Сергеев Леонид Анатольевич. Самый дружелюбный пес на свете

   Ближе к вечеру мы оказались на границе области и свернули на узкую дорогу в западном направлении. И здесь внезапно прямо перед носом нашей машины появился какой-то бесшабашный пес – он выскочил из-за кустов и побежал через дорогу.
   Я нажал на педаль тормоза, крутанул руль к обочине и… мы полетели в кювет. Раздался грохот, Малыш три раза перевернулся, но снова встал на колеса, уткнувшись в кустарник.
   – Ты жив? – обратился я к Челкашу – он, каким-то странным образом, оказался на заднем сиденье вверх лапами.
   – Живее не бывает, – откликнулся мой друг, стряхивая с себя постельные принадлежности; он, как всегда, улыбался, в его глазах не было и тени страха.
   Хотите верьте, хотите нет, но все у нас обошлось не только без переломов и вывихов, но даже и без ушибов. Мы вылезли из машины и Челкаш стал облаивать виновника аварии – тот стоял на противоположной стороне дороги и, разинув пасть, пялился на нас – похоже, подумал, что мы каскадеры и кувыркались, чтобы его повеселить.
   – Дуралей! – бросил я ему в сердцах. – Надо смотреть по сторонам, когда выходишь на дорогу! Чуть не отправил нас на тот свет!
   Пес виновато поджал хвост и затрусил к ближайшему дому.
   «Судя по всему, Малыша не уважают не только люди, но и животные» – подумал я, осматривая нашу машину.
   Малыш легко отделался: только треснула одна из фар и чуть помялась крыша. А ведь могло быть и хуже, верно?
   – Крепкий орешек наш Малыш, – сказал я Челкашу, запуская движок.
   – Ага! – кивнул Челкаш. – И мы крепкие.
   В общем, мы выехали на дорогу и, как ни в чем не бывало, продолжили путь. Кстати, дорога по-прежнему была ровной, без трещин и рытвин, Малыша совершенно не трясло и не сносило к обочине – можно было бросить руль и подремать, но, понятно, я этого не делал, да и Челкаш не позволил бы, он крайне осторожный. К тому же, он еще в детстве дал клятву преданности мне и нес ответственность за мою жизнь – ведь каждая собака, у которой есть хозяин, считает себя прежде всего телохранителем.
   Уже темнело, когда, миновав несколько деревень, мы очутились в редколесье.
   – Отличное место для ночевки, – проговорил я.
   Челкаш понял меня с полуслова и указал лапой на светлевшую впереди просеку, где стелился туман – верный признак хорошей погоды на следующий день.
   Мы тихо ехали в узком коридоре меж тонких деревьев, неожиданно Челкаш прищурился, подался вперед и фыркнул – посреди просеки что-то росло, что-то красивое, похожее на персиковое дерево. «Около него и расположимся», – подумал я. Но по мере приближения, дерево стало утолщаться, пока не превратилось в огромный баобаб. Я затормозил. И тут произошло невероятное – дерево вдруг закачалось и двинулось на нас! У меня по спине пробежали мурашки, а Челкаш вздрогнул, высунул голову из салона и забурчал, пытаясь остановить истукана. Но где там! Баобаб и не думал отступать. Я включил заднюю передачу, Малыш попятился. А дерево все наседает, уже наклонило толстенные ветви, готовясь разбить лобовое стекло Малыша – оно явно нацелилось нас сокрушить, стереть в порошок. И что оно на нас ополчилось?! Приглядевшись, я вдруг заметил, что ветви дерева без листьев, а под ними… два больших глаза!
   – Да это же лось! – вырвалось у меня.
   В двух шагах от Малыша, действительно, стоял могучий лось – должно быть он весил полтонны, не меньше – и трудно представить, что от нас осталось бы, вздумай этот исполин растоптать Малыша. Но лось только обнюхал машину и скрылся за деревьями.
