Сэ Эжен. Агасфер (Вечный Жид) (том 1)

   На прекрасном молодом лице лежало выражение такой святости и холодной неустрашимости, что, казалось, он вполне отрекся от всякого земного чувства. Напротив, во взоре его голубых глаз можно было прочесть столько любви и душевного спокойствия, что он как будто был даже благодарен Богу, подвергающему его такому испытанию, где мужественный и сердечный человек мог, жертвуя собой, если не спасти своих собратьев, то по крайней мере умереть с ними, указывая им на небо. Казалось, Творец послал этим несчастным одного из своих ангелов, чтобы облегчить удары неизбежной судьбы.
   И рядом с ним, прекрасным, как архангел, находился другой человек, казавшийся исчадием ада. Трудно себе представить более резкий контраст!..
   Отважно взобравшись на вершину обломка одной из мачт, этот человек, казалось, царил над сценой ужаса и отчаяния, которая разыгрывалась на палубе. Желтое лицо этого человека, метиса, по всем признакам выражало какую-то злобную, дикую радость. На нем была надета только рубашка и холщовые штаны, а на шее, на шнурке, висела жестяная коробка, похожая на те, которыми пользуются солдаты, пряча в них свои отпускные бумаги. Чем более увеличивалась опасность, чем сильнее несло корабль к утесам, чем ближе грозило страшное столкновение с пароходом, тем сильнее сияло выражение адской радости на его лице. Казалось, он ждал гибели корабля с каким-то хищным нетерпением. Видя, до какой степени наслаждался он сценами ужаса и отчаяния, можно было подумать, что это - посланник какого-нибудь кровожадного Божества варварских стран, требующих человеческих жертвоприношений.
   Вскоре "Белый орел", подгоняемый ветром, так приблизился к пароходу "Вильгельм Телль", что пассажиры одного судна могли различить пассажиров другого.
   Не много оставалось их на пароходе. Волна, оторвав барабан и колесо, унесла в море планшир и проделала такую брешь, что каждая из последующих волн отбирала все новые и новые жертвы.
   В числе оставшихся, обреченных на не менее страшную участь - быть разбитыми о скалы или раздавленными при столкновении кораблей, - одна группа привлекала к себе особенно грустное и нежное внимание.
   В задней части парохода, привязав себя к борту концом длинной веревки, стоял высокий старик с большой лысиной на голове и седыми усами. Он крепко прижимал к груди двух девушек, лет пятнадцати или шестнадцати, укутанных в тяжелую шубу из оленьего меха. У ног их сидела большая собака, с которой ручьями стекала вода и которая яростно лаяла на волны.
   Девушки, обвитые руками старика, крепко прижимались одна к другой. На их лицах не видно было ни ужаса, ни боязни; их взоры, полные упования и надежды, обращены были к небу, как будто они доверчиво и с надеждой ожидали, что будут спасены в результате вмешательства какой-то сверхъестественной силы.
   Вдруг раздался душераздирающий крик пассажиров обоих судов, казалось, покрывший грохот бури. Пароход, погрузясь в пучину волн, открыл боковую поверхность кораблю, который, поднявшись на самой высокой волне, висел над "Вильгельмом Теллем" в течение секунды, предшествовавшей столкновению...
   Описать подобную сцену наивысшего ужаса абсолютно невозможно...
   Во время таких катастроф, быстрых, как мысль, запечатлеваются иногда мимолетные картины, которые словно видишь при вспышке молнии. На корабле молодой человек с ангельски прекрасным лицом вскочил на борт, чтобы, ринувшись в море, спасти хоть кого-нибудь.
   В эту минуту он увидел на борту парохода девушек, с мольбой простирающих к нему руки.
   Казалось, они знали его давно и смотрели на него с неизъяснимым чувством восторга и благоговения.
   Среди грохота бури, на краю гибели, взгляды этих трех существ на секунду встретились.
