Страница:
Сразу же после уничтожения «кондиций» Бирон и Левенвольде прибыли в Москву и вместе с Остерманом образовали негласный немецкий триумвират, который решал все дела. Уже в мае 1730 года иностранные послы сообщали, что Бирон, Левенвольде и Остерман управляют императрицей, как хотят, и что русские ненавидят этих немцев.[459] Сопротивление русской знати было подавлено, хотя и не сразу: князья Долгорукие были сосланы, Д. М. Голицын умер в заключении в Шлиссельбургской крепости. В 1732 году двор покинул боярскую Москву и вернулся в Петербург – поближе к Лифляндии. Для охраны новой власти от недовольных под именем Тайной канцелярии был восстановлен петровский Преображенский приказ, однако Анна старалась избегать казней, предпочитая отправлять противников в ссылку. За десять лет было сослано свыше 20 тыс. человек, причем зачастую ссылали так, что от человека не оставалось никаких следов, меняли сосланным имена и уничтожали записи о месте ссылки. С той же целью обороны от недовольных русских был создан третий гвардейский полк, Измайловский: офицерами в нем были лифляндские немцы, а солдат набирали из украинской шляхты; командиром полка стал К. Левенвольде. Президентом Военной коллегии стал Б. К. Миних, основную часть генералитета составляли наемные иноземцы. «Немцы посыпались в Россию точно сор из дырявого мешка, – писал В. О. Ключевский, – облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места».[460]
В контексте диффузионнистской теории победа «немецкой партии» означала победу петровской вестернизации над традиционалистской реакцией. «Анна взошла на престол с твердым намерением следовать правилам своего дяди Петра I, – свидетельствует Б. К. Миних, – но она хотела довершить начатое им, опираясь больше на честность и способность иностранцев, чем природных русских, – ибо до Анны бояре, в руках которых находилась власть, старались только в том, чтобы разрушить дело, начатое Петром».[461]
Бурхард Кристоф Миних в свое время в звании майора воевал под командованием принца Евгения Савойского и был представителем австрийской военной школы. Став Президентом Военной коллегии, он стремился преобразовать русскую армию по немецкому, то есть австрийскому и прусскому, образцу. В 1732 году была введена форма, напоминавшая прусскую, солдат заставили носить парики и косы. Новый пехотный устав («Экзерциция пеша») упразднил пикинеров и не упоминал о штыковых атаках; главное внимание уделялось теперь стрельбе залпами; обучение строю и маршам проводилось на прусский лад. Гренадеры лишились своих гранат – хотя само название сохранилось. Из Пруссии привезли образцы вооружения пехотинцев и кавалеристов, и Миних требовал, чтобы ружья изготавливались по прусским образцам, однако перевести тульские заводы на выпуск новых ружей не удалось.[462]
Миних и фельдцейхмейстер принц Гессен-Гамбургский, ведавший в то время русской артиллерией, добивались перехода русской артиллерии на стандарты, принятые в Пруссии; это привело к утяжелению орудий; вес 6-фунтовых орудий увеличился с 36 до 55 пудов. Число легких 3-фунтовых пушек в полку было при этом увеличено с двух до четырех.[463]
Реформы проводились и в кавалерии. Русская кавалерия состояла в основном из драгун, которые могли сражаться как в конном, так и в пешем строю, но как кавалеристы они уступали шведской и немецкой коннице. По словам австрийского офицера, капитана Парадиза, «в кавалерии у русских был большой недостаток… Правда, есть драгуны, но лошади у них столь дурны, что драгун за кавалеристов почитать нельзя. Драгуны, сходя с седла, лошадей на землю валили».[464] Между тем в германских странах преобладала тяжелая кавалерия кирасир, в которой служили по большей части дворяне, – это было наследие рыцарского строя. Миних попытался сформировать десять кирасирских полков: кирасирам платили жалование больше, чем драгунам, и рядовые имели капральский чин. Был переведен прусский кавалерийский устав «Экзерциция в кирасирском полку», выписаны тяжелые лошади из Германии, и заведено несколько конских заводов – тем не менее реально удалось создать только три полка.[465]
Миних значительно усовершенствовал тыловую службу: он улучшил материальное снабжение, ввел провиантские магазины, учредил госпитали для солдат и школы для солдатских детей. Принимались меры для улучшения боевой подготовки – в частности, были введены генеральные смотры войск. Кроме того, военный министр уравнял служебное жалование русских и иностранных офицеров.[466]
В 1731 году был учрежден Шляхетский кадетский корпус, выпускники которого шли в армию офицерами. Программа Шляхетского корпуса была скопирована с прусской Ritterakademien, прусский король прислал офицеров-инструкторов, и корпус выпускал офицеров, воспитанных по-прусски. Треть вакансий была предоставлена немцам из балтийских провинций; в 1733 году из 245 кадетов немецкому языку обучались 237, французскому – 51, русскому – 18.[467]
На южной степной границе в 1731 году под названием «ландмилиции» были восстановлены распущенные Петром I старые драгунские полки – они обходились дешевле, чем регулярная армия. Служившим в этих полках однодворцам, которых император превратил в государственных крестьян, было приказано «быть по-прежнему в службе, как деды и прадеды их были… и государственными крестьянами их не называть».[468] Хотя по форме это было восстановление старых порядков, специалисты считают, что Миних подражал устройству австрийских военных поселений на австро-турецкой границе.[469]
