Страница:
* * *
Все это Макаров, конечно, хорошо знал. Но выше инстанции на флоте уже не имелось. В записке, составленной им 22 января 1904 года, он признавал, что колпачки еще несовершенны, однако давал обоснованную (и на этот раз безусловно объективную) их оценку: «...колпачки усиливают действие снаряда на 10–16%, что весьма важно. В процентах это не кажется так много, но в действительности выходит, что при колпачке снаряд пробивает броню, а без колпачка не пробивает; разницу эту никакими процентами оценить нельзя, ибо если снаряд пробьет броню насквозь, то он произведет разрушение, а если не пробьет, то действие будет = 0».«Действие» от записки Макарова было тоже «равно нулю», ибо через несколько дней началась война с Японией, и все текущие дела приостановились. Как бы предвидя такой исход дела, Макаров еще три года назад горько сетовал своему старому знакомому председателю Морского технического комитета вице-адмиралу Ф. В. Дубасову, что его предложения о водонепроницаемых переборках на кораблях осуществились тоже с великим трудом, «но там на помощь явились аварии», кончившиеся трагически. Так неужели, спрашивал Макаров, имея в виду свой бронебойный снаряд, «здесь нужна война, и если ее не будет, то никто не обличит неправильного решения» морского ведомства?
Увы, так оно и произошло. Макарову было не занимать энергии, целеустремленность, и настойчивость никогда его не оставляли, но он так и не увидел снарядов со своим усовершенствованием на русских военных кораблях. Поистине трагически звучит письмо Степана Осиповича, написанное им уже после начала русско-японской войны, незадолго до своей гибели. Уезжая в Порт-Артур, Макаров настоятельно просил выслать в распоряжение Тихоокеанского флота колпачки, он даже посчитал, что на это потребуется всего два вагона. «Покорнейше прошу... – настаивал Макаров, – ускорить это дело, чтобы колпачки поспели к предстоящему генеральному сражению...» Степан Осипович погиб через полтора месяца после этой своей последней просьбы, но Морское министерство все же успело ответить ему очередным, на этот раз также последним, отказом...
Макаров никогда не был одиноким в своей деятельности. Во все времена у него доставало расторопных и преданных помощников и последователей. С их легкой руки еще при жизни адмирала его усовершенствования для бронебойных снарядов под метким названием «макаровских колпачков» получили широкую известность.
Да, название это сделалось весьма популярным, правда, только название. Между тем во всех флотах мира Макарова почтительно именовали «покорителем брони». Так называли его и в русском флоте, но так не считали в морском ведомстве. И поэтому изобретение Степана Осиповича не было вовремя принято на вооружение во флоте его родины. А потом устарело, как устаревают все технические новшества, не осуществленные своевременно.
Так оказалась бесполезной для России оригинальная идея Макарова-артиллериста, идея, которую его сподвижник, тогда скромный морской офицер, а впоследствии крупнейший русский судостроитель и советский академик А. Н. Крылов, считал важнейшим из всех его изобретений.
«Помни войну!»
На всех крупных военных кораблях имеется так называемая адмиральская каюта. Делается это, как и все в военном деле, не зря: вдруг именно данный корабль станет флагманом эскадры и на мачту взлетит адмиральский флаг – где прикажете тогда разместиться начальнику эскадры? Конечно, большую часть жизни кораблей адмиральские каюты пустуют. Ну что ж, ведь и пушки стреляют считанные часы, а то и минуты...
Адмиральское помещение броненосца «Император Николай I» было обставлено в духе тогдашней традиции довольно прихотливо – «комфортно», как выражались тогда: мебель красного дерева, секретер с бронзовыми ручками, обитые бархатом кресла, иллюминаторы прикрыты шторами японского шелка, на полу – дорогой текинский ковер, в углу – фортепьяно. На броненосцах конца прошлого столетия еще доживали бытовые традиции романтических парусников. А парусники – даже военные, точнее, именно военные прежде всего! – щедро покрывались резными и лепными украшениями и на носу, и на корме, и по бортам, бронзовыми, а то и вызолоченными аллегорическими фигурами, балюстрадами, балкончиками. И каюты командиров и адмиралов напоминали великосветские кабинеты, а кают-компании (место собраний и обедов офицеров) – аристократические гостиные. Все помнят: «Янтарь на трубках Цареграда, фарфор и бронза на столе...» Даже в дальнем плавании, даже на крошечном по сравнению с безбрежным океаном куске дерева офицер, выросший в родовом поместье Йоркшира или Нормандии, должен был жить в привычной для себя обстановке. И что до десятков и сотен матросов, которые спали на нарах в тесных, лишенных отопления кубриках и ели прямо на полу из общего котла? Ведь и их отцы жили точно так же в лачугах, лепившихся вокруг нормандских или йоркширских поместий...
Впрочем, в адмиральской каюте «Императора Николая I» личные вещи ее обитателя явно дисгармонировали с кокетливым интерьером. Письменный стол на гнутых ножках (более приспособленный для дамского рукоделья, нежели для серьезной работы) был завален бумагами, книгами. Часть книг и журналов, не вмещаясь на столе, стопками лежала на ковре. На туалетном столике чернел огромный (в то время других не было) корпус фотоаппарата, рядом теснились какие-то банки, склянки и коробки – овальное зеркало на стене брезгливо отражало этот презренный хлам.
Сам хозяин каюты сидел за столом и быстро писал. В каюте, залитой солнцем, было жарко, и белый адмиральский китель оставался незастегнутым. Левая нога, перебинтованная и поэтому казавшаяся неестественно толстой, была вытянута на стуле.
