Страница:
Макарову следовало торопиться – полярное лето коротко. И вот, не дожидаясь, пока его корабль окончательно закончит снаряжение, адмирал отправился в Швецию и Норвегию, чтобы встретиться с тамошними моряками, имевшими большой опыт плавания в полярных водах. Он увиделся со старейшим в ту пору исследователем Арктики профессором Норденшельдом (и после встречи с удовольствием отметил в дневнике: «Он разделяет мои взгляды на северное плавание»). Затем Макаров познакомился со Свердрупом – бывшим капитаном знаменитого «Фрама», несколько дней они провели в беседах, и адмирал записал много для себя полезного со слов опытного полярника.
Между тем «Иоанн Кронштадтский» и другие пароходы, долженствующие идти к сибирским берегам, все еще задерживались на Балтике. Макаров, разумеется, не мог спокойно сидеть сложа руки. На норвежских кораблях он совершил несколько коротких плаваний в северных водах, ухитрился даже забраться на Шпицберген. Его записи превосходно передают живость и прямо-таки юношескую неуемность натуры. Вот одна из них: «Вчера мы вместе с лейтенантом Шульцем переехали на китобойный пароход, вышли в море и с утра стали гоняться за китами. Охота в тот день шла неудачно. Мы гонялись за несколькими китами, но киты оказались очень сметливые: они ныряли в воды и выходили совсем не там, где мы их ждали. Мы ни одного раза не могли подойти к киту на расстояние выстрела».
Наконец 14 июля 1897 года из норвежского порта Хаммерфест Макаров повел свой небольшой пароходик в Карское море. Вместе с ним шло еще несколько грузовых судов. Цель – устье Енисея. Экспедиция проходила в обстановке необычайно удачной для движения судов: в навигацию 1897 года условия плавания в арктических морях были на редкость благоприятны, льды отступили далеко на север, и караван за очень короткий срок без всяких помех дошел до устья Енисея. Но Макаров был, видимо, единственным человеком среди всех участников плавания, которого удручало подобное течение дел. И понятно: никакого опыта прохождения через ледовое пространство он не приобрел. Макарову пришлось на сей раз довольствоваться лишь рассказами, полученными, правда, от бывалых полярников. Занося в записную книжку данные о сроках северной навигации, Макаров, как добросовестный ученый, сделал помету: «по расспросам».
Путешествие через Северный Ледовитый океан завершилось для Макарова поездкой по великой сибирской реке Енисей от устья до Красноярска. Как обычно, он вел путевые записи. Читая их, нельзя не обратить внимание, что острый глаз адмирала подметил огромные природные богатства края и самый ценный его материал – людей, отважных, трудолюбивых и предприимчивых сибиряков. Его впечатления от Енисея: «Приблизительно на каждых двадцати верстах на карте показано селение, но оно редко состоит из двух дворов, чаще бывает дом. Жители занимаются рыбной ловлей летом и пушным промыслом зимой. Я спрашивал некоторых из них, почему они селятся поодиночке и так далеко один от другого. Мне ответили, что если поселиться ближе, то стеснительно по отношению рыбной ловли. Удивительно широкая натура у этих сибиряков, если на каждого человека требуется не менее 20 верст такой огромной реки, как Енисей».
Уже 24 августа Макаров и его спутники прибыли в Енисейск. Это один из тех русских городов, про которые говаривали: отсюда до границы три года скачи, не доскачешь. «Жителям столицы город Енисейск представляется далеким захолустьем», – сердито писал Макаров, имея в виду тот характерный тип столичных обитателей, которые полагают всех остальных граждан своей родины людьми второго сорта. Однако, продолжал он, общение с сибиряками показало нечто «совершенно обратное». Адмирал с уважением отметил, что «коренные енисейские жители – разумные и толковые люди...». После Енисейска Макаров посетил Красноярск, Томск, Тобольск, Тюмень и еще некоторые сибирские местности. 19 сентября он возвратился в Петербург.
Тем временем общественное движение в пользу освоения Северного морского пути приобрело в России поистине общенациональный размах. Об этом писала пресса, множество граждан со всех концов страны сообщали Макарову или в редакции газет о своей поддержке. Сибирская экспедиция Степана Осиповича, о которой также много говорилось и писалось, еще раз подтвердила: нельзя медлить с освоением этого богатейшего края. И Макаров победил! 14 ноября 1897 года Витте доложил Николаю II об ассигновании трех миллионов рублей на строительство мощного ледокола. Согласие царя было дано.
В ту пору военное судостроение получило в России высокое развитие, наши крейсера и броненосцы были не хуже, а кое в чем и лучше европейских. Гораздо слабее развивалось судостроение гражданское. Вот почему заказ на создание нового мощного ледокола пришлось отдать известной британской судостроительной фирме «Армстронг и Витворт». В канун нового, 1898 года Макаров, переполненный планами и надеждами, выехал в Ньюкасл на переговоры с фирмой. Они завершились быстро и на благоприятных для заказчика условиях. Здесь, в центре британского судостроения, Макаров подписал договор на строительство ледокола. Произошло это 28 декабря 1897 года. Название ледоколу было дано «Ермак» – в честь знаменитого казака, покорителя Сибири. Теперь Сибирь надлежало покорить снова – победить льды, сковавшие ее моря и реки.
Проект ледокола был разработан английскими инженерами, однако подлинным творцом его все же по праву считался Степан Осипович. Он просматривал каждый чертеж, вносил свои поправки и предложения, спорил, настаивал, торговался, бранился. И, как правило, добивался своего. То же происходило и во время строительства «Ермака» на стапеле. Макаров, как добродушно шутили его сподвижники, «обмел бородой» все важнейшие детали и механизмы корабля. Не довольствуясь уже имевшимся у него опытом, он зимой 1898 года вновь отправился в командировку для изучения ледокольного дела, посетив за один лишь месяц Германию, Швецию, Данию и снова побывав на Великих озерах в Соединенных Штатах. (Повторяем: все это за один месяц.) Макаров учел новейшие достижения в области ледокольной техники и, возвратившись в Ньюкасл, предъявил фирме «Армстронг») новые жесткие требования улучшить конструкцию корабля, а также испытать качества различных механизмов. Между Макаровым и представителями фирмы нередко возникали споры, и порой весьма острые, обе стороны поочередно угрожали друг другу разрывом, но вот что интересно – все английские сотрудники русского адмирала относились к нему не только с уважением, но и с большой симпатией. Таково уж обаяние натур сильных и талантливых. И бранился-то он во имя дела, а не из дурного характера.