Результаты преобразований, произведенных в правление Анны Иоанновны, сказались во время русско-турецкой войны 1735–1739 годов. Стрелковая тактика и картечный огонь многочисленной артиллерии позволили войскам Миниха прорваться в Крым, а затем одержать победу над турками при Ставучанах. Фридрих Великий назвал Миниха «российским Евгением Савойским», а сам принц Евгений писал императрице Анне, о том, что она «вверила военные дела человеку, соединяющему в себе редкие достоинства с примерною ревностью к службе».[470]
«Немецкая партия» имела чиновный, бюрократический характер, поэтому она была заинтересована в сохранении этатистского абсолютизма. Однако, придя к власти, Анна была вынуждена удовлетворить часть требований поддержавшего ее дворянства. Были отменены указ о единонаследии и содержавшиеся в этом указе ограничения на продажу поместий; поместья стали именоваться вотчинами – в юридическом отношении эти два типа владений уже не различались. В 1738 году срок службы дворян был ограничен 25 годами, и отцы нескольких сыновей получили право удерживать одного из них дома для ведения хозяйства. Были несколько облегчены условия обучения, отныне богатые родители могли обучать своих детей дома – но по окончании обучения дети должны были сдавать экзамены на общих основаниях.[471]
Несмотря на эти уступки, отношения между «немецкой партией» и русским дворянством были достаточно напряженными. Для поддержания сильного государства требовалось поддерживать петровскую систему сбора налогов. Однако тот уровень налогов, который был установлен Петром I, отнимал у крестьян все излишки и не позволял дворянам увеличивать ренту. Борьба за ресурсы стала причиной конфликта между дворянством и монархией.[472]
2.8. Борьба за ресурсы
2.9. Правление Елизаветы Петровны: традиционалистская реакция
В контексте диффузионнистской теории победа «немецкой партии» означала победу петровской вестернизации над традиционалистской реакцией. «Анна взошла на престол с твердым намерением следовать правилам своего дяди Петра I, – свидетельствует Б. К. Миних, – но она хотела довершить начатое им, опираясь больше на честность и способность иностранцев, чем природных русских, – ибо до Анны бояре, в руках которых находилась власть, старались только в том, чтобы разрушить дело, начатое Петром».[461]
Бурхард Кристоф Миних в свое время в звании майора воевал под командованием принца Евгения Савойского и был представителем австрийской военной школы. Став Президентом Военной коллегии, он стремился преобразовать русскую армию по немецкому, то есть австрийскому и прусскому, образцу. В 1732 году была введена форма, напоминавшая прусскую, солдат заставили носить парики и косы. Новый пехотный устав («Экзерциция пеша») упразднил пикинеров и не упоминал о штыковых атаках; главное внимание уделялось теперь стрельбе залпами; обучение строю и маршам проводилось на прусский лад. Гренадеры лишились своих гранат – хотя само название сохранилось. Из Пруссии привезли образцы вооружения пехотинцев и кавалеристов, и Миних требовал, чтобы ружья изготавливались по прусским образцам, однако перевести тульские заводы на выпуск новых ружей не удалось.[462]
Миних и фельдцейхмейстер принц Гессен-Гамбургский, ведавший в то время русской артиллерией, добивались перехода русской артиллерии на стандарты, принятые в Пруссии; это привело к утяжелению орудий; вес 6-фунтовых орудий увеличился с 36 до 55 пудов. Число легких 3-фунтовых пушек в полку было при этом увеличено с двух до четырех.[463]
Реформы проводились и в кавалерии. Русская кавалерия состояла в основном из драгун, которые могли сражаться как в конном, так и в пешем строю, но как кавалеристы они уступали шведской и немецкой коннице. По словам австрийского офицера, капитана Парадиза, «в кавалерии у русских был большой недостаток… Правда, есть драгуны, но лошади у них столь дурны, что драгун за кавалеристов почитать нельзя. Драгуны, сходя с седла, лошадей на землю валили».[464] Между тем в германских странах преобладала тяжелая кавалерия кирасир, в которой служили по большей части дворяне, – это было наследие рыцарского строя. Миних попытался сформировать десять кирасирских полков: кирасирам платили жалование больше, чем драгунам, и рядовые имели капральский чин. Был переведен прусский кавалерийский устав «Экзерциция в кирасирском полку», выписаны тяжелые лошади из Германии, и заведено несколько конских заводов – тем не менее реально удалось создать только три полка.[465]
Миних значительно усовершенствовал тыловую службу: он улучшил материальное снабжение, ввел провиантские магазины, учредил госпитали для солдат и школы для солдатских детей. Принимались меры для улучшения боевой подготовки – в частности, были введены генеральные смотры войск. Кроме того, военный министр уравнял служебное жалование русских и иностранных офицеров.[466]
В 1731 году был учрежден Шляхетский кадетский корпус, выпускники которого шли в армию офицерами. Программа Шляхетского корпуса была скопирована с прусской Ritterakademien, прусский король прислал офицеров-инструкторов, и корпус выпускал офицеров, воспитанных по-прусски. Треть вакансий была предоставлена немцам из балтийских провинций; в 1733 году из 245 кадетов немецкому языку обучались 237, французскому – 51, русскому – 18.[467]
На южной степной границе в 1731 году под названием «ландмилиции» были восстановлены распущенные Петром I старые драгунские полки – они обходились дешевле, чем регулярная армия. Служившим в этих полках однодворцам, которых император превратил в государственных крестьян, было приказано «быть по-прежнему в службе, как деды и прадеды их были… и государственными крестьянами их не называть».[468] Хотя по форме это было восстановление старых порядков, специалисты считают, что Миних подражал устройству австрийских военных поселений на австро-турецкой границе.[469]
Результаты преобразований, произведенных в правление Анны Иоанновны, сказались во время русско-турецкой войны 1735–1739 годов. Стрелковая тактика и картечный огонь многочисленной артиллерии позволили войскам Миниха прорваться в Крым, а затем одержать победу над турками при Ставучанах. Фридрих Великий назвал Миниха «российским Евгением Савойским», а сам принц Евгений писал императрице Анне, о том, что она «вверила военные дела человеку, соединяющему в себе редкие достоинства с примерною ревностью к службе».[470]
«Немецкая партия» имела чиновный, бюрократический характер, поэтому она была заинтересована в сохранении этатистского абсолютизма. Однако, придя к власти, Анна была вынуждена удовлетворить часть требований поддержавшего ее дворянства. Были отменены указ о единонаследии и содержавшиеся в этом указе ограничения на продажу поместий; поместья стали именоваться вотчинами – в юридическом отношении эти два типа владений уже не различались. В 1738 году срок службы дворян был ограничен 25 годами, и отцы нескольких сыновей получили право удерживать одного из них дома для ведения хозяйства. Были несколько облегчены условия обучения, отныне богатые родители могли обучать своих детей дома – но по окончании обучения дети должны были сдавать экзамены на общих основаниях.[471]
Несмотря на эти уступки, отношения между «немецкой партией» и русским дворянством были достаточно напряженными. Для поддержания сильного государства требовалось поддерживать петровскую систему сбора налогов. Однако тот уровень налогов, который был установлен Петром I, отнимал у крестьян все излишки и не позволял дворянам увеличивать ренту. Борьба за ресурсы стала причиной конфликта между дворянством и монархией.[472]
2.8. Борьба за ресурсы
Важным фактором, который в соответствии с демографически-структурной теорией должен был обострить борьбу за распределение ресурсов, был рост численности дворянства. По оценке Я. Е. Водарского в 1700 году насчитывалось 22–23 тыс. дворян, владеющих поместьями; к 1737 году их число увеличилось примерно до 46 тыс.; число владений возросло с 29 тыс. до 63 тыс. (некоторые помещики имели несколько владений). Между тем вследствие резкого увеличения налогов и падения уровня жизни рост населения в указанный период был медленным и существенно уступал численному росту элиты. Эта диспропорция привела к значительному уменьшению среднего размера владений (см. таблицу 2.3).
Как показывают данные таблицы 2.3., владения не более 25 дворов составляли около 90 %. Средний размер этих владений уменьшился в 1700–1737 годах в полтора раза, с 31 до 21 души мужского пола (без учета дворовых людей). Таким образом, имело место падение доходов основной массы дворянства. Материалы Герольдмейстерской конторы этого времени содержат многочисленные упоминания о нищих дворянах, которые «скитались меж двор», переходили от монастыря к монастырю в поисках пропитания.[474]
Естественно, что дворяне пытались компенсировать падение доходов увеличением ренты. Однако уровень совокупной ренты, установившийся после петровских реформ, был максимальным для нечерноземных областей – с крестьян нельзя было брать больше, не доводя их до голода. При этом, если сравнивать с концом XVII века, нормы барщины и денежного оброка оставалась примерно на том же уровне, что и прежде, однако все излишки прибавочного продукта, остающиеся после выплаты оброка, теперь забирало государство. В таких условиях помещики могли увеличить свою ренту только за счет государственных налогов – и действительно, вплоть до правления Екатерины II снижение налогов было постоянным требованием дворянства; это особенно проявилось в наказах дворянских депутатов в Комиссию 1767 года.[475]
Правительство Бирона – Остермана не собиралось идти на уступки дворянству и снижать подушную подать. В 1733 году были приняты решительные меры для строгого сбора налогов и недоимок, которые к тому времени достигли 7 млн. рублей. Еще в 1727 году правительство поручило помещикам собирать подушную подать со своих крестьян, одновременно возложив на них ответственность за недоимки. Однако, по свидетельству Б. К. Миниха, некоторые помещики, собрав налоги, не отдавали их в казну, а тратили на свои нужды.[476] В случае непоступления налога землевладельцев сажали под караул, а в деревни посылали «экзекуторские команды», при приближении которых крестьяне в ужасе разбегались и прятались по лесам. Но тем не менее помещики отказывались платить – и пример подавала высшая знать: 111 знатных персон должны были в казну 445 тыс. рублей.[477] От помещиков поступали в Сенат «страшные жалобы» на разорение крестьян от беспощадного взыскания недоимок – в ответ сенатский указ обвинил владельцев душ в том, что они так отягчают крестьян работой, что у них «не только на подати государственные, но и на свое годовое пропитание хлеба добыть… времени не достает».[478] Обер-прокурор Сената А. С. Маслов выступил с проектом ограничения помещичьих оброков и барщин, но императрица Анна наложила резолюцию: «Обождать».[479]
Другой сферой борьбы за ресурсы были косвенные налоги. В 1731 году была восстановлена соляная пошлина, которая стала давать 600–800 тыс. рублей ежегодного дохода. Однако появились проблемы с винными откупами. В 1730-х годах значительно расширилось дворянское винокурение; хотя дворяне могли курить вино лишь для собственного употребления, они нелегально продавали его и тем самым отнимали у государства часть доходов от пошлины. В 1741 фактический глава кабинета барон Остерман предложил резко расширить казенное производство вина за счет сокращения подпольного винокурения. Остерман утверждал, что дворяне выкуривают больше половины из производимых в стране 4 млн. ведер вина.[480] Проект Остермана не был принят, но его появление, как и появление проекта Маслова, свидетельствовали о нарастающем конфликте между дворянством и монархией.
Таким образом, анализ событий периода правления императрицы Анны с точки зрения демографически-структурной теории показывает, что это было время ожесточенной борьбы за ресурсы между абсолютной монархией и элитой. Причинами этой борьбы были рост численности элиты и то, что перераспределение ресурсов в пользу государства в ходе петровской трансформации структуры лишило возможности элиту увеличивать ренту крестьян. Обстоятельства этой борьбы свидетельствуют о том, что у крестьян отнимали максимум возможного. Столь интенсивный нажим на крестьянство должен был вызвать неминуемые демографические последствия.
Подушная подать не учитывала размеры крестьянских наделов, и в наиболее густонаселенных и малоземельных районах доходы крестьян не могли обеспечить уплату подати. Особенно тяжелое положение сложилось в Московской губернии. «В Московской губернии… от худой и выпаханной земли никогда хлеб не родится, – писал управляющий дворцовыми волостями барон Розен, – а в иных местах, хотя и родится, токмо за тесным разселением той земли надлежащим их участков довольно не достает, и оттого приходят в нищету…»[481] Тяжелое положение отмечалось и в других районах Центра, в частности, на Белоозере, где, по расчетам Л. С. Прокофьевой, уровень потребления был ниже минимального.[482] По расчетам М. Ф. Прохорова и А. А. Федулина, средняя величина надела в Центральном районе не обеспечивала пропитания семьи, и «в середине XVIII века вопрос о малоземелье крепостных… приобретает острый характер».[483] «Вопрос о земле у крестьян Центрально-промышленного района в то время стоял очень остро, – отмечает П. К. Алефиренко, – и часть из них в поисках земли бежала в малоосвоенные уезды Поволжья или Земледельческого района».[484] Неурожай 1733 года вызвал большой голод и массовое бегство крестьян; в 1732–1735 годах из дворцовых сел Московской губернии бежала почти десятая часть населения. Правительство снова прибегло к описям хлебных запасов, конфискациям излишков и раздачам зерна нуждающимся. В 1734 году был издан указ, по которому помещики и приказчики в годы голода должны были кормить своих крестьян и снабжать их посевным зерном. В 1742–1743 годах снова пришел большой голод. Дворцовое ведомство пыталось решить проблему, переселяя крестьян в Воронежскую губернию: в 1745 году было переселено 14 тыс. человек. Тем не менее земли не хватало и крестьяне разорялись; седьмая часть дворцовых крестьян Подмосковья не имела ни лошадей, ни коров.[485] В крестьянских хозяйствах не было запасов зерна, поэтому в неурожайные годы цены резко возрастали, описывая колебания с периодом около 10 лет – так называемые циклы Жуглара.[486]
Перенаселение Центрального региона в этот период было в основном относительным: оно было вызвано увеличением налогов – при прежних налогах крестьяне еще могли как-то жить, хотя их наделы постепенно уменьшались. Однако в пределах Центрального района имелись и такие местности, где надел не мог кормить крестьянина ни при каких налоговых условиях. В. Н. Татищев полагал, что минимальный надел, обеспечивавший существование крестьянской семьи, был равен 1 десятине на душу; И. Д. Ковальченко оценивал размеры такого надела в 1–1,2 десятины на душу.[487] Действительно, при средней продуктивности в 15 пудов с десятины пашни надел в 1–1,2 десятины давал чистый сбор в 15–18 пудов – ту самую норму потребления, о которой говорилось выше. Между тем материалы дворцового хозяйства свидетельствуют, что в Хатунской, Селинской и Гжельской волостях Московской губернии в 1730 – 1740-х годах на душу приходилось лишь 0,5–0,9 десятин.[488] Таким образом, в отдельных уездах Центра уже проявлялось абсолютное перенаселение.
Регулярно повторяющийся голод, а также массовое бегство привели к тому, что население Владимирской, Ярославской и Нижегородской губерний в 1719–1744 годах уменьшилось, а население Центрального района в целом осталось на прежнем уровне (4,5 млн.). Нехватка земли, голод, остановка роста населения – это были свидетельства наступившего Сжатия, и очевидно, что оно было ускорено повышением налогов при Петре I. Если в прежние времена крестьянин-бедняк еще мог как-то прокормиться на душевом наделе в 1 десятину, то петровские налоги обрекали его на голод. Центральный регион оказался перед угрозой демографической катастрофы – и, в соответствии с теорией, ответом общества стала стихийная перестройка хозяйственной системы, постепенная переориентация региона на развитие промыслов. «Петр Великий наложением подати принудил крестьян стараться другими ремеслами приобретать себе на пропитание и на уплату податей…» – писал князь М. Щербатов.[489]
Нехватка земли привела к массовому переводу крестьян на оброк. «В тех местах, где довольно земли, сходнее держать их на пашне, – писал известный экономист и агроном П. И. Рычков, – но в таких местах, где недостаток есть в землях… оброчное содержание крестьян необходимо».[490] Известно, что в первой половине XIX века имения, где крестьянский надел на душу был меньше 0,8 десятины, как правило, были оброчными, так как эксплуатация столь скудных крестьян на барщине была практически невозможна.[491] Действительно, с конца 40-х годов XVIII века Главная дворцовая канцелярия постепенно ликвидирует барщинное хозяйство и переводит крестьян на денежный оброк; барщинные земли при этом передаются крестьянам, что несколько улучшает их положение.[492] Помещики Центрального района также переводят крестьян на оброк: если в петровские времена основная часть крестьян была на барщине, то к 1780-м годам 62 % крестьян шести губерний района находились на оброке.[493] Переход на денежный оброк дал возможность крестьянам заниматься ремеслами.
Таким образом, в соответствии с демографически-структурной теорией, перераспределение ресурсов в пользу государства в ходе петровской трансформации структуры вызвало сокращение экологической ниши населения и преждевременное Сжатие в Центральном районе. Как и предсказывает теория, Сжатие вызвало массовое развитие ремесел и торговли.
Табл. 2.3. Размеры владений помещиков в 1700 и 1737 годах.[473]
Как показывают данные таблицы 2.3., владения не более 25 дворов составляли около 90 %. Средний размер этих владений уменьшился в 1700–1737 годах в полтора раза, с 31 до 21 души мужского пола (без учета дворовых людей). Таким образом, имело место падение доходов основной массы дворянства. Материалы Герольдмейстерской конторы этого времени содержат многочисленные упоминания о нищих дворянах, которые «скитались меж двор», переходили от монастыря к монастырю в поисках пропитания.[474]
Естественно, что дворяне пытались компенсировать падение доходов увеличением ренты. Однако уровень совокупной ренты, установившийся после петровских реформ, был максимальным для нечерноземных областей – с крестьян нельзя было брать больше, не доводя их до голода. При этом, если сравнивать с концом XVII века, нормы барщины и денежного оброка оставалась примерно на том же уровне, что и прежде, однако все излишки прибавочного продукта, остающиеся после выплаты оброка, теперь забирало государство. В таких условиях помещики могли увеличить свою ренту только за счет государственных налогов – и действительно, вплоть до правления Екатерины II снижение налогов было постоянным требованием дворянства; это особенно проявилось в наказах дворянских депутатов в Комиссию 1767 года.[475]
Правительство Бирона – Остермана не собиралось идти на уступки дворянству и снижать подушную подать. В 1733 году были приняты решительные меры для строгого сбора налогов и недоимок, которые к тому времени достигли 7 млн. рублей. Еще в 1727 году правительство поручило помещикам собирать подушную подать со своих крестьян, одновременно возложив на них ответственность за недоимки. Однако, по свидетельству Б. К. Миниха, некоторые помещики, собрав налоги, не отдавали их в казну, а тратили на свои нужды.[476] В случае непоступления налога землевладельцев сажали под караул, а в деревни посылали «экзекуторские команды», при приближении которых крестьяне в ужасе разбегались и прятались по лесам. Но тем не менее помещики отказывались платить – и пример подавала высшая знать: 111 знатных персон должны были в казну 445 тыс. рублей.[477] От помещиков поступали в Сенат «страшные жалобы» на разорение крестьян от беспощадного взыскания недоимок – в ответ сенатский указ обвинил владельцев душ в том, что они так отягчают крестьян работой, что у них «не только на подати государственные, но и на свое годовое пропитание хлеба добыть… времени не достает».[478] Обер-прокурор Сената А. С. Маслов выступил с проектом ограничения помещичьих оброков и барщин, но императрица Анна наложила резолюцию: «Обождать».[479]
Другой сферой борьбы за ресурсы были косвенные налоги. В 1731 году была восстановлена соляная пошлина, которая стала давать 600–800 тыс. рублей ежегодного дохода. Однако появились проблемы с винными откупами. В 1730-х годах значительно расширилось дворянское винокурение; хотя дворяне могли курить вино лишь для собственного употребления, они нелегально продавали его и тем самым отнимали у государства часть доходов от пошлины. В 1741 фактический глава кабинета барон Остерман предложил резко расширить казенное производство вина за счет сокращения подпольного винокурения. Остерман утверждал, что дворяне выкуривают больше половины из производимых в стране 4 млн. ведер вина.[480] Проект Остермана не был принят, но его появление, как и появление проекта Маслова, свидетельствовали о нарастающем конфликте между дворянством и монархией.
Таким образом, анализ событий периода правления императрицы Анны с точки зрения демографически-структурной теории показывает, что это было время ожесточенной борьбы за ресурсы между абсолютной монархией и элитой. Причинами этой борьбы были рост численности элиты и то, что перераспределение ресурсов в пользу государства в ходе петровской трансформации структуры лишило возможности элиту увеличивать ренту крестьян. Обстоятельства этой борьбы свидетельствуют о том, что у крестьян отнимали максимум возможного. Столь интенсивный нажим на крестьянство должен был вызвать неминуемые демографические последствия.
Подушная подать не учитывала размеры крестьянских наделов, и в наиболее густонаселенных и малоземельных районах доходы крестьян не могли обеспечить уплату подати. Особенно тяжелое положение сложилось в Московской губернии. «В Московской губернии… от худой и выпаханной земли никогда хлеб не родится, – писал управляющий дворцовыми волостями барон Розен, – а в иных местах, хотя и родится, токмо за тесным разселением той земли надлежащим их участков довольно не достает, и оттого приходят в нищету…»[481] Тяжелое положение отмечалось и в других районах Центра, в частности, на Белоозере, где, по расчетам Л. С. Прокофьевой, уровень потребления был ниже минимального.[482] По расчетам М. Ф. Прохорова и А. А. Федулина, средняя величина надела в Центральном районе не обеспечивала пропитания семьи, и «в середине XVIII века вопрос о малоземелье крепостных… приобретает острый характер».[483] «Вопрос о земле у крестьян Центрально-промышленного района в то время стоял очень остро, – отмечает П. К. Алефиренко, – и часть из них в поисках земли бежала в малоосвоенные уезды Поволжья или Земледельческого района».[484] Неурожай 1733 года вызвал большой голод и массовое бегство крестьян; в 1732–1735 годах из дворцовых сел Московской губернии бежала почти десятая часть населения. Правительство снова прибегло к описям хлебных запасов, конфискациям излишков и раздачам зерна нуждающимся. В 1734 году был издан указ, по которому помещики и приказчики в годы голода должны были кормить своих крестьян и снабжать их посевным зерном. В 1742–1743 годах снова пришел большой голод. Дворцовое ведомство пыталось решить проблему, переселяя крестьян в Воронежскую губернию: в 1745 году было переселено 14 тыс. человек. Тем не менее земли не хватало и крестьяне разорялись; седьмая часть дворцовых крестьян Подмосковья не имела ни лошадей, ни коров.[485] В крестьянских хозяйствах не было запасов зерна, поэтому в неурожайные годы цены резко возрастали, описывая колебания с периодом около 10 лет – так называемые циклы Жуглара.[486]
Перенаселение Центрального региона в этот период было в основном относительным: оно было вызвано увеличением налогов – при прежних налогах крестьяне еще могли как-то жить, хотя их наделы постепенно уменьшались. Однако в пределах Центрального района имелись и такие местности, где надел не мог кормить крестьянина ни при каких налоговых условиях. В. Н. Татищев полагал, что минимальный надел, обеспечивавший существование крестьянской семьи, был равен 1 десятине на душу; И. Д. Ковальченко оценивал размеры такого надела в 1–1,2 десятины на душу.[487] Действительно, при средней продуктивности в 15 пудов с десятины пашни надел в 1–1,2 десятины давал чистый сбор в 15–18 пудов – ту самую норму потребления, о которой говорилось выше. Между тем материалы дворцового хозяйства свидетельствуют, что в Хатунской, Селинской и Гжельской волостях Московской губернии в 1730 – 1740-х годах на душу приходилось лишь 0,5–0,9 десятин.[488] Таким образом, в отдельных уездах Центра уже проявлялось абсолютное перенаселение.
Регулярно повторяющийся голод, а также массовое бегство привели к тому, что население Владимирской, Ярославской и Нижегородской губерний в 1719–1744 годах уменьшилось, а население Центрального района в целом осталось на прежнем уровне (4,5 млн.). Нехватка земли, голод, остановка роста населения – это были свидетельства наступившего Сжатия, и очевидно, что оно было ускорено повышением налогов при Петре I. Если в прежние времена крестьянин-бедняк еще мог как-то прокормиться на душевом наделе в 1 десятину, то петровские налоги обрекали его на голод. Центральный регион оказался перед угрозой демографической катастрофы – и, в соответствии с теорией, ответом общества стала стихийная перестройка хозяйственной системы, постепенная переориентация региона на развитие промыслов. «Петр Великий наложением подати принудил крестьян стараться другими ремеслами приобретать себе на пропитание и на уплату податей…» – писал князь М. Щербатов.[489]
Нехватка земли привела к массовому переводу крестьян на оброк. «В тех местах, где довольно земли, сходнее держать их на пашне, – писал известный экономист и агроном П. И. Рычков, – но в таких местах, где недостаток есть в землях… оброчное содержание крестьян необходимо».[490] Известно, что в первой половине XIX века имения, где крестьянский надел на душу был меньше 0,8 десятины, как правило, были оброчными, так как эксплуатация столь скудных крестьян на барщине была практически невозможна.[491] Действительно, с конца 40-х годов XVIII века Главная дворцовая канцелярия постепенно ликвидирует барщинное хозяйство и переводит крестьян на денежный оброк; барщинные земли при этом передаются крестьянам, что несколько улучшает их положение.[492] Помещики Центрального района также переводят крестьян на оброк: если в петровские времена основная часть крестьян была на барщине, то к 1780-м годам 62 % крестьян шести губерний района находились на оброке.[493] Переход на денежный оброк дал возможность крестьянам заниматься ремеслами.
Таким образом, в соответствии с демографически-структурной теорией, перераспределение ресурсов в пользу государства в ходе петровской трансформации структуры вызвало сокращение экологической ниши населения и преждевременное Сжатие в Центральном районе. Как и предсказывает теория, Сжатие вызвало массовое развитие ремесел и торговли.
2.9. Правление Елизаветы Петровны: традиционалистская реакция
Проводником стремлений русского дворянства и его «ударной силой» была состоящая преимущественно из дворян гвардия. Как свидетельствуют следственные дела Тайной канцелярии, в настроениях гвардейцев в конце 1730-х – начале 1740-х преобладало резкое недовольство засильем немецкой клики.[494] Бирон понимал опасность мятежа дворянской гвардии и пытался разбавить состав полков крестьянами – но молодые рекруты из крестьян, естественно, подчинялись моральному авторитету гвардейцев-дворян. О недовольстве гвардии знали и иностранные дипломаты и пытались спровоцировать ее на выступление с целью ослабить Россию внутренней смутой.[495] Когда Швеция в 1741 году объявила войну России, шведский командующий К. Э. Левенгаупт объявил, что стремится к освобождению русского народа «от притеснений и тирании чужеземцев».[496] В конечном счете в ноябре 1741 года дочь Петра Елизавета во главе гвардейцев произвела дворцовый переворот и стала императрицей Елизаветой Петровной.
По свидетельству К. Манштейна, Елизавета обещала тем, кто помог ей взойти на престол, что она освободит их от притеснений иностранцев.[497] Миних, Остерман, Левенвольде, Менгден и несколько других менее видных членов «немецкой партии» были арестованы и приговорены к смерти, которая, впрочем, была заменена пожизненной ссылкой в Сибирь. Гвардейцы, совершившие переворот, требовали высылки всех служилых иноземцев из России; в Петербурге происходили нападения на немцев. В армии, воевавшей со шведами, начался бунт против немецких офицеров, и его с трудом удалось притушить.[498]
Под впечатлением от этих событий многие иностранные офицеры вышли в отставку и покинули Россию, что привело к ослаблению русской армии. К руководству армией пришли старые петровские генералы из числа русских. Новым президентом Военной коллегии стал вернувшийся из ссылки фельдмаршал В. В. Долгорукий; он требовал отставить «новые учения» и вообще все, что было введено в предшествующее царствование Минихом.[499] Устав Миниха («Экзерциция пеша») был отменен, армия возвратилась к петровскому уставу 1716 года с упором на штыковой бой. Военная коллегия разъясняла: «В полках экзерцицию чинить… как было при жизни государя императора Петра Великого… а не по-прусски» (в документе подчеркнуто).[500] Были восстановлены гренадерские полки и гренадеры снова получили гранаты. Возвращение к петровским штатам 1720 года означало сокращение численности артиллерии в полках и ликвидацию кирасирской конницы – но на деле эти намерения не были претворены в жизнь; кирасирские полки сохранились.[501]
Большой ущерб был нанесен армии распространившейся системой уклонения дворян от службы. Количество офицеров-иностранцев, исправно выполнявших свои обязанности, резко уменьшилось. Из числа офицеров-русских дворян примерно половина постоянно находилась в отпусках, а остальные манкировали своими обязанностями и занимались чем угодно, но не подготовкой солдат. Распространился обычай записывать дворянских детей в полки с малолетства, так что, подрастая, они получали офицерский чин.[502] В определенном смысле эту практику можно рассматривать как возвращение к старомосковским традициям, когда дворяне собирались в полки лишь по время походов, а дворянские дети, подрастая, само собой получали чины и поместья.
Нежелание дворян служить привело к некомплекту офицеров. Например, в Бутырском полку недоставало свыше половины офицеров и четвертой части солдат. Система пополнения армии находилась в состоянии разложения. В 1751 году было взято 41 тыс. рекрутов, из них многие бежали, и в полки поступило лишь 23 тыс. Разложение коснулось и верхов армии. В 1756 году из четырех фельдмаршалов двое – А. Г. Разумовский и Н. Ю. Трубецкой – вообще не были военными, получив свои чины за альковные и иные услуги.[503]
Пришедшая к власти в результате переворота императрица Елизавета Петровна чувствовала себя неуверенно, и ей пришлось пойти на уступки дворянству не только в военной, но и в финансовой и экономической сферах. При восшествии на престол Елизавета отказалась принимать присягу у помещичьих крестьян; присягу за крестьян приносили их помещики – это был символ перемен, происходивших в отношениях между сословиями. Проекты ограничения помещичьих оброков и барщин были забыты, и правительство уже не пыталось защищать крестьян. Сбор податей стал не таким строгим, и помещиков уже не держали под караулом.[504] Фактическим главой правительства Елизаветы был граф П. И. Шувалов; он проводил линию на частичную замену подушной подати косвенными налогами – прежде всего, пошлинами на соль и хлебное вино. Цены на вино в правление Елизаветы увеличились вдвое, и в целом к 1758 году косвенные налоги превзошли по своим размерам прямые.
По свидетельству К. Манштейна, Елизавета обещала тем, кто помог ей взойти на престол, что она освободит их от притеснений иностранцев.[497] Миних, Остерман, Левенвольде, Менгден и несколько других менее видных членов «немецкой партии» были арестованы и приговорены к смерти, которая, впрочем, была заменена пожизненной ссылкой в Сибирь. Гвардейцы, совершившие переворот, требовали высылки всех служилых иноземцев из России; в Петербурге происходили нападения на немцев. В армии, воевавшей со шведами, начался бунт против немецких офицеров, и его с трудом удалось притушить.[498]
Под впечатлением от этих событий многие иностранные офицеры вышли в отставку и покинули Россию, что привело к ослаблению русской армии. К руководству армией пришли старые петровские генералы из числа русских. Новым президентом Военной коллегии стал вернувшийся из ссылки фельдмаршал В. В. Долгорукий; он требовал отставить «новые учения» и вообще все, что было введено в предшествующее царствование Минихом.[499] Устав Миниха («Экзерциция пеша») был отменен, армия возвратилась к петровскому уставу 1716 года с упором на штыковой бой. Военная коллегия разъясняла: «В полках экзерцицию чинить… как было при жизни государя императора Петра Великого… а не по-прусски» (в документе подчеркнуто).[500] Были восстановлены гренадерские полки и гренадеры снова получили гранаты. Возвращение к петровским штатам 1720 года означало сокращение численности артиллерии в полках и ликвидацию кирасирской конницы – но на деле эти намерения не были претворены в жизнь; кирасирские полки сохранились.[501]
Большой ущерб был нанесен армии распространившейся системой уклонения дворян от службы. Количество офицеров-иностранцев, исправно выполнявших свои обязанности, резко уменьшилось. Из числа офицеров-русских дворян примерно половина постоянно находилась в отпусках, а остальные манкировали своими обязанностями и занимались чем угодно, но не подготовкой солдат. Распространился обычай записывать дворянских детей в полки с малолетства, так что, подрастая, они получали офицерский чин.[502] В определенном смысле эту практику можно рассматривать как возвращение к старомосковским традициям, когда дворяне собирались в полки лишь по время походов, а дворянские дети, подрастая, само собой получали чины и поместья.
Нежелание дворян служить привело к некомплекту офицеров. Например, в Бутырском полку недоставало свыше половины офицеров и четвертой части солдат. Система пополнения армии находилась в состоянии разложения. В 1751 году было взято 41 тыс. рекрутов, из них многие бежали, и в полки поступило лишь 23 тыс. Разложение коснулось и верхов армии. В 1756 году из четырех фельдмаршалов двое – А. Г. Разумовский и Н. Ю. Трубецкой – вообще не были военными, получив свои чины за альковные и иные услуги.[503]
Пришедшая к власти в результате переворота императрица Елизавета Петровна чувствовала себя неуверенно, и ей пришлось пойти на уступки дворянству не только в военной, но и в финансовой и экономической сферах. При восшествии на престол Елизавета отказалась принимать присягу у помещичьих крестьян; присягу за крестьян приносили их помещики – это был символ перемен, происходивших в отношениях между сословиями. Проекты ограничения помещичьих оброков и барщин были забыты, и правительство уже не пыталось защищать крестьян. Сбор податей стал не таким строгим, и помещиков уже не держали под караулом.[504] Фактическим главой правительства Елизаветы был граф П. И. Шувалов; он проводил линию на частичную замену подушной подати косвенными налогами – прежде всего, пошлинами на соль и хлебное вино. Цены на вино в правление Елизаветы увеличились вдвое, и в целом к 1758 году косвенные налоги превзошли по своим размерам прямые.