На бумагу ложились ровные размашистые строки: «В таком виде я командовать не могу. Адмирал нужен для работы, а не для синекуры. Доктора, разумеется, говорят, что нужен абсолютный покой, но как его достигнуть – вот в чем вопрос?! Я уже 2 1/2 месяца, как не выхожу из каюты. Теряю всякую надежду поправиться».
Адмирал отложил перо, морщась, поправил больную ногу и снова продолжал писать: «Ты просила, чтобы я перевел тебе некоторую сумму для поездки за границу с детками на лето, и я перевел 500 рублей. Разумеется, здоровье – дело важное, но, ради бога, побереги деньги, сколько можно. Шиком и элегантностью мы никого не удивим...»
Адмирал поднял голову. В ровном ритме движения корабля он привычным чутьем моряка уловил нечто новое. Да, так и есть, машина снижает обороты. Он потянулся было к висевшему над столом длинному шнуру звонка (а шнур, конечно, украшен двумя богатыми кистями!), но его предупредили: раздался осторожный стук в дверь. Вошел немолодой лейтенант и доложил:
– Ваше превосходительство, подходит посыльный катер командующего Соединенной эскадрой вице-адмирала Тыртова. Командир корабля приказал остановить броненосец и принять пакет.
– Хорошо. Пакет прошу немедля подать мне.
...И вот сломана красная сургучная печать, разорван толстый конверт. Вице-адмирал Сергей Петрович Тыртов просит контр-адмирала Степана Осиповича Макарова «составить соображения о том, как приготовить суда к бою и как вести бой». Поскольку боевое столкновение с противником возможно очень скоро, вице-адмирал просил контр-адмирала поспешить.
Гм... Задача... Как подготовить суда к бою – этой проблемой Макаров уже занимался, дело важное. Еще сколько неприятностей он нажил, когда лет десять назад выступил с идеей разработать для каждого корабля план мобилизации! Но составить инструкцию о том, как вести бой?.. Тут на память почему-то приходили классические строки: «Что тут хитрить, пожалуй к бою, уж мы пойдем ломить стеною...» Да, конечно: русский моряк не спускает флага, последний живой офицер или матрос должен взорвать корабль. Инструкция о том, как вести бой? И опять вспоминалось классическое: «Die erste Kolonne marschiert... Die zweite Kolonne marschiert...» Унылое прусское доктринерство, мертвечина в военной жизни, так гениально схваченная Львом Толстым! Неужели от него требуют чего-то подобного? Да нет, вроде не то... Позвольте, позвольте, ну а как в самом деле составить для командиров кораблей инструкцию на случай предстоящего сражения? Какие поставить цели, на что обратить внимание? И не вообще, а сегодня, сейчас?..
Макаров порывисто повернулся на стуле и потянулся к дальней стопке бумаг – больная нога сразу же напомнила о себе. Он терпеливо подождал, пока боль утихнет. Затем энергично дернул за кисть звонка. В дверях опять тотчас же появился лейтенант. Адмирал коротко распорядился:
– Стопку чистой бумаги, сухарей, крепкого чаю. Меня беспокоить только в крайнем случае.
– Три года работы с вами открыли мне новый горизонт, познакомили с силами, заслуживающими большого внимания, о существовании которых я не подозревал... Мне пришлось начать работу с вами, тружениками огня, когда еще не был закончен мой труд «Витязь» и Тихий океан». Итак, я имел дело с двумя стихиями: с огнем и водой. Трудно было!.. Но теперь все исполнено...
Конечно, удалось исполнить далеко не все, что хотелось, и Макаров это понимал лучше всех, да не говорить же о том на банкете. А вот насчет новых горизонтов, так это уж чистая правда. И сам Макаров принадлежал к числу тех людей, которые в своем развитии поднимаются со временем все выше и выше. А чем больше высота, тем шире открываются горизонты. Эти три года службы в Адмиралтействе много дали сорокапятилетнему адмиралу: теперь он видел перед собой уже весь русский флот во всей широте его государственных задач. Теперь Макаров был вполне готов для службы на новом, в высшей степени ответственном поприще. Русский военно-морской флот впервые пришел на Средиземное море в XVIII веке и сразу же покрыл себя громкой славой. Достаточно лишь назвать имена Ушакова и Сенявина, вспомнить наши славные победы под Чесмой и Наварином, у острова Корфу и в Афонском сражении. В 1833 году русский десант даже высадился на Босфоре, у самых стен Константинополя (правда, уже в качестве союзников султана).
Затем настали иные времена. После тяжелой неудачи в Крымской войне русские эскадры более не появлялись в этих водах. И вот теперь – снова. В секретной инструкции, врученной Макарову, говорилось: «При обыкновенных мирных обстоятельствах назначение эскадры судов в Средиземном море заключается главным образом в поддержании политического влияния России на Востоке. Эскадра наша должна составлять резерв на случай усиления наших морских сил на Тихом океане или для принятия участия в крейсерской войне...» И далее: «В мирное время во всех представляющихся вам политических вопросах вы обязаны следовать указаниям наших посланников и уполномоченных дипломатических агентов... Со всеми представителями иностранных флотов быть в одинаковых отношениях, не давая повода предполагать какое-либо предпочтение тому или другому. Избегать всяких встреч, могущих вызвать взрыв оваций; быть крайне осторожным в действиях и еще более в политических разговорах».
Задачи, как видно, серьезные и сложные. И не случайно в инструкции Макарова предупреждают о необходимости избегать «оваций». После освободительной русско-турецкой войны 1877–1878 годов авторитет России на Балканах стоял очень высоко. Между тем многие земли, населенные славянами и греками, все еще находились под властью Австро-Венгрии и Турции. Появление русской эскадры в тех районах могло вызвать стихийные манифестации и даже выступления против оккупантов. Всего этого в Петербурге очень опасались.