Впрочем, споры с английскими судостроителями портили меньше крови Макарову, чем нудная борьба с отечественными недоброжелателями. А таких находилось немало. Обнаружилось, что некоторые русские капиталисты, занимавшиеся хлебной торговлей, напугались, как бы регулярное пароходное сообщение с богатой Сибирью не привело к снижению цен на хлеб. Собственные барыши им были куда дороже, нежели общенациональные интересы. Через своих лиц в министерстве финансов хлебные торговцы пытались ставить препоны Макарову. И порой не без успеха. Не дремали и его старые недруги из морского ведомства. Отсюда возникали разного рода затяжки и проволочки, чаще всего мелочные и оттого тем более обидные.
Однажды Макаров в сердцах написал Витте: «Человеку моего положения подобные мелкие отказы, безусловно, оскорбительны и действуют на меня удручающим образом в тот самый момент, когда требуется вся моя энергия, чтобы успешно окончить начатое дело». А речь-то шла о дополнительном ассигновании каких-то четырех тысяч рублей – сумма ничтожная сравнительно со стоимостью ледокола.
Неважно было и дома. В архиве Макарова сохранилось письмо, написанное им Капитолине Николаевне 22 марта 1898 года из Ньюкасла. Документ выглядит довольно странно: несколько слов впоследствии вырезаны ножницами (по-видимому, это сделал позже сам Макаров) «Получил твое письмо по приезде в Ньюкасл, – говорится там» – Ты мне пишешь, что мне надо быть в Петербурге. В том, что ты это пишешь, так беды нет, но если ты это кому-нибудь говоришь, то это нехорошо. Все твои друзья... (вырезано) с Тыртовым и... (вырезано) Рожественским не принадлежат к моим доброжелателям и поэтому превратно понимают твои мысли к моей невыгоде». Добавить тут нечего...
Макаров, однако, и виду не подавал о всех своих многочисленных неурядицах. Напротив, он оставался энергичен, бодр и общителен. На Британских островах ему неоднократно приходилось по долгу службы бывать на разного рода официальных и полуофициальных приемах, выступать с речами. Текст одной такой его речи сохранился (он напечатан в газете «Котлин» от 21 июля 1899 года). На банкете английских судостроителей Макаров сказал (языком он владел свободно):
– Джентльмены! Я был совершенно неожиданно приглашен на заседание, поэтому не приготовился что-нибудь говорить такому почтенному обществу, среди которого нахожусь теперь. Как иностранец, я нахожу, что вы очень странный народ: после того, как накормили и напоили за пятерых человек, заставляете еще говорить (смех), а при таких обстоятельствах это – довольно трудная вещь. Хотя я и адмирал русского флота, но в Ньюкасл приехал с мирными целями. Я прибыл строить на Тайне24, и я надеюсь, что это будет приятно присутствующему архиепископу, как и подобает его сану, – я должен построить не военное судно для войны с какой бы то ни было державою, но для битв со льдами (аплодисменты). Когда я впервые приехал в Ньюкасл, то я должен был что-либо сделать с судостроителями. Я изложил им свои требования, которые показались им очень трудными. Они уже знали, как трудно вести какие-либо дела с изобретателем, а я-то именно и был этим самым изобретателем (смех). Я предполагаю, что предпочтительнее иметь тещу в доме, чем одного изобретателя в городе (смех). Я, конечно, надоел фирме, но они (господин Сван) всегда находили пути исполнять мои желания единственно потому, что их знания и практика стоят значительно выше всяких воображений.
Кстати сказать, Макаров никогда не забывал о том, что он прежде всего военный моряк. Во время своих посещений Англии он побывал на боевых кораблях британского флота, встречался с морскими офицерами, выступал с докладами на различные темы. В итоге Степан Осипович сделался весьма популярной в Англии фигурой. Один из его соратников, имея в виду те интриги и недоброжелательство, которые так часто сопутствовали Макарову на родине, с горечью писал: «Вообще англичане – приятно и стыдно сказать – интересовались адмиралом Макаровым больше, чем его соотечественники русские...»
19 февраля 1899 года Макаров поднял на ледоколе коммерческий флаг. («Ермак» был причислен к министерству финансов и в состав военно-морского флота не входил.) Строительные хлопоты окончились, теперь предстояло первое испытание: 21 февраля «Ермак» вышел на родину, в Финском заливе его ждал сплошной лед.
По-видимому, есть в обыденной жизни некая тайная закономерность: человеку слабому нередко сопутствует случайная удача; напротив, перед волевым и смелым деятелем постоянно возникают, как нарочно, непредвиденные и необязательные сложности. Судьба всю жизнь словно испытывала Макарова, не давая ему никакого снисхождения, ни одной поблажки: ветер нередко дул против движения его корабля, течение вод слишком часто было неблагоприятно. Что ж, для сильных натур подобные дополнительные, так сказать, испытания являются полезными? Закаляют личность? Бог весть, но Макарову всю жизнь, что называется, «не везло». Своенравная судьба еще раз проверяла его волю, его уверенность в избранном пути, силу его характера.
