Страница:
Вышли на улицу. Как оказалось, к отдельно стоящему зданию дивизионной гауптвахты подъехала машина, доверху нагруженная белым силикатным кирпичом.
– За работу, – грубо скомандовал лысый. – Целый кирпич ложить в стопки, сюда и сюда, бой в сторону, сюда.
Отдав приказание, командир без определенного звания удалился. Караульные тут же сели на здоровенный пень, оставшийся от когда-то росшего большого дерева, и закурили.
Двое бледных немедленно подошли к Лехе.
– Ты откуда? – спросил один, сплевывая сквозь зубы прямо на Лешкины старые ботинки. Случайно, наверное, получилось у него.
– Красноярский край, – солидно ответил Простаков, подпирая одной рукой бок.
– А мы самарские, местные, понимаешь? – подключился к разговору второй, с разбитой губой. – Иди у караульных сигаретку попроси.
– Я не курю.
– Зато я курю, а мне не дадут. Я уже спрашивал.
– Так работать же велели.
– Вот ты сейчас за сигареткой сходишь и начнешь. Ты же не куришь, а мы пока подымим.
Леха подошел к сидящим на пне солдатам. Оба загадочно улыбались, попыхивали табачком и разглядывали Леху.
– Дайте закурить, – спокойно попросил Простаков.
– А пое...ться не завернуть?
Ответ показался Лехе очень грубым.
– Тебе что сказали делать, дядя? – подключился другой. – Иди трудись.
Леха ни с чем вернулся к стоящим в стороне солдатам с блестящими глазами.
– Мне тоже не дают, – огорченно сообщил он.
«Отеки под глазами» нахмурились.
– Плохо просил. Придется тебе начинать работать. Через часок еще раз сходишь. А мы пока потерпим без курева.
– Хорошо, – согласился Простаков. – Я начну, а вы догоняйте.
– Ыгы-гы, – услышал он вслед непонятно от кого, отправляясь к нагруженной машине.
Время шло. Леха выгрузил почти все кирпичи, до каких мог дотянуться, не залезая в кузов.
Разогревшись на работе, он не замечал, как летит время.
«Неплохо бы помощника», – подумал он и поискал глазами двоих бледных.
Арестованные сидели вместе с караульными и о чем-то весело между собой трепались.
– Ты чего остановился! – выкрикнул «разбитая губа». – Давай трудись, а то всю ночь работать будешь.
– Я есть хочу! – промычал Простаков, отбрасывая в сторону кирпич и приближаясь к солдатам.
– Работай, дура, а то командир придет, заставит тебя еще и вторую машину разгружать одного.
– Будет и вторая?
– Будет! Работай давай!
Тут до Лехи наконец дошло. Они вели себя точно так же, как и его старший брат, когда хотел свалить на него работу потяжелее.
Братан постоянно придумывал какие-нибудь причины, по которым он не может убирать хлев. Редко помогал. Всю жизнь весь навоз был на Лехе. Пока Юрка в армии был, он за всей скотиной убирал.
Правда, теперь он там убирает вместо него. Нет! Он же женится, и у него свое хозяйство появится. Опять увернулся.
Подходя к четверым солдатам, греющимся на солнышке, Простаков окинул взглядом двор. Никого. Очень хорошо.
– Куда прешься! Иди грузи! – закричал «отек».
– Мне бы помочь надо, – гундел Леха, приближаясь. – Одному тяжело.
– А ты думал, служить легко! – «Рваная губа» поднялся со своего места – дощечки, положенной на кирпичики. – Давай трудись, запах!
Оба караульных заржали. Арестанты в такт гыгыкнули.
– Я такого полудурка в первый раз вижу, – сказал один из комендачей другому так, чтобы Леха обязательно услышал.
– Вы чего смеетесь? – Простаков подошел вплотную к поднявшейся «рваной губе».
– Смотри, борзеет. Я не верю своим глазам, нам попался борзый запашок, – со своего места встал и «отек». – Иди работай.
Леха обмяк. Они все хотят, чтобы трудился только он. Почему? Ведь сказали всем кирпичи разгружать. И караульные какие-то странные. Они ведь должны заставлять этих, с ошарашенным взглядом, работать.
– Вы чего меня все время запахом называете? От вас больше воняет. Жареной коноплей, похоже, будто прикорм для рыбалки готовили всю ночь.
Оба побитых переглянулись и притухли.
– Неужели так прет? – усомнился «отек», подходя к коллеге и обнюхивая его. – Не может быть. Чего встал, иди работай.
– Мы с тобой вдвоем пойдем, – Простаков своим спокойствием вогнал всю четверку в краску.
Один из караульных начал ржать.
– Ну-ну, – не мог он договорить из-за дурного смеха, – ну ты и чудо, ебть! Ты бы знал!
– Вы будете все работать.
– Смотрите! – воскликнул «отек». – На глаза!
Леха наклонил вперед голову и уставился на обидчиков исподлобья.
– Ни фига себе! Кровью наливаются, как у быка! – «Рваная губа» хотел отойти, но был пойман за грудки и подтянут на двухметровую высоту.
– Ты быка-то видел? – Невообразимой глубины бас извергся из огромного чрева.
Жертва оказалась на грани нервного шока.
– Э!
– Э! Ты чего?! – Караульные начали вставать.
Леха изловчился и другой рукой успел ухватить второго арестанта за шиворот. Он поднапрягся и соединил две головенки.
Раздался глухой звук. Оглушенные солдаты в беспамятстве упали на землю.
Караульные пятились назад. Они не успели достать штык-ножи. В одном прыжке «два ивана» завалил обоих. После падения быстро вскочил. Тук. Тук. Оба в нокдауне. Так и не успели подняться после падения.
Когда солдатики очухались, штык-ножи перешли к Простакову. Да ему холодное оружие и не нужно, и так справится.
– Бегом к машине! – отдал он приказание все тем же заставляющим стынуть в жилах кровь басом. – Передо мной медведи посреди зимы обсирались. Вы слышите, черви? Если кто-то попытается бежать – поймаю и оторву ноги.
В четыре вечера ходом работ решил поинтересоваться начальник гауптвахты – капитан Смирнов. Выдрыхнувшись после обеда, он в прекрасном настроении вышел во двор.
Первыми бросились в глаза аккуратно уложенные кирпичи.
«Молодцы, – подумал он. – Когда солдаты в последний раз так аккуратно работали? Наверное, тот здоровый напахался. Поспокойнее будет».
Долго искать арестантов, а вместе с ними и караул не пришлось. Они сидели рядком на корточках, а перед ними на пенечке, поигрывая ножами, расположился Леха.
Рука капитана инстинктивно потянулась к бедру. Пистолета нет.