   Черты молодого человека выразили глубокое сострадание: девушки умоляли его так, как если бы он был их ожидаемым спасителем.
   Старик, сбитый с ног падением оснастки, свалился на палубу. Вскоре все исчезло.
   Огромная масса воды, среди облака белой пены, опрокинула "Белого орла" на пароход.
   Послышался страшный треск от столкновения громадных масс железа и дерева. Треск этот сопровождался страшным криком агонии и смерти погибавших в морской пучине.
   Затем ничего не стало видно. Только несколько минут спустя среди разъяренных волн показались обломки кораблей, тут и там виднелись руки, мелькали посинелые, полные отчаяния лица нескольких уцелевших путешественников, пытавшихся вплавь достигнуть берега, с риском быть раздавленными под напором яростно разбивавшихся об утесы волн.
   3. ПОТЕРПЕВШИЕ КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
   Пока управляющий бежал на берег моря, чтобы попытаться оказать помощь пассажирам, которые могли спастись после неминуемого кораблекрушения, Роден, проведенный Катрин в зеленую комнату, взял там вещи, за которыми приехал из Парижа.
   Роден провел в зеленой комнате часа два и вернулся в комнату, прилегавшую к длинной галерее; его нисколько не заботила судьба гибнущих кораблей, волновавшая в данный момент всех обитателей замка. Он принес с собой почерневшую от времени шкатулку с серебряным замком, а из бокового кармана у него торчал красный сафьяновый бумажник. В комнате в ту минуту не было никого.
   Размышления Родена были прерваны появлением мадам Дюпон, которая усердно готовилась оказать помощь потерпевшим крушение.
   - Теперь разведи и в соседней комнате огонь; да поставь вино греться, говорила Катрин служанке. - Месье Дюпон должен скоро вернуться.
   - Ну что, - спросил Роден, - можно надеяться на спасение этих несчастных?
   - Увы! не знаю, месье... Вот уже два часа как мужа нет... Я в смертельной тревоге: он до безрассудства отважен, когда речь идет о спасении людей...
   - Отважен... до безрассудства, - раздраженно прошептал Роден. - Это мне совсем не нравится!
   - Я там все приготовила, - продолжала Катрин, - и согретое белье, и лекарства... Дал бы только Бог, чтобы это кому-нибудь пригодилось!
   - Не следует никогда терять надежды, мадам. Мне очень жаль, что я не мог помочь вашему супругу: годы уже не те!.. Еще больше жаль, что я даже и дождаться его не могу, чтобы узнать об исходе его трудов... и порадоваться с ним, если они будут удачны... К несчастью, мне надо ехать: у меня каждая минута на счету... Будьте добры, прикажите заложить мне лошадей.
   - Сейчас.
   - На одно словечко, мадам Дюпон... Вы женщина добрая и умная... Я предложил вашему мужу остаться здесь управителем...
   - Неужели, месье? Ах, какое счастье, как мы вам благодарны! Мы просто бы погибли без этого места...
   - Я только поставил ему два условия... пустяшные... он вам потом расскажет...
   - Ах, месье! Вы нас спасаете!
   - Вы слишком добры!.. Но вот эти два маленьких условия.
   - Мы не два, а сто условий выполнить готовы! Подумайте: у нас решительно нет ничего... и если потеряем это место, не имея ни гроша...
   - Значит, я рассчитываю на вас... Учитывая ваши собственные интересы, я вам советую... повлиять на вашего супруга...
   - Господин Дюпон возвращается! - воскликнула, вбегая в комнату, служанка.
   - Ведет он кого-нибудь?
   - Нет, мадам, он один.
   - Один?.. Как один?
   В эту минуту в комнату вошел господин Дюпон. С платья его струилась вода, шляпу он был вынужден привязать к голове при помощи галстука, а гетры были до колен в грязи.