Так было и на этот раз. Первый рейс первого крупного ледокола. Все сто один человек экипажа – от командира до кочегаров – с естественным беспокойством ждут встречи со льдом. В ту зиму лед на заливе был необыкновенно тяжелым, толщина его доходила до метра. Утром 1 марта Макаров, стоя на мостике «Ермака», с волнением наблюдал, как приближается кромка сплошного льда. Все тоньше и тоньше делается просвет чистой воды между носом корабля и неподвижным ледяным полем. Сможет ли «Ермак» выполнить свою задачу? Хватит ли сил у машин? Выдержит ли корпус? И вот настал миг первого испытания. Легкий толчок – и могучий корабль плавно продолжал свое движение среди ледяного покрова. Треск и скрежет ломаемых льдин не заглушили горячего «ура!», прогремевшего над «Ермаком». Некоторое время ледокол продвигался очень легко и со сравнительно большой скоростью – 7 узлов (13 километров в час). Но в районе острова Гогланд корабль неожиданно остановился: ледяное поле, лежащее перед ним, оказалось слишком тяжелым...
На всех, в том числе и на Макарова, это произвело удручающее впечатление, особенно после первых легких успехов. «Ермак» попятился назад, а затем на большой скорости ударил носом в лед, потом еще и еще раз, однако продвижения вперед почти не было. Пришлось обойти это труднопроходимое место. Лишь потом, набравшись опыта, Макаров и экипаж «Ермака» поняли, что подобный маневр отнюдь не должен быть расценен как неудача, что существуют столь мощные напластования льда, которые не в силах преодолеть никакой ледокол.
2 и 3 марта «Ермак» уверенно и спокойно двигался через замерзший залив к Кронштадту. Оказалось, ледяная поверхность отнюдь не пустынна, напротив, множество рыбаков занимались тут своим промыслом. На льду чернели их кибитки, сани, запряженные лошадьми. Увидев такое чудо – пароход, шедший по льду, рыбаки оставили свои снасти и бросились к «Ермаку» – с криками «ура!» иные по нескольку верст бежали за ледоколом, наблюдая, как он работает (Макаров даже опасался, не случилось бы какого несчастья, но все обошлось). Около Толбухина маяка, недалеко от Кронштадта, на корабль прибыл лоцман. «Мне еще первый раз случалось видеть, – заметил Макаров, – что лоцман подъезжает вплоть к борту на лошади».
Все эти дни Кронштадт жил в волнении: сумеет ли «Ермак» пробиться через ледяные поля или нет? И вот пришла весть – приближается! Все население вышло навстречу медленно подходившему ледоколу. Рота Каспийского полка во главе с самим полковником на лыжах первой приблизилась к «Ермаку». Под крики «ура!» и общие восторженные поздравления всю роту взяли на борт корабля.
А в Кронштадтской гавани было черно от людей, высыпавших на лед. 4 марта Макаров записал: «День этот будет надолго у меня в памяти». Корабль окружили толпы народа: многие выехали на лед на санях, а некоторые энтузиасты даже на велосипедах. В кают-компании «Ермака» стало уже тесно от большого числа важных гостей. Как всегда в подобных случаях, нашлись люди, непреклонно убежденные, что для успеха дела следует немедленно же наполнить рюмки («к тому же, господа, мороз на дворе, мороз!»). Суеверный, как все моряки, Макаров умолял гостей воздержаться, по крайней мере, от победных тостов, пока «Ермак» не станет у стенки: мало ли что может еще случиться...
Но ничто не испортило торжества. Уверенно, как на смотру, «Ермак» вошел в замерзшую гавань, оставляя за собой ровную полосу темной воды, покрытую кусками разбитого льда. За двести лет существования Кронштадта «Ермак» был первым судном, которое вошло в гавань в это время года. В порту гремели оркестры, раздавались крики «ура!». На мостике стоял высокий человек в штатском пальто и меховой шапке, с густой черной бородой – Макаров. В этот день – 4 марта 1899 года – он записал в своем дневнике: «Все благополучно и эффектно...»
И это было действительно эффектно. Вышедшая на следующий день кронштадтская газета «Котлин», рассказывая о восторженной встрече «Ермака», справедливо писала, что «в каждом из присутствующих невольно поднималось чувство гордости за нас, русских». Эта общая гордость за успех Макарова ярко выражалась в многочисленных телеграммах, которые в те дни поступали в Кронштадт со всех концов России. Вот одна из них: «Лед, запирающий Петербург, Вы победили, поздравляю, жду такого же успеха в полярных льдах. Профессор Менделеев». В тот же день и с той же подписью появилась маленькая заметка в газете «Новое время»: «Победа эта „Ермака“ над льдом первая. Дождемся, бог даст, и еще боле осязательных, никого не обижающих, а славу Макарову и России дающих».
Да, все шло действительно «благополучно и эффектно».
Макаров собирался сразу же следовать в столицу, но ему срочно пришлось менять планы. Неожиданно поступило тревожное известие: в районе Ревеля одиннадцать пароходов затерты льдами и терпят бедствие. Помощь требовалась немедленно. Снялись с якоря утром 9 марта. «Ермак» с Макаровым на борту вновь пересек замерзший Финский залив, на этот раз в обратном направлении. Мощный ледокол за полчаса освободил корабли из плена. Ледокол вошел в Ревель, ведя за собою, как на параде, все одиннадцать спасенных пароходов. И вновь толпы восторженных людей, оркестры, депутации...
4 апреля в два часа дня «Ермак», легко сломав невский лед, стал около Николаевского моста. Просторные набережные были запружены людьми – казалось, весь Петербург вышел встречать Макарова. И опять «ура!», опять музыка. Торжественно спустили трап на столичный берег. Первым поднялся на борт ледокола грузный, сильно располневший человек в дорогой шубе и шапке; лицо его расплывалось в улыбке, но маленькие глаза смотрели спокойно и внимательно – статс-секретарь Витте самолично явился поздравить Макарова (и заодно погреться в лучах его славы: я, мол, всегда за все прогрессивное, передовое...).
Множество репортеров осаждали Макарова и весь экипаж «Ермака». Расспрашивали, брали интервью.
Пресса широко разнесла по России весть об успехах ледокола. Впрочем, что пресса! К газетной популярности Макарову было не привыкать. Но вот на одном из торжественных приемов в Петербурге прозвучали в его честь стихи, написанные известным в ту пору писателем Н. Гейнце. Заканчивалось это пространное стихотворное приветствие так:
Пока...
