Страница:
– Любовь?!
– Да. И это не любовь к матери или мужчине, которые возникают из наших помыслов и питаются за счет них. Эта любовь, словно утренний туман, источается лесами, реками и горами. Любовь, которая укрывает тебя; потом проникает внутрь, делая своей частью. Это дар и благословение, излучаемое всем сущим, и ты растворяешься в нем, ощутив великий смысл сострадания…
Она замолчала, а епископ, видимо, от звуков ее нежного голоса, почувствовал удивительный прилив теплоты, столь не соответствующий окружавшим их сырым холодным стенам. Это было не только странно, но и страшно, потому что он никогда не ощущал ничего подобного, воздавая молитвы Господу или осеняя себя крестным знамением. …Боже, помоги мне, – мысленно произнес он, – по твоему попущению дьявол снова искушает меня, и я слаб, чтоб сопротивляться ему…
Но Бог не ответил. Даже в душе епископа ничего не шевельнулось, хотя он чутко пытался уловить эфирные флюиды, исходящие свыше. Наоборот, ему показалось, что по мере того, как бесконечно тянется молчание, благостное тепло постепенно уходит, и от этого вся прошедшая жизнь начинает представляться бессмысленной.
– У нас нет святой книги, где бы описывались деяния божьи, – сказала вдруг узница, словно беседуя сама с собой, – у нас нет храмов и служб, в которых Вы славите Бога. Мы просто зовем его и он приходит.
– А как же вы его зовете, если не произносите молитв?
– Никак. Как можно позвать то, что находится внутри тебя? Поэтому сначала мы ищем его в себе, а найдя, непременно ощущаем и вокруг. Бабушка говорила, что в этом смысл жизни. Когда любовь, рожденная тобой, изливается на тебя же, увеличенная во сто крат….
– Безгранична лишь любовь Иисуса Христа. Он принял страдания и смерть, искупая людские грехи. Что может быть превыше этого?
– Любовь всегда превыше страданий. Любовь рождает любовь, а страдания рождают только страдания.
– Ты хочешь сказать, дитя мое, что для тебя нет страданий? Тогда ты наивна в своих заблуждениях. Страдания – это искупление. А мир не может существовать без искупления, ибо в нем существует Сатана.
– Страдания не насылаются ни Богом, ни сатаной. Они происходят от людей, неспособных впитывать и отражать любовь… Ваша милость, когда луч солнца падает на реку, он возвращается обратно в небо таким же ярким и горячим, несмотря на то, что при этом вода нагревается. Это мне бабушка рассказывала… Так и любовь. Она согревает тебя самого и при этом с такой же силой возвращается к другим. Если Бог добр, он не может мучить свои создания только затем, чтоб испытать и укрепить их веру. Он должен просто любить их…
– В этом главное твое заблуждение, – сказал епископ, – Бог любит своих детей, но не слепо. Он наказывает их за грехи, начиная с первородного греха Евы. Если он не будет так поступать, в мире наступит хаос и восторжествует зло.
– Зачем же Бог создал такой плохой и несовершенный мир?
– Не богохульствуй!.. Бог создал совершенный мир, но люди, по Божьему попущению, соблазняемые дьяволом…
– Я не понимаю «попущения». Выходит, он сам дает дьяволу возможность испортить людей? Зачем? Почему он не хочет уничтожить его раз и навсегда?
– Ты должна внимательно прочесть Библию, дочь моя, эту Святую книгу, и тебе все станет ясно.
– Когда отец читал мне Библию, я спросила, кто написал эту книгу и откуда он мог знать все желания бога? Но отец побил меня, ответив, что это не мое дело, и я же должна только свято верить в то, что там написано… А вдруг там написана неправда? Что если тот, кто написал ее, был плохим человеком?..
Епископ в ужасе отшатнулся, призывая Господа простить свое неразумное создание. В то же время он чувствовал, что в рассуждениях этой еретички есть удивительная притягательная сила, которая совершенно не вяжется с такой субстанцией, как дьявол. Это было нечто совсем другое, не укладывающееся в рамки библейских заповедей, не подпадающее под христианские каноны добра и зла, ложного и истинного, стоящее выше этого…
Епископ сам испугался собственных мыслей. Выше этого мог стоять только Бог! Он прикрыл глаза. В подступившей темноте ему явственно привиделось возникшее ниоткуда пламя. …Это адский огонь!.. Он ждет меня. Так Господь дает мне знамение…
– Ты видишь его? – раздался ласковый голос, а совсем не грозный, трубный глас.
– Да… – епископ перекрестился, – Господи, прости меня и сохрани мою грешную душу… – он не закончил фразу, потому что тот же голос продолжал:
– Это сам Бог. Ему не надо молиться и не надо ни о чем просить. Он сам согреет тебя своим теплом.
Епископ вытаращил глаза. Видение пропало. Узница сидела в той же позе и ему показалось, что она улыбается.
– Ты, во истину, ведьма, – прошептал епископ, – иначе, как бы ты проникла в мои мысли, если не при помощи дьявола?
– Я не хотела этого. Я вызвала Его в себе, но Он приходит ко всем, вне зависимости, верят в него или нет. Бог всем дарит любовь, только не все умеют воспринимать ее.
Епископ вдруг подумал, что пламя, действительно, не казалось испепеляющим огнем, разящим неверных своей десницей – оно пыталось согреть их обоих, продрогших в сырой камере, и это состояние всеобъемлющего тепла упорно не желало уходить из памяти. Подчиняясь неведомому душевному порыву, епископ сделал шаг в сторону.
– Выходи, – сказал он тихо, – я открою и остальные двери.
Узница не двинулась с места, видимо, не до конца понимая, что ей предлагают.
– Иди, – повторил епископ настойчивее, – завтра утром камера окажется пуста, и все решат, что тебя унес дьявол, спасая от кары небесной. Только я один буду знать, что это неправда…
– Мне некуда идти. Отец сразу приведет меня обратно, бабушка давно умерла, а мать три дня назад ушла из дома и не вернулась. Больше у меня никого нет.
– Ты можешь бежать в другой город.
– Зачем? Разве смерть так страшна? Ведь умирая, человек оставляет свое тело, но не покидает этот мир. Я останусь в каком-нибудь другом обличье. Пусть я, может быть, не смогу вспомнить эту жизнь, но она все равно останется во мне. В этом сущность смерти. Она – передышка перед другой жизнью. Зачем бояться ее? Это, как сбежать в другой город…
В дальнем конце коридора послышался посторонний звук. Епископ замер, потому что в такое время проходить здесь мог только инквизитор, возвращавшийся из сераля.
Тяжелые шаги прогромыхали мимо, даже не задержавшись возле камеры. Хлопнула дверь в другом конце. Епископ подумал, что инквизитор не преминет зайти к нему поделиться впечатлениями, и не обнаружит его в комнате. При желании это вполне можно отнести на счет колдовства…
…А как объяснить ему, где я был? К тому же, если он прознает, какие беседы я вел с узницей, как впитывал ложное тепло, подпав под власть ее чар и какие крамольные мысли посещали меня в это время, не говоря уже о подстрекательстве к побегу!.. Епископ не разделял воззрений узницы на смерть, поэтому боялся, как самого ухода из жизни (тем более, посредствам «очистительного костра»), так и адского пламени, непременно ожидавшего его в искупление сегодняшней ночи…
– Мне пора идти, – сказал он тихо, – пусть Господь спасет твою душу и укрепит тебя в истинной вере, дочь моя…
– Спасибо, Ваша милость. Вы добрый человек. Я знаю, что только благодаря Вам меня не пытали и не заставляли признаваться в том, чего я не совершала. А смерть… это начало новой жизни, так же, как на смену зиме приходит весна, а на смену ночи, утро…
Епископ неслышно вышел из камеры и повернул ключ. Возникшая, в виде двери, преграда, вызвала в нем такой прилив тоски и отчаяния, что все существо, словно рванулось вверх, затрудняя дыхание и внося сумятицу в мысли. Ноги сами сделали шаг назад. Ключ все еще находился в руках…
…Господи, дай мне силы совладать с собой!.. – взмолился епископ, – выведи меня на твердую дорогу истины и огради от греха, которому я чуть не поддался. Укрепи мою веру, и я клянусь, что завтра я сам зажгу костер под ведьмой!.. При этом он схватил холодный крест, болтавшийся у него на шее и прижал к губам. Почувствовал во рту противный привкус металла и больше ничего. Тем не менее, сосредоточившись на этом тусклом куске серебра, он начал пятиться к выходу, закрыв глаза и представляя огромный, освещенный тысячей свечей, иконостас.
По мере удаления от камеры, колдовские чары ослабевали; тепло исчезло совсем, заставив епископа несколько раз вздрогнуть от промозглой сырости подземелья.
…Хвала Господу нашему!!.. – епископ возликовал, чувствуя явное облегчение и просветление в мозгах. Теперь оставалось лишь исполнить данный обет, поднеся факел к вязанке с хворостом, и Бог простит его окончательно…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
– Да. И это не любовь к матери или мужчине, которые возникают из наших помыслов и питаются за счет них. Эта любовь, словно утренний туман, источается лесами, реками и горами. Любовь, которая укрывает тебя; потом проникает внутрь, делая своей частью. Это дар и благословение, излучаемое всем сущим, и ты растворяешься в нем, ощутив великий смысл сострадания…
Она замолчала, а епископ, видимо, от звуков ее нежного голоса, почувствовал удивительный прилив теплоты, столь не соответствующий окружавшим их сырым холодным стенам. Это было не только странно, но и страшно, потому что он никогда не ощущал ничего подобного, воздавая молитвы Господу или осеняя себя крестным знамением. …Боже, помоги мне, – мысленно произнес он, – по твоему попущению дьявол снова искушает меня, и я слаб, чтоб сопротивляться ему…
Но Бог не ответил. Даже в душе епископа ничего не шевельнулось, хотя он чутко пытался уловить эфирные флюиды, исходящие свыше. Наоборот, ему показалось, что по мере того, как бесконечно тянется молчание, благостное тепло постепенно уходит, и от этого вся прошедшая жизнь начинает представляться бессмысленной.
– У нас нет святой книги, где бы описывались деяния божьи, – сказала вдруг узница, словно беседуя сама с собой, – у нас нет храмов и служб, в которых Вы славите Бога. Мы просто зовем его и он приходит.
– А как же вы его зовете, если не произносите молитв?
– Никак. Как можно позвать то, что находится внутри тебя? Поэтому сначала мы ищем его в себе, а найдя, непременно ощущаем и вокруг. Бабушка говорила, что в этом смысл жизни. Когда любовь, рожденная тобой, изливается на тебя же, увеличенная во сто крат….
– Безгранична лишь любовь Иисуса Христа. Он принял страдания и смерть, искупая людские грехи. Что может быть превыше этого?
– Любовь всегда превыше страданий. Любовь рождает любовь, а страдания рождают только страдания.
– Ты хочешь сказать, дитя мое, что для тебя нет страданий? Тогда ты наивна в своих заблуждениях. Страдания – это искупление. А мир не может существовать без искупления, ибо в нем существует Сатана.
– Страдания не насылаются ни Богом, ни сатаной. Они происходят от людей, неспособных впитывать и отражать любовь… Ваша милость, когда луч солнца падает на реку, он возвращается обратно в небо таким же ярким и горячим, несмотря на то, что при этом вода нагревается. Это мне бабушка рассказывала… Так и любовь. Она согревает тебя самого и при этом с такой же силой возвращается к другим. Если Бог добр, он не может мучить свои создания только затем, чтоб испытать и укрепить их веру. Он должен просто любить их…
– В этом главное твое заблуждение, – сказал епископ, – Бог любит своих детей, но не слепо. Он наказывает их за грехи, начиная с первородного греха Евы. Если он не будет так поступать, в мире наступит хаос и восторжествует зло.
– Зачем же Бог создал такой плохой и несовершенный мир?
– Не богохульствуй!.. Бог создал совершенный мир, но люди, по Божьему попущению, соблазняемые дьяволом…
– Я не понимаю «попущения». Выходит, он сам дает дьяволу возможность испортить людей? Зачем? Почему он не хочет уничтожить его раз и навсегда?
– Ты должна внимательно прочесть Библию, дочь моя, эту Святую книгу, и тебе все станет ясно.
– Когда отец читал мне Библию, я спросила, кто написал эту книгу и откуда он мог знать все желания бога? Но отец побил меня, ответив, что это не мое дело, и я же должна только свято верить в то, что там написано… А вдруг там написана неправда? Что если тот, кто написал ее, был плохим человеком?..
Епископ в ужасе отшатнулся, призывая Господа простить свое неразумное создание. В то же время он чувствовал, что в рассуждениях этой еретички есть удивительная притягательная сила, которая совершенно не вяжется с такой субстанцией, как дьявол. Это было нечто совсем другое, не укладывающееся в рамки библейских заповедей, не подпадающее под христианские каноны добра и зла, ложного и истинного, стоящее выше этого…
Епископ сам испугался собственных мыслей. Выше этого мог стоять только Бог! Он прикрыл глаза. В подступившей темноте ему явственно привиделось возникшее ниоткуда пламя. …Это адский огонь!.. Он ждет меня. Так Господь дает мне знамение…
– Ты видишь его? – раздался ласковый голос, а совсем не грозный, трубный глас.
– Да… – епископ перекрестился, – Господи, прости меня и сохрани мою грешную душу… – он не закончил фразу, потому что тот же голос продолжал:
– Это сам Бог. Ему не надо молиться и не надо ни о чем просить. Он сам согреет тебя своим теплом.
Епископ вытаращил глаза. Видение пропало. Узница сидела в той же позе и ему показалось, что она улыбается.
– Ты, во истину, ведьма, – прошептал епископ, – иначе, как бы ты проникла в мои мысли, если не при помощи дьявола?
– Я не хотела этого. Я вызвала Его в себе, но Он приходит ко всем, вне зависимости, верят в него или нет. Бог всем дарит любовь, только не все умеют воспринимать ее.
Епископ вдруг подумал, что пламя, действительно, не казалось испепеляющим огнем, разящим неверных своей десницей – оно пыталось согреть их обоих, продрогших в сырой камере, и это состояние всеобъемлющего тепла упорно не желало уходить из памяти. Подчиняясь неведомому душевному порыву, епископ сделал шаг в сторону.
– Выходи, – сказал он тихо, – я открою и остальные двери.
Узница не двинулась с места, видимо, не до конца понимая, что ей предлагают.
– Иди, – повторил епископ настойчивее, – завтра утром камера окажется пуста, и все решат, что тебя унес дьявол, спасая от кары небесной. Только я один буду знать, что это неправда…
– Мне некуда идти. Отец сразу приведет меня обратно, бабушка давно умерла, а мать три дня назад ушла из дома и не вернулась. Больше у меня никого нет.
– Ты можешь бежать в другой город.
– Зачем? Разве смерть так страшна? Ведь умирая, человек оставляет свое тело, но не покидает этот мир. Я останусь в каком-нибудь другом обличье. Пусть я, может быть, не смогу вспомнить эту жизнь, но она все равно останется во мне. В этом сущность смерти. Она – передышка перед другой жизнью. Зачем бояться ее? Это, как сбежать в другой город…
В дальнем конце коридора послышался посторонний звук. Епископ замер, потому что в такое время проходить здесь мог только инквизитор, возвращавшийся из сераля.
Тяжелые шаги прогромыхали мимо, даже не задержавшись возле камеры. Хлопнула дверь в другом конце. Епископ подумал, что инквизитор не преминет зайти к нему поделиться впечатлениями, и не обнаружит его в комнате. При желании это вполне можно отнести на счет колдовства…
…А как объяснить ему, где я был? К тому же, если он прознает, какие беседы я вел с узницей, как впитывал ложное тепло, подпав под власть ее чар и какие крамольные мысли посещали меня в это время, не говоря уже о подстрекательстве к побегу!.. Епископ не разделял воззрений узницы на смерть, поэтому боялся, как самого ухода из жизни (тем более, посредствам «очистительного костра»), так и адского пламени, непременно ожидавшего его в искупление сегодняшней ночи…
– Мне пора идти, – сказал он тихо, – пусть Господь спасет твою душу и укрепит тебя в истинной вере, дочь моя…
– Спасибо, Ваша милость. Вы добрый человек. Я знаю, что только благодаря Вам меня не пытали и не заставляли признаваться в том, чего я не совершала. А смерть… это начало новой жизни, так же, как на смену зиме приходит весна, а на смену ночи, утро…
Епископ неслышно вышел из камеры и повернул ключ. Возникшая, в виде двери, преграда, вызвала в нем такой прилив тоски и отчаяния, что все существо, словно рванулось вверх, затрудняя дыхание и внося сумятицу в мысли. Ноги сами сделали шаг назад. Ключ все еще находился в руках…
…Господи, дай мне силы совладать с собой!.. – взмолился епископ, – выведи меня на твердую дорогу истины и огради от греха, которому я чуть не поддался. Укрепи мою веру, и я клянусь, что завтра я сам зажгу костер под ведьмой!.. При этом он схватил холодный крест, болтавшийся у него на шее и прижал к губам. Почувствовал во рту противный привкус металла и больше ничего. Тем не менее, сосредоточившись на этом тусклом куске серебра, он начал пятиться к выходу, закрыв глаза и представляя огромный, освещенный тысячей свечей, иконостас.
По мере удаления от камеры, колдовские чары ослабевали; тепло исчезло совсем, заставив епископа несколько раз вздрогнуть от промозглой сырости подземелья.
…Хвала Господу нашему!!.. – епископ возликовал, чувствуя явное облегчение и просветление в мозгах. Теперь оставалось лишь исполнить данный обет, поднеся факел к вязанке с хворостом, и Бог простит его окончательно…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Над головой лениво шелестела старая ива. Солнечные лучики, каким-то чудом пробиваясь сквозь густую листву, рисовали яркие камуфляжные пятна. Правда, они были живыми, ползая по скамейке в такт движениям кроны, и казалось, что скамейка раскачивается. Юля наблюдала за ними, пока не начала кружиться голова; тогда она подняла взгляд и невольно зажмурилась – отражавшееся в черных стеклах кафе солнце ослепляло ее. Она надела черные очки, и сразу на небо, вроде, наползла туча.
Впрочем, люди пившие пиво и евшие мороженное под огромными красно-белыми зонтиками, ничего не заметили. Значит, в природе ничего не изменилось, и Юля подумала, что туча – это ее личное, сиюминутное впечатление. Скорее, от скуки, чем от желания курить, Юля достала длинную тонкую сигарету, чиркнула зажигалкой. Она специально покупала самые легкие сигареты – от остальных во рту появлялась горечь, и слюна становилась тягучей, а эту было просто приятно держать в руке, почти не ощущая вкус дыма.
Юля отвернулась от столиков. Их созерцание вызывало зависть, переходившую в раздражение, ведь у большинства сидевших там людей в кошельках наверняка не было столько денег, сколько она могла сейчас спокойно истратить, не отчитываясь ни перед кем; да и столько свободного времени у них тоже, скорее всего, не было. Так почему они могли беззаботно смеяться, рассказывать о чем-то, бурно жестикулируя, а она маялась рядом со старушкой, отдыхавшей перед очередным «броском» до магазина? А потому, что если пересесть за столик, волей-неволей придется вникать в веселый, беззаботный треп, и от этого чувство зависти сделается еще сильнее – Юля уже пробовала не раз…
…И почему все происходит так неправильно? Разве я какая-то глупая «страхолюдина» или мне не хочется общения? Очень даже хочется!.. Только где его взять, если человек нигде не работает, а старых друзей почти не осталось – разбрелись по жизни в неизвестных направлениях…
Если б Паша относился к жене хоть чуточку по-другому, то, возможно, жизнь не выглядела такой беспросветной, но, с другой стороны, в чем Юля могла упрекнуть его? В деньгах муж ее не ограничивал, не закатывал сцен ревности, не устраивал пьяных дебошей, в день рождения являлся с цветами и подарком – идеал, короче. И неважно, что всякой золотой мишуры, которую некуда надеть, скопилась уже целая шкатулка (иногда Юле начинало казаться, что «поздравительные мероприятия» записаны у него в ежедневнике, наряду с деловыми встречами и переговорами, а за подарками он посылает секретаршу, если таковая имелась).
«А как думаешь, зарабатываются серьезные деньги?» – любил повторять он абсолютно спокойным голосом; на этом Юля стыдливо умолкала и уходила в другую комнату, понимая, что полностью не права – деньги, к которым она давно привыкла, достаются именно тем, что ни на что другое места в жизни не остается. Юля перестала даже намекать, что неплохо б сходить вместе в театр или ресторан, не говоря о том, чтоб куда-нибудь уехать и просто побыть вдвоем – подобная химера уже не будоражила ее воображение.
Пару лет назад ощущение «бесплатного приложения» достигло критической точки, и она попыталась вырваться из клетки. Правда, походило это, скорее, на восстание декабристов, чем на настоящую революцию – уходить от Паши она не собиралась, а решила всего лишь построить собственную, параллельную жизнь. Для этого она закончила бухгалтерские курсы, но Паша поставил условие, либо она начинает жить на свои деньги, либо он готов повысить ей довольствие, но жена по-прежнему сидит дома. Юля три дня думала и сдалась – даже не потому, что боялась остаться без средств, а не смогла представить, как они будут жить вместе, но каждый на свои деньги. Ей показалось, что при такой независимости семья распадется не только в финансовом, но и в самом прямом смысле, и они быстро окажутся каждый сам по себе.
Возможно, если б у них были дети, все б складывалось по-иному, но… Чью вину тут считать большей, по негласному договору, они старались не выяснять. К тому же, при трезвом анализе, Юля прекрасно понимала, что никакой ребенок ей уже не нужен; это лишь абстрактная соломинка, которую придумывает себе каждый, заблудившийся по жизни, человек. Как только фантазия рисовала это орущее ночи напролет, писающее, какающее в кроватку и при этом постоянно требующее еды, существо, Юлю охватывал панический ужас; потом он проходил, сменяясь вполне корректной формулировкой – все надо делать вовремя. Причем, «вовремя» относилось не к возрасту (тридцать два года – это вообще не возраст!), а к психологическому состоянию. Но вовремя не получилось…
Тогда у них не было не только трехкомнатной квартиры, а даже своего угла, и от «макаронной диеты» спасала лишь помощь Пашиных родителей. Как в таких условиях оставлять ребенка, возникшего совершенно нежданно?.. А никак – это Паша доказал очень грамотно, и она согласилась, решив, что все еще получится потом, но то ли гинекологи сделали что-то не так, то ли Юлин организм оказался излишне капризным, но потом ничего не получалось.
Юля бросила окурок в стоявшую рядом урну и уставилась вглубь парка. Она еще помнила ностальгическую фигуру пионера, запускавшего в небо маленькую ракету; ряды скамеек с выгнутыми спинками, вечно облепленных старичками-шахматистами; мороженщицу с обшарпанной белой тележкой. Теперь на месте всего этого стояло сверкающее здание «McDonald’s», проглотившее заодно и добрую половину деревьев; а еще «Baskin Robbins» назывался тогда кафе «Россиянка» (по праздникам родители водили ее туда). Юля не знала, хотелось бы ей вернуть то время или нет. Конечно, хорошо снова ощутить, что впереди целая жизнь, но ведь ее новый вариант мог бы сложиться гораздо хуже нынешнего. Сколько людей не имеют того, что для нее является нормой, а она еще «нос воротит», мечтая о чем-то феерическом!..
Через парк, сокращая путь, тек жидкий людской ручеек. Юля не вглядывалась в лица, воспринимая, как в калейдоскопе, лишь смену цветовых пятен, но одно из них, ярко красное сверху и белое внизу, вдруг направилось в ее сторону.
…Господи, Наташка, что ли?.. – Юля присмотрелась внимательнее, – такая рыжая?.. Сколько ж мы не виделись? Да, почти год. Курсы закончили два года назад, а виделись… правильно, в прошлом году, тоже летом…
– Привет, – Наташа улыбнулась, присаживаясь рядом, – смотрю, ты или не ты….
– Я, – Юля обрадовалась. Это был человек из ее маленького, почти несуществующего, но собственного мирка.
– На солнышке греешься? – Наташа достала сигарету, – зарабатываешь «свекловичный загар»?
– А что еще делать? – первый радостный порыв прошел, и Юля судорожно думала, о чем они могут поговорить. Что осталось у них общего?
– Так и не работаешь? – спросила Наташа.
– Пашка не разрешил. Говорит, лучше сам буду платить тебе зарплату.
– Кто б мне такое предложил, – Наташа вздохнула, – а я три фирмы тяну. Сейчас, вот, бегу из налоговой. Проверку на нас «доброжелатели» наслали, но, вроде, отбились малой кровью. Ты не представляешь, что сейчас за система налогообложения!..
Юля вдруг подумала, что этот человек уже не принадлежит ее миру и радовалась встрече она зря.
– …Детей у вас так и нет? – Наташа на полуслове оборвала профессиональные рассуждения.
– Откуда ж они возьмутся?
– Ну, муж-то ведь есть, – чувствовалось, что Наташа настолько довольна собой, что проблемы, касавшиеся других, выглядели мелкими и легки разрешимыми.
– Он весь в делах. Я его почти и не вижу.
– Главное, чтоб деньги в дом носил, – резюмировала Наташа беззаботно, – а то некоторые, лежат на диване целый день и ждут, когда жена продукты купит, да еще пожрать приготовит… слушай, прошлый раз ты рассказывала, что у тебя «роман»…
– Да не было никакого «романа»! – Юля с трудом вытащила из небытия улыбающееся лицо с ямочками на щеках и высокую атлетическую фигуру мужчины, от которого осталось только имя. Разве можно это назвать «романом»? Скорее, очередная (после попытки работать) форма протеста, ведь никакой любви там не было и в помине. Позже Юля поняла, что вела себя, как маленькая девочка, поступающая назло родителям, если те не покупают ей куклу. Правда, для маленькой девочки существовал готовый рецепт – вместо куклы, она б получила хорошего ремня, и сразу усвоила, что идти против родителей не стоит; Юле же, для осознания бесперспективности своей затеи, потребовался целый месяц. Роль «ремня» в ее случае выполнили невероятные стечения обстоятельств, подействовавшие не менее болезненно и поучительно, чем исхлестанная попа.
К примеру, когда Андрей пригласил Юлю к себе (его жена находилась в командировке), то не смог открыть дверь собственной квартиры, сломав в замке ключ. Потом, когда они собрались выехать на природу, не завелась машина, и пришлось, как дети, целоваться в кино. Потом она умудрилась перепутать место встречи; потом в назначенный час у него возникли незапланированные дела; потом у нее не вовремя пришли «месячные»; потом…. а потом Андрей просто пропал.
Неделю Юля томилась в ожидании звонка, но, в конце концов, успокоилась, решив, что стать любовницей ей не суждено и больше даже не пыталась отвечать ни на чьи заигрывания, во избежание разочарований. Кроме того, она сделала философский вывод, что насиловать судьбу бессмысленно, и случается только то, чему надлежит случиться. Ей не слишком нравилось слово «фатализм», но оно наиболее точно отражало состояние души.
Зато едва они расстались с Андреем, Юле стал постоянно сниться один и тот же сон. Она даже хотела написать в газету, типа «Приворота» или «Летучего голландца», чтоб помогли истолковать его, но почему-то было стыдно – вроде, даже если она подпишется лишь инициалами, все мгновенно узнают ее и будут смеяться, ведь только законченные лохи в двадцать первом веке могут верить снам.
Ничего особенного в том сне не происходило. Юля просто общалась с незнакомым, не похожим ни на кого мужчиной, который не являлся ни красавцем, ни атлетом (это могло б явиться хоть каким-то объяснением). Любовью они тоже не занимались, и, вообще, во сне отсутствовало эротическое начало – они только разговаривали, причем, на утро Юля ни разу не смогла вспомнить, о чем именно. Одно время она стала думать, что общаются они на несуществующем языке, но потом решила, что не может владеть несуществующим языком, даже во сне. Короче, очень странная фантазия…
Последние полгода сон снился гораздо реже. Юля тосковала, хоть и не могла объяснить, чего ей не хватает, что дают ей бесконечные, невоспроизводимые днем ночные беседы. Если только странный мужчина – это символ надежды, что когда-нибудь ее жизнь должна будет наполниться неким содержанием, приносящим радость и удовлетворение?..
Она пыталась вызывать сон искусственно – ложилась в постель и мысленно восстанавливала знакомые черты, но они не оживали, оставаясь бесполезным портретом…
Наташа докурила и поднялась, чтоб уйти, но передумала.
– Давай, выпьем чего-нибудь. Пить хочу – умираю.
– А?.. – вынырнув из воспоминаний, Юля посмотрела на нее, удивившись, что та еще здесь, – давай, выпьем.
Несмотря на то, что в поисках свободного места, между столиками бродило несколько посетителей с полными подносами, им повезло – два молодых человека встали, шумно отодвинув красные пластиковые стулья.
– Садитесь. Мы уходим, – сказал один, а второй улыбнулся:
– Приятно уступить место красивым девушкам.
Это походило на прелюдию к знакомству, но молодые люди, действительно, ушли.
– Я балдею, – оценила поступок ребят Наташа, занимая освободившейся столик, – ты что будешь, колу или пиво? Я-то колу, мне еще на работу возвращаться.
– Тогда и я, – Юля полезла в кошелек, решив, что ей деньги достаются гораздо проще, – угощаю.
– С удовольствием! – Наташа ушла внутрь кафе, а Юля принялась изучать публику, соотнося впечатления, полученные на скамейке, с теми, что возникали при детальном рассмотрении.
У девушки в розовом костюме, которая издали выглядела даже красивой, оказывается, на носу имелся большой, плохо запудренный прыщ. Две дамы, пожиравшие куриные крылышки, вблизи смотрелись совсем ужасно – их толстые белые ноги в не по возрасту коротких юбках явно портили аппетит соседям, а, вот… странно, этого мужчину Юля не видела со своего «наблюдательного пункта», потому что его столик закрывала пивная палатка.
Мужчина сидел над уже пустой тарелкой; перед ним был большой пластиковый стакан, но напитка в нем оставалось на самом донышке. Он курил, глядя на ползущие мимо автомобили. …Он похож… Мужчина повернул голову. …Нет, он не просто похож! Это ж человек из моего сна!.. Юля настолько растерялась, что глупо открыла рот. Конечно, ничего подобного не могло происходить в реальности – сны не могут материализоваться, но сходство было поразительным!..
– Эй! – Наташа поставила колу, – ты чего?
Юля перевела на нее взгляд, но ничего не смогла ответить.
– Юль, с тобой все нормально?
Юля кивнула и вновь повернулась к дальнему столику, но там осталась лишь неубранная посуда.
…Это глюки, – решила она с облегчением, но тут же заметила, что мужчина преспокойно идет по улице в направлении площади; и фигура его, и походка казались удивительно знакомыми – именно так он подходил к ней во сне. Потом мужчина затерялся в толпе, и Юля смогла перевести дыхание; правда, в голове остался такой сумбур, что ничего вразумительного она не могла даже подумать – не то, что сказать.
Наташа обиженно отвернулась, делая маленькие глотки из недовольно шипящей бутылки, и Юля почувствовала себя виноватой. С исчезновением мужчины, мысль о галлюцинации стала еще более уверенной. …Надо срочно возвращаться в реальность… Она тоже взяла ледяную бутылку и поднесла к губам. Сильно газированный напиток ударил в нос, окончательно приводя ее в чувство.
– Прикинь, – сказала она, – я только что видела мужика…
– Какого мужика?.. – Наташины мысли успели вернуться к налоговой проверке и прочим животрепещущим вопросам.
– Раньше он снился мне чуть не каждую ночь. Мы рассказывали о чем-то и мне было очень хорошо. А сейчас я видела, как он сидел, вон, за тем столиком.
– Мужики снятся при сексуальной неудовлетворенности.
– Но у нас ничего не было… – Юля опустила глаза, пытаясь припомнить – может, она все-таки что-то упустила в своих снах.
– Тут важен сам факт. Я читала в сонниках, что мужчина, тем более, незнакомый – это всегда к недостатку секса.
Юля быстро прикинула и пришла к выводу, что с сексом у нее все более-менее в порядке. Конечно, могло быть, и лучше, и красивее, но уж никакой неудовлетворенности, чтоб бредить этим по ночам, она, точно, не испытывала. Но разве Наташа поверит, если в сонниках написано по-другому? Еще на курсах Юля заметила, что она – бухгалтер по натуре и все у нее должно быть строго разнесено по счетам и сходиться до копейки без каких-либо вариантов.
– Допустим, – нехотя согласилась она, – но здесь-то он откуда, если, как ты говоришь, он – моя «эротическая фантазия»?
– Я думаю, – Наташа допила колу, – ты его когда-то видела, но не обратила внимания, а зрительная память зафиксировала образ; ну, либо он просто похож на твой сон. Ведь согласись, если не считать уродов и красавцев, все мужики похожи.
Юля поняла, что дальше обсуждать тему бесполезно. Она никогда не сможет объяснить, что это тот же самый человек, потому что чувствует это неизвестным, каким-то нечеловеческим чутьем, и секс здесь совсем не при чем.
– В «золотой клетке» у тебя скоро крыша поедет. Если твой деспот не дает тебе работать, иди, поучись еще чему-нибудь. Надеюсь, против учебы он не будет возражать? Какой-нибудь кружок вязания или макраме, – Наташа посмотрела на часы, – ладно, мне пора – обещала вернуться после обеда. Звони, телефон тот же, – она поднялась, подхватив пакет с документами.
– Позвоню, – Юля облегченно вздохнула; она чувствовала себя неуютно, понимая, что все происходит совсем не так, как ей внушают, а она не способна аргументировано отстоять свое мнение.
Наташа ушла и ее место мгновенно заняла молодая мамаша с сыном. Она пила пиво и курила, а сын ел мороженое; причем мамаша каждую секунду одергивала его, заставляя есть медленнее, потому что у него «и так болит горло».
…Зачем тогда купила, дура?.. – подумала Юля, но не стала дальше вникать в этот парадокс – у нее теперь появился свой безответный вопрос.
В принципе, о происшествии можно было и забыть – никакие жизненные обстоятельства не принуждали ее к поискам ответа, но что-то невнятно подсказывало, что она должна это делать; не объясняя, правда, зачем…
Впрочем, люди пившие пиво и евшие мороженное под огромными красно-белыми зонтиками, ничего не заметили. Значит, в природе ничего не изменилось, и Юля подумала, что туча – это ее личное, сиюминутное впечатление. Скорее, от скуки, чем от желания курить, Юля достала длинную тонкую сигарету, чиркнула зажигалкой. Она специально покупала самые легкие сигареты – от остальных во рту появлялась горечь, и слюна становилась тягучей, а эту было просто приятно держать в руке, почти не ощущая вкус дыма.
Юля отвернулась от столиков. Их созерцание вызывало зависть, переходившую в раздражение, ведь у большинства сидевших там людей в кошельках наверняка не было столько денег, сколько она могла сейчас спокойно истратить, не отчитываясь ни перед кем; да и столько свободного времени у них тоже, скорее всего, не было. Так почему они могли беззаботно смеяться, рассказывать о чем-то, бурно жестикулируя, а она маялась рядом со старушкой, отдыхавшей перед очередным «броском» до магазина? А потому, что если пересесть за столик, волей-неволей придется вникать в веселый, беззаботный треп, и от этого чувство зависти сделается еще сильнее – Юля уже пробовала не раз…
…И почему все происходит так неправильно? Разве я какая-то глупая «страхолюдина» или мне не хочется общения? Очень даже хочется!.. Только где его взять, если человек нигде не работает, а старых друзей почти не осталось – разбрелись по жизни в неизвестных направлениях…
Если б Паша относился к жене хоть чуточку по-другому, то, возможно, жизнь не выглядела такой беспросветной, но, с другой стороны, в чем Юля могла упрекнуть его? В деньгах муж ее не ограничивал, не закатывал сцен ревности, не устраивал пьяных дебошей, в день рождения являлся с цветами и подарком – идеал, короче. И неважно, что всякой золотой мишуры, которую некуда надеть, скопилась уже целая шкатулка (иногда Юле начинало казаться, что «поздравительные мероприятия» записаны у него в ежедневнике, наряду с деловыми встречами и переговорами, а за подарками он посылает секретаршу, если таковая имелась).
«А как думаешь, зарабатываются серьезные деньги?» – любил повторять он абсолютно спокойным голосом; на этом Юля стыдливо умолкала и уходила в другую комнату, понимая, что полностью не права – деньги, к которым она давно привыкла, достаются именно тем, что ни на что другое места в жизни не остается. Юля перестала даже намекать, что неплохо б сходить вместе в театр или ресторан, не говоря о том, чтоб куда-нибудь уехать и просто побыть вдвоем – подобная химера уже не будоражила ее воображение.
Пару лет назад ощущение «бесплатного приложения» достигло критической точки, и она попыталась вырваться из клетки. Правда, походило это, скорее, на восстание декабристов, чем на настоящую революцию – уходить от Паши она не собиралась, а решила всего лишь построить собственную, параллельную жизнь. Для этого она закончила бухгалтерские курсы, но Паша поставил условие, либо она начинает жить на свои деньги, либо он готов повысить ей довольствие, но жена по-прежнему сидит дома. Юля три дня думала и сдалась – даже не потому, что боялась остаться без средств, а не смогла представить, как они будут жить вместе, но каждый на свои деньги. Ей показалось, что при такой независимости семья распадется не только в финансовом, но и в самом прямом смысле, и они быстро окажутся каждый сам по себе.
Возможно, если б у них были дети, все б складывалось по-иному, но… Чью вину тут считать большей, по негласному договору, они старались не выяснять. К тому же, при трезвом анализе, Юля прекрасно понимала, что никакой ребенок ей уже не нужен; это лишь абстрактная соломинка, которую придумывает себе каждый, заблудившийся по жизни, человек. Как только фантазия рисовала это орущее ночи напролет, писающее, какающее в кроватку и при этом постоянно требующее еды, существо, Юлю охватывал панический ужас; потом он проходил, сменяясь вполне корректной формулировкой – все надо делать вовремя. Причем, «вовремя» относилось не к возрасту (тридцать два года – это вообще не возраст!), а к психологическому состоянию. Но вовремя не получилось…
Тогда у них не было не только трехкомнатной квартиры, а даже своего угла, и от «макаронной диеты» спасала лишь помощь Пашиных родителей. Как в таких условиях оставлять ребенка, возникшего совершенно нежданно?.. А никак – это Паша доказал очень грамотно, и она согласилась, решив, что все еще получится потом, но то ли гинекологи сделали что-то не так, то ли Юлин организм оказался излишне капризным, но потом ничего не получалось.
Юля бросила окурок в стоявшую рядом урну и уставилась вглубь парка. Она еще помнила ностальгическую фигуру пионера, запускавшего в небо маленькую ракету; ряды скамеек с выгнутыми спинками, вечно облепленных старичками-шахматистами; мороженщицу с обшарпанной белой тележкой. Теперь на месте всего этого стояло сверкающее здание «McDonald’s», проглотившее заодно и добрую половину деревьев; а еще «Baskin Robbins» назывался тогда кафе «Россиянка» (по праздникам родители водили ее туда). Юля не знала, хотелось бы ей вернуть то время или нет. Конечно, хорошо снова ощутить, что впереди целая жизнь, но ведь ее новый вариант мог бы сложиться гораздо хуже нынешнего. Сколько людей не имеют того, что для нее является нормой, а она еще «нос воротит», мечтая о чем-то феерическом!..
Через парк, сокращая путь, тек жидкий людской ручеек. Юля не вглядывалась в лица, воспринимая, как в калейдоскопе, лишь смену цветовых пятен, но одно из них, ярко красное сверху и белое внизу, вдруг направилось в ее сторону.
…Господи, Наташка, что ли?.. – Юля присмотрелась внимательнее, – такая рыжая?.. Сколько ж мы не виделись? Да, почти год. Курсы закончили два года назад, а виделись… правильно, в прошлом году, тоже летом…
– Привет, – Наташа улыбнулась, присаживаясь рядом, – смотрю, ты или не ты….
– Я, – Юля обрадовалась. Это был человек из ее маленького, почти несуществующего, но собственного мирка.
– На солнышке греешься? – Наташа достала сигарету, – зарабатываешь «свекловичный загар»?
– А что еще делать? – первый радостный порыв прошел, и Юля судорожно думала, о чем они могут поговорить. Что осталось у них общего?
– Так и не работаешь? – спросила Наташа.
– Пашка не разрешил. Говорит, лучше сам буду платить тебе зарплату.
– Кто б мне такое предложил, – Наташа вздохнула, – а я три фирмы тяну. Сейчас, вот, бегу из налоговой. Проверку на нас «доброжелатели» наслали, но, вроде, отбились малой кровью. Ты не представляешь, что сейчас за система налогообложения!..
Юля вдруг подумала, что этот человек уже не принадлежит ее миру и радовалась встрече она зря.
– …Детей у вас так и нет? – Наташа на полуслове оборвала профессиональные рассуждения.
– Откуда ж они возьмутся?
– Ну, муж-то ведь есть, – чувствовалось, что Наташа настолько довольна собой, что проблемы, касавшиеся других, выглядели мелкими и легки разрешимыми.
– Он весь в делах. Я его почти и не вижу.
– Главное, чтоб деньги в дом носил, – резюмировала Наташа беззаботно, – а то некоторые, лежат на диване целый день и ждут, когда жена продукты купит, да еще пожрать приготовит… слушай, прошлый раз ты рассказывала, что у тебя «роман»…
– Да не было никакого «романа»! – Юля с трудом вытащила из небытия улыбающееся лицо с ямочками на щеках и высокую атлетическую фигуру мужчины, от которого осталось только имя. Разве можно это назвать «романом»? Скорее, очередная (после попытки работать) форма протеста, ведь никакой любви там не было и в помине. Позже Юля поняла, что вела себя, как маленькая девочка, поступающая назло родителям, если те не покупают ей куклу. Правда, для маленькой девочки существовал готовый рецепт – вместо куклы, она б получила хорошего ремня, и сразу усвоила, что идти против родителей не стоит; Юле же, для осознания бесперспективности своей затеи, потребовался целый месяц. Роль «ремня» в ее случае выполнили невероятные стечения обстоятельств, подействовавшие не менее болезненно и поучительно, чем исхлестанная попа.
К примеру, когда Андрей пригласил Юлю к себе (его жена находилась в командировке), то не смог открыть дверь собственной квартиры, сломав в замке ключ. Потом, когда они собрались выехать на природу, не завелась машина, и пришлось, как дети, целоваться в кино. Потом она умудрилась перепутать место встречи; потом в назначенный час у него возникли незапланированные дела; потом у нее не вовремя пришли «месячные»; потом…. а потом Андрей просто пропал.
Неделю Юля томилась в ожидании звонка, но, в конце концов, успокоилась, решив, что стать любовницей ей не суждено и больше даже не пыталась отвечать ни на чьи заигрывания, во избежание разочарований. Кроме того, она сделала философский вывод, что насиловать судьбу бессмысленно, и случается только то, чему надлежит случиться. Ей не слишком нравилось слово «фатализм», но оно наиболее точно отражало состояние души.
Зато едва они расстались с Андреем, Юле стал постоянно сниться один и тот же сон. Она даже хотела написать в газету, типа «Приворота» или «Летучего голландца», чтоб помогли истолковать его, но почему-то было стыдно – вроде, даже если она подпишется лишь инициалами, все мгновенно узнают ее и будут смеяться, ведь только законченные лохи в двадцать первом веке могут верить снам.
Ничего особенного в том сне не происходило. Юля просто общалась с незнакомым, не похожим ни на кого мужчиной, который не являлся ни красавцем, ни атлетом (это могло б явиться хоть каким-то объяснением). Любовью они тоже не занимались, и, вообще, во сне отсутствовало эротическое начало – они только разговаривали, причем, на утро Юля ни разу не смогла вспомнить, о чем именно. Одно время она стала думать, что общаются они на несуществующем языке, но потом решила, что не может владеть несуществующим языком, даже во сне. Короче, очень странная фантазия…
Последние полгода сон снился гораздо реже. Юля тосковала, хоть и не могла объяснить, чего ей не хватает, что дают ей бесконечные, невоспроизводимые днем ночные беседы. Если только странный мужчина – это символ надежды, что когда-нибудь ее жизнь должна будет наполниться неким содержанием, приносящим радость и удовлетворение?..
Она пыталась вызывать сон искусственно – ложилась в постель и мысленно восстанавливала знакомые черты, но они не оживали, оставаясь бесполезным портретом…
Наташа докурила и поднялась, чтоб уйти, но передумала.
– Давай, выпьем чего-нибудь. Пить хочу – умираю.
– А?.. – вынырнув из воспоминаний, Юля посмотрела на нее, удивившись, что та еще здесь, – давай, выпьем.
Несмотря на то, что в поисках свободного места, между столиками бродило несколько посетителей с полными подносами, им повезло – два молодых человека встали, шумно отодвинув красные пластиковые стулья.
– Садитесь. Мы уходим, – сказал один, а второй улыбнулся:
– Приятно уступить место красивым девушкам.
Это походило на прелюдию к знакомству, но молодые люди, действительно, ушли.
– Я балдею, – оценила поступок ребят Наташа, занимая освободившейся столик, – ты что будешь, колу или пиво? Я-то колу, мне еще на работу возвращаться.
– Тогда и я, – Юля полезла в кошелек, решив, что ей деньги достаются гораздо проще, – угощаю.
– С удовольствием! – Наташа ушла внутрь кафе, а Юля принялась изучать публику, соотнося впечатления, полученные на скамейке, с теми, что возникали при детальном рассмотрении.
У девушки в розовом костюме, которая издали выглядела даже красивой, оказывается, на носу имелся большой, плохо запудренный прыщ. Две дамы, пожиравшие куриные крылышки, вблизи смотрелись совсем ужасно – их толстые белые ноги в не по возрасту коротких юбках явно портили аппетит соседям, а, вот… странно, этого мужчину Юля не видела со своего «наблюдательного пункта», потому что его столик закрывала пивная палатка.
Мужчина сидел над уже пустой тарелкой; перед ним был большой пластиковый стакан, но напитка в нем оставалось на самом донышке. Он курил, глядя на ползущие мимо автомобили. …Он похож… Мужчина повернул голову. …Нет, он не просто похож! Это ж человек из моего сна!.. Юля настолько растерялась, что глупо открыла рот. Конечно, ничего подобного не могло происходить в реальности – сны не могут материализоваться, но сходство было поразительным!..
– Эй! – Наташа поставила колу, – ты чего?
Юля перевела на нее взгляд, но ничего не смогла ответить.
– Юль, с тобой все нормально?
Юля кивнула и вновь повернулась к дальнему столику, но там осталась лишь неубранная посуда.
…Это глюки, – решила она с облегчением, но тут же заметила, что мужчина преспокойно идет по улице в направлении площади; и фигура его, и походка казались удивительно знакомыми – именно так он подходил к ней во сне. Потом мужчина затерялся в толпе, и Юля смогла перевести дыхание; правда, в голове остался такой сумбур, что ничего вразумительного она не могла даже подумать – не то, что сказать.
Наташа обиженно отвернулась, делая маленькие глотки из недовольно шипящей бутылки, и Юля почувствовала себя виноватой. С исчезновением мужчины, мысль о галлюцинации стала еще более уверенной. …Надо срочно возвращаться в реальность… Она тоже взяла ледяную бутылку и поднесла к губам. Сильно газированный напиток ударил в нос, окончательно приводя ее в чувство.
– Прикинь, – сказала она, – я только что видела мужика…
– Какого мужика?.. – Наташины мысли успели вернуться к налоговой проверке и прочим животрепещущим вопросам.
– Раньше он снился мне чуть не каждую ночь. Мы рассказывали о чем-то и мне было очень хорошо. А сейчас я видела, как он сидел, вон, за тем столиком.
– Мужики снятся при сексуальной неудовлетворенности.
– Но у нас ничего не было… – Юля опустила глаза, пытаясь припомнить – может, она все-таки что-то упустила в своих снах.
– Тут важен сам факт. Я читала в сонниках, что мужчина, тем более, незнакомый – это всегда к недостатку секса.
Юля быстро прикинула и пришла к выводу, что с сексом у нее все более-менее в порядке. Конечно, могло быть, и лучше, и красивее, но уж никакой неудовлетворенности, чтоб бредить этим по ночам, она, точно, не испытывала. Но разве Наташа поверит, если в сонниках написано по-другому? Еще на курсах Юля заметила, что она – бухгалтер по натуре и все у нее должно быть строго разнесено по счетам и сходиться до копейки без каких-либо вариантов.
– Допустим, – нехотя согласилась она, – но здесь-то он откуда, если, как ты говоришь, он – моя «эротическая фантазия»?
– Я думаю, – Наташа допила колу, – ты его когда-то видела, но не обратила внимания, а зрительная память зафиксировала образ; ну, либо он просто похож на твой сон. Ведь согласись, если не считать уродов и красавцев, все мужики похожи.
Юля поняла, что дальше обсуждать тему бесполезно. Она никогда не сможет объяснить, что это тот же самый человек, потому что чувствует это неизвестным, каким-то нечеловеческим чутьем, и секс здесь совсем не при чем.
– В «золотой клетке» у тебя скоро крыша поедет. Если твой деспот не дает тебе работать, иди, поучись еще чему-нибудь. Надеюсь, против учебы он не будет возражать? Какой-нибудь кружок вязания или макраме, – Наташа посмотрела на часы, – ладно, мне пора – обещала вернуться после обеда. Звони, телефон тот же, – она поднялась, подхватив пакет с документами.
– Позвоню, – Юля облегченно вздохнула; она чувствовала себя неуютно, понимая, что все происходит совсем не так, как ей внушают, а она не способна аргументировано отстоять свое мнение.
Наташа ушла и ее место мгновенно заняла молодая мамаша с сыном. Она пила пиво и курила, а сын ел мороженое; причем мамаша каждую секунду одергивала его, заставляя есть медленнее, потому что у него «и так болит горло».
…Зачем тогда купила, дура?.. – подумала Юля, но не стала дальше вникать в этот парадокс – у нее теперь появился свой безответный вопрос.
В принципе, о происшествии можно было и забыть – никакие жизненные обстоятельства не принуждали ее к поискам ответа, но что-то невнятно подсказывало, что она должна это делать; не объясняя, правда, зачем…