Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Сергей Лесной
История руссов. Варяги и русская государственность
© Лазарев Е. С, переводы, научные комментарии, 2012
© ООО «Издательский дом «Вече», 2012
© ООО «Издательство «Вече», 2012
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© ООО «Издательский дом «Вече», 2012
© ООО «Издательство «Вече», 2012
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Часть 1
1. Существовало ли «призвание варягов»?
Как известно, «призвание варягов» было краеугольным камнем норманистской теории происхождения Руси. Советская историческая наука полностью и безоговорочно отрицает эту теорию.
Русское государство, называвшееся «Русь», началось не в Новгороде, а в Киеве и задолго до «призвания варягов». В дальнейшем династия новгородских князей – «Рюриковичей» захватила около 882 г. Киев, перенесла немедленно сюда столицу и включила Новгородскую область, вернее Новгородское государство, в понятие «Русь».
Со всем этим нельзя не согласиться. Однако неясно, когда и как создалась эта новгородская княжеская династия.
Посмотрим, как освещает этот вопрос капитальный труд, изданный Институтом Истории Академии Наук СССР: «Очерки истории СССР»; Период феодализма IХ – XV вв. в двух частях. Часть 1-я: IX – XIII вв., 1—984, 1953; часть 2-я: XIV – XV вв., 1—812, 1953 + 2 папки (10 + 5) весьма детальных карт.
Этот труд является, так сказать, официальным советским взглядом на древнюю историю Руси. Оказывается, что вопрос решается весьма просто: никакого призвания князей не существовало, всё это, мол, легенда и только. Везде в указанном труде имя Рюрика поэтому подчеркивается как легендарное.
Нам кажется (и мы постараемся это ниже доказать), что советские историки в своем отрицании варягов ударились в другую крайность и отрицают то, что на самом деле всё же было.
И здесь сказывается столь типичное для гуманитарных наук давление не столь логики, сколько «внутреннего убеждения». Варяги так стоят поперек горла представлениям советских историков, что они в пылу усердия выплескивают вместе с водой, т. е. норманистской дребеденью, и самого ребенка, т. е. историческую правду.
Почему советским историкам не нравится призвание варягов – нам остается непонятным. Совершенно очевидно, что роль варягов была мизерной, наконец имеются доказательства славянского происхождения князей-варягов. Таким образом ничего, так сказать, предосудительного в призвании «варягов» древними руссами усмотреть нельзя. В наших очерках мы привели много доказательств тому, что древнерусская государственность – дело исключительно славян, что ни «варяги» вообще, ни князья-«Рюриковичи» государственности не создавали, они были только выявлением уже существовавшей и прогрессировавшей государственности.
Отрицая призвание князей, советские историки оставляют начало истории Новгородского государства совершенно повисшим в воздухе.
Вот как начинает упомянутый капитальный труд по истории СССР главу: «Древнерусское государство, IX – Х вв.» (стр. 79):
«Согласно летописному преданию, именно северный, новгородский князь занял Киев, который с этого времени и становится “матерью городов русских”, центром древнерусского государства. Это событие, согласно летописным данным, произошло около 882 года, когда Олег, князь новгородский, собрал большое войско из новгородских словен, кривичей, чуди, мери, веси, наемников-варягов и хитростью захватил Киев, предварительно заняв Смоленск и Любеч и умертвив киевских князей Аскольда и Дира». Далее уже идет речь о последующей деятельности Олега.
Спрашивается: но кто же такой был Олег, откуда он взялся, как он стал новгородским князем? Казалось бы, в труде, заключающем 984 страницы, должно было найти себе место освещение вопроса: кто-же был первым русским князем? Если этим серьезно интересовались на Руси в начале XI века, то в наши времена, казалось бы, есть больше оснований интересоваться тем же.
Допустим, что «призвания князей» не было, но ведь Олег откуда-то да явился? Кто он: германец или славянин? Князь по происхождению и по традиции в Новгороде или случайный выскочка, либо, наконец, просто завоеватель?
На этот вопрос мы не находим решительно никакого ответа, и именно потому, что если заговорить об Олеге, то надо признать «призвание князей», а этого-то советские историки и боятся больше, чем чорт ладану.
Стоя на такой позиции, т. е. желая «и невинность соблюсти, и капитал приобрести», советские историки также ни слова не говорят о том, кто же был Игорь. О нем только деликатно, но достаточно уклончиво, сказано, что он был «преемник Олега».
С какой точки зрения ни рассматривать историю СССР, а в таком капитальном труде сказать, кто такие и в каких отношениях были Олег и Игорь, – неизбежно и необходимо.
Если же мы находим умалчивание, то это не случайное, а намеренное, злостное умалчивание. Ведь нельзя же представить себе читателя, который не спросил бы: а кто такие Олег и Игорь, и откуда они взялись?
Делать, однако, нечего: приходится согласиться с тем, что новгородский князь Олег откуда-то сваливается на поле истории и его советские историки рассматривают, как историческую личность.
Такими же историческими личностями считают они и Аскольда и Дира. Но почему? Должно быть, потому, что их убил реальный Олег, но ведь они были в то же время боярами «легендарного» Рюрика?
Одно из двух: либо в основном принимать летопись, либо ее отвергать. Ни о Рюрике, ни об Олеге, ни об Аскольде нет ни слова в иностранных источниках. Всё, что мы о них знаем, заключено в летописи. Почему мы должны верить в существование Олега и отрицать существование Рюрика, если они оба вместе с Аскольдом и Диром появляются на первой же странице летописи и притом связанными друг с другом известными отношениями?
Что дало основание советским историкам вырвать Олега из связного рассказа и его только признать реальным? Мы ответим: произвол. Но там, где есть произвол, нет науки. В реальность Аскольда и Дира историки верят, а в реальность Рюрика – нет. Очевидно, потому, что Рюрик – «буржуй», а те – «пролетарии».
Историки не хотят подумать и о том, что Игорь был бесспорно исторической личностью, нашедшей отражение даже в иностранных источниках, более того: даже в международном договоре. Но если Игорь был лицом историческим, то у него должен был быть и отец. Самопроизвольного зарождения людей наука пока что не знает.