Во льдах
Между тем «Иоанн Кронштадтский» и другие пароходы, долженствующие идти к сибирским берегам, все еще задерживались на Балтике. Макаров, разумеется, не мог спокойно сидеть сложа руки. На норвежских кораблях он совершил несколько коротких плаваний в северных водах, ухитрился даже забраться на Шпицберген. Его записи превосходно передают живость и прямо-таки юношескую неуемность натуры. Вот одна из них: «Вчера мы вместе с лейтенантом Шульцем переехали на китобойный пароход, вышли в море и с утра стали гоняться за китами. Охота в тот день шла неудачно. Мы гонялись за несколькими китами, но киты оказались очень сметливые: они ныряли в воды и выходили совсем не там, где мы их ждали. Мы ни одного раза не могли подойти к киту на расстояние выстрела».
Наконец 14 июля 1897 года из норвежского порта Хаммерфест Макаров повел свой небольшой пароходик в Карское море. Вместе с ним шло еще несколько грузовых судов. Цель – устье Енисея. Экспедиция проходила в обстановке необычайно удачной для движения судов: в навигацию 1897 года условия плавания в арктических морях были на редкость благоприятны, льды отступили далеко на север, и караван за очень короткий срок без всяких помех дошел до устья Енисея. Но Макаров был, видимо, единственным человеком среди всех участников плавания, которого удручало подобное течение дел. И понятно: никакого опыта прохождения через ледовое пространство он не приобрел. Макарову пришлось на сей раз довольствоваться лишь рассказами, полученными, правда, от бывалых полярников. Занося в записную книжку данные о сроках северной навигации, Макаров, как добросовестный ученый, сделал помету: «по расспросам».
Путешествие через Северный Ледовитый океан завершилось для Макарова поездкой по великой сибирской реке Енисей от устья до Красноярска. Как обычно, он вел путевые записи. Читая их, нельзя не обратить внимание, что острый глаз адмирала подметил огромные природные богатства края и самый ценный его материал – людей, отважных, трудолюбивых и предприимчивых сибиряков. Его впечатления от Енисея: «Приблизительно на каждых двадцати верстах на карте показано селение, но оно редко состоит из двух дворов, чаще бывает дом. Жители занимаются рыбной ловлей летом и пушным промыслом зимой. Я спрашивал некоторых из них, почему они селятся поодиночке и так далеко один от другого. Мне ответили, что если поселиться ближе, то стеснительно по отношению рыбной ловли. Удивительно широкая натура у этих сибиряков, если на каждого человека требуется не менее 20 верст такой огромной реки, как Енисей».
Уже 24 августа Макаров и его спутники прибыли в Енисейск. Это один из тех русских городов, про которые говаривали: отсюда до границы три года скачи, не доскачешь. «Жителям столицы город Енисейск представляется далеким захолустьем», – сердито писал Макаров, имея в виду тот характерный тип столичных обитателей, которые полагают всех остальных граждан своей родины людьми второго сорта. Однако, продолжал он, общение с сибиряками показало нечто «совершенно обратное». Адмирал с уважением отметил, что «коренные енисейские жители – разумные и толковые люди...». После Енисейска Макаров посетил Красноярск, Томск, Тобольск, Тюмень и еще некоторые сибирские местности. 19 сентября он возвратился в Петербург.
Тем временем общественное движение в пользу освоения Северного морского пути приобрело в России поистине общенациональный размах. Об этом писала пресса, множество граждан со всех концов страны сообщали Макарову или в редакции газет о своей поддержке. Сибирская экспедиция Степана Осиповича, о которой также много говорилось и писалось, еще раз подтвердила: нельзя медлить с освоением этого богатейшего края. И Макаров победил! 14 ноября 1897 года Витте доложил Николаю II об ассигновании трех миллионов рублей на строительство мощного ледокола. Согласие царя было дано.
В ту пору военное судостроение получило в России высокое развитие, наши крейсера и броненосцы были не хуже, а кое в чем и лучше европейских. Гораздо слабее развивалось судостроение гражданское. Вот почему заказ на создание нового мощного ледокола пришлось отдать известной британской судостроительной фирме «Армстронг и Витворт». В канун нового, 1898 года Макаров, переполненный планами и надеждами, выехал в Ньюкасл на переговоры с фирмой. Они завершились быстро и на благоприятных для заказчика условиях. Здесь, в центре британского судостроения, Макаров подписал договор на строительство ледокола. Произошло это 28 декабря 1897 года. Название ледоколу было дано «Ермак» – в честь знаменитого казака, покорителя Сибири. Теперь Сибирь надлежало покорить снова – победить льды, сковавшие ее моря и реки.
Проект ледокола был разработан английскими инженерами, однако подлинным творцом его все же по праву считался Степан Осипович. Он просматривал каждый чертеж, вносил свои поправки и предложения, спорил, настаивал, торговался, бранился. И, как правило, добивался своего. То же происходило и во время строительства «Ермака» на стапеле. Макаров, как добродушно шутили его сподвижники, «обмел бородой» все важнейшие детали и механизмы корабля. Не довольствуясь уже имевшимся у него опытом, он зимой 1898 года вновь отправился в командировку для изучения ледокольного дела, посетив за один лишь месяц Германию, Швецию, Данию и снова побывав на Великих озерах в Соединенных Штатах. (Повторяем: все это за один месяц.) Макаров учел новейшие достижения в области ледокольной техники и, возвратившись в Ньюкасл, предъявил фирме «Армстронг») новые жесткие требования улучшить конструкцию корабля, а также испытать качества различных механизмов. Между Макаровым и представителями фирмы нередко возникали споры, и порой весьма острые, обе стороны поочередно угрожали друг другу разрывом, но вот что интересно – все английские сотрудники русского адмирала относились к нему не только с уважением, но и с большой симпатией. Таково уж обаяние натур сильных и талантливых. И бранился-то он во имя дела, а не из дурного характера.
