Страница:
– Сво-бо-о-о-ду-у…
Накопившееся напряжение постепенно начало уходить. Закрепляя эффект, Панаморев тряхнул стариной и, подхватив воображаемую партнёршу, сделал по комнате несколько замысловатых танцевальных па. Когда-то он танцевал с удовольствием и очень даже неплохо, но те дни, как и почти всё хорошее в его жизни, давно миновали. Ни на танцы, ни на вечеринки он больше не ходил, и партнёрши всё чаще были, как вот теперь, воображаемыми…
Чайник между тем закипел.
– Вкусный мант – тёплый мант! – зловеще пробормотал следователь. Бесплотная дама осталась без кавалера: Панаморев снял с кипящего чайника крышку, устроил поверх решетку от вентилятора и стал выкладывать на неё свою будущую трапезу – греться над паром. Предприниматель-калмык, наверное, схватился бы за сердце, но что поделаешь, если настоящий манты-каскан далеко, а кушать хочется?.. Пока еда дозревала, Антон Григорьевич вернулся в своё рабочее кресло и взял в руки тоненькую папочку, только сегодня переданную ему операми.
«…В семнадцать часов тридцать восемь минут хозяйкой дома номер 57 по улице Песчаной Сорокиной К. Е. был обнаружен труп пожилого мужчины…»
Почерк оперуполномоченного уголовного розыска сам по себе был криптограммой хоть куда. И, что характерно, исключением не являлся. Антон Григорьевич мрачно подумал о том, что следственные действия по праву начинались уже на стадии расшифровки протоколов и прочих бумаг, написанных здешними операми «от руки».
«…Предположительно наступила от удара тупым тяжелым предметом по голове. При жизни труп, очевидно, находился в стадии сильного алкогольного опьянения – от тела исходит сильный винно-водочный запах. Документов и денег в карманах убитого не обнаружено…»
Манты оттаяли, залоснились от жира. Антон Григорьевич встал, переложил их на обколотую тарелку со старинной надписью «Общепит», заварил себе из того же чайника крепкий чай и вернулся к столу.
Тоненькая папочка легла дожидаться в сторонке, а первый мант наконец отправился туда, где ему давно уже пора было быть.
Панаморев сегодня сам выезжал по этому вызову… Опера, явившиеся оформить бытовую смерть, обнаружили травму черепа и сразу вызвали следователя. Песчаная – это вблизи ипподрома, куда некоторые ненормальные ходят смотреть скачки. Судя по всему, этих ненормальных там вчера было множество. Отзвуки спортивных событий вовсю ощущались даже в седьмом часу вечера, когда милицейский «Уазик» доставил Панаморева к дому гражданки Сорокиной. Там и сям гомонили компании подвыпивших болельщиков, до сих пор что-то не до конца выяснивших по поводу сегодняшних скачек. Одна из таких компаний, шедшая мимо, без проблем (если не считать проблемой ужас и горестное изумление при виде мёртвого тела) опознала убитого пенсионера. В нём сразу определили одного из завсегдатаев ипподрома… Говорили, будто сегодня он порядочно выиграл… первый раз за всю его жизнь… вот, стало быть, доигрался…
Антон Григорьевич нахмурился и сосредоточенно отхлебнул горячего чая.
Что жизнь – жестянка, он понял уже давно. С детства объяснили. А во что сразу не въехал – нашлись добрые люди, растолковали. Доходчиво и по-простому…
Второй, а следом за ним и третий мант быстренько отправились догонять первый. Несколькими глотками Антон Григорьевич допил чай. Свернул газетную
скатерть. Закурил новую сигарету.
Папочка снова легла посередине стола.
…В канаве на Песочной, неестественно подогнув ноги, лежал пожилой мужчина. Если бы не эти странно подогнутые ноги, Сорокина вряд ли бы что заподозрила – мало ли пьяных мужичков на родной улице дрыхнут что ни вечер в канавах!.. Однако даже очень пьяный человек, надумав поспать, всё же как-то укладывается, устраивается поудобней, а тут… Да ещё в сочетании с довольно приличной одеждой… Словом, женщина насторожилась и позвонила по телефону. Явилась милиция и обнаружила тут же, в канаве, программку сегодняшних скачек, гордо и не очень понятно именовавшихся «ипподромными испытаниями». Какие такие испытания?.. Написали бы хоть «состязания»… Слово «испытания» чем-то не нравилось Антону Григорьевичу, чем-то неприятно цепляло его. Стоя над канавой, он повертел программку в руках, потом хмуро огляделся, засёк поблизости компанию лотошников – и безжалостно стащил мужичков с небес на грешную землю, заставив
знатоков скаковых лошадей подойти и взглянуть на труп. На чём всё их веселье, понятно, сразу же кончилось.
Программка, судя по всему, выпала из кармана убитого, когда грабители обшаривали тело в поисках денег. Панама развернул её под фонарём, присмотрелся… Против кличек некоторых лошадей стояли пометки – всякие замены и перестановки, случившиеся в последний момент. Антон Григорьевич машинально отметил про себя, что почерк у погибшего был аккуратный, а пометки он привносил, явно особых душевных волнений по этому поводу не испытывая.
Только против клички «Заказ» неожиданно иссякшая шариковая ручка вместо аккуратной записи продавила судьбоносное «10 р»…
Голова убитого была беспомощно повёрнута в сторону, а глаза остались открытыми, и в них, остановленное смертью, всё ещё стояло неподдельное удивление…
Точно такое, как в тех, других глазах, что смотрели на маленького Тошку из опрокинутого автобуса…
Сигарета кончилась. Панама встал, заварил себе ещё чаю. Последний мант сиротливо возвышался над чайником, поблескивая вспотевшими от пара боками. Есть Антон Григорьевич его не стал.
«…При осмотре места происшествия установлено следующее: тело обнаружено под забором, в канаве слева от сарая. Труп лежит вертикально, уточняю, горизонтально – параллельно оси симметрии…»
"Во дают опера, – усмехнулся про себя Антон Григорьевич. – Кивинова начитались. «Труп лежал на Зине Портновой головой к Маршалу Казакову…»
Дело выглядело глухарём. Ни свидетелей, ни очевидцев. Поди найди того, кто в многотысячной толпе ипподрома наметил своей жертвой пенсионера, сорвавшего большой куш и на радостях крепко «принявшего». Безоглядную радость старика видели многие. Может, не тысячи, но уж сотни – это как пить дать. Если даже подошедшие на место происшествия тотошники вспомнили, как он вприсядку плясал…
«…Коснулось счастье тебя крылом…» – пришла Панаме в голову строчка из какой-то песни. «…Предположительно наступила от удара тяжелым тупым предметом по голове…» Да уж… жизнь бьёт ключом, и всё гаечным, и всё по голове…
Панама посмотрел в темноту за окном и выругался – тихо, но с большим, выстраданным чувством. Ипподром!.. Дивное место, где расцветали махровым цветом самые сокровенные стороны человеческих душ. Народ здесь постоянно тянуло на подвиги, не дававшие остаться без куска хлеба милиции и прокуратуре… Да какой народ!.. В программке, почему-то именовавшей скачки «испытаниями», среди прочего значилась и фамилия главного спонсора, от одного вида которой… Антон Григорьевич мотнул головой, запрещая себе углубляться в воспоминания, разжал в карманах стиснутые кулаки и вздохнул. Испытания, блин!.. Точно надо будет выкроить время, заняться и обязательно разгрести эту помойку. Испытатели…
Хмурясь, он сунул тощую папочку в сейф, затворил окно, подхватил сумку – и вернулся с порога комнаты, чтобы забрать с чайника скользкий, остывший по второму разу мант. Не пропадать же добру…
Городская прокуратура находилась в здании старинной постройки. Толстые стены делали своё дело, и кабинет, точно погреб, круглые сутки хранил какое-то подобие прохлады. По сравнению с которой на улице была атмосфера только что выключенной духовки. Панама шагнул с крыльца в жаркую обволакивающую темноту и привычно подумал о том, что отпущенный ему на этом свете отрезок времени уменьшился ещё на двадцать четыре часа. Не то чтобы его так уж сильно огорчал сам этот факт; тошно было отбывать свой срок на земле. За последнее время, правда, он и к этому уже попривык…
Здание прокуратуры выходило на круглую площадь, по которой пролегал маршрут городского троллейбуса. («У нас пятьдесят три марки троллейбуса, – шутили сайчане. – Пятьдесят первый, пятьдесят второй и пятьдесят третий…») Соответственно, на газоне в середине площади кольцом стояли высокие металлические столбы, к которым крепились растяжки троллеев. По столбам карабкались густые стебли плюща, превращавшие стальную конструкцию в сплошной
ворох зелени. Достигая растяжек, стебли устремлялись по горизонтали, и из-за этого столбы даже днём казались великанами с крестообразно раскинутыми руками. В темноте впечатление усиливалось многократно. Панама никогда не интересовался, что думали на сей счёт другие жители Сайска, виделось ли кому-то ещё то отчётливо страшноватое и трагическое напряжение, которое на этой площади всякий раз заставляло вздрагивать его самого. Он не считал себя впечатлительным человеком, просто переживание казалось слишком интимным, чтобы допускать в него кого-то ещё. И он был, в общем, рад, что окно его кабинета выходило в другую сторону и хоровод распятых чудовищ не попадал в поле зрения при каждом взгляде наружу…
Антон Григорьевич поднял голову, посмотрел в усеянное крупными южными звёздами небо и принял закономерное решение напиться. Чтобы хоть на какое-то время всё провалилось, сгорело синим огнём и заросло лопухами…
Идти домой было недалеко. Жил он здесь же, почти в центре Сайска – всего в пяти кварталах от прокуратуры. На центральном проспекте, бывшем Ленина, а ныне Потёмкинском, светились аккуратные шарики фонарей, курсировал общественный транспорт, сновали машины с явным преобладанием иномарок и даже работали кое-где уличные кафе – белые пластмассовые кресла, музыка, шашлыки… Но стоило свернуть за угол, и сразу вспоминались пресловутые «потёмкинские деревни», а также то, что «Потёмкин» – это, вообще говоря, от слова «потёмки». Ибо сквозь убогий лоск центральных фасадов мощно выпирала небритая физиономия уездного «города Мухосранска», как про себя величал его Панама. Исправные фонари здесь попадались не чаще двух на версту, газоны зарастали могучим чертополохом, а листва высоких пирамидальных тополей от пыли и сухости шуршала, как жестяная. Но веяние реформ добралось и до серых задворок «потёмкинской деревни». Впереди, словно путеводный маяк, светились яркие неоновые буквы: «24 ЧАСА», а чуть ниже – «Магазин-супермаркет». Гордое наименование относилось к малюсенькому магазинчику, устроенному в бывшем подъезде. Хоть киношников привози, пародию снимать про особенности национального капитализма!..
Вечерний маршрут прокуратура – «супермаркет» – квартира был привычен до тошноты. Панама подошёл к магазину и только тут заметил в пятне света из витрины нечто для себя новенькое. А именно человеческий силуэт. На оконной нише полусидела женщина лет сорока с небольшим, одетая, что называется, «бедненько, но опрятно». Руки безвольно лежали на коленях, голова скорбно склонялась к груди. В такой позе можно сидеть бесконечно долго. При наличии определённой тренировки, конечно, – но кто говорит, будто хлеб насущный даётся нищим легко?.. Панама присмотрелся. «Рабочее место» было оборудовано с явным знанием
человеческой психологии. Имел место весь джентльменский набор. Тут тебе и симпатичная мисочка, стоящая на складной табуретке, и иконка, и фотография милого детского личика, и жалостная подпись при ней («нуждается в срочной… люди добрые… пожалуйста… хотя бы на хлеб…»). Просить, в общем, прошу, жизнь заставила, но достоинства не теряю.
Однако профессионала не проведёшь, и Панама нищенке не поверил. Лишь мысленно фыркнул! «С высшим образованием небось…»
Само по себе это обстоятельство не вызывало у него ни осуждения, ни насмешки, – Антон Григорьевич знал, на каком свете живёт. Если уж в нынешнюю эпоху зарплата классного специалиста (следователя в том числе, кстати!) есть скорее тема для анекдотов, чем реальное вознаграждение за ум, знания и труды… Однако грош цена была бы Панаме, если бы он не умел отличить профессиональную сборщицу подаяний от человека, действительно попавшего в беду.
«Ты, милая, поди больше меня зарабатываешь…» – усмехнулся он про себя и шагнул мимо нищенки к двери магазина. Было время, когда он занялся бы ею сразу, не отходя, как говорится, от кассы, и не успокоился бы, пока не вывел на чистую воду… Да. Было. И сплыло. Очень от многого уже отучили некогда блестящего важняка, наивно полагавшего, что вор должен сидеть в тюрьме. Чего доброго, отучат и ещё от чего-нибудь…
Он протянул руку к дверной ручке (откроешь, и внутри тренькает колокольчик), но тут дверь неожиданно резко распахнулась навстречу. Из магазина этак по-хозяйски стремительно вышел коренастый, крепкий, русоволосый парень с большим пластиковым пакетом, наполненным разной снедью. Дверь ударила Панаму по руке, но коренастый не то что не извинился – ещё и бесцеремонно отодвинул следователя с дороги плечом.
– Не подаю! Блин, развелось тут…– зло бросил он Антону Григорьевичу. – Шагу не ступить, мать вашу!
И быстро зашагал на ту сторону улицы, где в темноте, под давно скончавшимся фонарём, стоял высокий угловатый фургон.
Опешивший Панама молча проводил парня глазами… Он знал, что не выглядит солидным начальником, но чтобы его с ходу записывали в попрошайки?.. Это было уже что-то новенькое…
Мотор грузовика выдохнул в тёплую южную ночь ядовитое чёрное облако, но потом заурчал неожиданно приятно и ровно, так, как работают дизеля только в импортных автомашинах.
Парень с пакетом быстро залез на пассажирское место и властным тоном распорядился:
– Поехали!
Панама сделал вывод, что угодил под горячую руку работяге, шофёру-дальнобойщику, уходящему в ночной рейс, и обида несколько улеглась. Пожалуй, парень даже в чём-то был прав. Хоть и высказался по-хамски…
«Завтра же участкового подниму, – решил Панама, провожая взглядом неуклюжую махину грузовика. – Пусть-ка выяснит, что за птичка Божия здесь у окошка сидит…»
Машина тронулась мягко и плавно, но из фургона послышался какой-то дробный грохот. А потом – недовольное ржание.
Задний борт машины уже уплывал в темноту. Его украшали яркие флюоресцентные буквы, гласившие на трёх языках:
ОСТОРОЖНО! СПОРТИВНЫЕ ЛОШАДИ!
Панама рефлекторно посмотрел на номер. Тот, как водится, оказался изрядно запылён. Единственное, что он успел разглядеть в темноте, было «…78 RUS».
Индексы госномеров своего региона он знал на память. «Семьдесят восьмой» прибыл явно издалека…
«Откуда бы это гастролёры такие отмороженные? – Следователь почувствовал, что его обошли буквально со всех сторон, и внутренне ощетинился. – Опять ипподром!.. Ну что за карма такая!.. Хоть бы что хорошее для разнообразия, так ведь нет!..»
Воображение, впрочем, тут же нарисовало ему многокилометровый путь по тёмному ночному шоссе, да притом ещё и с капризной живой драгоценностью в кузове, и Панама вновь несколько смягчился.
«Всё-таки психи они, эти лошадники. Тащатся к чёрту на кулички, и, может, всего-то ради одной скачки… И добро хоть выиграть, а этот, по всему, последним пришёл… Ну ладно… Их дело…»
Панама вновь протянул руку к двери. Дверь, опять же по последней моде, была сплошь застеклённая, зато внутри крохотного «супермаркета» не наблюдалось ни единого покупателя. Лишь две молоденькие продавщицы сидели в углу за прилавками, посмеивались и о чём-то загадочно перешептывались. Не иначе, «гастролёр» своим бандитским очарованием сразил девушек наповал…
Колокольчик тренькнул, и они подняли головы.
– Ага, – сказала одна другой на ухо. – А вот и твой «хамсовый» пришел.
И обе опять прыснули со смеху.
Девушка, «чьим» был назван Панама, сразу поднялась на ноги и с улыбкой склонилась над рыбным прилавком. Улыбка у неё была не заученная, дежурно-вежливая, а самая обычная и приятная.
– А мы уж вас заждались, думали, не придёте… Время-то… Всё приготовили, оттаяли даже… Чуть назад в морозилку не отправили. Триста грамм, как всегда?
Кто такой Антон Григорьевич, девушки не имели никакого понятия. Просто каждый вечер к ним в магазин заходил этот ещё молодой и уже поэтому интересный мужчина и брал всегда одно и то же – триста граммов мороженой хамсы, мелкой и оттого дешёвой рыбёшки. Продолжалось это изо дня в день, и со временем Панама стал постоянным клиентом по прозвищу «хамсовый». Больше ничего Антон Григорьевич в этом магазине не покупал. «24 часа» был из дорогих. Хамса тоже стоила чуть-чуть дороже, чем в других местах, но Панама всегда приобретал её именно здесь, и притом поздно вечером, по дороге домой. Иначе не убережёшься от весьма специфического амбре на работе. Ведь засмеют!..
«А может, – снова мелькнуло у него в голове, – шоферюга-то потому так и разошёлся, что за харчи переплатил?.. Нет… Скорее оттого, что у пакета одно ушко от тяжести оборвалось, то-то он его к груди прижимал, а баночки и коробочки внутри отсвечивали ещё те… Делайте со мной что хотите, но шведскую селёдку и французскую ветчину на последние деньги не покупают…»
К чёрту!!! Мало в своё время по башке надавали, ещё захотел?!.
Панама взял двумя пальцами полиэтиленовый мешочек с хамсой и, вспомнив решение, принятое на площади, неожиданно обратился к продавщице:
– Будьте любезны, ещё полбуханки хлеба и бутылочку… ну… пожалуй… Посоветуйте, а? «Русской», может?..
Милая девушка уставилась на него в полном недоумении. Потом до неё дошло, что и «хамсовый», оказывается, может себе что-то купить, как все прочие люди. Когда её перестало клинить на заранее подсчитанной стоимости трёхсот граммов рыбёшки, девушка доверительно сообщила:
– Вы знаете, «Русская» вроде не очень… Возьмите лучше «Брынцаловку». Она подешевле, да и московская, только что завезли. Наши пробовали – ничего, говорят, забористая…
– Уговорили, давайте вашу забористую. Отведаем, чем нас благодетель обрадует…
«Забористая… – невесело усмехнулся он про себя. – Тело обнаружено под забором в канаве… Не её ли ты, друг, перед тем пил? Тут дождёшься, что после этой забористой и меня в канаве найдут…»
– А не отравлюсь? – на всякий случай обратился он к молоденькой продавщице. Та вновь улыбнулась в ответ:
– Наши все за милую душу употребляют, и ничего, живы пока.
– Ну и ладненько… – Панама расплатился и стал укладывать покупки в сумку. И тут на глаза ему снова попался мант, сиротливо лежавший на дне. Несчастный пельмень был облеплен полиэтиленовым пакетиком, сморщенным от недавнего тепла, и вид имел, прямо скажем, непрезентабельный. Однако – Панама-то знал – при всём том мант оставался съедобен и даже вкусен. Настоящий подарок голодному человеку, просящему Христа ради хотя бы на хлеб.
Антон Григорьевич решил провести следственный эксперимент.
Выйдя на улицу, он подошел к просительнице, скорбно склонившей голову при его приближении, и положил мант в полиэтиленовом мешочке ей в мисочку для подаяний.
– Ах ты, твою мать!..
Антон Григорьевич почувствовал себя отомщённым. Реакция нищенки явилась блистательным подтверждением его выкладок, а любого специалиста-филолога услышанное привело бы в сущий восторг. В спину удалявшемуся Панаме прозвучало и пожелание доброго пути (его послали эпически далеко и надолго), и развёрнутая характеристика некоторых его родственников (по женской линии в основном), и рекомендация по наилучшему использованию предложенного продукта (с красочной характеристикой анатомических отверстий, куда мант следовало засунуть), и прочее, прочее, прочее…
Антон Григорьевич удалился по направлению к дому, не оглянувшись и не произнеся ни слова в ответ. Посмотрим, какое красноречие обнаружится у «девушки с высшим образованием» назавтра, когда здесь появится участковый. А потом, даст Бог, сиротинушка казанская очутится прямо у него, Панамы, в кабинете. Тоже, судьбою обиженная…
Через пару кварталов Антон Григорьевич свернул в проход между двумя пятиэтажками к старенькому особнячку, притаившемуся в глубине двора за крохотным сквером. Тут он и обитал – в коммунальной квартире с двумя пожилыми соседками.
Неожиданно сзади мелькнула тень.
Антон Григорьевич уловил её боковым зрением и остановился.
К нему с трех сторон приближались ночные обитатели двора. Да не короткими пугливыми перебежками, а во всю прыть:
– Мя-а-у!
Антон Григорьевич улыбнулся: «По шагам знают, паршивцы!»
Он перекинул сумку подальше за спину, подхватил горстью пакет с хамсой и часть содержимого высыпал вокруг себя веером. Коты с жадностью бросились к угощению. Серый и рыжий устроились рядышком, голова к голове, а чёрный, самый мордастый, с урчанием схватил зубами первую подвернувшуюся рыбёшку, прижал лапой другую и ещё принялся отталкивать серого, покушаясь на его законную пайку.
– Ешь, дурачок, всем хватит! – вслух засмеялся Панама. – Будешь жадничать, сам голодный останешься!
И действительно, серый кот не стал тратить время на разборки с обидчиком: повернулся к нему задом и приступил, насколько мог видеть Панама, уже к третьей рыбёшке.
Антон Григорьевич почувствовал прикосновение к правой ноге, привычно посмотрел вниз и увидел свою любимицу – небольшую трёхцветную кошку, ласково трущуюся спинкой о его брюки.
– Ах ты, маленькая… – Панама присел на корточки и высыпал остатки рыбёшки из пакетика ей в персональную кучку, прямо возле своей ноги. Кошечка выгнулась, издала некий совершенно особенный звук – нечто среднее между отрывистым мурлыканьем и тявканьем – и аккуратно принялась за еду.
Панама был давно с ней знаком и успел сделать вывод, что бродяжничала она не всегда. Не иначе, успела пожить в доме, в семье. Во всяком случае, вороватой дикости уличных котов у неё не было и в помине. Она никогда не выпрашивала угощения, а ела не спеша, деликатно, время от времени даже отрываясь от трапезы, чтобы вновь потереться спиной или ушком о Панамину ногу.
– Анжела, Анжела… – Антон Григорьевич осторожно гладил любимицу. Может быть, однажды она поймёт, что это её имя, и начнёт откликаться. А пока он каждый вечер испытывал некоторое волнение, ожидая, появится ли, подбежит ли трёхцветная. Кошечка ласковая, доверчивая – в наше время таким непросто живётся…
Он назвал её Анжеликой, маркизой ночных ангелов, в один тёмный мартовский вечер, когда разъяренные соседи швыряли из окон пустые бутылки, пытаясь если не попасть, то хоть распугать горластых тварей, будораживших сиплыми полуночными воплями окрестное человечество. Антон Григорьевич тогда, помнится, первым долгом подумал, что дело вполне может кончиться увечьем для какого-нибудь позднего прохожего, которому достанется бутылкой по голове. Он вышел во двор, несколькими зычными окриками (благо здесь его уже знали) прекратил канонаду – и увидел виновницу переполоха. Коты срочно прервали выяснение отношений и брызнули врассыпную, а она неожиданно подошла и, к полному изумлению сурового
следователя… ласково потёрлась о его ногу.
С тех пор ночных «музыкантов» никто больше не обижал – всем было известно, что Антон Григорьевич прочно взял котов под защиту. Гораздо меньше соседей знало о причине, побуждавшей его покупать каждый вечер хамсу, и о том, что он называл трёхцветную кошечку Анжеликой. А сам он временами вспоминал бывших друзей и со страхом осознавал: пропади Анжела, и горевать о ней он будет сильнее, чем о некоторых двуногих. Вот такие дела…
Панама со вздохом выпрямился и побрёл к подъезду. Осталась позади самая приятная часть ещё одного вечера; теперь только чего-нибудь пожевать – и в койку до завтра… а потом опять на работу… Он почувствовал, как накатывает тоска, вспомнил о «Брынцаловке» в сумке и оглянулся на пирующих котов. Те не обратили на его уход никакого внимания: им, как и большинству людей, нужен был не он сам, а в основном то, что он мог дать…
И только Анжела оставила угощение и побежала с ним рядом, гортанно курлыча, напевая ему что-то нежное. Заглядывала ему в глаза. Даже, рискуя попасть под ноги, прямо на ходу пыталась к нему приласкаться. На пороге подъезда Антон Григорьевич взял её на руки, погладил и, прижавшись губами, подул в нежную шелковистую шёрстку на её шее. Анжела тянулась к лицу, мурлыкала, принюхивалась, касалась влажным носом его подбородка и щёк. Он аккуратно поставил её на лапки и шёпотом произнёс:
– Ну… беги к своим ангелам.
Кошка, будто поняв, что ей сказал человек, ещё чуть-чуть постояла с ним рядом, а потом лёгкими бесшумными прыжками растворилась в ночи.
Лестница на третий этаж была изрядно замусорена. Открыв дверь, Панама вошел в квартиру, и навстречу ему сейчас же попалась одна из соседок. Пожилая женщина шествовала по коридору с полотенцем на шее, подталкивая в спину своего внука Кирюшку. Судя по всему, второклассник пребывал в том специфическим состоянии, когда слипаются глаза и ужас как хочется спать, но на вечернее мытьё до того лень тратить энергию, что поход в ванную и, соответственно, сон откладываются до бесконечности.
– Иди, лентяй, топай, – беззлобно ворчала старушка. – Ох и грязнули вы, мужики!.. Ну-ка пошевеливайся, валенок…
Увидев Панаму, соседка заулыбалась:
– Вечер добрый, Антоша, вы борщика горяченького не хотите?.. А то у меня на плите ещё не остыл, так вы наливайте… Да иди же ты, пострел! – вновь подтолкнула она внука. – Чего вылупился?
Кирюша действительно замер посреди коридора, сосредоточенно разглядывая соседа, которого чуть ли не первый раз видел вблизи. Пацанчик жил у бабушки уже неделю – родители, приславшие его, уехали в отпуск. Кирюшка был взрослым самостоятельным человеком и бабулю всерьёз не воспринимал. Она и попугивала внука суровым соседом-милиционером. Антон Григорьевич говорил мало, уходил рано, приходил поздно – мифологический персонаж, как нельзя лучше подходящий для детской страшилки…
Накопившееся напряжение постепенно начало уходить. Закрепляя эффект, Панаморев тряхнул стариной и, подхватив воображаемую партнёршу, сделал по комнате несколько замысловатых танцевальных па. Когда-то он танцевал с удовольствием и очень даже неплохо, но те дни, как и почти всё хорошее в его жизни, давно миновали. Ни на танцы, ни на вечеринки он больше не ходил, и партнёрши всё чаще были, как вот теперь, воображаемыми…
Чайник между тем закипел.
– Вкусный мант – тёплый мант! – зловеще пробормотал следователь. Бесплотная дама осталась без кавалера: Панаморев снял с кипящего чайника крышку, устроил поверх решетку от вентилятора и стал выкладывать на неё свою будущую трапезу – греться над паром. Предприниматель-калмык, наверное, схватился бы за сердце, но что поделаешь, если настоящий манты-каскан далеко, а кушать хочется?.. Пока еда дозревала, Антон Григорьевич вернулся в своё рабочее кресло и взял в руки тоненькую папочку, только сегодня переданную ему операми.
«…В семнадцать часов тридцать восемь минут хозяйкой дома номер 57 по улице Песчаной Сорокиной К. Е. был обнаружен труп пожилого мужчины…»
Почерк оперуполномоченного уголовного розыска сам по себе был криптограммой хоть куда. И, что характерно, исключением не являлся. Антон Григорьевич мрачно подумал о том, что следственные действия по праву начинались уже на стадии расшифровки протоколов и прочих бумаг, написанных здешними операми «от руки».
«…Предположительно наступила от удара тупым тяжелым предметом по голове. При жизни труп, очевидно, находился в стадии сильного алкогольного опьянения – от тела исходит сильный винно-водочный запах. Документов и денег в карманах убитого не обнаружено…»
Манты оттаяли, залоснились от жира. Антон Григорьевич встал, переложил их на обколотую тарелку со старинной надписью «Общепит», заварил себе из того же чайника крепкий чай и вернулся к столу.
Тоненькая папочка легла дожидаться в сторонке, а первый мант наконец отправился туда, где ему давно уже пора было быть.
Панаморев сегодня сам выезжал по этому вызову… Опера, явившиеся оформить бытовую смерть, обнаружили травму черепа и сразу вызвали следователя. Песчаная – это вблизи ипподрома, куда некоторые ненормальные ходят смотреть скачки. Судя по всему, этих ненормальных там вчера было множество. Отзвуки спортивных событий вовсю ощущались даже в седьмом часу вечера, когда милицейский «Уазик» доставил Панаморева к дому гражданки Сорокиной. Там и сям гомонили компании подвыпивших болельщиков, до сих пор что-то не до конца выяснивших по поводу сегодняшних скачек. Одна из таких компаний, шедшая мимо, без проблем (если не считать проблемой ужас и горестное изумление при виде мёртвого тела) опознала убитого пенсионера. В нём сразу определили одного из завсегдатаев ипподрома… Говорили, будто сегодня он порядочно выиграл… первый раз за всю его жизнь… вот, стало быть, доигрался…
Антон Григорьевич нахмурился и сосредоточенно отхлебнул горячего чая.
Что жизнь – жестянка, он понял уже давно. С детства объяснили. А во что сразу не въехал – нашлись добрые люди, растолковали. Доходчиво и по-простому…
Второй, а следом за ним и третий мант быстренько отправились догонять первый. Несколькими глотками Антон Григорьевич допил чай. Свернул газетную
скатерть. Закурил новую сигарету.
Папочка снова легла посередине стола.
…В канаве на Песочной, неестественно подогнув ноги, лежал пожилой мужчина. Если бы не эти странно подогнутые ноги, Сорокина вряд ли бы что заподозрила – мало ли пьяных мужичков на родной улице дрыхнут что ни вечер в канавах!.. Однако даже очень пьяный человек, надумав поспать, всё же как-то укладывается, устраивается поудобней, а тут… Да ещё в сочетании с довольно приличной одеждой… Словом, женщина насторожилась и позвонила по телефону. Явилась милиция и обнаружила тут же, в канаве, программку сегодняшних скачек, гордо и не очень понятно именовавшихся «ипподромными испытаниями». Какие такие испытания?.. Написали бы хоть «состязания»… Слово «испытания» чем-то не нравилось Антону Григорьевичу, чем-то неприятно цепляло его. Стоя над канавой, он повертел программку в руках, потом хмуро огляделся, засёк поблизости компанию лотошников – и безжалостно стащил мужичков с небес на грешную землю, заставив
знатоков скаковых лошадей подойти и взглянуть на труп. На чём всё их веселье, понятно, сразу же кончилось.
Программка, судя по всему, выпала из кармана убитого, когда грабители обшаривали тело в поисках денег. Панама развернул её под фонарём, присмотрелся… Против кличек некоторых лошадей стояли пометки – всякие замены и перестановки, случившиеся в последний момент. Антон Григорьевич машинально отметил про себя, что почерк у погибшего был аккуратный, а пометки он привносил, явно особых душевных волнений по этому поводу не испытывая.
Только против клички «Заказ» неожиданно иссякшая шариковая ручка вместо аккуратной записи продавила судьбоносное «10 р»…
Голова убитого была беспомощно повёрнута в сторону, а глаза остались открытыми, и в них, остановленное смертью, всё ещё стояло неподдельное удивление…
Точно такое, как в тех, других глазах, что смотрели на маленького Тошку из опрокинутого автобуса…
Сигарета кончилась. Панама встал, заварил себе ещё чаю. Последний мант сиротливо возвышался над чайником, поблескивая вспотевшими от пара боками. Есть Антон Григорьевич его не стал.
«…При осмотре места происшествия установлено следующее: тело обнаружено под забором, в канаве слева от сарая. Труп лежит вертикально, уточняю, горизонтально – параллельно оси симметрии…»
"Во дают опера, – усмехнулся про себя Антон Григорьевич. – Кивинова начитались. «Труп лежал на Зине Портновой головой к Маршалу Казакову…»
Дело выглядело глухарём. Ни свидетелей, ни очевидцев. Поди найди того, кто в многотысячной толпе ипподрома наметил своей жертвой пенсионера, сорвавшего большой куш и на радостях крепко «принявшего». Безоглядную радость старика видели многие. Может, не тысячи, но уж сотни – это как пить дать. Если даже подошедшие на место происшествия тотошники вспомнили, как он вприсядку плясал…
«…Коснулось счастье тебя крылом…» – пришла Панаме в голову строчка из какой-то песни. «…Предположительно наступила от удара тяжелым тупым предметом по голове…» Да уж… жизнь бьёт ключом, и всё гаечным, и всё по голове…
Панама посмотрел в темноту за окном и выругался – тихо, но с большим, выстраданным чувством. Ипподром!.. Дивное место, где расцветали махровым цветом самые сокровенные стороны человеческих душ. Народ здесь постоянно тянуло на подвиги, не дававшие остаться без куска хлеба милиции и прокуратуре… Да какой народ!.. В программке, почему-то именовавшей скачки «испытаниями», среди прочего значилась и фамилия главного спонсора, от одного вида которой… Антон Григорьевич мотнул головой, запрещая себе углубляться в воспоминания, разжал в карманах стиснутые кулаки и вздохнул. Испытания, блин!.. Точно надо будет выкроить время, заняться и обязательно разгрести эту помойку. Испытатели…
Хмурясь, он сунул тощую папочку в сейф, затворил окно, подхватил сумку – и вернулся с порога комнаты, чтобы забрать с чайника скользкий, остывший по второму разу мант. Не пропадать же добру…
Городская прокуратура находилась в здании старинной постройки. Толстые стены делали своё дело, и кабинет, точно погреб, круглые сутки хранил какое-то подобие прохлады. По сравнению с которой на улице была атмосфера только что выключенной духовки. Панама шагнул с крыльца в жаркую обволакивающую темноту и привычно подумал о том, что отпущенный ему на этом свете отрезок времени уменьшился ещё на двадцать четыре часа. Не то чтобы его так уж сильно огорчал сам этот факт; тошно было отбывать свой срок на земле. За последнее время, правда, он и к этому уже попривык…
Здание прокуратуры выходило на круглую площадь, по которой пролегал маршрут городского троллейбуса. («У нас пятьдесят три марки троллейбуса, – шутили сайчане. – Пятьдесят первый, пятьдесят второй и пятьдесят третий…») Соответственно, на газоне в середине площади кольцом стояли высокие металлические столбы, к которым крепились растяжки троллеев. По столбам карабкались густые стебли плюща, превращавшие стальную конструкцию в сплошной
ворох зелени. Достигая растяжек, стебли устремлялись по горизонтали, и из-за этого столбы даже днём казались великанами с крестообразно раскинутыми руками. В темноте впечатление усиливалось многократно. Панама никогда не интересовался, что думали на сей счёт другие жители Сайска, виделось ли кому-то ещё то отчётливо страшноватое и трагическое напряжение, которое на этой площади всякий раз заставляло вздрагивать его самого. Он не считал себя впечатлительным человеком, просто переживание казалось слишком интимным, чтобы допускать в него кого-то ещё. И он был, в общем, рад, что окно его кабинета выходило в другую сторону и хоровод распятых чудовищ не попадал в поле зрения при каждом взгляде наружу…
Антон Григорьевич поднял голову, посмотрел в усеянное крупными южными звёздами небо и принял закономерное решение напиться. Чтобы хоть на какое-то время всё провалилось, сгорело синим огнём и заросло лопухами…
Идти домой было недалеко. Жил он здесь же, почти в центре Сайска – всего в пяти кварталах от прокуратуры. На центральном проспекте, бывшем Ленина, а ныне Потёмкинском, светились аккуратные шарики фонарей, курсировал общественный транспорт, сновали машины с явным преобладанием иномарок и даже работали кое-где уличные кафе – белые пластмассовые кресла, музыка, шашлыки… Но стоило свернуть за угол, и сразу вспоминались пресловутые «потёмкинские деревни», а также то, что «Потёмкин» – это, вообще говоря, от слова «потёмки». Ибо сквозь убогий лоск центральных фасадов мощно выпирала небритая физиономия уездного «города Мухосранска», как про себя величал его Панама. Исправные фонари здесь попадались не чаще двух на версту, газоны зарастали могучим чертополохом, а листва высоких пирамидальных тополей от пыли и сухости шуршала, как жестяная. Но веяние реформ добралось и до серых задворок «потёмкинской деревни». Впереди, словно путеводный маяк, светились яркие неоновые буквы: «24 ЧАСА», а чуть ниже – «Магазин-супермаркет». Гордое наименование относилось к малюсенькому магазинчику, устроенному в бывшем подъезде. Хоть киношников привози, пародию снимать про особенности национального капитализма!..
Вечерний маршрут прокуратура – «супермаркет» – квартира был привычен до тошноты. Панама подошёл к магазину и только тут заметил в пятне света из витрины нечто для себя новенькое. А именно человеческий силуэт. На оконной нише полусидела женщина лет сорока с небольшим, одетая, что называется, «бедненько, но опрятно». Руки безвольно лежали на коленях, голова скорбно склонялась к груди. В такой позе можно сидеть бесконечно долго. При наличии определённой тренировки, конечно, – но кто говорит, будто хлеб насущный даётся нищим легко?.. Панама присмотрелся. «Рабочее место» было оборудовано с явным знанием
человеческой психологии. Имел место весь джентльменский набор. Тут тебе и симпатичная мисочка, стоящая на складной табуретке, и иконка, и фотография милого детского личика, и жалостная подпись при ней («нуждается в срочной… люди добрые… пожалуйста… хотя бы на хлеб…»). Просить, в общем, прошу, жизнь заставила, но достоинства не теряю.
Однако профессионала не проведёшь, и Панама нищенке не поверил. Лишь мысленно фыркнул! «С высшим образованием небось…»
Само по себе это обстоятельство не вызывало у него ни осуждения, ни насмешки, – Антон Григорьевич знал, на каком свете живёт. Если уж в нынешнюю эпоху зарплата классного специалиста (следователя в том числе, кстати!) есть скорее тема для анекдотов, чем реальное вознаграждение за ум, знания и труды… Однако грош цена была бы Панаме, если бы он не умел отличить профессиональную сборщицу подаяний от человека, действительно попавшего в беду.
«Ты, милая, поди больше меня зарабатываешь…» – усмехнулся он про себя и шагнул мимо нищенки к двери магазина. Было время, когда он занялся бы ею сразу, не отходя, как говорится, от кассы, и не успокоился бы, пока не вывел на чистую воду… Да. Было. И сплыло. Очень от многого уже отучили некогда блестящего важняка, наивно полагавшего, что вор должен сидеть в тюрьме. Чего доброго, отучат и ещё от чего-нибудь…
Он протянул руку к дверной ручке (откроешь, и внутри тренькает колокольчик), но тут дверь неожиданно резко распахнулась навстречу. Из магазина этак по-хозяйски стремительно вышел коренастый, крепкий, русоволосый парень с большим пластиковым пакетом, наполненным разной снедью. Дверь ударила Панаму по руке, но коренастый не то что не извинился – ещё и бесцеремонно отодвинул следователя с дороги плечом.
– Не подаю! Блин, развелось тут…– зло бросил он Антону Григорьевичу. – Шагу не ступить, мать вашу!
И быстро зашагал на ту сторону улицы, где в темноте, под давно скончавшимся фонарём, стоял высокий угловатый фургон.
Опешивший Панама молча проводил парня глазами… Он знал, что не выглядит солидным начальником, но чтобы его с ходу записывали в попрошайки?.. Это было уже что-то новенькое…
Мотор грузовика выдохнул в тёплую южную ночь ядовитое чёрное облако, но потом заурчал неожиданно приятно и ровно, так, как работают дизеля только в импортных автомашинах.
Парень с пакетом быстро залез на пассажирское место и властным тоном распорядился:
– Поехали!
Панама сделал вывод, что угодил под горячую руку работяге, шофёру-дальнобойщику, уходящему в ночной рейс, и обида несколько улеглась. Пожалуй, парень даже в чём-то был прав. Хоть и высказался по-хамски…
«Завтра же участкового подниму, – решил Панама, провожая взглядом неуклюжую махину грузовика. – Пусть-ка выяснит, что за птичка Божия здесь у окошка сидит…»
Машина тронулась мягко и плавно, но из фургона послышался какой-то дробный грохот. А потом – недовольное ржание.
Задний борт машины уже уплывал в темноту. Его украшали яркие флюоресцентные буквы, гласившие на трёх языках:
ОСТОРОЖНО! СПОРТИВНЫЕ ЛОШАДИ!
Панама рефлекторно посмотрел на номер. Тот, как водится, оказался изрядно запылён. Единственное, что он успел разглядеть в темноте, было «…78 RUS».
Индексы госномеров своего региона он знал на память. «Семьдесят восьмой» прибыл явно издалека…
«Откуда бы это гастролёры такие отмороженные? – Следователь почувствовал, что его обошли буквально со всех сторон, и внутренне ощетинился. – Опять ипподром!.. Ну что за карма такая!.. Хоть бы что хорошее для разнообразия, так ведь нет!..»
Воображение, впрочем, тут же нарисовало ему многокилометровый путь по тёмному ночному шоссе, да притом ещё и с капризной живой драгоценностью в кузове, и Панама вновь несколько смягчился.
«Всё-таки психи они, эти лошадники. Тащатся к чёрту на кулички, и, может, всего-то ради одной скачки… И добро хоть выиграть, а этот, по всему, последним пришёл… Ну ладно… Их дело…»
Панама вновь протянул руку к двери. Дверь, опять же по последней моде, была сплошь застеклённая, зато внутри крохотного «супермаркета» не наблюдалось ни единого покупателя. Лишь две молоденькие продавщицы сидели в углу за прилавками, посмеивались и о чём-то загадочно перешептывались. Не иначе, «гастролёр» своим бандитским очарованием сразил девушек наповал…
Колокольчик тренькнул, и они подняли головы.
– Ага, – сказала одна другой на ухо. – А вот и твой «хамсовый» пришел.
И обе опять прыснули со смеху.
Девушка, «чьим» был назван Панама, сразу поднялась на ноги и с улыбкой склонилась над рыбным прилавком. Улыбка у неё была не заученная, дежурно-вежливая, а самая обычная и приятная.
– А мы уж вас заждались, думали, не придёте… Время-то… Всё приготовили, оттаяли даже… Чуть назад в морозилку не отправили. Триста грамм, как всегда?
Кто такой Антон Григорьевич, девушки не имели никакого понятия. Просто каждый вечер к ним в магазин заходил этот ещё молодой и уже поэтому интересный мужчина и брал всегда одно и то же – триста граммов мороженой хамсы, мелкой и оттого дешёвой рыбёшки. Продолжалось это изо дня в день, и со временем Панама стал постоянным клиентом по прозвищу «хамсовый». Больше ничего Антон Григорьевич в этом магазине не покупал. «24 часа» был из дорогих. Хамса тоже стоила чуть-чуть дороже, чем в других местах, но Панама всегда приобретал её именно здесь, и притом поздно вечером, по дороге домой. Иначе не убережёшься от весьма специфического амбре на работе. Ведь засмеют!..
«А может, – снова мелькнуло у него в голове, – шоферюга-то потому так и разошёлся, что за харчи переплатил?.. Нет… Скорее оттого, что у пакета одно ушко от тяжести оборвалось, то-то он его к груди прижимал, а баночки и коробочки внутри отсвечивали ещё те… Делайте со мной что хотите, но шведскую селёдку и французскую ветчину на последние деньги не покупают…»
К чёрту!!! Мало в своё время по башке надавали, ещё захотел?!.
Панама взял двумя пальцами полиэтиленовый мешочек с хамсой и, вспомнив решение, принятое на площади, неожиданно обратился к продавщице:
– Будьте любезны, ещё полбуханки хлеба и бутылочку… ну… пожалуй… Посоветуйте, а? «Русской», может?..
Милая девушка уставилась на него в полном недоумении. Потом до неё дошло, что и «хамсовый», оказывается, может себе что-то купить, как все прочие люди. Когда её перестало клинить на заранее подсчитанной стоимости трёхсот граммов рыбёшки, девушка доверительно сообщила:
– Вы знаете, «Русская» вроде не очень… Возьмите лучше «Брынцаловку». Она подешевле, да и московская, только что завезли. Наши пробовали – ничего, говорят, забористая…
– Уговорили, давайте вашу забористую. Отведаем, чем нас благодетель обрадует…
«Забористая… – невесело усмехнулся он про себя. – Тело обнаружено под забором в канаве… Не её ли ты, друг, перед тем пил? Тут дождёшься, что после этой забористой и меня в канаве найдут…»
– А не отравлюсь? – на всякий случай обратился он к молоденькой продавщице. Та вновь улыбнулась в ответ:
– Наши все за милую душу употребляют, и ничего, живы пока.
– Ну и ладненько… – Панама расплатился и стал укладывать покупки в сумку. И тут на глаза ему снова попался мант, сиротливо лежавший на дне. Несчастный пельмень был облеплен полиэтиленовым пакетиком, сморщенным от недавнего тепла, и вид имел, прямо скажем, непрезентабельный. Однако – Панама-то знал – при всём том мант оставался съедобен и даже вкусен. Настоящий подарок голодному человеку, просящему Христа ради хотя бы на хлеб.
Антон Григорьевич решил провести следственный эксперимент.
Выйдя на улицу, он подошел к просительнице, скорбно склонившей голову при его приближении, и положил мант в полиэтиленовом мешочке ей в мисочку для подаяний.
– Ах ты, твою мать!..
Антон Григорьевич почувствовал себя отомщённым. Реакция нищенки явилась блистательным подтверждением его выкладок, а любого специалиста-филолога услышанное привело бы в сущий восторг. В спину удалявшемуся Панаме прозвучало и пожелание доброго пути (его послали эпически далеко и надолго), и развёрнутая характеристика некоторых его родственников (по женской линии в основном), и рекомендация по наилучшему использованию предложенного продукта (с красочной характеристикой анатомических отверстий, куда мант следовало засунуть), и прочее, прочее, прочее…
Антон Григорьевич удалился по направлению к дому, не оглянувшись и не произнеся ни слова в ответ. Посмотрим, какое красноречие обнаружится у «девушки с высшим образованием» назавтра, когда здесь появится участковый. А потом, даст Бог, сиротинушка казанская очутится прямо у него, Панамы, в кабинете. Тоже, судьбою обиженная…
Через пару кварталов Антон Григорьевич свернул в проход между двумя пятиэтажками к старенькому особнячку, притаившемуся в глубине двора за крохотным сквером. Тут он и обитал – в коммунальной квартире с двумя пожилыми соседками.
Неожиданно сзади мелькнула тень.
Антон Григорьевич уловил её боковым зрением и остановился.
К нему с трех сторон приближались ночные обитатели двора. Да не короткими пугливыми перебежками, а во всю прыть:
– Мя-а-у!
Антон Григорьевич улыбнулся: «По шагам знают, паршивцы!»
Он перекинул сумку подальше за спину, подхватил горстью пакет с хамсой и часть содержимого высыпал вокруг себя веером. Коты с жадностью бросились к угощению. Серый и рыжий устроились рядышком, голова к голове, а чёрный, самый мордастый, с урчанием схватил зубами первую подвернувшуюся рыбёшку, прижал лапой другую и ещё принялся отталкивать серого, покушаясь на его законную пайку.
– Ешь, дурачок, всем хватит! – вслух засмеялся Панама. – Будешь жадничать, сам голодный останешься!
И действительно, серый кот не стал тратить время на разборки с обидчиком: повернулся к нему задом и приступил, насколько мог видеть Панама, уже к третьей рыбёшке.
Антон Григорьевич почувствовал прикосновение к правой ноге, привычно посмотрел вниз и увидел свою любимицу – небольшую трёхцветную кошку, ласково трущуюся спинкой о его брюки.
– Ах ты, маленькая… – Панама присел на корточки и высыпал остатки рыбёшки из пакетика ей в персональную кучку, прямо возле своей ноги. Кошечка выгнулась, издала некий совершенно особенный звук – нечто среднее между отрывистым мурлыканьем и тявканьем – и аккуратно принялась за еду.
Панама был давно с ней знаком и успел сделать вывод, что бродяжничала она не всегда. Не иначе, успела пожить в доме, в семье. Во всяком случае, вороватой дикости уличных котов у неё не было и в помине. Она никогда не выпрашивала угощения, а ела не спеша, деликатно, время от времени даже отрываясь от трапезы, чтобы вновь потереться спиной или ушком о Панамину ногу.
– Анжела, Анжела… – Антон Григорьевич осторожно гладил любимицу. Может быть, однажды она поймёт, что это её имя, и начнёт откликаться. А пока он каждый вечер испытывал некоторое волнение, ожидая, появится ли, подбежит ли трёхцветная. Кошечка ласковая, доверчивая – в наше время таким непросто живётся…
Он назвал её Анжеликой, маркизой ночных ангелов, в один тёмный мартовский вечер, когда разъяренные соседи швыряли из окон пустые бутылки, пытаясь если не попасть, то хоть распугать горластых тварей, будораживших сиплыми полуночными воплями окрестное человечество. Антон Григорьевич тогда, помнится, первым долгом подумал, что дело вполне может кончиться увечьем для какого-нибудь позднего прохожего, которому достанется бутылкой по голове. Он вышел во двор, несколькими зычными окриками (благо здесь его уже знали) прекратил канонаду – и увидел виновницу переполоха. Коты срочно прервали выяснение отношений и брызнули врассыпную, а она неожиданно подошла и, к полному изумлению сурового
следователя… ласково потёрлась о его ногу.
С тех пор ночных «музыкантов» никто больше не обижал – всем было известно, что Антон Григорьевич прочно взял котов под защиту. Гораздо меньше соседей знало о причине, побуждавшей его покупать каждый вечер хамсу, и о том, что он называл трёхцветную кошечку Анжеликой. А сам он временами вспоминал бывших друзей и со страхом осознавал: пропади Анжела, и горевать о ней он будет сильнее, чем о некоторых двуногих. Вот такие дела…
Панама со вздохом выпрямился и побрёл к подъезду. Осталась позади самая приятная часть ещё одного вечера; теперь только чего-нибудь пожевать – и в койку до завтра… а потом опять на работу… Он почувствовал, как накатывает тоска, вспомнил о «Брынцаловке» в сумке и оглянулся на пирующих котов. Те не обратили на его уход никакого внимания: им, как и большинству людей, нужен был не он сам, а в основном то, что он мог дать…
И только Анжела оставила угощение и побежала с ним рядом, гортанно курлыча, напевая ему что-то нежное. Заглядывала ему в глаза. Даже, рискуя попасть под ноги, прямо на ходу пыталась к нему приласкаться. На пороге подъезда Антон Григорьевич взял её на руки, погладил и, прижавшись губами, подул в нежную шелковистую шёрстку на её шее. Анжела тянулась к лицу, мурлыкала, принюхивалась, касалась влажным носом его подбородка и щёк. Он аккуратно поставил её на лапки и шёпотом произнёс:
– Ну… беги к своим ангелам.
Кошка, будто поняв, что ей сказал человек, ещё чуть-чуть постояла с ним рядом, а потом лёгкими бесшумными прыжками растворилась в ночи.
Лестница на третий этаж была изрядно замусорена. Открыв дверь, Панама вошел в квартиру, и навстречу ему сейчас же попалась одна из соседок. Пожилая женщина шествовала по коридору с полотенцем на шее, подталкивая в спину своего внука Кирюшку. Судя по всему, второклассник пребывал в том специфическим состоянии, когда слипаются глаза и ужас как хочется спать, но на вечернее мытьё до того лень тратить энергию, что поход в ванную и, соответственно, сон откладываются до бесконечности.
– Иди, лентяй, топай, – беззлобно ворчала старушка. – Ох и грязнули вы, мужики!.. Ну-ка пошевеливайся, валенок…
Увидев Панаму, соседка заулыбалась:
– Вечер добрый, Антоша, вы борщика горяченького не хотите?.. А то у меня на плите ещё не остыл, так вы наливайте… Да иди же ты, пострел! – вновь подтолкнула она внука. – Чего вылупился?
Кирюша действительно замер посреди коридора, сосредоточенно разглядывая соседа, которого чуть ли не первый раз видел вблизи. Пацанчик жил у бабушки уже неделю – родители, приславшие его, уехали в отпуск. Кирюшка был взрослым самостоятельным человеком и бабулю всерьёз не воспринимал. Она и попугивала внука суровым соседом-милиционером. Антон Григорьевич говорил мало, уходил рано, приходил поздно – мифологический персонаж, как нельзя лучше подходящий для детской страшилки…