Она ищет помощи у Маркина:
– Леш, скажи ты ему…
– Нужно перекусить, – говорит Маркин, – это займет-то десять минут. Гастрит наживешь.
– Меня ждут, ехать далеко! – Саша зашнуровывает свои мощные ботинки, открывает дверь. – Я пошел. – Выскакивает в подъезд.
– В три часа чтоб пришел пообедать! – кричит ему вслед Елена. – Слышишь?
– Ла-адно!
Она захлопывает дверь. Как раз и Дарья пришлепала на четвереньках в прихожую.
– Опоздала, – мать берет ее на руки, – убежал братик.
– А-я-я, – словно бы расстраивается ребенок; Маркин и Елена не могут удержаться – смеются.
– Кстати, полы бы помыть, – затем говорит жена. – Дашка везде ползает, а грязь такая…
Маркин усмехается:
– Саша придет – пусть помоет.
– Надо заставить.
– М-да…
– Что на обед приготовить? – спрашивает жену.
– Там фарш под морозилкой. Котлет можно с пюре. Нормально?
– Давай.
Жена отрывается от разбора детской одежонки.
– Я сделаю, Леш. Садись поработай.
– Не получается… Я лучше… Ты и так всю неделю варишь.
Готовить Маркину нравится. Привычка. В армии был поваром – года полтора без отрыва у плиты проторчал. Теперь как-то не по себе, если долго этим не занимается, точно не хватает важной составляющей жизни…
Елена особенно не упорствует – с понедельника по пятницу ей вот как хватает готовить всякие блюда, фантазировать, чтоб не одно и то же. Хоть в выходные можно расслабиться.
Маркин достает из холодильника фарш. Пока размораживается, чистит картошку.
Включен магнитофон, играет кассета с песнями группы, где Маркин был лидером. Еще минусинских времен. Кассета заезженная, постороннему человеку слов не разобрать, но Маркин, конечно, знает все наизусть. Частенько включает для поднятия духа, но вместо этого почти всегда возникает ощущение пустоты сегодняшнего.
Хе-хе, надеялся вот, приехав сюда, что здесь-то, в Москве, и займется музыкой всерьез. О писательстве тогда думал даже меньше, чем о музыке… Ну, с писательством худо-бедно, но двигается, а для группы люди нужны, соратники, аппаратура, инструменты, база. Силы нужны, энергия… Иногда, бывает, за бутылкой поговорят с Дэном, что надо группу сколотить (Дэн даже на барабанах мала-мала может), помечтают, а дальше ничего. И как-то особого желания нет, того, какое в двадцать лет было, жгло аж. И Маркин готов признать: его время для рок-н-ролла прошло, назад не вернуться, запал уже не тот.
Вот сидит, чистя картошку, слушает, как рычит на кассете, колотит по струнам, и не верится, что это действительно он. И тексты песен словно бы не его. Теперь такие не пишутся… да и вообще никакие особо не пишутся.
Немного постирав, заходит на кухню.
– Кстати, Алеш, сегодня же должны тараканов прийти травить! – объявляет.
Маркин кивнул:
– Я знаю.
– Надо тогда посуду убирать, вещи.
– Угу, надо…
Котлеты шипят на сковороде, начинают аппетитно пахнуть.
– Аромат какой! – улыбается Елена. – Сразу есть захотелось.
– Приготовится – поедим.
– Что ты такой? – Она обняла мужа. – Случилось что-то?
– Да нет…
– На концерт хочешь пойти?
Уж если Елена начала выяснять, отчего ее Алеша не в настроении, то, пока не узнает причину, не успокоится.
– Н-ну, состояние просто какое-то, – объясняет Маркин, – давление низкое, наверное…
– Выпей кофе, любимый. Заварить?
– Я уже выпил. Спасибо.
Жена смотрит на Маркина заботливым взглядом; Маркина на это тянет сказать ей что– нибудь обидное, грубое. Он неприятен себе за то, что на него смотрят как на больного… Пересиливает себя, старается успокоиться. Целует Елену.
– Ты меня любишь? – ласкаясь, спрашивает она.
– Люблю… – Маркин начинает переворачивать котлеты.
Жена обнимает его со спины, гладит ему грудь под рубашкой.
– И я тебя бесконечно люблю, – нежно шепчет мужу на ухо.
– Осторожно, Лен! У меня важная операция. – Котлеты скользят по лопатке, не желая переворачиваться. – Ч-черт! – ругается Маркин.
Жена отпускает его.
– Ладно, пойду постираю, пока Дарья не артачится. Мультик сидит смотрит.
– Постирай, – отзывается Маркин.
– Дашунька с нами покушает? – Жена вносит дочку. – Даша уже большая девочка, надо привыкать за столом, как взрослые, – говорит голосом, каким обычно говорят с детьми, приторно-сладким и словно фальшивым. – Так, отец, давай нам самую большую ложку, мы хотим пюрешки!
Есть вместе с ребенком Маркина не особенно радует. Постоянно настороже – чтобы что-нибудь не перевернула, не залезла пальцами в соль… То одно подай, то другое убери. В общем, никакого удовольствия от еды. А вот Елена все-таки удивительная – и дочку кормит, и сама успевает, еще и наговаривает ребенку всякие ласковые слова.
Дарья все порывается захватить ложку, действовать самой. И когда ей это удается (Елена сдалась: «Попробуй, попробуй, малыш!»), вид у нее становится серьезный, даже несколько высокомерный. Она пытается зачерпнуть из тарелки, но ложка переворачивается ложбинкой вниз. Не получается.