Впрочем, споры с английскими судостроителями портили меньше крови Макарову, чем нудная борьба с отечественными недоброжелателями. А таких находилось немало. Обнаружилось, что некоторые русские капиталисты, занимавшиеся хлебной торговлей, напугались, как бы регулярное пароходное сообщение с богатой Сибирью не привело к снижению цен на хлеб. Собственные барыши им были куда дороже, нежели общенациональные интересы. Через своих лиц в министерстве финансов хлебные торговцы пытались ставить препоны Макарову. И порой не без успеха. Не дремали и его старые недруги из морского ведомства. Отсюда возникали разного рода затяжки и проволочки, чаще всего мелочные и оттого тем более обидные.
Однажды Макаров в сердцах написал Витте: «Человеку моего положения подобные мелкие отказы, безусловно, оскорбительны и действуют на меня удручающим образом в тот самый момент, когда требуется вся моя энергия, чтобы успешно окончить начатое дело». А речь-то шла о дополнительном ассигновании каких-то четырех тысяч рублей – сумма ничтожная сравнительно со стоимостью ледокола.
Неважно было и дома. В архиве Макарова сохранилось письмо, написанное им Капитолине Николаевне 22 марта 1898 года из Ньюкасла. Документ выглядит довольно странно: несколько слов впоследствии вырезаны ножницами (по-видимому, это сделал позже сам Макаров) «Получил твое письмо по приезде в Ньюкасл, – говорится там» – Ты мне пишешь, что мне надо быть в Петербурге. В том, что ты это пишешь, так беды нет, но если ты это кому-нибудь говоришь, то это нехорошо. Все твои друзья... (вырезано) с Тыртовым и... (вырезано) Рожественским не принадлежат к моим доброжелателям и поэтому превратно понимают твои мысли к моей невыгоде». Добавить тут нечего...
Макаров, однако, и виду не подавал о всех своих многочисленных неурядицах. Напротив, он оставался энергичен, бодр и общителен. На Британских островах ему неоднократно приходилось по долгу службы бывать на разного рода официальных и полуофициальных приемах, выступать с речами. Текст одной такой его речи сохранился (он напечатан в газете «Котлин» от 21 июля 1899 года). На банкете английских судостроителей Макаров сказал (языком он владел свободно):
– Джентльмены! Я был совершенно неожиданно приглашен на заседание, поэтому не приготовился что-нибудь говорить такому почтенному обществу, среди которого нахожусь теперь. Как иностранец, я нахожу, что вы очень странный народ: после того, как накормили и напоили за пятерых человек, заставляете еще говорить (смех), а при таких обстоятельствах это – довольно трудная вещь. Хотя я и адмирал русского флота, но в Ньюкасл приехал с мирными целями. Я прибыл строить на Тайне24, и я надеюсь, что это будет приятно присутствующему архиепископу, как и подобает его сану, – я должен построить не военное судно для войны с какой бы то ни было державою, но для битв со льдами (аплодисменты). Когда я впервые приехал в Ньюкасл, то я должен был что-либо сделать с судостроителями. Я изложил им свои требования, которые показались им очень трудными. Они уже знали, как трудно вести какие-либо дела с изобретателем, а я-то именно и был этим самым изобретателем (смех). Я предполагаю, что предпочтительнее иметь тещу в доме, чем одного изобретателя в городе (смех). Я, конечно, надоел фирме, но они (господин Сван) всегда находили пути исполнять мои желания единственно потому, что их знания и практика стоят значительно выше всяких воображений.
Кстати сказать, Макаров никогда не забывал о том, что он прежде всего военный моряк. Во время своих посещений Англии он побывал на боевых кораблях британского флота, встречался с морскими офицерами, выступал с докладами на различные темы. В итоге Степан Осипович сделался весьма популярной в Англии фигурой. Один из его соратников, имея в виду те интриги и недоброжелательство, которые так часто сопутствовали Макарову на родине, с горечью писал: «Вообще англичане – приятно и стыдно сказать – интересовались адмиралом Макаровым больше, чем его соотечественники русские...»
19 февраля 1899 года Макаров поднял на ледоколе коммерческий флаг. («Ермак» был причислен к министерству финансов и в состав военно-морского флота не входил.) Строительные хлопоты окончились, теперь предстояло первое испытание: 21 февраля «Ермак» вышел на родину, в Финском заливе его ждал сплошной лед.
По-видимому, есть в обыденной жизни некая тайная закономерность: человеку слабому нередко сопутствует случайная удача; напротив, перед волевым и смелым деятелем постоянно возникают, как нарочно, непредвиденные и необязательные сложности. Судьба всю жизнь словно испытывала Макарова, не давая ему никакого снисхождения, ни одной поблажки: ветер нередко дул против движения его корабля, течение вод слишком часто было неблагоприятно. Что ж, для сильных натур подобные дополнительные, так сказать, испытания являются полезными? Закаляют личность? Бог весть, но Макарову всю жизнь, что называется, «не везло». Своенравная судьба еще раз проверяла его волю, его уверенность в избранном пути, силу его характера.
Так было и на этот раз. Первый рейс первого крупного ледокола. Все сто один человек экипажа – от командира до кочегаров – с естественным беспокойством ждут встречи со льдом. В ту зиму лед на заливе был необыкновенно тяжелым, толщина его доходила до метра. Утром 1 марта Макаров, стоя на мостике «Ермака», с волнением наблюдал, как приближается кромка сплошного льда. Все тоньше и тоньше делается просвет чистой воды между носом корабля и неподвижным ледяным полем. Сможет ли «Ермак» выполнить свою задачу? Хватит ли сил у машин? Выдержит ли корпус? И вот настал миг первого испытания. Легкий толчок – и могучий корабль плавно продолжал свое движение среди ледяного покрова. Треск и скрежет ломаемых льдин не заглушили горячего «ура!», прогремевшего над «Ермаком». Некоторое время ледокол продвигался очень легко и со сравнительно большой скоростью – 7 узлов (13 километров в час). Но в районе острова Гогланд корабль неожиданно остановился: ледяное поле, лежащее перед ним, оказалось слишком тяжелым...
На всех, в том числе и на Макарова, это произвело удручающее впечатление, особенно после первых легких успехов. «Ермак» попятился назад, а затем на большой скорости ударил носом в лед, потом еще и еще раз, однако продвижения вперед почти не было. Пришлось обойти это труднопроходимое место. Лишь потом, набравшись опыта, Макаров и экипаж «Ермака» поняли, что подобный маневр отнюдь не должен быть расценен как неудача, что существуют столь мощные напластования льда, которые не в силах преодолеть никакой ледокол.
2 и 3 марта «Ермак» уверенно и спокойно двигался через замерзший залив к Кронштадту. Оказалось, ледяная поверхность отнюдь не пустынна, напротив, множество рыбаков занимались тут своим промыслом. На льду чернели их кибитки, сани, запряженные лошадьми. Увидев такое чудо – пароход, шедший по льду, рыбаки оставили свои снасти и бросились к «Ермаку» – с криками «ура!» иные по нескольку верст бежали за ледоколом, наблюдая, как он работает (Макаров даже опасался, не случилось бы какого несчастья, но все обошлось). Около Толбухина маяка, недалеко от Кронштадта, на корабль прибыл лоцман. «Мне еще первый раз случалось видеть, – заметил Макаров, – что лоцман подъезжает вплоть к борту на лошади».
Все эти дни Кронштадт жил в волнении: сумеет ли «Ермак» пробиться через ледяные поля или нет? И вот пришла весть – приближается! Все население вышло навстречу медленно подходившему ледоколу. Рота Каспийского полка во главе с самим полковником на лыжах первой приблизилась к «Ермаку». Под крики «ура!» и общие восторженные поздравления всю роту взяли на борт корабля.
А в Кронштадтской гавани было черно от людей, высыпавших на лед. 4 марта Макаров записал: «День этот будет надолго у меня в памяти». Корабль окружили толпы народа: многие выехали на лед на санях, а некоторые энтузиасты даже на велосипедах. В кают-компании «Ермака» стало уже тесно от большого числа важных гостей. Как всегда в подобных случаях, нашлись люди, непреклонно убежденные, что для успеха дела следует немедленно же наполнить рюмки («к тому же, господа, мороз на дворе, мороз!»). Суеверный, как все моряки, Макаров умолял гостей воздержаться, по крайней мере, от победных тостов, пока «Ермак» не станет у стенки: мало ли что может еще случиться...
Но ничто не испортило торжества. Уверенно, как на смотру, «Ермак» вошел в замерзшую гавань, оставляя за собой ровную полосу темной воды, покрытую кусками разбитого льда. За двести лет существования Кронштадта «Ермак» был первым судном, которое вошло в гавань в это время года. В порту гремели оркестры, раздавались крики «ура!». На мостике стоял высокий человек в штатском пальто и меховой шапке, с густой черной бородой – Макаров. В этот день – 4 марта 1899 года – он записал в своем дневнике: «Все благополучно и эффектно...»
И это было действительно эффектно. Вышедшая на следующий день кронштадтская газета «Котлин», рассказывая о восторженной встрече «Ермака», справедливо писала, что «в каждом из присутствующих невольно поднималось чувство гордости за нас, русских». Эта общая гордость за успех Макарова ярко выражалась в многочисленных телеграммах, которые в те дни поступали в Кронштадт со всех концов России. Вот одна из них: «Лед, запирающий Петербург, Вы победили, поздравляю, жду такого же успеха в полярных льдах. Профессор Менделеев». В тот же день и с той же подписью появилась маленькая заметка в газете «Новое время»: «Победа эта „Ермака“ над льдом первая. Дождемся, бог даст, и еще боле осязательных, никого не обижающих, а славу Макарову и России дающих».
Да, все шло действительно «благополучно и эффектно».
Макаров собирался сразу же следовать в столицу, но ему срочно пришлось менять планы. Неожиданно поступило тревожное известие: в районе Ревеля одиннадцать пароходов затерты льдами и терпят бедствие. Помощь требовалась немедленно. Снялись с якоря утром 9 марта. «Ермак» с Макаровым на борту вновь пересек замерзший Финский залив, на этот раз в обратном направлении. Мощный ледокол за полчаса освободил корабли из плена. Ледокол вошел в Ревель, ведя за собою, как на параде, все одиннадцать спасенных пароходов. И вновь толпы восторженных людей, оркестры, депутации...
4 апреля в два часа дня «Ермак», легко сломав невский лед, стал около Николаевского моста. Просторные набережные были запружены людьми – казалось, весь Петербург вышел встречать Макарова. И опять «ура!», опять музыка. Торжественно спустили трап на столичный берег. Первым поднялся на борт ледокола грузный, сильно располневший человек в дорогой шубе и шапке; лицо его расплывалось в улыбке, но маленькие глаза смотрели спокойно и внимательно – статс-секретарь Витте самолично явился поздравить Макарова (и заодно погреться в лучах его славы: я, мол, всегда за все прогрессивное, передовое...).
Множество репортеров осаждали Макарова и весь экипаж «Ермака». Расспрашивали, брали интервью.
Пресса широко разнесла по России весть об успехах ледокола. Впрочем, что пресса! К газетной популярности Макарову было не привыкать. Но вот на одном из торжественных приемов в Петербурге прозвучали в его честь стихи, написанные известным в ту пору писателем Н. Гейнце. Заканчивалось это пространное стихотворное приветствие так:
Все по-прежнему шло «благополучно и эффектно».
Как молния, из края в край
Промчалось имя адмирала,
И «Ермака» не невзначай
Молва «Степанычем» прозвала!
Покорена сама природа —
Всю Русь Макаров обошел,
И... к сердцу русского народа
Ему не нужен ледокол.
Пока...
Во льдах
Просторная каюта ярко освещена электричеством. Поздний вечер, но за окном мерцает слабый свет – полярный день в разгаре. Макаров неподвижно сидит за письменным столом. На столе, обычно заваленном книгами, картами и бумагами, пусто и чисто. Большой настольный календарь показывает 17 июля 1901 года (по новому стилю – 30 июля). На стульях, на диване молча сидят: капитан «Ермака» Михаил Петрович Васильев, его старший помощник барон Владимир Евгеньевич Гревениц, второй помощник Николай Ильич Тульский, старший механик Михаил Александрович Улашевич и судовой врач Александр Григорьевич Чернышев.
Макаров прерывает молчание. Голос негромок, спокоен:
– Господа, вы знаете положение дел. «Ермак» затерт льдами. Мы испробовали все способы вырваться на чистую воду, но безуспешно. Ветер несет нас на северо-восток. Если такое положение продлится долго, нам придется зимовать во льдах. Уголь на исходе, запасы провизии ограничены. Прошу высказать свои соображения.
Гревениц: Запасы угля израсходованы примерно наполовину. Мы тратим очень много топлива на попытки развернуть корабль, но, как видно, в торосистых льдах это невозможно. Предлагаю поберечь уголь до более благоприятной обстановки.
Улашевич: Механизмы пока в порядке. Левый винт вчера имел сильное столкновение с тяжелой льдиной, но все обошлось благополучно, вибрации нет. Корпус хорошо держит напор льда, пока нигде никаких вмятин. Полагаю, что даже при неблагоприятном исходе мы сможем перезимовать. «Ермак» – надежный корабль.
Чернышев: Люди здоровы, хотя сильно устали за последние дни. В офицерских каютах и в кубриках тепло, жалоб на простудные заболевания нет. Теплой одежды довольно, в этом смысле зимовка меня не пугает. Считаю, однако, необходимым: с завтрашнего же дня уменьшить ежедневный рацион всему экипажу. Мы должны экономить продовольствие.
Тульский (улыбаясь): Александр Григорьевич, вчера мы застрелили двух медведей. Сколько в них пудов мяса-то?
Чернышев: Не так уж много, если разделить на девяносто пять взрослых мужчин. Учтите также, что с наступлением полярной ночи медведи и тюлени переберутся гораздо южнее. Нет, я вам не советую рассчитывать на свежую медвежатину в случае зимовки.
Васильев: Полагаю рацион сократить завтра же. Кроме того, предлагаю послать небольшую партию на материк. Составить отчет о нашем положении, и пусть его передадут по телеграфу в Петербург.
Пауза. И тогда Макаров говорит снова:
– Итак, приказываю. Уголь экономить. Норму выдачи продовольствия сократить для всех с завтрашнего дня. Александр Григорьевич, внимательно следите за здоровьем экипажа, помните о возможности возникновения цынги в случае тяжелой зимовки и заранее примите все необходимые меры. Михаил Петрович, подберите партию в шесть-семь человек для перехода на материк. Партию поведет Николай Ильич. Объявить экипажу, чтобы написали письма родным и близким. Подождем еще неделю, и если положение не изменится, партия пойдет по льду. Благодарю вас, господа, все свободны.
...Глубокой ночью Макаров вышел на палубу. Было довольно светло, даже читать можно. Кругом, насколько хватал глаз, расстилалась ледяная пустыня. Ровная поверхность льда во многих местах была вздыблена гигантскими нагромождениями торосов, вершины некоторых доходили чуть ли не до труб «Ермака». Пронизывающе дул холодный ветер. Ледяное поле казалось мертвым, но оно двигалось, оно жило, дышало. Белоснежные громады молча и зло уперлись в корабль, железные борта поскрипывают от натуги. «Ермак» кажется одинокой черной точкой на белом полотнище. Он чужой здесь, в этом царстве Снежной королевы, среди вечной тишины и белизны. Ныне корабль – пленник полярной стихии. Льды медленно, но неуклонно влекут его на северо-восток – в направлении, обратно противоположном дому. А дома сейчас светит над лугами яркое солнце, сено уже сложено в стога, и пчелы гудят в теплом летнем воздухе.
...Пятый день «Ермак» неподвижно стоит во льдах.
Газетчики, стараясь, как всегда, забежать вперед событий, разухабисто вещали в таком духе, что теперь, мол, до Северного полюса рукой подать, «Ермак» все сможет... Эти безответственные восторги в дальнейшем очень повредили как самому Макарову, так и всему делу освоения Арктики. Когда выяснилось, что путь к полюсу еще очень труден, а «Ермак», естественно, не в состоянии выполнить невозможного, те же газетчики в погоне за новой сенсацией стали писать о ледоколе уничтожающие статейки. Тут взыскательные критики ударились в «либерализм». Ах вот куда пошли народные деньги? На адмиральскую авантюру? И зачем вообще народу, страдающему от плохих дорог и всяких там суеверий, освоение этого самого Северного полюса? Не лучше ли нам и т. д. и т. п.
Разумеется, Макаров не имел никакого отношения ко всем тем нелепым восторгам. Он счел даже необходимым в свое время гласно охладить эту явно нездоровую горячность. Имея в виду экспедицию Норденшельда, который на небольшом судне прошел вдоль берега северной Сибири, Макаров указывал, что экспедиция «Ермака» по тому же маршруту будет не легче, а опаснее, ибо его корабль слишком велик для плавания в прибрежных водах, где летом лед гораздо меньше, а напор его слабее, чем в открытом морском пространстве. Приведя целый ряд аргументов такого же характера, адмирал указал еще на одно существенное различие морального свойства, и различие немаловажное: «Если бы Норденшельд бросил свое маленькое судно и сошел с экипажем на берег, то его встретили, как героя; если же я брошу „Ермак“, то меня за это не поблагодарят». И в итоге счел «маловероятным», чтобы его ледокол смог в одиночку пробиться за одну навигацию к Беринговому проливу (Макаров предвидел, что для успешной борьбы с тяжелыми льдами необходимы совместные действия нескольких или хотя бы двух ледоколов).
Но его трезвому голосу тогда никто не внял. «Скромен наш герой-то», – улыбались одни. «Цену себе набивает, выскочка», – брюзжали другие.
Макаров прерывает молчание. Голос негромок, спокоен:
– Господа, вы знаете положение дел. «Ермак» затерт льдами. Мы испробовали все способы вырваться на чистую воду, но безуспешно. Ветер несет нас на северо-восток. Если такое положение продлится долго, нам придется зимовать во льдах. Уголь на исходе, запасы провизии ограничены. Прошу высказать свои соображения.
Гревениц: Запасы угля израсходованы примерно наполовину. Мы тратим очень много топлива на попытки развернуть корабль, но, как видно, в торосистых льдах это невозможно. Предлагаю поберечь уголь до более благоприятной обстановки.
Улашевич: Механизмы пока в порядке. Левый винт вчера имел сильное столкновение с тяжелой льдиной, но все обошлось благополучно, вибрации нет. Корпус хорошо держит напор льда, пока нигде никаких вмятин. Полагаю, что даже при неблагоприятном исходе мы сможем перезимовать. «Ермак» – надежный корабль.
Чернышев: Люди здоровы, хотя сильно устали за последние дни. В офицерских каютах и в кубриках тепло, жалоб на простудные заболевания нет. Теплой одежды довольно, в этом смысле зимовка меня не пугает. Считаю, однако, необходимым: с завтрашнего же дня уменьшить ежедневный рацион всему экипажу. Мы должны экономить продовольствие.
Тульский (улыбаясь): Александр Григорьевич, вчера мы застрелили двух медведей. Сколько в них пудов мяса-то?
Чернышев: Не так уж много, если разделить на девяносто пять взрослых мужчин. Учтите также, что с наступлением полярной ночи медведи и тюлени переберутся гораздо южнее. Нет, я вам не советую рассчитывать на свежую медвежатину в случае зимовки.
Васильев: Полагаю рацион сократить завтра же. Кроме того, предлагаю послать небольшую партию на материк. Составить отчет о нашем положении, и пусть его передадут по телеграфу в Петербург.
Пауза. И тогда Макаров говорит снова:
– Итак, приказываю. Уголь экономить. Норму выдачи продовольствия сократить для всех с завтрашнего дня. Александр Григорьевич, внимательно следите за здоровьем экипажа, помните о возможности возникновения цынги в случае тяжелой зимовки и заранее примите все необходимые меры. Михаил Петрович, подберите партию в шесть-семь человек для перехода на материк. Партию поведет Николай Ильич. Объявить экипажу, чтобы написали письма родным и близким. Подождем еще неделю, и если положение не изменится, партия пойдет по льду. Благодарю вас, господа, все свободны.
...Глубокой ночью Макаров вышел на палубу. Было довольно светло, даже читать можно. Кругом, насколько хватал глаз, расстилалась ледяная пустыня. Ровная поверхность льда во многих местах была вздыблена гигантскими нагромождениями торосов, вершины некоторых доходили чуть ли не до труб «Ермака». Пронизывающе дул холодный ветер. Ледяное поле казалось мертвым, но оно двигалось, оно жило, дышало. Белоснежные громады молча и зло уперлись в корабль, железные борта поскрипывают от натуги. «Ермак» кажется одинокой черной точкой на белом полотнище. Он чужой здесь, в этом царстве Снежной королевы, среди вечной тишины и белизны. Ныне корабль – пленник полярной стихии. Льды медленно, но неуклонно влекут его на северо-восток – в направлении, обратно противоположном дому. А дома сейчас светит над лугами яркое солнце, сено уже сложено в стога, и пчелы гудят в теплом летнем воздухе.
...Пятый день «Ермак» неподвижно стоит во льдах.
* * *
Итак, весной 1899 года Макаров переживал триумф. Однако во всем этом шуме слышались явно фальшивые ноты чрезмерно высокого тембра. Восторженные надежды доходили порой просто до абсурда. Многие решили, что теперь можно будет плавать из Архангельска во Владивосток через Северный полюс по линии прямой, как железная дорога между Москвой и Петербургом. Некоторые даже советовали отправлять во Владивосток письма... с «Ермаком». Так, дескать, дойдут быстрее.Газетчики, стараясь, как всегда, забежать вперед событий, разухабисто вещали в таком духе, что теперь, мол, до Северного полюса рукой подать, «Ермак» все сможет... Эти безответственные восторги в дальнейшем очень повредили как самому Макарову, так и всему делу освоения Арктики. Когда выяснилось, что путь к полюсу еще очень труден, а «Ермак», естественно, не в состоянии выполнить невозможного, те же газетчики в погоне за новой сенсацией стали писать о ледоколе уничтожающие статейки. Тут взыскательные критики ударились в «либерализм». Ах вот куда пошли народные деньги? На адмиральскую авантюру? И зачем вообще народу, страдающему от плохих дорог и всяких там суеверий, освоение этого самого Северного полюса? Не лучше ли нам и т. д. и т. п.
Разумеется, Макаров не имел никакого отношения ко всем тем нелепым восторгам. Он счел даже необходимым в свое время гласно охладить эту явно нездоровую горячность. Имея в виду экспедицию Норденшельда, который на небольшом судне прошел вдоль берега северной Сибири, Макаров указывал, что экспедиция «Ермака» по тому же маршруту будет не легче, а опаснее, ибо его корабль слишком велик для плавания в прибрежных водах, где летом лед гораздо меньше, а напор его слабее, чем в открытом морском пространстве. Приведя целый ряд аргументов такого же характера, адмирал указал еще на одно существенное различие морального свойства, и различие немаловажное: «Если бы Норденшельд бросил свое маленькое судно и сошел с экипажем на берег, то его встретили, как героя; если же я брошу „Ермак“, то меня за это не поблагодарят». И в итоге счел «маловероятным», чтобы его ледокол смог в одиночку пробиться за одну навигацию к Беринговому проливу (Макаров предвидел, что для успешной борьбы с тяжелыми льдами необходимы совместные действия нескольких или хотя бы двух ледоколов).
Но его трезвому голосу тогда никто не внял. «Скромен наш герой-то», – улыбались одни. «Цену себе набивает, выскочка», – брюзжали другие.