   - Наконец-то ты вернулся, мой друг. Я страшно беспокоилась! воскликнула Катрин, нежно обнимая мужа.
   - Пока спасли троих!
   - Ну, слава Богу, господин Дюпон, - заметил Роден, - хоть недаром вы потрудились.
   - Боже мой! Трое... только трое! - сказала Катрин.
   - Я говорю только о тех, кого я видел в заливе Гоэланд. Может, и в других местах кого-нибудь еще спасли.
   - Ты прав... Берег не везде одинаково опасен.
   - А где же те, кого спасли? - сказал Роден, невольно задерживаясь с отъездом.
   - Они поднимаются сюда... им помогают наши люди. Так как они быстро идти не могут, то я побежал вперед, чтобы все здесь приготовить. Во-первых, жена, необходимо принести женские платья...
   - Значит, спаслась и женщина?
   - Даже двое: молоденькие девочки лет пятнадцати-шестнадцати... совсем еще дети и такие хорошенькие!..
   - Бедные, малютки! - сокрушенно заметил Роден.
   - С ними идет и тот, кто спас их жизнь... вот уж настоящий герой!
   - Герой?
   - Да... представь себе...
   - Ну, ты мне это расскажешь после... А теперь надень покуда хоть халат... ведь ты совсем промок... нитки сухой не осталось... И еще... выпей подогретого вина...
   - Не откажусь... я совсем промерз... Так я тебе говорю, спаситель этих девушек - настоящий герой!.. Он показал просто беспримерную храбрость. Когда мы, я и работники с фермы, спустились к подножию утеса, к маленькому заливу Гоэланд, отчасти защищенному выступами скал от сильного прибоя, то увидели этих самых девушек, ноги которых были еще в воде, а тела на суше. Естественно, их вытащили из воды и положили на берег...
   - Бедные девочки... это ужасно! - сказал Роден, привычным жестом смахивая несуществующую слезу.
   - Меня поразило, во-первых, что малютки так походят друг на друга, продолжал управляющий, - что их, не зная, невозможно различить...
   - Верно, близнецы, - заметила его жена.
   - Одна из девушек держала в руке небольшую бронзовую медаль, висевшую у нее на шее, на бронзовой же цепочке.
   Господин Роден держался обыкновенно сгорбившись. При последних словах Дюпона он невольно выпрямился, и краска на минуту оживила его мертвенное лицо. У человека, привыкшего к сдержанности, каким был Роден, подобные признаки волнения, совершенно ничего не значащие у другого, указывали на сильнейшее смятение. Подойдя поближе к Дюпону, он спросил слегка изменившимся голосом, но сохраняя безразличный вид:
   - А вы не заметили, что было написано на этой медали?.. вероятно, это какой-нибудь образок?
   - Я, знаете ли, месье, об этом не подумал.
   - И девушки, вы говорите... очень похожи друг на друга?
   - Удивительно похожи!.. верно, это сиротки, потому что они в трауре...
   - А! в трауре?.. - переспросил Роден, вновь испытывая волнение.
   - Увы!.. такие молоденькие и уже сиротки! - воскликнула госпожа Дюпон, утирая слезы.
   - Они были в обмороке, и мы перенесли их подальше, на более сухое место... Когда мы этим занимались, то увидали у скалы голову человека, употреблявшего неимоверные усилия, чтобы на нее взобраться. Мои люди подбежали к нему и схватили его за руки... и вовремя: как раз в эту минуту он потерял сознание. Я потому назвал его героем, что он, не довольствуясь спасением девушек, снова бросился в море, чтобы спасти еще одну жертву... Но силы ему изменили, и не будь наших работников, ему бы не удержаться на утесе.
   - Да... это настоящий подвиг!