2 декабря 1894 года Макаров прибыл в Пирей и принял командование эскадрой. Она была небольшой: броненосец «Император Николай I», крейсер «Владимир Мономах», три канонерские лодки, миноносцы, яхта. Да, эскадра небольшая, зато наконец-то Макаров командовал соединением современных боевых кораблей и при этом пользовался значительной свободой действий. Русские корабли не случайно базировались в Пирее: в ту пору отношения Греции и России были наилучшими. К тому же у Макарова оказалось в Афинах весьма влиятельное знакомство. Женой греческого короля Георга I была русская великая княжна Ольга Константиновна, двоюродная сестра царя Александра III. По случайному стечению обстоятельств Макаров был знаком с Ольгой Константиновной, она стала даже крестной матерью его первой дочери. Таким образом, командующий русской эскадрой встретил серьезную поддержку в греческом королевском дворце. Это помогло ему успешно решить ряд проблем, связанных с долгим пребыванием эскадры в чужих гаванях: снабжение топливом и продовольствием, пребывание команд на берегу и т. д. Разумеется, не королева этим занималась, но ведь афинские чиновники отлично знали о знакомствах русского адмирала...
Планы Макарова были весьма обширны: он предполагал организовать минные учения, стрельбы, посещение стратегически важных средиземноморских акваторий и т. д. Но пока эскадра стояла в Пирее. И тут как всегда... (Вот уже неоднократно приходилось начинать рассказ о каких-либо делах Макарова со слов «как всегда»; да что делать, если он при любых условиях оставался самим собой, человеком, которого прямо-таки переполняли энергия и изобретательность.) Так вот, как всегда, Макаров сумел и здесь придумать нечто оригинальное. Дело касалось столь модных в те времена таранов. Как выяснилось очень скоро, в боевом отношении значение этого старомодного устройства оказалось равно нулю, но вот в мирное время эти мощные подводные острия представляли опасность для кораблей, и немалую. В тесной пирейской гавани, переполненной множеством судов, нередко происходили случаи непреднамеренных таранов. Порой они кончались трагически.
Возникала опасность, что острые форштевни русских тяжелых кораблей могут оказаться причиной таких столкновений. Ясно, что для русской эскадры, стоявшей в чужих территориальных водах, подобный случайный инцидент мог стать поводом серьезного политического скандала. Как же быть? И изобретательный ум Макарова нашел простой выход: следовало надеть на острие тарана устройство, прикрывающее это самое острие. Попробовали одно приспособление, другое, наконец, задача была решена: на форштевень стоящего корабля надевалось нечто вроде подушки из канатов, переплетенных стальными тросами. Макаров не без остроумия окрестил это свое приспособление «намордником».
Из Пирея скоро пришлось уйти, однако «намордник» Макарова и в дальнейшем эффективно служил своему изобретателю. Год спустя «Император Николай I» стоял в Гонконге. В гавань вошел английский крейсер и, становясь на якорь, так неудачно проделал маневр, что чуть было не задел форштевень русского корабля. Вскоре английский командир явился к Макарову с извинениями:
– Простите, но я чуть было не протаранил самого себя.
– Я все время находился на мостике, – отвечал Макаров, – и был совершенно спокоен. Никто не мог пострадать, так как на таране моего корабля надет «намордник».
– ?!.
Пришлось объяснить значение этого морского неологизма, а потом, так сказать, представить «вещественные доказательства». Англичанин был необычайно поражен этим и рассказал об увиденном офицерам других кораблей, в изобилии стоявших в порту. Все так заинтересовались макаровским изобретением, что через несколько дней автор должен был прочесть специальный доклад для моряков иностранных военных кораблей об устройстве «намордников».
Понимая стратегическое значение Средиземноморья, Макаров пристально изучал историю морских кампаний в этом районе и в особенности – боевой опыт русских эскадр. По его инициативе офицерам вверенных ему кораблей также предложено было заняться морской историей: это полезно, ибо в свете прошлого опыта яснее станут сегодняшние задачи. Один из офицеров успел даже прочесть доклад о действиях греческого флота в Эгейском море во время освободительной войны с турками. Да, именно успел... ибо русская средиземноморская эскадра вынуждена была срочно сняться с якоря и двинуться на другой конец света – на Дальний Восток. Приказ об этом был отдан 24 января 1895 года.
Для этой срочной передислокации русского флота имелись весьма серьезные причины. На Дальнем Востоке начали раздаваться военные громы, предвестники грозы 1904–1905 годов. В 1894 году японские милитаристы напали на Китай, намереваясь превратить его в свою колонию. Японцы, корабли которых были вооружены по последнему слову тогдашней военно-морской техники, разгромили слабый китайский флот. В Токио упивались успехом и бряцали оружием. Стремясь умерить хищные намерения самураев в отношении Китая и опасаясь за безопасность дальневосточных границ, Россия решила усилить свой Тихоокеанский флот Средиземноморской эскадрой.
Русские корабли под флагом контр-адмирала Макарова прошли Суэцкий канал и спешно направились через Индийский океан к берегам Японии. Не раз уже проделывал этот путь Макаров, но тут ему не повезло: накануне Степан Осипович тяжело заболел – в первый и последний раз в жизни. В холодную штормовую погоду он долго оставался на мостике в легком платье и жестоко простудился (северянину трудно привыкнуть, что в Средиземном море можно замерзнуть...). Следствием простуды было воспаление коленного сустава. Макаров мог передвигаться только с помощью костылей, однако в той напряженной обстановке отказался покинуть свой пост и остался на корабле.
