Сергей Нефедов
История России
Факторный анализ. Том II
От окончания смуты до февральской революции
Глава I
Период восстановления
1.1. Россия после смуты
Избрание на царство Михаила Федоровича было шагом на пути к политической стабильности, но Смута закончилась не сразу. Первые годы нового царствования были наполнены восстаниями и войнами; война с Польшей закончилась только в 1618 году. Россия была вынуждена признать утрату западных областей, Смоленска и северских городов; западная граница страны вернулась к рубежам времен Ивана III. Еще более тяжелым было положение на юге: все южные области были опустошены, татары ежегодно переправлялись через Оку и иногда доходили до окрестностей Москвы. За время Смуты в полон были выведены сотни тысяч русских людей, и, принимая московского посла, персидский шах Аббас выражал удивление, что в Русском государстве еще остались люди.[1] Чтобы остановить непрекращающиеся набеги, русское правительство согласилось платить крымскому хану ежегодные «поминки», и до середины XVII века было уплачено (вместе с другими подношениями) более 900 тысяч рублей – примерно 25 тысяч рублей в год. В 1647 году шведский резидент Фарбер писал, что «татары со своими соседями исправно получают каждый год обыкновенную дань, по 30 тысяч рублей и мехами».[2] Фактически это было восстановление прежней татарской дани – более того, по своим размерам эта дань была много больше прежней. По некоторым оценкам, ежегодные военные расходы русского государства (то есть основная часть бюджета) составляли в 1620-х годах около 280 тысяч рублей. Таким образом, новая татарская дань отнимала примерно 7–8 % государственного дохода.[3]
В контексте трехфакторной модели наиболее важными представляются демографические последствия катастрофы. Великая Смута нанесла страшный удар России. Города лежали в развалинах, повсюду виднелись пепелища деревень. «Вотчины монастырские все до основания разорены, – писали монахи Иосифо-Волоколамского монастыря, – и крестьянишка с женами и детьми посечены, а достальные в полон повыведены… все пусто, стоит лес да небо».[4] Бывшие пашни заросли лесом, и в некоторых местах крестьяне вернулись к подсечному земледелию – как в начальные времена Киевской Руси. Судя по данным переписей, в Новгородской земле численность населения в 1620 году была вдвое меньше, чем в 1582 году, и в 10 раз меньше, чем в 1500 году. В вотчинах Троице-Сергиева монастыря, разбросанных по всему центральному району, площадь пашни сократилась более чем в 10 раз. В Московском уезде по данным переписи 1626–1629 годов регулярно обрабатывалось только 1/8 прежней пашни, остальная часть заросла лесом или использовалась под перелог.[5]
Масштабы запустения центральных областей Замосковья, можно оценить только в сравнении с численностью населения в более поздний период, например, в 1678 году. Данные переписей 1620-х годов и 1678 года сохранились не полностью, поэтому Ю. Готье – в целях взаимной проверки – оценивал рост населения двояко: по 115 крупным имениям и 9 уездам. В первом случае количество дворов увеличилось за указанный период в 2,5, во втором случае – в 2,8 раза; численность населения возросла соответственно в 3,4 и 4 раза.[6] Возможно, этот рост отчасти объясняется неполнотой учета в 1620-х годах, однако сопоставление с другой переписью, 1646 года, также указывает на быстрый рост населения: в трех уездах (Боровском, Гороховецком и Клинском) число дворов в 1646–1678 годах увеличилось в 2 раза, а население – в 2,7 раза.[7] В Новгородской земле, где восстановление было более медленным, число дворов увеличилось в 1646–1678 годах в 1,43 раза, а население – в 2,15 раза.[8]
Северная часть страны, Поморье, была меньше затронута бедствиями, чем центральные области. Часть жителей Замосковья бежала от Смуты на Двину и Вятку, поэтому население отдельных районов Севера в это время на только не уменьшилось, но и возросло. В 1620-х годах новые деревни, починки, составляли почти половину вятских деревень; в Устьянских волостях на Двине в 1646 году запашка была втрое больше, чем до катастрофы 1569–1572 годов. В годы после Смуты площадь пашни на Севере была больше, чем в разоренном Замосковье; Север на некоторое время стал опорным краем Руси.[9]
В целом по переписи 1646 года население страны составляло 551 тысячу крестьянских и 31 тысячу посадских дворов.[10] Если принять среднюю населенность двора в 6 человек, то получится 3,5 млн., а с поправкой на недоучет (который Я. Е. Водарский оценивает в 25 %) – 4,5–5 млн. На 1620 год численность населения, была, конечно, меньше; если считать ежегодный прирост около 1 %, то получится 3,5 млн. В 1550-х годах, по оценке А. И. Копанева, население составляло 9 – 10 млн.,[11] то есть две демографические катастрофы уменьшили население в 2,5–3 раза.
В экономическом и политическом отношении страна была отброшена на несколько столетий назад. Государственный аппарат развалился, налоговая система практически не функционировала, и войско было нечем оплачивать. В январе 1613 года в Москве собрался Земский Собор для избрания царя; помимо бояр, священников, дворян и посадских людей в Соборе впервые участвовали выборные от черносошных крестьян и казаков. Решающее слово в выборах царя оказалось за казаками, которые едва ли не силой заставили бояр принять кандидатуру 17-летнего Михаила Романова. «Казаки и чернь не отходили от Кремля, пока дума и земские чины в тот же день не присягнули царю», – свидетельствует современник.[12] Польский король Сигизмунд был убежден, что чернь возвела Михаила на престол против воли знатных.[13]
По своей молодости царь не мог выступать в роли самодержца; некоторые историки полагают, что при вступлении на престол Михаил подписал обязательство, ограничивающее его власть. Как бы то ни было, первые десять лет своего царствования Михаил правил совместно с Земским Собором, находя в нем совет и опору. Если прежде царские грамоты заканчивались традиционной формулой: «Царь приказал и бояре приговорили», то на грамотах Михаила Романова появляется новая формула: «По царскому указу и земскому приговору».[14]
Обстоятельства избрания и образ правления царя Михаила способствовали созданию легенды об «избранном всем миром народном царе». Новый царь старался выступать в роли блюстителя справедливости и был внимателен к жалобам простых людей об обидах, чинимых им «сильными». Для принятия жалоб и розыска создавались специальные «сыскные приказы», один из них назывался «Приказ, где на сильных бьют челом» – нечто вроде Челобитного приказа, учрежденного Иваном Грозным. «Народное представление о царе-блюстителе высшей справедливости заставляло население тянуться со своими нуждами к престолу… – писал А. Е. Пресняков. – Московская средневековая монархия вырастала на народном корню».[15]
В этот период – впервые в русской истории – мы встречаем упоминания о государственных учреждениях, систематически оказывающих помощь крестьянам. «Нынешний великий князь-государь очень благочестивый, который подобно отцу своему, не желает допустить, чтобы хоть один из его крестьян обеднел, – свидетельствует гольштинский посол Адам Олеарий. – Если кто-нибудь из них обеднеет вследствие неурожая хлеба или по другим случайностям… то ему от приказа или канцелярии, в ведении которой он находится, дается пособие, и вообще обращается внимание на его деятельность, чтобы он мог снова поправиться, заплатить долг свой и внести подати начальству».[16] Имеются также сведения о том, что правительство в интересах населения ограничивало цены на хлеб и регулировало хлебную торговлю – это наводит на ассоциации с аналогичными османскими порядками.[17]
Народный характер новой монархии определялся также и тем обстоятельством, что она родилась вследствие компромисса между сословиями. Монархии стоило большого труда примирить дворян и казаков (которые, по сути, были восставшими крестьянами и холопами).[18] После воцарения Михаила многие казаки вернулись к крестьянской жизни и устроились на пашню «по льготе»; другие поступили на царскую службу. Казаки превратились в многочисленное военное сословие: они пользовались внутренним самоуправлением, жили в пограничных крепостях, имели земельные наделы и получали дополнительное денежное жалованье. Часть казаков (полторы тысячи) получила поместья, некоторые стали дворянами.[19] Таким образом, наиболее активная часть крестьянства не только улучшила свое экономическое положение, но и добилась повышения своего социального статуса. То, что часть восставших была включена в военные структуры нового государства, несомненно, свидетельствовало о достижении соглашения между враждовавшими сословиями.
Возникшая на основе компромисса новая власть была слабой. Вместо того, чтобы требовать, царь и Собор униженно просили взаймы деньги у купцов Строгановых: «Если же вы нам взаймы денег, хлеба и товаров не дадите, и ратные люди, не терпя голоду и нужды, из Москвы разойдутся, то вам от бога не пройдет это даром, что православная христианская вера разорится».[20] Для содержания ратников освободившего Москву ополчения Земский Собор решил собрать «пятую деньгу» с посадских жителей. Однако во многих городах отказывались платить сполна и оказывали открытое сопротивление сборщикам. Крестьяне при попытке властей собрать с них чрезвычайные налоги бросали свои деревни и уходили туда, где им давали льготы: так случилось, к примеру, в Кирилло-Белозерском монастыре.[21] «Государевой казны нет нисколько, – говорилось в указе, – кроме таможенных и кабацких денег государевым деньгам сбору нет».[22] В 1626 году отсутствие денег заставило правительство уменьшить вес серебряной копейки, новая монета весила 0,47 грамма, почти на треть меньше, чем прежде.
После заключения мира с поляками из плена вернулся патриарх Филарет, отец царя, который стал фактическим руководителем правительства. Филарет вырос в эпоху Ивана Грозного и придерживался старых понятий о значении царской власти. Патриарх получил титул «Великого Государя» и правил как самодержец. С 1622 года перестают собираться Земские Соборы, и понятие «совет всей земли» исчезает из правительственных документов. «Филарет был… настолько властным, что даже сам царь боялся его, – писал архиепископ Пахомий. – Он держал в повиновении бояр и других царских людей, ссылая их или налагая на них другие наказания… Он управлял всеми государственными и военными делами царства».[23]
Филарет энергично взялся за восстановление налоговой системы. Чтобы наладить сбор налогов, необходимо было провести перепись земель, подобную тем, которые производились в XVI веке. Первые же попытки проведения переписи в отдельных районах показали, что площадь «живущей» (т. е. регулярно засеваемой) пашни сократилась в 4, в 10 и более раз. Чтобы уклониться от налогов, крестьяне указывали в качестве тяглых наделов мизерные участки в одну – две четверти (четверть – половина десятины). В Шелонской пятине на «обжу», которую когда-то распахивал один крестьянин, теперь приходилось больше 20 дворов; общая сумма налогов сократилась в 50 раз.[24] Правительство боялось возобновления восстаний, и писцы не смели выявлять утайку пашен; им было приказано действовать со всяческой осмотрительностью, чтобы крестьян «не оскорбить».[25] При таких обстоятельствах в 20-х годах была-таки проведена перепись и назначены новые налоги: «ямские деньги» и собиравшийся натурой «стрелецкий хлеб». Как и раньше, окладной единицей служила «соха», содержавшая на поместных и вотчинных землях 800 четвертей «живущей пашни», на монастырских землях в «соху» клали 600 четвертей, а на черных землях – 500 четвертей. Правительство попыталось получить необходимые деньги, взимая с мизерных тяглых наделов достаточно высокие налоги. В конце 20-х годов с сохи брали 400 рублей ямских денег и 100 «юфтей» стрелецкого хлеба (юфть – это четверть ржи плюс четверть овса). В пересчете на хлеб крестьянский двор, имевший надел в 1 четверть на поместных землях, должен был отдавать в уплату налогов около 7 пудов ржи и овса, примерно 1,4 пуда на душу населения. Это была ставка, в 2–3 раза более высокая, чем до Смуты, и естественно, что слабая власть не смогла заставить крестьян платить такие налоги. Характерно, что ходатаями за крестьян выступили дворяне – ведь высокие налоги уменьшали их ренту. Дворяне засыпали правительство коллективными челобитными. Служилые люди из Торопца и Холма писали, что «которые де крестьяне и бобыли в их поместьях и вотчинах оселились внове, после разоренья… те крестьяне ныне живут за ними по льготе, а подмогают их они государевым денежным жалованьем». Помещики из Зубцовска били челом, что «которые у нас остались от разоренья бобылишка, и те кормятся христовым именем, а иных мы, холопи ваши, тем же вашим государским жалованием денежным делимся и подмогаем».[26]
В канун Смоленской войны коллективная подача челобитных приобрела характер массового политического движения – и не терпевший пререканий Филарет был вынужден пойти на уступки. Была введена новая окладная единица, «живущая четверть», которая заменила прежнюю реальную четверть «живущей» пашни. В «живущую четверть» на поместных и вотчинных землях стали класть 8 крестьянских и 4 бобыльских двора или (в других уездах) 12 крестьянских и 8 бобыльских дворов. Если раньше четверть пашни (1/800 часть «сохи») соответствовала примерно 1 крестьянскому двору, то теперь «живущая четверть» (тоже 1/800 часть «сохи») соответствовала 10 или 16 дворам (два бобыльских двора считались за один крестьянский). Обложение «сохи» осталось прежним, а число дворов в сохе возросло в 10–16 раз – следовательно, налоги с двора уменьшились более, чем в 10 раз! Эта впечатляющая победа дворян продемонстрировала полное бессилие правительства.[27] Филарету не удалось восстановить самодержавие, и страна продолжала оставаться ареной борьбы сословий.
Уменьшив налоги с поместных земель, власти были вынуждены сократить и податное обложение монастырей. В «живущую четверть» на монастырских землях клали 6 крестьянских и 3 бобыльских двора. Поскольку в монастырской «сохе» было 600 четвертей, то налоги на монастырских землях были примерно в 2,3 выше, чем на поместных. Кроме того, во время войн монастырские и «черные» крестьяне были обязаны поставлять «даточных» (или «посошных») людей и платить «ратным людям на жалование»; в отдельные годы это резко увеличивало тяжесть повинностей. Хуже всего было положение крестьян на «черных» землях; «живущая четверть» оставалась здесь реальной четвертью пашни, и обложение «черных» крестьян, таким образом, сохранялось на прежнем высоком уровне. Земли центральных уездов были розданы в поместья, и основные массивы «черных» земель располагались на Севере и в Вятской области. На «черных» землях стрелецкий хлеб выплачивался деньгами, и до начала Смоленской войны вятские крестьяне платили примерно 260 дене;[28] по официальным расценкам это составляло около 20 пудов хлеба со двора или примерно 4 пуда с души. Это было в 10–20 раз больше, чем налоги поместных крестьян, но при этом нужно, конечно, учесть, что «черные» крестьяне не платили оброков помещикам.
В целом уровень налогов определялся размерами податей поместных и вотчинных крестьян, которые составляли основную часть населения страны. В 1670-х годах этот уровень был низким: в пять – шесть раз ниже, чем во времена Ивана Грозного и Петра I. Голландский посол Кунрад Кленк писал, что «в мирное время в Московии платится мало», но в военное время налоги значительно увеличиваются.[30]
Реформа начала 1630-х годов означала отказ от измерения полей и замену поземельного налога подворным – правительство признало невозможность восстановления старой фискальной системы и пошло по пути ее упрощения – упрощения, которое можно назвать деградацией.[31] Более того, государство были вынуждено резко снизить налоги – и в результате лишилось средств. Пришлось сократить войско, распустить большую часть служилых людей «по прибору», стрельцов и казаков, а остальным назначить земельное жалование. Чтобы достать деньги, стали увеличивать косвенные налоги, таможенные и питейные сборы. Насаждение кабаков и кружечных дворов вызывало сопротивление волостных «миров», которые часто просили власти убрать кабаки, но власти соглашались на это только за большой «откуп». Увеличение числа таможен и кабаков дало существенные результаты, и в 1630-х годах эти сборы давали основную часть государственных доходов – хотя, конечно, это не решило финансовой проблемы.[32]
Во время Смуты особенно тяжело пострадали города: в середине XVII века население городских посадов оставалось в 2,5 раза меньше, чем столетие назад.[33] Наличие свободных земель не создавало у крестьян стимула к занятию ремеслом и переселению в города, поэтому в XVII веке города росли сравнительно медленно. Русские города этого периода были в большей степени крепостями и административными центрами, нежели торгово-ремесленными поселениями. Жившие в городах «служилые люди» – дворяне, стрельцы, казаки и т. д. – по своей численности превосходили «посадских людей», торговцев и ремесленников. По оценке Я. Е. Водарского, в 1652 году городское население составляло 247 тыс. человек мужского пола, в том числе 139 тыс. служилых и 108 тыс. посадских людей, в 1678 году – 329 тыс. человек, в том числе 149 тыс. служилых и 134 тыс. посадских людей. Население Москвы в 1640-х годах насчитывало около 38 тыс. жителей мужского пола, в том числе около 20 тыс. служилых, 10 тыс. посадских и 8 тыс. «прочих»; к 1680 году число жителей возросло до 51 тыс., в том числе 20 тыс. служилых, 20 тыс. посадских и 11 тыс. «прочих». Другие города намного уступали размерами Москве: в Ярославле в конце XVII века насчитывалось 8 тыс. жителей мужского пола, в Пскове, Казани и Астрахани – 5 тыс. Новгород, когда-то превосходивший по размерам Москву, находился в глубоком упадке, мужское население этого города не превышало 3 тыс.[34]
Среди городского населения выделялась богатая торгово-промышленная верхушка – «гости», торговые люди гостиной и суконной сотен. Это привилегированное купечество вело торговлю в масштабе всей страны и имело капиталы в тысячи рублей, однако оно было очень немногочисленно: в конце XVII века оно насчитывало лишь 250–300 семей. Собственно же посадские люди были в основной массе мелкими ремесленниками и торговцами, торговавшими со скамей и лотков, и стоимость товаров у них не достигала подчас одного рубля.[35]
После разорения времен Смуты уровень развития ремесел и промышленности оставался низким. Крупное ремесло было представлено несколькими десятками кожевенных мастерских и винокурен. На соляных промыслах близ Соли Камской в конце XVII века имелось около 200 варниц, на которых было занято около 4 тыс. работников. Мануфактуры были редким явлением; они обычно принадлежали либо дворцовому хозяйству (Хамовный, Печатный, Монетный дворы), либо иностранцам. Голландские предприниматели построили близ Тулы и Каширы несколько доменных заводов, в основном отливавших пушки. В начале 1660-х годов на этих предприятиях насчитывалось всего лишь 119 постоянных рабочих, в том числе 56 иностранцев.[36]
В контексте трехфакторной модели наиболее важными представляются демографические последствия катастрофы. Великая Смута нанесла страшный удар России. Города лежали в развалинах, повсюду виднелись пепелища деревень. «Вотчины монастырские все до основания разорены, – писали монахи Иосифо-Волоколамского монастыря, – и крестьянишка с женами и детьми посечены, а достальные в полон повыведены… все пусто, стоит лес да небо».[4] Бывшие пашни заросли лесом, и в некоторых местах крестьяне вернулись к подсечному земледелию – как в начальные времена Киевской Руси. Судя по данным переписей, в Новгородской земле численность населения в 1620 году была вдвое меньше, чем в 1582 году, и в 10 раз меньше, чем в 1500 году. В вотчинах Троице-Сергиева монастыря, разбросанных по всему центральному району, площадь пашни сократилась более чем в 10 раз. В Московском уезде по данным переписи 1626–1629 годов регулярно обрабатывалось только 1/8 прежней пашни, остальная часть заросла лесом или использовалась под перелог.[5]
Масштабы запустения центральных областей Замосковья, можно оценить только в сравнении с численностью населения в более поздний период, например, в 1678 году. Данные переписей 1620-х годов и 1678 года сохранились не полностью, поэтому Ю. Готье – в целях взаимной проверки – оценивал рост населения двояко: по 115 крупным имениям и 9 уездам. В первом случае количество дворов увеличилось за указанный период в 2,5, во втором случае – в 2,8 раза; численность населения возросла соответственно в 3,4 и 4 раза.[6] Возможно, этот рост отчасти объясняется неполнотой учета в 1620-х годах, однако сопоставление с другой переписью, 1646 года, также указывает на быстрый рост населения: в трех уездах (Боровском, Гороховецком и Клинском) число дворов в 1646–1678 годах увеличилось в 2 раза, а население – в 2,7 раза.[7] В Новгородской земле, где восстановление было более медленным, число дворов увеличилось в 1646–1678 годах в 1,43 раза, а население – в 2,15 раза.[8]
Северная часть страны, Поморье, была меньше затронута бедствиями, чем центральные области. Часть жителей Замосковья бежала от Смуты на Двину и Вятку, поэтому население отдельных районов Севера в это время на только не уменьшилось, но и возросло. В 1620-х годах новые деревни, починки, составляли почти половину вятских деревень; в Устьянских волостях на Двине в 1646 году запашка была втрое больше, чем до катастрофы 1569–1572 годов. В годы после Смуты площадь пашни на Севере была больше, чем в разоренном Замосковье; Север на некоторое время стал опорным краем Руси.[9]
В целом по переписи 1646 года население страны составляло 551 тысячу крестьянских и 31 тысячу посадских дворов.[10] Если принять среднюю населенность двора в 6 человек, то получится 3,5 млн., а с поправкой на недоучет (который Я. Е. Водарский оценивает в 25 %) – 4,5–5 млн. На 1620 год численность населения, была, конечно, меньше; если считать ежегодный прирост около 1 %, то получится 3,5 млн. В 1550-х годах, по оценке А. И. Копанева, население составляло 9 – 10 млн.,[11] то есть две демографические катастрофы уменьшили население в 2,5–3 раза.
В экономическом и политическом отношении страна была отброшена на несколько столетий назад. Государственный аппарат развалился, налоговая система практически не функционировала, и войско было нечем оплачивать. В январе 1613 года в Москве собрался Земский Собор для избрания царя; помимо бояр, священников, дворян и посадских людей в Соборе впервые участвовали выборные от черносошных крестьян и казаков. Решающее слово в выборах царя оказалось за казаками, которые едва ли не силой заставили бояр принять кандидатуру 17-летнего Михаила Романова. «Казаки и чернь не отходили от Кремля, пока дума и земские чины в тот же день не присягнули царю», – свидетельствует современник.[12] Польский король Сигизмунд был убежден, что чернь возвела Михаила на престол против воли знатных.[13]
По своей молодости царь не мог выступать в роли самодержца; некоторые историки полагают, что при вступлении на престол Михаил подписал обязательство, ограничивающее его власть. Как бы то ни было, первые десять лет своего царствования Михаил правил совместно с Земским Собором, находя в нем совет и опору. Если прежде царские грамоты заканчивались традиционной формулой: «Царь приказал и бояре приговорили», то на грамотах Михаила Романова появляется новая формула: «По царскому указу и земскому приговору».[14]
Обстоятельства избрания и образ правления царя Михаила способствовали созданию легенды об «избранном всем миром народном царе». Новый царь старался выступать в роли блюстителя справедливости и был внимателен к жалобам простых людей об обидах, чинимых им «сильными». Для принятия жалоб и розыска создавались специальные «сыскные приказы», один из них назывался «Приказ, где на сильных бьют челом» – нечто вроде Челобитного приказа, учрежденного Иваном Грозным. «Народное представление о царе-блюстителе высшей справедливости заставляло население тянуться со своими нуждами к престолу… – писал А. Е. Пресняков. – Московская средневековая монархия вырастала на народном корню».[15]
В этот период – впервые в русской истории – мы встречаем упоминания о государственных учреждениях, систематически оказывающих помощь крестьянам. «Нынешний великий князь-государь очень благочестивый, который подобно отцу своему, не желает допустить, чтобы хоть один из его крестьян обеднел, – свидетельствует гольштинский посол Адам Олеарий. – Если кто-нибудь из них обеднеет вследствие неурожая хлеба или по другим случайностям… то ему от приказа или канцелярии, в ведении которой он находится, дается пособие, и вообще обращается внимание на его деятельность, чтобы он мог снова поправиться, заплатить долг свой и внести подати начальству».[16] Имеются также сведения о том, что правительство в интересах населения ограничивало цены на хлеб и регулировало хлебную торговлю – это наводит на ассоциации с аналогичными османскими порядками.[17]
Народный характер новой монархии определялся также и тем обстоятельством, что она родилась вследствие компромисса между сословиями. Монархии стоило большого труда примирить дворян и казаков (которые, по сути, были восставшими крестьянами и холопами).[18] После воцарения Михаила многие казаки вернулись к крестьянской жизни и устроились на пашню «по льготе»; другие поступили на царскую службу. Казаки превратились в многочисленное военное сословие: они пользовались внутренним самоуправлением, жили в пограничных крепостях, имели земельные наделы и получали дополнительное денежное жалованье. Часть казаков (полторы тысячи) получила поместья, некоторые стали дворянами.[19] Таким образом, наиболее активная часть крестьянства не только улучшила свое экономическое положение, но и добилась повышения своего социального статуса. То, что часть восставших была включена в военные структуры нового государства, несомненно, свидетельствовало о достижении соглашения между враждовавшими сословиями.
Возникшая на основе компромисса новая власть была слабой. Вместо того, чтобы требовать, царь и Собор униженно просили взаймы деньги у купцов Строгановых: «Если же вы нам взаймы денег, хлеба и товаров не дадите, и ратные люди, не терпя голоду и нужды, из Москвы разойдутся, то вам от бога не пройдет это даром, что православная христианская вера разорится».[20] Для содержания ратников освободившего Москву ополчения Земский Собор решил собрать «пятую деньгу» с посадских жителей. Однако во многих городах отказывались платить сполна и оказывали открытое сопротивление сборщикам. Крестьяне при попытке властей собрать с них чрезвычайные налоги бросали свои деревни и уходили туда, где им давали льготы: так случилось, к примеру, в Кирилло-Белозерском монастыре.[21] «Государевой казны нет нисколько, – говорилось в указе, – кроме таможенных и кабацких денег государевым деньгам сбору нет».[22] В 1626 году отсутствие денег заставило правительство уменьшить вес серебряной копейки, новая монета весила 0,47 грамма, почти на треть меньше, чем прежде.
После заключения мира с поляками из плена вернулся патриарх Филарет, отец царя, который стал фактическим руководителем правительства. Филарет вырос в эпоху Ивана Грозного и придерживался старых понятий о значении царской власти. Патриарх получил титул «Великого Государя» и правил как самодержец. С 1622 года перестают собираться Земские Соборы, и понятие «совет всей земли» исчезает из правительственных документов. «Филарет был… настолько властным, что даже сам царь боялся его, – писал архиепископ Пахомий. – Он держал в повиновении бояр и других царских людей, ссылая их или налагая на них другие наказания… Он управлял всеми государственными и военными делами царства».[23]
Филарет энергично взялся за восстановление налоговой системы. Чтобы наладить сбор налогов, необходимо было провести перепись земель, подобную тем, которые производились в XVI веке. Первые же попытки проведения переписи в отдельных районах показали, что площадь «живущей» (т. е. регулярно засеваемой) пашни сократилась в 4, в 10 и более раз. Чтобы уклониться от налогов, крестьяне указывали в качестве тяглых наделов мизерные участки в одну – две четверти (четверть – половина десятины). В Шелонской пятине на «обжу», которую когда-то распахивал один крестьянин, теперь приходилось больше 20 дворов; общая сумма налогов сократилась в 50 раз.[24] Правительство боялось возобновления восстаний, и писцы не смели выявлять утайку пашен; им было приказано действовать со всяческой осмотрительностью, чтобы крестьян «не оскорбить».[25] При таких обстоятельствах в 20-х годах была-таки проведена перепись и назначены новые налоги: «ямские деньги» и собиравшийся натурой «стрелецкий хлеб». Как и раньше, окладной единицей служила «соха», содержавшая на поместных и вотчинных землях 800 четвертей «живущей пашни», на монастырских землях в «соху» клали 600 четвертей, а на черных землях – 500 четвертей. Правительство попыталось получить необходимые деньги, взимая с мизерных тяглых наделов достаточно высокие налоги. В конце 20-х годов с сохи брали 400 рублей ямских денег и 100 «юфтей» стрелецкого хлеба (юфть – это четверть ржи плюс четверть овса). В пересчете на хлеб крестьянский двор, имевший надел в 1 четверть на поместных землях, должен был отдавать в уплату налогов около 7 пудов ржи и овса, примерно 1,4 пуда на душу населения. Это была ставка, в 2–3 раза более высокая, чем до Смуты, и естественно, что слабая власть не смогла заставить крестьян платить такие налоги. Характерно, что ходатаями за крестьян выступили дворяне – ведь высокие налоги уменьшали их ренту. Дворяне засыпали правительство коллективными челобитными. Служилые люди из Торопца и Холма писали, что «которые де крестьяне и бобыли в их поместьях и вотчинах оселились внове, после разоренья… те крестьяне ныне живут за ними по льготе, а подмогают их они государевым денежным жалованьем». Помещики из Зубцовска били челом, что «которые у нас остались от разоренья бобылишка, и те кормятся христовым именем, а иных мы, холопи ваши, тем же вашим государским жалованием денежным делимся и подмогаем».[26]
В канун Смоленской войны коллективная подача челобитных приобрела характер массового политического движения – и не терпевший пререканий Филарет был вынужден пойти на уступки. Была введена новая окладная единица, «живущая четверть», которая заменила прежнюю реальную четверть «живущей» пашни. В «живущую четверть» на поместных и вотчинных землях стали класть 8 крестьянских и 4 бобыльских двора или (в других уездах) 12 крестьянских и 8 бобыльских дворов. Если раньше четверть пашни (1/800 часть «сохи») соответствовала примерно 1 крестьянскому двору, то теперь «живущая четверть» (тоже 1/800 часть «сохи») соответствовала 10 или 16 дворам (два бобыльских двора считались за один крестьянский). Обложение «сохи» осталось прежним, а число дворов в сохе возросло в 10–16 раз – следовательно, налоги с двора уменьшились более, чем в 10 раз! Эта впечатляющая победа дворян продемонстрировала полное бессилие правительства.[27] Филарету не удалось восстановить самодержавие, и страна продолжала оставаться ареной борьбы сословий.
Уменьшив налоги с поместных земель, власти были вынуждены сократить и податное обложение монастырей. В «живущую четверть» на монастырских землях клали 6 крестьянских и 3 бобыльских двора. Поскольку в монастырской «сохе» было 600 четвертей, то налоги на монастырских землях были примерно в 2,3 выше, чем на поместных. Кроме того, во время войн монастырские и «черные» крестьяне были обязаны поставлять «даточных» (или «посошных») людей и платить «ратным людям на жалование»; в отдельные годы это резко увеличивало тяжесть повинностей. Хуже всего было положение крестьян на «черных» землях; «живущая четверть» оставалась здесь реальной четвертью пашни, и обложение «черных» крестьян, таким образом, сохранялось на прежнем высоком уровне. Земли центральных уездов были розданы в поместья, и основные массивы «черных» земель располагались на Севере и в Вятской области. На «черных» землях стрелецкий хлеб выплачивался деньгами, и до начала Смоленской войны вятские крестьяне платили примерно 260 дене;[28] по официальным расценкам это составляло около 20 пудов хлеба со двора или примерно 4 пуда с души. Это было в 10–20 раз больше, чем налоги поместных крестьян, но при этом нужно, конечно, учесть, что «черные» крестьяне не платили оброков помещикам.
Табл. 1.1. Основные налоги поместных и вотчинных крестьян.[29]
В «сохе» условно принимается 10 тысяч дворов.
В целом уровень налогов определялся размерами податей поместных и вотчинных крестьян, которые составляли основную часть населения страны. В 1670-х годах этот уровень был низким: в пять – шесть раз ниже, чем во времена Ивана Грозного и Петра I. Голландский посол Кунрад Кленк писал, что «в мирное время в Московии платится мало», но в военное время налоги значительно увеличиваются.[30]
Реформа начала 1630-х годов означала отказ от измерения полей и замену поземельного налога подворным – правительство признало невозможность восстановления старой фискальной системы и пошло по пути ее упрощения – упрощения, которое можно назвать деградацией.[31] Более того, государство были вынуждено резко снизить налоги – и в результате лишилось средств. Пришлось сократить войско, распустить большую часть служилых людей «по прибору», стрельцов и казаков, а остальным назначить земельное жалование. Чтобы достать деньги, стали увеличивать косвенные налоги, таможенные и питейные сборы. Насаждение кабаков и кружечных дворов вызывало сопротивление волостных «миров», которые часто просили власти убрать кабаки, но власти соглашались на это только за большой «откуп». Увеличение числа таможен и кабаков дало существенные результаты, и в 1630-х годах эти сборы давали основную часть государственных доходов – хотя, конечно, это не решило финансовой проблемы.[32]
Во время Смуты особенно тяжело пострадали города: в середине XVII века население городских посадов оставалось в 2,5 раза меньше, чем столетие назад.[33] Наличие свободных земель не создавало у крестьян стимула к занятию ремеслом и переселению в города, поэтому в XVII веке города росли сравнительно медленно. Русские города этого периода были в большей степени крепостями и административными центрами, нежели торгово-ремесленными поселениями. Жившие в городах «служилые люди» – дворяне, стрельцы, казаки и т. д. – по своей численности превосходили «посадских людей», торговцев и ремесленников. По оценке Я. Е. Водарского, в 1652 году городское население составляло 247 тыс. человек мужского пола, в том числе 139 тыс. служилых и 108 тыс. посадских людей, в 1678 году – 329 тыс. человек, в том числе 149 тыс. служилых и 134 тыс. посадских людей. Население Москвы в 1640-х годах насчитывало около 38 тыс. жителей мужского пола, в том числе около 20 тыс. служилых, 10 тыс. посадских и 8 тыс. «прочих»; к 1680 году число жителей возросло до 51 тыс., в том числе 20 тыс. служилых, 20 тыс. посадских и 11 тыс. «прочих». Другие города намного уступали размерами Москве: в Ярославле в конце XVII века насчитывалось 8 тыс. жителей мужского пола, в Пскове, Казани и Астрахани – 5 тыс. Новгород, когда-то превосходивший по размерам Москву, находился в глубоком упадке, мужское население этого города не превышало 3 тыс.[34]
Среди городского населения выделялась богатая торгово-промышленная верхушка – «гости», торговые люди гостиной и суконной сотен. Это привилегированное купечество вело торговлю в масштабе всей страны и имело капиталы в тысячи рублей, однако оно было очень немногочисленно: в конце XVII века оно насчитывало лишь 250–300 семей. Собственно же посадские люди были в основной массе мелкими ремесленниками и торговцами, торговавшими со скамей и лотков, и стоимость товаров у них не достигала подчас одного рубля.[35]
После разорения времен Смуты уровень развития ремесел и промышленности оставался низким. Крупное ремесло было представлено несколькими десятками кожевенных мастерских и винокурен. На соляных промыслах близ Соли Камской в конце XVII века имелось около 200 варниц, на которых было занято около 4 тыс. работников. Мануфактуры были редким явлением; они обычно принадлежали либо дворцовому хозяйству (Хамовный, Печатный, Монетный дворы), либо иностранцам. Голландские предприниматели построили близ Тулы и Каширы несколько доменных заводов, в основном отливавших пушки. В начале 1660-х годов на этих предприятиях насчитывалось всего лишь 119 постоянных рабочих, в том числе 56 иностранцев.[36]
1.2. Крестьянский «Золотой век»
Демографически-структурная теория утверждает, что для периодов восстановления после кризисов характерен низкий уровень земельной ренты и относительно высокий уровень жизни крестьян. Попытаемся проверить этот теоретический прогноз на российских материалах XVII века. Вопрос о размерах барщины в XVII–XVIII веках подробно исследован в работах Н. А. Горской, Л. В. Милова, Ю. А. Тихонова и ряда других авторов.[37] Используя приводимые в этих работах данные, можно оценить средние размеры барщины на протяжении этих столетий (табл. 1.2.).