   Месье Роден, казалось, не слушал больше разговора управляющего с женой. Он опустил голову и крепко задумался. И чем больше он размышлял, тем сильнее возрастали его смятение и ужас: спасенные девушки имели на вид по пятнадцати лет, были в трауре, поразительно походили друг на друга, и на шее у одной оказалась бронзовая медаль: без сомнения, это были дочери генерала Симона. Но как они попали сюда? Как они вышли из Лейпцигской тюрьмы? Почему его об этом никто не уведомил? Не сбежали ли они? Или их освободили? Но почему ему не дали знать? Все эти мысли теснились в голове Родена, причем их подавляла одна главная мысль: "Дочери генерала Симона во Франции", - указывавшая на то, что интрига, так хитро задуманная, не удалась.
   - Когда я говорю о спасителе молодых девушек, - продолжал Дюпон, обращаясь к жене и не замечая озабоченности Родена, - ты, быть может, представляешь себе Геракла?.. Ничуть не бывало... Это совсем еще юноша, почти дитя. Как он хорош со своими длинными белокурыми локонами! Бедняга был в одной рубашке, и я оставил ему свой плащ. Меня удивило, что на нем были длинные черные чулки и такие же панталоны...
   - Правда... моряки так не одеваются.
   - Впрочем, хотя судно было и английское, но этот молодой человек несомненно француз: он говорит на нашем языке не хуже меня... Но что было необыкновенно трогательно, - это когда молодые девушки пришли в себя... Увидав своего спасителя, они бросились перед ним на колени и начали благодарить его с таким выражением, как будто молились Богу... затем, оглядевшись кругом, как бы кого-то отыскивая, они перемолвились несколькими словами и, заплакав, бросились друг другу в объятия.
   - Боже ты мой, какое кораблекрушение! Сколько же жертв!
   - Море выкинуло уже семь трупов, прежде чем мы ушли... выброшено также множество обломков, ящиков. Я дал знать таможенникам... они будут там караулить весь день. Если еще кто-нибудь спасется, их пришлют сюда же... Но послушай... мне послышались голоса?.. Да, да, это наши спасенные!
   И оба, муж и жена, побежали к дверям, выходившим в галерею, между тем как Роден грыз с досады свои плоские ногти, сердито и беспокойно ожидая прибытия спасшихся от кораблекрушения. Вскоре его глазам представилась следующая картина.
   Из глубины довольно длинной и темной галереи - она освещалась только с одной стороны узкими окнами - медленно приближались три человека в сопровождении крестьянина. Это были две девушки и их отважный спаситель. Роза и Бланш поддерживали с двух сторон молодого человека, который, с трудом передвигая ноги, опирался на плечи девушек. Несмотря на то, что ему минуло уже двадцать пять лет, он казался гораздо моложе. Длинные и мокрые пепельно-белокурые волосы, разделенные спереди пробором, падали на воротник широкого коричневого плаща, в который его укутали. Трудно было бы описать необыкновенную красоту бледного и кроткого молодого лица. В самых лучших своих творениях кисть Рафаэля не создавала ничего прекраснее. Но только такой Божественный художник и мог бы передать грустную прелесть этого дивного лица, чистоту небесного взора, ясного и глубокого, как очи архангела или мученика, возносящегося на небо. Да, мученика, потому что кровавый венец уже опоясывал это прелестное чело.
   Грустное впечатление производил глубокий рубец, покрасневший от холода, охватывавший его лоб над бровями точно красным шнуром. На руках были также следы глубоких ран, точно следы распятия; такие же раны были и на ногах. Он двигался с таким трудом оттого, что раны раскрылись во время борьбы с морем, когда он спешил на помощь утопающим, ступая по острым камням утесов.
   Это был Габриель, миссионер, приемный сын жены Дагобера. Габриель был одновременно священником и мучеником, так как и в наши дни есть еще мученики, как во времена цезарей, когда первых христиан бросали львам и тиграм в цирке. И в наши времена храбрые сыны народа, - потому что обыкновенно из них вербуются такие люди, - идут под влиянием бескорыстного и героического усердия, повинуясь святому призванию, во все страны света, чтобы, не страшась ни мучений, ни смерти, распространять святую веру.