В Японском море Средиземноморская эскадра была подчинена командующему Тихоокеанским флотом вице-адмиралу С. П. Тыртову, но сохранилась как самостоятельная боевая единица, а сам Макаров становился младшим флагманом. В апреле напряженное положение на Дальнем Востоке достигло кульминации: Россия, Франция и Германия потребовали от Японии вывести войска из Китая. Что скажут на это японцы? Решатся ли на войну? Ясно было одно: в случае вооруженного конфликта главные противники – Россия и Япония. На русских кораблях всерьез готовились к сражению. Тогда-то Тыртов и предложил Макарову составить проект инструкции о подготовке эскадры к бою. И вот, напряженно работая без перерыва целые сутки, мучимый приступами жестокой боли, Степан Осипович к исходу 24 апреля составил необходимый документ. На следующий день Тыртов, ни слова не изменив в макаровском проекте, объявил его в виде приказа «о подготовке судов к бою и о ведении боя».
Кажется, Макаров предусмотрел в этом приказе все: и как перекрасить корабли в целях маскировки, как тушить пожары, как обращаться с водонепроницаемыми переборками, и многое, многое другое, вплоть до того, что «перед боем или по тревоге следует из карцеров выпустить арестованных». В обстоятельном приказе содержался 31 пункт. Следует привести последний, тридцать первый, написанный уж очень «по-макаровски»: «На судах не должны забывать, что свои потери чрезвычайно видны; поэтому от времени до времени для ободрения людей и для усиления их энергии следует с мостика посылать в батарею известия о потерях неприятеля, видимых и предполагаемых. Известия эти должны встречаться в батареях громкими криками „ура“ и сопровождаться усиленной пальбой».
Приказ этот был впоследствии опубликован и долгое время считался образцовым. Но главное другое. Работая над подготовкой приказа, Макаров явственно ощутил, что личный состав русского флота при новых и резко изменившихся технико-тактических условиях имеет самое приблизительное представление о том, как вести бой. Это настораживало. Это тревожило. И именно тогда родилась у Макарова мысль написать работу на эту тему. Ту самую работу, которая впоследствии принесла ему наибольшую славу. И множество неприятностей.
Впрочем, на сей раз сражение не состоялось. К лету 1895 года обстановка на Дальнем Востоке несколько разрядилась: усиление русского военно-морского флота в этом районе отрезвляюще подействовало на японских милитаристов. Под давлением России Япония была вынуждена отказаться от ряда своих захватнических требований по отношению к Китаю. Таким образом, русско-японский конфликт еще не дошел до войны, но перспектива вооруженного столкновения с тех пор для обеих сторон казалась неизбежной.
Только теперь Макаров счел себя вправе оставить корабль и принялся за лечение. Полтора месяца провел он в Японии на минеральных водах. Железный организм и отдых, столь редко выпадавший на его долю, лучше всяких лекарств помогли ему справиться с недугом. Даже потом, в полярных широтах, старая болезнь не напоминала о себе более.
Итак, Макаров впервые в жизни на курорте. Он отдыхает. Как же? Видимо, лучше всего об этом расскажет он сам, точнее, его дневник (а дневник ведется им регулярно, как всегда и везде!). Вот важная для нас запись от 19 июля 1895 года. Запись эта несколько протокольна и суховата, зато дает полный хронометраж образа жизни Макарова в ту пору.
«День проходит так:
5 ч. утра. Просыпаюсь и сажусь писать морскую тактику.
6 ч. Приносят чай.
7 ч. Японец-массажист; больную ногу – 10 м., здоровую – 5м.
7 1/4. Иду гулять.
7 3/4. Перед ванной массаж колена делает доктор И. А. Охотин.
8 ч. Ванна 20 мин.
8 3/4. Завтрак.
9 1/4–9 1/2. Прогулка.
9 1/2–11. Пишу тактику.
11–11 1/2. Прогулка.
11 1/2. Ванна 20 м., после лежу.
12 3/4. Завтрак.
1 1/2 до 3 ч. Отдыхаю.
4–4 1/2. Чтение на длинном кресле, ноги кверху.
4 1/2–6. Пишу.
6 1/2. Прогулка.
6 1/2. Ванна.
7 1/2. Обед.
9. Ложусь спать так уставши, что еле могу почитать 1/2 часа».
Итак, «пишу морскую тактику». Впервые под пером Макарова появилось черновое, так сказать, название будущей знаменитой книги. Впоследствии книга эта вышла под заголовком «Рассуждения по вопросам морской тактики». Адмирал не в первый (и не в последний) раз выступал как публицист, однако, вне всякого сомнения, данная работа занимает в его жизни совершенно исключительное место. Вот почему о содержании книги и обо всем, что с ней связано, следует говорить подробно. Условимся для простоты выражения называть впредь эту книгу просто «Морской тактикой» (как называл ее сам автор в личных письмах и дневниках).
Чутье крупного военачальника и богатый практический опыт верно подсказали Макарову, что недостаточно, заниматься узкоспециальными сторонами подготовки офицерского корпуса русского флота, что пришла пора обратить внимание главным образом на воспитание у моряков широкого понимания своих задач в новых условиях ведения морской войны. И это было более чем своевременно. Во времена, когда Макаров писал книгу, насущно назрела необходимость обучения личного состава тактике современного боя и кораблевождения. И действительно, русские военные моряки получали хорошую подготовку в области специальных знаний, были закалены в походах, отличались храбростью и самоотверженностью. Однако, вспоминал впоследствии один видный военный ученый и публицист, никто из них в ту пору не задумывался над тем, как вести войну на море, а в Морском корпусе не было даже предмета морской тактики15. Другой очень известный морской писатель того времени, сам бывший моряк, участник обороны Порт-Артура и сражения при Цусиме, выражался о пренебрежении к тактике еще резче: «Удостоверяю тот факт, что ни за шесть лег пребывания в Морском училище, ни за два года пребывания в Морской академии я ни на одной лекции не слышал даже упоминания о ней. Она не вошла даже в список тех сочинений, которыми обязательно (от казны) снабжаются судовые библиотеки»16.
Считалось, что в бою, мол, обстановка подскажет способ действий... Это было опять-таки по известной русской пословице про гром и мужика. И получалось в результате, что каждый военный корабль в отдельности и его экипаж готовы были к бою, эскадра же кораблей и даже весь флот в целом в случае войны оказались бы без ясного представления о своих действиях и задачах. Офицеров и матросов обучали вести бой, но не войну.
Уже после выхода в свет макаровской работы о морской тактике адмирал Тыртов сердито выступил в кронштадтской газете «Котлин»: «До сих пор неизвестно было, чтобы такая наука существовала. Никаких трактатов, ни иных сочинений об этом не было, кажется, за все время существования флотов». Итак, Тыртову о морской тактике «известно не было»... А ведь то был адмирал, опытный моряк! Что же говорить тогда о других сослуживцах Макарова?
Обострение международной обстановки на Дальнем Востоке, непрекращающееся англо-русское соперничество требовали от военного флота России повышенной боевой готовности. А Макаров с тревогой замечал, что этой готовности во флоте в должной мере не наблюдалось. В первых же строках своей книги он со свойственной ему резкостью и бескомпромиссностью во взглядах обратился ко всем русским морякам: «Каждый военный или причастный к военному делу человек, чтобы не забывать, для чего он существует, поступил бы правильно, если бы держал на видном месте надпись: „Помни войну“.
Адмиральское помещение броненосца «Император Николай I» было обставлено в духе тогдашней традиции довольно прихотливо – «комфортно», как выражались тогда: мебель красного дерева, секретер с бронзовыми ручками, обитые бархатом кресла, иллюминаторы прикрыты шторами японского шелка, на полу – дорогой текинский ковер, в углу – фортепьяно. На броненосцах конца прошлого столетия еще доживали бытовые традиции романтических парусников. А парусники – даже военные, точнее, именно военные прежде всего! – щедро покрывались резными и лепными украшениями и на носу, и на корме, и по бортам, бронзовыми, а то и вызолоченными аллегорическими фигурами, балюстрадами, балкончиками. И каюты командиров и адмиралов напоминали великосветские кабинеты, а кают-компании (место собраний и обедов офицеров) – аристократические гостиные. Все помнят: «Янтарь на трубках Цареграда, фарфор и бронза на столе...» Даже в дальнем плавании, даже на крошечном по сравнению с безбрежным океаном куске дерева офицер, выросший в родовом поместье Йоркшира или Нормандии, должен был жить в привычной для себя обстановке. И что до десятков и сотен матросов, которые спали на нарах в тесных, лишенных отопления кубриках и ели прямо на полу из общего котла? Ведь и их отцы жили точно так же в лачугах, лепившихся вокруг нормандских или йоркширских поместий...
Впрочем, в адмиральской каюте «Императора Николая I» личные вещи ее обитателя явно дисгармонировали с кокетливым интерьером. Письменный стол на гнутых ножках (более приспособленный для дамского рукоделья, нежели для серьезной работы) был завален бумагами, книгами. Часть книг и журналов, не вмещаясь на столе, стопками лежала на ковре. На туалетном столике чернел огромный (в то время других не было) корпус фотоаппарата, рядом теснились какие-то банки, склянки и коробки – овальное зеркало на стене брезгливо отражало этот презренный хлам.
Сам хозяин каюты сидел за столом и быстро писал. В каюте, залитой солнцем, было жарко, и белый адмиральский китель оставался незастегнутым. Левая нога, перебинтованная и поэтому казавшаяся неестественно толстой, была вытянута на стуле.
На бумагу ложились ровные размашистые строки: «В таком виде я командовать не могу. Адмирал нужен для работы, а не для синекуры. Доктора, разумеется, говорят, что нужен абсолютный покой, но как его достигнуть – вот в чем вопрос?! Я уже 2 1/2 месяца, как не выхожу из каюты. Теряю всякую надежду поправиться».
Адмирал отложил перо, морщась, поправил больную ногу и снова продолжал писать: «Ты просила, чтобы я перевел тебе некоторую сумму для поездки за границу с детками на лето, и я перевел 500 рублей. Разумеется, здоровье – дело важное, но, ради бога, побереги деньги, сколько можно. Шиком и элегантностью мы никого не удивим...»
Адмирал поднял голову. В ровном ритме движения корабля он привычным чутьем моряка уловил нечто новое. Да, так и есть, машина снижает обороты. Он потянулся было к висевшему над столом длинному шнуру звонка (а шнур, конечно, украшен двумя богатыми кистями!), но его предупредили: раздался осторожный стук в дверь. Вошел немолодой лейтенант и доложил:
– Ваше превосходительство, подходит посыльный катер командующего Соединенной эскадрой вице-адмирала Тыртова. Командир корабля приказал остановить броненосец и принять пакет.
– Хорошо. Пакет прошу немедля подать мне.
...И вот сломана красная сургучная печать, разорван толстый конверт. Вице-адмирал Сергей Петрович Тыртов просит контр-адмирала Степана Осиповича Макарова «составить соображения о том, как приготовить суда к бою и как вести бой». Поскольку боевое столкновение с противником возможно очень скоро, вице-адмирал просил контр-адмирала поспешить.
Гм... Задача... Как подготовить суда к бою – этой проблемой Макаров уже занимался, дело важное. Еще сколько неприятностей он нажил, когда лет десять назад выступил с идеей разработать для каждого корабля план мобилизации! Но составить инструкцию о том, как вести бой?.. Тут на память почему-то приходили классические строки: «Что тут хитрить, пожалуй к бою, уж мы пойдем ломить стеною...» Да, конечно: русский моряк не спускает флага, последний живой офицер или матрос должен взорвать корабль. Инструкция о том, как вести бой? И опять вспоминалось классическое: «Die erste Kolonne marschiert... Die zweite Kolonne marschiert...» Унылое прусское доктринерство, мертвечина в военной жизни, так гениально схваченная Львом Толстым! Неужели от него требуют чего-то подобного? Да нет, вроде не то... Позвольте, позвольте, ну а как в самом деле составить для командиров кораблей инструкцию на случай предстоящего сражения? Какие поставить цели, на что обратить внимание? И не вообще, а сегодня, сейчас?..
Макаров порывисто повернулся на стуле и потянулся к дальней стопке бумаг – больная нога сразу же напомнила о себе. Он терпеливо подождал, пока боль утихнет. Затем энергично дернул за кисть звонка. В дверях опять тотчас же появился лейтенант. Адмирал коротко распорядился:
– Стопку чистой бумаги, сухарей, крепкого чаю. Меня беспокоить только в крайнем случае.
* * *
7 ноября 1894 года Макаров был назначен командующим эскадрой в Средиземном море. Ему надлежало срочно выехать из Петербурга в Пирей, где стояли корабли русской эскадры. Итак, пост начальника морской артиллерии он покидал окончательно. На прощание сослуживцы устроили ему пышный банкет. Отвечая на восторженные речи своих помощников, Макаров сказал:– Три года работы с вами открыли мне новый горизонт, познакомили с силами, заслуживающими большого внимания, о существовании которых я не подозревал... Мне пришлось начать работу с вами, тружениками огня, когда еще не был закончен мой труд «Витязь» и Тихий океан». Итак, я имел дело с двумя стихиями: с огнем и водой. Трудно было!.. Но теперь все исполнено...
Конечно, удалось исполнить далеко не все, что хотелось, и Макаров это понимал лучше всех, да не говорить же о том на банкете. А вот насчет новых горизонтов, так это уж чистая правда. И сам Макаров принадлежал к числу тех людей, которые в своем развитии поднимаются со временем все выше и выше. А чем больше высота, тем шире открываются горизонты. Эти три года службы в Адмиралтействе много дали сорокапятилетнему адмиралу: теперь он видел перед собой уже весь русский флот во всей широте его государственных задач. Теперь Макаров был вполне готов для службы на новом, в высшей степени ответственном поприще. Русский военно-морской флот впервые пришел на Средиземное море в XVIII веке и сразу же покрыл себя громкой славой. Достаточно лишь назвать имена Ушакова и Сенявина, вспомнить наши славные победы под Чесмой и Наварином, у острова Корфу и в Афонском сражении. В 1833 году русский десант даже высадился на Босфоре, у самых стен Константинополя (правда, уже в качестве союзников султана).
Затем настали иные времена. После тяжелой неудачи в Крымской войне русские эскадры более не появлялись в этих водах. И вот теперь – снова. В секретной инструкции, врученной Макарову, говорилось: «При обыкновенных мирных обстоятельствах назначение эскадры судов в Средиземном море заключается главным образом в поддержании политического влияния России на Востоке. Эскадра наша должна составлять резерв на случай усиления наших морских сил на Тихом океане или для принятия участия в крейсерской войне...» И далее: «В мирное время во всех представляющихся вам политических вопросах вы обязаны следовать указаниям наших посланников и уполномоченных дипломатических агентов... Со всеми представителями иностранных флотов быть в одинаковых отношениях, не давая повода предполагать какое-либо предпочтение тому или другому. Избегать всяких встреч, могущих вызвать взрыв оваций; быть крайне осторожным в действиях и еще более в политических разговорах».
Задачи, как видно, серьезные и сложные. И не случайно в инструкции Макарова предупреждают о необходимости избегать «оваций». После освободительной русско-турецкой войны 1877–1878 годов авторитет России на Балканах стоял очень высоко. Между тем многие земли, населенные славянами и греками, все еще находились под властью Австро-Венгрии и Турции. Появление русской эскадры в тех районах могло вызвать стихийные манифестации и даже выступления против оккупантов. Всего этого в Петербурге очень опасались.
2 декабря 1894 года Макаров прибыл в Пирей и принял командование эскадрой. Она была небольшой: броненосец «Император Николай I», крейсер «Владимир Мономах», три канонерские лодки, миноносцы, яхта. Да, эскадра небольшая, зато наконец-то Макаров командовал соединением современных боевых кораблей и при этом пользовался значительной свободой действий. Русские корабли не случайно базировались в Пирее: в ту пору отношения Греции и России были наилучшими. К тому же у Макарова оказалось в Афинах весьма влиятельное знакомство. Женой греческого короля Георга I была русская великая княжна Ольга Константиновна, двоюродная сестра царя Александра III. По случайному стечению обстоятельств Макаров был знаком с Ольгой Константиновной, она стала даже крестной матерью его первой дочери. Таким образом, командующий русской эскадрой встретил серьезную поддержку в греческом королевском дворце. Это помогло ему успешно решить ряд проблем, связанных с долгим пребыванием эскадры в чужих гаванях: снабжение топливом и продовольствием, пребывание команд на берегу и т. д. Разумеется, не королева этим занималась, но ведь афинские чиновники отлично знали о знакомствах русского адмирала...
Планы Макарова были весьма обширны: он предполагал организовать минные учения, стрельбы, посещение стратегически важных средиземноморских акваторий и т. д. Но пока эскадра стояла в Пирее. И тут как всегда... (Вот уже неоднократно приходилось начинать рассказ о каких-либо делах Макарова со слов «как всегда»; да что делать, если он при любых условиях оставался самим собой, человеком, которого прямо-таки переполняли энергия и изобретательность.) Так вот, как всегда, Макаров сумел и здесь придумать нечто оригинальное. Дело касалось столь модных в те времена таранов. Как выяснилось очень скоро, в боевом отношении значение этого старомодного устройства оказалось равно нулю, но вот в мирное время эти мощные подводные острия представляли опасность для кораблей, и немалую. В тесной пирейской гавани, переполненной множеством судов, нередко происходили случаи непреднамеренных таранов. Порой они кончались трагически.
Возникала опасность, что острые форштевни русских тяжелых кораблей могут оказаться причиной таких столкновений. Ясно, что для русской эскадры, стоявшей в чужих территориальных водах, подобный случайный инцидент мог стать поводом серьезного политического скандала. Как же быть? И изобретательный ум Макарова нашел простой выход: следовало надеть на острие тарана устройство, прикрывающее это самое острие. Попробовали одно приспособление, другое, наконец, задача была решена: на форштевень стоящего корабля надевалось нечто вроде подушки из канатов, переплетенных стальными тросами. Макаров не без остроумия окрестил это свое приспособление «намордником».
Из Пирея скоро пришлось уйти, однако «намордник» Макарова и в дальнейшем эффективно служил своему изобретателю. Год спустя «Император Николай I» стоял в Гонконге. В гавань вошел английский крейсер и, становясь на якорь, так неудачно проделал маневр, что чуть было не задел форштевень русского корабля. Вскоре английский командир явился к Макарову с извинениями:
– Простите, но я чуть было не протаранил самого себя.
– Я все время находился на мостике, – отвечал Макаров, – и был совершенно спокоен. Никто не мог пострадать, так как на таране моего корабля надет «намордник».
– ?!.
Пришлось объяснить значение этого морского неологизма, а потом, так сказать, представить «вещественные доказательства». Англичанин был необычайно поражен этим и рассказал об увиденном офицерам других кораблей, в изобилии стоявших в порту. Все так заинтересовались макаровским изобретением, что через несколько дней автор должен был прочесть специальный доклад для моряков иностранных военных кораблей об устройстве «намордников».
Понимая стратегическое значение Средиземноморья, Макаров пристально изучал историю морских кампаний в этом районе и в особенности – боевой опыт русских эскадр. По его инициативе офицерам вверенных ему кораблей также предложено было заняться морской историей: это полезно, ибо в свете прошлого опыта яснее станут сегодняшние задачи. Один из офицеров успел даже прочесть доклад о действиях греческого флота в Эгейском море во время освободительной войны с турками. Да, именно успел... ибо русская средиземноморская эскадра вынуждена была срочно сняться с якоря и двинуться на другой конец света – на Дальний Восток. Приказ об этом был отдан 24 января 1895 года.
Для этой срочной передислокации русского флота имелись весьма серьезные причины. На Дальнем Востоке начали раздаваться военные громы, предвестники грозы 1904–1905 годов. В 1894 году японские милитаристы напали на Китай, намереваясь превратить его в свою колонию. Японцы, корабли которых были вооружены по последнему слову тогдашней военно-морской техники, разгромили слабый китайский флот. В Токио упивались успехом и бряцали оружием. Стремясь умерить хищные намерения самураев в отношении Китая и опасаясь за безопасность дальневосточных границ, Россия решила усилить свой Тихоокеанский флот Средиземноморской эскадрой.
Русские корабли под флагом контр-адмирала Макарова прошли Суэцкий канал и спешно направились через Индийский океан к берегам Японии. Не раз уже проделывал этот путь Макаров, но тут ему не повезло: накануне Степан Осипович тяжело заболел – в первый и последний раз в жизни. В холодную штормовую погоду он долго оставался на мостике в легком платье и жестоко простудился (северянину трудно привыкнуть, что в Средиземном море можно замерзнуть...). Следствием простуды было воспаление коленного сустава. Макаров мог передвигаться только с помощью костылей, однако в той напряженной обстановке отказался покинуть свой пост и остался на корабле.
В Японском море Средиземноморская эскадра была подчинена командующему Тихоокеанским флотом вице-адмиралу С. П. Тыртову, но сохранилась как самостоятельная боевая единица, а сам Макаров становился младшим флагманом. В апреле напряженное положение на Дальнем Востоке достигло кульминации: Россия, Франция и Германия потребовали от Японии вывести войска из Китая. Что скажут на это японцы? Решатся ли на войну? Ясно было одно: в случае вооруженного конфликта главные противники – Россия и Япония. На русских кораблях всерьез готовились к сражению. Тогда-то Тыртов и предложил Макарову составить проект инструкции о подготовке эскадры к бою. И вот, напряженно работая без перерыва целые сутки, мучимый приступами жестокой боли, Степан Осипович к исходу 24 апреля составил необходимый документ. На следующий день Тыртов, ни слова не изменив в макаровском проекте, объявил его в виде приказа «о подготовке судов к бою и о ведении боя».
Кажется, Макаров предусмотрел в этом приказе все: и как перекрасить корабли в целях маскировки, как тушить пожары, как обращаться с водонепроницаемыми переборками, и многое, многое другое, вплоть до того, что «перед боем или по тревоге следует из карцеров выпустить арестованных». В обстоятельном приказе содержался 31 пункт. Следует привести последний, тридцать первый, написанный уж очень «по-макаровски»: «На судах не должны забывать, что свои потери чрезвычайно видны; поэтому от времени до времени для ободрения людей и для усиления их энергии следует с мостика посылать в батарею известия о потерях неприятеля, видимых и предполагаемых. Известия эти должны встречаться в батареях громкими криками „ура“ и сопровождаться усиленной пальбой».