Об этом обстоятельстве советские историки предпочитают целомудренно умалчивать, они всячески избегают говорить о родственных отношениях между Рюриком, Олегом и Игорем.
Однако не мог же быть Игорь «преемником Олега», не находясь с ним в какой-то династической связи. Если этого не было, т. е. Олег и Игорь были совершенно посторонние, независимые друг от друга лица, то, значит, Игорь пришел как-то к власти самостоятельно, т. е. захватил ее силой, обманом, либо был избран почему-то народом. Однако в истории об этом нет ни слова, ни малейшего намека, наоборот, летописи указывают прямо, что Игорь был сыном Рюрика.
Если у советских историков есть основания подозревать, что Игорь не был сыном Рюрика, то почему об этом молчать в труде, занимающем почти 1000 страниц?
Как могло случиться, что у «реального» Игоря мог оказаться «легендарный» папаша? Ведь времена Игоря – не времена царя Гороха, он жил в эпоху довольно высоко развитой культуры и попал на страницы международной истории. Значит, его отец не мог быть какой-то мифической личностью. Ведь Игоря отделяет от отца максимально срок в 50–60 лет, т. е. срок, о котором уже никак нельзя сказать, что он «теряется во мраке истории».
Состав семьи Игоря нам совершенно точно не известен, но мы знаем из договора Руси с греками, что у Игоря было несколько сестер, ибо в договоре перечислены послы от его «нетиев», т. е. племянников по сестриной линии.
Значит, Рюрик не был легендарной личностью, если производил реальных и фиксированных историей детей, это не «королевич Елисей» сказки Пушкина.
Далее мы знаем из Иоакимовской летописи (новгородской летописи и поэтому более богатой местными известиями), что у Рюрика было несколько жен и что Игорь был сыном его любимой жены Ефанды, дочери князя «Урманского», т. е. норвежского. Знаем мы и то, что другие жены дарили его всё дочерьми (что и подтверждается договором Руси с греками), и что он желал иметь наследника. Он обещал Ефанде, что если она родит сына, то он подарит ей город в Ижоре, что он и сделал, когда Игорь родился. Наконец, мы знаем, что часть Ижоры носила еще во времена Петра I название Ингерманландии, что предание объясняет это название тем, что эта область – как раз та, которую получила Ефанда за рождение «Ингера» (Игоря), называлась она Ингрией.
Таким образом, сведения Иоакимовской летописи находят и косвенные подтверждения.
Знаем мы также, что у Рюрика было двое братьев: Синеус и Трувор (по Никоновской летописи – Тривор), знаем мы, где они княжили и когда приблизительно умерли. Из исторической статьи Новикова, использовавшей, вероятно, не дошедшие до нас летописи, мы знаем, что Рюрик был убит в войне с карелами.
Таким образом, Рюрик освещен в истории не так уж и плохо, во всяком случае не хуже многих его потомков, а самое главное: ничего мифического или «легендарного» в имеющихся о нем известиях нет. Легендарным кажется историкам только его призвание, а раз так, то они и самого Рюрика относят к области фантастики, необоснованность такого вывода совершенно очевидна.
Историков не смущает, что этот легендарный герой умудрился угробить вполне реально Вадима Храброго, новгородского вожака, а вместе с ним и многих его товарищей, что другие сторонники Вадима Храброго вынуждены были бежать из Новгорода в Киев, причем уже не новгородский, а киевский летописец сохранил нам подлинные слова новгородцев по этому поводу.
Эти факты почему-то историками забываются, хотя в реальности и верности их нет никакого сомнения. Очевидно, «забывчивость» историков объясняется тем, что нет возможности связать реальность этих фактов с нереальностью Рюрика.
Подводя итоги, мы можем положительно утверждать, что личность Рюрика освещена летописью в достаточной степени, что перед нами действительная, живая личность, а не порождение фантазии, вроде Ильи Муромца.
Нет никакого сомнения, что первый летописец больше знал о Рюрике, чем он внес в летопись, но это уже не вина Рюрика и его реальности не умаляет.
Если сравнить, что летопись говорит об Олеге или Светославе, то никак нельзя сказать, что Рюрику уделено меньше внимания. Если мы выбросим действительные легенды о мести Ольги – о ее хитрости во время крещения ее греческим императором, то о ней летопись сказала, пожалуй, меньше, чем о Рюрике, хотя о первом, естественно, сведений у летописца было гораздо меньше, ибо его время было почти на 100 лет старше эпохи Ольги.
Таким образом, историчность Рюрика не подлежит сомнению. Поэтому странным оказывается, что столь капитальный труд оказался не способным объективно осветить начало русской истории. Становится немножко неловко за Институт Истории Академии Наук. Сомневаться, конечно, никому не запрещается, но для сомнений должны быть основания, их Институт Истории не нашел и не изложил.
Перейдем теперь к самому ядру вопроса: существовало ли самое призвание князей-варягов? Могут наконец найтись и люди с компромиссным взглядом: Рюрик, мол, существовал, но был завоевателем, а не приглашенным специалистом военного дела.
Мы уже обращали внимание в одном из очерков, что призвание варягов состоялось не так примитивно и просто, как это описал поэт Алексей Толстой в своей сатирической «Истории России от Гостомысла и до наших дней», и как это принимали всерьез многие историки. На деле этот шаг был гораздо сложнее: боролось несколько предложений: 1) выбрать общего князя из своей среды, 2) пригласить князя из полян, 3) из хазар, 4) от дунайских славян, 5) пригласить от варягов. В летописи определенно далее указывалось, что разговоров было много, значит, вопрос разбирался очень серьезно, каждое предложение взвешивалось; мы не знаем почему, но последний проект одержал верх. В одном из последующих выпусков мы рассмотрим более подробно этот вопрос. Чтобы не уклоняться слишком в сторону, мы не будем рассматривать его здесь. Таким образом, избрание князя оказалось шагом весьма обдуманным, крупного масштаба, ибо вовлекал многие государства от Балтийского и до Черного и Азовского морей.