– Давай мама покажет. – Елена ненавязчиво поправляет ложку, помогает наполнить ее пюре и донести до рта. – Во-от, – приговаривает, – вот скоро совсем самостоятельно будем кушать…
Но все же большая часть пюре в последний момент шлепается на пол. Дарья смотрит вниз с изумлением.
– Ничего, ничего, малыш, а мы еще попробуем. Так, набираем картошечки. Молоде-ец…
Маркин, доев свою порцию, выпив чай, встает из-за стола.
– Ну что, заканчивайте, – говорит. – Надо готовиться к травле этой… С минуты на минуту прийти могут.
За батареей, за отставшими обоями обнаруживаются ждущие вечера тараканьи семейки, но трогать их нет смысла. Все равно им скоро конец…
Освобождают от вещей и туалет, ванную. Елена снимает одежду с вешалки в прихожей.
Только закончили более-менее – телефонный звонок. Снова Маркина. На этот раз Борис.
– Привет, – отвечает Маркин на его приветствие.
– Чем занимаешься? – У Бориса довольно писклявый голос, и телефон эту писклявость только подчеркивает, кажется, будто Борис говорит, беспрестанно улыбаясь до ушей. – Трезвый еще?
– Угу… Вот тараканов собираемся травить, – честно отвечает Маркин.
– Хорошее дело. Мне тоже не мешает. У меня в комнате их просто… Ну, думаю, ты сам помнишь.
Маркин усмехается:
– Гигиену соблюдай. Тарелки надо мыть, полы, все такое…
– Нда? А у вас тогда почему тараканы? – Борис вроде слегка обиделся. – Или вы тоже на гигиену забили?
– У нас мало. Из-за дочки вот… Могут в ухо залезть…
– Что ты несешь?! – завозмущалась жена, услышав последнюю реплику Маркина. – Совсем, что ли, сдурел? – И он получает чувствительный толчок в спину.
– Ну шучу я, – оправдывается Маркин.
– Жена дерется? – угадывает Борис. – Правильно. Я вот что звоню. Вчера в «Бинго» торчал, снял три линии, две по пятьдесят, одну – семьдесят. Прикидываешь, почти на стольник в наваре остался! Сегодня опять собираюсь.
– Давай, искренне желаю удачи.
– А ты присоединиться не хочешь?
– Денег нет.
– Так поторчишь просто. Поучишься, как надо лихо башли снимать.
– Не хочу, – вздыхает Маркин.
– Да соглашайся! Выпьем по паре девяток «Балтики», – уговаривает Борис. – Если солидно сыграю – завалимся в «Голодную утку». Куражнем!
– М-м, не получится, Борь. И настроения что-то нет, дела… Да, вот, – вспоминает Маркин, – тут Дэн звонил, он на какой-то концерт собирается. Позвони ему, может, вместе решите…
– О'кей! Так ты, значит, в отказ?
– Угу.
– Ладно. Привет семье!
Борис кладет трубку, Маркин тоже. И сразу на него нападает жена:
– Идиот, так шутить?! Накаркаешь вот! Я как раз и боюсь этого. У Ольгиной сестры у сына такое было, в больнице лежал…
Ее речь прерывается звонком в дверь. Маркин спешит открыть. Это женщина из фирмы «Идеал».
– Бегите, – приговаривает, – бегите, молодчики… – Через респиратор голос ее звучит глухо и жутковато-вкрадчиво; Маркину не по себе. – Беги-ите, ребятки, обложили вас со всех сторонушек…
Молодые, совсем малютки, взрослые усачи, самки с красивыми коробочками-яйцами за спиной выскакивают, задыхаясь, из норок и попадают в отраву. Секунда, другая – и они становятся вялыми, порошок облепляет их, тараканы с трудом расползаются прочь. Срываются со стен, дрыгают ножками, словно растирают коченеющие тельца.
– Вот и ладно, вот и хорошо…
Женщина знает свое дело, ее движения уверенны, броски точны. Аккуратная струйка сыплется за батарею. Вскоре оттуда появляется целая тараканья стая, седая и ослепленная. Стая разбегается по стене, по цветочкам обоев, и постепенно редеет. Один за другим тараканы падают на пол, корчатся, распускают крылышки, зарываются, увязают в смертоносном для них порошке. Единицы достигают подоконника и останавливаются, уткнувшись в оконную раму.
– Столько вызовов, – жалуется травительница, – на дню обхожу квартир по десять. Даже в выходные вот стали работать. Что, на антресоли сыпать?
– Да, – отвечает Маркин, – сыпьте.
– Там коробки какие-то.
– Ничего. – Он подставляет для удобства табуретку.
После антресолей – обработка ванной.
– Кстати сказать, главное – воды они чтоб не нашли. А то отопьются и оживут.
Маркин кивает, следит за процессом.
– И пускай порошок полежит дня два, – продолжает наставлять женщина из «Идеала». – Тут вот в центре его сметите, а у стен пускай лежит. И пол не мойте пока, отопьются.
– Хорошо…
Под ванну, за раковину, во все их убежища. Наконец-то их не будет. Тараканов. По крайней мере год. Год гарантии.
– Если порошочек останется за холодильником, под плитой, за батареей, то они до-олго не придут, побоятся. Не беспокойтесь.
По паркету прихожей ползут полумертвые насекомые. Спотыкаются, кружат на одном месте, вяло шевеля усиками. Их легкие, – если у тараканов есть легкие, – наверное, сгорают сейчас. Как у солдат при газовой атаке. Им нечем больше дышать. Они подолгу отдыхают, склонив головы, потом продолжают путь по полу, надеясь доползти куда-то, тщетно пытаясь спастись. Маркин давит их ногой в тапочке, чтоб не мучались.
– Да не надо, – замечает это женщина. – Они уже все. – И усмехается под респиратором: – Готовенькие!
На Маркина тоже слегка действует порошок. Он чихает, сморкается в платочек. В горле першит.
– Ничего, это не страшно. Вот ребеночка, конечно, пока не надо сюда. Аллергийка может… А дверь балконную можно открыть, проветрить. Им это не поможет. Им только воды не давайте.
Маркин открывает дверь на балкон. Отметил, что на улице дождь. Не сильный, кажется, но все же моросит. Гулять с ребенком, видимо, не получится. В кухню вбегает волна свежего воздуха.
Кончили. Предназначенный для их квартиры кулек порошка израсходован.
– Ну вот, избавила вас. – Женщина снимает перчатки, респиратор, кладет их в сумку.
– Спасибо.
Она подает Маркину бумагу.
– Вот здесь распишитесь, в графе «заказчик». – И добавляет несколько смущенно, как большинство простых людей, когда речь заходит о деньгах: – С вас шестьдесят два рубля.
– Да, да… – Маркин достает из кармана заранее приготовленные деньги, ставит на бланке подпись.
– Так, мг, вот, – собирается женщина. – Еще в три места надо… Прямо эпидемия какая-то этой осенью. До свиданья.
– До свиданья. Спасибо!
Она с дочкой прячется в комнате.
– Нормально, – отвечает Маркин, опускается на тахту.
Дарья на полу, таскает за волосы куклу.
– Может быть, нам погулять сходить? – спрашивает жена. – Ольги, жалко, дома нет. Одним придется. А ты пока поработаешь.
– Дождь там, – говорит Маркин.
– Правда? Сильный?
– Не знаю. Какая разница…
Елена подходит к окну.
– Да, капает. И небо все затянуто… – Она садится рядом с мужем. – Прогулка, значит, отменяется.
Смотрят в телевизор. Идет, кажется, сериал про Робин Гуда.
Маркин берет программу, ищет, что бы посмотреть.
– Совсем мертвая программа, – вздыхает жена. – Тоже мне, воскресенье… «Горькую луну» бы дождаться…
– Мда, – соглашается Маркин и откладывает программу.
– А сколько времени?
– Четвертый час. Минут пятнадцать четвертого.
– Даша поспала полчасика и запросилась из кроватки. После прогулки лучше спит…
Наблюдают за дочкой. Та, прекратив таскать куклу, что-то люлюкает, глядя кукле в глаза, затем снова принимается таскать за волосы.
– Ей же больно! – восклицает Елена. – Ай-я-яй, доча! Нехорошо так с маленькими обращаться. Да-арья, перестань!
Дочка, видя, что на нее обратили внимание, визжит и мучает куклу пуще прежнего.
– Хоть бы удачное средство оказалось, – говорит жена. – А то и карандашом мазала, и этот «Комбат» покупала дурацкий. Никакого эффекта.
– Посмотрим…
– Да, Саша звонил, я ему разрешила до половины восьмого задержаться.
– А пообедать?
– Сказал, что у друга перекусил. Сидят у него, играют.
– Угу…
– Пусть отдохнет, завтра в школу, – вздыхает Елена то ли с грустью, то ли с завистью (надоело дома сидеть).
– И на работу, – добавляет бесцветно Маркин.
Он ожидает, что сейчас жена заговорит о своем незащищенном дипломе на высших режиссерских курсах при ВГИКе. Но, слава богу, не стала. Вместо этого произносит:
– Надо бы картошки купить. Ты всю дочистил?
– Почти что. На суп хватит.
Жена протирает плиту, раковину, Маркин выскребает тараканов из-за батареи.
– Дождь, может, кончился, – после довольно долгого молчания говорит Елена и выходит на балкон. – Ребенку воздухом подышать…
Маркин направляется вслед за ней, разминая сигарету.
Стоят, облокотившись на ограждение. Внизу тесный дворик, несколько тополей, десяток железных гаражей-ракушек. Дальше – улица Судостроителей, ряды домов до самого горизонта. По улице тащится, позвякивая, трамвай; прохожих мало, машин тоже. В палатках скучают продавщицы. Дождь…
Двенадцатый этаж. Маркин чувствует, как побежали по спине и под мышками холодные мурашки. Никак не может привыкнуть к такой высоте. Прямо под ними – заасфальтированная площадка и крышка канализационного люка. Эта крышка – точно мишень… У Маркина подрагивают колени, кончики пальцев противно пощипывает.
– Пойдем внутрь, – предлагает он, бросая окурок.
– Да, прохладно, – отвечает Елена. – Пойдем.
И вот Маркин уселся за стол. Делает пару глотков кофе. Раскрывает тетрадь, берет ручку…
Странное дело: почти всю жизнь, лишь с короткими перерывами, Маркин провел в частном доме – попросту в избушке – на краю Минусинска; всегда мечтал о квартире, широкой панораме с балкона, о большом городе. В пятнадцать лет впервые съездил в Ленинград, нашел там приют у панков, познакомился с рок-музыкой, затем каждое лето бывал в Новосибирске, Ленинграде, Омске, но все же основная жизнь была связана с его родной избушкой, с огородом и свиньями, с заготовкой дров… И начав писать, Маркин писал о больших городах, о человеке в большом городе, а теперь, осев в этом большом городе, в самой Москве, не мог почему-то писать ни о чем, кроме избушки, деревни, огорода… Теперь, наоборот, он бывал в Минусинске по месяцу– полтора, летом, и это время становилось для него самым светлым, он ожидал его весь остальной год, чтобы напитаться впечатлениями до следующего лета… Странно, но в Москве он давно уже ничего не видел, ничего интересного, о чем бы стоило написать.
Правда, кроме, так сказать, деревенских, огородных рассказов Маркин время от времени делает заметки, этакие полудневниковые размышления. Страницу-другую. Неизвестно, для чего и куда он может вставить эти заметки, просто они появляются, как бы сами ложатся на бумагу: Маркин почти что против своей воли их записывает…
И сегодня вот, повозившись с неполучающейся повестишкой, он переворачивает тетрадь задом наперед и начинает быстро и торопливо:
«Люди окутаны прозрачной, но крепкой, практически непробиваемой пленкой. К ним трудно подступиться. Они под защитой. Заметают следы, прячут лица, отводят глаза. Люди идут своим маршрутом, боясь сбиться с него. Люди знают, что вокруг обман и холод, вокруг капканы, ловушки, ямы. Ничего нет проще, чем оступиться, погибнуть. И довериться кому-то, соединиться, поверить – это конец. Держаться на плаву легче поодиночке.
«А любовь?» – спросите вы.
Сколько я видел семей, все они напоминают палаты неизлечимых больных. Единственная надежда – дети, ради них теперь, мол, и стоит жить. Для их будущего. Но дети повторяют путь родителей и, повзрослев, вьют новые семейные гнездышки – новые палаты, плодят новые поколения неизлечимых больных.
Любовь – вот сила, способная прорвать эту прозрачную прочную пленку, эту защиту людей от уколов окружающего мира. Взаимная любовь, обоюдная… Соединившись, решив шагать по жизни рука об руку, парочка на самом деле стремительно идет ко дну. Многие одумываются и поскорей разбегаются. Чтобы спастись. Пока окончательно не захлебнулись, не легли на дно, даже не потревожив ил, не уснули. Не начали растворяться. Но дети… Дети – знак полного тупика, крепкие кандалы, и надо резать по живому, если необходимо освободиться и всплыть.
Человек все равно, в любых условиях, как бы ни распылял себя в заботах о своих близких, все равно больше думает о себе. И жалеет себя. Как бы бескорыстны ни казались его жертвы, они бескорыстны до определенного предела, они питаются ответными жертвами. И изредка, словно бы опомнившись, человек задумывается о себе самом, оглядывается назад, видит огонек настоящей жизни. Где-то далеко-далеко, во временах полузабытой юности, некогда тягостного, казалось, невыносимого одиночества; и теперь то время становится для него утерянным, невосполнимо разрушенным счастьем. И человек ужасается, он хочет бросить сегодняшнее, освободиться, вернуться, раздуть огонек, хочет залатать изорванную пленку защиты на своем обессиленном, раздавленном «я».
И что значат в такие моменты для очнувшегося: давным-давно переродившаяся в нечто совсем иное любовь? Дети, которые, взрослея, становятся все дальше и дальше? Что такое обязанности перед семьей, бескорыстные жертвы, удобства, проблемы, компромиссы? Обиды, прощения? Три гвоздички на день рождения? В такие моменты – холод, усталость, опустошенность. Человек пытается прокрутить в памяти пробежавшие, точно в густом тумане мелькнувшие годы и догадывается об ошибке. Он понимает, что все не так, как бы должно было быть. В таких случаях принято говорить традиционно-успокаивающее: «Что ж, жизнь не сложилась». Но что делать? Надо же что-то делать, исправить как-нибудь… Нет, теперь уже поздно. Назад не вернешься. И человек закрывает глаза, обнимает посапывающую сладко супругу (у нее прозрение произойдет в другую похожую ночь), прижимается к ее теплому телу. Призывает сон; зовет черную легкость бесчувствия. До утра. Ведь необходимо отдохнуть перед следующим днем, близнецом вчерашнего, позавчерашнего… В семь утра ведь вскакивать под треск будильника, возвращаться к обязанностям, проблемам, удовольствиям, жертвам, ссорам и примирениям. И вечерней бесплодной усталости…»
Маркин встает и идет в комнату.
– Что случилось?
Дочка на горшочке. Приученно тужится:
– Как-ка-ка-ка…
– Представляешь, сама попросилась! – Елена радуется. – В кроватке заволновалась так…
– Молодец, – кивает Маркин, взглядом спрашивает: «И это все, зачем позвала?»
– Приготовь ей кефиру, пожалуйста. Уже пора кормить. Сделай в бутылке с соской, может, уснет.
– Угу…
Он возвращается на кухню, достает из холодильника двухсотграммовый пакет детского кефира, переливает в бутылочку. Ставит под горячую воду… Быстро он привык к такой трате воды. Конечно, теперь же не таскает ее ведрами от колонки, – течет вот она и течет из крана…
В туалет прошла жена с горшочком в руках.
– Покакала! – счастливо сообщает. – Вот, совсем уж взрослый человек!
– Классно. – Маркин тоже старается обрадоваться.
Подождав, когда кефир нагреется, он выключает воду, встряхивает бутылочку и несет ребенку.
– Леш, скажи ты ему…
– Нужно перекусить, – говорит Маркин, – это займет-то десять минут. Гастрит наживешь.
– Меня ждут, ехать далеко! – Саша зашнуровывает свои мощные ботинки, открывает дверь. – Я пошел. – Выскакивает в подъезд.
– В три часа чтоб пришел пообедать! – кричит ему вслед Елена. – Слышишь?
– Ла-адно!
Она захлопывает дверь. Как раз и Дарья пришлепала на четвереньках в прихожую.
– Опоздала, – мать берет ее на руки, – убежал братик.
– А-я-я, – словно бы расстраивается ребенок; Маркин и Елена не могут удержаться – смеются.
– Кстати, полы бы помыть, – затем говорит жена. – Дашка везде ползает, а грязь такая…
Маркин усмехается:
– Саша придет – пусть помоет.
