, лежащее невдалеке от прихода нашего протеже, я сейчас же написал об этом маркизу, а он поручил мне попросить вас об услуге. Услуга за услугу, и вы останетесь здесь управляющим.
   - Видите ли, - после нескольких минут раздумья ответил Дюпон, - вы так добры, так откровенны, что я также обязан быть откровенным. Видите, аббат Даникур любим и уважаем всеми в округе... между тем священник в Руавиле... о котором вы просите... нелюбим за его нетерпимость... кроме того...
   - Кроме того?
   - Да видите ли... говорят...
   - Ну, смелее... что же говорят?
   - Говорят, что он иезуит!..
   При этих словах Роден разразился хохотом так громко и беззаботно, что Дюпон взглянул на него с изумлением. Действительно, физиономия Родена принимала в ту минуту, когда он смеялся, очень странное выражение.
   - Иезуит! Ха-ха-ха, - продолжал смеяться Роден. - Иезуит! Ах вы, мой милейший господин Дюпон, как это вы с вашим умом можете верить таким сказкам?.. Иезуит! Да разве теперь есть иезуиты? В наше-то время?.. Как вы можете верить якобинским россказням, этим оборотням былого либерализма? Я уверен, что вы все это вычитали в газете... конечно, в "Конститюсьоннеле"!
   - Однако месье, говорят...
   - Мало ли глупостей говорят! Но люди дельные, умные, словом, такие, как вы, не обращают внимания на подобные сплетни; они делают свое дело, не вмешиваясь в чужие дела и не причиняя никому вреда. А главное - они не жертвуют хорошим местом, обеспечивающим их старость во имя нелепых предрассудков. Между тем, как мне ни грустно, а я должен вас предупредить, что если госпожа де ла Сент-Коломб выберет себе духовником другого священника, то остаться вам здесь не придется!
   - Но помилуйте! - воскликнул несчастный Дюпон. - Разве моя вина, если этой даме кто-нибудь другой расхвалит того священника? Что же я-то могу тогда сделать?
   - Что? Ну, видите, я знаю, что если люди, живущие здесь издавна, люди, достойные доверия, которых она будет видеть ежедневно... станут хвалить ей как можно чаще моего протеже, а другого священника бранить, рассказывая о нем разные ужасы... то несомненно она им поверит... и вы останетесь здесь управляющим!
   - Но... ведь это будет уже клевета! - вскричал Дюпон.
   - Ах, милейший месье Дюпон! - с грустным упреком заметил Роден. - Как вы могли подумать, что я способен дать вам дурной совет?.. Я просто высказал предположение! Вы желаете остаться здесь управляющим, и я указываю вам способ им сделаться... Способ этот самый верный... а остальное в вашей воле!
   - Но, месье...
   - Позвольте, позвольте... Еще одно условие... и более обязательное, чем первое... К несчастью, случается, что недостойные служители церкви, пользуясь слабостью престарелых особ, уговаривают их завещать или передать имение себе или другому подставному лицу. Я твердо надеюсь, что тот, за кого я хлопочу, этого не сделает... Но все-таки, чтобы снять с меня ответственность, а главное, снять ее с себя - так как этот священник попадет сюда благодаря вашим же хлопотам... вы должны будете еженедельно два раза писать мне подробные письма, касающиеся занятий, привычек, гостей и даже книг госпожи де ла Сент-Коломб... Влияние духовника отражается на всей жизни кающейся, и я хочу знать все о поведении моего протеже, так, чтобы он и не подозревал об этом... И если случатся какие-либо события... то, благодаря сведениям, получаемым от вас еженедельно, я буду знать все вовремя!
   - Но ведь это целая система шпионажа! - воскликнул в ужасе Дюпон.
   - И как вам не стыдно, мой милый господин Дюпон, таким позорным именем пятнать самую чистую, самую благородную склонность человека... склонность к доверию?.. О чем я вас прошу? Только о том, чтобы вы с полным доверием писали мне про все, что здесь происходит!.. При точном исполнении двух условий вы останетесь управляющим... Если же нет... то, как мне это ни больно, я должен буду рекомендовать госпоже де ла Сент-Коломб другого человека!
   - Месье, умоляю вас, - взволнованным голосом начал Дюпон. - Будьте великодушны... не ставьте мне таких условий... Мы с женой слишком стары, чтобы искать новое место... Пожалейте нас, не испытывайте сорокалетнюю честность угрозой голода и нищеты... Страх - дурной советник.