   И сколько из них падают безвестными жертвами варваров в пустынях двух континентов! И этих скромных солдат святого креста, богатых только отвагой и верой, по возвращении не ждут ордена и награды от духовной власти - а возвращаются они редко. Ни пурпур, ни митра не украшают их покрытого шрамами чела, их изуродованных членов: как большинство знаменосцев, они падают не известные никому (*11).
   В порыве благодарности дочери генерала Симона, когда они пришли в себя, никому не позволяли помочь миссионеру, вырвавшему их из рук смерти и еле державшемуся на ногах.
   С черных платьев сестер вода бежала ручьями. Их бледные лица выражали глубокую печаль, следы недавних слез виднелись на щеках. Бедные девочки дрожали от волнения и холода и казались совсем убитыми печалью. С потухшими глазами и отчаянием в душе, они думали, что никогда им уж больше не видать их друга и покровителя, старика Дагобера, - так как Габриель именно его и хотел спасти, когда сам чуть не погиб, сорвавшись с утеса; у него не хватило сил на последнее усилие, и волна отнесла в море несчастного солдата.
   Появление Габриеля было новой неожиданностью, поразившей Родена, который отошел в сторону, чтобы спокойно наблюдать. Но на этот раз новость была столь радостна, что почти сгладила неприятное впечатление, вызванное появлением дочерей генерала Симона. Спасение Габриеля было настоящим благодеянием судьбы, так как для ордена было в высшей степени необходимо присутствие молодого миссионера 13 февраля в Париже.
   Управляющий и его жена с нежным участием занялись сиротами.
   - Хозяин... хозяин... хорошие вести!.. - кричал работник, вбегая в комнату. - Еще двоих спасли...
   - Слава тебе, Господи! - воскликнул миссионер.
   - Где же они? - спросил Дюпон, направляясь к выходу.
   - Один сам идет с Жюстеном, а другой сильно ранен, разбившись об утес, и его несут на носилках.
   - Я пойду устрою его внизу, - сказал управляющий, уходя, - а ты, жена, позаботься о барышнях.
   - А где же тот, кто может идти? - спросила госпожа Дюпон.
   - Вот он! - сказал работник, указывая на приближавшегося по галерее человека. - Когда он узнал, что барышень спасли и они ушли сюда, так, несмотря на то, что он старик и ранен в голову, он так быстро пошел, что я еле его обогнал!
   Не успел крестьянин закончить речь, как Роза и Бланш бросились к дверям, и в это самое время на пороге показался Дагобер.
   Солдат не мог произнести ни слова от волнения.
   Он упал на колени и открыл объятия дочерям Симона, между тем как Угрюм скакал вокруг них и лизал руки... Бедный Дагобер не смог перенести волнения, охватившего его при виде детей; покачнулся и упал бы навзничь, если бы его не подхватили... Решено было перенести солдата в соседнюю комнату, и девушки последовали за ним, несмотря на замечание Катрин, что они сами устали.
   При виде Дагобера Родена передернуло. Он надеялся, что верный покровитель сирот погиб.
   Габриель, страшно усталый, оперся о стул. Он еще не заметил Родена.
   В комнату вошел желтолицый человек и направился к Габриелю, на которого ему указал провожавший его крестьянин. На желтолицего успели уже надеть крестьянское платье, и он, подойдя к миссионеру, сказал довольно хорошо по-французски, только с иностранным акцентом:
   - Принца Джальму только что принесли... он просил позвать вас.
   - Что говорит этот человек? - воскликнул Роден, приблизясь к Габриелю.
   - Господин Роден! - произнес Габриель, сделав от изумления шаг назад.
   - Господин Роден! - воскликнул вновь прибывший, и с этой минуты уже не сводил глаз с корреспондента Жозюе.
