Чуть позже похожие процессы начались среди марийцев – при переписи 2002 года 56 тыс. назвали себя «луговыми марийцами», а 19 тыс. – «горными». Горные были лояльны властям Республики Марий Эл, а остальные ушли в оппозицию. В том же году одно из движений призвало северных коми при переписи записаться не как «коми», а как «коми-ижемцы». Половина жителей Ижемского района последовала этому призыву.
Средством подавления традиций стал курс на имитацию социальных форм Запада. Проектирование, то есть выстраивание образа будущего, требует соединения рационального мышления с памятью и творчеством. Когда эти способности иссыхают и деградируют, то резко сужается «горизонт будущего», подавляется творчество и альтернатив не остается – мы верим в идею-фикс. Иного не дано!
К имитации склоняются культуры, оказавшиеся неспособными ответить на вызов времени, это служит признаком упадка и часто принимает карикатурные формы. Так, у нас ввели английскую должность мэра, французскую должность префекта, а в Москве и немецкую должность статс-секретаря. Знай наших, мы недаром стали членом «восьмерки»!
Примечательно, что имитируют всегда подходы и структуры передовых чужеземцев, имитация всегда сопряжена с низкопоклонством. Это слово, смысл которого был обесценен идеологическими кампаниями, вдруг опять стал актуальным. Именно низкопоклонство! Казалось бы, всегда можно найти объект для имитации и в собственном прошлом – но нет, само это прошлое мобилизует память и неизбежно втянет твой разум в творческий процесс. Имитатор, подавляющий разум и творчество, вынужден быть антинациональным.
Скопировать с Запада пытались даже важнейший механизм собирания и воспроизводства народа – государство. Его рассматривали как машину, которую можно построить по хорошему чертежу. Понравился «западный» чертеж – двухпартийная система с ее «сдержками и противовесами». Долго бились, чтобы построить «систему с мощным правым центром, с левым центром в виде социал-демократической идеи». Ничего не вышло с социал-демократией – как ни пытались Горбачев, Рыбкин, Селезнев и даже Фонд Эберта.
То же с административной реформой. Выделили из министерств «агентства» – зачем? Президент фонда «Единство во имя России» В. Никонов объяснил: «Идет вестернизация, американизация структуры правительства, число министерств в котором почти совпадает с американским». Именно так – «американизация структуры правительства». Ирония? Нет, всерьез.
Экономист В.А. Найшуль пишет: «Рыночный механизм управления экономикой – достояние общемировой цивилизации – возник на иной, нежели в нашей стране, культурной почве… Рынку следует учиться у США, точно так же, как классическому пению – в Италии, а праву – в Англии».
Надо, мол, найти «чистый образец» – и учиться у него. Это кредо имитатора, по нынешним временам просто нелепое. Копирование больших систем невозможно, оно ведет к подавлению и разрушению культуры, которая пытается «перенять» чужой образец. При освоении чужих достижений необходим синтез, создание новой структуры, выращенной на собственной культурной почве.
И рынок, и право – большие системы, в огромной степени сотканные особенностями конкретного общества. Обе эти системы настолько переплетены со всеми формами человеческих отношений, что идея «научиться» им у какой-то одной страны находится на грани абсурда. Почему, например, праву надо учиться в Англии – разве во Франции не было права или Наполеон был глупее Дизраэли? А разве рынок в США лучше или «умнее» рынка в Японии или в Сирии?
Да и как вообще можно учиться рынку у США, если сиамским близнецом этого рынка, без которого этого рынка просто не могло бы существовать, является, образно говоря, «морская пехота США»? Это прекрасно выразил Т.Фридман, советник Мадлен Олбрайт: «Невидимая рука рынка никогда не окажет своего влияния в отсутствие невидимого кулака. МакДональде не может быть прибыльным без МакДоннел Дугласа, производящего F-15. Невидимый кулак, который обеспечивает надежность мировой системы благодаря технологии Силиконовой долины, называется наземные, морские и воздушные Вооруженные силы, а также Корпус морской пехоты США».
Учиться у других стран надо для того, чтобы понять, почему рынок и право у них сложились так, а не иначе – чтобы выявить и понять суть явлений и их связь с другими сторонами жизни общества. А затем, понимая и эту общую суть явлений, и важные стороны жизни нашего общества, переносить это явление на собственную почву (если ты увлечен странной идеей, что в твоей стране ни рынка, ни права не существует). Но для этого как раз необходимо изучить право и в Англии, и во Франции, и в Византии – да и у Ярослава Мудрого и Иосифа Виссарионовича Сталина поучиться. Не для того, чтобы копировать, а чтобы понять.
