Страница:
– Ваня! За стол! – позвала с кухни Маша. Он закрыл окно и опустил в гнездо шпингалет.
Сидели за расшатанным столом, выдвинутым для такого случая на середину кухни. На первое была окрошка с пузырящимся квасом из полиэтиленовой бутыли, под холодную «Столичную» и расспросы о недавней поездке. На кухне царила все та же разношёрстность обстановки. Шикарный холодильник «Самсунг» прекрасно уживался с пеналом цвета скисшего от древности молока, микроволновая печка «Сименс» мирно соседствовала со своей газовой прабабушкой, перевалившей, верно, двадцатилетний рубеж, комбайн «Мулинекс» стоял на обшарпанной тумбочке с неплотно закрывающейся дверцей…
После окрошки был плов – по новомодному рецепту, куриный, из микроволновки. Принюхавшись, Враг Капитала заскулил, обиженно тявкнул и с видом оскорблённой добродетели убрался из кухни. Курицу он не уважал. Люди остались – открыли «Ахтамар», занялись пловом и продолжили игру в вопросы и ответы. Собственно, общались в основном профессор с дочерью.
– Что это вы, Мариша, вернулись так скоро? – Звягинцев с напускным равнодушием поддел вилкой рис, прожевал, задумался, добавил на тарелку кетчупа. – С погодой не заладилось? Или… по дому соскучилась?
Голос его предательски дрогнул. На какое-то мгновение он превратился из респектабельного научного мужа в одинокого, всеми забытого старика.
– Не, пап, погода здесь ни при чём. – Маше вдруг стало мучительно жаль отца. Оставив недоеденный плов, она резко поднялась, принесла из прихожей сумочку и вытащила небольшой целлофановый пакет. – Вот, смотри! Это тебе привет из Лапландии.
– Так, так… – Сразу оживившись, Звягинцев положил вилку и осторожно, кончиками пальцев, извлёк замысловатое образование. Уже не серое, а угольно-чёрное; – Хм, интересно, этот ваш. привет, похоже, ничего не весит, хотя весьма плотен на ощупь. И. похоже, поглощает весь видимый спектр…
Загадочная веточка успела изменить не только цвет, но и форму, превратившись из сувенирной плетёнки в некое подобие причудливой спирали. Теперь она была выгнута наподобие ленты Мёбиуса, только на порядок более сложно.
– Понимаешь, пап, вначале оно было совершенно аморфно и сверкало, как рождественская ёлка. – Маша, несмотря на жару, вздрогнула и почему-то перешла на шёпот:
– А потом усохло, в веточку превратилось.
И, опуская некоторые касавшиеся только их с Иваном подробности, она поведала о восхождении на Чёрную тундру. Начиная с россказней старого саама и кончая страшными котообразными людьми с их явно нехорошими намерениями. Не забыла ни о таинственной полянке, ни о недовольстве бабки Григорьевны…
– Нехорошо как-то получилось. Вначале огненный цветок у чуди подземной потырили… – Маша налила себе квасу, попробовала легкомысленно улыбнуться, но память о пережитом страхе мешала. – Потом Ваня этим типам по шеям надавал…
«Кому надавал, а кого совсем уложил…» – Иван счёл за лучшее не уточнять. На другой день он наведался к месту побоища, но не нашёл там ни мёртвых, ни живых. Ни, между прочим, каких-либо следов перетаскивания тел. Вот тогда баба Тома и посоветовала им уезжать подобру-поздорову – пока чего похуже не приключилось. И подполковник спецназа послушался, ибо знал свою бабушку. Зря пугать не будет…
Профессор, слушавший внимательно, неодобрительно хмурил кустистые брови.
– Чудь подземная? Ты, Марина, почитай-ка внимательно северные сказки. – Он встал, прошёлся от стола к окну, снова сел. – Все подземные жители крайне низкорослы. Норвежские альвы, датские эльвы, ирландские лепреконы, англосаксонские гномы… Гномы!.. А британские малютки медовары пикты? А премудрые карлики, на которых держится весь скандинавский эпос? А германские нибелунги, наконец? По всей вероятности, и наша «чудь белоглазая» должна быть малоросла. Так что, осмелюсь предположить, уважаемый Иван Степанович имел дело с кем-то покрепче…
– Согласен. Пардон… – Скудин привстал, расстегнул лёгкую рубашку, предъявляя вещественное свидетельство. – Вот такие сказки Кольского леса…
На животе у него ещё красовался могучий, словно от удара копытом, кровоподтёк. Звягинцев только покачал головой: ему-то казалось, колотить Марининого мужа было всё равно что бетонную стену. Однако научный интерес возобладал, и он повернулся к дочери:
– Ну а если сказки в сторону, то каково ваше мнение, коллега?
(Конечно, коллега. Если бы не закрутила роман, связавшись с этим звероподобным, как раз теперь бы докторскую дописывала…)
– Я бы, если выражаться в терминах теории Джозефсена, назвала это синтроподом. – Кивнув на «привет из Лапландии», Маша прищурила глаза и медленно отпила кваса. – Его визуализация с последующей материализацией ничуть не противоречит модели Уиллера. Особенно если принять во внимание концепцию Эйнштейне-Розеновских туннелей искривлённого пространства…
– Ага! И превосходным образом сочетается с идеями Тейяра де Шардена о психическом гиперуниверсуме. – Окончательно забыв о хлебе насущном, Звягинцев поднес к глазам загадочное образование, и на губах его заиграла восторженная улыбка. – И обрати внимание, Марина, оно материализовалось в виде спирали, что навряд ли случайно. Весь космос, все мироздание состоит из спиралей. От галактик до вакуумно-квантовых вихрей. Видимо, это элемент кода… единого кода единого мира, заложенный природой-матерью в фундамент всего живого и неживого… Тут тебе и знаменитая двойная спираль Уотсона-Крика, молекулярная модель генетического кода… А торсионные поля, которыми мы, собственно, занимаемся? – Он вдруг замолчал, осенённый неожиданной мыслью. Рывком поднялся и едва ли не бегом устремился к себе, коротко бросив на ходу:
– Маша, наливай чаю, там рулет в холодильнике. Вишнёвый…
– «Не женитесь на курсистках, они толсты, как сосиски», – вздохнул Скудин, когда умчавшийся по коридору профессор более не мог его слышать. – Кто такой хоть этот ваш Джозефсен? Иностранный шпион? Может, я с ним пиво где-нибудь пил?..