   - Вы... здесь? - сказал Габриель с боязливой почтительностью.
   - Что вам сказал этот человек? - повторил Роден изменившимся голосом. Не произнес ли он имени принца Джальмы?
   - Да, месье. Принца Джальмы, одного из пассажиров английского судна, которое шло из Александрии и потерпело крушение. Этот корабль делал остановку на Азорских островах, где я находился. Судно, которое везло меня из Чарлстона, вынуждено было, вследствие больших повреждений, остаться там. Я пересел на "Белого Орла", на котором ехал принц Джальма. Мы направлялись в Портсмут; оттуда я намеревался возвратиться во Францию.
   Роден не прерывал рассказа Габриеля, потому что его совершенно ошеломило новое известие. Наконец он решился задать еще один вопрос, хорошо понимая, что ответ будет неблагоприятный:
   - А вы знаете, откуда этот принц Джальма и кто он такой?
   - Молодой человек, столь же добрый, как и отважный... сын индийского раджи, изгнанный из владений англичанами...
   Затем, обернувшись к желтолицему, Габриель спросил:
   - Как здоровье принца? Как его раны? Не опасны ли они?
   - Нет, он, правда, очень сильно контужен... но смертельной опасности нет.
   - Слава Богу! - сказал Габриель, обращаясь к Родену. - Видите, еще один спасен.
   - Тем лучше! - коротко и властно ответил Роден.
   - Я пойду к принцу, - сказал покорно миссионер. - У вас нет никаких приказаний?
   - В состоянии вы будете ехать со мной часа через два или три, несмотря на вашу усталость?
   - Да... если это нужно!
   - Нужно!
   Габриель поклонился и вышел в сопровождении крестьянина, а Роден тяжело опустился в кресло, подавленный всеми этими известиями.
   Желтолицый человек оставался в углу комнаты. Роден его не заметил. Это был Феринджи, метис, один из трех главарей секты душителей, ускользнувший в развалинах Чанди от преследовавших его солдат. Убив Магаля, он захватил письмо Жозюе Ван-Даэля к Родену, а также рекомендательное письмо к капитану, благодаря которому и попал вместо контрабандиста на "Рейтер". Шеринджи убежал из развалин Чанди раньше, чем Джальма его заметил, и тот, не подозревая, что имеет дело с фансегаром, относился на корабле к метису как к земляку.
   Роден с застывшим взглядом, с мертвенно-бледным от немой злобы лицом яростно грыз ногти чуть не до крови. Он не видел, как метис подошел к нему и, фамильярно положив на его плечо руку, спросил:
   - Вас зовут Роденом?
   - Что такое? - воскликнул тот, подняв голову и вздрогнув от неожиданности.
   - Вас зовут Роденом? - повторил метис.
   - Да... что вам надо?
   - Вы живете в Париже, на улице Милье Дез-Урсэн?
   - Ну да... но что вам надо, повторяю?
   - Пока ничего... брат!.. потом очень много...
   И Феринджи, медленно удаляясь, оставил Родена в состоянии испуга.
   Этот человек, не боявшийся ничего, невольно был поражен мрачным взглядом и свирепой физиономией душителя.
   4. ОТЪЕЗД В ПАРИЖ
   В замке Кардовилль царила глубокая тишина. Буря мало-помалу утихла, и слышался только отдаленный шум прибоя, грузно обрушивавшегося на берег.
   Дагобера и сирот поместили в теплых и удобных комнатах второго этажа.
   Джальму нельзя было перенести наверх: слишком опасна была его рана, и ему предоставили комнату на первом этаже. В минуту кораблекрушения несчастная мать вручила принцу своего ребенка. Тщетно стараясь вырвать малютку из неминуемой смерти, Джальма не смог бороться с волнами и чуть было не разбился об утесы, на которые его выбросило море.
   Феринджи, успевший убедить принца в своей преданности, остался наблюдать за больным.