Реформы в России стали огромной программой имитации Запада. Это было признаком духовного кризиса нашей интеллектуальной элиты, а затем стало и одной из главных причин общего кризиса. Отказавшись от проектирования будущего, взяв курс на самую тупую имитацию, наши реформаторы подавили и те ростки творческого чувства, которые пробивались во время перестройки.
Пробегите мысленно все стороны жизнеустройства – везде реформаторы пытались и пытаются переделать те системы, которые сложились в России и СССР, по западным образцам. Сложилась в России своеобразная школа – в длительных поисках и притирке к социальным и культурным условиям страны, с внимательным изучением и зарубежного опыта. Результаты ее были не просто хорошими, а именно блестящими, что было подтверждено объективными показателями и отмечено множеством исследователей и Запада, и Востока. Нет, эту школу было решено кардинально изменить, перестроив по специфическому шаблону западной школы.
Сложился в России примерно за 300 лет, своеобразный тип современной армии, во многих чертах отличный от западных армий с их идущей от средневековья традицией наемничества (само слово «солдат» происходит от латинского «soldado», что значит «нанятый за плату»). Российская армия, особенно в ее советском обличье, показала высокую эффективность в оборонительных, отечественных войнах. Никто не отрицает, что такая армия стране нужна и сейчас – но ее сразу стали ломать и перестраивать по типу западной наемной армии (даже ввели нашивки с угрожающими символами – хищным орлом, оскаленным тигром – то, что всегда претило русской военной культуре).
Сложилась в России, за полвека до революции, государственная пенсионная система, отличная и от немецкой, и от французской. Потом, в СССР, она была распространена на всех граждан, включая колхозников. Система эта устоялась, была всем понятной и нормально выполняла свои явные и скрытые функции – нет, ее сразу стали переделывать по неолиберальной англо-саксонской схеме, чтобы каждый сам себе, индивидуально копил на старость, поручая частным фирмам «растить» его накопления.
Культурная травма – это именно агрессия, средство войны, а не реформы. По словам П.А. Сорокина, реформа «не может попирать человеческую природу и противоречить ее базовым инстинктам». Человеческая природа каждого народа – это укорененные в подсознании фундаментальные ценности, которые уже не требуется осознавать, поскольку они стали казаться «естественными». Изменения в жизнеустройстве народа в России именно попирали эту «природу» и противоречили «базовым инстинктам» подавляющего большинства населения.
Многие народы пережили культурные травмы, и это надолго определяло их судьбу. В теоретическую модель культурной травмы хорошо вписывается русская Смута начала XVII в. Тогда же в обиход вошли понятия, точно соответствующие сути современной теории. Автор первого на Руси трактата «Политика» хорват Ю. Крижанич ввел тогда слово чужебесие как смертельно опасное для народа внедрение чужих нравов и порядков. Он писал: «Ничто не может быть более гибельно для страны и народа, нежели пренебрежение своими благими порядками, обычаями, законами, языком и присвоение чужих порядков и чужого языка, и желание стать другим народом» [70, с. 635]. В России 90-х годов чужебесие было не болезнью народа, а специально занесенной ему инфекцией.
Культурная травма, нанесенная народу, привела к культурному шоку. Он вызвал тяжелый душевный разлад у большинства граждан. В начале 90-х годов 70 % опрошенных относили себя к категории «людей без будущего». В 1994 году «все возрастные группы пессимистически оценивали свое будущее: в среднем только 11 % высказывали уверенность, тогда как от 77 до 92 % по разным группам были не уверены в нем» [71]. Летом 1998 года (до августовского кризиса) на вопрос «Кто Я?» 38 % при общероссийском опросе ответили: «Я – жертва реформ» (в 2004 году таких ответов 27 %).
Надо подчеркнуть, что 90-е годы ослабили и постсоветскую государственность. Тот народ, который в здоровом советском обществе был вместе с Отечеством, что и придавало легитимность и силу государству, просто исчез, когда государство объявило себя не Отечеством, а либеральным «ночным сторожем». В таком состоянии оно уже не может и обратиться за помощью к старому народу, у него уже нет для этого соответствующего языка. В 1991 году советский народ еще был дееспособен, но он не понимал, что власть потеряла дееспособность, и ее надо спасать.
Актом войны государства против народа стало в 90-е годы планомерное массирование разрушение универсума символов, которые армировали национальное самосознания. Уже это по своей разлагающие силе было сравнимо с эффектом экономической войны.
A.C. Панарин пишет о России 90-х годов: «Ясно, что новая экономическая среда – это пространство экономического геноцида. Но не менее агрессивна в отношении населения «этой» страны и господствующая духовно-идеологическая среда. Ее репрессивная бдительность направлена против любых проявлений здравого смысла народа, его культурно-исторической памяти и традиций.
Господствующая пропаганда опустошает национальный пантеон, последовательно оскверняя образы национальных героев, полководцев (от Суворова до Жукова), писателей (вся великая русская литература заподозрена в грехе опасного морального максимализма, связанного с сочувствием к униженным и оскорбленным), создателей национальной музыки, живописи, зодчества» [55, с. 294–295].
Символы занимают особое место в мире культуры, в котором живет человек. Они – отложившиеся в сознании образы (призраки) вещей, явлений, человеческих отношений, которые приобретают метафизический смысл. Мы в мире символов живем духовно, под его влиянием организуем нашу земную жизнь. Каждый из нас «утрясает» свою личную биографию через символы, с их помощью она укладывается в то время и пространство, где нам довелось жить. Мир символов легитимирует жизнь человека в мире, придает ей смысл и порядок. Он упорядочивает также историю народа, страны, связывает ее прошлое, настоящее и будущее.
Символы создают нашу общую память, благодаря которой мы и становимся народом. Через них мы ощущаем нашу связь с предками и потомками, что и позволяет человеку принять мысль о своей личной смерти.
Человек с разрушенным миром символов теряет ориентиры, свое место в мире, понятия о добре и зле. Разрушительный штурм символов был учинен в России в 80–90-е годы. Конечно, прочность мира советских символов стала подрываться раньше, чем пришел Горбачев – с 60-х годов действовала «партия антисоветской трансформации». Однако масштабы разрушений стали видны в 90-е годы. В 1996 г., перед выборами президента, 13 банкиров в своем известном «Открытом письме» обещали, в качестве уступки: «Оплевывание исторического пути России и ее святынь должно быть прекращено». Радикальные западники даже бравировали своим бесстрашием в манипуляции с символами, в солидных журналах прошел поток публикаций на эту тему. Жизнь без символов, без опоры, в пустоте стала выдаваться за образец.
Перечень символов, которые были сознательно лишены святости (десакрализованы) в общественном сознании, обширен. Дело не ограничивалось теми, которые непосредственно связаны с политическим строем или вообще государственностью Руси, России и СССР (Сталин, затем Ленин и т. д. вплоть до Александра Невского и князя Владимира). Примечательна передача программы «Взгляд», в которой утверждалось, что Юрий Гагарин не летал в Космос и весь его полет был мистификацией. Большие усилия были предприняты для снятия символического значения образа земли, превращения ее в товар (как известно, «не может иметь святости то, что имеет цену»).
Сильнодействующим средством разрушения было осмеяние, идеологизированное острословие, имеющее своим объектом именно скрепляющие общество символы. Фрейд в монографии «Острословие и его отношение к бессознательному» писал, что тенденциозные остроты служат «оружием атаки на великое, достойное и могущественное, внешне и внутренне защищенное от открытого пренебрежения им».
Целый ряд эстрадных юмористов стали влиятельными реальными политиками.
Осмеяние символов государственности было тотальным, в публикациях «Огонька», «Столицы», «Московского комсомольца» тех лет сквозила радость по поводу любой аварии, любого инцидента.
На это было направлено, например, устройство концерта поп-музыки на Красной площади именно 22 июня 1992 года Красная площадь – один из больших и сложных символов, олицетворяющих связь поколений. Это прекрасно знали идеологи, потому и устроили тут концерт. И чтобы даже у тугодума не было сомнений в том, что организуется святотатство, диктор телевидения объявил тогда: «Будем танцевать на самом престижном кладбище страны».
Известно, что важнейшим для нашего национального самосознания был обобщенный символ Великой Отечественной войны. Разрушение этого символа в течение целого десятилетия было почти официальной государственной программой. Возник поток литературы и передач, релятивизирующих предательство, снимающих его абсолютный отрицательный смысл. Сложился популярный жанр предательской литературы. Это не только книги Резуна, но и масса «научных» книг. Известные и хорошо документированные события войны излагались российскими «историками» на основании немецких архивов и мемуаров, причем печатались даже фальшивки, давно разоблаченные в ФРГ. В целом это была большая и хорошо финансируемая программа вытеснения из нашей коллективной исторической памяти образа Отечественной войны. Когда мы утратим верный образ своей войны, связность народа снизится еще на один уровень.
Масштаб этой угрозы виден из того факта, что интенсивность усилий по разрушению символического образа Великой Отечественной войны нисколько не снизилась после ухода Ельцина. Напротив, она в последние годы резко усилилась.
М.А. Гареев пишет: «Начиная со времен перестройки и особенно в последние годы все перевернулось вверх дном. Большинство СМИ, литература, школьные и вузовские учебники и особенно телевидение почти полностью переключились на искажение важнейших событий и пересмотр итогов Второй мировой войны в целом… Настоящие историки или ветераны войны почти лишены возможности выступить в СМИ, сказать свое слово. Книги В. Суворова (Резуна) и других фальсификаторов издаются миллионными тиражами. Западные спонсоры и отечественные издательства этому способствуют…
В учебнике по литературе для старших классов[36] из всех писателей, писавших о войне, рекомендованы только два: Иосиф Бродский (стихотворение «На смерть Жукова») и Георгий Владимов («Генерал и его армия»). Водной из детских энциклопедий выдающимися полководцами Второй мировой войны названы Монтгомери, Гудериан и Власов…
Министерство образования и науки РФ лишь имитирует свою деятельность в области преподавания истории. Что будут знать выпускники средних школ, например, о том, «какие изменения произошли в Красной Армии в ходе войны» (об этом написаны сотни томов), если в качестве правильного ответа на этот вопрос ЕГЭ им предлагается такой: «были введены погоны, появились гвардейские части и заградительные отряды»? [36].
Средством подавления традиций стал курс на имитацию социальных форм Запада. Проектирование, то есть выстраивание образа будущего, требует соединения рационального мышления с памятью и творчеством. Когда эти способности иссыхают и деградируют, то резко сужается «горизонт будущего», подавляется творчество и альтернатив не остается – мы верим в идею-фикс. Иного не дано!
К имитации склоняются культуры, оказавшиеся неспособными ответить на вызов времени, это служит признаком упадка и часто принимает карикатурные формы. Так, у нас ввели английскую должность мэра, французскую должность префекта, а в Москве и немецкую должность статс-секретаря. Знай наших, мы недаром стали членом «восьмерки»!
Примечательно, что имитируют всегда подходы и структуры передовых чужеземцев, имитация всегда сопряжена с низкопоклонством. Это слово, смысл которого был обесценен идеологическими кампаниями, вдруг опять стал актуальным. Именно низкопоклонство! Казалось бы, всегда можно найти объект для имитации и в собственном прошлом – но нет, само это прошлое мобилизует память и неизбежно втянет твой разум в творческий процесс. Имитатор, подавляющий разум и творчество, вынужден быть антинациональным.
Скопировать с Запада пытались даже важнейший механизм собирания и воспроизводства народа – государство. Его рассматривали как машину, которую можно построить по хорошему чертежу. Понравился «западный» чертеж – двухпартийная система с ее «сдержками и противовесами». Долго бились, чтобы построить «систему с мощным правым центром, с левым центром в виде социал-демократической идеи». Ничего не вышло с социал-демократией – как ни пытались Горбачев, Рыбкин, Селезнев и даже Фонд Эберта.
То же с административной реформой. Выделили из министерств «агентства» – зачем? Президент фонда «Единство во имя России» В. Никонов объяснил: «Идет вестернизация, американизация структуры правительства, число министерств в котором почти совпадает с американским». Именно так – «американизация структуры правительства». Ирония? Нет, всерьез.
Экономист В.А. Найшуль пишет: «Рыночный механизм управления экономикой – достояние общемировой цивилизации – возник на иной, нежели в нашей стране, культурной почве… Рынку следует учиться у США, точно так же, как классическому пению – в Италии, а праву – в Англии».
Надо, мол, найти «чистый образец» – и учиться у него. Это кредо имитатора, по нынешним временам просто нелепое. Копирование больших систем невозможно, оно ведет к подавлению и разрушению культуры, которая пытается «перенять» чужой образец. При освоении чужих достижений необходим синтез, создание новой структуры, выращенной на собственной культурной почве.
И рынок, и право – большие системы, в огромной степени сотканные особенностями конкретного общества. Обе эти системы настолько переплетены со всеми формами человеческих отношений, что идея «научиться» им у какой-то одной страны находится на грани абсурда. Почему, например, праву надо учиться в Англии – разве во Франции не было права или Наполеон был глупее Дизраэли? А разве рынок в США лучше или «умнее» рынка в Японии или в Сирии?
Да и как вообще можно учиться рынку у США, если сиамским близнецом этого рынка, без которого этого рынка просто не могло бы существовать, является, образно говоря, «морская пехота США»? Это прекрасно выразил Т.Фридман, советник Мадлен Олбрайт: «Невидимая рука рынка никогда не окажет своего влияния в отсутствие невидимого кулака. МакДональде не может быть прибыльным без МакДоннел Дугласа, производящего F-15. Невидимый кулак, который обеспечивает надежность мировой системы благодаря технологии Силиконовой долины, называется наземные, морские и воздушные Вооруженные силы, а также Корпус морской пехоты США».
Учиться у других стран надо для того, чтобы понять, почему рынок и право у них сложились так, а не иначе – чтобы выявить и понять суть явлений и их связь с другими сторонами жизни общества. А затем, понимая и эту общую суть явлений, и важные стороны жизни нашего общества, переносить это явление на собственную почву (если ты увлечен странной идеей, что в твоей стране ни рынка, ни права не существует). Но для этого как раз необходимо изучить право и в Англии, и во Франции, и в Византии – да и у Ярослава Мудрого и Иосифа Виссарионовича Сталина поучиться. Не для того, чтобы копировать, а чтобы понять.
Реформы в России стали огромной программой имитации Запада. Это было признаком духовного кризиса нашей интеллектуальной элиты, а затем стало и одной из главных причин общего кризиса. Отказавшись от проектирования будущего, взяв курс на самую тупую имитацию, наши реформаторы подавили и те ростки творческого чувства, которые пробивались во время перестройки.
Пробегите мысленно все стороны жизнеустройства – везде реформаторы пытались и пытаются переделать те системы, которые сложились в России и СССР, по западным образцам. Сложилась в России своеобразная школа – в длительных поисках и притирке к социальным и культурным условиям страны, с внимательным изучением и зарубежного опыта. Результаты ее были не просто хорошими, а именно блестящими, что было подтверждено объективными показателями и отмечено множеством исследователей и Запада, и Востока. Нет, эту школу было решено кардинально изменить, перестроив по специфическому шаблону западной школы.
Сложился в России примерно за 300 лет, своеобразный тип современной армии, во многих чертах отличный от западных армий с их идущей от средневековья традицией наемничества (само слово «солдат» происходит от латинского «soldado», что значит «нанятый за плату»). Российская армия, особенно в ее советском обличье, показала высокую эффективность в оборонительных, отечественных войнах. Никто не отрицает, что такая армия стране нужна и сейчас – но ее сразу стали ломать и перестраивать по типу западной наемной армии (даже ввели нашивки с угрожающими символами – хищным орлом, оскаленным тигром – то, что всегда претило русской военной культуре).
Сложилась в России, за полвека до революции, государственная пенсионная система, отличная и от немецкой, и от французской. Потом, в СССР, она была распространена на всех граждан, включая колхозников. Система эта устоялась, была всем понятной и нормально выполняла свои явные и скрытые функции – нет, ее сразу стали переделывать по неолиберальной англо-саксонской схеме, чтобы каждый сам себе, индивидуально копил на старость, поручая частным фирмам «растить» его накопления.
КУЛЬТУРНАЯ ТРАВМА
Результат информационно-психологической войны заключается в нанесении народу тяжелой культурной травмы. Это понятие определяют как «насильственное, неожиданное, репрессивное внедрение ценностей, остро противоречащих традиционным обычаям и ценностным шкалам», как разрушение культурного времени-пространства (по выражению М.М. Бахтина, хронотопа; сам он называл такие культурные травмы «временем гибели богов»). Теория культурной травмы возникла именно в ходе анализа нарушений национальной идентичности[35].Культурная травма – это именно агрессия, средство войны, а не реформы. По словам П.А. Сорокина, реформа «не может попирать человеческую природу и противоречить ее базовым инстинктам». Человеческая природа каждого народа – это укорененные в подсознании фундаментальные ценности, которые уже не требуется осознавать, поскольку они стали казаться «естественными». Изменения в жизнеустройстве народа в России именно попирали эту «природу» и противоречили «базовым инстинктам» подавляющего большинства населения.
Многие народы пережили культурные травмы, и это надолго определяло их судьбу. В теоретическую модель культурной травмы хорошо вписывается русская Смута начала XVII в. Тогда же в обиход вошли понятия, точно соответствующие сути современной теории. Автор первого на Руси трактата «Политика» хорват Ю. Крижанич ввел тогда слово чужебесие как смертельно опасное для народа внедрение чужих нравов и порядков. Он писал: «Ничто не может быть более гибельно для страны и народа, нежели пренебрежение своими благими порядками, обычаями, законами, языком и присвоение чужих порядков и чужого языка, и желание стать другим народом» [70, с. 635]. В России 90-х годов чужебесие было не болезнью народа, а специально занесенной ему инфекцией.
Культурная травма, нанесенная народу, привела к культурному шоку. Он вызвал тяжелый душевный разлад у большинства граждан. В начале 90-х годов 70 % опрошенных относили себя к категории «людей без будущего». В 1994 году «все возрастные группы пессимистически оценивали свое будущее: в среднем только 11 % высказывали уверенность, тогда как от 77 до 92 % по разным группам были не уверены в нем» [71]. Летом 1998 года (до августовского кризиса) на вопрос «Кто Я?» 38 % при общероссийском опросе ответили: «Я – жертва реформ» (в 2004 году таких ответов 27 %).
Надо подчеркнуть, что 90-е годы ослабили и постсоветскую государственность. Тот народ, который в здоровом советском обществе был вместе с Отечеством, что и придавало легитимность и силу государству, просто исчез, когда государство объявило себя не Отечеством, а либеральным «ночным сторожем». В таком состоянии оно уже не может и обратиться за помощью к старому народу, у него уже нет для этого соответствующего языка. В 1991 году советский народ еще был дееспособен, но он не понимал, что власть потеряла дееспособность, и ее надо спасать.
Актом войны государства против народа стало в 90-е годы планомерное массирование разрушение универсума символов, которые армировали национальное самосознания. Уже это по своей разлагающие силе было сравнимо с эффектом экономической войны.
A.C. Панарин пишет о России 90-х годов: «Ясно, что новая экономическая среда – это пространство экономического геноцида. Но не менее агрессивна в отношении населения «этой» страны и господствующая духовно-идеологическая среда. Ее репрессивная бдительность направлена против любых проявлений здравого смысла народа, его культурно-исторической памяти и традиций.
Господствующая пропаганда опустошает национальный пантеон, последовательно оскверняя образы национальных героев, полководцев (от Суворова до Жукова), писателей (вся великая русская литература заподозрена в грехе опасного морального максимализма, связанного с сочувствием к униженным и оскорбленным), создателей национальной музыки, живописи, зодчества» [55, с. 294–295].
Символы занимают особое место в мире культуры, в котором живет человек. Они – отложившиеся в сознании образы (призраки) вещей, явлений, человеческих отношений, которые приобретают метафизический смысл. Мы в мире символов живем духовно, под его влиянием организуем нашу земную жизнь. Каждый из нас «утрясает» свою личную биографию через символы, с их помощью она укладывается в то время и пространство, где нам довелось жить. Мир символов легитимирует жизнь человека в мире, придает ей смысл и порядок. Он упорядочивает также историю народа, страны, связывает ее прошлое, настоящее и будущее.
Символы создают нашу общую память, благодаря которой мы и становимся народом. Через них мы ощущаем нашу связь с предками и потомками, что и позволяет человеку принять мысль о своей личной смерти.
Человек с разрушенным миром символов теряет ориентиры, свое место в мире, понятия о добре и зле. Разрушительный штурм символов был учинен в России в 80–90-е годы. Конечно, прочность мира советских символов стала подрываться раньше, чем пришел Горбачев – с 60-х годов действовала «партия антисоветской трансформации». Однако масштабы разрушений стали видны в 90-е годы. В 1996 г., перед выборами президента, 13 банкиров в своем известном «Открытом письме» обещали, в качестве уступки: «Оплевывание исторического пути России и ее святынь должно быть прекращено». Радикальные западники даже бравировали своим бесстрашием в манипуляции с символами, в солидных журналах прошел поток публикаций на эту тему. Жизнь без символов, без опоры, в пустоте стала выдаваться за образец.
Перечень символов, которые были сознательно лишены святости (десакрализованы) в общественном сознании, обширен. Дело не ограничивалось теми, которые непосредственно связаны с политическим строем или вообще государственностью Руси, России и СССР (Сталин, затем Ленин и т. д. вплоть до Александра Невского и князя Владимира). Примечательна передача программы «Взгляд», в которой утверждалось, что Юрий Гагарин не летал в Космос и весь его полет был мистификацией. Большие усилия были предприняты для снятия символического значения образа земли, превращения ее в товар (как известно, «не может иметь святости то, что имеет цену»).
Сильнодействующим средством разрушения было осмеяние, идеологизированное острословие, имеющее своим объектом именно скрепляющие общество символы. Фрейд в монографии «Острословие и его отношение к бессознательному» писал, что тенденциозные остроты служат «оружием атаки на великое, достойное и могущественное, внешне и внутренне защищенное от открытого пренебрежения им».
Целый ряд эстрадных юмористов стали влиятельными реальными политиками.
Осмеяние символов государственности было тотальным, в публикациях «Огонька», «Столицы», «Московского комсомольца» тех лет сквозила радость по поводу любой аварии, любого инцидента.
На это было направлено, например, устройство концерта поп-музыки на Красной площади именно 22 июня 1992 года Красная площадь – один из больших и сложных символов, олицетворяющих связь поколений. Это прекрасно знали идеологи, потому и устроили тут концерт. И чтобы даже у тугодума не было сомнений в том, что организуется святотатство, диктор телевидения объявил тогда: «Будем танцевать на самом престижном кладбище страны».
Известно, что важнейшим для нашего национального самосознания был обобщенный символ Великой Отечественной войны. Разрушение этого символа в течение целого десятилетия было почти официальной государственной программой. Возник поток литературы и передач, релятивизирующих предательство, снимающих его абсолютный отрицательный смысл. Сложился популярный жанр предательской литературы. Это не только книги Резуна, но и масса «научных» книг. Известные и хорошо документированные события войны излагались российскими «историками» на основании немецких архивов и мемуаров, причем печатались даже фальшивки, давно разоблаченные в ФРГ. В целом это была большая и хорошо финансируемая программа вытеснения из нашей коллективной исторической памяти образа Отечественной войны. Когда мы утратим верный образ своей войны, связность народа снизится еще на один уровень.
Масштаб этой угрозы виден из того факта, что интенсивность усилий по разрушению символического образа Великой Отечественной войны нисколько не снизилась после ухода Ельцина. Напротив, она в последние годы резко усилилась.
М.А. Гареев пишет: «Начиная со времен перестройки и особенно в последние годы все перевернулось вверх дном. Большинство СМИ, литература, школьные и вузовские учебники и особенно телевидение почти полностью переключились на искажение важнейших событий и пересмотр итогов Второй мировой войны в целом… Настоящие историки или ветераны войны почти лишены возможности выступить в СМИ, сказать свое слово. Книги В. Суворова (Резуна) и других фальсификаторов издаются миллионными тиражами. Западные спонсоры и отечественные издательства этому способствуют…
В учебнике по литературе для старших классов[36] из всех писателей, писавших о войне, рекомендованы только два: Иосиф Бродский (стихотворение «На смерть Жукова») и Георгий Владимов («Генерал и его армия»). Водной из детских энциклопедий выдающимися полководцами Второй мировой войны названы Монтгомери, Гудериан и Власов…
Министерство образования и науки РФ лишь имитирует свою деятельность в области преподавания истории. Что будут знать выпускники средних школ, например, о том, «какие изменения произошли в Красной Армии в ходе войны» (об этом написаны сотни томов), если в качестве правильного ответа на этот вопрос ЕГЭ им предлагается такой: «были введены погоны, появились гвардейские части и заградительные отряды»? [36].
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента