Но до сих пор от комиссара никаких сигналов не было, и Костенко, в упор разглядывая Кешалаву, решил провести "массированное" наступление на этого парня. Он почему-то был убежден, что это "массированное" наступление принесет свои плоды.
2
Костенко не спешил начинать допрос Кешалавы. Он исподлобья приглядывался к арестованному, неторопливо затягиваясь сигаретой, высушенной в духовке газовой плиты. Так подсушивать сигареты его научил майор Ганов, когда несколько лет назад, еще на Петровке, 38, комиссар перевел Костенко "за неуживчивость характера" из группы по борьбе с бандитизмом в отдел, занимавшийся "малолетками" - преступностью среди несовершеннолетних. Кто-то из высокого начальства сказал тогда, что именно эта проблема сейчас самая важная, и немедленно был создан отдел, на который сразу же повалились все шишки. Как всегда, Костенко полез в спор. "Наивно же все это, - говорил он тогда, - зачем мы в формализм уходим, товарищ комиссар? Сейчас военное поколение, безотцовщина... Я тут схемочку набросал; смотрите, что получается: чаще всего проходят преступники сорок пятого года рождения, реже - сорок восьмого. Подростки пятнадцати-семнадцати лет. У них сплошь и рядом в графе вместо имени отца прочерк. И только в этом году их с матерями из подвалов перевели в новые дома. Надо в школах, в ремесленных училищах, на заводах работать, детский туризм развивать, хороших книг навыпускать больше, бассейны строить". Комиссар тогда шутливо предложил Костенко подать в отставку из-за несогласия с начальством, но Костенко, не удержавшись, хотя Садчиков жал ему под столом ногу, ответил: "Я бы с радостью, товарищ комиссар, не будь у нас преждевременные отставки такими позорными".
Комиссар, как всегда, хмуро поругал Костенко за якобинство, но глаза у него при этом были грустные и ругал он совсем не вдохновенно, а как бы соглашаясь с Костенко в главном, не принимая лишь его "разнузданного вольнодумства".
"Кешалава - это патология, - думал Костенко. - Социальных корней здесь искать не приходится. Защити он диссертацию, меньше двухсот рублей не получал бы. Один, семьи нет. Прояви себя, защити докторскую - будут платить пятьсот, и только обыватель, пьянь или завистливый подонок упрекнет его за эту зарплату. В чем же дело? Родной Ломброзо? Или "тлетворное влияние гангстерских картин"? Почему же тогда я отмычку не беру? Люблю ведь гангстерские картины, просто даже обожаю. Биофизика должна прийти нам на помощь в этом вопросе. Откуда такое врожденное чувство собственной и с к л ю ч и т е л ь н о с т и? Кто воспитал в Кешалаве ницшеанский дух самоутверждения через всепозволенность? Кто запрограммировал это в его генетическом коде? Значит, не "родимые пятна проклятого прошлого"? Значит, "родимые гены"? А может, психическая аномалия? Нельзя ссылаться на психическую аномалию, когда налицо осмысленное, точно продуманное деяние. Все-таки, - продолжал размышлять Костенко, неторопливо разглядывая Кешалаву, - понятие "бюрократ" мы трактуем сугубо неверно. "Бюро" - это не так уж плохо, особенно, когда работа в этом самом "бюро" отлажена, четка и бесперебойна. И сейчас, если я буду на высоте этого неверно трактуемого понятия, я добьюсь того, чего следует добиться!"
- Отвечаю на ваш вопрос, - сказал наконец Костенко, разложив на столе бланки для допроса. - Ваше заявление в прокуратуру мною было передано в тот же день - вы потом сможете это проверить по входящему номеру. Ответ на ваше заявление еще не поступил: видимо, слишком маленький срок прошел. Нарушения процессуальных норм, таким образом, нет.
- Я не буду отвечать на ваши вопросы до тех пор, пока не получу ответ из прокуратуры.
- Пожалуйста, напишите мне это на отдельном листочке. Вот на этом.
- Я больше писать ничего не буду.
- Ну и ладно, - согласился Костенко. - Спасибо вам. Этим вы облегчаете мою задачу: есть основание просить прокуратуру о превращении вашего задержания в арест. Эту статью кодекса помните?
Эту статью Кешалава не помнил, и Костенко сразу же понял это. Он позвонил к дежурному и попросил вызвать конвой, чтобы задержанного увели в камеру.
- Хорошо, - сказал Кешалава, - я отвечу на ваши вопросы. Надеюсь, после этого вы отпустите меня?
- Это будет зависеть от того, что вы мне ответите. Вот распишитесь, пожалуйста. Об ответственности перед законом за дачу ложных показаний. Нет, не здесь - ниже.
Разбирая заключение экспертиз, просматривая еще раз бумажки, разложенные перед ним со странными, понятными одному лишь ему записями, Костенко - это с ним бывало в минуты отчаянно плохого настроения - твердо поверил, что сейчас он прижмет Кешалаву, прижмет на улике, которая позволит ему убедить прокуратуру и получить санкцию на арест. Только нельзя торопить события, сейчас все решит соревнование выдержек.
У Костенко бывали в жизни тяжелые дни, когда он не мог спать по ночам, терзаясь мыслью, что в камере сидит невиновный человек, а он, Костенко, арестовавший этого человека, лежит себе под теплым одеялом, покуривает и прислушивается к тому, как листва жестяно шелестит за окном. Сажать в тюрьму невиновных людей - зверство и подлость. Последнее время он несколько раз ловил себя на мысли: а почему же виновность этого красивого, воспитанного парня, так спокойно и уверенно, именно уверенно держащего себя на допросе, не вызывает у него сомнений? "А вдруг не он?"
Костенко проверял Торопову - лейтенант Рябинина прошлась по всем знакомым актрисы: "Душенька, бессребреница, честная и открытая, истинно русская актриса; уходила из двух театров в более низкооплачиваемые только потому, что не хотела играть "макулатурные" роли; никогда не лжет, всегда - правду в глаза... Морально? Сколько вокруг нее вилось да и сейчас вьется солидных людей, так нет, влюбилась в рядового актера, комнату уже три года снимают в полуподвале". Дежурная в гостинице категорически утверждала, что весь вечер сидела на своем месте и никто, кроме Кешалавы, в номер Тороповой не входил. Костенко пригласил Торопову к себе и долго беседовал с нею обо всех обстоятельствах той памятной ночи в Сухуми.
- Может быть, он был просто пьян? - задумчиво сказала Торопова. Может быть, не надо так строго судить его.
- Вот так даже? - удивился Костенко. - Всепрощение и благость?
- Просто жаль человека. Он был таким тактичным и внимательным весь вечер; с ним произошла какая-то странная метаморфоза у меня в номере - он стал совсем иным. Я испугалась его. Не всякому актеру дано так сыграть перевоплощение из человека в зверя.