– Надо заставить.
– М-да…
* * *
Хоть Маркин и утверждает, что не может спать днем, но состояние у него дремотное. Только улегся на диванчик, взялся за книгу – моментом глаза стали слипаться, тело размякло. И чай не помог. Кофе еще, что ли, выпить?.. Ставит чайник. В ожидании, пока тот закипит, идет в комнату.– Что на обед приготовить? – спрашивает жену.
– Там фарш под морозилкой. Котлет можно с пюре. Нормально?
– Давай.
Жена отрывается от разбора детской одежонки.
– Я сделаю, Леш. Садись поработай.
– Не получается… Я лучше… Ты и так всю неделю варишь.
Готовить Маркину нравится. Привычка. В армии был поваром – года полтора без отрыва у плиты проторчал. Теперь как-то не по себе, если долго этим не занимается, точно не хватает важной составляющей жизни…
Елена особенно не упорствует – с понедельника по пятницу ей вот как хватает готовить всякие блюда, фантазировать, чтоб не одно и то же. Хоть в выходные можно расслабиться.
Маркин достает из холодильника фарш. Пока размораживается, чистит картошку.
Включен магнитофон, играет кассета с песнями группы, где Маркин был лидером. Еще минусинских времен. Кассета заезженная, постороннему человеку слов не разобрать, но Маркин, конечно, знает все наизусть. Частенько включает для поднятия духа, но вместо этого почти всегда возникает ощущение пустоты сегодняшнего.
Хе-хе, надеялся вот, приехав сюда, что здесь-то, в Москве, и займется музыкой всерьез. О писательстве тогда думал даже меньше, чем о музыке… Ну, с писательством худо-бедно, но двигается, а для группы люди нужны, соратники, аппаратура, инструменты, база. Силы нужны, энергия… Иногда, бывает, за бутылкой поговорят с Дэном, что надо группу сколотить (Дэн даже на барабанах мала-мала может), помечтают, а дальше ничего. И как-то особого желания нет, того, какое в двадцать лет было, жгло аж. И Маркин готов признать: его время для рок-н-ролла прошло, назад не вернуться, запал уже не тот.
Вот сидит, чистя картошку, слушает, как рычит на кассете, колотит по струнам, и не верится, что это действительно он. И тексты песен словно бы не его. Теперь такие не пишутся… да и вообще никакие особо не пишутся.
* * *
Поделил фарш на шесть равных кусочков (чтоб Елене, Саше и себе по две котлеты получилось) и принялся жарить. Жена, вроде, занялась стиркой.Немного постирав, заходит на кухню.
– Кстати, Алеш, сегодня же должны тараканов прийти травить! – объявляет.
Маркин кивнул:
– Я знаю.
– Надо тогда посуду убирать, вещи.
– Угу, надо…
Котлеты шипят на сковороде, начинают аппетитно пахнуть.
– Аромат какой! – улыбается Елена. – Сразу есть захотелось.
– Приготовится – поедим.
– Что ты такой? – Она обняла мужа. – Случилось что-то?
– Да нет…
– На концерт хочешь пойти?
Уж если Елена начала выяснять, отчего ее Алеша не в настроении, то, пока не узнает причину, не успокоится.
– Н-ну, состояние просто какое-то, – объясняет Маркин, – давление низкое, наверное…
– Выпей кофе, любимый. Заварить?
– Я уже выпил. Спасибо.
Жена смотрит на Маркина заботливым взглядом; Маркина на это тянет сказать ей что– нибудь обидное, грубое. Он неприятен себе за то, что на него смотрят как на больного… Пересиливает себя, старается успокоиться. Целует Елену.
– Ты меня любишь? – ласкаясь, спрашивает она.
– Люблю… – Маркин начинает переворачивать котлеты.
Жена обнимает его со спины, гладит ему грудь под рубашкой.
– И я тебя бесконечно люблю, – нежно шепчет мужу на ухо.
– Осторожно, Лен! У меня важная операция. – Котлеты скользят по лопатке, не желая переворачиваться. – Ч-черт! – ругается Маркин.
Жена отпускает его.
– Ладно, пойду постираю, пока Дарья не артачится. Мультик сидит смотрит.
– Постирай, – отзывается Маркин.
* * *
Решили пообедать, пока не остыло. Пюре свежим только и надо употреблять. Да и котлеты тоже…– Дашунька с нами покушает? – Жена вносит дочку. – Даша уже большая девочка, надо привыкать за столом, как взрослые, – говорит голосом, каким обычно говорят с детьми, приторно-сладким и словно фальшивым. – Так, отец, давай нам самую большую ложку, мы хотим пюрешки!
Есть вместе с ребенком Маркина не особенно радует. Постоянно настороже – чтобы что-нибудь не перевернула, не залезла пальцами в соль… То одно подай, то другое убери. В общем, никакого удовольствия от еды. А вот Елена все-таки удивительная – и дочку кормит, и сама успевает, еще и наговаривает ребенку всякие ласковые слова.
Дарья все порывается захватить ложку, действовать самой. И когда ей это удается (Елена сдалась: «Попробуй, попробуй, малыш!»), вид у нее становится серьезный, даже несколько высокомерный. Она пытается зачерпнуть из тарелки, но ложка переворачивается ложбинкой вниз. Не получается.
– Давай мама покажет. – Елена ненавязчиво поправляет ложку, помогает наполнить ее пюре и донести до рта. – Во-от, – приговаривает, – вот скоро совсем самостоятельно будем кушать…
Но все же большая часть пюре в последний момент шлепается на пол. Дарья смотрит вниз с изумлением.