Приказ этот был впоследствии опубликован и долгое время считался образцовым. Но главное другое. Работая над подготовкой приказа, Макаров явственно ощутил, что личный состав русского флота при новых и резко изменившихся технико-тактических условиях имеет самое приблизительное представление о том, как вести бой. Это настораживало. Это тревожило. И именно тогда родилась у Макарова мысль написать работу на эту тему. Ту самую работу, которая впоследствии принесла ему наибольшую славу. И множество неприятностей.
Впрочем, на сей раз сражение не состоялось. К лету 1895 года обстановка на Дальнем Востоке несколько разрядилась: усиление русского военно-морского флота в этом районе отрезвляюще подействовало на японских милитаристов. Под давлением России Япония была вынуждена отказаться от ряда своих захватнических требований по отношению к Китаю. Таким образом, русско-японский конфликт еще не дошел до войны, но перспектива вооруженного столкновения с тех пор для обеих сторон казалась неизбежной.
Только теперь Макаров счел себя вправе оставить корабль и принялся за лечение. Полтора месяца провел он в Японии на минеральных водах. Железный организм и отдых, столь редко выпадавший на его долю, лучше всяких лекарств помогли ему справиться с недугом. Даже потом, в полярных широтах, старая болезнь не напоминала о себе более.
Итак, Макаров впервые в жизни на курорте. Он отдыхает. Как же? Видимо, лучше всего об этом расскажет он сам, точнее, его дневник (а дневник ведется им регулярно, как всегда и везде!). Вот важная для нас запись от 19 июля 1895 года. Запись эта несколько протокольна и суховата, зато дает полный хронометраж образа жизни Макарова в ту пору.
«День проходит так:
5 ч. утра. Просыпаюсь и сажусь писать морскую тактику.
6 ч. Приносят чай.
7 ч. Японец-массажист; больную ногу – 10 м., здоровую – 5м.
7 1/4. Иду гулять.
7 3/4. Перед ванной массаж колена делает доктор И. А. Охотин.
8 ч. Ванна 20 мин.
8 3/4. Завтрак.
9 1/4–9 1/2. Прогулка.
9 1/2–11. Пишу тактику.
11–11 1/2. Прогулка.
11 1/2. Ванна 20 м., после лежу.
12 3/4. Завтрак.
1 1/2 до 3 ч. Отдыхаю.
4–4 1/2. Чтение на длинном кресле, ноги кверху.
4 1/2–6. Пишу.
6 1/2. Прогулка.
6 1/2. Ванна.
7 1/2. Обед.
9. Ложусь спать так уставши, что еле могу почитать 1/2 часа».
Итак, «пишу морскую тактику». Впервые под пером Макарова появилось черновое, так сказать, название будущей знаменитой книги. Впоследствии книга эта вышла под заголовком «Рассуждения по вопросам морской тактики». Адмирал не в первый (и не в последний) раз выступал как публицист, однако, вне всякого сомнения, данная работа занимает в его жизни совершенно исключительное место. Вот почему о содержании книги и обо всем, что с ней связано, следует говорить подробно. Условимся для простоты выражения называть впредь эту книгу просто «Морской тактикой» (как называл ее сам автор в личных письмах и дневниках).
Чутье крупного военачальника и богатый практический опыт верно подсказали Макарову, что недостаточно, заниматься узкоспециальными сторонами подготовки офицерского корпуса русского флота, что пришла пора обратить внимание главным образом на воспитание у моряков широкого понимания своих задач в новых условиях ведения морской войны. И это было более чем своевременно. Во времена, когда Макаров писал книгу, насущно назрела необходимость обучения личного состава тактике современного боя и кораблевождения. И действительно, русские военные моряки получали хорошую подготовку в области специальных знаний, были закалены в походах, отличались храбростью и самоотверженностью. Однако, вспоминал впоследствии один видный военный ученый и публицист, никто из них в ту пору не задумывался над тем, как вести войну на море, а в Морском корпусе не было даже предмета морской тактики15. Другой очень известный морской писатель того времени, сам бывший моряк, участник обороны Порт-Артура и сражения при Цусиме, выражался о пренебрежении к тактике еще резче: «Удостоверяю тот факт, что ни за шесть лег пребывания в Морском училище, ни за два года пребывания в Морской академии я ни на одной лекции не слышал даже упоминания о ней. Она не вошла даже в список тех сочинений, которыми обязательно (от казны) снабжаются судовые библиотеки»16.
Считалось, что в бою, мол, обстановка подскажет способ действий... Это было опять-таки по известной русской пословице про гром и мужика. И получалось в результате, что каждый военный корабль в отдельности и его экипаж готовы были к бою, эскадра же кораблей и даже весь флот в целом в случае войны оказались бы без ясного представления о своих действиях и задачах. Офицеров и матросов обучали вести бой, но не войну.
Уже после выхода в свет макаровской работы о морской тактике адмирал Тыртов сердито выступил в кронштадтской газете «Котлин»: «До сих пор неизвестно было, чтобы такая наука существовала. Никаких трактатов, ни иных сочинений об этом не было, кажется, за все время существования флотов». Итак, Тыртову о морской тактике «известно не было»... А ведь то был адмирал, опытный моряк! Что же говорить тогда о других сослуживцах Макарова?
Обострение международной обстановки на Дальнем Востоке, непрекращающееся англо-русское соперничество требовали от военного флота России повышенной боевой готовности. А Макаров с тревогой замечал, что этой готовности во флоте в должной мере не наблюдалось. В первых же строках своей книги он со свойственной ему резкостью и бескомпромиссностью во взглядах обратился ко всем русским морякам: «Каждый военный или причастный к военному делу человек, чтобы не забывать, для чего он существует, поступил бы правильно, если бы держал на видном месте надпись: „Помни войну“.