«Разоружил охрану. Что у него на уме? Он не убежал. Надо бы за оружием. Поздно. Заметил».
– Идите сюда! – спокойно позвал Простаков.
Капитана передернуло. Он отвернулся. Затем повернулся снова.
– Кто?! Я?! Я иду. Конечно, иду! Сиди, не вставай.
Офицер подошел и остановился в двух метрах. У всех четверых сидящих на корточках были биты морды.
– Что здесь произошло? – мягко начал капитан, медленно проводя рукой по запотевшей лысине. Он не пялился на оружие, но периферийным зрением контролировал лезвия.
Леха и не думал угрожать.
– Помогать мне не хотели, – он отправил сталь в ножны.
– Понимаю, – офицер приблизился еще на метр. – Оружие надо бы отдать.
– Конечно, забирайте, оно ж денег стоит, я понимаю, – Леха спокойно протянул офицеру ножи.
Смирнов тяжело выдохнул.
– Вы устали? – Здоровяк снова превратился в белого и пушистого кролика.
Лысый вяло улыбнулся.
– Немного, вот пока к тебе шел.
– Давление?
У мамы иногда болела голова. Она говорила, что это из-за давления. Других причин, по которым человеку может нездоровиться, Леха не знал.
– Вероятно, – согласился Смирнов. – Здесь, я смотрю, все нормально. Можно идти обратно.
Даже овладев оружием, начальник гауптвахты не чувствовал себя в безопасности и не спешил орать.
Четверо стали было вяло подниматься. Ноги у них явно отекли. Сколько же они тут просидели?
– Я сейчас вернусь, провожу товарища до места. А вы, раздолбаи, чтобы сидели вот точно так же. Пошли, Простаков.
Фрол посмотрел на сваренные между собой прутья, затем на окошко под потолком.
– Сделаешь раствор, вмуруешь ее на место.
Фрол неуклюже работал мастерком. В своей жизни он ни разу не брал в руки этот инструмент. Как оказалось, для того чтобы размешивать в ведре раствор, нужна была некоторая сила в предплечье.
Приноравливаться пришлось, снося лишения. Решетку-то он кое-как приладил, встав на внесенный в камеру табурет, а вот замазать нормально не мог. Не доставал до верхних выбоин и с табурета.
Раствор не хотел держаться на мастерке и все время шмякался на пол, а когда он наконец доносил его до нужного места, раздавался следующий шмяк.
– Я есть хочу, – пожаловался Леха по дороге.
– Ничего, сейчас накормим, – голос у офицера был добрый, ласковый.
Только когда за Лехой снова защелкнулся замок, Смирнов позволил себе крякнуть по-мужски. До сего момента он был больше девочкой, нежели мальчиком.
– Скоро принесут пожрать! – резко объявил он. – Потерпи, голубок!
– Ага, – согласился новобранец, забывая про офицера и разглядывая маленького пацанчика, бросившегося заделывать на место выдернутую решетку и обернувшегося на шум.
В камеру вводили животное, от которого несло необузданной природной мощью.
Сглотнув, Фрол слез со стула и стал смотреть то на капитана, то на детину, пытаясь уловить, в каком настроении находится гигант.
Замок камеры щелкнул.
– Привет, – первыми поздоровались два метра и протянули руку. – Я Леха.
– Фрол, – ответил паренек с жиденькими русыми волосиками, подавая запястье. – Извини, рука грязная, в растворе. Какой идиот решетку выдернул? Через это окошко даже я не пролезу.
– Я и не пытался лезть. Меня просто разозлили, – стал оправдываться Леха. Он и сам не ожидал, что будет объясняться перед этим маленьким.
Фрол уловил в голосе неуверенность. Здоровый-то он здоровый, но ко всякому детине можно подход найти. Эти переростки тихие и спокойные, если их не доставать.
– Поможешь?
– Помогу. А что делать?
– Понимаешь, мне даже со стула неудобно. Ты здоровый. Давай я тебе на плечи сяду, ты ведро подержишь. Мы эту решетку мигом вмуруем.
– Давай. Только я есть хочу.
– Тебе много надо, – посочувствовал Фрол, хорошенько размешивая раствор. – Ничего, скоро принесут.
– А тебе хватает? – Простаков сразу для себя сделал вывод, что новый его знакомый очень умный и знает намного больше него. Он вообще не такой, как те, с кем ему приходилось сталкиваться до сих пор. От паренька несло хитростью за версту. Угловатая быстрая мимика в сочетании с четкими выверенными движениями делала его похожим на ласку. А ласка – зверь хитрый.
– Мне тоже не хватает. Да разве это еда?
– Точно, – согласился Леха. – Ты сколько прослужил?
Простакову формы еще не выдали и, стоя сейчас посреди камеры в гражданке, о своем сроке службы, который равнялся нулю, он мог и не заикаться.
Фрол подбоченился.
– Один.
– Год?
Валетов прикинул, стоит ли говорить правду. С этим лучше не хитрить, за что-то же он попал сюда...
– День.
Простаков рассмеялся на всю «губу».
– А я десять!
– Дней?!
– Часов! Чего стоишь, лезь на плечи. Будем мою решетку замазывать.
Мимо камеры протопал сержант, сопровождая авторитета из овощехранилища.
– Эй, пидорасы, что это у вас за поза!
Рука у Фрола дрогнула, и он капнул на нос Простакову.
– Извини.
– Ерунда, – машина смерти развернулась от окна и направила оптику на объект.
Сержант Витек заторопил подконвойного:
– Пойдем, чего ты встал. Иди в свою камеру.
– Дай посмотреть, как два запаха трахаются.
Алексей подошел к решетке, не снимая с плеч Фрола. Резким движением он окатил оборзевшего солдатика раствором из ведра, которое держал в руках. Еще не вся жижа коснулась лица нахала, а уже мощная рука, пролетев сквозь прутья, ухватила его и притянула к заграждению.
– Извинись.
Раствор попал козлу в глаза, и он начал истошно вопить, но Леха не отпускал.
– Скажи: «Прошу прощения!»
Еще немного, и голова солдата прошла бы между прутьями, отбросив уши.
Фрол, сидя на плечах, щелкнул по темечку мастодонта.
– Отпусти его! Хватит. Пусть идет глаза мыть!
Леха послушался. Отошел в глубь камеры.
– Валетов, все убрать! – орал сержант, уводя в туалет своего знакомого.
Фрол слез с Простакова.
– Ты идиот! Если он потеряет зрение, тебя засудят лет на десять!
Леха опешил.
– Правда? – Мямля растеклась по его собственным губам.
– Прявдя, – передразнил Фрол.
Решетку они заделали, от раствора все отмыли. С нахалом обошлось. Капитан Смирнов, узнав о происшествии, добавил всем участникам инцидента по двое суток, сержанту влепил выговор.
Больше всех недоумевал Валетов. Ему-то за что? Он сидел на плечах у Лехи и никого не трогал.
После ужина – сечка, кусок черняги, несладкий чай – к Лехе в камеру вошел капитан. Здоровяк удосужился прекратить лежку и сесть на койке.
– Когда входит офицер, надо вставать, молодой человек.
«С чего это он заискивает?»
Простаков встал.
– А вы нас обманули. Еды до ужина нам так и не принесли.
– Извините, больше не повторится, – офицер издевательски расшаркался, делая реверанс. – Вы знакомы лично с генералом Серпуховым?
– С Антоном? – Леха улыбался шире некуда.
Капитан помрачнел. Неужели все так плохо?
– Да, с Антоном.
– Вместе охотились. А что с ним?
– С ним ничего. Заботится о тебе, понял? Лично. Генерал-лейтенант о тебе вспомнил, детина.
– Кто детина, а кто хворостина.
– Разговоры!
– Чего вы кричите?
Смирнов закатил глаза.
– Урод, – прошипел он от полного бессилия.
– Сам урод.
– А-а, ы-ы, ну ладно, – смирившись с неизбежным, капитан, привыкший опрокидывать и ломать всех и вся, спокойно заговорил: – Если бы не генерал, ты бы у меня...
– Или ты бы у меня, – перебил Простаков, находясь на волне душевного подъема и почуяв свободу, чем вызвал очередной заход зрачков за веки.
– Ты направляешься в учебную часть. Будешь сержантом. Командиром отделения.
– Сразу! – воскликнул радостный Леха.
– Через шесть месяцев, – больше никаких эпитетов Смирнов не добавлял. – Будешь химиком. «Зарин Зоманычем».
– А это кто?
– Вот там и узнаешь.
– Там через камеру Фрол сидит. Можно и его?
– Валетов? Ну какой из него сержант?
– Я буду за двоих. Я могу командовать хоть взводом, хоть полком.
Смирнов подошел вплотную.
– Мальчик, ты хозяйством своим научись командовать, когда ему лечь, когда встать, потом поучись лет пять в военном училище.
– Значит, если хрен стоит, то в училище не возьмут?
– Молчать! Забирай с собой этого полудохлого. И катитесь отсюда ко всем чертям!
Валетов не скрывал радости от того, что его выпускают и отправляют в учебку, да еще и с Лехой. Пусть химиком, какая разница. С таким приятелем ему будет легче служить. Лично знаком с генералом, разве плохо?
Отбывающие в часть стояли напротив капитана, оформлявшего бумаги.
Не скрывая улыбочки, Фрол нашептывал на ухо пригнувшемуся к нему сибиряку:
– Со мной в камере пацан сидит. Говорят, что он десять килограммов масла украл, но в это я не верю. Он волшебный...
– Как это?
– Чудной значит.
– Дурачок, что ли?
– Ну, типа того. В части его обижают. Попроси, чтоб задержали здесь подольше. Ему тут лучше.
– Товарищ капитан.
– Чего.
– Подержите соседа Фрола подольше. Его в части обижают. Ему здесь лучше.
Капитан перестал писать и задумался.
– Запросто. Держать – не отпускать. Если он еще расскажет, кто его обижает.
– Ему в санаторий надо.
– Ну-ну, может, тогда и в санаторий устроим.
Ехать никуда не пришлось. За новобранцами, успевшими ознакомиться с современными реалиями гарнизонной губы, пришел маленький, ростом с Фрола, сержант с двумя фуфайками под мышкой.
Нагловатая, со вздернутым курносым носом физиономия щеголяла ярко-красными губами, прямо как у девушки. Афганка, осветленная хлоркой, ладно сидела на крепком торсе, укороченные кирзовые сапоги сверкали, кепочка отутюжена, звездочка на лбу горит. Почти как у Пушкина: «...месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит...», но то про Царевну Лебедь сказано.
Сержант Никодимов, так он представился капитану, оценил кроссовки Валетова долгим жадным взглядом.
– Надевайте тулупы и шагом марш за сержантом, – скомандовал капитан.
– А как же джинсы? – Фролу было жаль штаны, замененные на старую форму.
– Гражданку носить в части не положено.
Фуфайка на Простакова не полезла, пришлось нести в руках. Фрол же, надев свою, сразу в ней затерялся основательно, без какой бы то ни было маскировки. Просто получилась ходячая фуфайка с головой.
– А другого размера нет? – недовольно проворчал он. – Я в ней, как пугало огородное.
– Ничего, ничего, солдат должен вызывать чувство паники у противника.
– Так прежде, чем я окажусь лицом к лицу с противником, я всю Российскую армию распугаю.
Капитан остановился, задумавшись, и глубокомысленно произнес:
– Нашу армию таким не напугаешь, она и не к такому привычная.
Глава 5
– За работу, – грубо скомандовал лысый. – Целый кирпич ложить в стопки, сюда и сюда, бой в сторону, сюда.
Отдав приказание, командир без определенного звания удалился. Караульные тут же сели на здоровенный пень, оставшийся от когда-то росшего большого дерева, и закурили.
Двое бледных немедленно подошли к Лехе.
– Ты откуда? – спросил один, сплевывая сквозь зубы прямо на Лешкины старые ботинки. Случайно, наверное, получилось у него.
– Красноярский край, – солидно ответил Простаков, подпирая одной рукой бок.
– А мы самарские, местные, понимаешь? – подключился к разговору второй, с разбитой губой. – Иди у караульных сигаретку попроси.
– Я не курю.
– Зато я курю, а мне не дадут. Я уже спрашивал.
– Так работать же велели.
– Вот ты сейчас за сигареткой сходишь и начнешь. Ты же не куришь, а мы пока подымим.
Леха подошел к сидящим на пне солдатам. Оба загадочно улыбались, попыхивали табачком и разглядывали Леху.
– Дайте закурить, – спокойно попросил Простаков.
– А пое...ться не завернуть?
Ответ показался Лехе очень грубым.
– Тебе что сказали делать, дядя? – подключился другой. – Иди трудись.
Леха ни с чем вернулся к стоящим в стороне солдатам с блестящими глазами.
– Мне тоже не дают, – огорченно сообщил он.
«Отеки под глазами» нахмурились.
– Плохо просил. Придется тебе начинать работать. Через часок еще раз сходишь. А мы пока потерпим без курева.
– Хорошо, – согласился Простаков. – Я начну, а вы догоняйте.
– Ыгы-гы, – услышал он вслед непонятно от кого, отправляясь к нагруженной машине.
Время шло. Леха выгрузил почти все кирпичи, до каких мог дотянуться, не залезая в кузов.
Разогревшись на работе, он не замечал, как летит время.
«Неплохо бы помощника», – подумал он и поискал глазами двоих бледных.
Арестованные сидели вместе с караульными и о чем-то весело между собой трепались.
– Ты чего остановился! – выкрикнул «разбитая губа». – Давай трудись, а то всю ночь работать будешь.
– Я есть хочу! – промычал Простаков, отбрасывая в сторону кирпич и приближаясь к солдатам.
– Работай, дура, а то командир придет, заставит тебя еще и вторую машину разгружать одного.
– Будет и вторая?
– Будет! Работай давай!
Тут до Лехи наконец дошло. Они вели себя точно так же, как и его старший брат, когда хотел свалить на него работу потяжелее.
Братан постоянно придумывал какие-нибудь причины, по которым он не может убирать хлев. Редко помогал. Всю жизнь весь навоз был на Лехе. Пока Юрка в армии был, он за всей скотиной убирал.
Правда, теперь он там убирает вместо него. Нет! Он же женится, и у него свое хозяйство появится. Опять увернулся.
Подходя к четверым солдатам, греющимся на солнышке, Простаков окинул взглядом двор. Никого. Очень хорошо.
– Куда прешься! Иди грузи! – закричал «отек».
– Мне бы помочь надо, – гундел Леха, приближаясь. – Одному тяжело.
– А ты думал, служить легко! – «Рваная губа» поднялся со своего места – дощечки, положенной на кирпичики. – Давай трудись, запах!
Оба караульных заржали. Арестанты в такт гыгыкнули.
– Я такого полудурка в первый раз вижу, – сказал один из комендачей другому так, чтобы Леха обязательно услышал.
– Вы чего смеетесь? – Простаков подошел вплотную к поднявшейся «рваной губе».
– Смотри, борзеет. Я не верю своим глазам, нам попался борзый запашок, – со своего места встал и «отек». – Иди работай.
Леха обмяк. Они все хотят, чтобы трудился только он. Почему? Ведь сказали всем кирпичи разгружать. И караульные какие-то странные. Они ведь должны заставлять этих, с ошарашенным взглядом, работать.
– Вы чего меня все время запахом называете? От вас больше воняет. Жареной коноплей, похоже, будто прикорм для рыбалки готовили всю ночь.
Оба побитых переглянулись и притухли.
– Неужели так прет? – усомнился «отек», подходя к коллеге и обнюхивая его. – Не может быть. Чего встал, иди работай.
– Мы с тобой вдвоем пойдем, – Простаков своим спокойствием вогнал всю четверку в краску.
Один из караульных начал ржать.
– Ну-ну, – не мог он договорить из-за дурного смеха, – ну ты и чудо, ебть! Ты бы знал!
– Вы будете все работать.
– Смотрите! – воскликнул «отек». – На глаза!
Леха наклонил вперед голову и уставился на обидчиков исподлобья.
– Ни фига себе! Кровью наливаются, как у быка! – «Рваная губа» хотел отойти, но был пойман за грудки и подтянут на двухметровую высоту.
– Ты быка-то видел? – Невообразимой глубины бас извергся из огромного чрева.
Жертва оказалась на грани нервного шока.
– Э!
– Э! Ты чего?! – Караульные начали вставать.
Леха изловчился и другой рукой успел ухватить второго арестанта за шиворот. Он поднапрягся и соединил две головенки.
Раздался глухой звук. Оглушенные солдаты в беспамятстве упали на землю.
Караульные пятились назад. Они не успели достать штык-ножи. В одном прыжке «два ивана» завалил обоих. После падения быстро вскочил. Тук. Тук. Оба в нокдауне. Так и не успели подняться после падения.
Когда солдатики очухались, штык-ножи перешли к Простакову. Да ему холодное оружие и не нужно, и так справится.
– Бегом к машине! – отдал он приказание все тем же заставляющим стынуть в жилах кровь басом. – Передо мной медведи посреди зимы обсирались. Вы слышите, черви? Если кто-то попытается бежать – поймаю и оторву ноги.
В четыре вечера ходом работ решил поинтересоваться начальник гауптвахты – капитан Смирнов. Выдрыхнувшись после обеда, он в прекрасном настроении вышел во двор.
Первыми бросились в глаза аккуратно уложенные кирпичи.
«Молодцы, – подумал он. – Когда солдаты в последний раз так аккуратно работали? Наверное, тот здоровый напахался. Поспокойнее будет».
Долго искать арестантов, а вместе с ними и караул не пришлось. Они сидели рядком на корточках, а перед ними на пенечке, поигрывая ножами, расположился Леха.
Рука капитана инстинктивно потянулась к бедру. Пистолета нет.
«Разоружил охрану. Что у него на уме? Он не убежал. Надо бы за оружием. Поздно. Заметил».
– Идите сюда! – спокойно позвал Простаков.
Капитана передернуло. Он отвернулся. Затем повернулся снова.
– Кто?! Я?! Я иду. Конечно, иду! Сиди, не вставай.
Офицер подошел и остановился в двух метрах. У всех четверых сидящих на корточках были биты морды.
– Что здесь произошло? – мягко начал капитан, медленно проводя рукой по запотевшей лысине. Он не пялился на оружие, но периферийным зрением контролировал лезвия.
Леха и не думал угрожать.
– Помогать мне не хотели, – он отправил сталь в ножны.
– Понимаю, – офицер приблизился еще на метр. – Оружие надо бы отдать.
– Конечно, забирайте, оно ж денег стоит, я понимаю, – Леха спокойно протянул офицеру ножи.
Смирнов тяжело выдохнул.
– Вы устали? – Здоровяк снова превратился в белого и пушистого кролика.
Лысый вяло улыбнулся.
– Немного, вот пока к тебе шел.
– Давление?
У мамы иногда болела голова. Она говорила, что это из-за давления. Других причин, по которым человеку может нездоровиться, Леха не знал.
– Вероятно, – согласился Смирнов. – Здесь, я смотрю, все нормально. Можно идти обратно.
Даже овладев оружием, начальник гауптвахты не чувствовал себя в безопасности и не спешил орать.
Четверо стали было вяло подниматься. Ноги у них явно отекли. Сколько же они тут просидели?
– Я сейчас вернусь, провожу товарища до места. А вы, раздолбаи, чтобы сидели вот точно так же. Пошли, Простаков.
* * *
– Решетка, видишь, выдрана, – сержант вертел связку ключей на шнурке.Фрол посмотрел на сваренные между собой прутья, затем на окошко под потолком.
– Сделаешь раствор, вмуруешь ее на место.
Фрол неуклюже работал мастерком. В своей жизни он ни разу не брал в руки этот инструмент. Как оказалось, для того чтобы размешивать в ведре раствор, нужна была некоторая сила в предплечье.
Приноравливаться пришлось, снося лишения. Решетку-то он кое-как приладил, встав на внесенный в камеру табурет, а вот замазать нормально не мог. Не доставал до верхних выбоин и с табурета.
Раствор не хотел держаться на мастерке и все время шмякался на пол, а когда он наконец доносил его до нужного места, раздавался следующий шмяк.
– Я есть хочу, – пожаловался Леха по дороге.
– Ничего, сейчас накормим, – голос у офицера был добрый, ласковый.
Только когда за Лехой снова защелкнулся замок, Смирнов позволил себе крякнуть по-мужски. До сего момента он был больше девочкой, нежели мальчиком.
– Скоро принесут пожрать! – резко объявил он. – Потерпи, голубок!
– Ага, – согласился новобранец, забывая про офицера и разглядывая маленького пацанчика, бросившегося заделывать на место выдернутую решетку и обернувшегося на шум.
В камеру вводили животное, от которого несло необузданной природной мощью.
Сглотнув, Фрол слез со стула и стал смотреть то на капитана, то на детину, пытаясь уловить, в каком настроении находится гигант.
Замок камеры щелкнул.
– Привет, – первыми поздоровались два метра и протянули руку. – Я Леха.
– Фрол, – ответил паренек с жиденькими русыми волосиками, подавая запястье. – Извини, рука грязная, в растворе. Какой идиот решетку выдернул? Через это окошко даже я не пролезу.
– Я и не пытался лезть. Меня просто разозлили, – стал оправдываться Леха. Он и сам не ожидал, что будет объясняться перед этим маленьким.
Фрол уловил в голосе неуверенность. Здоровый-то он здоровый, но ко всякому детине можно подход найти. Эти переростки тихие и спокойные, если их не доставать.
– Поможешь?
– Помогу. А что делать?
– Понимаешь, мне даже со стула неудобно. Ты здоровый. Давай я тебе на плечи сяду, ты ведро подержишь. Мы эту решетку мигом вмуруем.
– Давай. Только я есть хочу.
– Тебе много надо, – посочувствовал Фрол, хорошенько размешивая раствор. – Ничего, скоро принесут.
– А тебе хватает? – Простаков сразу для себя сделал вывод, что новый его знакомый очень умный и знает намного больше него. Он вообще не такой, как те, с кем ему приходилось сталкиваться до сих пор. От паренька несло хитростью за версту. Угловатая быстрая мимика в сочетании с четкими выверенными движениями делала его похожим на ласку. А ласка – зверь хитрый.
– Мне тоже не хватает. Да разве это еда?
– Точно, – согласился Леха. – Ты сколько прослужил?
Простакову формы еще не выдали и, стоя сейчас посреди камеры в гражданке, о своем сроке службы, который равнялся нулю, он мог и не заикаться.
Фрол подбоченился.
– Один.
– Год?
Валетов прикинул, стоит ли говорить правду. С этим лучше не хитрить, за что-то же он попал сюда...
– День.
Простаков рассмеялся на всю «губу».
– А я десять!
– Дней?!
– Часов! Чего стоишь, лезь на плечи. Будем мою решетку замазывать.
Мимо камеры протопал сержант, сопровождая авторитета из овощехранилища.
– Эй, пидорасы, что это у вас за поза!
Рука у Фрола дрогнула, и он капнул на нос Простакову.
– Извини.
– Ерунда, – машина смерти развернулась от окна и направила оптику на объект.
Сержант Витек заторопил подконвойного:
– Пойдем, чего ты встал. Иди в свою камеру.
– Дай посмотреть, как два запаха трахаются.
Алексей подошел к решетке, не снимая с плеч Фрола. Резким движением он окатил оборзевшего солдатика раствором из ведра, которое держал в руках. Еще не вся жижа коснулась лица нахала, а уже мощная рука, пролетев сквозь прутья, ухватила его и притянула к заграждению.
– Извинись.
Раствор попал козлу в глаза, и он начал истошно вопить, но Леха не отпускал.
– Скажи: «Прошу прощения!»
Еще немного, и голова солдата прошла бы между прутьями, отбросив уши.
Фрол, сидя на плечах, щелкнул по темечку мастодонта.
– Отпусти его! Хватит. Пусть идет глаза мыть!
Леха послушался. Отошел в глубь камеры.
– Валетов, все убрать! – орал сержант, уводя в туалет своего знакомого.
Фрол слез с Простакова.
– Ты идиот! Если он потеряет зрение, тебя засудят лет на десять!
Леха опешил.
– Правда? – Мямля растеклась по его собственным губам.
– Прявдя, – передразнил Фрол.
Решетку они заделали, от раствора все отмыли. С нахалом обошлось. Капитан Смирнов, узнав о происшествии, добавил всем участникам инцидента по двое суток, сержанту влепил выговор.
Больше всех недоумевал Валетов. Ему-то за что? Он сидел на плечах у Лехи и никого не трогал.
После ужина – сечка, кусок черняги, несладкий чай – к Лехе в камеру вошел капитан. Здоровяк удосужился прекратить лежку и сесть на койке.
– Когда входит офицер, надо вставать, молодой человек.
«С чего это он заискивает?»
Простаков встал.
– А вы нас обманули. Еды до ужина нам так и не принесли.
– Извините, больше не повторится, – офицер издевательски расшаркался, делая реверанс. – Вы знакомы лично с генералом Серпуховым?
– С Антоном? – Леха улыбался шире некуда.
Капитан помрачнел. Неужели все так плохо?
– Да, с Антоном.
– Вместе охотились. А что с ним?
– С ним ничего. Заботится о тебе, понял? Лично. Генерал-лейтенант о тебе вспомнил, детина.
– Кто детина, а кто хворостина.
– Разговоры!
– Чего вы кричите?
Смирнов закатил глаза.
– Урод, – прошипел он от полного бессилия.
– Сам урод.
– А-а, ы-ы, ну ладно, – смирившись с неизбежным, капитан, привыкший опрокидывать и ломать всех и вся, спокойно заговорил: – Если бы не генерал, ты бы у меня...
– Или ты бы у меня, – перебил Простаков, находясь на волне душевного подъема и почуяв свободу, чем вызвал очередной заход зрачков за веки.
– Ты направляешься в учебную часть. Будешь сержантом. Командиром отделения.
– Сразу! – воскликнул радостный Леха.
– Через шесть месяцев, – больше никаких эпитетов Смирнов не добавлял. – Будешь химиком. «Зарин Зоманычем».
– А это кто?
– Вот там и узнаешь.
– Там через камеру Фрол сидит. Можно и его?
– Валетов? Ну какой из него сержант?
– Я буду за двоих. Я могу командовать хоть взводом, хоть полком.
Смирнов подошел вплотную.
– Мальчик, ты хозяйством своим научись командовать, когда ему лечь, когда встать, потом поучись лет пять в военном училище.
– Значит, если хрен стоит, то в училище не возьмут?
– Молчать! Забирай с собой этого полудохлого. И катитесь отсюда ко всем чертям!
Валетов не скрывал радости от того, что его выпускают и отправляют в учебку, да еще и с Лехой. Пусть химиком, какая разница. С таким приятелем ему будет легче служить. Лично знаком с генералом, разве плохо?
Отбывающие в часть стояли напротив капитана, оформлявшего бумаги.
Не скрывая улыбочки, Фрол нашептывал на ухо пригнувшемуся к нему сибиряку:
– Со мной в камере пацан сидит. Говорят, что он десять килограммов масла украл, но в это я не верю. Он волшебный...
– Как это?
– Чудной значит.
– Дурачок, что ли?
– Ну, типа того. В части его обижают. Попроси, чтоб задержали здесь подольше. Ему тут лучше.
– Товарищ капитан.
– Чего.
– Подержите соседа Фрола подольше. Его в части обижают. Ему здесь лучше.
Капитан перестал писать и задумался.
– Запросто. Держать – не отпускать. Если он еще расскажет, кто его обижает.
– Ему в санаторий надо.
– Ну-ну, может, тогда и в санаторий устроим.
Ехать никуда не пришлось. За новобранцами, успевшими ознакомиться с современными реалиями гарнизонной губы, пришел маленький, ростом с Фрола, сержант с двумя фуфайками под мышкой.
Нагловатая, со вздернутым курносым носом физиономия щеголяла ярко-красными губами, прямо как у девушки. Афганка, осветленная хлоркой, ладно сидела на крепком торсе, укороченные кирзовые сапоги сверкали, кепочка отутюжена, звездочка на лбу горит. Почти как у Пушкина: «...месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит...», но то про Царевну Лебедь сказано.
Сержант Никодимов, так он представился капитану, оценил кроссовки Валетова долгим жадным взглядом.
– Надевайте тулупы и шагом марш за сержантом, – скомандовал капитан.
– А как же джинсы? – Фролу было жаль штаны, замененные на старую форму.
– Гражданку носить в части не положено.
Фуфайка на Простакова не полезла, пришлось нести в руках. Фрол же, надев свою, сразу в ней затерялся основательно, без какой бы то ни было маскировки. Просто получилась ходячая фуфайка с головой.
– А другого размера нет? – недовольно проворчал он. – Я в ней, как пугало огородное.
– Ничего, ничего, солдат должен вызывать чувство паники у противника.
– Так прежде, чем я окажусь лицом к лицу с противником, я всю Российскую армию распугаю.
Капитан остановился, задумавшись, и глубокомысленно произнес:
– Нашу армию таким не напугаешь, она и не к такому привычная.
Глава 5
АВИТАМИНОЗ
Протопав вокруг плаца в колонне по одному, новобранцы вошли в подъезд трехэтажного здания.
Один солдат со штык-ножом на поясе стоял около тумбочки, другой мыл длинный прямой коридор.
– За мной, – скомандовал сержант большому и маленькому.
Пацаны потопали по казарме в самый конец. По обе стороны от коридора – койки, койки, койки.
Фрол к радости для себя заметил наволочки на подушках. Комфорт.
От общей массы коек два десятка кроватей были отделены символической фанерной перегородкой. Если в основной части казармы солдат не было, то здесь кипела жизнь.
Фрол и Алексей с радостью для себя обнаружили еще с десяток обритых наголо пацанов. На всех была армейская форма. Никто на кроватях не валялся, все сидели на табуретках и отходили от ужина.
Увидев Простакова, кто-то тихо присвистнул.
– Твоя, – Никодимов указал пальцем на Простакова, затем на койку. То же он проделал и по отношению к Фролу, определив ему место над сибиряком. – Присяга у вас через две недели.
Ближе к девяти вечера к молодым вошел прапорщик. Широкое, как сковорода, лицо с толстыми губами и лоснящимися щеками, с глубокими кисточками морщин около карих узких глаз и красным, вероятно, никогда не бледнеющим носом излучало в пространство любовь к ближнему, если он в форме, желание помочь, если он в форме, даже возможность налить в стакан водяры, но если... Да-да, только тогда. Может быть, время от времени прапорщик становился сволочью, но только по службе. Такое доброе лицо не может принадлежать гаду.
Кто-то гаркнул:
– Встать, смирно!
Все вскочили с табуретов, побросав кто устав, кто иголку с ниткой.
– Вольно, садись, – крякнул недотраханный офицер или перетраханный солдат, что одно и то же – в результате прапорщик получается.
Подразделение запахов плюхнулось на мягкие места.
– Новенькие, пошли со мной, – прапорщик обратил внимание на неудачные попытки защитника Отечества подшить воротничок. – Что ты делаешь, Катерпиллер.
– Катерпиллер – это трактор, – буркнул кто-то позади Фрола.
– Как там тебя?
Солдат назвался:
– Кратерский, товарищ прапорщик.
– Да-а-а. А имя есть?
– Дормидонт.
– А отчество?
– Феофилактович.
– И как мне прикажешь все это запоминать? – Тяжело вздохнув, прапорщик встал на середину прохода, отобрав у Кратерского китель, подшиву, нитку и иголку. – Смотрим сюда. Сейчас бабу трахать будем, – переложив принадлежности в одну руку, мужик достал очки из нагрудного кармана кителя и водрузил их на нос, после чего стал похож на школьного учителя.
Надо ли говорить, что жители самых глухих деревень, и самых крупных мегаполисов, и средних размеров поселений напрягли зрение и навострили уши.
– Первым делом надо что?
– Подмыться! – выкрикнул Фрол.
Народ заржал.
– Не верно. Надо подумать о безопасном сексе. Надо надеть что? Катерпиллер?
Дормидонт покраснел.
– Наперсток надо надеть. Наперсток. Но наперстка у меня нет, поэтому рискую получить СПИД. Итак, вставляем, – прапорщик быстро вдел нитку в игольное ушко. – Вот, со второго раза попал. Неплохо. Теперь сразу ведем ее на постель. Так, постель не подготовлена, оставляем наших молодоженов в состоянии неопределенности перед первой брачной ночью, – он воткнул иголку с ниткой в рукав своей темно-зеленой формы. – Берем белую тряпочку стандартного образца, которая называется как, Катерпиллер?
Солдат покраснел еще больше.
– Если ты думаешь, что точно так же, как и в первый раз, то ты прав. – Дормидонт продолжал смущаться. – В более литературном варианте фрагмент материи, предназначенный для того, чтобы грязная шея не терла воротничок кителя, называется «подшива». Некоторые особо умные военнослужащие режут на это дело простыни, но у меня такого не наблюдается. Прикладываем подшиву к вороту, вот так. Теперь снова возвращаемся к нашей парочке и первым делом задеваем за живое. Вот так. Наживили. Дальше легче, возюкаем туда-сюда и постоянно натягиваем, чтобы больше кайфа. Всем видно?
Со стороны входной двери стал нарастать топот множества тяжелых сапог. Гул становился все сильнее, все громче, пока не перешел в рев. Затем набравшая силу волна пошла на убыль.
– Становись! – раздавалось из коридора.
Учебная рота радиационной, химической и бактериологической защиты, сокращенно РХБЗ, выстраивалась в коридоре.
– Товарищ прапорщик, общее построение, – в закуток вошел подтянутый старший сержант.
Простаков выглянул в коридор и увидел, что военнослужащие уже стоят в две шеренги.
– А у меня формы нет, – пробасил он обиженно. Даже на Валетове было обмундирование, правда, старого образца, но все же.
– В край, последним.
Новобранцы строились напротив своего кубрика отдельно от остальных, что подчеркивало их второсортность. Солдат до присяги – еще не солдат.
В результате Леха возвышался рядом с Фролом. Вся рота успела поглазеть на здоровяка. Кто-то помалкивал, у кого-то язык за зубами не держался.
– Башня.
– Ого-го.
– Монстр.
– Мужчина, – неслось из уст.
Леха надул губы и стал смотреть прямо перед собой.
– Смирно! – скомандовал прапорщик.
На этаж вошел среднего роста капитан с округлым, пухлым, лоснящимся лицом. Узкие черные глазки стреляли из-под густых бровей, оценивая контингент. Леха почувствовал, что и на него тоже посмотрели, а в это время прапорщик докладывал:
– Товарищ командир, вторая рота учебного батальона радиационной, химической и бактериологической защиты по вашему приказанию построена.
– Вольно, – капитан сам опустил приложенную к кепке руку, после чего то же самое сделал и прапорщик.
Выйдя на середину строя, офицер представился:
– Для вновь прибывших и тех, кто макаронами мозги закушал, я капитан Большебобов. Для большинства еще и товарищ капитан, для обормотов российского военного хозяйства – просто капитан. Остальные могут ничего этого не запоминать. Через пять минут вечерняя прогулка. Сержант Никодимов, наряд на завтра.
Боец вышел из строя. Резко повернулся, раскрыл журнал. Он зачитывал фамилии. Оглашение прерывалось звонким «Я!».
– Встать в строй.
– Есть!
Сержант вернулся на место.
– Дорогие дети, – капитан сменил жесткую интонацию на смазливую речь. – Желаю вам в этот прекрасный вечер спокойной ночи... – Была сделана пауза, и вся рота гаркнула:
– Спасибо, товарищ капитан!
– Пожалуйста. Так вот, я хочу, чтобы каждому из вас приснилась голая красивая тетя. Нет, тетю вам рано, голая красивая девушка...
– Спасибо, товарищ капитан!
– До девушки и после нее трехлитровая банка свежего пива...
– Спасибо, товарищ капитан!
– И смотрите, не заболейте во сне триппером. Кому приснится голый мальчик, отправлю служить на север, так как данный сон является неуставным. А в уставе внутриказарменной службы страница 18 пункт 6.4 четко и ясно прописано: «Каждый военнослужащий обязан стойко преодолевать тяготы военной службы и разлуку с женщинами». Умные заметили, что о мужчинах там ничего не говорится. Командуйте, прапорщик.
Капитан ушел. Старшина роты встал на его место, подождал секунд десять после того, как дверь в казарму закрылась, затем тихо проговорил:
– Это был автор собственного устава внутриказарменной службы капитан Большебобов. Редкостный мудак, однако.
Кто-то гыгыкнул.
– Смирно, сироты и пришлые оборванцы! Рота-а-а! – «а-а-а» полетало между стен и затухло, наступила тишина. – Построение перед подъездом в колонну по четыре. Десять секунд. Кто последний, тот очкарик. Сорвались с ужасом!
Сто человек как один ломанулись к выходу, рискуя затоптать друг друга и громко вопя во всю глотку:
– А-а-а-а-а!!!
Открыта была только одна створка, и, естественно, у двери образовалась пробка, а прапорщик считал:
– Восемь, семь, шесть.
Личный состав с гвалтом вылетал на улицу.
По построению Фрол и Леха оказались последними. Простаков не хотел становиться очкариком, хотя и не знал, что это такое. Подняв Фрола под мышки, он отстранил его, очистив себе путь. Остальных он не знал.
– Четыре, три.
Они не успевали выйти. Черт, что это здесь за игры такие?
Фрол видел, что у двери еще десяток пацанов. Он зацепил сибиряка за рукав и закричал: «Не надо!»
Один солдат со штык-ножом на поясе стоял около тумбочки, другой мыл длинный прямой коридор.
– За мной, – скомандовал сержант большому и маленькому.
Пацаны потопали по казарме в самый конец. По обе стороны от коридора – койки, койки, койки.
Фрол к радости для себя заметил наволочки на подушках. Комфорт.
От общей массы коек два десятка кроватей были отделены символической фанерной перегородкой. Если в основной части казармы солдат не было, то здесь кипела жизнь.
Фрол и Алексей с радостью для себя обнаружили еще с десяток обритых наголо пацанов. На всех была армейская форма. Никто на кроватях не валялся, все сидели на табуретках и отходили от ужина.
Увидев Простакова, кто-то тихо присвистнул.
– Твоя, – Никодимов указал пальцем на Простакова, затем на койку. То же он проделал и по отношению к Фролу, определив ему место над сибиряком. – Присяга у вас через две недели.
Ближе к девяти вечера к молодым вошел прапорщик. Широкое, как сковорода, лицо с толстыми губами и лоснящимися щеками, с глубокими кисточками морщин около карих узких глаз и красным, вероятно, никогда не бледнеющим носом излучало в пространство любовь к ближнему, если он в форме, желание помочь, если он в форме, даже возможность налить в стакан водяры, но если... Да-да, только тогда. Может быть, время от времени прапорщик становился сволочью, но только по службе. Такое доброе лицо не может принадлежать гаду.
Кто-то гаркнул:
– Встать, смирно!
Все вскочили с табуретов, побросав кто устав, кто иголку с ниткой.
– Вольно, садись, – крякнул недотраханный офицер или перетраханный солдат, что одно и то же – в результате прапорщик получается.
Подразделение запахов плюхнулось на мягкие места.
– Новенькие, пошли со мной, – прапорщик обратил внимание на неудачные попытки защитника Отечества подшить воротничок. – Что ты делаешь, Катерпиллер.
– Катерпиллер – это трактор, – буркнул кто-то позади Фрола.
– Как там тебя?
Солдат назвался:
– Кратерский, товарищ прапорщик.
– Да-а-а. А имя есть?
– Дормидонт.
– А отчество?
– Феофилактович.
– И как мне прикажешь все это запоминать? – Тяжело вздохнув, прапорщик встал на середину прохода, отобрав у Кратерского китель, подшиву, нитку и иголку. – Смотрим сюда. Сейчас бабу трахать будем, – переложив принадлежности в одну руку, мужик достал очки из нагрудного кармана кителя и водрузил их на нос, после чего стал похож на школьного учителя.
Надо ли говорить, что жители самых глухих деревень, и самых крупных мегаполисов, и средних размеров поселений напрягли зрение и навострили уши.
– Первым делом надо что?
– Подмыться! – выкрикнул Фрол.
Народ заржал.
– Не верно. Надо подумать о безопасном сексе. Надо надеть что? Катерпиллер?
Дормидонт покраснел.
– Наперсток надо надеть. Наперсток. Но наперстка у меня нет, поэтому рискую получить СПИД. Итак, вставляем, – прапорщик быстро вдел нитку в игольное ушко. – Вот, со второго раза попал. Неплохо. Теперь сразу ведем ее на постель. Так, постель не подготовлена, оставляем наших молодоженов в состоянии неопределенности перед первой брачной ночью, – он воткнул иголку с ниткой в рукав своей темно-зеленой формы. – Берем белую тряпочку стандартного образца, которая называется как, Катерпиллер?
Солдат покраснел еще больше.
– Если ты думаешь, что точно так же, как и в первый раз, то ты прав. – Дормидонт продолжал смущаться. – В более литературном варианте фрагмент материи, предназначенный для того, чтобы грязная шея не терла воротничок кителя, называется «подшива». Некоторые особо умные военнослужащие режут на это дело простыни, но у меня такого не наблюдается. Прикладываем подшиву к вороту, вот так. Теперь снова возвращаемся к нашей парочке и первым делом задеваем за живое. Вот так. Наживили. Дальше легче, возюкаем туда-сюда и постоянно натягиваем, чтобы больше кайфа. Всем видно?
Со стороны входной двери стал нарастать топот множества тяжелых сапог. Гул становился все сильнее, все громче, пока не перешел в рев. Затем набравшая силу волна пошла на убыль.
– Становись! – раздавалось из коридора.
Учебная рота радиационной, химической и бактериологической защиты, сокращенно РХБЗ, выстраивалась в коридоре.
– Товарищ прапорщик, общее построение, – в закуток вошел подтянутый старший сержант.
Простаков выглянул в коридор и увидел, что военнослужащие уже стоят в две шеренги.
– А у меня формы нет, – пробасил он обиженно. Даже на Валетове было обмундирование, правда, старого образца, но все же.
– В край, последним.
Новобранцы строились напротив своего кубрика отдельно от остальных, что подчеркивало их второсортность. Солдат до присяги – еще не солдат.
В результате Леха возвышался рядом с Фролом. Вся рота успела поглазеть на здоровяка. Кто-то помалкивал, у кого-то язык за зубами не держался.
– Башня.
– Ого-го.
– Монстр.
– Мужчина, – неслось из уст.
Леха надул губы и стал смотреть прямо перед собой.
– Смирно! – скомандовал прапорщик.
На этаж вошел среднего роста капитан с округлым, пухлым, лоснящимся лицом. Узкие черные глазки стреляли из-под густых бровей, оценивая контингент. Леха почувствовал, что и на него тоже посмотрели, а в это время прапорщик докладывал:
– Товарищ командир, вторая рота учебного батальона радиационной, химической и бактериологической защиты по вашему приказанию построена.
– Вольно, – капитан сам опустил приложенную к кепке руку, после чего то же самое сделал и прапорщик.
Выйдя на середину строя, офицер представился:
– Для вновь прибывших и тех, кто макаронами мозги закушал, я капитан Большебобов. Для большинства еще и товарищ капитан, для обормотов российского военного хозяйства – просто капитан. Остальные могут ничего этого не запоминать. Через пять минут вечерняя прогулка. Сержант Никодимов, наряд на завтра.
Боец вышел из строя. Резко повернулся, раскрыл журнал. Он зачитывал фамилии. Оглашение прерывалось звонким «Я!».
– Встать в строй.
– Есть!
Сержант вернулся на место.
– Дорогие дети, – капитан сменил жесткую интонацию на смазливую речь. – Желаю вам в этот прекрасный вечер спокойной ночи... – Была сделана пауза, и вся рота гаркнула:
– Спасибо, товарищ капитан!
– Пожалуйста. Так вот, я хочу, чтобы каждому из вас приснилась голая красивая тетя. Нет, тетю вам рано, голая красивая девушка...
– Спасибо, товарищ капитан!
– До девушки и после нее трехлитровая банка свежего пива...
– Спасибо, товарищ капитан!
– И смотрите, не заболейте во сне триппером. Кому приснится голый мальчик, отправлю служить на север, так как данный сон является неуставным. А в уставе внутриказарменной службы страница 18 пункт 6.4 четко и ясно прописано: «Каждый военнослужащий обязан стойко преодолевать тяготы военной службы и разлуку с женщинами». Умные заметили, что о мужчинах там ничего не говорится. Командуйте, прапорщик.
Капитан ушел. Старшина роты встал на его место, подождал секунд десять после того, как дверь в казарму закрылась, затем тихо проговорил:
– Это был автор собственного устава внутриказарменной службы капитан Большебобов. Редкостный мудак, однако.
Кто-то гыгыкнул.
– Смирно, сироты и пришлые оборванцы! Рота-а-а! – «а-а-а» полетало между стен и затухло, наступила тишина. – Построение перед подъездом в колонну по четыре. Десять секунд. Кто последний, тот очкарик. Сорвались с ужасом!
Сто человек как один ломанулись к выходу, рискуя затоптать друг друга и громко вопя во всю глотку:
– А-а-а-а-а!!!
Открыта была только одна створка, и, естественно, у двери образовалась пробка, а прапорщик считал:
– Восемь, семь, шесть.
Личный состав с гвалтом вылетал на улицу.
По построению Фрол и Леха оказались последними. Простаков не хотел становиться очкариком, хотя и не знал, что это такое. Подняв Фрола под мышки, он отстранил его, очистив себе путь. Остальных он не знал.
– Четыре, три.
Они не успевали выйти. Черт, что это здесь за игры такие?
Фрол видел, что у двери еще десяток пацанов. Он зацепил сибиряка за рукав и закричал: «Не надо!»