– Ничего, ничего, малыш, а мы еще попробуем. Так, набираем картошечки. Молоде-ец…
Маркин, доев свою порцию, выпив чай, встает из-за стола.
– Ну что, заканчивайте, – говорит. – Надо готовиться к травле этой… С минуты на минуту прийти могут.
* * *
Подготавливают кухню. Относят в Сашину комнату посуду, хлебницу, стулья. Маркин прячет в шкаф книгу и тетрадь. Столы, диванчик, шкаф отодвигают от стен. Из-под раковины убирают мусорное ведро, совок, помпу для прочистки сливов. В общем, все лишнее.За батареей, за отставшими обоями обнаруживаются ждущие вечера тараканьи семейки, но трогать их нет смысла. Все равно им скоро конец…
Освобождают от вещей и туалет, ванную. Елена снимает одежду с вешалки в прихожей.
Только закончили более-менее – телефонный звонок. Снова Маркина. На этот раз Борис.
– Привет, – отвечает Маркин на его приветствие.
– Чем занимаешься? – У Бориса довольно писклявый голос, и телефон эту писклявость только подчеркивает, кажется, будто Борис говорит, беспрестанно улыбаясь до ушей. – Трезвый еще?
– Угу… Вот тараканов собираемся травить, – честно отвечает Маркин.
– Хорошее дело. Мне тоже не мешает. У меня в комнате их просто… Ну, думаю, ты сам помнишь.
Маркин усмехается:
– Гигиену соблюдай. Тарелки надо мыть, полы, все такое…
– Нда? А у вас тогда почему тараканы? – Борис вроде слегка обиделся. – Или вы тоже на гигиену забили?
– У нас мало. Из-за дочки вот… Могут в ухо залезть…
– Что ты несешь?! – завозмущалась жена, услышав последнюю реплику Маркина. – Совсем, что ли, сдурел? – И он получает чувствительный толчок в спину.
– Ну шучу я, – оправдывается Маркин.
– Жена дерется? – угадывает Борис. – Правильно. Я вот что звоню. Вчера в «Бинго» торчал, снял три линии, две по пятьдесят, одну – семьдесят. Прикидываешь, почти на стольник в наваре остался! Сегодня опять собираюсь.
– Давай, искренне желаю удачи.
– А ты присоединиться не хочешь?
– Денег нет.
– Так поторчишь просто. Поучишься, как надо лихо башли снимать.
– Не хочу, – вздыхает Маркин.
– Да соглашайся! Выпьем по паре девяток «Балтики», – уговаривает Борис. – Если солидно сыграю – завалимся в «Голодную утку». Куражнем!
– М-м, не получится, Борь. И настроения что-то нет, дела… Да, вот, – вспоминает Маркин, – тут Дэн звонил, он на какой-то концерт собирается. Позвони ему, может, вместе решите…
– О'кей! Так ты, значит, в отказ?
– Угу.
– Ладно. Привет семье!
Борис кладет трубку, Маркин тоже. И сразу на него нападает жена:
– Идиот, так шутить?! Накаркаешь вот! Я как раз и боюсь этого. У Ольгиной сестры у сына такое было, в больнице лежал…
Ее речь прерывается звонком в дверь. Маркин спешит открыть. Это женщина из фирмы «Идеал».
* * *
Руками в резиновых толстых перчатках она разбрасывает порошок грязно-белого цвета. На плинтусы, под плиту, за холодильник, на швы обоев.– Бегите, – приговаривает, – бегите, молодчики… – Через респиратор голос ее звучит глухо и жутковато-вкрадчиво; Маркину не по себе. – Беги-ите, ребятки, обложили вас со всех сторонушек…
Молодые, совсем малютки, взрослые усачи, самки с красивыми коробочками-яйцами за спиной выскакивают, задыхаясь, из норок и попадают в отраву. Секунда, другая – и они становятся вялыми, порошок облепляет их, тараканы с трудом расползаются прочь. Срываются со стен, дрыгают ножками, словно растирают коченеющие тельца.
– Вот и ладно, вот и хорошо…
Женщина знает свое дело, ее движения уверенны, броски точны. Аккуратная струйка сыплется за батарею. Вскоре оттуда появляется целая тараканья стая, седая и ослепленная. Стая разбегается по стене, по цветочкам обоев, и постепенно редеет. Один за другим тараканы падают на пол, корчатся, распускают крылышки, зарываются, увязают в смертоносном для них порошке. Единицы достигают подоконника и останавливаются, уткнувшись в оконную раму.
– Столько вызовов, – жалуется травительница, – на дню обхожу квартир по десять. Даже в выходные вот стали работать. Что, на антресоли сыпать?
– Да, – отвечает Маркин, – сыпьте.
– Там коробки какие-то.
– Ничего. – Он подставляет для удобства табуретку.
После антресолей – обработка ванной.
– Кстати сказать, главное – воды они чтоб не нашли. А то отопьются и оживут.
Маркин кивает, следит за процессом.
– И пускай порошок полежит дня два, – продолжает наставлять женщина из «Идеала». – Тут вот в центре его сметите, а у стен пускай лежит. И пол не мойте пока, отопьются.
– Хорошо…
Под ванну, за раковину, во все их убежища. Наконец-то их не будет. Тараканов. По крайней мере год. Год гарантии.
– Если порошочек останется за холодильником, под плитой, за батареей, то они до-олго не придут, побоятся. Не беспокойтесь.
По паркету прихожей ползут полумертвые насекомые. Спотыкаются, кружат на одном месте, вяло шевеля усиками. Их легкие, – если у тараканов есть легкие, – наверное, сгорают сейчас. Как у солдат при газовой атаке. Им нечем больше дышать. Они подолгу отдыхают, склонив головы, потом продолжают путь по полу, надеясь доползти куда-то, тщетно пытаясь спастись. Маркин давит их ногой в тапочке, чтоб не мучались.
– Да не надо, – замечает это женщина. – Они уже все. – И усмехается под респиратором: – Готовенькие!
На Маркина тоже слегка действует порошок. Он чихает, сморкается в платочек. В горле першит.
– Ничего, это не страшно. Вот ребеночка, конечно, пока не надо сюда. Аллергийка может… А дверь балконную можно открыть, проветрить. Им это не поможет. Им только воды не давайте.
Маркин открывает дверь на балкон. Отметил, что на улице дождь. Не сильный, кажется, но все же моросит. Гулять с ребенком, видимо, не получится. В кухню вбегает волна свежего воздуха.
Кончили. Предназначенный для их квартиры кулек порошка израсходован.
– Ну вот, избавила вас. – Женщина снимает перчатки, респиратор, кладет их в сумку.
– Спасибо.
Она подает Маркину бумагу.
– Вот здесь распишитесь, в графе «заказчик». – И добавляет несколько смущенно, как большинство простых людей, когда речь заходит о деньгах: – С вас шестьдесят два рубля.
– Да, да… – Маркин достает из кармана заранее приготовленные деньги, ставит на бланке подпись.
– Так, мг, вот, – собирается женщина. – Еще в три места надо… Прямо эпидемия какая-то этой осенью. До свиданья.
– До свиданья. Спасибо!
* * *
– Как, нормально обсыпала? – встречает Маркина жена.Она с дочкой прячется в комнате.
– Нормально, – отвечает Маркин, опускается на тахту.
Дарья на полу, таскает за волосы куклу.
– Может быть, нам погулять сходить? – спрашивает жена. – Ольги, жалко, дома нет. Одним придется. А ты пока поработаешь.
– Дождь там, – говорит Маркин.
– Правда? Сильный?
– Не знаю. Какая разница…
Елена подходит к окну.
– Да, капает. И небо все затянуто… – Она садится рядом с мужем. – Прогулка, значит, отменяется.
Смотрят в телевизор. Идет, кажется, сериал про Робин Гуда.
Маркин берет программу, ищет, что бы посмотреть.
– Совсем мертвая программа, – вздыхает жена. – Тоже мне, воскресенье… «Горькую луну» бы дождаться…
– Мда, – соглашается Маркин и откладывает программу.
– А сколько времени?
– Четвертый час. Минут пятнадцать четвертого.
– Даша поспала полчасика и запросилась из кроватки. После прогулки лучше спит…
Наблюдают за дочкой. Та, прекратив таскать куклу, что-то люлюкает, глядя кукле в глаза, затем снова принимается таскать за волосы.
– Ей же больно! – восклицает Елена. – Ай-я-яй, доча! Нехорошо так с маленькими обращаться. Да-арья, перестань!
Дочка, видя, что на нее обратили внимание, визжит и мучает куклу пуще прежнего.
* * *
Приводят в порядок кухню, прихожую, туалет, ванну, Елена сметает тараканов (некоторые еще шевелятся) и спускает их в унитаз; нарушает инструкцию – протирает пол влажной тряпкой. Маркин сдвигает шкаф, столы к стене, возвращает на место тетрадь и Кнута Гамсуна.– Хоть бы удачное средство оказалось, – говорит жена. – А то и карандашом мазала, и этот «Комбат» покупала дурацкий. Никакого эффекта.
– Посмотрим…
– Да, Саша звонил, я ему разрешила до половины восьмого задержаться.
– А пообедать?
– Сказал, что у друга перекусил. Сидят у него, играют.
– Угу…
– Пусть отдохнет, завтра в школу, – вздыхает Елена то ли с грустью, то ли с завистью (надоело дома сидеть).
– И на работу, – добавляет бесцветно Маркин.
Он ожидает, что сейчас жена заговорит о своем незащищенном дипломе на высших режиссерских курсах при ВГИКе. Но, слава богу, не стала. Вместо этого произносит:
– Надо бы картошки купить. Ты всю дочистил?
– Почти что. На суп хватит.
Жена протирает плиту, раковину, Маркин выскребает тараканов из-за батареи.
– Дождь, может, кончился, – после довольно долгого молчания говорит Елена и выходит на балкон. – Ребенку воздухом подышать…
Маркин направляется вслед за ней, разминая сигарету.
Стоят, облокотившись на ограждение. Внизу тесный дворик, несколько тополей, десяток железных гаражей-ракушек. Дальше – улица Судостроителей, ряды домов до самого горизонта. По улице тащится, позвякивая, трамвай; прохожих мало, машин тоже. В палатках скучают продавщицы. Дождь…
Двенадцатый этаж. Маркин чувствует, как побежали по спине и под мышками холодные мурашки. Никак не может привыкнуть к такой высоте. Прямо под ними – заасфальтированная площадка и крышка канализационного люка. Эта крышка – точно мишень… У Маркина подрагивают колени, кончики пальцев противно пощипывает.
– Пойдем внутрь, – предлагает он, бросая окурок.
– Да, прохладно, – отвечает Елена. – Пойдем.
* * *
Надо все-таки попробовать пописать. В течение дня в голове потихоньку шевелились мыслишки, появлялись идейки, может быть, получится что-нибудь.И вот Маркин уселся за стол. Делает пару глотков кофе. Раскрывает тетрадь, берет ручку…
Странное дело: почти всю жизнь, лишь с короткими перерывами, Маркин провел в частном доме – попросту в избушке – на краю Минусинска; всегда мечтал о квартире, широкой панораме с балкона, о большом городе. В пятнадцать лет впервые съездил в Ленинград, нашел там приют у панков, познакомился с рок-музыкой, затем каждое лето бывал в Новосибирске, Ленинграде, Омске, но все же основная жизнь была связана с его родной избушкой, с огородом и свиньями, с заготовкой дров… И начав писать, Маркин писал о больших городах, о человеке в большом городе, а теперь, осев в этом большом городе, в самой Москве, не мог почему-то писать ни о чем, кроме избушки, деревни, огорода… Теперь, наоборот, он бывал в Минусинске по месяцу– полтора, летом, и это время становилось для него самым светлым, он ожидал его весь остальной год, чтобы напитаться впечатлениями до следующего лета… Странно, но в Москве он давно уже ничего не видел, ничего интересного, о чем бы стоило написать.
Правда, кроме, так сказать, деревенских, огородных рассказов Маркин время от времени делает заметки, этакие полудневниковые размышления. Страницу-другую. Неизвестно, для чего и куда он может вставить эти заметки, просто они появляются, как бы сами ложатся на бумагу: Маркин почти что против своей воли их записывает…
И сегодня вот, повозившись с неполучающейся повестишкой, он переворачивает тетрадь задом наперед и начинает быстро и торопливо:
«Люди окутаны прозрачной, но крепкой, практически непробиваемой пленкой. К ним трудно подступиться. Они под защитой. Заметают следы, прячут лица, отводят глаза. Люди идут своим маршрутом, боясь сбиться с него. Люди знают, что вокруг обман и холод, вокруг капканы, ловушки, ямы. Ничего нет проще, чем оступиться, погибнуть. И довериться кому-то, соединиться, поверить – это конец. Держаться на плаву легче поодиночке.
«А любовь?» – спросите вы.
Сколько я видел семей, все они напоминают палаты неизлечимых больных. Единственная надежда – дети, ради них теперь, мол, и стоит жить. Для их будущего. Но дети повторяют путь родителей и, повзрослев, вьют новые семейные гнездышки – новые палаты, плодят новые поколения неизлечимых больных.
Любовь – вот сила, способная прорвать эту прозрачную прочную пленку, эту защиту людей от уколов окружающего мира. Взаимная любовь, обоюдная… Соединившись, решив шагать по жизни рука об руку, парочка на самом деле стремительно идет ко дну. Многие одумываются и поскорей разбегаются. Чтобы спастись. Пока окончательно не захлебнулись, не легли на дно, даже не потревожив ил, не уснули. Не начали растворяться. Но дети… Дети – знак полного тупика, крепкие кандалы, и надо резать по живому, если необходимо освободиться и всплыть.
Человек все равно, в любых условиях, как бы ни распылял себя в заботах о своих близких, все равно больше думает о себе. И жалеет себя. Как бы бескорыстны ни казались его жертвы, они бескорыстны до определенного предела, они питаются ответными жертвами. И изредка, словно бы опомнившись, человек задумывается о себе самом, оглядывается назад, видит огонек настоящей жизни. Где-то далеко-далеко, во временах полузабытой юности, некогда тягостного, казалось, невыносимого одиночества; и теперь то время становится для него утерянным, невосполнимо разрушенным счастьем. И человек ужасается, он хочет бросить сегодняшнее, освободиться, вернуться, раздуть огонек, хочет залатать изорванную пленку защиты на своем обессиленном, раздавленном «я».
И что значат в такие моменты для очнувшегося: давным-давно переродившаяся в нечто совсем иное любовь? Дети, которые, взрослея, становятся все дальше и дальше? Что такое обязанности перед семьей, бескорыстные жертвы, удобства, проблемы, компромиссы? Обиды, прощения? Три гвоздички на день рождения? В такие моменты – холод, усталость, опустошенность. Человек пытается прокрутить в памяти пробежавшие, точно в густом тумане мелькнувшие годы и догадывается об ошибке. Он понимает, что все не так, как бы должно было быть. В таких случаях принято говорить традиционно-успокаивающее: «Что ж, жизнь не сложилась». Но что делать? Надо же что-то делать, исправить как-нибудь… Нет, теперь уже поздно. Назад не вернешься. И человек закрывает глаза, обнимает посапывающую сладко супругу (у нее прозрение произойдет в другую похожую ночь), прижимается к ее теплому телу. Призывает сон; зовет черную легкость бесчувствия. До утра. Ведь необходимо отдохнуть перед следующим днем, близнецом вчерашнего, позавчерашнего… В семь утра ведь вскакивать под треск будильника, возвращаться к обязанностям, проблемам, удовольствиям, жертвам, ссорам и примирениям. И вечерней бесплодной усталости…»
* * *
– Алексей! – зовет жена. – Подойди на секунду.Маркин встает и идет в комнату.
– Что случилось?
Дочка на горшочке. Приученно тужится:
– Как-ка-ка-ка…
– Представляешь, сама попросилась! – Елена радуется. – В кроватке заволновалась так…
– Молодец, – кивает Маркин, взглядом спрашивает: «И это все, зачем позвала?»
– Приготовь ей кефиру, пожалуйста. Уже пора кормить. Сделай в бутылке с соской, может, уснет.
– Угу…
Он возвращается на кухню, достает из холодильника двухсотграммовый пакет детского кефира, переливает в бутылочку. Ставит под горячую воду… Быстро он привык к такой трате воды. Конечно, теперь же не таскает ее ведрами от колонки, – течет вот она и течет из крана…
В туалет прошла жена с горшочком в руках.
– Покакала! – счастливо сообщает. – Вот, совсем уж взрослый человек!
– Классно. – Маркин тоже старается обрадоваться.
Подождав, когда кефир нагреется, он выключает воду, встряхивает бутылочку и несет ребенку.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента