Серегин Михаил. Дорога из пекла

   Мы выбрались на берег. Глядя на нас с Гирей, из ручья стали выбираться другие заключенные... Они стягивали с себя телогрейки, бросали их в ручей, трогали руками обожженную кожу на своих лицах...
   – Мы как дерьмо, – крикнул радостно кто-то из выбравшихся на берег, – в воде не тонем, в огне не горим... Одно слово – зэки!
   – Жив! – воскликнул другой удивленно. – Сам не верю! Жив!
   – Рано радуетесь! – крикнул громко Гиря, обращаясь ко всем, кто уже вылез из воды... – Что дальше-то собираетесь делать?
   Мне показалось очень странным, что он задал этот вопрос. Каким образом это могло его интересовать теперь? Эти люди опасности избежали. Теперь они не будут воспринимать его как лидера, как главного над собой. Это психологический закон. Теперь каждый почувствует самостоятельность и свободу.
   Эти люди долго не видели свободы. Она подействует на них как хороший глоток чистого спирта – опьяняюще... И Гиря это прекрасно знает, но ведет себя неадекватно, несоответственно ситуации. Это очень странно. Он явно что-то скрывает...
   – А тебе-то какая корысть это знать? – начал наступать на Гирю тщедушный старичок с острым носом и не менее острыми глазами, бегающими по сторонам быстро-быстро. – Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя милок, мне уйти сам бог велел... Кто хочет в лагерь возвращаться – оставайтесь, а мне неколи с вами валандаться... Пошел я от вас...
   – Куда пойдешь-то? – снова спросил Гиря. – В какую сторону?
   Спрашивал он равнодушным тоном. Остроносый старичок, так же, как и я, не понял, зачем, собственно, это ему нужно...
   – А и пойду! – крикнул старичок. – Туда вот, к примеру!
   Он махнул в сторону, противоположную лагерю, в прогоревший лес.
   Гиря усмехнулся и сказал лениво:
   – А иди! Никто не держит... Спасенному – рай! Ты сам себе голова... Только вот...
   Он замолк, глядя на старикашку. Тот заволновался.
   – Что вот-то? Что вот? Ты на что намекаешь, костолом чертов?
   – Да нет, иди, коли решил, – сказал Гиря. – Я просто подумал, – гарь там, не знаю, дойдешь ли целым-то?.. Ничего с тобой не случится?
   – А че мне? Гарь я не видал, что ли? – засмеялся старик всем черным от размазанной сажи лицом. – Уж мы сейчас такое прошли! Теперь ничего не страшно! Ни мороз мне не страшен, ни жара!..
   – Ну прощай, коли так! – сказал Гиря.
   Старик не ответил, а повернулся и пошел не оборачиваясь прочь от нас... Его фигура постепенно удалялась от нас, мелькая между обгорелых дымящихся черных стволов, лишенных веток...
   Я обратила внимание, что дыма было по-прежнему много, хотя стволы не так сильно и дымили... Смутное подозрение зашевелилось у меня голове...
   Я внимательно присмотрелась к шагающему уже вдалеке старику...
   Дым шел прямо из почвы... Я не знала точно, правильна ли моя догадка, но тут же закричала вслед мелькавшему вдалеке старику:
   – Эй! Вернись!
   Старик, видно, услышал, но даже не оглянулся, только досадливо махнул рукой...
   Кто-то из стоявших рядом с нами дернулся было ему вслед, но Гиря поймал его за руку и рванул обратно, так, что тот отлетел в ручей.
   – Обожди! – крикнул Гиря. – Пусть этот мухомор дорогу нам покажет...
   – Почему ты его не остановил? – спросила я Гирю возмущенно. – Ты же знаешь, что он не пройдет! Верни его, пока не поздно!
   – А они... – Гиря махнул рукой на стоявших поодаль заключенных, не сводящих глаз с фигуры старика, – они на слово не верят! Им нужно своими глазами увидеть, как человек сгорит заживо...
   Все мы напряженно следили, как старик шагал по прогоревшему лесу...
   Это мне напомнило, как весь лагерь наблюдал за охранником, шедшим к воротам. Гиря тогда тоже знал, что тот идет умирать.
   Внезапно старик остановился и что-то закричал... Слов не было слышно, но кричал он, обращаясь к нам...
   Кто-то рванулся опять к старику, может быть, подумал, что тому нужна помощь, но его тут же остановил резкий окрик Гири:
   – Стоять, падлы! Душу выну!