   Габриель, сказав Джальме несколько слов утешения, поднялся к себе в комнату и, ожидая приказаний Родена по поводу отъезда через два часа, не ложился в приготовленную постель. Он слегка задремал в кресле с высокой спинкой, стоявшем у пылающего камина.
   Эта комната помещалась рядом с комнатами девушек и Дагобера.
   Угрюм, вероятно решивший, что в таком хорошем замке совершенно излишне караулить Розу и Бланш, улегся у камина, рядом с креслом миссионера. Он отдыхал, растянувшись перед огнем после перенесенных опасностей на суше и на море. Мы не станем утверждать, что он был по-прежнему верен воспоминанию о своем друге, бедном Весельчаке, если не принимать за доказательство верности того, что он яростно бросался на всех лошадей белой масти, чего прежде за ним никогда не водилось.
   Вдруг дверь в комнату Габриеля тихонько отворилась, и робко вошли молодые девушки. Они поспали и отдохнули, а затем, проснувшись, решили одеться и идти спросить кого-нибудь о здоровье Дагобера, рана которого внушала им беспокойство, несмотря на то, что мадам Дюпон передала им заключение врача, не нашедшего в ней и вообще в состоянии здоровья Дагобера ничего опасного.
   Высокая спинка старинного кресла скрывала от них того, кто спал в этом кресле, но, видя, что у ног спящего лежит Угрюм, сестры не сомневались, что они нашли как раз самого Дагобера. Девушки на цыпочках подошли к креслу.
   Но при виде спящего Габриеля они страшно изумились и не смели сделать ни шагу ни вперед, ни назад из страха его разбудить. Длинные волосы миссионера высохли и вились крупными белокурыми локонами по плечам. Бледность прекрасного чела еще сильнее выступала на темно-красном шелке обивки. Казалось, что Габриеля мучит тяжелое сновидение или привычка скрывать свое горе невольно изменила ему под влиянием сна. Несмотря на выражение глубокой тоски, лицо его было по-прежнему ангельски прекрасно и кротко; оно было невыразимо прекрасно... а что может быть трогательнее страдающей доброты?
   Молодые девушки опустили глаза. Они покраснели и обменялись тревожным взглядом, указывая на спящего юношу.
   - Он спит, сестра, - тихо прошептала Роза.
   - Тем лучше, - также тихо ответила Бланш, - мы можем им дольше любоваться!
   - Идя сюда с моря, мы не смели и посмотреть на него!
   - Мне кажется, что это он являлся нам в наших сновидениях...
   - Обещая покровительствовать нам...
   - И на этот раз он не обманул нас...
   - Но теперь мы по крайней мере можем его видеть.
   - Не то что в Лейпцигской тюрьме, где было так темно.
   - Он снова спас нас сегодня!
   - Без него мы бы погибли!
   - Однако помнишь, сестра, в наших сновидениях его окружало сияние?
   - Да... оно нас почти ослепляло!
   - Кроме того, он не казался таким печальным.
   - Но тогда он приходил к нам с неба... а теперь он на земле.
   - Сестра... что значит этот шрам? Видела ты его раньше?
   - О нет!.. мы не могли бы его не заметить.
   - А руки... Смотри, как они изранены.
   - Но если он ранен... значит, он не архангел?
   - Почему бы нет? Он мог получить раны, защищая или спасая кого-нибудь.
   - Ты права... Было бы хуже, если б он не подвергся опасностям, делая добро...
   - Как жаль, что он не открывает глаз...
   - У него такой добрый, нежный взгляд!
   - Отчего он ничего не сказал о нашей матери, пока мы шли сюда?
   - Мы были с ним не одни... он не хотел...
   - Теперь мы одни...
   - А что, если мы его попросим рассказать нам о ней?
   Сестры переглянулись с трогательным простодушием; щеки их пылали ярким румянцем, девственные груди трепетали под черным платьем.