- Значит, пощадим зверя?
- Поругайте его хорошенько - и достаточно. Это ему урок на всю жизнь.
- А то, что он камни из кармана пригоршнями доставал, - это вас не смущает?
- Единственно это и смущает.
- Вот видите. Прошу вас, если получите письмо с просьбой простить его, отказаться от своих прежних показаний, вы позвоните мне сразу же, ладно?"
...Костенко закурил, продолжая разглядывать Кешалаву в упор.
- Так, - сказал он, дождавшись, пока высохли чернила на бланке допроса, - хорошо. Поскольку, как я убедился, вы относитесь к категории клиентов хлопотных, то мне придется просить вас подписывать все ваши ответы. Нет возражений?
- Пожалуйста, - ответил Кешалава, плотнее усаживаясь на стуле.
- Вы утверждали, что все последние месяцы провели на побережье, отдыхая после серьезного заболевания?
- Да.
- Распишитесь. Спасибо. Вы согласны с заключением профессора Лебедева, что вы сейчас совершенно здоровы?
- Да.
- Распишитесь. Угнетенного настроения нет?
- Нет.
- Сон восстановился?
- Да.
- Распишитесь. В половом смысле?
- На этот вопрос я отказываюсь отвечать.
- Почему?
- Я считаю этот вопрос бестактным и не имеющим отношения к делу.
- Я же говорил вам, что в течение последних двух месяцев в Туапсе, Москве, Сочи и Ленинграде прошел ряд изнасилований, аналогичных - по предварительной фазе - тому, из-за которого я задержал вас.
Костенко заметил, как глаза Кешалавы - напряженные, собранные - на какое-то мгновение стали иными.
"Как держится, а?! - поразился Костенко. - Я ему второй раз такого червя пускаю, а он держится. Другой бы хоть вздохнул облегченно".
- Значит, вы продолжаете подозревать меня в изнасиловании?
"То-то, - удовлетворенно подумал Костенко, - хоть в слове дрогнул".
- Вы не ответили на мой вопрос: вы никогда не жаловались на половые анормальности?
- Вас интересует, не являюсь ли я половым психопатом? Нет. Половыми психопатами являются, как мне кажется, несколько недоразвитые люди. Кстати, что с моим пиджаком? Много следов крови?
- Я вам отвечу. После отвечу. Пока что мы вернемся к истории вашей болезни. Когда вы отказались от медикаментов?
- Когда уехал на море.
- Значит, последние два месяца лекарств не принимали?
- Нет, какое-то время еще принимал.
- Когда вы прекратили прием лекарств?
- Я опять-таки не понимаю, какое все это имеет отношение к делу?
- Прямое, Кешалава. Чтобы вы не писали писем в Министерство здравоохранения по поводу жестокости милиции: арестовали больного человека. Тогда мне придется сажать вас на экспертизу в клинику Кащенко, а это еще три месяца. Я хочу оградить себя от всякого рода ненужных сложностей,
- Я повторяю, что сейчас совершенно здоров. Последний месяц я отказался от приема лекарств, чтобы организм не привыкал к их постоянному воздействию.
- Вы отказались от приема всех лекарств?
- Да.
- Распишитесь. Вы никогда не пользовались наркотиками?
- Нет.
- Распишитесь. Перечислите, какими лекарствами вы пользовались.
- Седуксен, триоксазин, настойка валерианового корня.
- Это все?
- Да.
- Распишитесь.
"Так. Теперь я застрахован. Он дал ложные показания. У него в кармане было снотворное, которое дают только в психиатрических лечебницах, под надзором врачей, в минимальных дозах. Этим лекарством были убиты три человека. Один убит именно в тот день, когда "больной" Кешалава приезжал в Ленинград, имея прописку в Гагре. И на камнях, которые шлифуют в Пригорске, где работал исчезнувший Налбандов, и в кармане Кешалавы был один и тот же яд, именуемый сильнодействующим "препаратом сна".
- Это все? Или у вас еще вопросы?
- Мы только начинаем, Кешалава. Как говорят в Одессе, "об все не может быть и речи". У меня вот какой вопрос. Вы откуда прилетели к Милютину примерять костюм?
- С юга.
- Я догадываюсь, что не из Воркуты. Вы в тот период жили в отеле или спали на берегу под шум прибоя?
- Не помню.
- Вы не помните, а я знаю. У вас ведь тогда был номер в "Гульрипше".
- Может быть. Я там действительно несколько раз останавливался, когда были свободные номера.
- Значит, в тот день у вас был номер в "Гульрипше"?
- Это вы говорите. Я говорю, что это могло быть.
- Ознакомьтесь с выпиской из регистрационной книжки. Это данные вашего паспорта?
- Да.
- Распишитесь. Благодарю вас. Значит, двенадцатого вы снимали номер в "Гульрипше"?
- Да.
- Распишитесь. Зачем же снимать номер в отеле, а самому улетать в Ленинград? Зачем?
- Я в Ленинград улетал на один день - три часа туда, три оттуда, утром улетел, днем сделал дела, а вечером вернулся. Или даже на следующее утро. Все равно прилетишь в свой номер. Иначе пойди достань место в гостинице! Не на улице же мне спать!
- Подпишите.
- Зачем вы записываете каждое мое слово?
- Я что-либо перепутал? Приписал от себя? Или записал с ваших слов верно?
Кешалава подписал свой ответ. Костенко решил нанести первый открытый удар - он решил сломать темп допроса. Сейчас, после того, что он скажет Кешалаве, тот перейдет на односложные ответы "да" и "нет". Именно они сейчас и нужны Костенко, они и будут теми капканами, которые он заранее приготовил.
- Вы спрашивали, - начал Костенко неторопливо, - зачем я записал ваш ответ так подробно. Я объясню вам. Видите, вы подписали ваш ответ. Сами подписали, не так ли? "Не на улице же мне спать!" А на прошлом допросе вы говорили, что больше всего любите спать не в гостиницах, а на берегу моря, сиречь на улице.
- "На берегу моря" и "на улице" - это разные понятия.
- От "Гульрипша" до моря не более ста метров. Пошли дальше? У меня вот какой вопрос. Вы всегда снимали одинарный номер?
- Да.
- А если одинарных не было?
- Я платил за две койки.
- Скажите, а в ваше отсутствие никто не мог воспользоваться вашим костюмом? Некто похожий на вас? А?
- Нет.
- Распишитесь. Благодарю. Вопрос: мог ли неизвестный преступник взять у вас из номера костюм и в нем совершить преступление?
- Нет.
- Распишитесь. Почему не мог?
Костенко рассчитал точно: Кешалава не такого масштаба человек, чтобы заглатывать "крючок спасения" - какой-то неизвестный преступник ночью надел его костюм... Нет, он играл свою игру, он не собирался никому подыгрывать.