   Старик почему-то начал двигаться обратно, но как-то очень странно. Он щупал землю руками, словно искал дорогу на ощупь...
   Но вот он снова выпрямился и сделал в нашу сторону два шага... И исчез...
   Он провалился так быстро, что я не успела даже понять, как это произошло. Наступил куда-то неудачно, или упал, споткнувшись обо что-то, или еще что-то, но больше мы его не видели...
   Из того самого места, куда он провалился, вырвался вверх сноп искр, полыхнул язык пламени и повалил густой белый дым.
   – Торфяник... – сказал Гиря. – Пекло...
   Я представила, как почва под ногами у меня проваливается, едва я только делаю шаг, нога уходит в пустоту, откуда волной обдает меня жаром, и я падаю прямо в раскаленную бездну, в горящий торф...
   Толщина торфяных пластов может достигать порой десятков метров. При подземном пожаре в торфе возникают обширные участки, где процесс горения происходит под землей, не выходя на поверхность. Это ужасная ловушка для непосвященного человека.
   Земля сохраняет прочность над торфяным пожаром, поскольку над ним образуется прочная корка, которая до конца не прогорает, а только становится хрупкой и ломкой... По трещинам через нее проходит дым, а процесс горения протекает без доступа кислорода. Пламени как такового нет, но температура может в горящем торфе развиваться такая, что плавится металл. Человек сгорает в таком подземном пламени меньше, чем за минуту...
   Я представила, как это происходит, и мне стало дурно... Не-ет! Никто и никогда теперь меня не заставит идти в ту сторону, куда отправился провалившийся и, наверное, уже сгоревший старик!
   – Ну теперь валите, кто куда хочет, придурки! – закричал Гиря и уселся на берегу ручья, отвернувшись ото всех, словно ему было совершенно безразлично, какое решение примет его отряд.
   Потом бросил на меня странный взгляд и сказал таким тоном, что я просто не могла ослушаться – настолько жестким был приказ:
   – Сядь рядом...
   Скандал, переходящий в войну, я затевать не хотела, поэтому мне ничего другого не оставалось, как усесться рядом с ним и ждать, что будет дальше...
   А дальше не было вообще ничего. Мы сидели с ним рядом на берегу ручья, а за спиной у нас остались растерянные и испуганные промелькнувшей перед ними неожиданной смертью их спутника люди... Они молчали. Мы тоже молчали и вроде бы ждали от них чего-то...
   Не знаю, чего ждал он, а я ничего не ждала. Мне вдруг стало смешно. Вспомнилась старая детская считалка: «На золотом крыльце сидели: царь, царица...» Вряд ли я была сильно похожа на царицу, но Гиря держался очень величественно – ни дать ни взять «император всея Великия, и Малыя, и Белыя...». При его фигуре и развороте плеч царственную осанку приобрести не так уж и сложно, нужно всего лишь почувствовать вкус к этому...
   Эта мысль показалась мне интересной: он же и в самом деле чувствует себя каким-то правителем этих людей, распорядителем их судеб... И меня рядом с собой посадил, чтобы подчеркнуть мой статус, который он же мне и определил – «особа, приближенная к императору»...
   «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно...» – процитировала я кого-то и тяжело вздохнула. Не иначе, как в наказание за какие-то неведомые мне грехи провидение посылает мне эти испытания! Наверное, за желание знать о людях слишком много.
   Конечно, понимать человека гораздо полезнее для меня, чем не понимать его. Все дело – в степени понимания... Иногда это становится так тяжело, что хочется просто почувствовать себя последней дурой, которая не понимает вообще ничего и для которой желания и побуждения, стоящие за поступками людей, – непостижимая загадка! Но говорят же, что развитие – это процесс необратимый. Если уж ты научилась понимать людей на уровне формирования их желаний, на уровне внутренних интенций, – неси свой крест до конца жизни, от этого тебе уже не освободиться... С этим пониманием и помрешь!
   Все дело в том, что я наконец поняла Гирю.
   Я поняла психологию его поведения. Он точно так же, как и убитый им Профессор, хотел власти. Над всеми, с кем встречался. Над теми, с кем жил в лагерных бараках. Надо мной. Над охранником Петром, прозванным им Дохляком. Над Профессором, с которым боролся за эту власть и сумел победить. Даже над Кузиным, власти которого отчаянно сопротивлялся, пусть большей частью лишь внутренне. Желание властвовать было сутью его натуры...