   - Вы просто большое дитя, милейший господин Дюпон... Я даю вам неделю на размышление... затем буду ждать ответа...
   - Пожалейте нас... прошу вас, умоляю!..
   Эта беседа была прервана страшным гулом; береговое эхо повторило его несколько раз.
   Затем, снова и снова повторилось то же явление.
   - Пушка!.. - воскликнул, вскочив с места, Дюпон. - Пушка! Должно быть, какое-нибудь судно гибнет или требует лоцмана!..
   - Друг мой, - сказала, вбегая в комнату, госпожа Дюпон, - с террасы видны два корабля, пароход и парусное судно, почти без мачт... волны гонят его прямо на берег... парусник дает пушечные сигналы в знак того, что гибель близка... Несчастные погибли!..
   - О! какой ужас! и не иметь возможности оказать какую-нибудь помощь! Стоять и смотреть на гибель людей не будучи в состоянии помочь! воскликнул управляющий, схватив шляпу и направляясь к выходу.
   - Разве нельзя им никак помочь? - спросил Роден.
   - Если буря гонит их на скалы, то человеческая помощь совершенно бессильна... никто не может их спасти... Вот уже два корабля погибли здесь после осеннего равноденствия!
   - Погибли люди и имущество? Это ужасно! - заметил Роден.
   - Мало шансов на спасение и этих несчастных в такую бурю... Но все-таки я побегу на берег: быть может, мы с работниками кого и спасем; а ты, сказал Дюпон, обращаясь к жене, - иди скорее затопи камин в двух-трех комнатах, приготовь белье, платье... чего-нибудь согревающего... Я не надеюсь на успех, но попробовать все-таки необходимо... Вы пойдете со мной, господин Роден?
   - Если бы я мог быть вам полезен, то, конечно, пошел бы, - отвечал Роден, не имевший ни малейшего желания подвергать себя опасности, - но старость и слабость делают меня непригодным ни к чему. Я попрошу вашу жену указать мне, где зеленая комната, возьму то, что мне нужно, и затем поеду обратно... Я ведь должен торопиться.
   - Хорошо, месье. Катрин вас проводит, а ты, - обратился Дюпон к служанке, - иди позвони в большой колокол; пусть рабочие захватят веревки и крюки и идут ко мне на берег...
   - Хорошо, хорошо. Только уж очень не рискуй!
   - Ладно, жена; поцелуй меня на дорогу: авось это принесет мне счастье... Но надо бежать... а то от этих несчастных кораблей и следа не останется!..
   - Не угодно ли вам будет, мадам, проводить меня в зеленую комнату? сказал с полным равнодушием Роден.
   - Пожалуйста! - отвечала Катрин, утирая слезы.
   Бедная женщина боялась за мужа: она знала, как он отважен и смел.
   2. БУРЯ
   Страшен вид бушующего моря... Громадные волны темно-зеленого цвета с белыми гребнями пены, то вздымаясь, то падая, вырисовываются на огненно-красной полосе горизонта. Тяжелые черные тучи мчатся, подгоняемые яростным ветром, по мрачному небу; под ними пробегают обрывки облаков красновато-серого цвета. Бледное зимнее солнце, готовое спрятаться за облаками, из-за которых оно медленно поднимается, бросая косые лучи на бушующее море, золотит прозрачные гребни высоко взлетающих волн.
   Вокруг утесов, которыми усеян скалистый и опасный берег, волнуется и кипит пояс белоснежной пены.
   Вдали, на косогоре мыса, выдающегося в море, возвышается замок Кардовилль, окна которого горят огнем, отражая лучи солнца. Его кирпичные стены и шиферная кровля резко вырисовываются среди прозрачного тумана.
   Огромный корабль с лоскутьями парусов и перебитым рангоутом несется к берегу.
   Он то всплывает на хребты бунтующих волн, то стремительно погружается в глубину страшных разверзающихся пропастей.
   Сверкнула молния... Среди громового раската раздался глухой шум, едва слышный среди рева бури. Это пушечный выстрел - сигнал бедствия несчастного корабля, несущегося к верной гибели.
   В эту минуту к востоку шел пароход, окруженный облаком черного дыма, всеми силами стараясь уклониться от страшного берега, скалы которого оставались у него с левой стороны.
   Корабль с поломанными мачтами должен был пройти с минуты на минуту под носом парохода, несясь, по воле ветра и прилива, на береговые утесы.
   Вдруг пароход страшным порывом бури положило набок, огромная разъяренная волна обрушилась на палубу; в одну минуту труба опрокинулась, барабан разбился и одно из колес сделалось негодным для работы... Второй напор волны, следуя за первым, ударил пароход в борт и настолько увеличил повреждения, что пароход, потерявший управление, понесло к скалам вслед за кораблем.
   Парусник, хотя и был далеко от утесов, предоставлял ударам ветра и моря свой борт и опережал пароход в приближении к опасности; вскоре он настолько сблизился с пароходом, что возможность столкновения стала практически неизбежной... Новая беда вдобавок к кораблекрушению становилась несомненной.
   Трехмачтовый английский корабль "Белый орел" шел из Александрии, где он принял пассажиров с парохода "Рейтер", прибывших из Индии и с Явы и переправившихся через Суэцкий перешеек. По выходе из Гибралтарского пролива "Белый орел" должен был сделать остановку на Азорских островах, а затем идти на Портсмут, но северо-восточный ветер задержал его в проливе Ламанш.
   Пароход под названием "Вильгельм Телль", шел из Германии по Эльбе; пройдя Гамбург, он направлялся к Гавру.
   Оба судна, сделавшись игрушкой ветра, волн и прилива, неслись к утесам с ужасающей быстротой. Потрясающее зрелище представляла палуба того и другого судна. Неизбежная смерть угрожала пассажирам, об этом можно было судить по той неистовости, с какой суровые волны разбивались об утесы у подножия скалы.
   Капитан "Белого орла" мужественно и хладнокровно отдавал последние приказания, стоя на корме и держась за обрывки снастей. Шлюпки сорвала буря. Впрочем, если бы они и сохранились, то спустить их не было никакой возможности. Оставалось одно средство спасения: связаться с берегом с помощью каната. Средство опасное и возможное лишь в том случае, если бы корабль не разбился о гряду скал.
   Пассажиры, покрывавшие палубу, испускали отчаянные крики, еще больше усиливая всеобщее смятение. Некоторые, впрочем, не кричали. Одни из них, оцепенев от ужаса, держались за канаты, обломки мачт и ждали смерти в каком-то бесчувственном состоянии; другие ломали руки и бились в отчаянии на палубе, испуская страшные проклятия.
   Женщины в ужасе закрывали лицо руками, чтобы не видеть приближения смерти, или, стоя на коленях, молились. Одна молодая мать с отчаянием бегала от матроса к матросу, умоляя спасти жизнь ее ребенку и предлагая драгоценности и кошелек, полный золота.
   Все это смятение, крики и слезы разительно отличались от молчаливой и суровой покорности моряков. Признавая очевидность гибели, ужасной и неизбежной, одни из них снимали одежду, чтобы сделать последнее усилие для спасения жизни, другие, отказавшись от всякой надежды, стоически ожидали конца.
   На мрачном фоне отчаяния и ужаса происходили сцены, трогательные и страшные.
   Завернувшись в плащ, прислонясь спиной к обломку мачты и упираясь ногами в какой-то деревянный брус, стоял молодой человек лет восемнадцати или двадцати, с черными блестящими волосами, с правильным, красивым смуглым лицом медного оттенка и с выражением грустного спокойствия на челе. Такое выражение бывает обыкновенно у людей, привыкших к большим опасностям. Несчастная мать, тщетно молившая о спасении ребенка, заметила этого человека, столь спокойного среди общего смятения, и бросилась перед ним на колени, протягивая к нему в порыве невыразимого отчаяния свое дитя и золото. Молодой человек принял ребенка из рук несчастной, но, покачав печально головой, показал ей на разъяренные волны; затем выразительным жестом дал понять, что сделает все возможное для спасения малютки... Тогда женщина, в безумном опьянении пробудившейся надежды, начала целовать и поливать слезами руки молодого человека с лицом медного цвета.
   Другой пассажир "Белого орла" оказал более активную помощь товарищам по несчастью. Казалось, ему не более двадцати пяти лет. Длинные белокурые локоны падали до плеч, обрамляя ангельское лицо. Одежда его состояла из длинной черной рясы и белого воротника. Он переходил от одного пассажира к другому, избирая тех, кто выказывал наибольшее отчаяние, утешая словами надежды или покорности. Слушая, как он ободрял одних и утешал других речью, исполненной нежности и любви, со спокойной кротостью и твердостью духа, можно было подумать, что он презирает опасность, которой подвергались в эту минуту все.