- Потому что, как вы мне сказали, насильник действовал в разных городах, и еще потому, вероятно, что вы мне устроите очную ставку с жертвами, которые подтвердят, что я не тот, кого вы ищете.
- Распишитесь. Благодарю. Беда заключается в том, Кешалава, что насильник убивал свои жертвы.
- Как?
- Что "как"? Вас интересует, каким образом он убивал их?
- Нет, меня это не интересует. "Как" - в данном случае выражается мое удивление и гнев.
- Значит, вы отвергаете возможность использования преступником вашего костюма?
- Отвергаю.
- Подпишитесь. На сегодня все.
- Вы собираетесь снова отправить меня в тюрьму?
- Обязательно.
- На каком основании, объясните мне хотя бы!
- Кешалава, не надо. Вы, как я убедился, человек умный. Вы же понимаете, что я не могу отпустить вас до тех пор, пока не проверю все версии, существующие по этому делу. Если бы вы мне сказали: "Драгоценные камни, оставленные у Тороповой, я купил за сотню у пьяницы возле базара", - я бы отпустил вас, попросив стать моим помощником в деле разыскания преступника, похитившего государственное имущество. Но, поскольку вы категорически отвергаете сам факт, поскольку вы утверждаете, что Торопова оговаривает вас и никаких камней вы не видели, я не могу вас отпустить. Ну, подумайте, как бы вы на моем месте поступили?
- Вы позволите мне написать еще одну жалобу?
- У меня или в камере?
- У вас, если можно. В камере нас теперь пятеро, эти страшные люди чудовищно ведут себя, какие-то скоты.
- Это верно. Ну, пишите. Вот бумага, перо. Снова в прокуратуру?
- Нет. Я напишу моему депутату. Это, я думаю, будет верней. Депутат ректор нашего института, он меня прекрасно знает, я для него не единичка в деле, а советский человек, живой человек, кстати сказать.
- Валяйте, - согласился Костенко. - Может быть, вы и правы.
3
Прокурор ознакомился с объяснениями Костенко, который, в частности, указывал, что "Кешалава утверждает, что последний месяц он не употреблял снотворных препаратов, и он отвергает возможность использования его костюма другим преступником. Таким образом, никто, кроме Кешалавы, не мог положить в карман принадлежащего ему пиджака особо опасный, ядовитый "препарат сна", которым были убиты три человека и серьезно отравлен Налбандов. В оперативных целях от продолжения допроса я отказался, однако изложенное дает основание для дальнейшей перспективной работы с Кешалавой".
- Ну что же, - сказал прокурор, - теперь вы можете предъявить ему обвинение, и это будет законное обвинение.
Когда Костенко вернулся в министерство, было уже шесть. Он хотел было попросить у помощника дежурного машину и поехать к Ларику, чтобы показаться этому самому профессору Иванову, но ему навстречу поднялся улыбчивый, нежноглазый Садчиков.
- С-славик, я хочу тебя об-брадовать. Некий старшина Нодар Гокиэли опознал по фото нашего Кешалаву. Знаешь, где он его видел? Он его видел в горах, около альпинистского лагеря "Труд". И знаешь когда? На следующий день после эпизода с Налбандовым. И з-знаешь что? В т-тот день все альпинисты в м-маршрут ушли, остался один ин-нструктор Ломер Морадзе. Это уже не старшина выяснил, это я, Морадзе - сосед Кешалавы по Т-тбилиси.
Костенко позвонил к Сухишвили:
- Здравствуй, Серго!
- Здравствуй, Славик, генацвале! - Полковник Сухишвили засмеялся. Тебе уже сказали про нашего горного Пинкертона?
- Спасибо, Серго. Сказали. Ты меня бранить не будешь?
- Тебе, как и мне, к брани не привыкать, Слава. Начальство бранит, жена бранит, общественность тоже не отстает. А что, дорогой?
- Серго, мне надо, чтобы именно ты полетел к Морадзе. Нас с тобой сейчас интересует только одно самое главное - найти место, где у Кешалавы оборудован тайник. Тайник там, в горах, больше негде.
- Мы еще не отработали линию его тетки. Старуха теперь живет в деревне, старого княжеского рода старуха.
- Тетка теткой, а то, что он сразу после Москвы рванул, как лань, в горы, - это горячей, Серго, это горячей.
4
В шесть сорок пять позвонил Ларик.
- Старикашка, - сказал он неестественно бодро, - я передаю трубку профессору Иванову.
Костенко хотел было ответить, что "такие женские номера у него не проходят" и что это "глупо и неловко", но ответить ничего не успел, потому что услышал голос - странный, сухой, резкий, неинтересный по тембру, но властный и снисходительно-картавый.
- Послушайте, Костенко, это Иванов говорит. Вы давайте-ка приезжайте скоренько. Если денег на такси нет, я одолжу. Вы меня очень интересуете, понятно? Вы мне интересны.
- Я не умею рассказывать.
- Что?
- Я говорю, рассказывать не умею про мою работу. Это вас Лазарь Борисович обманул, что я хороший рассказчик.
- Вы меня интересуете не как рассказчик, вы меня интересуете как больной. Поторопитесь, пожалуйста, я тут задержал рентгенолога.
И положил трубку.
Костенко обернулся к Садчикову:
- У кого бы машину стрельнуть, дед?
- Тебе куда?
- В клинику.
- А что случилось?
- Черт его знает. Съезжу - узнаю. Что-то, говорят, с кровью.
Садчиков позвонил к дежурному, выпросил у него на пятнадцать минут разгонную "Волгу" и подвез Костенко на Кировскую.
Профессор Иванов оказался высоким, барственного вида бритоголовым человеком с громадным перстнем на мизинце.
- Неинтеллигентно все это, - сказал он, не ответив на приветствие Костенко. - Пойдемте, там старуха ждет.
Пока они шли по коридору в рентгеновский кабинет, к "старухе" Блюминой, Иванов продолжал выговаривать Костенко, причем оборачивался к Ларику, будто Костенко здесь и не существовал.
- Кичимся тем, что Кафку читаем, - продолжал ворчать профессор, - а к врачу не ходим. Это же неинтеллигентно: чувствовать боль, усталость, запираться во время рабочего дня, чтобы отдохнуть, и не обратиться к врачу. На Западе люди ежемесячно за большие деньги психиатру показываются, а у нас принудительно не затащишь: "Что я вам, сумасшедший?" Разве не так?
Ларик опасливо посмотрел на Костенко - не стал бы тот спорить. Иванов не терпел, когда ему возражали.
- Игорь Павлович, - заметил Ларик, - этот неинтеллигентный тип спас жизнь вашему учителю.
Иванов споткнулся, словно налетел на стену, даже руки выставил перед собой.
- Это вы?! - Он обернулся к Костенко. - Вы милиционер?
- Он полковник, - обидчиво ответил Ларик.
- Это вы спасли профессора Гальяновского?
- Он, он, - радостно повторил Ларик, - именно он.
- Хорошо, что вы мне сказали, Лазарь Борисович, иначе в гневе я мог бы отрезать ему кое-что еще вместе с аппендицитом... Чем вас наградили за то дело? Гальяновский любит рассказывать о том, как вы его спасли от бандитов. Орден? Медаль?
- Часы "Заря", именные, - ответил Костенко.
- А как здоровье того юноши, в которого стреляли бандиты?
- Рослякова? Ничего. Оклемался.
Они вошли в кабинет, и Ларик шепнул: "Раздевайся".
- А где этот Росляков? Гальяновский сделал на его сердце свою лучшую операцию, ее сейчас изучают студенты.
Костенко не ответил, потому что ему казалось, что этот профессор, как и большинство людей такого типа, говорит так, чтобы не дожидаться ответов, а лишь высказывать свои мысли.
- Так как же у него со здоровьем, у этого Рослякова?
- Со здоровьем у Рослякова хорошо, - ответил Костенко. - Правда, после женитьбы стало ухудшаться.
- Что, дрянь попалась?
- Нет. Она не дрянь. Просто он дурак.
- Так, становитесь сюда, поближе. А что же вы майку не сняли? Бросьте ее куда-нибудь, здесь пол чистый.
Сильные пальцы профессора Иванова властно ухватили Костенко за руки и придвинули к холодному экрану рентгеновского аппарата.
"Вот что значит беззащитность, - подумал Костенко. - А у Даля в словаре совсем не то написано".
- А где сейчас этот Росляков? Вместе с вами? Не дышите. Задержите воздух. Где он? А?
- Мне отвечать или воздух задерживать? - спросил Костенко, чувствуя, как в нем растет раздражение против этого громилы с перстнем.
- Отвечайте.
- Из милиции он ушел. Он теперь...
- Не дышите. Еще ближе ко мне. Не дергайтесь!
- Тут металл холодный.
- Согреется. Так где он?
- В адвокатуре.
- Повернитесь левым боком. Почему ушел? Покашляйте. Нет, активней. Здесь болит?
- Нет.
- Не врите!
- Рядом болит.
- А так?
- Так глаза на лоб лезут. Не жмите больше, а то заору.
- Ну и орите, все равно жать буду. Здесь?
- Нет.
- А если так?
- Болит.
- Здесь отдает или бьет в поддых?
- И бьет и отдает.
- Правым боком повернитесь.
- Рука не пускает.
- А вы поднимите руку. Кашляйте. Сильней. А теперь не дышите. Больно?
- Вы же велели не дышать.
- Вылезайте и одевайтесь. Лазарь, дайте мне сигарету, мои в плаще.
Костенко тихо спросил "старуху" Блюмину - лет тридцати, хорошенькую докторшу-рентгенолога:
- Что, швах мои дела?
- Кто это вам сказал? - Женщина засмеялась, не отрывая глаз от истории болезни, в которую она что-то записывала. - Дела у вас вполне приличные.
Одевшись, Костенко вышел в коридор. Профессор Иванов стоял возле окна и курил. Ларик что-то быстро говорил ему, но, услыхав скрип двери, обернулся и замолчал.
"Плохо дело", - решил Костенко, и сразу же на смену усталости пришло незнакомое ему доселе странное, несколько суетливое желание - узнать о себе и о своей болезни всю правду. То, что он серьезно болен, стало ему сейчас ясно до конца, и он вспомнил, как на днях еще шутливо говорил жене: "Рачок у меня, Машуля", - и совершенно не боялся этих своих слов, и вдруг теперь он ощутил страх, и сказал себе, что никакого рака у него не может быть, все это ерунда, просто какой-нибудь плеврит или воспаление печени, и он - отстраненно и холодно - засек этот внезапно возникший в себе страх, и отметил промелькнувшую мысль про "обычное" воспаление, и вспомнил, что серьезно больные люди интуитивно выстраивают заслон против правды.
- Профессор, я тоже за интеллигентность, - сказал Костенко. - Я за то, чтобы говорить больному правду. Наверное, это жестоко - слабый обязательно сломится, но не надо следовать врачебной этике, ориентируясь на одних слабых. Для меня высшим милосердием является правда.
Иванов внимательно выслушал его, докурил, размял в пальцах окурок, бросил его на пол ("Привык, черт, что за ним все поднимают, - успел отметить Костенко, - и все в руки подают") и сказал:
- Вы больны, и я не собирался этого скрывать. Больны вы серьезно. Рак? Не знаю. Не убежден. Скорее всего у вас воспаление желчного пузыря и поджелудочной железы, но это тоже не подарочек - операцию часа на четыре я вам гарантирую. Однако, - он неторопливо двинулся к кабинету Ларика, продолжая властно и картаво говорить на ходу, - я не исключаю возможность злокачественной опухоли, сиречь рака, в правом легком. Из ста семидесяти раковых больных доктор Зарьялова в нашей клинике выписала на работу сто десятерых. Из них более восьмидесяти процентов - люди не старые, вашего возраста. Старики мрут. Я вам сказал все в открытую, потому что лгать действительно нет смысла: вы, вижу, хотите вылечиться, и в вас есть сила. Поэтому завтра же с утра вам надлежит лечь в институт, в онкологический институт.
- Завтра не выйдет.
- Почему?
- Не выйдет, - повторил Костенко. - Так или иначе придется проходить обследование в нашей клинике, я человек служивый, профессор. И потом дело у меня сейчас.
- Это бросьте. Оставьте такие ответы драматургам, которые пишут героические пьесы. Вы нужны государству здоровым, слишком накладно платить пенсии больным.
- Профессор, я это дело не могу бросить. Оно выгодное. - Костенко вдруг улыбнулся и понял, что он улыбнулся сейчас нормально, как улыбаются обычно, а не заданно, от страха и ощущения обреченной, беспомощной неловкости. - Мне за него премию дадут, у нас сейчас премии дают большие, месячный оклад получу. И на все про все мне надо пять дней. Позвольте, а? Я управлюсь за пять дней. Ну не больше, чем за семь.
- Хорошо, торговаться не буду, это не штатное расписание выбивать, сказал Иванов. - Даю вам неделю при условии, что завтра и послезавтра вы проведете у меня утро - надо сделать обследование загодя. Я ведь не убежден, что у вас рак, отнюдь не убежден. Как говорится, фифти-фифти. Но имейте в виду: каждый день сейчас может иметь решающее значение. Каждый. Если наши исследования покажут, что отсрочка невозможна, ляжете завтра же. К начальнику вашего госпиталя я позвоню, он меня знает - мои ученики консультируют у вас онкологию.
2
Костенко не спешил начинать допрос Кешалавы. Он исподлобья приглядывался к арестованному, неторопливо затягиваясь сигаретой, высушенной в духовке газовой плиты. Так подсушивать сигареты его научил майор Ганов, когда несколько лет назад, еще на Петровке, 38, комиссар перевел Костенко "за неуживчивость характера" из группы по борьбе с бандитизмом в отдел, занимавшийся "малолетками" - преступностью среди несовершеннолетних. Кто-то из высокого начальства сказал тогда, что именно эта проблема сейчас самая важная, и немедленно был создан отдел, на который сразу же повалились все шишки. Как всегда, Костенко полез в спор. "Наивно же все это, - говорил он тогда, - зачем мы в формализм уходим, товарищ комиссар? Сейчас военное поколение, безотцовщина... Я тут схемочку набросал; смотрите, что получается: чаще всего проходят преступники сорок пятого года рождения, реже - сорок восьмого. Подростки пятнадцати-семнадцати лет. У них сплошь и рядом в графе вместо имени отца прочерк. И только в этом году их с матерями из подвалов перевели в новые дома. Надо в школах, в ремесленных училищах, на заводах работать, детский туризм развивать, хороших книг навыпускать больше, бассейны строить". Комиссар тогда шутливо предложил Костенко подать в отставку из-за несогласия с начальством, но Костенко, не удержавшись, хотя Садчиков жал ему под столом ногу, ответил: "Я бы с радостью, товарищ комиссар, не будь у нас преждевременные отставки такими позорными".
Комиссар, как всегда, хмуро поругал Костенко за якобинство, но глаза у него при этом были грустные и ругал он совсем не вдохновенно, а как бы соглашаясь с Костенко в главном, не принимая лишь его "разнузданного вольнодумства".
"Кешалава - это патология, - думал Костенко. - Социальных корней здесь искать не приходится. Защити он диссертацию, меньше двухсот рублей не получал бы. Один, семьи нет. Прояви себя, защити докторскую - будут платить пятьсот, и только обыватель, пьянь или завистливый подонок упрекнет его за эту зарплату. В чем же дело? Родной Ломброзо? Или "тлетворное влияние гангстерских картин"? Почему же тогда я отмычку не беру? Люблю ведь гангстерские картины, просто даже обожаю. Биофизика должна прийти нам на помощь в этом вопросе. Откуда такое врожденное чувство собственной и с к л ю ч и т е л ь н о с т и? Кто воспитал в Кешалаве ницшеанский дух самоутверждения через всепозволенность? Кто запрограммировал это в его генетическом коде? Значит, не "родимые пятна проклятого прошлого"? Значит, "родимые гены"? А может, психическая аномалия? Нельзя ссылаться на психическую аномалию, когда налицо осмысленное, точно продуманное деяние. Все-таки, - продолжал размышлять Костенко, неторопливо разглядывая Кешалаву, - понятие "бюрократ" мы трактуем сугубо неверно. "Бюро" - это не так уж плохо, особенно, когда работа в этом самом "бюро" отлажена, четка и бесперебойна. И сейчас, если я буду на высоте этого неверно трактуемого понятия, я добьюсь того, чего следует добиться!"
- Отвечаю на ваш вопрос, - сказал наконец Костенко, разложив на столе бланки для допроса. - Ваше заявление в прокуратуру мною было передано в тот же день - вы потом сможете это проверить по входящему номеру. Ответ на ваше заявление еще не поступил: видимо, слишком маленький срок прошел. Нарушения процессуальных норм, таким образом, нет.
- Я не буду отвечать на ваши вопросы до тех пор, пока не получу ответ из прокуратуры.
- Пожалуйста, напишите мне это на отдельном листочке. Вот на этом.
- Я больше писать ничего не буду.
- Ну и ладно, - согласился Костенко. - Спасибо вам. Этим вы облегчаете мою задачу: есть основание просить прокуратуру о превращении вашего задержания в арест. Эту статью кодекса помните?
Эту статью Кешалава не помнил, и Костенко сразу же понял это. Он позвонил к дежурному и попросил вызвать конвой, чтобы задержанного увели в камеру.
- Хорошо, - сказал Кешалава, - я отвечу на ваши вопросы. Надеюсь, после этого вы отпустите меня?
- Это будет зависеть от того, что вы мне ответите. Вот распишитесь, пожалуйста. Об ответственности перед законом за дачу ложных показаний. Нет, не здесь - ниже.
Разбирая заключение экспертиз, просматривая еще раз бумажки, разложенные перед ним со странными, понятными одному лишь ему записями, Костенко - это с ним бывало в минуты отчаянно плохого настроения - твердо поверил, что сейчас он прижмет Кешалаву, прижмет на улике, которая позволит ему убедить прокуратуру и получить санкцию на арест. Только нельзя торопить события, сейчас все решит соревнование выдержек.
У Костенко бывали в жизни тяжелые дни, когда он не мог спать по ночам, терзаясь мыслью, что в камере сидит невиновный человек, а он, Костенко, арестовавший этого человека, лежит себе под теплым одеялом, покуривает и прислушивается к тому, как листва жестяно шелестит за окном. Сажать в тюрьму невиновных людей - зверство и подлость. Последнее время он несколько раз ловил себя на мысли: а почему же виновность этого красивого, воспитанного парня, так спокойно и уверенно, именно уверенно держащего себя на допросе, не вызывает у него сомнений? "А вдруг не он?"
Костенко проверял Торопову - лейтенант Рябинина прошлась по всем знакомым актрисы: "Душенька, бессребреница, честная и открытая, истинно русская актриса; уходила из двух театров в более низкооплачиваемые только потому, что не хотела играть "макулатурные" роли; никогда не лжет, всегда - правду в глаза... Морально? Сколько вокруг нее вилось да и сейчас вьется солидных людей, так нет, влюбилась в рядового актера, комнату уже три года снимают в полуподвале". Дежурная в гостинице категорически утверждала, что весь вечер сидела на своем месте и никто, кроме Кешалавы, в номер Тороповой не входил. Костенко пригласил Торопову к себе и долго беседовал с нею обо всех обстоятельствах той памятной ночи в Сухуми.
- Может быть, он был просто пьян? - задумчиво сказала Торопова. Может быть, не надо так строго судить его.
- Вот так даже? - удивился Костенко. - Всепрощение и благость?
- Просто жаль человека. Он был таким тактичным и внимательным весь вечер; с ним произошла какая-то странная метаморфоза у меня в номере - он стал совсем иным. Я испугалась его. Не всякому актеру дано так сыграть перевоплощение из человека в зверя.
- Значит, пощадим зверя?
- Поругайте его хорошенько - и достаточно. Это ему урок на всю жизнь.
- А то, что он камни из кармана пригоршнями доставал, - это вас не смущает?
- Единственно это и смущает.
- Вот видите. Прошу вас, если получите письмо с просьбой простить его, отказаться от своих прежних показаний, вы позвоните мне сразу же, ладно?"
...Костенко закурил, продолжая разглядывать Кешалаву в упор.
- Так, - сказал он, дождавшись, пока высохли чернила на бланке допроса, - хорошо. Поскольку, как я убедился, вы относитесь к категории клиентов хлопотных, то мне придется просить вас подписывать все ваши ответы. Нет возражений?
- Пожалуйста, - ответил Кешалава, плотнее усаживаясь на стуле.
- Вы утверждали, что все последние месяцы провели на побережье, отдыхая после серьезного заболевания?
- Да.
- Распишитесь. Спасибо. Вы согласны с заключением профессора Лебедева, что вы сейчас совершенно здоровы?
- Да.
- Распишитесь. Угнетенного настроения нет?
- Нет.
- Сон восстановился?
- Да.
- Распишитесь. В половом смысле?
- На этот вопрос я отказываюсь отвечать.
- Почему?
- Я считаю этот вопрос бестактным и не имеющим отношения к делу.
- Я же говорил вам, что в течение последних двух месяцев в Туапсе, Москве, Сочи и Ленинграде прошел ряд изнасилований, аналогичных - по предварительной фазе - тому, из-за которого я задержал вас.
Костенко заметил, как глаза Кешалавы - напряженные, собранные - на какое-то мгновение стали иными.
"Как держится, а?! - поразился Костенко. - Я ему второй раз такого червя пускаю, а он держится. Другой бы хоть вздохнул облегченно".
- Значит, вы продолжаете подозревать меня в изнасиловании?
"То-то, - удовлетворенно подумал Костенко, - хоть в слове дрогнул".
- Вы не ответили на мой вопрос: вы никогда не жаловались на половые анормальности?
- Вас интересует, не являюсь ли я половым психопатом? Нет. Половыми психопатами являются, как мне кажется, несколько недоразвитые люди. Кстати, что с моим пиджаком? Много следов крови?
- Я вам отвечу. После отвечу. Пока что мы вернемся к истории вашей болезни. Когда вы отказались от медикаментов?
- Когда уехал на море.
- Значит, последние два месяца лекарств не принимали?
- Нет, какое-то время еще принимал.
- Когда вы прекратили прием лекарств?
- Я опять-таки не понимаю, какое все это имеет отношение к делу?
- Прямое, Кешалава. Чтобы вы не писали писем в Министерство здравоохранения по поводу жестокости милиции: арестовали больного человека. Тогда мне придется сажать вас на экспертизу в клинику Кащенко, а это еще три месяца. Я хочу оградить себя от всякого рода ненужных сложностей,
- Я повторяю, что сейчас совершенно здоров. Последний месяц я отказался от приема лекарств, чтобы организм не привыкал к их постоянному воздействию.
- Вы отказались от приема всех лекарств?
- Да.
- Распишитесь. Вы никогда не пользовались наркотиками?
- Нет.
- Распишитесь. Перечислите, какими лекарствами вы пользовались.
- Седуксен, триоксазин, настойка валерианового корня.
- Это все?
- Да.
- Распишитесь.
"Так. Теперь я застрахован. Он дал ложные показания. У него в кармане было снотворное, которое дают только в психиатрических лечебницах, под надзором врачей, в минимальных дозах. Этим лекарством были убиты три человека. Один убит именно в тот день, когда "больной" Кешалава приезжал в Ленинград, имея прописку в Гагре. И на камнях, которые шлифуют в Пригорске, где работал исчезнувший Налбандов, и в кармане Кешалавы был один и тот же яд, именуемый сильнодействующим "препаратом сна".
- Это все? Или у вас еще вопросы?
- Мы только начинаем, Кешалава. Как говорят в Одессе, "об все не может быть и речи". У меня вот какой вопрос. Вы откуда прилетели к Милютину примерять костюм?
- С юга.
- Я догадываюсь, что не из Воркуты. Вы в тот период жили в отеле или спали на берегу под шум прибоя?
- Не помню.
- Вы не помните, а я знаю. У вас ведь тогда был номер в "Гульрипше".
- Может быть. Я там действительно несколько раз останавливался, когда были свободные номера.
- Значит, в тот день у вас был номер в "Гульрипше"?
- Это вы говорите. Я говорю, что это могло быть.
- Ознакомьтесь с выпиской из регистрационной книжки. Это данные вашего паспорта?
- Да.
- Распишитесь. Благодарю вас. Значит, двенадцатого вы снимали номер в "Гульрипше"?
- Да.
- Распишитесь. Зачем же снимать номер в отеле, а самому улетать в Ленинград? Зачем?
- Я в Ленинград улетал на один день - три часа туда, три оттуда, утром улетел, днем сделал дела, а вечером вернулся. Или даже на следующее утро. Все равно прилетишь в свой номер. Иначе пойди достань место в гостинице! Не на улице же мне спать!
- Подпишите.
- Зачем вы записываете каждое мое слово?
- Я что-либо перепутал? Приписал от себя? Или записал с ваших слов верно?
Кешалава подписал свой ответ. Костенко решил нанести первый открытый удар - он решил сломать темп допроса. Сейчас, после того, что он скажет Кешалаве, тот перейдет на односложные ответы "да" и "нет". Именно они сейчас и нужны Костенко, они и будут теми капканами, которые он заранее приготовил.
- Вы спрашивали, - начал Костенко неторопливо, - зачем я записал ваш ответ так подробно. Я объясню вам. Видите, вы подписали ваш ответ. Сами подписали, не так ли? "Не на улице же мне спать!" А на прошлом допросе вы говорили, что больше всего любите спать не в гостиницах, а на берегу моря, сиречь на улице.
- "На берегу моря" и "на улице" - это разные понятия.
- От "Гульрипша" до моря не более ста метров. Пошли дальше? У меня вот какой вопрос. Вы всегда снимали одинарный номер?
- Да.
- А если одинарных не было?
- Я платил за две койки.
- Скажите, а в ваше отсутствие никто не мог воспользоваться вашим костюмом? Некто похожий на вас? А?
- Нет.
- Распишитесь. Благодарю. Вопрос: мог ли неизвестный преступник взять у вас из номера костюм и в нем совершить преступление?
- Нет.
- Распишитесь. Почему не мог?
Костенко рассчитал точно: Кешалава не такого масштаба человек, чтобы заглатывать "крючок спасения" - какой-то неизвестный преступник ночью надел его костюм... Нет, он играл свою игру, он не собирался никому подыгрывать.
- Потому что, как вы мне сказали, насильник действовал в разных городах, и еще потому, вероятно, что вы мне устроите очную ставку с жертвами, которые подтвердят, что я не тот, кого вы ищете.
- Распишитесь. Благодарю. Беда заключается в том, Кешалава, что насильник убивал свои жертвы.
- Как?
- Что "как"? Вас интересует, каким образом он убивал их?
- Нет, меня это не интересует. "Как" - в данном случае выражается мое удивление и гнев.
- Значит, вы отвергаете возможность использования преступником вашего костюма?
- Отвергаю.
- Подпишитесь. На сегодня все.
- Вы собираетесь снова отправить меня в тюрьму?
- Обязательно.
- На каком основании, объясните мне хотя бы!
- Кешалава, не надо. Вы, как я убедился, человек умный. Вы же понимаете, что я не могу отпустить вас до тех пор, пока не проверю все версии, существующие по этому делу. Если бы вы мне сказали: "Драгоценные камни, оставленные у Тороповой, я купил за сотню у пьяницы возле базара", - я бы отпустил вас, попросив стать моим помощником в деле разыскания преступника, похитившего государственное имущество. Но, поскольку вы категорически отвергаете сам факт, поскольку вы утверждаете, что Торопова оговаривает вас и никаких камней вы не видели, я не могу вас отпустить. Ну, подумайте, как бы вы на моем месте поступили?
- Вы позволите мне написать еще одну жалобу?
- У меня или в камере?
- У вас, если можно. В камере нас теперь пятеро, эти страшные люди чудовищно ведут себя, какие-то скоты.
- Это верно. Ну, пишите. Вот бумага, перо. Снова в прокуратуру?
- Нет. Я напишу моему депутату. Это, я думаю, будет верней. Депутат ректор нашего института, он меня прекрасно знает, я для него не единичка в деле, а советский человек, живой человек, кстати сказать.
- Валяйте, - согласился Костенко. - Может быть, вы и правы.
3
Прокурор ознакомился с объяснениями Костенко, который, в частности, указывал, что "Кешалава утверждает, что последний месяц он не употреблял снотворных препаратов, и он отвергает возможность использования его костюма другим преступником. Таким образом, никто, кроме Кешалавы, не мог положить в карман принадлежащего ему пиджака особо опасный, ядовитый "препарат сна", которым были убиты три человека и серьезно отравлен Налбандов. В оперативных целях от продолжения допроса я отказался, однако изложенное дает основание для дальнейшей перспективной работы с Кешалавой".
- Ну что же, - сказал прокурор, - теперь вы можете предъявить ему обвинение, и это будет законное обвинение.
Когда Костенко вернулся в министерство, было уже шесть. Он хотел было попросить у помощника дежурного машину и поехать к Ларику, чтобы показаться этому самому профессору Иванову, но ему навстречу поднялся улыбчивый, нежноглазый Садчиков.
- С-славик, я хочу тебя об-брадовать. Некий старшина Нодар Гокиэли опознал по фото нашего Кешалаву. Знаешь, где он его видел? Он его видел в горах, около альпинистского лагеря "Труд". И знаешь когда? На следующий день после эпизода с Налбандовым. И з-знаешь что? В т-тот день все альпинисты в м-маршрут ушли, остался один ин-нструктор Ломер Морадзе. Это уже не старшина выяснил, это я, Морадзе - сосед Кешалавы по Т-тбилиси.
Костенко позвонил к Сухишвили:
- Здравствуй, Серго!
- Здравствуй, Славик, генацвале! - Полковник Сухишвили засмеялся. Тебе уже сказали про нашего горного Пинкертона?
- Спасибо, Серго. Сказали. Ты меня бранить не будешь?
- Тебе, как и мне, к брани не привыкать, Слава. Начальство бранит, жена бранит, общественность тоже не отстает. А что, дорогой?
- Серго, мне надо, чтобы именно ты полетел к Морадзе. Нас с тобой сейчас интересует только одно самое главное - найти место, где у Кешалавы оборудован тайник. Тайник там, в горах, больше негде.
- Мы еще не отработали линию его тетки. Старуха теперь живет в деревне, старого княжеского рода старуха.
- Тетка теткой, а то, что он сразу после Москвы рванул, как лань, в горы, - это горячей, Серго, это горячей.
4
В шесть сорок пять позвонил Ларик.
- Старикашка, - сказал он неестественно бодро, - я передаю трубку профессору Иванову.
Костенко хотел было ответить, что "такие женские номера у него не проходят" и что это "глупо и неловко", но ответить ничего не успел, потому что услышал голос - странный, сухой, резкий, неинтересный по тембру, но властный и снисходительно-картавый.
- Послушайте, Костенко, это Иванов говорит. Вы давайте-ка приезжайте скоренько. Если денег на такси нет, я одолжу. Вы меня очень интересуете, понятно? Вы мне интересны.
- Я не умею рассказывать.
- Что?
- Я говорю, рассказывать не умею про мою работу. Это вас Лазарь Борисович обманул, что я хороший рассказчик.
- Вы меня интересуете не как рассказчик, вы меня интересуете как больной. Поторопитесь, пожалуйста, я тут задержал рентгенолога.
И положил трубку.
Костенко обернулся к Садчикову:
- У кого бы машину стрельнуть, дед?
- Тебе куда?
- В клинику.
- А что случилось?
- Черт его знает. Съезжу - узнаю. Что-то, говорят, с кровью.
Садчиков позвонил к дежурному, выпросил у него на пятнадцать минут разгонную "Волгу" и подвез Костенко на Кировскую.
Профессор Иванов оказался высоким, барственного вида бритоголовым человеком с громадным перстнем на мизинце.
- Неинтеллигентно все это, - сказал он, не ответив на приветствие Костенко. - Пойдемте, там старуха ждет.
Пока они шли по коридору в рентгеновский кабинет, к "старухе" Блюминой, Иванов продолжал выговаривать Костенко, причем оборачивался к Ларику, будто Костенко здесь и не существовал.
- Кичимся тем, что Кафку читаем, - продолжал ворчать профессор, - а к врачу не ходим. Это же неинтеллигентно: чувствовать боль, усталость, запираться во время рабочего дня, чтобы отдохнуть, и не обратиться к врачу. На Западе люди ежемесячно за большие деньги психиатру показываются, а у нас принудительно не затащишь: "Что я вам, сумасшедший?" Разве не так?
Ларик опасливо посмотрел на Костенко - не стал бы тот спорить. Иванов не терпел, когда ему возражали.
- Игорь Павлович, - заметил Ларик, - этот неинтеллигентный тип спас жизнь вашему учителю.
Иванов споткнулся, словно налетел на стену, даже руки выставил перед собой.
- Это вы?! - Он обернулся к Костенко. - Вы милиционер?
