Серегин Михаил. Особая миссия

   Добавьте к этому сгущающиеся с каждой минутой сумерки – и вы получите полное представление о прелестях и удовольствиях такого путешествия. Не говоря уже о том, что я не имела никакого понятия, куда меня везут, зачем и что вообще ждет впереди меня и Поля...
   Ночь в горах наступает всегда неожиданно.
   Это я знала, но все равно темнота упала на нас как-то сразу, словно снег на голову. Наш небольшой караван остановился посреди крутого горного подъема, и около часа мы ждали, пока взойдет луна, хотя я с сомнением отнеслась к ее возможностям осветить дорогу настолько, чтобы можно было не опасаться за свою жизнь. Было так темно, что черноту под ногами невозможно было отличить от темноты пропасти, находящейся от тебя всего в паре метров. Сделать шаг в пустоту было очень легко. Продолжать путь в таких условиях могли только самоубийцы...
   Поль, воспользовавшись вынужденным привалом, принялся изображать что-то вроде моего опекуна-наставника. Он начал объяснять мне то, что я хорошо понимала и без него. Судя по всему, сказал он, цель нашего горного перехода уже близка. В Афганистане, мол, мало любителей ночных переходов по горам. Рисковать жизнью, бродя ночью по горам, даже талибы согласны только в исключительных случаях...
   «А кто вообще из нормальных людей рискует жизнью для своего удовольствия?» – хотела я его спросить, но промолчала. В конце концов решила: имидж неискушенного и не знающего местных условий новичка мне не помешает. Самая лучшая позиция в отношениях с противником – это когда тебя недооценивают... А был ли Поль моим союзником – этого я еще не знала наверняка...

Глава десятая

   Когда взошла луна и осветила тропу не хуже закатного солнца, я даже удивилась сначала, о каком риске я думала, ведь все прекрасно видно... Но минут через пять поняла, что лунный свет обладает одной неприятной, тем более в горах, особенностью – он искажает расстояние, делает опасность нереальной.
   Пропасть в каком-то полуметре слева от твоей ноги совершенно не вызывает у тебя чувства опасности, потому что похожа просто на тень от скалы... И стоит твоей норовистой лошадке оступиться... Все, что от тебя останется – только прощальный крик, который сам вырвется из нутра во время полета на дно ущелья...
   Ночное путешествие и у солдат вызывало беспокойство: они чаще стали покрикивать на своих лошадей, а в особо опасных местах двое из них даже брали наших с Полем лошадей за поводки, справедливо не доверяя нашему наездническому умению.
   Место, куда мы через полчаса прибыли, поразило меня какой-то совершенно нереальной обстановкой. Неожиданно мы выбрались на ровную и длинную площадку, которая, как и тропа, примыкала к краю обрыва, заросшего невысокими деревьями, но была гораздо шире и ровнее. Больше всего это было похоже на кусок горного шоссе – только вместо асфальта под ногами была ровная утоптанная поверхность скального выступа...
   Я даже видела кривые сучковатые столбы с какими-то проводами, очень похожими на те, что тянутся вдоль российских дорог в каком-нибудь сельском захолустье. То ли телефон, то ли низковольтная линия электропередачи... От этих столбов и возникало почему-то ощущение нереальности происходящего.
   Слева был обрыв, справа отдельными уступами возвышались над нашими головами скалы, отбрасывая совершенно черные и непроницаемые для глаз тени. Судя по тому, что караван наш остановился и солдаты оставили своих лошадей, мы находились в каком-то селении, но ничего похожего на жилье я не увидела.
   «В пещерах они, что ли, живут?» – думала я, с напряжением всматриваясь в черные тени около громоздящихся справа скал.
   Заметив, что я озираюсь по сторонам, Поль молча взял меня за плечо и показал рукой наверх, так, что мне пришлось высоко задирать голову, чтобы увидеть край возвышающегося справа обрыва скалы. В лунном свете я увидела четкие силуэты квадратных стен и плоских крыш, венчающих каждый из отдельных утесов, на которые скала разделялась вверху. Они были разной высоты: до некоторых – метров тридцать, до других – все пятьдесят...
   Никогда не видела средневековые замки, но у меня появилась твердая уверенность, что именно так они и должны были бы выглядеть в лунные ночи. Так же таинственно и неприступно...
   Солдаты, как я поняла, не особенно беспокоились о том, что мы можем сбежать, полагая, наверное, что бежать здесь особенно-то и некуда: дорога всего одна. Да и далеко ли мы убежим ночью?.. До обрыва в ближайшую пропасть?
   Один солдат просто показал нам с Полем на спину другого и жестом объяснил, что мы должны идти за ним. Солдат, которого нам определили в провожатые, шагнул в тень и тут же пропал из вида.
   Мне пришлось чуть ли не на ощупь искать его спину, пока глаза хоть чуть-чуть привыкли к полному мраку впереди и я начала различать едва заметный силуэт. Солдат начал подниматься по каменным ступеням наверх. Врожденное чувство самосохранения диктовало мне ни на шаг от него не отставать. Не знаю, почему солдаты не зажгли хотя бы факелы и шли впотьмах, но я тоже не рискнула проявлять инициативу и включать свой фонарик, слегка погнутый от ударов о морду моей лошадки, с которой я рассталась без всякого сожаления. А когда заметила, что Поль тоже не пользуется своим фонарем, который у него, как у любого спасателя, должен был быть обязательно, я поняла, что поступила совершенно правильно.
   В полной темноте, знаете, так легко шагнуть мимо ступени и свалиться с какого-нибудь обрыва неизвестной высоты. Но вот мы выбрались на освещенное луной место, и я поняла, что опасения мои не напрасны. Ступени оказались шириной примерно в полметра, а слева и впрямь можно было различить обрыв, представляющий собой расщелину между утесами. Свалившись в нее, можно было, конечно, остаться в живых, но только в том случае, если не врежешься головой в какой-нибудь камень.
   Наконец, когда я уже думала, что каменная лестница никогда не кончится и что поднимаемся мы не к домам, которые я видела на краю скалы, а куда-то выше, к темным громадам вершин, заслоняющим звезды на половине ночного небосклона, мы прошли через какую-то темную арку и вышли на довольно обширную ровную площадку. Она была обнесена полутораметровой стеной забора, сложенной из тех же камней и глины, из которых были сложены дома в селении, куда нас привезли на грузовике... С северной стороны отвесный склон был значительно выше, и я поняла, что это не забор, а стена одного из домов, которые видела снизу. В освещенной луной, ребристой от плоских камней стене не было ни одного окна, только чернел мрачным отверстием вход, завешенный не достающей до каменного пола тряпкой...
   Нас повели внутрь, и я тут же чуть не упала, споткнувшись о лестницу. Она была крутая, с высокими ступенями. Я еще подумала: словно не для себя ее делали, ходить-то по ней совсем неудобно. Того и гляди свалишься – и ногу сломаешь... Но по лестнице мы карабкались недолго и скоро оказались в небольшом помещении, из которого вели еще несколько дверных проемов, тоже завешенных каким-то тряпьем.
   В один из них нас с Полем подтолкнул идущий сзади солдат, и мы попали в то, что я бы назвала комнатой, если бы не отсутствие окон. Пара небольших дыр в стене на высоте примерно двух с половиной метров больше напоминали отверстия для вентиляции.
   Лунный свет в них не попадал, и они лишь серели на фоне стены, еле отличимые от ее темной поверхности. Зато в щели между какими-то кривыми стволами и ветками, закрывавшими многочисленные дыры в крыше, свет пробивался и создавал хоть какое-то подобие внутреннего освещения. Комната оказалась довольно обширной, метров на сорок. Посреди нее стояло два ряда каменных столбов, поддерживающих крышу. Пола никакого не было, только голый камень, на котором в пятнах лунного света виднелись какие-то темные кучи, скорее всего – старого тряпья...
   В одном из углов я разглядела несколько фигур спящих людей. Шаги по камням звучат не особенно громко, да еще в темноте мы двигались достаточно осторожно и не наделали много шума. Никто из спящих не проснулся.
   Солдат, втолкнувший нас в помещение, остался снаружи, но уселся у дверей, прислонясь спиной к стене, и, поставив автомат между ног, застыл неподвижно. Ясно было, что он нас будет караулить...
   Я расслышала какой-то приглушенный разговор в соседнем помещении и поняла, что наш часовой сидит у дверей не один. Скорее всего, люди, спящие на ворохе тряпья в углу комнаты, тоже пленники...
   – Поль! – шепотом позвала я француза. – Нужно узнать, кто они...
   Поль понял, что я имею в виду наших невольных соседей, но, вероятно, покачал головой, поскольку я услышала его возражения.
   – Ты не права, Ольга. Я предпочитаю видеть лица тех людей, с которыми разговариваю. Особенно в такой подозрительной ситуации, ночью... Уверен, что и они, те, кого нам сейчас придется разбудить, не будут испытывать к нам особого доверия...
   – Поль, но я же просто заснуть теперь не смогу! – продолжала настаивать я, – вдруг это как раз те, кого мы ищем...
   Я услышала в темноте, как Поль иронически хмыкнул в ответ.
   – Мне известна только одна «железная леди» – Маргарет Тэтчер. Нам нужно отдохнуть, старший лейтенант. Неизвестно, что нас ждет завтра...
   Конечно, я была согласна с ним. Дорога меня вымотала окончательно. Я только никак не могла заставить себя подождать до утра, чтобы убедиться в справедливости неизвестно откуда взявшегося у меня ощущения, что человек, которого мне поручено разыскать, спит в каком-нибудь десятке метров от меня...
   Но все же мне удалось взять себя в руки. Как ни странно, помогла мне в этом одна совершенно житейская проблема, которая возникает у человека периодически и которую лучше всего разрешать вовремя, чтобы не создавать себе лишние неприятности. Да-да, я говорю о самых тривиальных физиологических потребностях, о том, что мочевой пузырь необходимо время от времени опорожнять. Спасатели относятся к этому вопросу с олимпийской невозмутимостью. Возможно, у первых и были когда-то с этим какие-то проблемы. Слава богу, сейчас выработан некий ритуал, сложившийся в многочисленных экстремальных ситуациях, благо, жизнь спасателей всегда на них богата... В положении, подобном нашему, проблема решается элементарно. Первый, кто попадает в вынужденное заточение, выбирает один из углов, который и превращается в туалет... И проблема решена! Просто, как все гениальное... Так поступают, кстати, не только спасатели, но и любой человек, не имеющий возможности решить эту проблему по-другому.
   Запах, скажете вы?.. Конечно, куда ж от него деться... Но любой из нас участвовал, и не однажды, в разборе завалов в современном европейском городе. Вряд ли вы представляете, что это такое... И какой стоит запах, когда в завале попадается разрушенная канализационная линия. Когда спасаешь людей, не имеешь возможности реагировать на запахи. Травмированный человек иной раз не в состоянии управлять своей перистальтикой, а спасать его в любом случае нужно...
   Когда стало ясно: единственное, что нам с Полем осталось, – это лечь спать, я быстро определила, какой из углов нашего каземата превращен в туалет. Конечно же – самый дальний от людей, расположившихся на ночлег. Да его и нетрудно было отыскать. Естественно, по запаху. В него я и направилась... Ах да! Есть же еще одна проблема... Ну так я не первая женщина-спасатель, попавшая в такую ситуацию... Просто делаешь вид, что никого не видишь, а все остальные делают вид, что не видят тебя... На мой взгляд, это нормальное, очень цивилизованное и очень уважительное по отношению друг к другу поведение...
   Короче, с этим мы справились без труда. По очереди...
   Поль нашарил на полу, недалеко от входа, кучу каких-то сухих веток, и мы с ним улеглись на них, подняв шорох и треск сучьев, который привлек внимание нашего часового. Он зашуршал занавеской на двери, что-то негромко крикнул угрожающе-предостерегающее и умолк.
   Я совершенно неожиданно для себя прижалась к Полю и почувствовала его плечо под своей головой. В нашем объятии ничего не было, кроме стремления уставших людей помочь друг другу отдохнуть...
   Мне вдруг сделалось так спокойно, словно меня обнимал старший брат, который взял на себя всю ответственность за мою жизнь и безопасность. Я теперь ни за что не отвечала и ничего не хотела, кроме одного – заснуть как можно скорее и проснуться уже утром... Единственное, что меня слегка раздражало – невозможность избавиться от комбинезона. Я, знаете ли, дома привыкла спать обнаженной. Днем меня мой защитный спецкостюм вполне устраивал, он был подогнан идеально под меня. Это очень важно, чтобы одежда не отвлекала твоего внимания в сложной ситуации, когда от скорости реакции зависит слишком многое... Одежда спасателя должна быть для него столь же незаметной, как его кожа... Она есть, и хорошо, я о ней не думаю... Мне и без того есть о чем размышлять... Но ночью! Мне, например, она просто мешает отдыхать...
   Часовой у дверей затянул что-то заунывное, очевидно, чтобы не заснуть. Песня его была для моего европейского уха совершенно немелодичной и оттого вдвойне тоскливой. Но от нее то телу разливалось какое-то умиротворяющее оцепенение...
   Я вспомнила, что еще только сегодня утром проснулась в своей постели в далеком российском городе Тарасове и, представив, какой путь успела проделать, чтобы к полуночи оказаться в затерянном в горах афганском селении в объятиях французского волонтера-спасателя, мгновенно заснула, как мне показалось, от удивления...

Глава одиннадцатая

   ...Утром, которого я так ждала накануне, едва открыв и продрав глаза, прежде всего выяснила, что проспала самое интересное.
   Во-первых, не видела лица Поля, когда он проснулся и увидел меня спящей в его объяитях. Поль уже встал, и под головой у меня вместо его плеча лежала какая-то пахнущая застарелой грязью и навозом стеганая тряпка. Я без труда узнала точно такой же халат, в которых щеголяли наши вчерашние провожатые-конвоиры, только изодранный в клочья...
   Во-вторых, в бок мне больно впилась острая ветка и вздохнуть глубоко, не ощущая боли в грудной клетке, я не могла.
   В-третьих, я дрожала от холода, – ночи, как выяснилось, в горах на редкость холодные. Поль-то, оказывается, обнимал меня ночью, чтобы не дать мне окончательно замерзнуть...
   А в-четвертых, и это самое главное, я увидела, что Поль с совершенно наглым видом сидит в дальнем конце нашего каменного каземата и разговаривает с людьми, которых мы вчера ночью видели спящими...
   Первое, что я сделала, – обиделась на Поля. Почему, собственно, он меня не разбудил раньше! Это мое задание, в конце концов! А он, по сути дела, только помогает мне его выполнять...
   Обидевшись, я не спешила вставать, а только переменила позу, чтобы избавиться от ощущения, что в правый бок мне вбили гвоздь, в который превратилась торчащая из моей первобытной подстилки ветка. Я продолжала лежать во все еще расслабленном состоянии и размышляла, как бы мне отомстить Полю за его коварство. Но в голову ничего путного не приходило.
   Второе – я начала издалека приглядываться к людям, с которыми разговаривал Поль. Ничуть не хуже, чем он, я умела действовать обдуманно, а не поддаваться первому, чисто эмоциональному, импульсу...
   Разговаривал он, собственно говоря, только с одним из троих мужчин. Не слишком оживленно беседовал. И тот отвечал ему так же сдержанно. Двое из мужчин сидели, прислонившись к стене спинами. На лице того, который молчал, было совершенно отсутствующее выражение, а третий лежал по-прежнему без движения на куче тряпья, отвернувшись лицом к стене...
   Мне хорошо был виден его затылок, заросший густой шевелюрой какого-то пегого цвета. Ясно было, что лысым его не назовешь...
   До меня доносились лишь отдельные английские слова, но о чем шел разговор, я понять не могла...
   Ни один из сидящих у стены не был похож на худого двухметрового Судакова, которого было приказано найти. Меня охватило какое-то разочарование... А как же мое вчерашнее предчувствие, что это должны быть как раз те самые люди, которых я ищу?
   Но я тут же взяла себя в руки и вспомнила свое же собственное, правда, больше теоретическое, правило, придерживаться которого я старалась и в реальности – никогда не делать заключений по неполной информации. Эти люди вполне могли быть спутниками Судакова, знать о том, что с ним случилось и где его искать... Не надо никогда заранее зачеркивать ни один из возможных вариантов. Он-то и может оказаться верным...
   Тут я услышала, как Поль произносит по-английски слова «русский старший лейтенант», причем голос у него стал явно громче.
   Я поняла: Поль заметил, что я проснулась, хотя и сидел ко мне спиной. И теперь таким способом он приглашает меня принять участие в разговоре... Пора, мол, включаться в работу...
   Я еще минуту подумала и поняла, что Поль поступил совершенно правильно, не разбудив меня и отправившись на разведку в одиночку.
   Почему я решила, что эти люди сразу же начнут кидаться мне на шею и наперебой вываливать мне все, что они знают о себе, о Судакове, о талибах... И вообще – что за наив такой? Тоже мне – психолог... Тебя зачем сюда послали – горячку пороть?
   Мне почему-то очень захотелось заслужить одобрение со стороны Поля, показать, что я очень понятливый и надежный партнер. Я поднялась со своего негостеприимного ложа и тут же обнаружила, что комбинезон тянет, что бюстгальтер съехал с моего ошеломляющего мужчин бюста, и что вообще – выгляжу я ужасно... Конечно, все, что можно было поправить, я поправила, кое-как, на ощупь, проверила, все ли в порядке у меня на голове, и, внутренне мобилизовавшись, направилась к французу и его собеседникам.
   Естественно, все тотчас же уставились на меня. Только человек, лежащий у стены, так и не пошевелился.
   «Жив ли он вообще? – подумала я. – Даже если и жив, то серьезно ранен или болен...»
   – Хелло, Поль! – приветствовала я француза, не без основания полагая, что нам с ним вдвоем придется раскручивать собеседников и пасовать друг другу инициативу, как мяч на волейбольной площадке. Создавая друг для друга голевые ситуации...
   – Садись, старший лейтенант, – показал мне Поль на голый каменный пол рядом с собой. – Знакомься: врачи, такие же пленники, как и мы... Между прочим, – твои соотечественники...
   Сердце мое радостно прыгнуло. Значит, я не ошиблась!.. Но где же Судаков?
   – Что с ним? – спросила я по-русски, кивнув на лежащего у стены. – Ранен?
   – Не повезло Алексею Вениаминовичу, – ответил один из мужчин. – Привалило в Кайдабаде во время толчка, еле вытащили из завала...
   Теперь чуть не подпрыгнула я сама. Это же Судаков! Но почему же генерал Васильев сказал мне вчера, что он абсолютно лысый? Даже как особую для меня примету его лысину называл... Чтобы не спутала.
   Я взглянула на безжизненно лежащего у стены и поняла, почему издалека не сумела разглядеть этой особой приметы. Человек с головой был накрыт чем-то вроде овечьей или бараньей шкуры. Холодно же по ночам, а он ранен... То, что я приняла за его собственную шевелюру, оказалось всего лишь овечьей шерстью... А рост разве разглядишь у лежащего человека.
   Но я должна была убедиться своими глазами, что это именно тот, кого я ищу. Я осторожно отогнула с головы край его «покрывала», и моим глазам предстала просто великолепная лысина, без единого волоска, поблескивающая в слабых лучах утреннего солнца, бьющих прямо из маленьких оконцев под потолком.
   – Жив он? – спросила я с сомнением.
   Тот, кто мне отвечал, откинул с Судакова шкуру, взял его за руку, нащупал пульс. Утвердительно, но поджав губы, покивал головой.
   – Жив пока... Не знаю, надолго ли? От этих скотов помощи не дождешься...
   – Что с ним... было происходить? – спросил Поль, с заметным трудом подобрав русские слова, хотя мне казалось, что он гораздо лучше умеет объясняться по-русски и сейчас это зачем-то скрывает...
   «Молодец! – молча одобрила я его инициативу. – Только вот переигрывать не нужно. А вопрос своевременный, очень к месту пришелся. Не могу же я одна проявлять повышенный интерес к этому человеку... Это подозрительно, в конце концов... Но, подожди-ка, дорогая, – разве ты говорила Полю, что интересуешься именно Судаковым? Почему он тебе в этом подыгрывает?..»
   Я не удержалась и внимательно посмотрела на Поля. Тот, казалось, моего пристального взгляда вовсе и не заметил и был по-прежнему спокоен, сосредоточен и нисколько не напряжен.
   «Ерунда! – подумала я. – И мой интерес к раненому выглядит естественно, и Поль мне не подыгрывает в этом, а тоже интересуется состоянием человека... В конце концов, у него то же самое задание, что официально и у меня – спасти попавших в беду русских врачей. Всех. В том числе и неизвестного пока ему Судакова. И обеспокоенность Поля состоянием раненого вполне естественна и объяснима. Если тот не сможет самостоятельно передвигаться, значит, это для нас еще одна, дополнительная проблема. Не только для меня, а для нас. В том числе – и для Поля... Сейчас же перестань его подозревать неизвестно в чем!» – приказала я себе и на этом успокоилась.
   – Два ребра сломаны, Поль, – объяснил, обращаясь к французу, тот же самый разговорчивый врач. – Правая рука в двух местах сломана. Множественные ушибы головы и грудной клетки. Алексей Вениаминович часа два без сознания был, когда его вытащили. Я ему тройную дозу сразу же вколол, слава богу, ампулы с наркотиками не все камнями передавило... Единственное, что у него уцелело – ноги. Когда стена рухнула, его камнями привалило, как раз по пояс, ноги только снаружи и остались. Кирпичики-то видите у них какие... – указал он на стену прямо у себя над головой, не глядя.
   Мы с Полем невольно подняли глаза вслед его жесту. Кирпичи были и впрямь огромные. Да, большей частью они представляли собой плоские обломки скалы, положенные друг на друга.
   Оказаться под завалом из таких камешков! Как говорится – спаси и сохрани! При одной мысли об этом по спине пробегал холодок и хотелось тут же отодвинуться подальше от стены...
   – Я так и не представил вас друг другу, – сказал Поль, взявший почему-то на себя роль нашего общего знакомого, хотя сам с этими людьми познакомился вряд ли более часа назад. – Для меня, француза, очень странно представлять друг другу двух русских людей. Да еще делать это на английском языке и на афганской территории! Но таковы условности жизни!.. Знакомьтесь: старший лейтенант российских спасателей Ольга Николаева. Врач-эпидемиолог Иван Васильевич... Фамилию не знаю, не спрашивал...
   – Иван Васильевич, как вы думаете, – спросила я, – Судаков сможет идти сам, или его придется нести нам, на носилках?
   Я специально назвала раненого по фамилии, чтобы привлечь внимание врача к моей осведомленности и таким образом начать разговор о своем... Ну, скажем, поручении. Но тот, казалось, и не заметил, что сам не называл фамилии Судакова.
   – Да куда идти-то, Оленька! – воскликнул врач. – Мы же с вами под арестом! Вон часовой в дверях сидит, полюбуйтесь!
   Часовой и впрямь сидел поперек дверного проема и с любопытством поглядывал в нашу сторону, не понимая из разговора ни единого слова. Просто смотрел на нас как на существ другой, европейской, породы, непонятных и враждебных. Особенно на меня – женщину без паранджи...
   «Запад есть Запад, Восток есть Восток – и вместе им не сойтись?..» Так, что ли, у Киплинга?
   Честное слово, мне очень захотелось «похулиганить» и показать этому бородатому «церберу» язык... Тоже мне – высшее существо! Только и умеет, что по горам лазить да на курок нажимать...

Глава двенадцатая

   Я с большим трудом заставила себя отвернуться, чтобы и впрямь не начать совсем по-детски дразнить бородатого афганца...
   Кстати, где-нибудь в Европе подобный демарш мог бы привлечь ко мне внимание часового и в конечном итоге сослужить неплохую службу... Но только не здесь, не на Востоке!
   Здесь мне просто полчерепа очередью снесут, если у них, конечно, не считается неприличным тратить на женщину пулю. Может быть, здесь принято забивать женщин камнями, как существ низшей породы? Откуда мне знать такие тонкости восточного этикета?..
   Но не пора ли успокоиться, в конце концов!.. Что за скверный у меня характер иногда бывает, черт побери! Или на меня присутствие Поля действует так возбуждающе? Очень похоже на то...
   – Кстати, Иван Васильевич, – обратилась я к разговорчивому врачу, – почему же вы здесь оказались, в этих горах? Вы же говорили, что подземный толчок застал вас в Кайдабаде...
   Не отвечая мне, он задумался, выпятив вперед челюсть и оттопырив нижнюю губу... Меня между тем все больше смущал второй мужчина, который сидел, явно прислушиваясь к нашему разговору, но не проявляя ни малейшего желания в нем участвовать.
   – Да я, собственно, и не знаю, почему мы здесь оказались, – сказал, помолчав, Иван Васильевич, – знаю только – как.
   – Извините, Иван... э-э... Васильевич! – вмешался Поль. – В вашей группе пострадал только один человек? С вами и вашим спутником все в порядке? Может быть, мы сможем чем-то помочь?
   Мне представилась еще одна возможность оценить дипломатичность Поля. Он явно почувствовал, что меня беспокоит второй врач, который не проронил за весь разговор ни слова, но не мог же он напрямик спрашивать, что с ним случилось? А вдруг – ничего и не произошло, просто состояние у человека подавленное, что, собственно, в его положении было бы неудивительно...