   Похоже, в тот день встреча с лесным великаном была последним гвоздем программы, которую нам уготовила судьба; во всяком случае больше неприятности на наши головы не сваливались. Мы спокойно поужинали, устроили в Малыше постель и легли спать.
   Кстати, в городе мы обычно укладываемся спина к спине, но если слегка повздорим, что случается крайне редко (раз в год Челкаш за что-либо обижается на меня или я на него), то спим «валетом», ну а в минуты наивысшего дружелюбия – в обнимку. В ту ночь мы спали спина к спине.

Глава седьмая, в которой у Челкаша открылся талант художника

   Я проснулся от дождя – он громко барабанил по крыше Малыша; но, приподнявшись, я обнаружил, что никакого дождя нет – наоборот, сквозь деревья в лицо светило яркое восходящее солнце, а по кузову Малыша… разгуливают птицы! Их было огромное множество, всех пород и расцветок – видимо, они слетелись со всего леса – ясное дело, не каждый день увидишь в лесу такое механическое чудо. Заметив меня, птицы стали через стекла с любопытством рассматривать мою заспанную физиономию, но, как только зевая и растирая глаза, встал Челкаш, тут же вспорхнули – не иначе, приняли моего друга за свирепого хищника.
   Мы вылезли из Малыша. Я ополоснул лицо из бутылки с водой и стал на примусе готовить рисовую кашу. Челкаш всегда начинает утро с гимнастики; не изменил себе и в этот раз: потянулся, сделал несколько приседаний, побегал для разминки взад-вперед по просеке, затем вновь залез в машину, сложил постель и вообще навел в салоне порядок – я же говорил, он аккуратист, каких поискать.
   После завтрака я сфотографировал место нашей ночевки (сами понимаете, Челкаш не упустил возможность сняться на фоне редколесья); мы выехали на дорогу и помчали навстречу всходящему солнцу. Как все путешественники, мы хотели заглянуть за горизонт, увидеть что-то новое, неизвестное.
   Ближе к полудню стало слишком жарко, друзья, слишком жарко. Только когда мы подъехали к Верхнерузскому водохранилищу, потянуло прохладой. Перед нами открылась потрясающая картина: сверкающая на солнце гладь воды, на противоположном берегу не просто деревья, а зеленые терема, и под ними, точно детские кубики, светлые домишки. К этому времени Малыш уже тянул не так резво, как утром – в общем, просил передышки. Для несведущих в технике поясню. Дело в том, что у «Запорожца» нет водяной рубашки – то есть, он охлаждается только воздухом и в жаркие дни немного перегревается. Зато в холодную погоду работает лучше всех машин, поверьте мне – лучше всяких иномарок.
   Ну так вот, подъехали мы, значит, к водохранилищу и вытаращили глаза на открывшийся пейзаж.
   – Красотища! – вымолвил Челкаш. (Я же говорил, его тонкая натура не может не отметить прекрасное).
   – В самом деле, потрясающий вид, – согласился я. – Не хватает только музыки.
   Точно по волшебству, музыка тут же появилась – от домов, стоящих за березами на нашем берегу, донесся петушиный хор. Я взял фотоаппарат, мы вылезли из Малыша и направились в сторону деревни.
   Мы шли по тропе среди высоких берез; то и дело останавливались – я делал снимки, Челкаш обнюхивал цветы, рассматривал жуков на кочках – он без меры любопытный, во все сует свой нос. Сейчас-то он знает, что не все ползущее и летающее безопасно, а в молодости не раз попадал впросак. Помню, как-то стал ловить осу – подумал, обычная муха. Ну, оса и ужалила его. Нос Челкаша распух и превратился в малиновый кабачок. Дня три мой друг страдал от боли и я делал ему примочки.
   Так вот, мы шли по тропе и внезапно увидели художника – парня, голого по пояс, в панаме. Он сидел на пригорке перед этюдником и писал водохранилище. Мы подошли поближе, но не очень близко, чтобы не спугнуть вдохновение художника. Парень заметил нас и махнул рукой:
   – Подходите, не стесняйтесь, мне зрители не мешают, – и, когда мы подошли, спросил: – Как, ничего?
   На мой взгляд, этюд был замечательным, и я искренне сказал:
   – Красиво.
   – Во всяком случае, реалистичный этюд, согласны? – парень отложил кисть. – Ведь есть красота – это то, что естественно. А есть красивость – это все показное, нарочитое… По большому счету, там, где нет реализма, правды, там обязательно есть уродство. Ну, то есть, я хочу сказать – искусство, в котором нет любви к природе, к человеку – разрушительно… Настоящий художник никогда не хитрит, не ловчит, у него вообще нет таких черт, как хитрость, притворство, согласны?
   Я кивнул, но тут же вспомнил сразу нескольких приятелей, первоклассных художников и хитрецов – будь здоров! Я уже открыл рот, чтобы возразить парню, но… вокруг была слишком прекрасная природа, и затевать спор расхотелось. Странное дело – почему-то среди красоты хочется говорить только о хорошем, и кажется, что вообще в жизни хорошего гораздо больше, чем плохого, вы заметили?
   Парень встал, представился Володей, достал из брюк сигареты, предложил мне закурить. Покуривая, мы спустились к воде, и парень продолжил:
   – Сейчас полно всяких формалистов. Смотришь на их картины и ничего не понимаешь – какие-то квадратики, загогулины. Но некоторые внушают нам: «Это гениально!». Чепуха! Лев Николаевич Толстой говорил: «Великие произведения искусства потому и великие, что понятны всем».
   Я с готовностью согласился и с парнем, и с Львом Николаевичем.
   – Хотя, – парень вдруг засмеялся, – формалисты со своей красивостью нужны – после них особенно ценишь реалистов, согласны?
   Я подтвердил, что все жизненное, правдивое мне гораздо интересней самой захватывающей выдумки.
   – Потому вот и катаюсь по Подмосковью со своим другом, – заключил я и, обернувшись, показал на Челкаша, а он… он сидел перед этюдником и, высунув язык от усердия, что-то старательно выводил лапой на работе художника.
   Мы подбежали к нему и ахнули – на почти законченном этюде темнели отпечатки лап. Челкаш так увлекся, что я с трудом оттащил его от этюдника.
   – Ты что делаешь?! Кто тебя просил?! Всю работу испортил! – я и смеялся и отчитывал «новоиспеченного художника».
   Парень тоже смеялся:
   – Решил подрисовать что-то. Ничего, сейчас исправим. Не ругайте его, не такая уж провинность с его стороны.
   А Челкаш и не чувствовал себя провинившимся, он чувствовал себя обиженным – он не любит, когда над ним смеются (как и многие люди, кстати).
   В общем, в тот день Челкаш открылся в новом качестве, и по возвращении в Москву, чтобы поощрить его склонность к творчеству, я купил ему гуашь. С того дня он рисовал каждый день; я открывал банки с краской и стелил на полу лист бумаги, и он начинал рисовать: поочередно окунал лапу в банки и выводил на бумаге разноцветные линии; когда они пересекались, получалось нечто таинственное. Закончив очередную «картину», Челкаш на трех лапах скакал в ванную и я тщательно отмывал его лапу-«кисть». А его «картину» вешал на стену.
   Скоро Челкаш натворил столько «картин», что квартира превратилась в галерею. Приятелям я подробно объяснял тайный смысл творений Челкаша.
   – Ладно врать-то! – возмущались приятели. – Если занялся абстрактной живописью, так и скажи! Нечего все валить на Челкаша.
   Челкаш возмущался – выходил на середину комнаты и гавкал, подтверждая, что именно он, а не кто иной, автор «картин». В конце концов приятели ему поверили – все, кроме писателя-историка Михаила Никитича Ишкова.
   – Не верю, хоть лопни! – кричал писатель.
   Пришлось Челкашу при нем продемонстрировать свое мастерство. Он выдал одну из лучших своих «картин» – что-то очень похожее на водохранилище, где «подправил» этюд художника. Писатель-историк был ошеломлен и сразу купил эту «картину» за довольно приличную сумму – на десять котлет Челкашу. Ну да ладно, хватит об этом, вернусь на водохранилище.

Глава восьмая. В деревне.

   Так вот, извинившись за «живопись» Челкаша, я спросил у художника Володи, есть ли в деревне магазин – хотел купить в дорогу конфет (у нас с Челкашом общее пристрастие к сладкому).
   – Магазин есть, но не знаю, как он работает. Я только вчера приехал. Живу в Волоколамске, а здесь у меня мать.
   Мы с Челкашом пошли в деревню и у первого дома встретили девчонку – она подзывала к себе котенка, сидевшего на заборе.
   – Привет! Как жизнь? – обратился я к ней.
   – Хорошо, – девчонка погладила Челкаша, который с бурной радостью подбежал к ней.
   – Твой котенок?
   – Нет. Я хочу его спрятать от Полкана, он выбежал со двора. Он кошконенавистник. А котенок Муркин. Она в продмаге живет, – девчонка махнула в конец деревни.
   Так мы узнали местонахождение магазина и по пути к нему встретили, по всей видимости, «кошконенавистника» – пса непонятной масти, обладателя темной гривы. Он изображал хозяина деревни – гордо задрав голову, величественной походкой обходил дворы и кого-то высматривал. Увидев Челкаша, нахмурился, но тут же вильнул хвостом – я же говорил, Челкаш прямо излучал дружелюбие.
   Купить что-либо мы не смогли – на двери магазина висела записка: «Перерыв с 12 – 16 часов». Мы направились к Малышу, но в середине деревни нас окликнул мужчина в ковбойке:
   – Можно вас на минутку?
   Когда я подошел, мужчина попросил:
   – Помогите, пожалуйста, поставить бревно, – он показал на свежеошкуренный кругляк, лежащий у недостроенного сруба; бревна были пахучие, с прожилками смолы, будто сливочные, как пирожные «Наполеон».
   – Собираете второй дом? – поинтересовался я.
   – Нет, берите выше. Баньку! Вы, небось, горожанин. У вас ванная, душ, но это так – поплескаться, а русская банька для здоровья, так-то. Я большой любитель баньки. Да вот помощник в отъезде. Сын с женой в город поехали, а мы с дочуркой при хозяйстве, – мужчина показал на палисадник, где босоногая девчонка раскачивала качели с куклой.
   На «раз, два, три» мы с мужчиной подняли кругляк и поставили на сруб.
   – Ну вот, венец замкнули, спасибочко! – вздохнул мужчина. – Потом обошью сруб изнутри доской из осины, и банька будет у-у! Поддам парку, от досок запах у-у!.. Несведущие говорят: «Осина не горит без керосина». А я вам скажу – осина самое полезное дерево. Ею чистят и самовар, и печку. Пару полешек положил – и нагар счищает.
   Мужчина еще раз поблагодарил меня и пожал лапу Челкашу, который пялился на сруб, причмокивал и пускал слюну от восторга.
   – Вот закончу баньку, приезжайте. Попаритесь, потом на себя ведро холодной воды ба-бах! – сразу годков десять скинете.
   – Если окажемся в этих местах, обязательно к вам заглянем, – сказал я, и мы с Челкашом затопали по дороге. Сделали несколько шагов и услышали:
   – Дядя! – к нам бежала дочь любителя банного дела; подбежала и протянула мне яблоко, а Челкашу баранку.
   Я горячо поблагодарил девчушку за угощение; Челкаш собрался лизнуть ей руку, но пока грыз баранку, девчушка убежала.
   Я уже говорил, что Челкаш со всеми излишне ласков, всем навязывает свою дружбу – и не только людям, но и животным. Такой у него характер и стиль общения.
   Как известно, открытому ко всем человеку достается немало неприятностей. То же самое и собаке. Выходя из деревни, Челкаш увидел гусей, заулыбался и, в расчете на отзывчивость птиц, направился к ним виляющей походкой; и поплатился за свое дружелюбие – гусак принял враждебную позу, грозно загоготал и ущипнул Челкаша за хвост – возможно, решил, что мой друг хочет увести одну из его гусынь.
   Потом Челкаш заметил поросенка – тот лежал в луже и похрюкивал от удовольствия. В знак особого расположения, Челкаш лизнул толстяка в ухо, но тот не оценил душевный порыв моего друга – вскочил и помчался к дому.
   И все же Челкаш подружился с одним представителем деревенской живности – с индюком. Даже подвел его ко мне и попросил прокатить своего нового друга на Малыше.
   – Пожалуйста! – я открыл дверь машины, но индюк попятился – испугался.
   В общем, мы покидали деревню в благодушном настроении, не считая синяка на моей ноге – в какой-то момент меня сзади боднул козел. Не знаю, что на него нашло, чем я ему не понравился? Возможно, принял меня за иностранного шпиона, ведь я время от времени кое-что фотографировал. А может, как блюститель нравственности, посчитал, что у меня чересчур легкомысленные брюки (я был в шортах), а на спине моей майки была и вовсе оскорбительная для него надпись: «Не будь козлом!». Понятно, майку с такой надписью я никогда бы не купил – ее подарил мне писатель-историк Ишков, подарил перед нашей поездкой, сказав:
   – Майка – предупреждение нахальным водителям, ее надпись читается через стекло. Учти, не будешь ее носить – обидишь меня смертельно!

Глава девятая. Дарья и Федор Фомич

   Запустив двигатель Малыша, мы поехали вдоль водохранилища по петляющей утрамбованной дороге; километров через пять на обочине увидели голосующую молодую женщину с двумя пустыми ведрами. Я притормозил.
   – Подбросите до деревни? – послышался усталый голос.
   Челкаш тут же перебрался на заднее сиденье, уступая женщине «место штурмана», а я проговорил:
   – О чем речь?! Рады вас подбросить. Мы все равно катаемся просто так. Набираемся впечатлений, фотографируем красоты.
   – А я ходила на шоссе, продавала садовую ягоду, да что-то притомилась, – глубоко вздохнув, сказала женщина, когда я запихнул ее ведра в багажник и мы тронулись. – Сегодня мало проезжающих, но я все продала. Оберег помог, – она достала из кармана маленький мешочек. – Здесь особые травы. У меня дома есть еще такой сбор, я вам вынесу. Обычно женщину с пустыми ведрами никто не подвозит. Плохая примета. А вы подвозите.
   – Я не верю в приметы, – храбро заявил я.
   – Но в оберег все верят. Он приносит удачу.
   – Очень вам благодарен, но я и в талисманы не верю, – дальше я развил свою теорию о том, что есть внушаемые люди, которым дай гвоздь и скажи – он приносит счастье, и они поверят. А есть невнушаемые, вроде меня, которые надеются только на свои силы. Я давал женщине понять, что являюсь сильным, мужественным, несгибаемым, и не нуждаюсь ни в каких магических штучках-дрючках.
   Неожиданно мое красноречие прервал Челкаш, он многозначительно кашлянул – Возьми! Не помешает! Мой доверчивый друг оказался внушаемым.
   До деревни наша пассажирка немного рассказала о себе: зовут Дарья, живет с отцом фронтовиком, сын учится в институте в Твери, муж погиб три года назад на стройке.
   – …Он был работящий, непьющий, веселый, – вздохнула Дарья. – Подруги завидовали мне… Теперь говорят: «Ты хотя бы недолго была счастливой, а некоторые не бывают и за всю жизнь». И то правда, я была счастливой.
   – И еще будете. Вы молодая, красивая.
   – Нет, уже не молодая. А красивой бываю по субботам, когда принаряжаюсь и хожу в клуб смотреть фильмы.
   Мы въехали в небольшую деревню (судя по количеству домов, все ее жители уместились бы в одном автобусе) и остановились около дома Дарьи. Перед домом плотный старик, прихрамывая, ходил вокруг инвалидной мотоколяски, что-то подкручивал, подтягивал.
   – Отец, – пояснила Дарья. – Подождите меня, я сейчас, – взяв ведра, которые я достал из багажника, она исчезла в доме.
   Челкаш подбежал к старику, растянул пасть в улыбке, завертел хвостом.
   – Что парень, решил помочь мне? – хрипловато обратился старик к Челкашу, а меня поприветствовал: – Мое почтение москвичу. Вижу по номеру «Запорожца», из столицы нашей родины. Ты как нельзя кстати, подсоби-ка малость.
   Я подошел, представился.
   – Федор Фомич, – назвался старик. – Не могу пожать твою добрую руку – видишь, весь в солидоле. Спасибо, что Дашу мою подбросил. Подержи-ка вот здесь пассатижами, да расскажи, как сам-то?
   Я все больше входил в роль подсобного рабочего; даже подумал: «Если дело так пойдет и дальше, к концу поездки стану мастером на все руки». Помогая старику, я рассказал о цели нашей поездки. Федор Фомич выслушал и сказал, понизив голос:
   – Такой, как у тебя, «Запорожец» мне ведь тоже должны были дать. С ручным управлением, как инвалиду. У меня после ранения пальцы на ступне ампутировали. Но в медкомиссии сказали: «Ступня на сантиметр больше, чем положено для получения «Запорожца». Дали вот коляску. Знал бы, сам сантиметр оттяпал, – Федор Фомич засмеялся. – Но, честно говоря, мне и этой коляски хватает. Только она, каналья, бензина много жрет. Как Ванька влаголюбивый.
   – Кто это? – спросил я.
   – А вон он в горшке, – Федор Фомич кивнул на террасу, где виднелся невзрачный цветок. – По кастрюле воды в день пьет.
   Челкаш, который до этого внимательно слушал старика, взглянул на «Ваньку» и прищелкнул языком – Лихо!
   Лицо Федора Фомича было в морщинах и складках, но глаза искрились, а на губах играла улыбка – от него нельзя было оторвать взгляд. Сами знаете, есть такие люди – через пять минут общения попадаешь под их влияние. Федор Фомич был именно таким.
   Вернулась Дарья и протянула мне такой же мешочек с травами, какой носила с собой. Я принюхался.
   – Спасибо! Пахнут сладко. Буду его беречь.
   – Вот что. Мы с папой сейчас будем обедать, и я вас без обеда не отпущу. Пойдемте!
   Я начал было отказываться, но Челкаш потянул меня за рукав – Пойдем, чего там! Я уже проголодался!
   – Без обеда никак нельзя, – сказал Федор Фомич. – Сейчас сложу инструмент и за стол, но вначале к рукомойнику.
   Дарья накрыла стол на террасе и поставила перед отцом и мной по тарелке свекольника, а Челкашу вынесла на крыльцо миску пшенной каши с мясом, которую он быстро умял и с восхищением стал рассматривать «Ваньку».
   За обедом Федор Фомич продолжил разговор о «Запорожце», который ему не дали.
   – …Но никуда писать не буду, не стану ничего просить. У меня, понимаешь ли, есть своя стариковская гордость, – говорил он с прежней улыбкой, давая понять, что старость надо встречать с достоинством.
   На второе Дарья подала пшенную кашу с тыквой и кисель из смородины. В общем, я еле встал из-за стола и долго благодарил Дарью за обед, а потом сходил за фотоаппаратом и сделал снимок гостеприимных хозяев на фоне их дома. Челкаш к этому времени уже нес вахту в тени Малыша, но, увидев, что я фотографирую хозяев, тут же подбежал и встал между ними, и кивнул мне, чтобы я снял еще раз. Пообещав выслать фотокарточки (и позднее, разумеется, выслал), я распрощался с Федором Фомичом и Дарьей, завел Малыша, и мы покинули деревню; Челкаш, высунувшись из окна, еще долго махал лапой в сторону дома наших новых знакомых.

Глава десятая. Две молнии

   Несмотря на позднее время, было еще светло, дул теплый ветерок, но дул как-то обманчиво – то с одной стороны, то с другой. В конце концов этот теплый ветерок надул холодные тучи: вначале серые, затем бурые и в конце концов над дорогой появились черные, тяжелые, набухшие от воды. Дождь не заставил себя ждать и хлынул сразу, без всякой подготовки, без предупреждающих капель. Я включил «дворники» и сказал Челкашу:
   – А вообще-то куда нам спешить? Можно подумать – за нами гонятся разбойники. Давай подыскивай место для стоянки. Отдохнем после бурного дня, послушаем музыку, не возражаешь?
   Челкаш замотал головой и стал пристально смотреть по сторонам; но местность тянулась безрадостная; за пятьдесят километров мы так и не увидели более-менее уютного места; назад проносились рабочие поселки, какие-то фермы, мосты; потом дорога потянулась через болотистую равнину. Внезапно Челкаш насторожился, а в следующую секунду и я увидел, что параллельно нам над болотами в тумане плывет огненный шар, величиной с футбольный мяч.
   – Шаровая молния! – пробормотал я и прибавил газа. – Еще, чего доброго, врежется в нас!
   Сами понимаете, соседство такой страшной штуковины вселяет не очень-то приятные ощущения.
   Но молния и не собиралась отставать, наоборот – приблизилась к нам на критическое расстояние, Малыш ее притягивал, словно магнит. Сквозь сетку дождя уже четко виднелись крутящиеся искры на поверхности шара. Я резко затормозил, в надежде, что шар пронесется вперед, но где там! Он, злодей, закружил вокруг нас, да еще – к нашему ужасу – с каждым разом сужал виток. Светящаяся бомба явно вознамерилась нас взорвать, спалить дотла.
   Не скрою, меня охватил нешуточный страх; Челкаша тоже забила дрожь – шаровую молнию мы видели впервые. И все же мне удалось от нее избавиться. Я выбрал момент, когда она оказалась сзади нас, и резко дал газу, и… мы вырвались из смертельного круга. Молния в растерянности так и осталась висеть над дорогой. Челкаш лизнул мне руку, давая понять, что я совершил нечто героическое. Впрочем, он считает, что я вообще все могу.
   Наконец дорога углубилась в лес. К этому времени дождь уже разыгрался во всю, а тут еще на асфальте появились заплаты и вмятины – дорога напоминала лоскутное одеяло; потом «одеяло» кончилось и дальше мы покатили по глинистой колее в рытвинах и буграх – настоящем танкодроме; Малыш то и дело подпрыгивал и дергался, словно ему давали пинка. «И когда у нас повсюду сделают отличные дороги? – подумал я, – ведь дороги – это лицо страны!»
   Мы въехали в сосновый бор и сразу почувствовали густой запах смолы и хвои. Остановились на ровной низине; Челкаш заикнулся про ужин, но вдруг темное небо разорвала молния – уже обычная, зигзагообразная – и тут же ударил гром, да так, что Малыша подбросило, а верхушка стоящей невдалеке тонкой сосны заполыхала, точно бочка с керосином. Челкаш открыл дверь машины, выскочил наружу и заорал не своим голосом. Он то подбегал к сосне, то возвращался и просто требовал от меня сделать что-нибудь.
   Я знал, что дождь вскоре потушит пламя, но, чтобы успокоить друга, взял топорик и стал подрубать сосну. Вскоре она рухнула; при падении пламя сбилось, в воздух поднялся сноп искр – через минуту все погасло. Но Челкаш еще долго нервничал, пыхтел и фыркал, даже дождь не мог его успокоить.
   Понятно, пока я возился с сосной, а Челкаш носился и надрывал глотку, мы промокли до костей. Я-то сразу переоделся в машине, а Челкаша пришлось вытирать полотенцем и специально для него включать печку. Ну, а потом мы уминали бутерброды, слушали музыку и радовались своему передвижному жилищу, его удобствам и особенно непромокаемой крыше.