- Он полковник, - обидчиво ответил Ларик.
- Это вы спасли профессора Гальяновского?
- Он, он, - радостно повторил Ларик, - именно он.
- Хорошо, что вы мне сказали, Лазарь Борисович, иначе в гневе я мог бы отрезать ему кое-что еще вместе с аппендицитом... Чем вас наградили за то дело? Гальяновский любит рассказывать о том, как вы его спасли от бандитов. Орден? Медаль?
- Часы "Заря", именные, - ответил Костенко.
- А как здоровье того юноши, в которого стреляли бандиты?
- Рослякова? Ничего. Оклемался.
Они вошли в кабинет, и Ларик шепнул: "Раздевайся".
- А где этот Росляков? Гальяновский сделал на его сердце свою лучшую операцию, ее сейчас изучают студенты.
Костенко не ответил, потому что ему казалось, что этот профессор, как и большинство людей такого типа, говорит так, чтобы не дожидаться ответов, а лишь высказывать свои мысли.
- Так как же у него со здоровьем, у этого Рослякова?
- Со здоровьем у Рослякова хорошо, - ответил Костенко. - Правда, после женитьбы стало ухудшаться.
- Что, дрянь попалась?
- Нет. Она не дрянь. Просто он дурак.
- Так, становитесь сюда, поближе. А что же вы майку не сняли? Бросьте ее куда-нибудь, здесь пол чистый.
Сильные пальцы профессора Иванова властно ухватили Костенко за руки и придвинули к холодному экрану рентгеновского аппарата.
"Вот что значит беззащитность, - подумал Костенко. - А у Даля в словаре совсем не то написано".
- А где сейчас этот Росляков? Вместе с вами? Не дышите. Задержите воздух. Где он? А?
- Мне отвечать или воздух задерживать? - спросил Костенко, чувствуя, как в нем растет раздражение против этого громилы с перстнем.
- Отвечайте.
- Из милиции он ушел. Он теперь...
- Не дышите. Еще ближе ко мне. Не дергайтесь!
- Тут металл холодный.
- Согреется. Так где он?
- В адвокатуре.
- Повернитесь левым боком. Почему ушел? Покашляйте. Нет, активней. Здесь болит?
- Нет.
- Не врите!
- Рядом болит.
- А так?
- Так глаза на лоб лезут. Не жмите больше, а то заору.
- Ну и орите, все равно жать буду. Здесь?
- Нет.
- А если так?
- Болит.
- Здесь отдает или бьет в поддых?
- И бьет и отдает.
- Правым боком повернитесь.
- Рука не пускает.
- А вы поднимите руку. Кашляйте. Сильней. А теперь не дышите. Больно?
- Вы же велели не дышать.
- Вылезайте и одевайтесь. Лазарь, дайте мне сигарету, мои в плаще.
Костенко тихо спросил "старуху" Блюмину - лет тридцати, хорошенькую докторшу-рентгенолога:
- Что, швах мои дела?
- Кто это вам сказал? - Женщина засмеялась, не отрывая глаз от истории болезни, в которую она что-то записывала. - Дела у вас вполне приличные.
Одевшись, Костенко вышел в коридор. Профессор Иванов стоял возле окна и курил. Ларик что-то быстро говорил ему, но, услыхав скрип двери, обернулся и замолчал.
"Плохо дело", - решил Костенко, и сразу же на смену усталости пришло незнакомое ему доселе странное, несколько суетливое желание - узнать о себе и о своей болезни всю правду. То, что он серьезно болен, стало ему сейчас ясно до конца, и он вспомнил, как на днях еще шутливо говорил жене: "Рачок у меня, Машуля", - и совершенно не боялся этих своих слов, и вдруг теперь он ощутил страх, и сказал себе, что никакого рака у него не может быть, все это ерунда, просто какой-нибудь плеврит или воспаление печени, и он - отстраненно и холодно - засек этот внезапно возникший в себе страх, и отметил промелькнувшую мысль про "обычное" воспаление, и вспомнил, что серьезно больные люди интуитивно выстраивают заслон против правды.
- Профессор, я тоже за интеллигентность, - сказал Костенко. - Я за то, чтобы говорить больному правду. Наверное, это жестоко - слабый обязательно сломится, но не надо следовать врачебной этике, ориентируясь на одних слабых. Для меня высшим милосердием является правда.
Иванов внимательно выслушал его, докурил, размял в пальцах окурок, бросил его на пол ("Привык, черт, что за ним все поднимают, - успел отметить Костенко, - и все в руки подают") и сказал:
- Вы больны, и я не собирался этого скрывать. Больны вы серьезно. Рак? Не знаю. Не убежден. Скорее всего у вас воспаление желчного пузыря и поджелудочной железы, но это тоже не подарочек - операцию часа на четыре я вам гарантирую. Однако, - он неторопливо двинулся к кабинету Ларика, продолжая властно и картаво говорить на ходу, - я не исключаю возможность злокачественной опухоли, сиречь рака, в правом легком. Из ста семидесяти раковых больных доктор Зарьялова в нашей клинике выписала на работу сто десятерых. Из них более восьмидесяти процентов - люди не старые, вашего возраста. Старики мрут. Я вам сказал все в открытую, потому что лгать действительно нет смысла: вы, вижу, хотите вылечиться, и в вас есть сила. Поэтому завтра же с утра вам надлежит лечь в институт, в онкологический институт.
- Завтра не выйдет.
- Почему?
- Не выйдет, - повторил Костенко. - Так или иначе придется проходить обследование в нашей клинике, я человек служивый, профессор. И потом дело у меня сейчас.
- Это бросьте. Оставьте такие ответы драматургам, которые пишут героические пьесы. Вы нужны государству здоровым, слишком накладно платить пенсии больным.
- Профессор, я это дело не могу бросить. Оно выгодное. - Костенко вдруг улыбнулся и понял, что он улыбнулся сейчас нормально, как улыбаются обычно, а не заданно, от страха и ощущения обреченной, беспомощной неловкости. - Мне за него премию дадут, у нас сейчас премии дают большие, месячный оклад получу. И на все про все мне надо пять дней. Позвольте, а? Я управлюсь за пять дней. Ну не больше, чем за семь.
- Хорошо, торговаться не буду, это не штатное расписание выбивать, сказал Иванов. - Даю вам неделю при условии, что завтра и послезавтра вы проведете у меня утро - надо сделать обследование загодя. Я ведь не убежден, что у вас рак, отнюдь не убежден. Как говорится, фифти-фифти. Но имейте в виду: каждый день сейчас может иметь решающее значение. Каждый. Если наши исследования покажут, что отсрочка невозможна, ляжете завтра же. К начальнику вашего госпиталя я позвоню, он меня знает - мои ученики консультируют у вас онкологию.