В его голосе звучала тоска. Перед Машей можно было не притворяться. Угодив на работу в НИИ, он изо всех сил старался соответствовать, но получалось далеко не всегда. Образования не хватало. Ох, джунгли!.. Насколько там иной раз было проще…
– Брайен Джозефсен – нобелевский лауреат. – Маша поднялась, включила электрочайник, стала потрошить вишнёвый рулет и с торжеством продемонстрировала Скудину срез:
– Ага! Кстати-то о спиралях… Так вот, Джозефсен создал теорию о возможности существования параллельных миров. Кино смотрел небось?.. Где эти самые туда-сюда прыгают?
Скудин кивнул.
– Как ты понимаешь, – продолжала она, – в действительности всё сложней. Параллельные миры не то чтобы соприкасаются с нашим… Джозефсен пишет, мы их не воспринимаем, так как наше сознание сковано бременем догм и формальной логики. Тем не менее, структуры высших измерений в наш универсум всё-таки иногда проникают. Он их называет «синтроподами», или тенями многомерных структур. Понимаешь?.. Время мыслится как особого рода квазиматериальная сущность…
Не зря говорят, будто один из признаков настоящего учёного – это способность объяснить, чем он занимается, последней уборщице на примере водосточной трубы. Если это верно, то Маша, без сомнения, была настоящим учёным. Умела растолковать мужу-спецназовцу так, что он хоть и на пределе, «в осях», но всё-таки понимал. Скудин снова кивнул.
– …Как связующий материал, соединяющий воедино всё сущее. Тем самым оно не внесущностно, оно есть сама жизнь. Можно даже утверждать, что нет вообще ничего, кроме времени. Еще Эйнштейн говорил, что деление на прошлое, настоящее и будущее есть не что иное, как иллюзия. Хотя достаточно устойчивая…
– «И много преуспел в изучении Дзынь», – процитировал Скудин писателя Успенского. Маша свободно витала в мирах, где он был так же беспомощен, как сама она – в дремучем Кольском лесу. Тут не только приключения богатыря Жихаря можно припомнить…
– …Короче, мой дорогой, вся наша так называемая эволюция – просто историческая парадигма. Идея, порождённая убогим трёхмерным мышлением при линейном одномерном понимании времени. Академический нонсенс! Вероятно, существуют универсумы, движущиеся в обратном направлении. А уж более растянутые или сжатые во временном отношении, чем наш, – наверняка! – За такие пассажи, – проговорил Иван задумчиво, – тебя в средние века знаешь бы что?..
– Ну и совершенно не обязательно, – фыркнула Маша, уютно устраиваясь подле него на диване. Были всё-таки вселенные, равно понятные им обоим. – Иногда, говорят, приходил добрый молодец и спасал красную девицу… Вырывал из лап инквизиции…
Кнопик, учуяв десерт, рысью заявился в кухню, мастерски сделал стойку и заскулил, жалобно тряся бородой. Сладкое он готов был жрать без меры, с волчьим аппетитом, совершенно не заботясь о фигуре. Пока барбос блаженствовал над кусочком рулета, а Маша ораторствовала, Иван одолел чашку чаю и задумчиво закурил. Слово «синтропод» вызывало у него какие-то ассоциации из мира животных. Он бы так обозвал не Машину закорючку, а скорее уж тех… котоподобных. Со зрачками и сплюснутыми ушами…
– Итак, Ванечка, всё во власти хронального, колеблющегося с крайне высокой частотой поля… – Маша наконец выдохлась и тоже занялась чаем. Тем временем послышались торопливые шаги, и на кухне появился Звягинцев. В руке у него был альбом с таинственными изображениями пустыни Наска:
– Марина, ты только посмотри! – С торжествующим видом он указал на гигантскую обезьяну, нарисованную тысячелетия назад, рядом выложил на глянцевый лист «привет из Лапландии». – Идентичность стопроцентная, хоть на компьютере проверяй. Вот хвост мартышки, вот твой… синтропод. Обе спирали, без сомнения, образованы парными потоками временной энергии, направленными противоположно. То есть древние прекрасно знали о динамическом хрональном равновесии и символически запечатлели это на рисунке. А твой образец, Марина, – что материальное подтверждение их гениальной догадки. Истоки которой, несомненно, в сокровищнице земной протоцивилизации… – Он сдёрнул с носа очки. – Всё возвращается на круги своя!..
– Субатомная голографическая концепция поля, – подсказала Маша.
– Вот именно. Когда ещё Анаксимандр рассуждал об алейроне? А Пифагор с его утверждением о двойственности мира?.. Пожалуйста: антивещество, работы англичанина Уотсона…
– Сдаётся мне, папа… – Маша отставила в сторону блюдечко и наклонилась вперёд, став похожей на пантеру перед прыжком. – А не слабо нам теперь выделить квант хрональной праматерии, а?.. Той самой «временной субстанции» алхимиков… Даёшь?!!
Глаза её засверкали. Скудин вспомнил, как она обнимала его на полянке.
– Ну конечно, умница, ну конечно! – Звягинцев снова вскочил, возбуждённо закружился по кухне. Так он расхаживал по лаборатории во время важного эксперимента. – Мы развернём эту спираль! Да тут, пожалуй, вся современная концепция вакуума на попа встанет!..
…Вот так у нас в России происходят перевороты в науке. На кухне за чаем…
Два месяца спустя подполковника Скудина вызвали в Москву. Маша самолично отвезла его в аэропорт на «девятке», покинувшей ради такого случая крытый зелёным рубероидом гараж возле помойки. Небо было хмурое и сочилось дождём, но никаких метеорологических кризисов не ожидалось, так что самолёт отбывал без задержки. Маша с Иваном подкатили, что называется, впритирку к окончанию регистрации и только успели торопливо поцеловаться возле стойки московского рейса, бесследно заглаживая лёгкую размолвку, случившуюся накануне. Скудин убежал на посадку и без каких-либо приключений добрался в столицу, чтобы сразу, пока самолёт ещё бежал по дорожке, позвонить с мобильника жене в лабораторию. Они поговорили, слегка посекретничали, посмеялись каким-то своим пустякам, ничего не значившим для посторонних…
А спустя неполные сутки по всем главным телевизионным каналам показывали один и тот же сюжет. О взрыве и грандиозном пожаре в санкт-петербургском НИИ под скромным названием «Гипертех». С неисчислимым материальным ущербом и, что самое скверное, с человеческими жертвами..