   Не знаю, какое преступление он совершил, но уверена, что в лагерь его привело все то же необузданное стремление к власти... Очень сильная натура. Из таких получаются диктаторы, а те, которым не повезло, и в диктаторы они не попали, идут в контролеры на общественном транспорте... Тоже можно от души оторваться! «Мы все глядим в Наполеоны. Двуногих тварей миллионы – для нас орудие одно!» – это, по-моему, еще Александр Сергеевич сокрушался по поводу несовершенства человеческой натуры...
   Гиря не попал ни в диктаторы, ни в трамвайные контролеры. Наверное, преступление, которое он совершил, для контролера оказалось слишком «крутым», а до диктаторского уровня явно недотягивало... Что-нибудь типа разбойного нападения на коммерческий киоск особо крупных размеров... И попал Гиря – в лагерь.
   Но натуру-то не скроешь. Натура требовала... Уважения, выражающегося в подчинении, в любви и страхе... По-моему, это и есть психологическая основа любой власти – страх и подчинение, ханжески прикрытые любовью и уважением.
   В лагере Гиря завоевал себе положение с помощью пудовых кулаков и чрезвычайно сильной воли, направленной на подавление противостояния себе. Но не тупого бычьего упрямства, а умной и целенаправленной воли... Он не щадил людей, когда ему нужно было добиться своего, но и не толкал их на смерть, а предоставлял им свободу выбора. Он чувствовал, что найдется тот, кто полезет в петлю сам... И всегда оказывался прав.
   А теперь он сидел, как отрекшийся от царства Иван Грозный, и ждал, когда его подданные приползут к нему на коленях и начнут умолять его не оставлять их в беде, заботиться о них и править дальше так же, как он правил до того – мудро и справедливо.
   Мне вдруг стало противно от его заботы и покровительства надо мной. Все это ложь! Ни о ком, кроме себя, он не заботится! Он использует людей, словно марионеток, переставляя их с одного места на другое и заставляя делать то, что нужно ему.
   Пока я шла в том направлении, которое его устраивало, он был моим союзником... Мы шли вместе. Но сейчас положение изменилось. Для меня наилучший выход – встретить отряд спасателей или на крайний случай – милиционеров. И сдать всех этих людей из рук в руки.
   Они – преступники. От того, что им грозила опасность, они не перестали быть преступниками... Я помогла им избежать этой опасности, но меня же никто не уполномочил объявить им амнистию.
   Мне придется отвечать, кстати, за то, что я фактически организовала побег из лагеря... Хоть это и полный абсурд, но на юридическом языке то, что мы совершили, квалифицируется именно как побег... Единственная надежда на то, что попадется умный человек в системе исправительно-трудовых учреждений, поймет, что у меня не было другого выхода... А если не найдется?.. Перспектива, открывающаяся в этом случае, ужасно мне не понравилась.
   Сейчас Гиря, может быть, и понимает, что наилучший выход – дождаться, когда их обнаружат и увезут в другую зону. Но стоит ему об этом подумать, – наверняка, словно зубная боль, набрасывается на него ненавистная мысль о том, что ему вновь придется подчиниться чужой воле. А подчинение для него может быть связано только с унижением, так уж устроена его психика.
   Вот он и сидит, оставаясь командиром этого маленького отряда лагерных заключенных. То, что они оказались за пределами колючей проволоки, в лесу, открытом во все стороны света, не говорит совершенно ни о чем. Стоит им только сделать несколько десятков метров в сторону от этой речушки, и для будущего следствия, которое неизбежно будет разбирать их действия и определять по ним их намерения, этого будет достаточно, чтобы приписать им желание не возвращаться в лагерь – то есть совершить побег...
   Но сидеть на берегу и ждать вертухаев – какая же это власть? Это самое жалкое подчинение и унижение! Наверное, эту проблему решает сейчас Гиря. Плюнуть на все и уйти с этими людьми в лес, стать беглецами фактически невозможно, – путь преграждают горящие торфяники... Назад – напорешься на Кузина с его охранниками, которым отдан приказ стрелять в каждого, кого они увидят в лесу...
   Единственное, что возможно, – это сидеть на этом самом месте и ждать, как будут разворачиваться события дальше... Кто-то, возможно, назовет это вынужденным подчинением обстоятельствам, кто-то – судьбой, но только не Гиря... Для него это – унижение.
   «Нужно срочно подкинуть ему какую-нибудь идею, – подумала я. – Пока он не додумался до чего-нибудь самостоятельно. Например, до похода на Москву – сажать Гирю на царство! Додумался же Емельян Пугачев... Тип психики-то тот же самый...»
   Шутки шутками, а для бурлящей в сознании Гири неудовлетворенной психической энергии необходимо найти выход. Самый элементарный выход, конечно, – в сексуальном расходовании этой энергии...
   Это, так сказать, – теоретически. А практически, кроме меня, ни одной кандидатуры на роль сексуального партнера Гири я не видела... Меня же что-то совершенно не привлекала подобная роль. Надо придумать что-то другое... Без столь активного моего участия.
   А что, собственно, думать! Прекрасно известно даже студентам-первокурсникам, что для психики, охваченной патологическим властолюбием, характерны лишь два состояния – борьба за достижение власти и борьба за сохранение власти. Третьего, как ни странно, не бывает – человек, достигший власти, обязательно начинает бороться с врагами, которые якобы на его власть покушаются, хотя на деле, может быть, ничего подобного и не происходит... Но сам тип психики властолюбца существует только в борьбе...
   Теперь подумаем конкретно о том, что у меня перед глазами, а не в абстрактных научных построениях. Перед глазами у меня – Гиря, который вырвался на псевдосвободу, с некоторым количеством людей, над которыми он установил контроль... На этом фаза борьбы за власть для него фактически закончилась... Сейчас ему просто не с кем бороться, не на кого расходовать свою энергию...
   Нужно срочно сформировать ему объект борьбы, образ врага, покушающегося на его власть. Образ опасности, угрожающей достигнутому им сейчас положению.
   И совершенно не важно, что это всего лишь псевдовласть. Кто-то из психологов с мировым именем доказывал, помнится, что любая власть – всего лишь «псевдо». Стремление к власти над другими, говорил он, это лишь отражение желания человека установить контроль над самим собой – подчинить сознанию свое бессознательное. Задача, теоретически очень любопытная и привлекательная, однако практически невыполнимая.
   Но если для человека она становится слишком актуальной, такой, что отказаться от нее никак невозможно – желание власти над своей натурой переносится на других, подменяется желанием власти над другими личностями. Именно поэтому любая власть – лишь подделка под исполнение настоящего желания властолюбца, лишь суррогат...
   – Гиря, – позвала я его голосом признавшей его власть личности, но далеко еще неусмиренной женщины, – очнись, Гиря!
   – Что? – спросил он так отстраненно, словно думал о положении на западных границах своего государства, а я отвлекла его от государственных дум...
   Я видела, что он нисколько не подозревает, что я проникла в его тайные желания, и считает поединок со мной законченным... Что ж, это мне только на руку. Проигрывает всегда тот, кто недооценивает противника...
   – Очнись! – повторила я. – Кузин не выполнил приказ, полученный от его хозяев из ФСБ, и позволил всем нам остаться в живых...
   Гиря повернул ко мне голову. Тема его, конечно, заинтересовала. Еще бы! Кузин – один из его врагов. Из числа тех врагов, которые остаются врагами навсегда, до тех пор, пока живы.
   – Он не позволит нам просто так уйти, – настаивала я. – С него голову за это снимут. Кузин будет тебя преследовать... Он, скорее всего, уже идет по твоему следу... А ты сидишь, ждешь, когда его охранники нас всех перестреляют, как куропаток.
   В общем-то, я даже не выходила из образа, который он мне сам навязал. Этакая супруга-советчица, подталкивающая державного мужа на славные подвиги. Двигатель такой, женский, для малоподвижной и неповоротливой мужской материи...
   Я прекрасно знала, что проблема, которую я ему подсовываю, практически неразрешима. Даже один Кузин, без своих автоматчиков, легко справится с тремя десятками заключенных, если у него будет оружие... А какое оружие есть у Гири? Магазин от автомата Петра, застреленного кузинскими охранниками у ворот.
   Да и нужно ли Гире оружие? Как только он возьмет в руки оружие – он автоматически попадет в разряд беглецов, оказавших вооруженное сопротивление... Я не сильна в Уголовном кодексе, но это – почти вышка.
   Поэтому он и автомат в руки старался не брать. Мне отдал, когда у Петра отнял... Он меня тогда фактически подставлял, а я этого даже и не поняла... Какое у него обо мне должно было сложиться впечатление? Очень простое – дура дурой! Ну что ж! Теперь нужно стараться не выходить из образа...
   – К Кузину я не вернусь! – твердо сказал Гиря, и я прекрасно поняла, что он хотел сказать. – Пусть лучше стреляет.
   – Дурак! – сказала я обиженно, как женщина, разочарованная глупым поведением своего мужчины. – Если тебе и можно с кем-то силой померяться, так это только с Кузиным. У него у самого рыло в пуху. Если ты его сможешь подловить и потом сдать нашим бойцам из МЧС – тебе только спасибо скажут.
   Гиря очень внимательно посмотрел мне в глаза и медленно сказал:
   – Это идея!
   Но мне показалось, что-то мелькнуло в его глазах такое, что не оставляло Кузину возможности спастись, даже оказавшись в руках МЧС.
   – Кузину мы встречу организуем! – воскликнул Гиря и, приказав мне сидеть на месте, поднялся и пошел к остальным, которые напряженно прислушивались издали к нашему разговору...
   Должна признаться, что меня и в самом деле серьезно беспокоило возможное преследование со стороны Кузина. Сам полковник Краевский вряд ли рискнет лично участвовать в этом опасном мероприятии, а Кузину просто деваться некуда, кроме как за нами в погоню...
   Гиря действовал, как очень способный полководец. Наилучшая тактика ведения боевых действий, насколько мне было известно из обзорных лекций по истории военной тактики, которые читали нам на сборах в спецлагере, это – встречный бой.
   Гиря распределил своих людей по всей длине участка, на котором можно было ожидать появления Кузина, и приказал им, вооружившись хотя бы обгорелыми дубинами, двигаться по направлению к лагерю, соблюдая предельную осторожность. При появлении охранников затаиться и, приблизившись на минимальное расстояние, попытаться завладеть оружием. Кузина брать только живым.
   Говорил он так уверенно, что не только заключенные, для которых он многие годы был авторитетом, слушали его беспрекословно, но даже я на несколько мгновений поверила в успех его тактики...
   Гирю подвел тот же самый недостаток, который подводил многих гораздо более известных полководцев и военачальников, – медлительность.
   Его «войско» не успело даже перейти на ту сторону ручья, как прозвучала автоматная очередь, и двое заключенных упали на выжженную пожаром землю... На том берегу замелькали фигуры охранников.
   – Все назад! – закричал Гиря, схватив меня за руку и рывком заставив следовать за собой. – В торфяник! Держитесь ближе к деревьям! Там не провалишься...
   За какие-то несколько минут ситуация на берегу ручья изменилась, и положение наше значительно ухудшилось... Мы оказались прижатыми к краю горящего торфяного поля, углубиться в которое означало верную смерть. От ручья к нам приближались охранники с автоматами, во главе с начальником лагеря, наверное, можно уже сказать, бывшего лагеря, Кузиным... Выхода у нас практически не было. Оставалось надеяться только на чудо...
   Лежа рядом с Гирей за невысоким пригорком, сравнительно твердым и на вид надежным, я наблюдала, как по открытой поляне приближается к нам сам Кузин, опередив своих подчиненных, и размышляла о том, что такое чудо... С точки зрения психологии.
   «Чудо, – думала я, – это такое событие, которое наступает вопреки логике развития ситуации. Событие, которое не может произойти, если эта логика не нарушится... Но всегда ли мы понимаем логику событий? Понимаем мы ровно столько, сколько позволяет нам имеющаяся у нас информация. А сейчас у нас даже информации никакой нет. Знаем только одно – нас преследует Кузин. Так мы его и до образа мифического чудовища раздуть можем... А кто, собственно, такой Кузин? Типичный неудачник, не справляющийся со своими желаниями и поэтому попавший в начальники лагеря. На этой должности можно любые свои желания удовлетворить, вплоть до самых диких... А сейчас его тоже загнали в тупик, и он действует вынужденно. Он не может не убить этих людей и меня тоже, поскольку, если он этого не сделает, Краевский просто пристрелит его и сунет в горящий торфяник, чтобы следов не осталось... Кузин держится уверенно только потому, что уверен в отсутствии у нас оружия... А у него – несколько автоматов... Кстати, сколько с ним людей?»
   – Сколько их, Гиря? – шепотом спросила я.
   – Всего трое, – ответил он. – А сейчас станет на одного меньше...
   Я не поняла его фразу, но не успела переспросить, как рядом с одним из охранников откуда-то снизу выскочил полуголый человек, резко махнул рукой в воздухе, и руки охранника, схватившиеся было за автомат, метнулись к горлу. Охранник согнулся, пытаясь зажать свое горло, и завалился вниз. Напавший мгновенно сдернул с него автомат и тут же опять исчез...
   – Молодец, Борзой! – воскликнул Гиря. – Теперь неизвестно – кто кого!
   И, увидя мой недоумевающий взгляд, пояснил:
   – Борзой в Афгане был. Он и голыми руками кого хочешь убьет... А с месяц назад он гвоздь заточил, сотку, мягкий, конечно, сволочь, но пару раз вспороть горло можно... Только вот стреляет он совсем хреново, сам мне рассказывал...
   Словно в подтверждение его слов раздалась автоматная очередь. Кузин встрепенулся, как-то сложился вдвое и, пробежав несколько метров, плюхнулся за тлеющий ствол огромной сосны. Ни одна пуля в него не попала... На этот раз уцелел...
   Но положение снова изменилось. Боевая вылазка Борзого несколько отдалила нас от возможности получить пулю охранника, но зато приблизила к суровому приговору будущего суда – побег, вооруженное сопротивление, убийство охранника... Столько влепят – мало не покажется! До конца жизни не выйдешь!
   Пока я об этом рассуждала, положение еще сильнее изменилось, и опять не в пользу Кузина. Второй его охранник наткнулся на убитого Борзым, перевернул его на спину и, очевидно, увидел его перерезанное горло. Реакция охранника была для нас неожиданной, но по-человечески понятной. Он попятился, споткнулся обо что-то, упал, затем вскочил и бросился в сторону лагеря... Охранник струсил. Он увидел свою смерть очень близко, но, как любой человек, хотел жить. И поэтому выбрал самое простое из всех возможных решений, чтобы остаться в живых...
   Кузин шел чуть впереди своих охранников и теперь убежать уже не мог. Борзой обстрелял бы его, попробуй он уйти обратно через ручей. Как ни плохо стрелял Борзой, шансы попасть у него были неплохие – Кузину пришлось бы бежать под обстрелом метров сто пятьдесят... На это он не мог отважиться.
   Мы притаились друг против друга, выжидая, кто сделает следующий шаг. Справа от нас был горящий торфяник, слева – ручей, напротив – Кузин. Так же, как и он, мы не могли покинуть своего укрытия, чтобы не напороться на очередь из его автомата.
   Началась самая типичная позиционная война между нами и Кузиным. Стоило только высунуть голову из-за укрытия, как раздавалась автоматная очередь, и с обгорелых стволов, что торчали рядом с нами, облетала сбитая пулями сажа... Но и Кузину Борзой не давал выглянуть.
   Я обратила внимание, что Гиря не взял автомат себе и не стал стрелять сам. Может быть, он стрелял еще хуже Борзого, кто знает? Но мне почему-то казалось, что дело совсем не в этом. Просто Гиря старался как можно меньше брать на себя. Если Кузин в результате этой перестрелки будет убит, это будет сделано не Гирей, а Борзым. У Гири оставался шанс вывернуться на следствии, хотя и очень призрачный... И все же он этот шанс учитывал и предоставлял возможность стрелять другому... Его принцип – все делать чужими руками – и здесь оставался в силе...
   – Эй, придурки! – донесся до нас голос Кузина. – Обождите стрелять! Перекурите! Есть базар! Давайте договоримся!
   В ответ Борзой выпустил в его сторону из автомата короткую очередь.
   – Да послушайте, идиоты! – надрывался Кузин. – Зря вы эту бабу с собой взяли! Отдайте ее мне! Ей все равно от нас не уйти...
   Борзой не стрелял и, по-моему, прислушивался к крикам Кузина. Гиря тоже лежал молча, только искоса на меня поглядывал.
   – Ее, дуру, все равно не оставят в покое. Пусть вспомнит, что с ее начальником случилось! Я сам ему башку прострелил, чтобы не совал свой нос куда не просят... И ей прострелю...
   – Про кого это он? – спросил меня Гиря.
   – Про командира нашей группы, Григория Абрамовича, – ответила я, понимая, что темнить сейчас нельзя. – Они, гады, в лесу его подстерегли...
   – Они – это кто? – продолжал свой допрос Гиря.
   – ФСБ, – ответила я. – Кузин на ФСБ работает. Правда, он – мелкая сошка. Здесь главный у них – полковник Краевский, та еще сволочь...