Посмотрим, как относятся историки к этому отмеченному в летописях факту.
Чтобы набросить тень на не нравящееся призвание варягов, старались всячески подорвать доверие к самому факту. Это, мол, обычный прием возвеличения династии, приписывание знатного родоначальника-иностранца.
Но одно дело генеалогия, а другое дело история. Мы имеем в лице Рюрика не двенадцатую воду на киселе в отношении Игоря, а родного отца его.
Уже второе поколение нашей генеалогии (Игорь) не заключает в себе ничего сомнительного. Следовательно, летописец имел все основания достаточно знать и о первом поколении. Во-вторых, летопись ничего не говорит о высоком положении Рюрика на родине, она не делает из него ни князя, ни короля. А ведь если бы искали пышной генеалогии, то не могли не «прибавить» в этом направлении. На самом же деле летописец обходит это полным молчанием – значит, он не интересуется пышностью генеалогии, дело не в ней.
Указывали, далее, на то, что приглашение князей – это ходячий сюжет, встречающийся в летописях и у других народов, ссылались, например, на одну из английских хроник.
Всё это совершенно верно, но верно и то, что не только Русь, но и множество народов неоднократно посылали делегации за новыми династиями. Это совершенно обычное явление в жизни народов, и нет ничего удивительного, что и Русь не оказалась исключением. Здесь следует отметить, однако, что призвание князей на Русь древнее приглашения князя английских хроник, поэтому «ходячим сюжетом» это событие могло быть не для Руси, а для Англии.
Хотели увидеть заимствованный сюжет в том, что посланцы говорили Рюрику и его братьям: «Земля наша велика и обильна». Но что же иное могут говорить посланцы при подобных обстоятельствах? Что «Земля наша мала и ни к черту не годится»? Ясно, что посланцы северных славян и финских племен говорили и должны были говорить тоже, что говорится в подобных случаях.
Однако и здесь сказалась реальная черта – посланцы добавили: «…а наряда в ней нет», т. е. сказали то, чего не было в «ходячих сюжетах» других народов, и здесь отразилась действительность, жизненная черта.
Некоторые, наконец, подкапывались: почему, мол, не два и не четыре брата, а непременно мифическое три? Не доказывает ли, мол, это число вообще мифичность всей истории?
Спрашивается: ну а в жизни разве не бывает трех братьев, неужели в этом можно усмотреть что-то мифическое? Вот в свое время на Руси княжили трое князей: Изяслав, Светослав и Всеволод, неужели они мифичны, потому что их трое?
В отношении такой критики можно быть уверенным, что если бы в летописи стояло «два брата», то критики непременно возразили бы: а почему не три или четыре?
На подобную критику не поскупились, а вот почему-то не обратили внимания на необычность призвания не князя, а князей. Очевидно, это как раз соответствовало потребностям огромной страны, управлять которою, принимая дальность расстояний, было одному не под силу. Вот в этой-то необычности призвания и лежит доказательство, что это не «бродячий сюжет», не избитое место, а отражение действительной жизни.
Перечисленные выше возражения можно назвать их настоящим именем – это не критика, а придирки, некоторое зудение от духа противоречия.
В самом факте призвания династии ничего удивительного нет: примеров в истории много. В летописи объяснена и причина этого мероприятия. Наконец, и по времени (вторая половина IX века), это не какая-то необыкновенная древность, затянутая туманом истории.
Ничего нет предосудительного и в том, если бы действительно было доказано, что династия была не славянская: англичане не сделались немцами от того, что на их троне сидели немцы, а французы – испанцами, от того, что в жилах их королей текла испанская кровь и т. д.
Отрицание призвания князей имеет иную подоплеку: боятся, что, признав призвание, тем самым признают, что русская государственность создана чужими. Мы уже приводили огромное количество доказательств, что это не так, и тут повторим еще раз, что не варяги-князья создали государственность на Руси, а государственность северных славян созрела настолько, что возникла необходимость в централизированном, федеративном государстве, а отсюда князь типа Рюрика.
Поэтому отрицание призвания варягов есть только отголосок трусости перед норманистской теорией. Институт Истории Академии Наук, обжегшись раз на горячей воде, дует теперь уже и на студеную, оказывается, что целый ареопаг историков испугался тени скандинавов-норманнов!
Пусть будет так: трудно трусу сделаться храбрым, но при чем тут фальсификация истории? Ведь Игоря совершенно напрасно делают человеком без роду и без племени, а Рюрика устраняют со сцены истории, дабы он своим поведением не оскорбил благородных чувств советских историков.
Нам нужна не покалеченная, изуродованная история, а такая, какой она была, т. е. и черная, и белая. На черной мы будем учиться, а белой гордиться. Институт Истории Академии Наук мифичности Рюрика не доказал, но зато злостно о нем умолчал. Это доказывает, что ложные теоретические бредни Покровских, Марров и т. д., в свое время высоко поднятых на щит, до сих пор еще владеют умами советских историков, проделавших, надо признаться, все же огромную положительную работу. Как хотелось бы, чтобы они поскорее сбросили с себя остатки негодной шелухи и перестали быть игрушкой временщиков фаворитов.
Русское государство, называвшееся «Русь», началось не в Новгороде, а в Киеве и задолго до «призвания варягов». В дальнейшем династия новгородских князей – «Рюриковичей» захватила около 882 г. Киев, перенесла немедленно сюда столицу и включила Новгородскую область, вернее Новгородское государство, в понятие «Русь».
Со всем этим нельзя не согласиться. Однако неясно, когда и как создалась эта новгородская княжеская династия.
Посмотрим, как освещает этот вопрос капитальный труд, изданный Институтом Истории Академии Наук СССР: «Очерки истории СССР»; Период феодализма IХ – XV вв. в двух частях. Часть 1-я: IX – XIII вв., 1—984, 1953; часть 2-я: XIV – XV вв., 1—812, 1953 + 2 папки (10 + 5) весьма детальных карт.
Этот труд является, так сказать, официальным советским взглядом на древнюю историю Руси. Оказывается, что вопрос решается весьма просто: никакого призвания князей не существовало, всё это, мол, легенда и только. Везде в указанном труде имя Рюрика поэтому подчеркивается как легендарное.
Нам кажется (и мы постараемся это ниже доказать), что советские историки в своем отрицании варягов ударились в другую крайность и отрицают то, что на самом деле всё же было.
И здесь сказывается столь типичное для гуманитарных наук давление не столь логики, сколько «внутреннего убеждения». Варяги так стоят поперек горла представлениям советских историков, что они в пылу усердия выплескивают вместе с водой, т. е. норманистской дребеденью, и самого ребенка, т. е. историческую правду.
Почему советским историкам не нравится призвание варягов – нам остается непонятным. Совершенно очевидно, что роль варягов была мизерной, наконец имеются доказательства славянского происхождения князей-варягов. Таким образом ничего, так сказать, предосудительного в призвании «варягов» древними руссами усмотреть нельзя. В наших очерках мы привели много доказательств тому, что древнерусская государственность – дело исключительно славян, что ни «варяги» вообще, ни князья-«Рюриковичи» государственности не создавали, они были только выявлением уже существовавшей и прогрессировавшей государственности.
Отрицая призвание князей, советские историки оставляют начало истории Новгородского государства совершенно повисшим в воздухе.
Вот как начинает упомянутый капитальный труд по истории СССР главу: «Древнерусское государство, IX – Х вв.» (стр. 79):
«Согласно летописному преданию, именно северный, новгородский князь занял Киев, который с этого времени и становится “матерью городов русских”, центром древнерусского государства. Это событие, согласно летописным данным, произошло около 882 года, когда Олег, князь новгородский, собрал большое войско из новгородских словен, кривичей, чуди, мери, веси, наемников-варягов и хитростью захватил Киев, предварительно заняв Смоленск и Любеч и умертвив киевских князей Аскольда и Дира». Далее уже идет речь о последующей деятельности Олега.
Спрашивается: но кто же такой был Олег, откуда он взялся, как он стал новгородским князем? Казалось бы, в труде, заключающем 984 страницы, должно было найти себе место освещение вопроса: кто-же был первым русским князем? Если этим серьезно интересовались на Руси в начале XI века, то в наши времена, казалось бы, есть больше оснований интересоваться тем же.
Допустим, что «призвания князей» не было, но ведь Олег откуда-то да явился? Кто он: германец или славянин? Князь по происхождению и по традиции в Новгороде или случайный выскочка, либо, наконец, просто завоеватель?
На этот вопрос мы не находим решительно никакого ответа, и именно потому, что если заговорить об Олеге, то надо признать «призвание князей», а этого-то советские историки и боятся больше, чем чорт ладану.
Стоя на такой позиции, т. е. желая «и невинность соблюсти, и капитал приобрести», советские историки также ни слова не говорят о том, кто же был Игорь. О нем только деликатно, но достаточно уклончиво, сказано, что он был «преемник Олега».
С какой точки зрения ни рассматривать историю СССР, а в таком капитальном труде сказать, кто такие и в каких отношениях были Олег и Игорь, – неизбежно и необходимо.
Если же мы находим умалчивание, то это не случайное, а намеренное, злостное умалчивание. Ведь нельзя же представить себе читателя, который не спросил бы: а кто такие Олег и Игорь, и откуда они взялись?
Делать, однако, нечего: приходится согласиться с тем, что новгородский князь Олег откуда-то сваливается на поле истории и его советские историки рассматривают, как историческую личность.
Такими же историческими личностями считают они и Аскольда и Дира. Но почему? Должно быть, потому, что их убил реальный Олег, но ведь они были в то же время боярами «легендарного» Рюрика?
Одно из двух: либо в основном принимать летопись, либо ее отвергать. Ни о Рюрике, ни об Олеге, ни об Аскольде нет ни слова в иностранных источниках. Всё, что мы о них знаем, заключено в летописи. Почему мы должны верить в существование Олега и отрицать существование Рюрика, если они оба вместе с Аскольдом и Диром появляются на первой же странице летописи и притом связанными друг с другом известными отношениями?
Что дало основание советским историкам вырвать Олега из связного рассказа и его только признать реальным? Мы ответим: произвол. Но там, где есть произвол, нет науки. В реальность Аскольда и Дира историки верят, а в реальность Рюрика – нет. Очевидно, потому, что Рюрик – «буржуй», а те – «пролетарии».
Историки не хотят подумать и о том, что Игорь был бесспорно исторической личностью, нашедшей отражение даже в иностранных источниках, более того: даже в международном договоре. Но если Игорь был лицом историческим, то у него должен был быть и отец. Самопроизвольного зарождения людей наука пока что не знает.
Об этом обстоятельстве советские историки предпочитают целомудренно умалчивать, они всячески избегают говорить о родственных отношениях между Рюриком, Олегом и Игорем.
Однако не мог же быть Игорь «преемником Олега», не находясь с ним в какой-то династической связи. Если этого не было, т. е. Олег и Игорь были совершенно посторонние, независимые друг от друга лица, то, значит, Игорь пришел как-то к власти самостоятельно, т. е. захватил ее силой, обманом, либо был избран почему-то народом. Однако в истории об этом нет ни слова, ни малейшего намека, наоборот, летописи указывают прямо, что Игорь был сыном Рюрика.
Если у советских историков есть основания подозревать, что Игорь не был сыном Рюрика, то почему об этом молчать в труде, занимающем почти 1000 страниц?
Как могло случиться, что у «реального» Игоря мог оказаться «легендарный» папаша? Ведь времена Игоря – не времена царя Гороха, он жил в эпоху довольно высоко развитой культуры и попал на страницы международной истории. Значит, его отец не мог быть какой-то мифической личностью. Ведь Игоря отделяет от отца максимально срок в 50–60 лет, т. е. срок, о котором уже никак нельзя сказать, что он «теряется во мраке истории».
Состав семьи Игоря нам совершенно точно не известен, но мы знаем из договора Руси с греками, что у Игоря было несколько сестер, ибо в договоре перечислены послы от его «нетиев», т. е. племянников по сестриной линии.
Значит, Рюрик не был легендарной личностью, если производил реальных и фиксированных историей детей, это не «королевич Елисей» сказки Пушкина.
Далее мы знаем из Иоакимовской летописи (новгородской летописи и поэтому более богатой местными известиями), что у Рюрика было несколько жен и что Игорь был сыном его любимой жены Ефанды, дочери князя «Урманского», т. е. норвежского. Знаем мы и то, что другие жены дарили его всё дочерьми (что и подтверждается договором Руси с греками), и что он желал иметь наследника. Он обещал Ефанде, что если она родит сына, то он подарит ей город в Ижоре, что он и сделал, когда Игорь родился. Наконец, мы знаем, что часть Ижоры носила еще во времена Петра I название Ингерманландии, что предание объясняет это название тем, что эта область – как раз та, которую получила Ефанда за рождение «Ингера» (Игоря), называлась она Ингрией.
Таким образом, сведения Иоакимовской летописи находят и косвенные подтверждения.
Знаем мы также, что у Рюрика было двое братьев: Синеус и Трувор (по Никоновской летописи – Тривор), знаем мы, где они княжили и когда приблизительно умерли. Из исторической статьи Новикова, использовавшей, вероятно, не дошедшие до нас летописи, мы знаем, что Рюрик был убит в войне с карелами.
Таким образом, Рюрик освещен в истории не так уж и плохо, во всяком случае не хуже многих его потомков, а самое главное: ничего мифического или «легендарного» в имеющихся о нем известиях нет. Легендарным кажется историкам только его призвание, а раз так, то они и самого Рюрика относят к области фантастики, необоснованность такого вывода совершенно очевидна.
Историков не смущает, что этот легендарный герой умудрился угробить вполне реально Вадима Храброго, новгородского вожака, а вместе с ним и многих его товарищей, что другие сторонники Вадима Храброго вынуждены были бежать из Новгорода в Киев, причем уже не новгородский, а киевский летописец сохранил нам подлинные слова новгородцев по этому поводу.
Эти факты почему-то историками забываются, хотя в реальности и верности их нет никакого сомнения. Очевидно, «забывчивость» историков объясняется тем, что нет возможности связать реальность этих фактов с нереальностью Рюрика.
Подводя итоги, мы можем положительно утверждать, что личность Рюрика освещена летописью в достаточной степени, что перед нами действительная, живая личность, а не порождение фантазии, вроде Ильи Муромца.
Нет никакого сомнения, что первый летописец больше знал о Рюрике, чем он внес в летопись, но это уже не вина Рюрика и его реальности не умаляет.
Если сравнить, что летопись говорит об Олеге или Светославе, то никак нельзя сказать, что Рюрику уделено меньше внимания. Если мы выбросим действительные легенды о мести Ольги – о ее хитрости во время крещения ее греческим императором, то о ней летопись сказала, пожалуй, меньше, чем о Рюрике, хотя о первом, естественно, сведений у летописца было гораздо меньше, ибо его время было почти на 100 лет старше эпохи Ольги.
Таким образом, историчность Рюрика не подлежит сомнению. Поэтому странным оказывается, что столь капитальный труд оказался не способным объективно осветить начало русской истории. Становится немножко неловко за Институт Истории Академии Наук. Сомневаться, конечно, никому не запрещается, но для сомнений должны быть основания, их Институт Истории не нашел и не изложил.
Перейдем теперь к самому ядру вопроса: существовало ли самое призвание князей-варягов? Могут наконец найтись и люди с компромиссным взглядом: Рюрик, мол, существовал, но был завоевателем, а не приглашенным специалистом военного дела.
Мы уже обращали внимание в одном из очерков, что призвание варягов состоялось не так примитивно и просто, как это описал поэт Алексей Толстой в своей сатирической «Истории России от Гостомысла и до наших дней», и как это принимали всерьез многие историки. На деле этот шаг был гораздо сложнее: боролось несколько предложений: 1) выбрать общего князя из своей среды, 2) пригласить князя из полян, 3) из хазар, 4) от дунайских славян, 5) пригласить от варягов. В летописи определенно далее указывалось, что разговоров было много, значит, вопрос разбирался очень серьезно, каждое предложение взвешивалось; мы не знаем почему, но последний проект одержал верх. В одном из последующих выпусков мы рассмотрим более подробно этот вопрос. Чтобы не уклоняться слишком в сторону, мы не будем рассматривать его здесь. Таким образом, избрание князя оказалось шагом весьма обдуманным, крупного масштаба, ибо вовлекал многие государства от Балтийского и до Черного и Азовского морей.
Посмотрим, как относятся историки к этому отмеченному в летописях факту.
Чтобы набросить тень на не нравящееся призвание варягов, старались всячески подорвать доверие к самому факту. Это, мол, обычный прием возвеличения династии, приписывание знатного родоначальника-иностранца.
Но одно дело генеалогия, а другое дело история. Мы имеем в лице Рюрика не двенадцатую воду на киселе в отношении Игоря, а родного отца его.
Уже второе поколение нашей генеалогии (Игорь) не заключает в себе ничего сомнительного. Следовательно, летописец имел все основания достаточно знать и о первом поколении. Во-вторых, летопись ничего не говорит о высоком положении Рюрика на родине, она не делает из него ни князя, ни короля. А ведь если бы искали пышной генеалогии, то не могли не «прибавить» в этом направлении. На самом же деле летописец обходит это полным молчанием – значит, он не интересуется пышностью генеалогии, дело не в ней.
Указывали, далее, на то, что приглашение князей – это ходячий сюжет, встречающийся в летописях и у других народов, ссылались, например, на одну из английских хроник.
Всё это совершенно верно, но верно и то, что не только Русь, но и множество народов неоднократно посылали делегации за новыми династиями. Это совершенно обычное явление в жизни народов, и нет ничего удивительного, что и Русь не оказалась исключением. Здесь следует отметить, однако, что призвание князей на Русь древнее приглашения князя английских хроник, поэтому «ходячим сюжетом» это событие могло быть не для Руси, а для Англии.
Хотели увидеть заимствованный сюжет в том, что посланцы говорили Рюрику и его братьям: «Земля наша велика и обильна». Но что же иное могут говорить посланцы при подобных обстоятельствах? Что «Земля наша мала и ни к черту не годится»? Ясно, что посланцы северных славян и финских племен говорили и должны были говорить тоже, что говорится в подобных случаях.
Однако и здесь сказалась реальная черта – посланцы добавили: «…а наряда в ней нет», т. е. сказали то, чего не было в «ходячих сюжетах» других народов, и здесь отразилась действительность, жизненная черта.
Некоторые, наконец, подкапывались: почему, мол, не два и не четыре брата, а непременно мифическое три? Не доказывает ли, мол, это число вообще мифичность всей истории?
Спрашивается: ну а в жизни разве не бывает трех братьев, неужели в этом можно усмотреть что-то мифическое? Вот в свое время на Руси княжили трое князей: Изяслав, Светослав и Всеволод, неужели они мифичны, потому что их трое?
В отношении такой критики можно быть уверенным, что если бы в летописи стояло «два брата», то критики непременно возразили бы: а почему не три или четыре?
На подобную критику не поскупились, а вот почему-то не обратили внимания на необычность призвания не князя, а князей. Очевидно, это как раз соответствовало потребностям огромной страны, управлять которою, принимая дальность расстояний, было одному не под силу. Вот в этой-то необычности призвания и лежит доказательство, что это не «бродячий сюжет», не избитое место, а отражение действительной жизни.
Перечисленные выше возражения можно назвать их настоящим именем – это не критика, а придирки, некоторое зудение от духа противоречия.
В самом факте призвания династии ничего удивительного нет: примеров в истории много. В летописи объяснена и причина этого мероприятия. Наконец, и по времени (вторая половина IX века), это не какая-то необыкновенная древность, затянутая туманом истории.
Ничего нет предосудительного и в том, если бы действительно было доказано, что династия была не славянская: англичане не сделались немцами от того, что на их троне сидели немцы, а французы – испанцами, от того, что в жилах их королей текла испанская кровь и т. д.
Отрицание призвания князей имеет иную подоплеку: боятся, что, признав призвание, тем самым признают, что русская государственность создана чужими. Мы уже приводили огромное количество доказательств, что это не так, и тут повторим еще раз, что не варяги-князья создали государственность на Руси, а государственность северных славян созрела настолько, что возникла необходимость в централизированном, федеративном государстве, а отсюда князь типа Рюрика.
Поэтому отрицание призвания варягов есть только отголосок трусости перед норманистской теорией. Институт Истории Академии Наук, обжегшись раз на горячей воде, дует теперь уже и на студеную, оказывается, что целый ареопаг историков испугался тени скандинавов-норманнов!
Пусть будет так: трудно трусу сделаться храбрым, но при чем тут фальсификация истории? Ведь Игоря совершенно напрасно делают человеком без роду и без племени, а Рюрика устраняют со сцены истории, дабы он своим поведением не оскорбил благородных чувств советских историков.
Нам нужна не покалеченная, изуродованная история, а такая, какой она была, т. е. и черная, и белая. На черной мы будем учиться, а белой гордиться. Институт Истории Академии Наук мифичности Рюрика не доказал, но зато злостно о нем умолчал. Это доказывает, что ложные теоретические бредни Покровских, Марров и т. д., в свое время высоко поднятых на щит, до сих пор еще владеют умами советских историков, проделавших, надо признаться, все же огромную положительную работу. Как хотелось бы, чтобы они поскорее сбросили с себя остатки негодной шелухи и перестали быть игрушкой временщиков фаворитов.
2. Когда началось русское летописание?
Если мы обратимся к мнению специалистов, занимавшихся исследованием русских летописей (А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, Д. С. Лихачева и др.), мы увидим, что самую древнюю летопись они усматривают в гипотетическом «Начальном своде» 1037–1039 годов.
Имеются, однако данные, позволяющие думать, что русское летописание началось гораздо раньше. Имелся период в летописании, который мы условно назовем «аскольдовским», – это был период перволетописи, когда уже существовала погодная запись событий, но не было еще цельной истории Руси на фоне мировой истории. Была запись событий, но не было идеологического стержня для создания истории Руси.
Затем был большой перерыв и наступил второй период, который мы условно назовем «рюриковским», – это был период общеизвестной нашей летописи, «Повести временных лет», которая базировалась на двух принципах: 1) христианстве и 2) рюриковской династии, как созидательнице Руси. Оба эти периода не были, однако, совершенно изолированными. Второй период, «рюриковский» или «Повести временных лет», безусловно в значительной части фактического материала опирался на первый, «аскольдовский», но не представлял собой совершенно самостоятельного пути развития русской летописи.
Однако второй период летописания наступил тогда, когда летопись была не столько записью исторических фактов, сколько политикой, подчиненной интересам рюриковской династии. Факты истории не имели самодовлеющей роли, они были орудием для создания известных политических взглядов и настроений.
Это обстоятельство было причиной того, что летописец второго периода, «рюрикист» по убеждению, совершенно оставил в тени существование перволетописи, почти вовсе игнорировал период «аскольдовского» развития Руси и воспользовался из перволетописи весьма немногочисленными сведениями.
Он заимствовал, надо полагать, в технической части форму летописи, но самое повествование он построил на ином принципе: его интересуют не столь самые факты истории, сколько освещение их. Его летопись – не история, а политика современности, оперирующая специально подобранными фактами истории. Его история – селекционированная и в значительной степени выхолощенная история. Отсюда и крайняя бедность летописи фактами о культурном, экономическом, производственном и т. д. росте народных масс.
Однако летопись или даже летописи аскольдовского периода не были вовсе уничтожены, они были отодвинуты в архивы, подальше от любопытных глаз. Время от времени настоящие летописцы, а не редакторы или копиисты, все же заглядывали в летопись аскольдовского времени и, подчас заинтересовавшись теми или иными деталями, вносили их в свиток официальной рюриковской истории.
Особенно богатой включениями из перволетописи оказалась Никоновская летопись. Ее содержание является главным доказательством существования перволетописи во времена Аскольда.
Хотя эта летопись, принадлежавшая патриарху Никону, и относится к XVI столетию, однако в своей части, охватывающей начало Руси, она гораздо богаче сведениями, чем, например, Лаврентьевская или Ипатьевская.
Можно было бы предположить, что эти сведения являются позднейшими добавлениями, иначе говоря, продуктами фантазии, однако часть их встречается и в других летописях, например в Воскресенской, Тверской, Софиевской 1-й и т. д. Но самым главным доказательством подлинности их является их содержание. Это всегда сведения второстепенного или третьестепенного характера, так что можно предположить, что летописцы «рюриковцы» пропускали их просто по их малозначимости. Какое значение имело, например, сообщение, что в Киеве в 875 году(!) «бысть глад велий»? Такое сведение легко могло быть опущено позднейшими летописцами ради экономии места, труда и времени.
Характерна также для этих сведений чрезвычайная их краткость, конкретность и локальность: всё это мелкие, местные, второстепенные детали.
Однако, как мы увидим ниже, эти мелкие детали позволяют иногда прочитать между строк весьма важные вещи.
Подлинность, аутентичность этих сведений не подлежит ни малейшему сомнению, и не лишено значения то, что Татищев, пользовавшийся многими не дошедшими до нас источниками, включил в свою «историю» не только многое, что есть в Никоновской летописи, но даже более этого. Это доказывает, что были источники еще более полные, чем те, что легли в основу Никоновской летописи.
Для обычных, утилитарного характера летописей, в особенности мелких центров, такие сведения были слишком громоздки и неинтересны, их во множестве выпускали, см. например, для сравнения Устюжскую летопись, но в солидных списках, как для патриарха Никона, они нашли себе место.
Есть основания подозревать, что имелись в перволетописи аскольдовского периода и важные подробности, изъятые летописцами-«рюрикистами» сознательно. Однако, увы, у нас имеются только подозрения.
Обратимся теперь к фактам и постараемся воспринять их в свете сказанного выше.
«В лето 6372. Убиен быстъ от болгар Осколдов сын. Того же лета оскорбишася новгородци, глаголюще, яко “быти нам рабом, и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его”. Того же лета уби Рюрик Вадима Храброго, и иных многих изби новгородцев съветников его» (Никон. лет.).
Этого сообщения в Лаврентьевской летописи и т. д. нет.
Теперь спросим себя: можно ли допустить, что позднейший летописец выдумал известие о смерти сына Аскольда и внес его в летопись через 200–300 лет? Ведь этот сын Аскольда ни до, ни после не упоминается, и всё, что о нем мы узнаем, это то, что он был убит.
Выдумать для каких-то целей целый рассказ и внести его в летопись – это понятно, но насыщать летопись подробностями, подобными смерти сына Аскольда, – совершенно бессмысленно.
Однако такая мелкая деталь дает нам чрезвычайно много. Сколько можно судить, известие о смерти сына Аскольда является самым ранним, точно датированным известием русской летописи о русском событии. Оно является краеугольным пунктом нашей собственной хронологии. Только находка (совершенно невероятная) какого-то весьма древнего источника может изменить суть дела.
Год показан 6372-й, однако из позднейших записей той же летописи будет видно, что первые ее даты были даны в болгарском, а не византийском летоисчислении, иначе говоря, это был не 864-й, а 872 год нашей эры.
Таким образом, 872 год является первой достоверной датой истории Руси из русского источника.
Это сообщение: 1) касается чисто русского события и является не заимствованным, а оригинальным, все же предыдущие сообщения «Повести временных лет» основаны на чужеземных источниках, 2) хотя в записях предшествующих лет и имеются некоторые сведения о Руси, основанные на своих источниках, эти сведения либо не датированы, либо есть основания думать, что датированы наугад позднейшим летописцем, 3) из формулировки известия – «того же лета» явствует, что запись уже была сделана по известному шаблону и, вероятно, велась почти синхронно с событиями; это заметно и в последующих погодных записях – значит, настоящее погодное летописание существовало уже по крайней мере с 872 года, 4) летопись была южнорусской, киевской, «аскольдовской»: а) упомянуто событие (смерть сына Аскольда), важное для Киевской, а не Новгородской Руси; мы мало знаем об Аскольде вообще, а эта запись о его сыне является единственной; это деталь, могущая интересовать только киевлянина, в) приведены дословно слова новгородцев, оскорбленных Рюриком, а так как далее идет запись о бегстве новгородцев от Рюрика в Киев, то совершенно очевидно, что летописец просто записал слова новгородских беглецов; подобная запись вряд ли была возможна в Новгороде, как направленная безусловно против власти Рюрика (и недаром она была опущена в «Повести временных лет»).
Имеются, однако данные, позволяющие думать, что русское летописание началось гораздо раньше. Имелся период в летописании, который мы условно назовем «аскольдовским», – это был период перволетописи, когда уже существовала погодная запись событий, но не было еще цельной истории Руси на фоне мировой истории. Была запись событий, но не было идеологического стержня для создания истории Руси.
Затем был большой перерыв и наступил второй период, который мы условно назовем «рюриковским», – это был период общеизвестной нашей летописи, «Повести временных лет», которая базировалась на двух принципах: 1) христианстве и 2) рюриковской династии, как созидательнице Руси. Оба эти периода не были, однако, совершенно изолированными. Второй период, «рюриковский» или «Повести временных лет», безусловно в значительной части фактического материала опирался на первый, «аскольдовский», но не представлял собой совершенно самостоятельного пути развития русской летописи.
Однако второй период летописания наступил тогда, когда летопись была не столько записью исторических фактов, сколько политикой, подчиненной интересам рюриковской династии. Факты истории не имели самодовлеющей роли, они были орудием для создания известных политических взглядов и настроений.
Это обстоятельство было причиной того, что летописец второго периода, «рюрикист» по убеждению, совершенно оставил в тени существование перволетописи, почти вовсе игнорировал период «аскольдовского» развития Руси и воспользовался из перволетописи весьма немногочисленными сведениями.
Он заимствовал, надо полагать, в технической части форму летописи, но самое повествование он построил на ином принципе: его интересуют не столь самые факты истории, сколько освещение их. Его летопись – не история, а политика современности, оперирующая специально подобранными фактами истории. Его история – селекционированная и в значительной степени выхолощенная история. Отсюда и крайняя бедность летописи фактами о культурном, экономическом, производственном и т. д. росте народных масс.
Однако летопись или даже летописи аскольдовского периода не были вовсе уничтожены, они были отодвинуты в архивы, подальше от любопытных глаз. Время от времени настоящие летописцы, а не редакторы или копиисты, все же заглядывали в летопись аскольдовского времени и, подчас заинтересовавшись теми или иными деталями, вносили их в свиток официальной рюриковской истории.
Особенно богатой включениями из перволетописи оказалась Никоновская летопись. Ее содержание является главным доказательством существования перволетописи во времена Аскольда.
Хотя эта летопись, принадлежавшая патриарху Никону, и относится к XVI столетию, однако в своей части, охватывающей начало Руси, она гораздо богаче сведениями, чем, например, Лаврентьевская или Ипатьевская.
Можно было бы предположить, что эти сведения являются позднейшими добавлениями, иначе говоря, продуктами фантазии, однако часть их встречается и в других летописях, например в Воскресенской, Тверской, Софиевской 1-й и т. д. Но самым главным доказательством подлинности их является их содержание. Это всегда сведения второстепенного или третьестепенного характера, так что можно предположить, что летописцы «рюриковцы» пропускали их просто по их малозначимости. Какое значение имело, например, сообщение, что в Киеве в 875 году(!) «бысть глад велий»? Такое сведение легко могло быть опущено позднейшими летописцами ради экономии места, труда и времени.
Характерна также для этих сведений чрезвычайная их краткость, конкретность и локальность: всё это мелкие, местные, второстепенные детали.
Однако, как мы увидим ниже, эти мелкие детали позволяют иногда прочитать между строк весьма важные вещи.
Подлинность, аутентичность этих сведений не подлежит ни малейшему сомнению, и не лишено значения то, что Татищев, пользовавшийся многими не дошедшими до нас источниками, включил в свою «историю» не только многое, что есть в Никоновской летописи, но даже более этого. Это доказывает, что были источники еще более полные, чем те, что легли в основу Никоновской летописи.
Для обычных, утилитарного характера летописей, в особенности мелких центров, такие сведения были слишком громоздки и неинтересны, их во множестве выпускали, см. например, для сравнения Устюжскую летопись, но в солидных списках, как для патриарха Никона, они нашли себе место.
Есть основания подозревать, что имелись в перволетописи аскольдовского периода и важные подробности, изъятые летописцами-«рюрикистами» сознательно. Однако, увы, у нас имеются только подозрения.
Обратимся теперь к фактам и постараемся воспринять их в свете сказанного выше.
«В лето 6372. Убиен быстъ от болгар Осколдов сын. Того же лета оскорбишася новгородци, глаголюще, яко “быти нам рабом, и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его”. Того же лета уби Рюрик Вадима Храброго, и иных многих изби новгородцев съветников его» (Никон. лет.).
Этого сообщения в Лаврентьевской летописи и т. д. нет.
Теперь спросим себя: можно ли допустить, что позднейший летописец выдумал известие о смерти сына Аскольда и внес его в летопись через 200–300 лет? Ведь этот сын Аскольда ни до, ни после не упоминается, и всё, что о нем мы узнаем, это то, что он был убит.
Выдумать для каких-то целей целый рассказ и внести его в летопись – это понятно, но насыщать летопись подробностями, подобными смерти сына Аскольда, – совершенно бессмысленно.
Однако такая мелкая деталь дает нам чрезвычайно много. Сколько можно судить, известие о смерти сына Аскольда является самым ранним, точно датированным известием русской летописи о русском событии. Оно является краеугольным пунктом нашей собственной хронологии. Только находка (совершенно невероятная) какого-то весьма древнего источника может изменить суть дела.
Год показан 6372-й, однако из позднейших записей той же летописи будет видно, что первые ее даты были даны в болгарском, а не византийском летоисчислении, иначе говоря, это был не 864-й, а 872 год нашей эры.
Таким образом, 872 год является первой достоверной датой истории Руси из русского источника.
Это сообщение: 1) касается чисто русского события и является не заимствованным, а оригинальным, все же предыдущие сообщения «Повести временных лет» основаны на чужеземных источниках, 2) хотя в записях предшествующих лет и имеются некоторые сведения о Руси, основанные на своих источниках, эти сведения либо не датированы, либо есть основания думать, что датированы наугад позднейшим летописцем, 3) из формулировки известия – «того же лета» явствует, что запись уже была сделана по известному шаблону и, вероятно, велась почти синхронно с событиями; это заметно и в последующих погодных записях – значит, настоящее погодное летописание существовало уже по крайней мере с 872 года, 4) летопись была южнорусской, киевской, «аскольдовской»: а) упомянуто событие (смерть сына Аскольда), важное для Киевской, а не Новгородской Руси; мы мало знаем об Аскольде вообще, а эта запись о его сыне является единственной; это деталь, могущая интересовать только киевлянина, в) приведены дословно слова новгородцев, оскорбленных Рюриком, а так как далее идет запись о бегстве новгородцев от Рюрика в Киев, то совершенно очевидно, что летописец просто записал слова новгородских беглецов; подобная запись вряд ли была возможна в Новгороде, как направленная безусловно против власти Рюрика (и недаром она была опущена в «Повести временных лет»).