Закопчённый и смертельно усталый огнеборец, отснятый на фоне ещё сочащихся дымом руин, заявил об отсутствии радиационного и химического заражения и уверенно назвал в качестве причины возгорания самую что ни есть бытовую оплошность сотрудников. Что-то вроде вовремя не выключенного кипятильника… Однако Иван, услышавший о пожаре далеко не из выпуска новостей, ЗНАЛ. ТЕЛЕВИЗИОНЩИКИ ВРАЛИ. В интересах дела, конечно… Как всегда… На этот день у Маши в лаборатории был назначен стратегический опыт по изучению свойств пространства и времени. Что-то там такое собирались в мартышкин хвост закрутить с помощью лазеров и магнитного поля. Не то, наоборот, раскрутить…
Иван, без звука отпущенный генералом, прилетел назад в Питер через три часа после катастрофы, и его худшие опасения подтвердились. Профессор Звягинцев отыскался в больнице. С гипсом на левой ноге. А вот Маши в числе тех, кто выскочил из здания сам или был вытащен пожарными, не обнаружилось.
Лаборатория, где проводили безобидный – согласно замыслу – эксперимент, выглядела сущим Чернобылем. Тяжеленные стальные шкафы на другом конце обширного зала были раскиданы, точно обувные коробки. А трое сотрудников, хлопотавших в тот момент непосредственно возле установки, так и не были найдены. Ни среди живых, ни среди мёртвых.
Только жирные хлопья сажи гроздьями свешивались с потолка…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Сундук мертвеца
Сидели за расшатанным столом, выдвинутым для такого случая на середину кухни. На первое была окрошка с пузырящимся квасом из полиэтиленовой бутыли, под холодную «Столичную» и расспросы о недавней поездке. На кухне царила все та же разношёрстность обстановки. Шикарный холодильник «Самсунг» прекрасно уживался с пеналом цвета скисшего от древности молока, микроволновая печка «Сименс» мирно соседствовала со своей газовой прабабушкой, перевалившей, верно, двадцатилетний рубеж, комбайн «Мулинекс» стоял на обшарпанной тумбочке с неплотно закрывающейся дверцей…
После окрошки был плов – по новомодному рецепту, куриный, из микроволновки. Принюхавшись, Враг Капитала заскулил, обиженно тявкнул и с видом оскорблённой добродетели убрался из кухни. Курицу он не уважал. Люди остались – открыли «Ахтамар», занялись пловом и продолжили игру в вопросы и ответы. Собственно, общались в основном профессор с дочерью.
– Что это вы, Мариша, вернулись так скоро? – Звягинцев с напускным равнодушием поддел вилкой рис, прожевал, задумался, добавил на тарелку кетчупа. – С погодой не заладилось? Или… по дому соскучилась?
Голос его предательски дрогнул. На какое-то мгновение он превратился из респектабельного научного мужа в одинокого, всеми забытого старика.
– Не, пап, погода здесь ни при чём. – Маше вдруг стало мучительно жаль отца. Оставив недоеденный плов, она резко поднялась, принесла из прихожей сумочку и вытащила небольшой целлофановый пакет. – Вот, смотри! Это тебе привет из Лапландии.
– Так, так… – Сразу оживившись, Звягинцев положил вилку и осторожно, кончиками пальцев, извлёк замысловатое образование. Уже не серое, а угольно-чёрное; – Хм, интересно, этот ваш. привет, похоже, ничего не весит, хотя весьма плотен на ощупь. И. похоже, поглощает весь видимый спектр…
Загадочная веточка успела изменить не только цвет, но и форму, превратившись из сувенирной плетёнки в некое подобие причудливой спирали. Теперь она была выгнута наподобие ленты Мёбиуса, только на порядок более сложно.
– Понимаешь, пап, вначале оно было совершенно аморфно и сверкало, как рождественская ёлка. – Маша, несмотря на жару, вздрогнула и почему-то перешла на шёпот:
– А потом усохло, в веточку превратилось.
И, опуская некоторые касавшиеся только их с Иваном подробности, она поведала о восхождении на Чёрную тундру. Начиная с россказней старого саама и кончая страшными котообразными людьми с их явно нехорошими намерениями. Не забыла ни о таинственной полянке, ни о недовольстве бабки Григорьевны…
– Нехорошо как-то получилось. Вначале огненный цветок у чуди подземной потырили… – Маша налила себе квасу, попробовала легкомысленно улыбнуться, но память о пережитом страхе мешала. – Потом Ваня этим типам по шеям надавал…
«Кому надавал, а кого совсем уложил…» – Иван счёл за лучшее не уточнять. На другой день он наведался к месту побоища, но не нашёл там ни мёртвых, ни живых. Ни, между прочим, каких-либо следов перетаскивания тел. Вот тогда баба Тома и посоветовала им уезжать подобру-поздорову – пока чего похуже не приключилось. И подполковник спецназа послушался, ибо знал свою бабушку. Зря пугать не будет…
Профессор, слушавший внимательно, неодобрительно хмурил кустистые брови.
– Чудь подземная? Ты, Марина, почитай-ка внимательно северные сказки. – Он встал, прошёлся от стола к окну, снова сел. – Все подземные жители крайне низкорослы. Норвежские альвы, датские эльвы, ирландские лепреконы, англосаксонские гномы… Гномы!.. А британские малютки медовары пикты? А премудрые карлики, на которых держится весь скандинавский эпос? А германские нибелунги, наконец? По всей вероятности, и наша «чудь белоглазая» должна быть малоросла. Так что, осмелюсь предположить, уважаемый Иван Степанович имел дело с кем-то покрепче…
– Согласен. Пардон… – Скудин привстал, расстегнул лёгкую рубашку, предъявляя вещественное свидетельство. – Вот такие сказки Кольского леса…
На животе у него ещё красовался могучий, словно от удара копытом, кровоподтёк. Звягинцев только покачал головой: ему-то казалось, колотить Марининого мужа было всё равно что бетонную стену. Однако научный интерес возобладал, и он повернулся к дочери:
– Ну а если сказки в сторону, то каково ваше мнение, коллега?
(Конечно, коллега. Если бы не закрутила роман, связавшись с этим звероподобным, как раз теперь бы докторскую дописывала…)
– Я бы, если выражаться в терминах теории Джозефсена, назвала это синтроподом. – Кивнув на «привет из Лапландии», Маша прищурила глаза и медленно отпила кваса. – Его визуализация с последующей материализацией ничуть не противоречит модели Уиллера. Особенно если принять во внимание концепцию Эйнштейне-Розеновских туннелей искривлённого пространства…
– Ага! И превосходным образом сочетается с идеями Тейяра де Шардена о психическом гиперуниверсуме. – Окончательно забыв о хлебе насущном, Звягинцев поднес к глазам загадочное образование, и на губах его заиграла восторженная улыбка. – И обрати внимание, Марина, оно материализовалось в виде спирали, что навряд ли случайно. Весь космос, все мироздание состоит из спиралей. От галактик до вакуумно-квантовых вихрей. Видимо, это элемент кода… единого кода единого мира, заложенный природой-матерью в фундамент всего живого и неживого… Тут тебе и знаменитая двойная спираль Уотсона-Крика, молекулярная модель генетического кода… А торсионные поля, которыми мы, собственно, занимаемся? – Он вдруг замолчал, осенённый неожиданной мыслью. Рывком поднялся и едва ли не бегом устремился к себе, коротко бросив на ходу:
– Маша, наливай чаю, там рулет в холодильнике. Вишнёвый…
– «Не женитесь на курсистках, они толсты, как сосиски», – вздохнул Скудин, когда умчавшийся по коридору профессор более не мог его слышать. – Кто такой хоть этот ваш Джозефсен? Иностранный шпион? Может, я с ним пиво где-нибудь пил?..
В его голосе звучала тоска. Перед Машей можно было не притворяться. Угодив на работу в НИИ, он изо всех сил старался соответствовать, но получалось далеко не всегда. Образования не хватало. Ох, джунгли!.. Насколько там иной раз было проще…
– Брайен Джозефсен – нобелевский лауреат. – Маша поднялась, включила электрочайник, стала потрошить вишнёвый рулет и с торжеством продемонстрировала Скудину срез:
– Ага! Кстати-то о спиралях… Так вот, Джозефсен создал теорию о возможности существования параллельных миров. Кино смотрел небось?.. Где эти самые туда-сюда прыгают?
Скудин кивнул.
– Как ты понимаешь, – продолжала она, – в действительности всё сложней. Параллельные миры не то чтобы соприкасаются с нашим… Джозефсен пишет, мы их не воспринимаем, так как наше сознание сковано бременем догм и формальной логики. Тем не менее, структуры высших измерений в наш универсум всё-таки иногда проникают. Он их называет «синтроподами», или тенями многомерных структур. Понимаешь?.. Время мыслится как особого рода квазиматериальная сущность…
Не зря говорят, будто один из признаков настоящего учёного – это способность объяснить, чем он занимается, последней уборщице на примере водосточной трубы. Если это верно, то Маша, без сомнения, была настоящим учёным. Умела растолковать мужу-спецназовцу так, что он хоть и на пределе, «в осях», но всё-таки понимал. Скудин снова кивнул.
– …Как связующий материал, соединяющий воедино всё сущее. Тем самым оно не внесущностно, оно есть сама жизнь. Можно даже утверждать, что нет вообще ничего, кроме времени. Еще Эйнштейн говорил, что деление на прошлое, настоящее и будущее есть не что иное, как иллюзия. Хотя достаточно устойчивая…
– «И много преуспел в изучении Дзынь», – процитировал Скудин писателя Успенского. Маша свободно витала в мирах, где он был так же беспомощен, как сама она – в дремучем Кольском лесу. Тут не только приключения богатыря Жихаря можно припомнить…
– …Короче, мой дорогой, вся наша так называемая эволюция – просто историческая парадигма. Идея, порождённая убогим трёхмерным мышлением при линейном одномерном понимании времени. Академический нонсенс! Вероятно, существуют универсумы, движущиеся в обратном направлении. А уж более растянутые или сжатые во временном отношении, чем наш, – наверняка! – За такие пассажи, – проговорил Иван задумчиво, – тебя в средние века знаешь бы что?..
– Ну и совершенно не обязательно, – фыркнула Маша, уютно устраиваясь подле него на диване. Были всё-таки вселенные, равно понятные им обоим. – Иногда, говорят, приходил добрый молодец и спасал красную девицу… Вырывал из лап инквизиции…
Кнопик, учуяв десерт, рысью заявился в кухню, мастерски сделал стойку и заскулил, жалобно тряся бородой. Сладкое он готов был жрать без меры, с волчьим аппетитом, совершенно не заботясь о фигуре. Пока барбос блаженствовал над кусочком рулета, а Маша ораторствовала, Иван одолел чашку чаю и задумчиво закурил. Слово «синтропод» вызывало у него какие-то ассоциации из мира животных. Он бы так обозвал не Машину закорючку, а скорее уж тех… котоподобных. Со зрачками и сплюснутыми ушами…
– Итак, Ванечка, всё во власти хронального, колеблющегося с крайне высокой частотой поля… – Маша наконец выдохлась и тоже занялась чаем. Тем временем послышались торопливые шаги, и на кухне появился Звягинцев. В руке у него был альбом с таинственными изображениями пустыни Наска:
– Марина, ты только посмотри! – С торжествующим видом он указал на гигантскую обезьяну, нарисованную тысячелетия назад, рядом выложил на глянцевый лист «привет из Лапландии». – Идентичность стопроцентная, хоть на компьютере проверяй. Вот хвост мартышки, вот твой… синтропод. Обе спирали, без сомнения, образованы парными потоками временной энергии, направленными противоположно. То есть древние прекрасно знали о динамическом хрональном равновесии и символически запечатлели это на рисунке. А твой образец, Марина, – что материальное подтверждение их гениальной догадки. Истоки которой, несомненно, в сокровищнице земной протоцивилизации… – Он сдёрнул с носа очки. – Всё возвращается на круги своя!..
– Субатомная голографическая концепция поля, – подсказала Маша.
– Вот именно. Когда ещё Анаксимандр рассуждал об алейроне? А Пифагор с его утверждением о двойственности мира?.. Пожалуйста: антивещество, работы англичанина Уотсона…
– Сдаётся мне, папа… – Маша отставила в сторону блюдечко и наклонилась вперёд, став похожей на пантеру перед прыжком. – А не слабо нам теперь выделить квант хрональной праматерии, а?.. Той самой «временной субстанции» алхимиков… Даёшь?!!
Глаза её засверкали. Скудин вспомнил, как она обнимала его на полянке.
– Ну конечно, умница, ну конечно! – Звягинцев снова вскочил, возбуждённо закружился по кухне. Так он расхаживал по лаборатории во время важного эксперимента. – Мы развернём эту спираль! Да тут, пожалуй, вся современная концепция вакуума на попа встанет!..
…Вот так у нас в России происходят перевороты в науке. На кухне за чаем…
Два месяца спустя подполковника Скудина вызвали в Москву. Маша самолично отвезла его в аэропорт на «девятке», покинувшей ради такого случая крытый зелёным рубероидом гараж возле помойки. Небо было хмурое и сочилось дождём, но никаких метеорологических кризисов не ожидалось, так что самолёт отбывал без задержки. Маша с Иваном подкатили, что называется, впритирку к окончанию регистрации и только успели торопливо поцеловаться возле стойки московского рейса, бесследно заглаживая лёгкую размолвку, случившуюся накануне. Скудин убежал на посадку и без каких-либо приключений добрался в столицу, чтобы сразу, пока самолёт ещё бежал по дорожке, позвонить с мобильника жене в лабораторию. Они поговорили, слегка посекретничали, посмеялись каким-то своим пустякам, ничего не значившим для посторонних…
А спустя неполные сутки по всем главным телевизионным каналам показывали один и тот же сюжет. О взрыве и грандиозном пожаре в санкт-петербургском НИИ под скромным названием «Гипертех». С неисчислимым материальным ущербом и, что самое скверное, с человеческими жертвами..
Закопчённый и смертельно усталый огнеборец, отснятый на фоне ещё сочащихся дымом руин, заявил об отсутствии радиационного и химического заражения и уверенно назвал в качестве причины возгорания самую что ни есть бытовую оплошность сотрудников. Что-то вроде вовремя не выключенного кипятильника… Однако Иван, услышавший о пожаре далеко не из выпуска новостей, ЗНАЛ. ТЕЛЕВИЗИОНЩИКИ ВРАЛИ. В интересах дела, конечно… Как всегда… На этот день у Маши в лаборатории был назначен стратегический опыт по изучению свойств пространства и времени. Что-то там такое собирались в мартышкин хвост закрутить с помощью лазеров и магнитного поля. Не то, наоборот, раскрутить…
Иван, без звука отпущенный генералом, прилетел назад в Питер через три часа после катастрофы, и его худшие опасения подтвердились. Профессор Звягинцев отыскался в больнице. С гипсом на левой ноге. А вот Маши в числе тех, кто выскочил из здания сам или был вытащен пожарными, не обнаружилось.
Лаборатория, где проводили безобидный – согласно замыслу – эксперимент, выглядела сущим Чернобылем. Тяжеленные стальные шкафы на другом конце обширного зала были раскиданы, точно обувные коробки. А трое сотрудников, хлопотавших в тот момент непосредственно возле установки, так и не были найдены. Ни среди живых, ни среди мёртвых.
Только жирные хлопья сажи гроздьями свешивались с потолка…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОДИН ДЕНЬ ИВАНА СТЕПАНОВИЧА
Сундук мертвеца
– Ну, Господи, благослови! – Перекрестясь, Натаха сбросила полусапожки от Армани, тяжело вздохнула и, ловко наворачивая портянки, переобулась в кирзовые «прохаря» – великоватые, грязные донельзя. Теперь сменить кожаную куртку на замызганный ватник, прикрыть модную стрижку шапчонкой-петушком, натянуть замшевые, на меху, перчатки – и всё по железке, готовность ноль. Большой стройностью Натаха не отличалась, а потому, поёрзав на автомобильном сиденье и согнувшись-разогнувшись несколько раз, изрядно запыхалась.
Почему «боевое» снаряжение нельзя было стирать и почему переодевались всегда в машине, а не, например, дома, – Натаха и её спутники, наверное, не взялись бы ответить. Должно быть, первый раз всё состоялось стихийно, а потом стало традицией, нарушать которую они уже не решались. Люди, занимающиеся делом принципиально непредсказуемым и зачастую опасным, почти все весьма суеверны. Бытие определяет…
Серый, сидевший на водительском месте, деловито обездвиживал «Мерседес» – малтилок, грабли на педали, кочергу на руль, карточку антиразбоя на грудь, поближе к сердцу. Потом тоже принялся переодеваться. Делать это, не вылезая из-за баранки, было ещё неудобнее, чем на заднем сиденье.
– Надо было всё же тебе священный долг-то исполнить. – Юркан, сидевший сзади, рядом с Натахой, уже завершил облачение и теперь, ухмыляясь, наблюдал, как Серый неловко натягивает общевойсковые, болотного колера защитные бахилы. – Не вертелся бы сейчас, как уж на сковородке. В непобедимой ведь как? Не умеешь – научим, не хочешь – заставим…
Это тоже была семейная шутка, традиционно произносимая при каждых сборах «на дело». Лет двадцать назад Юркан избавил кореша Сергуню от армии. Путём инсценировки нападения. С печальным результатом в виде сотрясения мозгов, якобы перешедшего в «УО» – умственную отсталость; в те благословенные времена медики наивно считали, будто недоумки армии не нужны. Самого «нападавшего» стукнуть по кумполу было некому, и он вскоре загремел прямым ходом в Афган. Где заработал, вначале гепатит, а потом душманскую пулю. От всего этого теперь плохо гнулась рука и нутро не принимало ни вина, ни пива – только водочки, да и то по чуть-чуть. Вот такие воспоминания.
– Всё! Зер гут, камараден! – выдал Серый ещё одну ритуальную фразу. Справился наконец с бахилами и натянул старую, неимоверно грязную курточку-болонью. – Выходим, господа!
Вылезли, взяли из багажника сумки и под вяканье принявшего стражу «Клиффорда» двинулись проходным двором на соседнюю улицу. Был пятый час вечера, самое подходящее время. Люди возвращались с работы, малышню вели по домам, бомжи ещё промышляли вдали от берлог… Никто не помешает.
Вскоре они подошли к большому четырехэтажному дому, сразу видно, расселённому, – с улицы он был заколочен.
– Лево руля. – Серый, ходивший сюда на разведку, уверенно свернул за угол во двор, и они увидели свисающую на одной петле дверь некогда чёрного, а в советские времена самого что ни есть парадного входа. – Медам, месье, прошу!
Всё было как всегда. Изнутри густо тянуло зловонием.
Постарались кошки, бомжи и случайные, скорбные животами прохожие.
– Никакой сознательности в народе… – раздражённо бормотал Юркан, первым поднимавшийся по загаженной лестнице. Он внимательно смотрел под ноги, стараясь ни во что не ступить. Юмор ситуации состоял в том, что им самим, если всё пойдёт хорошо, предстояло покинуть это здание лишь через несколько часов. А это значило, что в миазмы разорённого дома вольётся и их скромная лепта.
Между тем когда-то, при жизни, дом был вправду очень славным. Даже в старой части города не всюду встретить подъезды, сплошь выложенные рельефными изразцами, и эти изразцы за сто лет не утратили ни блеска, ни красок, подобранных с изяществом и художественным вкусом. Вился с плитки на плитку совершенно живой плющ, сквозь густые листья синел заброшенный пруд, в таинственном полумраке расцветали золотые и белые лилии…
Хоть отколупывай и к себе в квартиру тащи. Натаха по-хозяйски осматривалась по сторонам:
– Однако хороший дом, почти не разбомбленный[15], так, падальщики[16] поковырялись…
– Дай-то Боженька, чтобы без «синего фона», – проворчал Юркан.
– Типун тебе на язык! – Натаха сразу остановилась и проворно поплевала через левое плечо:
– Тьфу, тьфу, тьфу!
– Ты, Юрка, накаркаешь. – Серый зачем-то выключил фонарь и сказал с нарочитой бодростью, словно объясняя кому-то:
– Мы честные чердачники, не могилы роем…
И не двинулся с места, пока жадно, в две затяжки, не выкурил затрещавшую сигарету.
Воистину профессиональный фольклор ещё ждёт своих Колумбов от филологии. Может, когда-нибудь и дождётся. Начали же у нас с грехом пополам изучать воровской эпос, подвели теоретическую базу под детские страшилки о Чёрной Руке… Так вот, на любом заводе, где есть хоть одна мало-мальски серьёзная печь. вам непременно расскажут, как однажды сломался манипулятор, шурующий в этой самой печи, и, ухватив за шкирку, поволок в пламя рабочего. Люди, лазающие под землю, поведают про Горбатого каменотёса и «дедушку Шубина» (именно так, с маленькой буквы), устраивающего завалы. Ну а «синий фон» – это бич Божий профессиональных кладоискателей. Кто видел его – утверждает, будто это такое свечение ярко-синего или голубого тона. Вот только видевших и способных позже что-либо утверждать очень немного, ибо встреча с «фоном» обычно заканчивается гибелью или умопомешательством. Потому как вызывает он панический страх, предвещает всевозможные беды и даже может выдернуть все кости, оставляя от человека бесформенную кровавую груду. «Ведьмин студень» братьев Стругацких, но не где-то «у них там», а здесь у нас в России, в Питере, и, если подумать, все соглашаются, что дыма без огня не бывает…
…На чердак вела лестница с обломанными ступенями. Первым по ним вскарабкался Серый. Он поднялся легко, без напряжения: не зря (даром что головкой ударенный) занимался когда-то самбо и «работал по камээсу»[17]. Следом влезла Натаха – именно влезла, задыхаясь, пыхтя, любовь к компьютеру и эклерам давала о себе знать. Юркан одолел ступени последним, проклиная раненую руку и вполголоса матерясь.
На чердаке царили грязь и полумрак. Пол был покрыт вековой слежавшейся пылью, неким подобием не то ваты, не то войлока, при малейшем сотрясении испускавшим густое, медленно оседавшее облако.
– Ну, приступим, благословясь… – Осмотревшись, Серый вытащил из сумки маленькую мотыгу, отошёл в угол и, отворачивая лицо, принялся рыхлить «археологический слой». Потом достал лопатку и опустился на корточки, деловито начиная раскопки.
– Аминь. – Натаха и Юркан тоже взялись за мотыжки, пыльная туча поползла к стропилам из трёх углов сразу. Процесс пошёл.
Скоро все надсадно кашляли, но респиратора не надел ни один. Не признавали. Хотя и могли купить в ближайшем хозяйственном магазине. Расея…
– Есть контакт! – скоро крикнул из своего угла Серый. В его руках тускло мерцала здоровенная пивная бутылка, украшенная горделивой надписью полукругом: «Калинкин. Петроград. Заявлено отделу промышленности».
– Десять баксов, – ободряюще прокомментировала Натаха. Да уж – это вам не современный «Калинкин», посуду от которого ещё не всюду берут, а если берут, то за гроши!
Сама «атаманша» тоже не теряла даром времени и была по обыкновению удачливей мужиков. На свет Божий явилась петля из красной муаровой ленты с тонкими желтыми полосками по краям. Потом золотой галун от офицерского погона с двумя малиновыми просветами и тремя звёздочками, вышитыми мишурой.
– Подполковник Стрелков! – Сразу заинтересовавшись, Юркан подошёл поближе, осторожно осмотрел находку. – А ведь это скорее всего темляк. Цветов ордена святой Анны. – И деловито прокомментировал:
– Обычно жаловали за геройство.
Мог ли знать храбрый боевой офицер, принимавший награду, где она в конце концов окажется и какие руки её будут держать…
Между тем процесс споро шёл вглубь и вширь, постепенно охватывая всю чердачную площадь. Одна за другой из пыли извлекались находки: аптечные пузырьки с двуглавыми орлами, позеленевшие монеты, пара непонятных медяшек с эмалевыми глазками, старинные пуговицы. Всеобщее ликование вызвала находка Юркана – четырёхгранная бутылочка, сплошь покрытая рельефными ликами святых и испещрённая славянской вязью. «Вера твоя спасет тя, – значилось на одной из граней. – Иди с миром. Святая вода Угрешского монастыря».
– Вот он, опиум для народа! – Натаха восхищённо повертела бутылочку, любовно погладив, вернула хозяину. – Полета баксов, Юркан. С тебя причитается!
– Да уж, – тот убрал добычу в сумку и, вытерев трудовой пот (на лице образовались грязные разводы), внимательно оглядел чердак. – Да, как говорил Горбач, вот где собака порылась. Здесь, пожалуй, всё.
Отдых получился коротким – особо рассиживать было недосуг. Выкурили по сигаретке и спустились вниз, в квартиры. Вскрывать полы, простукивать стены, методично взламывать подоконники…
– Хор-роший дом! – Юркан потрогал медную, отлично сохранившуюся ручку на первой же двери, но брать не стал. Шагнул внутрь квартиры и вытащил титановую фомку:
– Ну-с, приступим…
Это раньше, пару лет назад, поиск ручек, шпингалетов и прочей фурнитуры был прибыльным делом. Отчищенная от краски и окислов, отполированная специальной пастой, «медяшка» расходилась влёт и приносила за месяц до полуштуки баксов дохода. Теперь рынок заполонили новоделы, и покупатель, сбитый с панталыку блестящими импортными финтифлюшками, перестал ценить настоящую вещь. Сбили, сволочи, цену!
– Сама пойдёт!.. – Юркан с Серёгой стали с треском отрывать половицы. Под ними в серой лохматой пыли кое-где виднелись монеты, в основном советские копейки выпуска шестьдесят девятого года. Видимо, играли свадьбу, и молодых по традиции осыпали деньгами. А может, дети баловались, устраивали между перекрытиями «клад»… В общем, мелочевка, ничего особенно интересного. Натаха критически посмотрела на парней и занялась подоконником. Распотрошив его, она сунула руку в открывшееся углубление и извлекла завёрнутый в промасленную тряпочку револьвер. Рядом лежало разрешение на право его ношения, выданное в 1918 году Василеостровской ЧК на имя некоего Хаима Абрамовича. Носившего смешную фамилию Сруль.
– Наградной! – Юркан поскрёб ногтем золочёное рифление, игравшее в луче фонаря. – Самовзводный, вот это я понимаю! К нему шашка вообще-то полагалась… Золотое оружие за доблесть. Зуб даю, что Сруль его спёр…
Натаха торопливо полезла в тайник проверять, нет ли там ещё и золотой шашки, а Юркан высыпал в ладонь тупоголовые патроны, поставил на место барабан, нажал спуск:
Почему «боевое» снаряжение нельзя было стирать и почему переодевались всегда в машине, а не, например, дома, – Натаха и её спутники, наверное, не взялись бы ответить. Должно быть, первый раз всё состоялось стихийно, а потом стало традицией, нарушать которую они уже не решались. Люди, занимающиеся делом принципиально непредсказуемым и зачастую опасным, почти все весьма суеверны. Бытие определяет…
Серый, сидевший на водительском месте, деловито обездвиживал «Мерседес» – малтилок, грабли на педали, кочергу на руль, карточку антиразбоя на грудь, поближе к сердцу. Потом тоже принялся переодеваться. Делать это, не вылезая из-за баранки, было ещё неудобнее, чем на заднем сиденье.
– Надо было всё же тебе священный долг-то исполнить. – Юркан, сидевший сзади, рядом с Натахой, уже завершил облачение и теперь, ухмыляясь, наблюдал, как Серый неловко натягивает общевойсковые, болотного колера защитные бахилы. – Не вертелся бы сейчас, как уж на сковородке. В непобедимой ведь как? Не умеешь – научим, не хочешь – заставим…
Это тоже была семейная шутка, традиционно произносимая при каждых сборах «на дело». Лет двадцать назад Юркан избавил кореша Сергуню от армии. Путём инсценировки нападения. С печальным результатом в виде сотрясения мозгов, якобы перешедшего в «УО» – умственную отсталость; в те благословенные времена медики наивно считали, будто недоумки армии не нужны. Самого «нападавшего» стукнуть по кумполу было некому, и он вскоре загремел прямым ходом в Афган. Где заработал, вначале гепатит, а потом душманскую пулю. От всего этого теперь плохо гнулась рука и нутро не принимало ни вина, ни пива – только водочки, да и то по чуть-чуть. Вот такие воспоминания.
– Всё! Зер гут, камараден! – выдал Серый ещё одну ритуальную фразу. Справился наконец с бахилами и натянул старую, неимоверно грязную курточку-болонью. – Выходим, господа!
Вылезли, взяли из багажника сумки и под вяканье принявшего стражу «Клиффорда» двинулись проходным двором на соседнюю улицу. Был пятый час вечера, самое подходящее время. Люди возвращались с работы, малышню вели по домам, бомжи ещё промышляли вдали от берлог… Никто не помешает.
Вскоре они подошли к большому четырехэтажному дому, сразу видно, расселённому, – с улицы он был заколочен.
– Лево руля. – Серый, ходивший сюда на разведку, уверенно свернул за угол во двор, и они увидели свисающую на одной петле дверь некогда чёрного, а в советские времена самого что ни есть парадного входа. – Медам, месье, прошу!
Всё было как всегда. Изнутри густо тянуло зловонием.
Постарались кошки, бомжи и случайные, скорбные животами прохожие.
– Никакой сознательности в народе… – раздражённо бормотал Юркан, первым поднимавшийся по загаженной лестнице. Он внимательно смотрел под ноги, стараясь ни во что не ступить. Юмор ситуации состоял в том, что им самим, если всё пойдёт хорошо, предстояло покинуть это здание лишь через несколько часов. А это значило, что в миазмы разорённого дома вольётся и их скромная лепта.
Между тем когда-то, при жизни, дом был вправду очень славным. Даже в старой части города не всюду встретить подъезды, сплошь выложенные рельефными изразцами, и эти изразцы за сто лет не утратили ни блеска, ни красок, подобранных с изяществом и художественным вкусом. Вился с плитки на плитку совершенно живой плющ, сквозь густые листья синел заброшенный пруд, в таинственном полумраке расцветали золотые и белые лилии…
Хоть отколупывай и к себе в квартиру тащи. Натаха по-хозяйски осматривалась по сторонам:
– Однако хороший дом, почти не разбомбленный[15], так, падальщики[16] поковырялись…
– Дай-то Боженька, чтобы без «синего фона», – проворчал Юркан.
– Типун тебе на язык! – Натаха сразу остановилась и проворно поплевала через левое плечо:
– Тьфу, тьфу, тьфу!
– Ты, Юрка, накаркаешь. – Серый зачем-то выключил фонарь и сказал с нарочитой бодростью, словно объясняя кому-то:
– Мы честные чердачники, не могилы роем…
И не двинулся с места, пока жадно, в две затяжки, не выкурил затрещавшую сигарету.
Воистину профессиональный фольклор ещё ждёт своих Колумбов от филологии. Может, когда-нибудь и дождётся. Начали же у нас с грехом пополам изучать воровской эпос, подвели теоретическую базу под детские страшилки о Чёрной Руке… Так вот, на любом заводе, где есть хоть одна мало-мальски серьёзная печь. вам непременно расскажут, как однажды сломался манипулятор, шурующий в этой самой печи, и, ухватив за шкирку, поволок в пламя рабочего. Люди, лазающие под землю, поведают про Горбатого каменотёса и «дедушку Шубина» (именно так, с маленькой буквы), устраивающего завалы. Ну а «синий фон» – это бич Божий профессиональных кладоискателей. Кто видел его – утверждает, будто это такое свечение ярко-синего или голубого тона. Вот только видевших и способных позже что-либо утверждать очень немного, ибо встреча с «фоном» обычно заканчивается гибелью или умопомешательством. Потому как вызывает он панический страх, предвещает всевозможные беды и даже может выдернуть все кости, оставляя от человека бесформенную кровавую груду. «Ведьмин студень» братьев Стругацких, но не где-то «у них там», а здесь у нас в России, в Питере, и, если подумать, все соглашаются, что дыма без огня не бывает…
…На чердак вела лестница с обломанными ступенями. Первым по ним вскарабкался Серый. Он поднялся легко, без напряжения: не зря (даром что головкой ударенный) занимался когда-то самбо и «работал по камээсу»[17]. Следом влезла Натаха – именно влезла, задыхаясь, пыхтя, любовь к компьютеру и эклерам давала о себе знать. Юркан одолел ступени последним, проклиная раненую руку и вполголоса матерясь.
На чердаке царили грязь и полумрак. Пол был покрыт вековой слежавшейся пылью, неким подобием не то ваты, не то войлока, при малейшем сотрясении испускавшим густое, медленно оседавшее облако.
– Ну, приступим, благословясь… – Осмотревшись, Серый вытащил из сумки маленькую мотыгу, отошёл в угол и, отворачивая лицо, принялся рыхлить «археологический слой». Потом достал лопатку и опустился на корточки, деловито начиная раскопки.
– Аминь. – Натаха и Юркан тоже взялись за мотыжки, пыльная туча поползла к стропилам из трёх углов сразу. Процесс пошёл.
Скоро все надсадно кашляли, но респиратора не надел ни один. Не признавали. Хотя и могли купить в ближайшем хозяйственном магазине. Расея…
– Есть контакт! – скоро крикнул из своего угла Серый. В его руках тускло мерцала здоровенная пивная бутылка, украшенная горделивой надписью полукругом: «Калинкин. Петроград. Заявлено отделу промышленности».
– Десять баксов, – ободряюще прокомментировала Натаха. Да уж – это вам не современный «Калинкин», посуду от которого ещё не всюду берут, а если берут, то за гроши!
Сама «атаманша» тоже не теряла даром времени и была по обыкновению удачливей мужиков. На свет Божий явилась петля из красной муаровой ленты с тонкими желтыми полосками по краям. Потом золотой галун от офицерского погона с двумя малиновыми просветами и тремя звёздочками, вышитыми мишурой.
– Подполковник Стрелков! – Сразу заинтересовавшись, Юркан подошёл поближе, осторожно осмотрел находку. – А ведь это скорее всего темляк. Цветов ордена святой Анны. – И деловито прокомментировал:
– Обычно жаловали за геройство.
Мог ли знать храбрый боевой офицер, принимавший награду, где она в конце концов окажется и какие руки её будут держать…
Между тем процесс споро шёл вглубь и вширь, постепенно охватывая всю чердачную площадь. Одна за другой из пыли извлекались находки: аптечные пузырьки с двуглавыми орлами, позеленевшие монеты, пара непонятных медяшек с эмалевыми глазками, старинные пуговицы. Всеобщее ликование вызвала находка Юркана – четырёхгранная бутылочка, сплошь покрытая рельефными ликами святых и испещрённая славянской вязью. «Вера твоя спасет тя, – значилось на одной из граней. – Иди с миром. Святая вода Угрешского монастыря».
– Вот он, опиум для народа! – Натаха восхищённо повертела бутылочку, любовно погладив, вернула хозяину. – Полета баксов, Юркан. С тебя причитается!
– Да уж, – тот убрал добычу в сумку и, вытерев трудовой пот (на лице образовались грязные разводы), внимательно оглядел чердак. – Да, как говорил Горбач, вот где собака порылась. Здесь, пожалуй, всё.
Отдых получился коротким – особо рассиживать было недосуг. Выкурили по сигаретке и спустились вниз, в квартиры. Вскрывать полы, простукивать стены, методично взламывать подоконники…
– Хор-роший дом! – Юркан потрогал медную, отлично сохранившуюся ручку на первой же двери, но брать не стал. Шагнул внутрь квартиры и вытащил титановую фомку:
– Ну-с, приступим…
Это раньше, пару лет назад, поиск ручек, шпингалетов и прочей фурнитуры был прибыльным делом. Отчищенная от краски и окислов, отполированная специальной пастой, «медяшка» расходилась влёт и приносила за месяц до полуштуки баксов дохода. Теперь рынок заполонили новоделы, и покупатель, сбитый с панталыку блестящими импортными финтифлюшками, перестал ценить настоящую вещь. Сбили, сволочи, цену!
– Сама пойдёт!.. – Юркан с Серёгой стали с треском отрывать половицы. Под ними в серой лохматой пыли кое-где виднелись монеты, в основном советские копейки выпуска шестьдесят девятого года. Видимо, играли свадьбу, и молодых по традиции осыпали деньгами. А может, дети баловались, устраивали между перекрытиями «клад»… В общем, мелочевка, ничего особенно интересного. Натаха критически посмотрела на парней и занялась подоконником. Распотрошив его, она сунула руку в открывшееся углубление и извлекла завёрнутый в промасленную тряпочку револьвер. Рядом лежало разрешение на право его ношения, выданное в 1918 году Василеостровской ЧК на имя некоего Хаима Абрамовича. Носившего смешную фамилию Сруль.
– Наградной! – Юркан поскрёб ногтем золочёное рифление, игравшее в луче фонаря. – Самовзводный, вот это я понимаю! К нему шашка вообще-то полагалась… Золотое оружие за доблесть. Зуб даю, что Сруль его спёр…
Натаха торопливо полезла в тайник проверять, нет ли там ещё и золотой шашки, а Юркан высыпал в ладонь тупоголовые патроны, поставил на место барабан, нажал спуск: